Муха

Это было то самое студёное солнечное октябрьское утро, которое ещё обещало сносный день. День, когда ты в самом его начале, пряча руки в рукавах куртки, открываешь дверь подъезда, и во дворе твоё недовольное дыхание превращается во вполне осязаемое маленькое тревожное облачко; а где-то после полудня ты в одной рубашке выходишь курить на крыльцо, и, щурясь на солнце, искренне радуешься последнему осеннему теплу. И всё-таки даже в такие дни по утрам очень холодно. Я завёл двигатель, в ожидании тепла автомобильной печки вновь спрятал сжатые в кулаки ладони в рукавах куртки, привычным пустым взглядом пробежал по панели приборов, как вдруг заметил под самым лобовым стеклом какое-то движение.
Из самой темноты, оттуда, где под острым углом тонированное стекло встречается с мягким серым пластиком салона, медленно и словно растерянно вылезла большая чёрная муха. Я с удивлением уставился на продрогшее насекомое. В ней не было упругой и стремительной воли к свободе, какая свойственна мухам, оказавшимся по другую сторону стекла; не было в ней и неутомимого любопытства насекомого, ищущего еду или развлечений. В вялости движений чёрной гостьи были лишь только усталость и обречённость неизлечимо больного.
Непривычно медленно перебирая причудливыми коленками, муха выбралась из-под лобового стекла на более-менее освещённый участок и растерянно уставилась на меня. Я почувствовал, что своим миллионом чёрных сотовых глаз она не просто случайно смотрит в мою сторону – муха действительно смотрела мне в глаза. И ещё на миг показалось, что она понимает, что перед ней – человек, источник смертельной угрозы, от которого обычно следовало бы сбегать. Но не сегодня, не сейчас, не этим утром и не в этом автомобиле.
- Ты как здесь оказалась, чудо? – молчать вдвоём было как-то совсем неловко, и первым нарушил молчание я.
Муха едва уловимым движением чуть присела на все свои лапки и, не сводя с меня молчаливого взгляда, почесала свои слюдяные крылья друг об друга. Потом, словно разочаровавшись, потеряв интерес к невыносимо скучному собеседнику, развернулась и неловко попыталась взобраться на нависающую над панелью гладкую поверхность лобового стекла. Первая попытка потерпела неудачу: одно неловкое движение, одна не вовремя поднятая от стекла лапа – и муха, издав недовольное, едва слышное «вж-ж-ж» беспомощно повалилась на спину. Со второй попытки ей удалось, вяло перебирая ногами, добраться почти до середины стекла.
Обычно мухи исследуют стекло в поисках выхода, который, как им кажется, совсем близко: они с методичным жужжанием бьются по всей поверхности, тщетно пытаясь оказаться по ту сторону света; а, потеряв силы, ещё долго и достаточно бессистемно бродят, словно не доверяя результатам предыдущих исследований. В любом случае, мухи на стекле активно и осознанно хотят свободы – моя гостья не хотела ровным счётом ничего.
Она добралась до самой середины стекла и застыла – создавалось такое ощущение, будто бы она намеренно обращает на себя моё внимание. «Ну же…» - будто бы говорила она своим странным поведением.
Я потянулся к рулю и, зачем-то пытаясь согнать со стекла муху, щёлкнул левым рычагом – уверенно и сильно взмахнули по ту сторону стекла дворники, лишь чуть слышно скрипнув на сухом стекле. Муха даже не вздрогнула: «Ну, давай!..»
Подавшись вперёд, я поднёс руку к насекомому и, будто бы подталкивая вперёд, осторожно прикоснулся к аккуратно сложенным крыльям. Муха лишь переставила одну лапу, но совсем не сдвинулась с места: «Ну, что же ты?..»
- Дура! – растерянно пробормотал я и, нащупав на двери нужную клавишу, наполовину открыл окно со стороны водителя.
В салон дохнуло жёлтой стужей октябрьское утро – за общением с гостями я как-то и не заметил, что салон автомобиля прогрелся. Затаив дыхание, я двумя пальцами ухватил муху за крыло и с тактичностью опытного хирурга вышвырнул её на улицу.
В моих действиях не было ровным счётом никакого смысла. Я не верю, что мухи на зиму засыпают. Так полярники, обречённые на смерть, «засыпают» в синей стуже бесконечной ледяной пустыни; именно так «засыпал» тот самый ямщик, что до последних минут своей ямщицкой жизни пел красивую песню. Мухи, комары, жуки, бабочки – они умирают. А тот миф, что они засыпают и видят сны про лето, придумали добрые родители для того, чтобы не травмировать психику детей. Ведь, если задуматься, самому становится холодно и страшно от того факта, что миллионы, миллиарды маленьких насекомых, зажмурив соты своих красивых глаз, обречённо погибают с наступлением холодов! А дети, - будьте уверены! – об этом задумываются. И я вот, получается, тоже задумываюсь. Правда, в отличие от детей, не верю в хорошее с такой лёгкостью. Это касается не только насекомых. В общем, было абсолютно очевидно, что эта муха обречена – у неё не было ни единого шанса. То ли её раздавит каблучком спешащая на работу учительница, то ли, из последних сил добравшись до бордюра, она застынет в тени в ожидании смерть. Мысли о судьбе моей недавней гостьи заставили меня повернуться и посмотреть в окно.
Невозможно описать моё удивление, когда за окном, на чёрной пыльной полоске резиновой прокладки у самого основания по-прежнему приоткрытого окна я увидел смотрящую на меня муху! Да, чёрт возьми! Она сидела по ту сторону стекла и с явным раздражением пялилась на меня! Поймав, наконец, мой взгляд, муха с неожиданной ловкостью засеменила наверх – туда, откуда явно веяло теплом прогретого салона. Я немедленно потянул клавишу на двери – окно начало закрываться.
Признаться, я нисколько не сомневался в том, что окно захлопнется быстрее, чем муха доберётся до верху – тем неожиданней для меня было то, что с движением окна муха начала двигаться наверх с удвоенной скоростью. Семеня всеми своими коленками, она бежала наверх по стеклу, которое поднималось.
Это на самом деле соревнование было недолгим – вряд ли оно продолжалось больше двух секунд. Но для меня эти секунды вдруг растянулись, превратившись чуть ли не во второй тайм футбольного матча с участием сборной. С едва неслышным жужжанием поднималось стекло; значительно опережая его по скорости, с упорством спринтера неслась наверх упрямая муха; и когда до финальной черты, до финишной ленты оставались какие-то считанные мгновения, я вдруг отчётливо понял, я с холодным испугом увидел, что сейчас произойдёт.
Я не знаю, почему я не перестал тогда закрывать окно – палец оставался на клавише, и мне достаточно было лишь лёгкого нажатия, чтобы остановить его бег. Наверное, не сообразил, не среагировал, растерялся. А, может быть, всему виной неуловимое, стремительное, как бег обречённой мухи по стеклу, понимание, чего же на самом деле искало это насекомое – сейчас я уже не смогу сказать, почему я не остановил окно.
Однако, в тот момент, когда верхний край стекла уже исчез в тени пыльной резиновой полоски, мухи не было видно ни с этой, ни с той стороны стекла. С привычным глухим звуком тонированное окно захлопнулось, остановилось; и острейшей иглой воткнулся в сердце другой, гораздо менее привычный звук – едва слышный, но отчётливый хруст с силой сминаемых двумя холодными твёрдыми поверхностями чьих-то смешных чёрных коленок.