Зачем...

З А Ч Е М

Таша вышла из подъезда. Она, как всегда, спешила на электричку, но не смогла уйти, завороженная красотой собаки, стоявшей во дворе. Она была необычайно красива, очень похожая на добермана, но не доберман. Возможно, поэтому она и оказалась на улице. В ней восхищала спокойная гордость, сквозившая во всем её существе. «Моя гордячка», - радостно и ласково подумала Таша. Собака была не одна: с обеих сторон её охраняли два верных кавалера, ей под стать. У гордячки была пора любви...
Вышел сосед с небольшой собакой на поводке, остановился у подъезда. Собака рванулась к Гордячке, заскулила жалобно и призывно. Гордячка с внимательной, снисходительной царственностью смотрела на него некоторое время, потом сделала шаг навстречу. Но двое её спутников тут же ринулись вперед, и сосед поспешно отвел свою собаку ближе к подъезду. Гордячка ещё некоторое время ласково смотрела на бедного кобелька. Почему она сделала шаг к нему? Ведь она не была щедра в любви – об этом говорило присутствие около неё только этих двух молчаливых её спутников. Наверное, ей стало жаль его, хоть он и был ей не пара. Потом она легкой походкой, не спеша, покинула двор со своим эскортом.
Таша бежала на станцию, пытаясь побороть в себе горячее, нетерпеливое желание взять Гордячку домой. Нет, убеждала она себя, я – ассистент режиссера, это значит – я работаю 24 часа в сутки, приезжаю домой ночью, у меня экспедиции, длительные, по нескольку месяцев.
Она полюбила её сразу, «с первого взгляда». Стояла осень. Но было солнечное, ясное утро.
Встреч было три.
Таша бежала, теперь уже домой, поздно вечером, со станции, уже в начале зимы. Было холодно, темно, дождь со снегом. На неровной дороге, под ногами, - лед и лужи, снег и грязь. Вдруг она увидела её, Гордячку, в тусклом свете одинокого уличного фонаря. Боже… Собака была обезображена раздутым животом, так сильно выпиравшим на её изящном, узком теле недобермана. Хвост был зажат между длинных ног, она униженно шарахнулась от прохожего; опустив точеную голову в поисках хоть какой-то еды, побежала к детскому саду и исчезла в темноте. Она была одна. Без почетного эскорта.
Это был сильный удар – перед глазами стояла та, царственная, ласковая гордячка, рожденная для счастья.
Опустошенная, Таша медленно побрела к дому. Дома она умылась запасенной утром водой – воду выключали в восемь часов вечера, ужинать не смогла, легла в постель, сжавшись в комочек, - и вопрос «Зачем? Зачем? Зачем т а к? Зачем все это?» – кричал в ней, пока она, наконец, не уснула.
Спустя месяц, утром, Таша выносила мусор. На пешеходной дорожке, прямо посередине, стояла Гордячка. Уже опять стройная, но с отвисшими сосками. Мимо шли люди – был воскресный день, домашние собаки на поводках гавкали на неё. Она стояла гордо, отчужденно, не шелохнувшись. Горечь, да – горечь стояла в её глазах, но не надрывная, не просящая, а спокойная и очень глубокая. Таша приблизилась к ней, сказала тихо: «Ты подожди меня здесь, моя дорогая, я сейчас принесу тебе еды. Хорошо?» Гордячка взглянула на неё по-прежнему внимательно и царственно. Таша побежала, скользя по снегу. Вернувшись со свертком еды, она её уже не застала.
В январскую ночь Таша проснулась от выстрелов и собачьего визга. Она поняла – отстреливали бродячих собак. «Гордячка!»
Таша ходила бесцельно по темной квартире, заткнув уши ватой. Бессилие и безнадежность сжимали ей сердце, слезы потери и непоправимой беды жгли глаза.
Больше Таша её никогда не видела.
Моя гордячка…