Антиподы

– Ноль-тридцать, шоссе Энтузиастов, – рация ожила в тот момент, когда я разворачивался на Волгоградке у метро «Кузьминки».

Был поздний вечер пятницы и, судя по эфиру, машин «Шансона» в городе было немало: штук семь, не меньше. Однако никто не спешил откликаться на призыв диспетчера. Сосредоточенно сопя, каждый самостоятельно обрабатывал свои делянки возле клубов и на Тверской – не иначе. Прикинув, что за остающийся час еще успею заглянуть в бигмачницу, что-нибудь проглотить и, самое главное, выпить кофе, снимаю тангетку и, дождавшись характерного короткого писка, говорю:

– Девять-один диспетчеру. Давайте я возьму Энтузиастов, если никто не хочет.

Адрес нахожу легко: в угловой дом сразу за Третьим кольцом я подавался уже не раз.

– Девять-один по адресу, – вальяжно произношу в рацию, выключив мотор у самого подъезда.

– Принято, звоню пассажирам, – слышу голос незнакомого мне диспетчера. Я так давно не работал, что состав диспетчеров уже успел поменяться на добрую треть. И через минуту:

– Девять-один, пассажиры спускаются.

Пассажирка. Одна пассажирка, как выяснилось через пару минут. Стройная, длинноногая, светловолосая барышня лет двадцати с небольшим, в бежевом пиджачке и в мини-юбке, открывает переднюю дверь и собирается усесться не назад, а рядом со мной. Чертыхаясь про себя, отодвигаю постоянно задвинутое до отказа вперед сиденье, чтобы поместились пассажиркины длинные ноги, и убираю назад свое барахло: атлас с номерами домов, бутылку липтонского чаю, фотоаппарат и пачку синего «Голуаза». Рассматривать девушку не собираюсь, лишь мельком, боковым зрением вижу ее красивые ноги в колготках телесного цвета.

– Куда едем, гостиница «Украина»? – припоминаю сообщенный диспетчером маршрут заказа, обнуляю километраж и осторожно выворачиваю со двора на улицу.

– Ну, не сама гостиница, а там рядом, за ней, клуб есть такой: «Крыша мира» называется. Меня обычно туда друзья возят, у них машина, BMW, черная такая, как у Вас. Просто сейчас они не могут и попросили меня саму приехать, на такси. Я раньше всегда «Новое желтое» заказывала, но они мне не нравятся, там теперь одни черные работают. А клуб прикольный, мне нравится! Вы его не знаете? – барышня явно настроена на общение.

Еще бы мне его не знать. Это тот самый клуб на тупиковой набережной, ведущей к шлагбауму одного из небоскребов Москва-Сити, откуда в пол-третьего ночи зимой легко дают пятьсот рублей, чтобы переехать через мост на другой берег Москва-реки, на Новый Арбат.

– А можно сто шесть и шесть включить, а то грустная у Вас музыка какая-то, – это она про негромко мурлыкающий у меня в динамиках Radio Jazz. Я молча переключаю настройку приемника и машина наполняется звуками клубного «айрон-би».

Некоторое время, пока мы мчимся по пустому шоссе Энтузиастов в сторону центра, она молчит, обдумывая, что бы еще сказать. И тут ее взгляд падает на елочку-вонялочку, висящую у меня на зеркале.

– Ой, а чего это у Вас тут американский флаг? Вы что, Америку любите, что ли?

– Америку я, конечно, люблю, но еще больше люблю, когда в салоне пахнет ванилью. – Я немного кривлю душой. Конечно, это ароматизатор, но это еще и звездно-полосатая демонстрация, знак протеста, купленный и повешенный на зеркало в момент очередного обострения телевизионной антиамериканской истерии уже не помню по какому поводу. Но говорить о политике в час ночи с девчонкой, едущей колбаситься в пафосный клуб, мне не хочется. Лень.

– Вот странно! А я Америку не люблю. Ее нельзя любить. Америка – это наши антиподы! – Пассажирка явно не собирается ни молчать, ни менять тему.

– Антиподы? – Это слово меня заставляет усмехнуться. – Наши антиподы – это австралийцы. Они живут на другой стороне земного шара, снизу, и ходят вниз головой.

– Нет, Австралия это маленький вшивый континент, который никому не интересен, бывшая английская колония, – политически и географически подкованная барышня явно не настроена шутить и продолжает демонстрировать свои познания. – А Америка – это наши антиподы, враги, они только и думают, чтобы во всем нам противоречить!

– Да кто Вам это сказал?! – не выдерживаю я.

– Как кто сказал? Да это же все знают, это же основа всего! Я учусь в академии госуправления, и мы это проходим. Да Вы сами посмотрите, это же видно!

– Боюсь, что это видно только из России, да и то не отовсюду. – Я стараюсь быть как можно сдержаннее и доброжелательнее.

– Нет, что Вы! Это и оттуда точно так же видно. Я была в Америке – и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, целых две недели. Я знаю Америку!

– Кажется, сюда поворачивать, не помните? – Мне не хочется продолжать и к тому же я боюсь наговорить каких-нибудь резкостей.

– Да, кажется сюда. Я в этом клубе уже раза четыре была. – Вынужденно соглашается, наконец, сменить тему девочка. И неожиданно добавляет:

– Вот такая я: по ночам в клубы езжу и отрываюсь, моральный облик теряю. Узнали бы об этом в нашей академии, по головке не погладили бы!

Вот это да. Да что же это за советский заповедник такой, эта академия госуправления, думаю. А девчонка-то – отважная. Фрондерка. Почти диссидентка, можно сказать.

Вот и клуб: вереница такси, ковыляющие вдоль них на каблуках полуголые девчонки, меряющие их оценивающими во всех смыслах слова взглядами облокотившиеся на свои машины прописанные здесь таксисты.

– С Вас двести восемьдесят рублей.

Диссидентка-патриотка протягивает давно зажатые в ладошке три сотенные бумажки, благодарит и выскакивает из машины, уже целиком сосредоточенная на предвкушении ожидающих ее удовольствий, запретных для будущих госслужащих.

Я медленно еду дальше по набережной. Я думаю об этой, наверное, обычной и неплохой девчонке, о ее однокурсниках и сверстниках по всей стране, по всем этим «академиям госуправления», «политологическим факультетам» и прочим инкубаторам для выведения «новой политической элиты» и обслуживающего персонала для тех, кто засирает им мозги всей этой, как мне казалось, давно канувшей в Лету советской поебенью: антиамериканской, антизападной и ксенофобской.

Да что же они делают, ****и?! Что они делают с моей страной и с этим поколением? Ведь они все съебутся отсюда в свои куршавели, унесут ноги и номера счетов с нефтегазовыми долларами через пять, самое позднее – через десять лет. После них – хоть потоп. Съебутся, оставив после себя пустыню, оставив здесь, посреди ненавидящей их и их прислужников страны, десятки, если не сотни тысяч таких изуродованных, зазомбированных девочек и мальчиков, которым будет непросто найти свое место в новой, послепутинской России.

И какой она будет – эта послепутинская Россия? Со всеми этими девочками и мальчиками…


30 июня 2007 г.