Шапталов Б. Откровение от Тринадцатого

       



       
       




       ОТКРОВЕНИЕ ОТ ТРИНАДЦАТОГО


       








 Вот, Я посылаю Ангела Моего, и он приготовит путь предо Мною; и внезапно придет в храм свой Господь, Которого вы ищите, и Ангел завета, Которого вы желаете… И кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится? Ибо Он – как огонь расплавляющий и как щелок очищающий, и сядет переплавлять и очищать серебро, и очистит сынов Левия и переплавит их, как золото и как серебро, чтобы приносили жертву Господу в правде. Тогда благоприятна будет Господу жертва Иуды и Иерусалима, как во дни древние и как в лета прежние.

       Ветхий Завет. Книга пророка Малахии (3;1—4)



















И создал Бог человеков по образу и подобию своему. Но в своеволии своем ослушались первые люди воли Творца и прогнал Господь их от глаз своих. Прошло время, и задумались сыновья тех людей о том, что окружает их, и сказали друг другу: «У каждого начала есть Творец. Нам нужно поклоняться тому, кто сотворил все это первым». И создали люди бога по образу и подобию своему.
       Притча от Иуды




Если бы путешественник, проезжая через земли у реки Иордан, через маленькие грязные селения, сонные городишки или даже через столицу этой страны – Великий Город, представляющий из себя скопище глинобитных домов и кривых улочек с канавами для нечистот - услышал, что здесь таятся силы готовые вот-вот взорваться и сместить ось вращения сложившегося за долгие века порядка, он этому не поверил бы. Могущественный Рим царил на берегах Средиземноморья. Римляне утвердились здесь сравнительно недавно, но прочно, по-молодому цепко держа в руках подвластные народы. Лишь маленький, ничтожный с точки зрения мировой политики народ, со своей сверхчестолюбивой религией, страстно мечтал о справедливости и свободе. Но свободе особо рода, малопонятной эллинам и римлянам, да и самим жителям этого края. Одни ее жаждали, чтобы не оглядываясь на стороннюю силу, всецело раствориться в сладостной покорности своему Богу. Другие же хотели иного, того, что они называли «освобождением духа». Третьи мечтали о царстве справедливости на земле. И все стороны уверяли, что тем самым они спасут себя, свой народ и обеспечат детям лучшую долю. Но римская мощь казалась несокрушимой, мир – недвижим, и отодвигалось великое чудо приобщения к Небу. Но его ждали! Мало кому из истомленных ожиданием людей думалось, что оно не произойдет при их жизни, минует их судьбу. Нет и нет! Верилось, что скоро, может, через год, пусть через два или три, но обязательно явится Спаситель и возвестит о наступлении Светлого Дня. И они сбегутся к нему, как дети к возвратившемуся с подарками из далеких краев отцу.
Однако годы шли, но ничего не менялось.











       
       Повествование 1. Д о р о г и Г а л и л е и


       1
       
Меж зеленых холмов Галилеи петляла узкая серая дорога. Под полуденным солнцем брели люди, поднимая носками сандалий густую пыль. Их было немного – около дюжины. Они шли медленно, как идут те, чья цель так далека, что нет необходимости спешить и выбиваться из сил. Впереди шествовал высокий, худой человек в темном хитоне, смотрящий не под ноги, а куда-то вдаль, откуда извиваясь, приходила к ним дорога. Остальные брели следом, растянувшись цепочкой, в одинаково бедных одеяниях, бородатые и гладколицые, плешивые и густоволосые, пожилые и молодые, кто опираясь на посох, кто таща узелок, равнодушно взирая на окрестности, на обреченно-вытоптанную дорогу под ногами, пока вдали не показалась деревня, и тогда путники разом ускорили шаг. Она оказалась небольшой, но это только приободрило их. По опыту уже знали: чем меньше селение, тем больше гостеприимства.
Вперед вышел человек, - еще не старый, но давно расставшийся с молодостью. В его недлинной курчавой бороде уже застряло немало седых волос. Человек несмело шагнул к одному из домов и постучал в дверь.
- Мир вам, хозяева! – проговорил он, появляясь на пороге, несколько гнусаво, но с чувством. – Пусть счастлив будет сей очаг!
Хозяева – муж с женой – поднялись навстречу:
- Спасибо. Проходите, гостям рады.
Черные, острые глаза вошедшего радостно оживились, и он с улыбкой шагнул в комнату.
- Благословенно будет гостеприимство ваше! Пока не иссякнет радушие – не иссякнут и воды Иордана, - проговорил он с напускной напыщенностью. Он боялся отказа и спешил заговорить хозяев.
Хозяева же, как и все галилейские земледельцы, с коричневыми от солнца лицами и огрубевшими от работы руками, настороженно вглядывались в гостя.
В нем не было ничего деревенского. Но и городским ремесленником или торговцем он тоже не выглядел. Бродяга? Невысок ростом, сутул, прихрамывал на правую ногу, и при этом, казалось, не мог спокойно усидеть ни мгновения. Какая-то сила заставляла его постоянно то двигать руками, то передергивать плечами, а рот то и дело расплывался в улыбке и слышался дробный смешок, отчего бородка мелко дрожала.
- Разделите с нами трапезу, - пригласил хозяин.
- Спасибо за радушие. У меня и свои припасы есть, только они у моих товарищей, - ответил гость вдруг жалобным голосом, мигом согнав с лица улыбку. – Сейчас они подойдут… Не разрешите ли им стеснить вас немного? С утра на ногах, на ветру и на солнце!
Муж вопросительно посмотрел на жену. Та не возражала.
- Если мой дом вместит их, зови, - согласился хозяин.
- Спасибо! Да будет вам удача во всех делах! – обрадовался гость и выскочил из дома, навстречу путникам.
- Я все сделал, Учитель! – с едва сдерживаемой гордостью сказал он приближавшемуся к ограде человеку. – Вас ждут!
Путники заулыбались, довольные предстоящим отдыхом.
- Спасибо тебе, Иуда, что взял на себя обязанность договариваться, - сказал один из них. - Не то что Хоам…
- Что я могу сделать, если везде требовали плату? – пожал плечами Хоам.
- А с Иуды не требуют, - наставительно ответили ему.
Хоам не стал спорить. Раз получается у кого-то договариваться, так пусть…
Во дворе они долго умывались, избавляясь от въевшейся пыли и грязи, и только тогда вышли в дом, чинно, один за другим. Еще раз поздоровались с хозяевами, воздав им за оказанное радушие, не спеша расселись на бараньих шкурах и достали из котомок незамысловатую еду: сыр, лук, хлеб, вяленую рыбу.
Иуда отозвал хозяина, пошептался с ним и среди выложенной снеди появился кувшин молодого, кисловатого, виноградного вина.
В тесной комнате сделалось шумно и весело. Разговор оживился. Послышались шутки, смех.
- Куда же вы путь держите, и кто вы? – спросил хозяин.
- Идем в Столицу, хотим помолиться в Храме. А так-то мы странники, разносим сокровенное слово Господне.
- Оно вам ведомо? – осведомился хозяин.
- А вот приходите на площадь, послушайте, что мы говорить будем.
- Проповедников ныне много. И толкуют они по-разному. Знать не внятно Бог им свое слово открывает, - угрюмо отвечал хозяин.
- Это верно. Но у человека есть сердце, он должен прислушаться к тому, что оно подскажет. Так что приходите. Не понравимся, так что же? Мы уйдем, и вы нас забудете.
Трапеза длилась недолго. Пришельцы не хотели испытывать терпение хозяев. Воздав хвалу Всевышнему, они собрали остатки еды в сумы, встали и, поблагодарив за гостеприимство, вышли. И первым это сделал их предводитель.
Когда уходили последние, хозяин не выдержал и задал вопрос, который занимал его:
- Так на что вы рассчитываете, ходя вот так от деревни к деревне?
Иуда встрепенулся, подался вперед и первым ответил:
- Вот ты сказал, проповедников много, – это верно. Но только не всем внимают. Зато нам – охотно. Так что время покажет, кто есть кто.


2


А путники тем временем вышли на небольшой пустырь, заменявший в деревне площадь и объявили селянам, что к ним хотят обратиться с проповедью. Сначала пришли желающие, следом потянулись любопытствующие. Их обычно находилось достаточно. Для монотонной жизни маленьких деревень каждый новый человек - событие. Когда народ собрался, на прикатанный путниками камень поднялся человек.
- Не с праздными и лукавыми речами я к вам пришел, а спросить хочу: счастливы ли вы? Спокойны ли ваши души? Не мучают ли вас вопросы, на какие ответы не ведаете? – мягко, почти не повышая голоса, спросил он.
Толпа молчала. В молчании терпеливо ждал проповедник. Наконец кто-то сказал, будто вздохнул:
- У каждого свое.
- Да, у каждого свои радости, - согласился пришелец, - только вот беды общие. Корни тех колючих кустов, что цепляют людей, одни. Каждый человек подобен травинке - растет сам по себе, но живет потому, что рядом существуют такие же. Всяк живет по-своему и невдомек ему порой, что радость его увеличивает счастье всех, а его беды – общую тяжесть, - говорил проповедник, как бы размышляя вслух. – Многие гонят из себя заботы. И, ищут отдохновения в равнодушии или разгуле. Напрасное то блаженство! Достойно оно тех овец и коз, что вы пасете. Если же одним телесным жить – не по-человечески это будет, ведь Бог создал нас по образу своему и вдохнул в нас частицу духа своего…
Голос проповедника окреп и вознесся над головами собравшихся.
- Вот и задумаемся над тем, что в мир мы несем? Не слишком ли мы спокойно взираем на нечистоты вокруг нас?
Человек вещал, и люди внимали. С ними мало кто говорил о высоком, даже местный священник. У него были свои заботы – свадьбы, похороны, праздничные обряды… Пришелец же говорил, не боясь быть непонятым и не стесняясь того, как далеки его призывы от их жизни. Правда, звал он их к другой жизни, о которой разве что мечталось, да и то вечерами после надоевшего от работы дня.
Иуда выслушал проповедь вместе со всеми, вздохнул чему-то своему, пощупал сумку на боку, будто проверяя, не украли ли чего, пока он слушал, и собрался было уходить, как селянин, принимавший их, остановил его.
- Разъясни мне, если ты его ученик, разве можно царство небесное на земле основать?
Иуда кивнул.
- Учитель наш считает, что можно.
- Неужели он верит, что волк может протянуть лапу овце в знак мира? Смешно даже.
- Вот он и толкует вам, глупым, - осерчал Иуда, - что все мы человеки, а волками или овцами уже сами делаемся.
Селянин задумался, а Иуда, потоптавшись рядом, со вздохом спросил:
- Может, ты укажешь богатый и приветливый дом, где можно попросить кусок хлеба в дальнюю дорогу?
- Пойдем, я тебе дам сыра…
Иуда торопливо кивнул и направился с хозяином обратно в дом.


3


Путники, сидя на белесых камнях, что в изобилии родила местная земля, привычно поджидали отставших.
- Можно идти, - весело прокричал Иуда еще издали, показывая на разбухший мешок на поясе.
- Подождем еще. Учителя позвали в дом.
- Еще провизии дадут? – обрадовался Иуда.
- Нет, кто-то у них болен.
- Может, после дадут, - с надеждой проговорил Иуда, усаживаясь рядом. – Как на здешних людей действует такая малость, как внимание…
В это время бедно одетая, немолодая женщина привела проповедника в один из многих похожих друг на друга домов. Каменное строение с черным проемом двери и узкими окнами-щелями, с убогой жадностью уцепившись за землю, униженно и просяще стояло перед ним. Женщина услужливо пропустила гостя вперед и он, шагнув внутрь, оказался в небольшой комнате с тяжелыми запахами испарений от нескольких коз за тонкой перегородкой. У стены, на топчане, лежал закутанный в одеяло юноша с бледным лицом. У изголовья и у ног его, прямо на земляном полу, сидело двое мужчин, один из них уронив голову на руки. Гость поздоровался и, внимательно оглядев обоих, подошел к согбенному человеку.
- Распрямись, отец. Велика твоя скорбь, но отчаяние лишь усугубляет его.
- Откуда ты знаешь, что я отец? – удивился человек.
- Это же тот священник, что беседовал с людьми на площади! – взволнованно объявила женщина.
- Я не священник, - ответил вошедший. - Просто горе его самое большое в этом доме.
- Да, - сказал отец, - моему сыну плохо и становится хуже, кажется, проклятье легло на него.
- Кара на них пала, - подал голос второй. – И я предупреждал их об этом…
- За что? – спросил человек, все так же стоя у входа.
- Гордыни много, не по летам и не по силам.
- Не всегда нам ведомо, что от чего происходит, не стоит судить поспешно, - возразил гость.
Женщина при последних словах, будто сбросив оцепенение, захлопотала. Закружилась по комнате, стараясь отыскать гостю место получше.
- Не беспокойся, мать, - остановил ее он, - мне и так удобно.
- Эх, судьбу обмануть вознамерились, - вновь заговорил второй. - Готовы любого уже позвать. Как бы хуже не сделалось. Говорю вам: кара это божья за его своеволие и дерзость. А я предупреждал не раз…
- И в чем она, дерзость? – спросил пришелец.
- От молодости ему кажется, что он способен на все. Спорит со мной, спорит с другими. Доспорился… А я предупреждал.
- Спор для молодости не порок, а свидетельство неравнодушия. Спорит, значит хочет дела! Так найдите ему достойное дело. И в болезни нет божьей кары! – властно произнес гость.
Он подошел к постели больного и, неожиданно улыбнувшись, спросил:
 - А ведь тебе сейчас стало легче, не правда ли?
Их взгляды встретились: ласковые глаза пришельца и удивленные от происходящего глаза подростка. Бледное, продолговатое лицо больного смягчилось, губы дрогнули и сами нежданно распахнулись в улыбке:
- Да…
- Это напраслина, будто на тебе кара божья… Наверное, тебе нравится какая-нибудь девушка. Сколько ей лет? - спросил гость.
       - Шестнадцать.
- Если от чего и можно заболеть в твои годы, так это от отчаяния при виде красоты. И еще от непонимания… Отринь отчаяние. Многое зависит от силы духа и твоего желания. Осиль предстоящий путь, каким бы тяжелым он тебе не представлялся… У нее, наверное, удивительные глаза?
Юноша покраснел и, покосившись на затаившую дыхание мать, с трудом выдавил из себя:
- Да…
- Твоя болезнь пройдет так же быстро, как и началась. То жар в крови испепеляет отроческое, мальчишечье, что в тебе осталось, и нарождается мужское. Если тебе суждено стать настоящей мужчиной, ты пересилишь себя, свою слабость, свои боли и станешь таким же закаленным душой, как Давид. Я смотрю в твои глаза и вижу, что так и будет, и прославишь ты имя свое и заслужишь уважение земляков. Поэтому крепись перед посланным тебе испытанием. Не поддавайся искусу слабости.
Юноша заворожено слушал уверенную речь незнакомца, и страдальческое, безвольное выражение лица его таяло с каждым новым словом склонившегося над ним человека.
- Болезнь – плата за будущую сильную жизнь. Сумей встать вровень с твоим предначертанием, пересиль ее.
Обретшие силу пальцы подростка вцепились в край одеяла.
- Но… но в чем мое предначертанье?
Юноша жадно следил за лицом гостя. Тот еще ближе приблизился к нему и прошептал отчетливо и твердо:
- Запомни: многие ищут Бога в себе и скоро приходят в отчаяние. Тогда они ищут его вокруг себя и, не найдя, пугают этим других, чтобы успокоиться. Ищи Бога в себе! Ищи ответы на вопросы, тревожащие тебя, и сравнивай их с ответами других. И чем больше будешь учиться тому, что открыто в жизни и скрыто от ленивого душой, тем больше в тебе будет Бога. А затем наступит миг просветления, и ты поймешь свое предназначение. Только не уставай думать и прислушиваться к себе.
Пришелец распрямился и, взяв руку юноши, пожал ее.
- Болей на здоровье, - сказал он с улыбкой и отошел, сделав знак матери следовать за ним.
Выйдя из дома, проповедник сказал ей, чтобы она поила сына настоями из трав, и рассказал, как готовила их ему мать.
- Мне это помогало, - с улыбкой добавил он.
Простившись, человек пошел к своим товарищам, но его догнал тот, второй, что сидел у ложа.
- Эй, подожди. Я здешний староста и у меня к тебе есть предложение. Ты, как я погляжу, беден и не имеешь пристанища, так оставайся здесь, с нами, и не будешь нуждаться в хлебе насущном. Нам нужен лекарь.
- Не за того меня принимаете. Я души людские врачую, а не язвы телесные.
- Что-то не очень понятно… Ну да раз не хочешь, ничего не поделаешь. Счастливой дороги. Но думается мне, много ты на своем ремесле не заработаешь.
Человек пожал плечами и молвил:
- Это смотря какой мерой прибыток мерить.
- Тогда как знаешь.
И они разошлись, каждый в свою сторону.
При виде Учителя его сотоварищи немедля поднялись и вновь потянулись по пыльной дороге, уводящей их дальше, к горизонту. Так и шли от селения к селению эти скитальцы во главе со странным человеком, смущавшим людей своими речами. Чего они хотели? До чего мечтали достучаться? Что оставляли после себя? Ведомо ли это было им самим? Да и ведомо ли нам сейчас?



       Отступление первое


А в это время в другом месте писалась история о другом человеке, замыслившем совершить невозможное. Роман назывался «Бег Александра». Он начинался с главы

       Разбег

«Свершилось! 37 тысяч воинов на сотнях разновесельных судов - боевых кораблей, лодок, плотов - переправлялись через Геллиспонт – пролив, отделяющий Элладу от Азии, Восток от Запада, мир свободы от мира деспотии. Позади годы мечтаний и нетерпеливого горения сердца. Позади остались интриги двора, дипломатия, вязнущая в мире крошечных полисов, жалобы, доносы, заискивающие взгляды побежденных… Все суетное отринуто одним движением пеших и конных масс воинов, все сущее (наконец-то!) подчинено одной цели.
Жизнь коротка для осуществления великой мечты, но боги смилостивились, сделав в двадцать лет, его, Александра, сына великого Филиппа, внука Аминты, потомка Ахилллеса, базилевсом Македонии и вождем Эллады!
Впрочем, всего лишь Македонии и Эллады...
Стоя на палубе триеры, Александр едва сдерживая возбуждение, жадно смотрел на переправу. Все шло на редкость удачно. Персы даже не пытались воспрепятствовать преодолению столь мощной преграды, а тихая погода будто поощряла ход весельных судов, снующих меж берегами. Первые таксисы пехоты уже вступили на землю Азии. Воины в блестевших на солнце латах и шлемах, украшенных гривами конских волос, держа в руках круглые щиты с изображениями зверей, чей дух окрылял отряды, строились в колонны, чтобы железной змеей потянуться к горизонту, навстречу противнику и судьбе.
К царю шагнул Гефестион и протянул копье.
- Нанеси по Азии удар первым, базилевс!
Александр взял копье и мощным броском метнул его в небо. Описав большую дугу, оно вонзилось в берег под приветственные крики команды и воинов, сходивших по мосткам с других кораблей.
Сколько раз представала эта картина во сне и наяву. Он видел себя в конце пути героем, затмившим подвиги Ахиллеса и Одиссея. Но чтобы в его сердце возгорелась великая мечта, он должен был встретить человека, посланного ему богами для вразумления.
Александр отпраздновал тринадцатое лето своей жизни. Он проводил время в играх с друзьями и без устали упражнялся в верховой езде, фехтовании и стрельбе из лука. Однажды отец вызвал его к себе. В приемной зале, где главным украшением серо-красных каменных стен был позолоченный, резаный из цельной дубовой колоды трон, не было депутаций, не толпились придворные. И все-таки это был торжественный прием! Отец взял Александра за плечо, подвел к немолодому, но статному человеку в эллинской тунике, с гладко выбритым подбородком, и сказал: «Это твой Учитель, Александр. Слушайся его, как слушаются отца и мать. Он сведущ во всех науках, и ты должен познать их, если хочешь стать великим правителем. Зовут Учителя Аристотель».
Человек заглянул в глаза Александра.
- Не боишься учиться?
Уроки слуги-раба, рожденного в Халкидике, не прошли даром. Александр не только понял вопрос, заданный по-гречески, но и смог построить ответную фразу на чужом языке:
- Я ничего не боюсь, - ответил мальчик.
- Это хорошо, ибо порой даже самые храбрые воины боятся учения, потому что не в силах овладеть его премудростями. Для войны нужны мускулы, для наук – разум. Мускулы можно развить гимнастикой, разум – учением. Но это требует не меньшего упорства, чем физические упражнения.
Речь эллина не походила на обращения, которые Александр слышал от придворных. Голос его был спокоен, ровен, и говорил он с достоинством, как человек равный царям не по рождению, но по духу. Александр еще не мог осознать все это умом, но почувствовал сердцем.
- Если ты готов осилить путь усвоения знаний, дам тебе первое задание. Запомни: метод сопоставления двух разнокачественных вещей или обстоятельств, вроде того, что я тебе говорил об обучении воина и учении наукам, называется аналогией.
- Аналогией, - эхом откликнулся Александр, удивленный тем, что мимолетная беседа с учителем оказывается имеет отношение к наукам.
Так Аристотель вошел в его жизнь. По распоряжению отца, они были отправлены в маленькое селение Миэзе, подальше от веселого до разнузданности столичного двора. Филипп разрешил сыну взять с собою друзей по играм – Гефестиона, Кратера, Эригия, Гарпала, Неарха, Кена, Гегелоха, Бердикку, Птолемея, Клита, Филоту и Протея. Всего 12 мальчиков. С ними он должен был учиться и отдыхать.
Любимой игрой Александра была игра в войну. Он мог часами носиться со своими друзьями по холмам, потрясая деревянным мечом, яростно сражаясь, не боясь ни ссадин, ни ушибов. Однажды, несясь с ватагой своих «воинов», Александр увидел идущего навстречу учителя. Тот поднял руку, призывая к вниманию, и Александр с досадой был вынужден остановиться.
- В кого вы играете? - спросил учитель, подходя к ним.
- Ни в кого. Просто так, - ответил Александр, сдерживая раздражение. Он видел притаившегося «противника» в близлежащих кустах, но вместо его преследования приходилось отвечать на пустые вопросы.
- Уделите, друзья, немного времени и я расскажу о том, как воевали герои в старину. Давайте объявим перемирие.
Александр неохотно кивнул. Эллин сел на массивный камень, а ребята вокруг него прямо на земле. Пришелец развернул свиток и стал читать: мерно, громко, уверенно, словно царь рассказывал своим приближенным о случившимся с ним событии:

       Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
       который ахенянам тысячи бедствий содеял:
       многие души могучие славных героев низринул
       в мрачный Аид…

Ритор уже ни на кого не обращал внимания, а, унесшись в высокий мир образов, вещал историю Трои.
Прошло немало времени, но Александр, завороженный приключениями героев, не высказывал признаков нетерпения. Глядя на него, тихо сидели и остальные. Когда эллин кончил чтение, Александр вскочил и стал рассматривать свиток с письменами.
- Что это? – спросил он.
- Здесь записаны отрывки поэмы о деяниях предков эллинов – «Илиада».
- Я хочу прочитать ее всю.
- Прекрасно. Но для этого нужно обучиться грамматике. Завтра и начнем.
- Нет, Учитель, давайте начнем сегодня, - твердо сказал Александр.
…Пока войска переправлялись через Геллеспонт, Александр приказал направить свой корабль вдоль побережья. Туда, где по преданию находилась Троя. Гребцы налегли на весла и судно, весело рассекая волны черным носом, покорно устремилось вперед.
К вечеру корабль подошел к нужному месту. Вдали возвышался холм с руинами города Приама, и крик восторга вырвался из сердца Александра. Вот здесь, в этой бухте качались на волнах прибоя корабли ахейцев. Там, на равнине располагался лагерь Агамемнона. А здесь, на берегу, лагерь Ахиллеса. Нить, протянутая через тысячелетие, будет продолжена им, Александром!

       ______


…Игры сменялись учением, учение играми. Подросток незаметно для себя превращался в юношу. Александр уже хорошо усвоил греческий, и с огромным удовольствием вновь и вновь читал Гомера. Затем настал черед других эллинских мудрецов – философов, поэтов, хронописцев. Однажды Учитель предложил Александру прочесть «Анабазис» историка Ксенофонта. В нем повествовалось о судьбе 10-тысячного отряда эллинов, принявшего участие в персидских междоусобицах. Тех воинов нанял Кир-младший, вознамерившийся отнять власть у своего брата царя Артаксеркса. В далекой Месопотамии, у стен Вавилона, войско Кира потерпело поражение. Претендент погиб, его сторонники разбежались, а греческий отряд был окружен. Враги были уверены в близком торжестве. Но отряд отбил все атаки. Артаксеркс предложил переговоры. Греческие командиры отправились в лагерь персидского царя и были там вероломно убиты. Но и тогда эллины не дрогнули. Каждый из них осознал простую вещь – смерть неминуема. Так лучше биться, чем дать себя зарезать подобно баранам, или прожить остаток жизни жалкими рабами. И они пошли на прорыв. Персы же берегли свои жизни и расступились. К чему биться до последнего вздоха, когда наемники все равно обречены в сердцевине чужой, враждебной страны? А отряд, прорвавшись, начал свой упрямый, беспримерный марш на север, к морю. Отбивая дневные и ночные нападения врага, с трудом добывая съестные припасы, они вышли к Трапезунду у Понта Евксинского и наняли там корабли для отплытия домой. Персам осталось лишь созерцать кормы уходящих судов и размышлять о возможностях силы воли и духа.
С момента прочтения «Анабазиса» Александр играл с друзьями только в «военный поход эллинов». Ощетинившись копьями и мечами, отряд, состоящий из худенького и пылкого Гефестиона, коренастого и твердого, как стенобитное орудие, Бердикки, сильного не по годам Неарха, осмотрительного Птолемея, гибкого и быстрого Гегелоха, упрямого Кена, усердного Гарпала, напористого Кена, беспощадного Кратера, меткого лучника и насмешливого Эригия, никогда не унывающего Протея, во главе с не знающим усталости Александром, без устали пробирался сквозь леса. Они взбирались на горы, переходили вброд быстрые речки, отражая нападения многочисленных, дико кричащих «персов», набранных из сыновей прислуги и местных жителей. Порой игра затягивалась на весь день, и отряд Александра преодолевал расстояния не меньшие, чем взрослые воины.
Учитель, погруженный в научные занятия, спокойно переносил отлучки ученика и вынужденные перерывы в учении. Но однажды он спросил возвратившегося из «похода» Александра:
- Ты играешь в войну с персами ради удовольствия?
Александр отстранился от услужливых рук прислуги, готовой отереть ему пот, и ответил твердо:
- Нет, я хотел бы пойти войной на персов!
- Зачем?
Взгляд Александра скользнул поверх гор и лесов туда, где далеко за морем лениво раскинулась чуждая эллинскому духу держава Ахеменидов.
- Если персы со своей армией сумели завоевать столько стран, тогда как отряд эллинов оказался сильнее их войска, то мы, собрав лучшие силы, могли бы завоевать самих персов!
Аристотель не мог скрыть удивления, столь неожиданными были слова ученика.
- Как? Ты хотел бы завоевать саму персидскую державу?
И Учитель рассмеялся.
- А почему бы и нет? – насупился юноша. – Это ожиревшее государство вряд ли способно дать достойный отпор. А если поход закончится неудачей, можно просто вернуться назад. До наших гор им не добраться.
- Думаешь, одной македонской армии хватит для такого грандиозного предприятия? Ведь мало разбить противника. Нужны еще силы, чтобы удержать завоеванное!
- Эллины в свое время сильно пострадали от персов… Я помню, Учитель, твой рассказ о спартанцах на Фермопилах и о сожжении Афин. Разве полисы не согласились бы на общий поход, чтобы освободить эллинские города в Ионии и отомстить персам?
Аристотель пожал плечами.
- Трудно сказать, слишком разные у них интересы. Свобода хороша, чтобы иметь свой взгляд на вещи, но плоха, когда надо прийти к единому мнению. Все зависит от того, что они получат.
- Полмира – разве этого мало? – удивился Александр. – Полмира со всеми богатствами!
- Полисам нужно то, что они могут объять… Я пишу сочинение на эту тему. Закончу – ты можешь стать первым его читателем.
- Спасибо. Буду ждать с нетерпением.
…Нос корабля уткнулся в песчаную отмель. Не дожидаясь пока спустят мостки, Александр прыгнул прямо в море и первым вступил на азиатский берег. Следом, вспеняя воду, ринулась и его свита: здоровые, веселые, полные сил юноши с короткими мечами на бедрах. Филота… Гефестион… Бердикка… Птолемей… Неарх… Кратер… Гарпал… Клит… Гегелох… Кен… Протей… Эригий… Все двенадцать – весь «царский таксиль», в которых не признать было прежних подростков, игравших в войну.
Нетерпеливыми шагами, увлекая за собой остальных, Александр направился к буро-зеленому холму. Но у подножия в нерешительности становился. Размеры пыльного, обожженного солнцем холма, под которым покоился древний город, разочаровывали. Его глазам предстала возвышенность, коих много на свете. Александр обернулся к друзьям и пробормотал в растерянности:
- Я ожидал чего-то более грандиозного.
Он постоял еще некоторое время в задумчивости и произнес уже с большим вдохновением:
- И все же здесь сражался Ахиллес, мой предок!
- Если взятие этого города обессмертило имена победителей, какая же слава ждет того, кто сумеет покорить сотни таких городов? – осведомился Птолемей.
И юноши переглянулись, как бы примеряя на себя славу героев «Илиады». Ахиллесом может быть только Александр, а Одиссей – это большой любитель моря Неарх, Патрокл – Гефестион, Аякс – Бердикка или Птолемей… А вот кто сможет стать Гомером их деяний – им пока было неведомо, хотя их войско сопровождал историк Каллисфен, племянник самого Аристотеля.
Александр легко вбежал на вершину холма и, раскинув руки, крикнул друзьям:
- Посмотрите на эту землю – она теперь наша!»




       Повествование 2. Ученики

       1

На ночь путники привычно остановились в поле. Развели костер, установили котел, принялись за свои нехитрые дела: чинили одежду и обувь, таскали к костру сухостой. Иуда и Шимон колдовали над котлом с варевом.
Скоро неотложные дела были сделаны, люди умиротворенно затихли вокруг тепла, задумавшись каждый о своем. Луна осторожно освещала степь желтым причудливым светом, и в этой первобытной тишине души наполнялись особыми, приходящими откуда-то извне, чувствами: тихой восторженностью и небесным покоем. Один из странников, молодой человек с по-девичьи крупными кудрями, обрамлявшими красивое тонкое лицо, поднял голову и молвил:
- Подумайте, а ведь сейчас, возможно, сам Господь на нас в надежде своей взирает!
Остальные тоже подняли глаза к безоблачному небу и мерцающим звездам, посмотрели, прошептали про себя слова молитвы и вновь вернулись к своим заботам.
Но чувство своей малости перед небом не проходило.
Учитель сидел вместе со всеми, но в глазах его не прыгали язычки от огня, и руки не потянулись к теплу. Сидел он прямо, сливаясь с мраком ночи, будто в одиночестве, выделяясь в кольце человеческих тел, как скала в кольце прибоя.
- Скажи, как долго осталось до конца нашего пути? – вновь нарушил тишину молодой человек.
- Нам это не ведомо. Мы сеем, но вот когда взойдет?
- Иоанн как всегда нетерпелив, - сказал кто-то.
- Это свойство молодости, - ответил Учитель. – Но каждый должен задумываться, – а ради чего он пошел со мной? Чего он ждет от этого? Вот вы, Шимон и Нафанаил, зачем пошли со мной? Вы рыбаки, и удел ваш не твердь, а хлябь.
- Слово божье хочу нести, - немедленно отозвался крепкого телосложения мужчина средних лет.
- А ты? – спросил Учитель у Шимона.
Шимон закряхтел, отер своей широкой ладонью большой лоб с залысинами и, наконец, заговорил:
- Лукавить не буду. Странными и любопытными мне показались твои речи. А рыбацкое дело надоело хуже смерти. Семьи у меня нет. Все умерли от черной болезни. Вот и подумалось, а что если с ним пойти? Землю, людей увидеть. И, главное, посмотреть, как его Слово будет встречено. А к рыбацкому ремеслу всегда вернуться можно. Вот и пошел. Ну, а сейчас другое, - поспешно добавил он.
- Хорошо, что ты правдив, Шимон, - произнес Учитель.- Чтобы другим правду указывать, надо самому честным быть. А вы, Иаков и Иоанн, ради чего пошли со мной?
 Иаков, крупный телом парень, стал неспешно обдумывать ответ, но младший брат, Иоанн, отбросив со лба непокорные кудри, не раздумывая, горячо проговорил:
- Я узрел на тебе печать Господню! И понял я, что если буду с тобою, то смогу тоже прикоснуться к высшему откровению и на меня снизойдет благодать!
- За кого же ты меня принимаешь? - спросил Учитель.
- За истинного толкователя Законов Бога! – пылко воскликнул Иоанн.
Иаков поддержал брата.
- Таких проповедников как ты очень мало. Думаем, ты – призван Богом.
- Ну, а ты, Иуда, чего ищешь?
Иуда перестал мешать варево, вынул ложку из котла, подумал немного и сказал:
- Истину. Или то, что мы называем божественным… Вот еще Хоам точно знает, ради чего он пошел…
- Да, знаю. Я ищу Правду! – твердо ответствовал Хоам, оглаживая свою тщательно подстриженную густую черную бороду.
Иуда удовлетворенно кивнул и вновь вернулся к своему котелку.
Помолчали, перебирая свои мысли и чувства.
- А вот и еда готова, - сообщил Иуда. – Подкрепим силы.
Отделили часть для равви, достали ложки, благословили пищу и принялись за еду.
Ели неторопливо, размеренно. Учитель по обыкновению ел мало и рассеянно. И опять веселый, задиристый огонь не мог увидеть свое отражение в его черных, бездонных глазах. Удивлялся тому Иуда и подумалось ему: это оттого, что они обращены внутрь… Но вдруг они потеплели, заискрились. Равви отложил ложку, развязал на поясе небольшой мешочек, и оттуда посыпались разноцветные камушки.
- Давно на них не смотрел, - сказал он. – Вроде обычные камни, а рассматривать их любопытно.
Его пальцы любовно разгребли кучку так, чтобы стал виден каждый камень в отдельности. Они были и вправду занятные: гладкие, округлые, расцвеченные цветными бегущими полосками.
- Странные какие! – удивлялись ученики.
Учитель улыбнулся.
- Морские, - сообщил он. – Их так стесали волны. А вот эти полоски – следы моря. Кажется, что может сделать мягкое с твердью? Но у воды есть терпение. И она точит и точит самое твердое на земле. И камень поддается! И точит ведь мягко, даже ласково… Вот нам знак и образец.
Он собрал камешки и, любуясь, пересыпал с ладони на ладонь.
- Давно был у моря, уже и забываться стало, а посмотришь на них – многое вспоминается.
И вновь спрятал их в свой мешочек.
- А какие там люди? – спросили его.
- Одеваются по-другому, живут другим ремеслом и молятся не так, а болеют теми же болезнями, что и здесь. Земли разные, да небо для всех едино.
Ученики закивали, соглашаясь.
Пока сотоварищи укладывались спать, Учитель встал и опять ушел в степь.
- Почти каждую ночь он куда-то уходит, - прошептал Шимон. – Но куда и зачем?
- Уверен, он ходит говорить с духом Моисея! – воскликнул Иоанн.
- Не иначе, - откликнулся Иуда. – Аминь.
И впрямь казалось ученикам, что где-то невдалеке шепчутся духи и молнии стремительно летящих ангелов прочерчивают небо. Но усталость брала свое, сонливость сковывала веки, и тело погружалось в расслабляющую хлябь. Они заснули. Лишь тень равви долго скользила в мертвенном лунном свете.
Он любил темноту за то, что в ней растворялись мелочи, за возможность сосредоточиться. Небесных светильников – звезд и луны – ему было достаточно, чтобы не заблудиться. Шел неспешно, но уверенно, скрестив руки под просторными рукавами хитона, когда невдалеке, неожиданно, заметил силуэт собаки, задравшей верх морду и смотрящей на звезды. Они в ту ночь были особенно хороши, щедрой россыпью усеяв небосвод, мерцая притягательными светлячками. Собака сидела на задних лапах и неотрывно смотрела на них. Звезды завораживали, манили. В них таилась какая-то тайна, которая была неведома земле.
Человек приблизился к собаке. Та не шелохнулась, все так же не сводя своего взгляда со звезд. И тут он догадался… Равви сделал еще несколько шагов и убедился, что перед ним камень причудливой формы. «Животные не умеют смотреть на небо, как люди», - подумал он и сел рядом с камнем.
На земле царила ночь.
       
       2

Еще солнце толком не выглянуло из-за кромки земли, когда учеников разбудило негромкое блеяние, - невдалеке брело стадо коз на пастбище. Пастух в теплой бурке из овчины подошел к становищу отдыхающих путников. Люди у костра зевали, потягиваясь, собирались к завтраку.
- Куда путь держите? – спросил пастух. – На торговцев вы не похожи.
- Значит, разбойники, - буркнул Иуда, но тут же смилостивился. – Садись, посиди с нами, может, что интересное расскажешь.
Пастух улыбнулся и, следуя приглашению, опустился у тлеющего костра.
- Не мерзнете? – поинтересовался он.
Иуда, уже деловито резавший сыр, и здесь за всех успел ответить:
- А мы греемся мыслью, что лучше холод ночи, чем жар геенны огненной. Мы ищем невидимое и познаем незнаемое, а это согревает.
- А, понял, - проповедники вы.
- Ну да, праздношатающиеся, ты правильно подумал.
Пастух вновь засмеялся.
- Догадлив ты…
На непринужденный разговор потянулись и все остальные, привычно рассаживаясь полукругом, вбирая в себя рассеивающееся тепло костра. Круг замкнул Учитель.
Пастух с любопытством поглядывал на них, спокойно перенося хмурые взгляды заспанных мужей.
- Не возражаете, если я немного посижу подле вас, посмотрю, может и спрошу чего-нибудь? – проговорил он.
- Мы никого не гоним, - ответил равви. – Посиди, раз мы тебе любопытны. Скоро и завтрак готов будет.
- Отчего тебе на нас посмотреть захотелось? – поинтересовался недовольно Иаков, отнюдь не обрадованный новому едоку.
- Как же, - отвечал пастух, - у нас народ вокруг наперечет, всем известный. И занят он исстари одним и тем же делом, а вот таких, вроде вас, я давно не встречал. Любопытно.
- А каких таких?
- Ну тех, кто ищет то, чего нет, или то, чего не видно.
- Что-то мы не поймем: о чем это ты? – с угрозой в голосе произнес Шимон.
- Да мы тут пошутили с товарищем вашим, - стал оправдываться пастух.
- Иуда, опять ты людей смущаешь? – пророкотал Шимон.
- Перестаньте, - прервал их Учитель. – Человек сказал то, что думал, и хорошо. Мы идем не за тем, за чем следуют обычно люди, пустившиеся в путь. Мы не торговцы, не воины, не мытари. Мы ищем то, чем живет дух человеческий.
- А стоит ли из-за этого терять время?
- Мы же люди. И звери ищут пропитания себе, и создают семьи, и заботятся о детях своих. Но нам дан разум и дана способность речи. Только человек может пахать землю и строить храмы. Только он один способен, отрываясь от телесного, обращаться мыслью к бесплотному. В этом весь человек.
- Я в молодости думал об этом, - признался пастух. - Что я могу иметь свое? Я должен любить Храм и ненавидеть римлян. Молиться словами, мною не созданными, желать то, что мне не понятно, и отрицать то, в чем не сведущ. Не я выбираю, мне подбирают.
Учитель промолчал, ученики же разом заговорили, зашептались.
- А как иначе! – вскричал Нафанаил. – Если б каждый выбирал сам, что осталось бы от заветов наших предков? Кому-то понравились бы римские обычаи, другому греческая ересь, третий женился бы на самаритянке и так капля за каплей от народа и духа нашего ничего бы не осталось!
- А ты как считаешь, равви? – спросили ученики.
- И я думаю о том же: что лучше? Отгородиться от чужого, чтобы сохранить свое, сокровенное, либо растворить это сокровенное другим народам? Или, может быть, низвергнуть все окружающее и, создав мир, очищенный от скверны, заменить им все остальное?..
- И как же ты решил?
- Но где взять силы, чтобы, создав новое, сказать: это и есть лучшее? Разве ты сможешь быть уверен в том, что не родятся новые люди, которые скажут: «А мне то и то – не нравится!» Что тогда делать?
- Почему ради них должны беспокоиться те, кто и впрямь создадут сверхлучшее? Пусть будут благодарны и приемлют, - отвечал Маттаф.
- И скажут они тогда, - тут Учитель улыбнулся пастуху, - «что я могу иметь свое?» А ведь хочется сделать свободной душу всякого, и как ужасно сознавать, что и ты можешь, пусть ненароком, наступить в слепой уверенности на чувства и мечтания тебе подобного, хоть и несогласного с чем-то человека, причинив ему ненароком зло.
Ученики предпочли промолчать, вбирая в себя слова Учителя.
А солнце уже приподнялось над краем земли, распуская свои лучи над вверенным ему царством, костер за ненадобностью затухал, мужи неспешно потянулись умываться к ручью. У костра остались лежать лишь пастух да Иуда. Дымок, ластясь, тянулся к Иуде, и он его не гнал, не отмахивался, а, прикрыв глаза, дремотно купался в его пахучей теплоте. Пастух посматривал на него, и неутоленное любопытство толкало к новым расспросам.
- Скажи, а как вы оказались вместе? Есть у вас дома, семьи?
Иуда лениво открыл глаза и усмехнулся уголками губ.
- Порядочные люди скитаться не будут… Ты так думаешь и, возможно, ты прав.
Пастух хмыкнул и потупился.
- Не скрою, ты умеешь читать мои мысли. То, что я думаю, тебя не обижает?
- Меня - нет. Вот их – да!
Иуда махнул в сторону удалившихся товарищей.
- А его?
Пастух глазами показал на равви.
- Его? Нет, - подумав, ответил Иуда. – Он пошел в дорогу не от обиды…
- Не от обиды? Ты хочешь сказать, что остальные обижены?
Иуда кивнул.
- Кем?
- Жизнью, конечно, иначе они обратились бы к судье. Но судьбу к ответу не притянешь.
- Как же они обижены судьбою?
Иуда в истоме лениво потянулся.
- Как, как… Кто как. Тебе нравится быть пастухом?
- В общем-то, да.
- А им не нравились их занятия. Каждый считает, что мог быть чем-то большим, чем есть. Ручей мечтает быть рекой, а река морем. Один пошел в мытари и мечтал разбогатеть. Но оказался глупым и непроворным для этой должности и богател не деньгами, а презрением. Другой учительствовал и никак не мог уразуметь – отчего в ученых книгах пишется одно, а в жизни происходит другое. Третий много работал и мало зарабатывал. И чем больше он работал, тем меньше ему доставалось. Его это удивляло безмерно: он оставался бедным, а соседи богатели. По простоте душевной не мог понять простой истины, что больше всех работает мул и это самое несчастное животное, а меньше всех лев – и он царь зверей. Хотя ладно, этого и тебе не понять… Есть такие, кто во сне видят себя у трона, заплетая нити чужих судеб. Иные мечтают о тихой, безбедной жизни и уважаемой старости под боком у могучего хозяина… Кого что погнало в дорогу.
- А тебя? – спросил пастух.
- Меня? О, меня - великое любопытство! Я хочу заглянуть в глаза человечеству, открыть тайники его души, заглянуть в бездонные эти колодцы и крикнуть: ау! – Иуда засмеялся. – И хочу послушать эхо. Но этого тебе тоже не понять.
- А он? – опять указал на равви пастух.
Иуда деланно зевнул и вновь закрыл глаза.
- О нем не будем…
Пастух долго сидел, обдумывая слова собеседника, а потом со вздохом произнес:
- То ли со зла ты все это говорил, то ли правда в сказанном есть, мне не разобрать. Хорошо, что я пастух, и у меня ясная и простая жизнь. Вы ходите в поисках вселенской правды, но удастся ли вам найти правду меж собой? Лучше я пойду к своему стаду.
- Каждому свой круг и своя мера, - ответил Иуда, не открывая глаз.
- Может быть, и так. Да и, наверное, так. Прощай.
- Прощай, человек.
Пастух встал, поклонился, и пошел своей дорогой.


       3

Первым с утреннего умывания вернулся Хоам. Он опустился на колени и стал молиться. Иуда открыл глаза на звук глухо бубнящего голоса, скользнул взглядом по согбенной спине и спросил, подавляя зевоту:
- Кому ты так страстно молишься, Хоам?
- Богу! – не оборачиваясь и не удивляясь вопросу, ответил Хоам.
- Непохоже, чтобы он слышал тебя.
- Ты богохульствуешь, Иуда!
- Нет, я размышляю.
- О чем?
Хоам даже прервал молитву не в силах преодолеть любопытства. Иуда знал о его слабости, потому и начал свой разговор:
- Мне думается, что Бог предпочитает слушать тех, кто ему нравится.
- Тут ты не прав, Иуда. Бог милостив ко всем ищущим Его.
- Ищут все, но находят немногие. Ты с этим согласен?
- Да, согласен. Но не находят оттого, что сами виноваты.
- В чем?
- В том, что греховны.
- А что надо сделать, чтобы не быть греховным?
Хоам задумался. Он с удивлением обнаружил, что на этот простой вопрос он затрудняется ответить.
- Может, поститься? – подсказал Иуда.
«Нет, все постятся», - смекнул Хоам.
- Или соблюдать правила Закона? – продолжал Иуда.
«Нет, это многие смогут», - решил Хоам.
- Так как же?
Хоам вздохнул.
- Нужно быть честным пред самим собой, как перед Господом, - сказал он.
- Это как? – заинтересовался Иуда.
Хоам вновь оказался в затруднении.
- Да чего ты от меня хочешь? Вот привязался! – наконец не выдержал он. – Для того мы и присоединились к Учителю, чтобы найти истину.
- Это так, конечно, но я хочу узнать: раз сейчас ты обращаешься к Богу, значит, считаешь себя честным пред собой, как перед Богом? Считаешь, что достоин того, чтобы Бог внял тебе?
Хоам испугался. Утверждать, что он честен и достоин Бога, он никак не решился бы.
- Отстань от меня, Иуда, - вскричал Хоам. – Путаешь своими вопросами. Из белого дня делаешь черную ночь. Один звон от разговоров с тобой. Вот идет Мацхи, спрошу его.
Но Мацхи, выслушав от Хоама вопрос Иуды, переслал его Маттафу. Маттаф – Левию. Тот Шимону. Шимон пожал плечами и спросил мнение Малхая. Малхай покачал головой и стал расспрашивать Иакова. Иаков сразу сослался на брата, Иоанна. Иоанн обвел всех сумрачным взглядом и сказал:
- Иуда искушает и смеется над вами.
Все смутились и потупились, лишь Иуда, прикрыв глаза, лежал так, будто осуждение относилось не к нему.
- Что возразишь на этот упрек?
- Только то, что вы не можете ответить на простой вопрос, - буркнул Иуда.
Еще более разобиженные ученики мигом зашумели, заспорили, а Иоанн даже сжал кулаки.
- Ну и какой же на него ответ?
- А никакого ответа нет. Загадка без разгадки. На том и стоит человечество. Ответ знает только Бог. А удел человеков – ходить во тьме.
- Как так?
- А так. Никому и никогда не дано будет знать, угодна ли его молитва и деяния Богу. Истинна его цель или ложна.
- Так мы, по-твоему, в потемках блуждаем? – угрожающе спросил Иоанн.
- Мы – исключение, - уже более поспешно ответил Иуда, почувствовав, что зашел чересчур далеко.
- Почему только мы?
- Потому что наш равви знает Правду, - не очень искренне поспешил разъяснить Иуда, проворно вставая. – Однако пора собираться. Солнце встало, и Учитель идет.
Иуда моментально погрузился в хлопоты, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Но ученики не замедлили рассказать обо всем Учителю. Тот нехотя направился к суетливо работавшему Иуде. Подойдя к нему, негромко спросил:
- Чего ты ищешь в этой жизни? Зачем смущаешь своих товарищей?
Иуда сразу выпрямился, но лишь затем, чтобы посмотреть на свету, дочиста ли выскоблен котел.
- Разве я, такой ничтожный, смогу смутить чью-либо душу? – пробормотал он, как бы разговаривая сам с собой. – А чего ищу? Хотел бы найти закон жизни. То, чем все движется, что является сутью человека.
- А зачем? – спросил равви без всякого удивления, бесстрастно.
- Тогда пойму: зачем живу и что мне делать дальше.
Учитель молчал довольно долго. Иуда терпеливо ждал, не уставая зачищать и без того блестевший котел. Наконец равви подал знак трогаться в путь. Но уходя сказал:
- Было бы похвально, если эти знания ты рассчитываешь использовать не только для себя, но и для других.
Иуда ничего не ответил.



       Повествование 3. Искушение
       
       1

Галилея маленькая страна и новости распространялись быстро. Кому-то новый проповедник нравился, кому-то нет. Нравилось тем, кто любит новизну, не нравилось – кто предпочитал устоявшийся порядок. В общем, все как всегда. Но местный народ не относился к числу равнодушных, хотелось ясности. Говорить – это одно, а делать – совсем другое, считали почитатели устоявшегося порядка. Надо испытать, - предлагали заинтересовавшиеся проповедником, и вторые согласились. Тем более, что Бог вскоре предоставил такую возможность…
Однажды странники пришли в селение, которое жители гордо именовали городом. Пусть так. Учитель выступил с проповедью, и когда уже собрались в путь серый, пыльный, тихий городок вдруг взорвался. На улицы высыпали люди. Они кричали и размахивали руками. Ученики увидели, что толпа направляется к ним.
- Неужто фарисеи натравили их на нас? – спросил кто-то. И все испугались этих слов.
- Может, нам лучше убежать? – послышалось меж учениками.
- Нужно позвать Учителя, - отозвался Иоанн. – Пусть только тронут, он их всех поразит молнией!
Подошел Учитель, задержавшийся в беседе с прохожим. Ученики мигом обступили его.
- Идут! – выкрикнул Иаков, указывая пальцем на приближающейся жужжащий рой.
- Пусть идут, - спокойно ответил Учитель. – Мы сами по себе, и, если пути наши пересекутся, мы уступим им дорогу.
Сказав это, он первый шагнул навстречу толпе. За ним его ученики.
Когда они сблизились, то странники увидели, что толпа тащит за руки растрепанную, упирающуюся девушку. Впереди шествовал седобородый человек, по одеянию похожий на слугу Храма. Он выкрикнул:
- Люди! Отдадим эту падшую на суд проповеднику! Пусть он вынесет приговор! А мы послушаем его. Красноречивый в словах должен быть красноречивым в делах своих!
- Воистину так! – прошептал Учитель.
Толпа остановилась. В руках дюжих мужчин сорванным стебельком повисла девушка.
- В чем ее проступок? За что вы ее терзаете?
- За прелюбодеяния многочисленные. Блудница она, - отозвался один. – А хотим ее побить камнями, как в Законе сказано. Правильно ли мы делаем, пророк?
- Неправда! – крикнула девушка, рванувшись. – Я не блудница!
И поразились не остывшие сердцем красоте ее: бледное лицо в обрамлении иссиня-черных волос, с огромными распахнутыми глазами было создано для… греха? любви? Было от чего смутиться и понять правду тех, кто крутил ей руки.
- Вы хотите, чтобы я выступил судьей? И вы готовы принять мое решение?
- Да!
- Хорошо, я принимаю вашу просьбу, как большую честь для меня. Так, в чем же ее прегрешение?
- Она ублажала эллина, - крикнули из толпы.
- Закон этого не запрещает.
- И не только эллина, но и местных…
- Где же мужья среди вас? – спросил пришелец. - По Закону на суд блудницу может привести только муж или родственники ее.
- У нее нет мужа, - ответили ему.
- Так, может быть, вы братья ее?
В ответ – молчание.
- Кто из вас родственник ее?
- Она сирота, и за нее в ответе люди.
- Так вы из сострадания к ней хотите убить ее?
Люди, окружавшие девушку, растерянно переглянулись.
Учитель бесстрастно продолжил допрос.
- Если она прелюбодействовала, то кто-то ее добивался. Кто покушался на нее? Пусть она назовет имена их.
- Ты что, хочешь затеять раздоры в семьях? – выкрикнул седобородый человек.
- Мы сейчас стоим перед очами Господа, - загремел вдруг пришелец. - Поступите с ней так же, как хотели бы, чтобы поступили с вами на небесном суде. Кто без греха, пусть первый бросит в нее камень и скажет: я чист перед Господом!
Толпа колыхнулась и отступила.
- Любовь не преступление и отсутствие ее – тоже, - молвил пришелец. – Можно ли винить за нерасчетливость молодости? Пусть Господь наш будет ей судья, а ваше осуждение – предупреждением.
Он подошел к девушке и взял за руку. Под его взглядом стражи послушно отступили, и пришелец вывел ее из толпы.
- Ты свободна, - сказал он.
Девушка вскинула на него глаза и горячо прошептала:
- Возьмите меня с собой. Возьмите! Меня снова здесь схватят. Уведите хотя бы отсюда.
- Пойдем, - просто сказал спаситель.
Так и пошли гуськом – странный пришелец с девушкой и следом его сотоварищи.
Кто-то закричал:
- Смотрите, люди, этот бродяга увел блудницу, чтоб прелюбодействовать с ней!
Но было поздно. Гнев толпы утих. Волна разбилась о мол. Одна сила почувствовала другую, еще большую и законно смирилась.
А странники продолжали путь меж зеленеющих холмов, под синим безоблачным небом, но с еще большим воодушевлением и верой шагали теперь люди, связавшие свою судьбу с проповедником. Победы, как известно, окрыляют.
Когда они сделали короткий привал, сев прямо на землю в тени дерева, дожидаясь, пока прохлада снимет усталость, девушка спросила предводителя, куда они идут.
- Мы идем в Город, но не самой прямой дорогой.
- Позвольте пойти с вами. В столице я вас покину.
- Как звать тебя?
- Мариам.
- Откуда ты родом?
- Из здешних мест.
- Хорошо, оставайся. Все здесь для тебя будут братьями, а ты нам – сестрой.
И заметил Учитель, как нахмурились некоторые его ученики.
- Женщина в таком деле – к несчастью, - негромко, будто про себя, высказался Шимон.
- А хозяйство ей все равно доверить нельзя, - поддержал Иуда.
Заступился Иоанн:
- Сказано ведь – сестра! Разве можно тогда говорить о человеке – нужен он или не нужен?
Больше возражать никто не стал. Так Мариам присоединилась к странникам.

       
       2


Мариам старалась прилепиться к ним тихо и незаметно. На отдыхе или в дороге держалась ото всех невдалеке, но охотно бросалась выполнять поручения вечно сдержанных, самоуглубленных мужей. Они подчеркнуто не обращали на нее внимания, чтобы не смешивать земное с небесным. Только спросил у нее кто-то:
- Как же так, сестрица, у тебя вышло, что оказалась ты без дома, хозяйства и мужа?
Что могла ответить Мариам, не рассказывать же всю свою жизнь… Но однажды не сдержалась. Слушая высоко парящие разговоры мужчин, спросила их:
- Я знала семью, где произошло следующее. Из-за неурожайного года случился голод, каких давно не было. Все ослабели до последней степени, а некоторые готовились умереть. А в это время невдалеке остановился на постой отряд солдат. И кто-то сказал: можно отдать дочь туда, а взамен получить еду на всех и на всю зиму. Отец и мать стали думать, как поступить, и не знали, что делать… А вы бы как поступили?
- А что тут думать? Нельзя идти на такой грех, - тут же ответил Иаков.
- Значит, умерли бы все дети и жена.
- Отдать дочь на поруганье еще больший грех. Хотя… уморить голодом детей своих тоже.
- Получается, надо жертвовать малым ради большого? - предположил Иуда.
- Упаси меня Бог от такого выбора! - откликнулся Шимон.
- А какой веры были воины? – спросил Иоанн.
- То были новобранцы из Сирии.
- Я бы не отдал… Лучше смерть.
Больше никто не стал высказываться. Все молчали, и ждали…
- Для того мы и вышли в путь, чтобы люди, независимо от веры и места рождения, помогали друг другу, - сказал Учитель.
А позже спросил Мариам: так как же поступили в том семействе?
- Все мои братья и сестры живы, и я, как видите, равви, тоже…
Учитель постоял и пошел прочь.
И еще запомнилось Мариам. Встретились им слуги, ушедшие от жестокого хозяина. Учитель обратился к ним со словом успокоения.
- Оставь нас со своими проповедями, - вдруг закричал один из них, мужчина с давно не стриженной и нечесанной бородой. – Надоело! Что вам до нас? Да и до вас нам нет дела! Пропустите!
Остальные – три женщины, двое молодых мужчин и подросток – хоть и молчали, но глядели недобро.
- Что ты на нас набросился? – вскипел немедля Шимон. – Тебе доброе слово сказали, а ты бросаешься как сторожевая собака!
Начавшуюся перебранку прервал Иуда.
- Устремление духа – это хорошо, - молвил он. – Это то, что им нужно. Но они голодные. Лучше бы их накормить.
Учитель помолчал, потом протянул к Иуде руку и сказал требовательно:
- Дай хлеб наш.
Иуда неохотно вынул краюху хлеба из своей сумы и протянул равви. Учитель взял хлеб, шагнул к людям на дороге и, ломая его, раздал. Семь человек поклонились ему, тут же съели хлеб и пошли дальше. А ученики вслед за Учителем своим путем. Каравай был большим, увесистым и хорошо пропеченным. Мариам видела, как огорченно вздыхал Иуда, шагая сзади. Наверное, думал: «И сподобила же меня нечистая сила высказаться!»
Не знала, что и думать о таких…
Равви же украдкой следил за этой необычной, естественной в каждом своем движении, гибкой девушкой, которая приблудной собачонкой следовала за показавшейся ей доброй компанией. Он видел, как нужны ей, потерянной в огромном мире, слова участия. Такие слова у него были и просились наружу, но каждый раз что-то смущало. Он отводил взгляд, встретившись с лучистыми, вопрошающими глазами, старался не замечать смуглых рук и хрупких плеч, не задумываться о гордом повороте головы и несмелой улыбке. И это смятение усиливалось оттого, что стал примечать явные свидетельства любопытства к нему девушки и желание сблизиться с человеком, спасшим ее от гибели. Но он догадывался, что благодарность может обернуться чем-то куда более значительным и глубоким, и это может изменить многое…
«Разве я должен избегать этого? Чего я боюсь?» - вопрошал он себя.
Сначала это были мимолетние, быстро угасавшие сомнения, но скоро они стали занимать его все больше. Привыкший доводить мысль до конца, он и тут старался уяснить себе суть вставшей перед ним преграды.
Почему он, выступающий за открытые и честные отношения, вдруг стал лукавить перед собой, не осмеливаясь проявить к девушке ту полноту чувств, которая у него есть на самом деле? Чего и кого он боится? Неужели тех, кто поверил его словам и последовал за ним?
И он вынужден был дать себе утвердительный ответ. Но почему он уже не мог делать того, что мог позволить себе каждый? Ведь ничего нечистого в его помыслах не было. Однако он чувствовал, – ему нельзя уже делать того, что позволительно другим. Некая сила вознесла его над другими. Они слушают и верят ему, и в послушании их кроется великая власть над ним. И ничто уже, ничто, ни тени сомнения в искренности не должно падать на ту силу власти, которую они вверили ему.
«Уж не должен ли я быть святее Бога»? – вопрошал он себя. Но насмешливый вопрос никак не хотел обращаться в легкую шутку, а засел в мозгу ранящей занозой. «Неужели теперь я должен делать и то, что необязательно делать?» – тоскливо подумалось ему.
В одну из ночных прогулок он убедился в другой стороне истины: то, чего не нельзя ему, позволено другому.

       
       3


В душу Иоанна Мариам запала с первой встречи. Но тогда красота ее виделась ему отстраненно, как прохожему, который, мельком увидев притягательное для него, отметил это про себя и заспешил дальше мимо того, что не могло ему принадлежать. Учитель спас Мариам и ввел в круг своих последователей. Теперь она перестала быть посторонней, и Иоанн улыбался ей, когда она перехватывала его взгляды.
Девушку поначалу смущало внимание Иоанна, но чем больше она свыкалась с новой обстановкой и людьми, чем больше уходила сковывающая зажатость и блекли черные, давящие воспоминания, тем сильнее просыпалась в ней женщина, желающая нравиться. Она уже без опаски посматривала на красивого юношу, и сердце начинало биться учащеннее. А еще ее привлекал другой мужчина. В ней жило сильное чувство благодарности к своему спасителю, удивление перед ним, перед тайной его всепокоряющих слов, и страшила мысль оказаться неблагодарной. Но что она могла? Она могла позаботиться о людях, которые приняли ее, но они обходились без ее участия. И учитель их тоже был сам по себе.
Человек, особенно молодой, не может жить в бесконечном одиночестве. Эту невидимую черту каждый разрывает по-своему. Мариам сделала это просто и естественно. Среди вечно занятых, насупленных и озабоченных людей Иоанн был единственным, чьи глаза смотрели с такой ясной и желанной доброжелательностью, что девушка пошла на их призыв. Как человек, окруженный глухой стеной, она бросилась туда, где грезился выход и исходило тепло.
Мариам не удивилась, когда в один из вечеров, собирая хворост для костра, она увидела следовавшего за ней Иоанна. Распрямившись, девушка покорно ждала, пока он подойдет и несмело возьмет ее за руку…
Другой человек увидел сквозь сумерки две тени, бредущие по полю, остановился и, повернувшись, пошел прочь.



       Отступление второе


«Учитель и ученик прохаживались по лужайке перед домом Аристотеля, беспечно приминая траву сандалиями. Ни голубое небо, ни щебет птиц в раскидистых верхушках, ни крики занятых делами слуг не могли отвлечь их от предмета беседы. Учитель и ученик впервые спорили друг с другом.
- …Ведь только объединившимся эллинам удалось справиться с двумя великими походами персов, - доказывал Александр. – Им даже удалось отвоевать Ионию, пока вновь не вспыхнули распри. Значит Элладе нужна верховная власть, объединяющая ее, делающая невозможным войны между собой. И прав мой отец, утверждая, что раз этого не могут сделать сами эллины, им нужна помощь со стороны.
- Разобщенность полисов только с виду ослабляет Элладу. Ведь эллины совместно побеждали персов! – возражал Аристотель. – Победило превосходство над варварами в культуре и государственном устройстве, которое складывалось в свободном соперничестве многих умов – Солона, Ликурга, Перикла, а также художников, драматургов, философов… Наша сила – в разнообразии! Каждый полис невелик размерами, но все граждане сплочены, преданы ему и думают о его процветании, не забывая при этом, что они эллины. А в чем слабость персов? Их держава обширна, но население там безродно. У них не осталось родины. Они живут везде, где можно получать доходы и жить беззаботно. Царь всемогущ, но ему не на кого опереться, ведь любое из покоренных племен – будущий предатель. Чтобы держать в узде завоеванные пространства персам приходится глушить в этих народах все живое в зародыше. Их государственные мужи «умирают» едва вступив в должность. Умирают как творцы, как созидатели. Персидская система зиждется на тирании, а это противно природе человека. А греки вышли на бой защищать свою свободу, имея ум Афин, силу Спарты, сердце олимпийских святынь. И победили более многочисленного врага! Но если нас объединить ради завоеваний, то страна уподобится Персиде, и это будет концом Эллады.
- Я сейчас не готов ответить вам, Учитель, - помолчав, сказал, Александр. – Я буду думать о сказанном вами.

       _______
       

Высаживаясь с кораблей, отряды готовились к немедленному бою. Но персы не появились, и воины смогли спокойно разбить лагерь. Наступил вечер, сотни костров вспыхнули на холмистых просторах азиатского берега, праздничными огоньками украсив древнюю землю. Обычно величие военного зверя возбуждало и пьянило Александра больше вина. В этот вечер им владело иное настроение. Он вспомнил сделанное. Ради этого вечера пришлось пролить немало крови. В восемнадцать лет у города Херонея под началом отца он участвовал в битве с греками. Тяжелая конница, которой командовал Александр, смяла ряды противника. На обломках былого величия полисов возник союз, объединивший Македонию и Элладу. Многие города отказались от свободы добровольно, понимая, что жить в постоянных усобицах нельзя. Это был первый ответ Учителю. Но торжество оказалось недолговечным. После смерти отца Александр отправился в первый самостоятельный поход. На север, где жили варварские племена, тревожившие Македонию набегами. Ему нужен был спокойный тыл, и он его добился, разгромив их. В это время и восстали Фивы, - самый сильный полис после Афин, глава некогда влиятельного Беотийского союза. Нельзя было позволить мятежникам склонить к выступлению других, и Александр заставил войско совершить 13-дневный марш, вместо положенного месяца. Он появился у стен самоуверенного города подобно карающему мечу Немезиды, успешным штурмом завершив дело.
Вопрос о судьбе города нарушившего клятву верности панэллинского союза Александр передал в союзный совет. Не мести жаждал он, а верности перед началом будущих испытаний. Греки должны судить и наказать греков. Совет полисов вынес приговор, и он ужаснул Александра. Совет решил: город должен быть разрушен до основания, а население продано в рабство. Греки не уступили в жестокосердии персам!
- Я не могу утвердить такой приговор! – воскликнул Александр, выслушав посланцев. И ответить так у него была особая причина.
…Когда пролетело три года ученичества, отец послал за Александром. Пришло время приобщиться к государственным делам. Аристотель привычно прогуливался под сенью буков. Александр шел рядом, скосив глаза на Учителя, внимательно слушая его, постоянно готовый к спору. К спору, но не оспариванию мудрости.
- Представь, что Македония и Греция разбили персов и воцарились на просторах Азии. Кем и чем станете вы среди всех этих бесчисленных народов? И сколько будет нас – греков и вас – македонян? Горсть соли в озере… Чтобы не раствориться, вы должны будете противопоставить себя автохтонам, занять место персов. И все повторится сначала. Наверху тираны, внизу сплошные рабы. А между ними – ненависть. Нет, лучше не углубляться в азиатские просторы, и, отвоевав то, что принадлежит нам по праву, остановиться и тем сохранить себя.
- А если идти к ним не только с мечом, но и неся наши знания и справедливые законы, то грекам и македонянам незачем будет обособляться от местных народов железом, - возражал Александр с жаром. - Мой дед привил народу Македонии традиции греков, за это его даже прозвали «Эллином». Египтяне и вавилоняне тоже познали многое из мудрости, разлитой в мире, поэтому не унизительно нам будет протянуть им руку.
- Ты видишь в варварах равных нам? – удивился Учитель. – Впрочем, я готов принять такой подход, ведь даже греки когда-то находились на уровне варваров и первые знания мы переняли у египтян и финикийцев. А потом уже расселились за пределы Фессалии и Аттики, чтобы предстать на Сицилии и Азии эллинами. Но в таком случае грекам придется расстаться со свободой полисов. А значит, они перестанут быть теми, кем были до сих пор.
- Всеобщее благоденствие от объединения народов перекроет неудобства от уменьшения полисных свобод. У нас в Македонии племена и роды, объединившись, покончили с междоусобной враждой, и хотя они потеряли некоторые права, народ Македонии приобрел могущества больше, чем когда-либо могли мечтать македоняне, действуя разрозненно.
Александр, растопырив пальцы, вытянул перед собой руку.
- Учитель, смотри. Каждый палец хорош по своему, но силу они представляют только вместе.
И Александр сжал пальцы в кулак.
- Хорошее сравнение, Александр, - одобрил Аристотель. – Сравнения и метафоры – душа спора. Ну что ж, ты выбрал свой путь и, с точки зрения логики, он не безрассуден, а потому я умолкаю. Лишь одного желаю тебе в намеченном трудном пути – это пролить как можно меньше крови. Доблесть оценивается не по убитым, не по вдовам и сиротам, а по подвигам, которые не по силам обычным смертным воинам. Вспомни Геракла…
- Клянусь, Учитель, что буду известен подвигами, а не разбоем!
Этот разговор и вспомнил Александр, когда пришлось решать судьбу города.
- Я не могу утвердить такой приговор! – воскликнул Александр, узнав о решении союзного совета.
Делегаты с недоумением переглянулись меж собой. Они думали, что обрадуют завоевателя из полуварварской страны. Три эллина стояли перед повелителем Эллады недалеко от полуразрушенных стен поверженного, но еще не добитого города, и не могли понять сомнений молодого базилевса. В союзном совете считали, что угадали тайные желания македонца.
- К чему такая жестокость? – продолжил Александр. – Они виноваты и уже понесли наказание!
В поисках поддержки он обернулся к своим соратникам.
- Разве я не прав?
Командиры опустили глаза.
- Я жду ответа, - настаивал Александр.
И тогда вперед вышел Парменион – старый полководец его отца.
- Фиванцы дали клятву верности союзу и незамедлительно нарушили ее, как только наше войско ушло в поход. Этим они подали пример вероломства остальным. Ты же знаешь, что Демосфен в Афинах подбивал свой народ выступить вместе с Фивами. На этот раз все обошлось. Но представим себе, что когда мы уйдем в Азию, у нас в тылу вновь поднимется смута! Придется возвращаться с полпути и терять завоеванное. Разве это не жестоко по отношению к войску? Примерно наказав Фивы, ты решишь вопрос тыла раз и навсегда. Мягкость здесь можно уподобить членовредительству.
И Парменион шагнул назад в ряды командиров.
Александр долго обдумывал сказанное. Потом спросил:
- Кто еще за решение союзного совета?
- Я! – сказал Филота.
- Я! – сказал Кен.
- Я! – сказал Гарпал…
- Так будет лучше, - закончил Птолемей.
Это не было вызовом его друзей. Они, дети знати, всегда имели право на свое мнение. И Александр привык разговаривать с ними на равных с детства, утверждая свое верховенство так же, как это делали его отец и дед, – личной храбростью и умом.
- Что ж, - молвил Александр тихо, - раз вы все едины…
На следующий день белокаменный гордый город погрузился в черно-серые клубы дыма, и тысячи рабов из бывших горожан принялись методично рушить крепостные стены…
…День на священной земле Трои заканчивался. Давно угасли последние отблески солнца и звезды высыпали на небе. На вершинах холмов черными статуями замерли дозорные. Александр уснул, дав себе слово, что построит десять таких городов, как Фивы».




       Повествование 4. Город Храма

       1
       
Чем ближе они подступали к Городу, тем чаще встречались селения, гуще становилось движение на дорогах, быстрее передавалась молва, люди начинали ждать проповедника и сами выходили навстречу, когда они появлялись на окраине.
- Смотрите, братья, как слух о нашем Учителе распространился, – говорил воодушевленно Иоанн. – Как он разит фарисеев! Это оттого, что сам Господь ему помогает! Вот увидите – войдем в Город все равно, что на белом коне. Народ признает в нем пророка!
Глаза Иоанна горели, руки взвились над головой, словно прося подтверждение у Неба, и всем очень хотелось ему верить. Ученики тихонько кивали головами, и у них сладостно сжимались сердца. Лишь немногие, Хоам да, похоже, Иуда, не разделяли общего восторга. Хоам думал о чем-то своем, шевеля в такт мыслям густыми бровями, а Иуда улыбался, слушая Иоанна.
- Все равно что златоуст вещаешь… Ровно ангел, - елейным голосом поддакнул Иуда.
Иоанн зыркнул на него, почувствовав скрытую насмешку, но прозвище понравилось. Однако Иуду с тех пор невзлюбил. Не нравилось ему эта улыбочка, которая возникала на его губах всякий раз, как он начинал вдохновенно говорить о великом.
Уже в предвечерней дымке они увидели желанный Город. Город надежд, обитель Духа. Свершилось! Они пришли покорить этот надменный град, и вот он перед ними: рассыпался горстями по холмам, стиснулся на узких равнинах, успокоившись у подножия величественного здания Храма, в котором хранились свитки Завета – договора с Богом. Ни один народ мира не имел столь веских и осязаемых доказательств связи с Творцом. И лишь грехи людские помешали ему стать самым счастливым в этом мире. Но пророки предрекли: наступит день, и Вседержитель дарует благодать, поднимет из праха народ и установит новое Царство чрез Посланца своего. А откроется Мессия в Великом и Единственном по святости Храме. Осталось ждать и верить, верить и ждать…
Ночь путники провели в придорожном постоялом дворе и лишь на следующее утро, в лучах неяркого, но ласкового солнца вступили на улицы древнего града.
Город был почтенным старцем – ему перевалило за тысячу лет. Захватчики несколько раз разрушали его, но Город восстанавливался, а с ним и Храм, с Храмом - и величие его. Не было на Земле места, с которым так долго связывалась бы судьба всего народа. Стоит Храм - существует и уверен в своем будущем народ. Гибнет Храм и с ним рассеивается народ. Причина тому для священников была ясна, как истина: в Храме хранился ковчег договора Бога со своим народом. Если его извергали из недр Святилища, нарушалась связь с Творцом, и люди превращались в пыль на ветру. Оставалось одно – беречь Храм от любых посягательств.
Первыми их приход в Город заметили настороженные глаза храмовых слуг. Но если бы даже ученики об этом знали, их настроение вряд ли омрачилось бы. Учитель верил в победу своего дела, а ученики верили в него. И вот свершилось! Они вошли в Город.
Столица быстро просыпалась, озабоченная множеством дел и делишек. Узкие, кривые улочки, заросшие по бокам сорной травой, заполнялись людьми и повозками. Скрежет колес, блеяние животных, крики погонщиков быстро поглотили предутреннее спокойствие. Странники на первых же улицах были оттеснены с середины дороги на обочину снующимися мулами, запряженными в повозки, в которых восседали торговцы со своим товаром, громкими криками расчищавшие себе путь. После раздольных сельских дорог, где дюжина человек выглядела внушительной процессией, город сминал и растворял их среди сотен подобных людей. Даже Учитель, бывавший в Городе, сбавил шаг, приноравливаясь к окружающей толчее.
По обыкновению странники направились к ближайшему молитвенному дому, где Учитель смог бы произнести проповедь. Заглянув в темную и пустую залу молельни, он приказал ученикам созвать народ, а сам вошел внутрь. Там он отыскал служителя. Тот выслушал желание пришельца и нахмурился.
- Перед кем ты собираешься проповедовать? В это время все заняты своими делами.
- Народ придет. Его уже зовут.
Служитель удивился.
- Ради себя ты хочешь оторвать людей от их занятий, и уверен, что они придут?
- Не ради себя, а ради откровения божьего, - поправил его Учитель.
- Откровения божье и пророков великих заключены в Книге; чего еще нужно?
- В Книге – да! Но часто скрыто в сердце и покоится там, как на дне колодца, - возразил пришелец.
Служитель пожал плечами на уверенные речи неизвестного равви. Тут около него возник тихий человек и что-то быстро зашептал на ухо. Выслушав его, служитель храма переменился и строго, с едва сдерживаемой злостью, произнес:
- Немедленно уходите отсюда. Это не место для ваших проповедей.
- Но почему мне нельзя сказать Слово? Ничего плохого в моих речах вы не услышите.
- Ежедневно в Город приходит множество бродяг и если каждому давать открывать рот, не останется времени на наши проповеди, а жителям на свои дела. Ищи внимающих тебе там, откуда ты пришел. Здесь наша нива.
Спор прервали вошедшие ученики.
- Учитель, они не идут! – громким свистящим шепотом объявил Иуда, просунув голову в дверь.
- Да! Да! – подтвердили и остальные теснящиеся сзади ученики.
- Кто?
- Люди. Они говорят, что у них дела.
Священник усмехнулся. Пришелец вспыхнул. Мельком взглянув на повернувшегося к нему спиной служителя храма, он быстро направился к дверям.
- Раз так, я пойду к ним сам! – объявил он на ходу. – Друзья мои, пойдемте туда, где людей сейчас больше всего.
- Тогда нам нужно на рынок, - сказал Иуда, предупредительно распахивая дверь перед Учителем.
- Значит, идем на рынок…


       3


Солнце поднималось все выше, и пока полуденная жара не загнала людей в дома, базар жил напряженной торговой жизнью. Громко выкрикивали хвалу своему товару продавцы, увлеченно торговались покупатели, ржали и мычали животные. В этом гаме скромные провинциалы из окраинной Галилеи чувствовали себя не уверенно. Лишь Иуда оглядывался вокруг с любопытством, подмечая повадки разноцветной толпы, количество и разнообразие товаров, запоминая цены. И чем внимательнее он вглядывался, тем сильнее ему начинало все это нравиться. Ему хотелось остановиться, рассмотреть поближе, потолкаться среди люда, но Учитель неумолимо шагал сквозь толпу, как корабль сквозь податливые волны, и ученики семенили следом испуганным и верным стадом. А за ними крались люди Храма. Когда процессия выбралась на базарную площадь, Учитель, опершись на массивное плечо Шимона, взобрался на пустую повозку и прокричал:
- Люди! Выслушайте меня!
Движение в толпе стало стихать, и удивленные лица начали оборачиваться к человеку в темном хитоне, возвышающемуся над ними.
- Чего тебе? – выкрикнули в ответ.
- Я хочу сказать вам о том, что переполняет мое сердце…
- А мне нужно продать то, что наполняет мои корзины! - откликнулся чей-то насмешливый голос.
Кругом засмеялись. Ученики подавленно озирались. Ничто не предвещало обычного внимания. Но Учитель не сдавался.
- Люди, я хочу донести до вас слово божье…
- Почему ты не хочешь сделать этого там, где полагается?
- В молитвенных домах решили оградить меня от вас, будто можно ветер оградить от полей. Я пришел к вам сюда, чтобы сказать те слова, что ваши уши забыли, но сердца жаждут, как сухая трава дождя…
- А ты что, пророк? – выкрикнули в толпе.
Учитель на миг запнулся, но затем не столь громко, но внятно произнес:
- Да…
- Тогда сотвори чудо и мы поверим!
Это было сказано шутя, но люди храма, почуяв настроение толпы, сразу подхватили возглас.
- Чуда! Сотвори чудо, если ты пророк!
Учитель безмолвствовал. А крики набирали силу.
- Чуда! Сотвори чудо, и мы поверим тебе!
Наконец Учитель заговорил, он спросил толпу:
- Разве слово Правды для вас не чудо? Неужели вы так часто слышите его, чтобы пренебрегать им?
- Э-э, не увиливай, - кричали ему. – Твори чудо или не мешай нам!
Первым надоело развлекаться торговцам.
- Да сколько можно слушать этого бродягу! – возопили они. – Обед уж на подходе? Хватит! Пора за дело! Эй, покупайте фрукты, свежие фрукты!… Продаю рыбу, дешево рыбу!… Продаю холсты… кувшины! … мази! … вино! …
Скоро опомнились и покупатели. Время не терпело праздности, пора было завершать покупки и идти домой. Люди один за другим отходили от проповедника, пока он не остался один с учениками. Учитель спустился с телеги и медленно побрел прочь.
       
       
       4


Обедать остановились в одном из многочисленных постоялых дворов города. Трапеза проходила в полном молчании. Если кто-то и произносил слово, то тихо, почти шепотом, как при покойнике. Учитель сидел бледный, весь ушедший в себя, почти не прикасаясь к пище. Соратники по-разному переживали случившиеся. Шимон закручинился, подперев щеку рукой. Иоанн в гневе кусал губы. Испуганная Мариам, расставив кушанья, ушла на женскую половину. Только Иуда держался бодро и, наскоро перекусив, ушел осматривать город.
Тягостное молчание нарушил Иоанн.
- Что будем делать дальше, равви?
- Ты опять называешь меня равви? Я для тебя прежде всего брат, а не равви.
- Но братья бывают старшие и младшие, - возразил Иоанн, – и младшие должны учиться у старших.
Учитель ничего не ответил.
- Нужно было их всех покарать, - продолжал Иоанн, сжимая кулаки. – Пусть бы немота поразила их. Я знаю, что ты смог бы это сделать!
Ученики с удивлением воззрились на пылкого юношу.
- Да, - повторил он дерзко. – Нет пределов силы Учителя нашего.
Тот лишь слабо улыбнулся.
- Не преувеличивай. Но главное в другом. Силой любить не заставишь. Покарав уста, не откроешь души. В мир сей я пришел с любовью…
- Но они бы задумались!
- Придет черед. Есть время разбрасывать камни, будет время и собирать их.
- А мог бы ты и вправду сотворить чудо? – спросил Хоам.
Ученики замерли.
- Не чудо ждете вы, а чудес! – отрезал Учитель с непривычной резкостью. – Чудес не будет. Чудо внутри вас. Ведь сказано, что созданы мы по образу и подобию божьему. Но не о телесном же идет речь! Каждый человек имеет возможность приобщиться к душе Господа нашего. Это ли не радость и не великое чудо? Вдумайтесь, вы можете почувствовать и понять самого Творца! Есть лишь три истинных чуда. Чудо преображения человека. Чудо противодействия грязи внешнего мира. И чуда самопожертвования ради других. Что же до этого города… Мы уйдем отсюда, вернемся в Галилею. Я поспешил. Рано! Еще рано. Сердца здешних людей искушены и развращены. Мы уйдем сегодня же! Чтобы вернуться.
Ученики безропотно подчинились.
Когда он вышел из дома, его поджидала Мариам. Даже простенькое, закрытое платье не могло скрыть ее красоты. Природа ли, Бог ли, а может Сатана сделал это во искушение, но сотворена она была явно не для обыденной жизни.
Учитель молча шагнул навстречу. Выбор был за ней, он же был готов принять любой из двух.
- Я боюсь идти дальше…
Учитель кивнул.
- И все же, я хочу идти с вами …с тобой. Можно?
Учитель кивнул. И Мариам ушла собираться. Так и не сказав ни слова, Учитель вернулся к ученикам.
Закончив обед, странники собрались в путь. Не было лишь Иуды. Учитель приказал подождать его. Посидели еще немного, и, когда терпение учеников истощилось, в комнату влетел запыхавшийся Иуда.
- Обошел чуть ли не весь город! – почти радостно объявил он. – Куда не обращался, нигде не дали ни одной монетки или куска хлеба для божьего дела. Ну и город!… Торговый город!
…Вечерело. Солнце прощально зависло над столицей. В багрово-алых лучах величественно темнела громада Храма. Недоступная, холодная, высокомерная твердыня книжников.
- Мы так и не побывали в Храме, - вздохнул Хоам.
Учитель обернулся к нему.
- Мы еще будем там. Но не под слова проклятий туда войдем, а под крики радости и приветствий. Иначе что нам там делать?

       

       Отступление третье

       Прыжок первый: Граник

«Огромная походная колонна, размеренно маршируя под звуки сирингов, втягивалась вглубь Малой Азии. Невысокие коричневые горы и синее небо оттеняли пестрое великолепие разодетого войска. Красные, белые, желтые, серые цвета плащей, попон, доспехов сливались в одну пеструю ленту, и она, извиваясь, ползла меж холмов, ослепляемая и обжигаемая не по-весеннему жарким солнцем. Но солдаты уже давно привыкли к жаре, поту и пыли. Доспехи не тяготили плечи и свисающие мечи не клонили набок. Колонны почти не растягивались, обозы не отставали, воины не глядели с тоской на обочину с мечтой об отдыхе, руки не тянулись поминутно к флягам с водой. Они знали сколько в состоянии пройти, когда и впрямь станет необходим привал (и к этому моменту такой приказ будет), когда можно испить воды, без риска потерять силы. Это знание давало общую волю и цель, и потому колонны маршировали спокойно, размеренно и неотвратимо.
Александр ехал с колонной гоплитов. Хотя они сдавали в обоз часть своего вооружения: длинные копья – сариссы - и огромные щиты, закрывавшие в бою тело почти полностью, но все же им, облаченным в доспехи, приходилось труднее остальных – конницы и легкой пехоты. Александр с непокрытой головой, в красно-пурпурном плаще, гарцуя на любимом Буцефале, шутками и разговорами вдохновлял воинов. Сегодня он хотел сделать чуть больший переход, чем обычно, и переправиться через реку Граник до темноты.
Александр спешил. Слишком медленно шла армия и слишком быстро бежали дни. Уже трое суток прошло с начала переправы Геллиспонта, а они лишь слегка углубились во владения Дария. «Скорей, скорей!» - стучало в сердце. Но ускорить ход такой махины, не смогли бы даже боги. Сколько времени еще понадобится, пока войско, не вырвавшись из гористых лабиринтов Фригии, выйдет к благодатным городам Ионии – Милету, Эфесу, Галикарнасу? И там уже наверняка придется встретиться с врагом.
Александра беспокоила размеренность и дремотность марша. Это со временем утомляет, притупляет чувства, выматывает однообразием молодых воинов. Бой куда лучше! Он возбуждает больше неразбавленного вина. Заставляет подтянуться, учит целеустремленности. Но сражений пока не было и не предвиделось. Благодаря огромности своих земель, персы могли осторожничать, неспешно сбирая силы и тщательно готовясь к схватке. Александру уже донесли, что находящийся на службе у врага грек с Родоса Мемнон предложил военачальникам Дария тактику затягивания сражений, выжигая перед неприятелем посевы, селения, угоняя скот. Тогда голодное и вымотанное войско станет легкой добычей. Этого плана Александр боялся теперь больше всего.
Вдруг впереди все заметили легкое движение. Навстречу скакал всадник. Александр в нетерпении привстал в стременах. Заволновалась и свита.
- Это гонец, - предположил кто-то.
- Кажется разведчик Гегелоха, - ответил другой.
- Неужели персы?
- Не может быть, они еще далеко…
Александр не внимая ничьим словам, ринулся навстречу. Всадник на скаку резко натянул поводья.
- Я от Гегелоха! – крикнул он. – Персы!
- Где они?
- На другом берегу реки. Стоят лагерем!
Глаза разведчика из передового отряда горели огнем охотника, и Александр отметил это с особым удовлетворением. Азарт дозорного зажег Александра и определил его последующие поступки. Приказав пехоте как можно быстрее выдвигаться к реке, он во главе конницы устремился вперед.
Персы спокойно и величественно, с вызывающим удобством расположились на крутом берегу Граника. Отрядам из вассальных земель Дария, срочно набранным по приказу сатрапа провинции, были хорошо видны колонны македонян, заполняющих пологий, поросший мелким кустарником противоположный берег. Ополченцы робели, понимая, что через день-два могут умереть за чужеземного владыку, зато персидские командиры пребывали в ином настроении. Зрелище скапливающихся внизу воинов противника наполняло их сердца уверенностью в своих силах. Врагам предстояло идти на почти безумный поступок, - переправиться под стрелами и дротиками через стремнину реки, а затем лезть по кручам на острые копья и мечи.
Александр смотрел на стену врагов, выстроившихся на крутом противоположном берегу, вслушиваясь в крики персов. Они махали руками, смеялись, уверенные в своей неуязвимости. Александра охватила злость. Он повернул коня и приказал воинам строиться в боевой порядок: в центре - фаланга гоплитов, по краям - конница. К нему на спешный военный совет стали съезжаться командиры: Парменион, его сын Филота, возглавлявший конницу, начальник охраны базилевса Клит, душа разведки Гегелох, командиры отдельных подразделений - Птолемей, Эригий, Бердикка, Гарпал, Кен, Кратер…
Сознающий свои заслуги и опытность Парменион подъехал неспешно, готовый без суеты дать юноше взвешенный совет. Похожий на отца разворотом плеч, мощным сложением и крупными, лепными чертами лица Филота гарцевал в отдалении, подчеркивая свою независимость от родственных отношений. Клит же, командуя отборной царской илой, набранной преимущественно из македонской знати, призванной в бою всегда быть рядом с царем, с хладнокровным интересом ждал, во что выльется первый военный совет с начала похода. Александр еще не воевал вместе с Парменионом, а Парменион был правой рукой и другом его отца, зато Клиту пришлось иметь дело и с первым, и со вторым, и с третьим.
Подоспели опоздавшие и Александр, даже не спешиваясь, бросил:
- Рассуждать не будем – враг перед нами.
Парменион удивленно поднял брови, но смолчал.
- А река? – спросил кто-то.
- И кони, и пехота пройти смогут!
Парменион не выдержал. Подавив вспыхнувшую было обиду на то, что Александр не интересуется его мнением, он поднял руку в знак желания говорить перед молодым базилевсом. Александр оборотился к нему. Командиры приготовились слушать.
- Если угодно выслушать мой совет, он таков: не следует рисковать войском, атакуя столь сильные позиции с марша. Лучше разбить лагерь. Воины отдохнут. Персы же будут всю ночь стоять на берегу, боясь ночной атаки. Ранним утром, когда они утомятся, мы и начнем…
Командиры с удовлетворением кивали: старый полководец знал дело. Зато Александр ждал окончание речи Пармениона с плохо скрываемым нетерпением.
- Ждать завтра, когда персов можно разбить сегодня? – откликнулся Александр. – За ночь мы не усилимся, а враг не ослабнет. И неверно, что мои воины устали. Да и какой отдых может быть в ночь перед битвой? Одни разговоры про крутой берег утомят любого. Надо атаковать! Парменион, ты бери левое крыло, я – правое. Филота – центр. Со мной пойдут гетайры. Еще возьму копейщиков и отряд лучников. Ударим посильнее! Я надеюсь на тебя, мой друг, - обратился Александр к Пармениону, пожимая ему руку.
И Александр хлестнул коня, давая понять, что совет окончен. Командиры, с неуверенностью оглядываясь на Пармениона, стали разъезжаться. Парменион, круто повернув коня, тут же ускакал к войскам. Филоте не понравилось обращение Александра с отцом, но энергия предстоящей битвы уже наполняла его радостным возбуждением.
Македоняне построились в боевой порядок. Первым движение начал фланг Александра. Вперед он предварительно выслал конных разведчиков во главе с отважным Гегелохом, чтобы найти уязвимое место в рядах противника, а сам с основными силами, под клики труб, зовущих вперед, вошел в реку наискосок течению. На разведчиков сразу же обрушился град из дротиков и копий. И хотя щиты и шлемы выдерживали удары, но строй смешался, а многие кони получили ранения. Передовые всадники повернули назад, тогда как задние еще стремились выбраться на берег. Заметив расстройство в рядах противника, персы ринулись в атаку. Сбегая с высокого берега, они чуяли легкую добычу. Македоняне немедленно начали отступать, увлекая за собой врага. Воды реки закипели от фонтанов брызг и вниз по течению поплыли первые трупы… Мало кому из первой линии удалось уцелеть, но свое дело они сделали – ополченцы покинули высоты и сгрудились на берегу, большая часть копий и дротиков была израсходована, их ряды смешались. Подоспевшие персидские военачальники бессильно наблюдали за бестолковым сражением. Медливший до той поры Александр подал сигнал к всеобщему наступлению. Видевшие гибель товарищей, обозленные македоняне с холодной всесокрушающей решимостью напали на врагов. Подбадривая себя пронзительными криками, воины Дария попытались противостоять противнику, но быстро уяснили превосходство македонян и эллинов. Не нарушая строя даже в воде, те методично рубились. Они не размахивали попусту оружием, как не воевавшие ополченцы, набранные со всех концов Фригии, Лидии и Каппадокии. Воины севера кололи и рубили молча и ловко, едва заметными быстрыми движениями, нанося раны в открытые места. Когда же персам удавалось наносить ответные удары, они почему-то попадали то в щит, то в шлем. Противник был неуязвим! Зато длинные копья македонян пробивали легкие деревянные щиты и кожаные рубашки врагов. Увязшие в роскоши и благоденствии, отвыкшие потом и усердием добиваться на занятиях мастерского владения оружием, персам пришлось сполна расплачиваться за годы сытой бездеятельности. Ополченцы дрогнули. Они попытались взобраться на высоты, чтобы вновь оказаться в благоприятном положении, но было поздно. Македоняне не отставали ни на шаг, продолжая без устали уничтожать противника. И подданные великого царя царей бежали, спасая себя, или ложились, укрывшись щитом, показывая, что сдаются. Гетайры во главе с Александром пробились сквозь толпы бегущих и выскочили наверх. Для персидских военачальников настал миг последнего решения. Бежать или попытаться исправить положение? Они бы убежали, но войско возглавлял зять царя Мифрен. Персы смотрели на него в ожидании: что он выберет для себя и для них? И Мифрен решился. Он не мог появиться перед очами Дария с вестью о разгроме и своем бегстве. Лучше умереть в бою, чем позорной смертью в подвале дворца. Мифрен подал сигнал к атаке. Был один способ изменить судьбу – найти того, кто затеял этот поход. Лишь убив вождя Македонии, можно было изменить ход сражения. И – о слава богам! - среди появившихся врагов он увидел человека в пурпурном плаще. Кто это – сомнений не было. Значит, вперед!
В богатых одеждах и позолоченных доспехах отборный отряд персов во главе с Мифреном ринулся в центр конницы македонян, убивая и калеча чужих и своих воинов. Александр понял цель атаки, но и не думал уклоняться от схватки. Его азартный взгляд был прикован к сине-желтым плащам приближавшихся врагов. И, наконец, они сошлись.
- Я убью тебя! – крикнул Мифрен, поднимая меч с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями.
Александр не знал чужого языка, да и шум битвы заглушал слова, но увидев, как в волчьем оскале раздвинулся бородатый рот, он понял смысл крика и… улыбнулся. Его копье лишь на мгновение, на то мгновение, что решает исход поединка, опередило замах меча перса и вонзилось ему в горло. Грузное тело медленно повалилось с коня на землю. С пронзительными криками персы бросились на Александра. Протей, Гефестион и Птолемей с телохранителями кинулись наперерез. Одному из них удалось дотянуться до царя и ударом меча сорвать шлем с его головы, но сразу погиб от копья Александра. Однако уже следующий перс занес кинжал, метя в шею. Александр понял, что на сей раз не успевает он. Взгляды перса и Александра на миг пересеклись. «Я твоя смерть», - сказал один взор. «Не может быть», - ответили другие глаза.
Жизнь базилевсу спас Клит. Широкоплечий, могучий, чем-то похожий на убитого Мифрена, хотя и много старше остальных друзей базилевса, он с юношеским проворством взмахнул мечом, и словно ветку у дерева, отрубил руку перса.
- Спасибо, Клит, - хрипло крикнул Александр. – Этого я не забуду.
- Я всего лишь твой телохранитель, - отвечал тот.
Увидев гибель своего предводителя, атакующие повернули вспять. Бегство стало всеобщим и паническим. Было где разгуляться и показать удаль македонской и фессалийской конницам. Рубка шла, будто не на войне, а на учениях. Лишь небольшой отряд греческих наемников, ушедших из Эллады после победы македонян, не побежал, а, построившись в каре, ощетинившись мечами, стал ждать приговора судьбы.
К Александру подскакал гонец и объявил, что эллины готовы сдаться под честное слово, если им сохранят жизнь и свободу.
- Не им, служащим врагам родины, говорить о честности! - вскричал Александр. – Предателей в плен не брать!
Гонец ускакал назад, и отряд наемников как один полег за дело Дария III.
Битва кончилась. Утомленные воины снимали доспехи, располагались на отдых, громко и возбужденно переговариваясь, радостные от сознания, что грозный с виду враг оказался не столь опасным и победа досталась малой кровью. Александр объехал войска, приветствуя их. Его щеки горели. Он улыбался и без нужды горячил коня. У группы раненых, которым лекари перевязывали раны, он спешился и, примостившись рядом, долго расспрашивал об обстоятельствах ранения и поведении товарищей в бою. Воины охотно и подробно рассказывали, для большей красочности размахивая руками, изображая события в лицах, то и дело призывая богов в свидетели. Со всех сторон сыпались шутки, над которыми первым начинал смеяться сам Александр.
Счастливый день угас. Солнце, прощально повисев над горизонтом, закатилось, когда в палатке Александра собрались военачальники. Прямо на земле разложили фрукты, овощи и лепешки. Приглашенные сами, без помощи слуг наливали в чаши вино и воду. Ложем служила обычная овчина. Походная жизнь не располагала к роскоши, да в ней никто и не нуждался. Недавно смывшие пот стратеги с удовольствием взяли в руки чаши с вином. Ждали слова Александра. И тот, так и не избавившись от юношеского румянца, поднял чашу и сказал:
- За тебя Парменион и твой левый фланг, за тебя Филота и твой центр, за тебя Клит и твоих телохранителей, за тебя Гегелох и твоих разведчиков, за всех, кто был в бою!
- За тебя, Александр! – раздалось в ответ.
Молодой царь чуть пригубил из чаши и этому никто не удивился. Все знали, что он почти не пьет вина, и не интересуется женщинами. Поговаривали, что оргии на пирах отца, которые он видел в юности, произвели столь отталкивающее впечатление, что навсегда отвратили его от таких радостей.
- А теперь осушим чаши за тех, кто помнит о нас дома, - воскликнул Александр.
Молодые люди с улыбками опорожнили чаши. У них не было жен и детей, приключения и жажда славы манила их куда больше, чем сидение у родного очага. Они представили, как весть о победе достигнет родных мест и родственники будут обсуждать это событие. Лишь Александр задумался о чем-то своем и веселые искры угасли в его глазах.
…Когда церемония официального прощания с двором закончилась, они остались одни – мать и сын.
- Иди ко мне, - позвала она Александра. И поцеловала в лоб, когда он послушно приблизился.
- Другие могут тебя любить за то, что ты базилевс, а я за то, что ты мой сын, - сказала она. – Мать - единственный человек, кто не предаст тебя никогда. Даже отцы могут пренебречь своими детьми, но не мать.
- Я понимаю, - тихо ответил Александр.
Еще молодая, с ярко-синими глазами и тонким прямым носом, с четко очерченными губами, чей овал лица обрамляли золотистые локоны, которые достались от нее и ему, она была для Александра самой прекрасной из женщин.
Мать внимательно посмотрела в лицо сына, затем вздохнула.
- Ты слишком открыт и покоен. Ты не ведаешь зла. А вокруг тебя достаточно недоброжелателей.
- Они не опасны.
- Как знать. Змея жалит неожиданно. Так убили твоего отца. Убил его телохранитель. Теперь ты уходишь и, я чувствую, - без желания возвратиться назад и успокоиться здесь. Македония опустеет без тебя…
- Я оставляю свою мать, а значит половину себя, - возразил Александр.
- Тебя всего забрала твоя мечта. Что ж, у каждого базилевса свой путь царствования. Я буду твоей опорой здесь.
И она вновь поцелована его в лоб. Последний раз. На прощание.

       _______


Уже на следующий день авангард выступил в поход. Александр спешил, пока не опомнился враг, захватить побережье с его портами. Слухи о победе на Гранике оказались не менее сильным оружием, чем македонские мечи. Они сокрушали стены хорошо укрепленных городов, не выломав ни одного камня, и рассеивали войска, которые даже не видели противника. Столица Фригии сдалась без боя; гарнизон попросту бежал. А богатые Сарды, столица Лидии, опоясанные тремя рядами стен, распахнули ворота, как только на горизонте показались македонские всадники. Ионические колонии последовали их примеру. Сдался Эфес, один из самых больших портов Ионии. Магнесизия и Тралл прислали приветственную депутацию. Лишь в двух городах – Милете и Галикарнасе - эллинские союзники персов сумели организовать сопротивление. В Милете они укрылись за высокими крепостными стенами, уверовав в их неприступность. Бодрости горожанам придавала персидская флотилия, находившаяся недалеко от Милета. Правда, сама гавань была уже занята кораблями Александра, преградившими вход в залив, но милетцы верили, что это ненадолго и персидский флот, получив подкрепления, пробьется к ним. Однако они еще плохо знали своего противника. Александр предусмотрел все. Конечно, полевая армия была не в состоянии преодолеть отвесные рукотворные стены, поэтому за главными силами днем и ночью, попеременно меняя тягловых быков, тащили осадную технику. И через несколько дней изумленные жители Милета увидели перед собой осадные башни и придвигаемые к стенам огромные тараны с железными наконечниками. Что теперь они обречены, стало ясно всем, и только слабая надежда на флот заставляла их продолжать яростно сопротивляться. Несколько раз осажденные совершали вылазки, стараясь поджечь осадную технику, но каждый раз отступали, не достигнув цели. А тараны методично делали свое дело. Огромные бревна на цепях, подвешенные к гигантской раме, раскачивались пленными. Бревна били железными концами по глинобитным кирпичам у основания стен, превращая камень в мелкую щебенку. И так до тех пор, пока кусок стены не обрушивался под собственной тяжестью. Скоро у осажденных не стало хватать сил на то, чтобы надежно прикрывать все новые и новые бреши в укреплениях. Развязка близилась и, не дожидаясь конца, большая часть милетцев предпочла бежать из города. Только отряд в триста человек, прикрывавших отход, не успел выскочить из западни. Им пришлось отступить на маленький скалистый островок близ берега. Ожидание скорого появления персидских кораблей служило последней надеждой на спасение. Но, состоявший в основном из финикийцев, флот бездействовал. Рисковать жизнями моряки из Тира и Сидона не хотели.
Сгрудившись на клочке суши и, обнажив мечи, милетские воины ждали неизбежного. Повторялась история у Граника. Александр стоял на берегу и смотрел на обреченных. Триста мужественных, полных сил воинов должны были вскоре умереть. Они сделали свою ставку и проиграли. Сила персидского царя оказалось игрой теней.
- Почему милетцы воюют за персов? – спросил Александр. – Ведь они эллины!
- Милет – торговый город. Милетцы не могут прибыльно торговать с Элладой, которая производит все то, что и они. Потому полисы Ионии торгуют с землями, входящими в державу персов. Их процветание зависит от Дария.
- Какой простой и действенный способ держать народы в повиновении, - молвил Александр. – Выгода! Надо подумать над этим…
На маленькой лодке с двумя гребцами подплыл чернобородый Неарх. Он был назначен стратегом македонских кораблей и успешно справлялся с обязанностями. Не дожидаясь, пока лодка причалит к берегу, он прокричал, сложив руки рупором:
- Сейчас наши суда окружат остров! Позволь лучникам и копейщикам показать свое искусство! Это не будет нам стоить ни одного воина!
Но Александр вдруг отрицательно покачал головой и крикнул в ответ:
- Плыви к ним и скажи, что я предлагаю им службу в своем войске. Вперед, Неарх!
Моряк, не удивившись, отдал гребцам новую команду. Лодка послушно помчалась к острову. Переговорив с воинами, Неарх вознес руку с поднятым большим пальцем. Александр улыбнулся. Учитель был бы доволен тем, что не пришлось понапрасну проливать кровь эллинов.
Еще одна преграда преодолена. Впереди чужие земли, чужие народы, чужие нравы, обычаи и боги. Но как раз это и манило Александра.
«Скорей, скорей - стучало в его сердце».




       Повествование 5. В н о в ь д о р о г и Г а л и л е и

       1
       
Покидая Город, Учитель объявил, что они пойдут назад в Галилею кратчайшей дорогой – через Самарию.
- Не пострадаем ли мы от соприкосновения с этой страной? – спросил задумчиво Иаков. – Ведь самаритяне не знают истинности в вере. Наполовину они язычники!
- Ты боишься язычников, Иаков? – удивился Учитель. – Разве они нападают на путников другой веры?
Иаков промолчал, но Иуда, лукаво улыбаясь, пояснил:
- Фарисеи говорят, что кусок хлеба, принятый от самаритянина, равен куску свинины. А ведь нам придется питаться из их рук, пока не пройдем их селения. Вот он и боится оскверниться.
Иаков потупился.
- Да, это нечистая страна, - упрямо сказал он.
Губы Учителя дрогнули и на скулах выступили красные пятна.
- Я уже говорил вам – нет чистых или нечистых народов, есть лишь чистые или нечистые помыслы. Никто не может получить благодать только за то, что родился левитом, и проклятие только за то, что родился самаритянином. Все нужно заслужить на этом свете! Любой кусок чист, если протянут с добрыми намерениями!
На следующий день, в полдень, путники достигли первого самаритянского селения. Иаков, который решил искупить свое пренебрежение к самаритянам, и еще несколько учеников ушли за провизией, остальные отошли к дереву у края площади, чтобы отдохнуть в его тени. Но не прошло и часа, как вдруг послышались возбужденные крики и на площади появились их товарищи. Впереди шел возбужденный Иоанн, что-то отрывисто бросая остальным через плечо, подкрепляя свои слова резкими, рубящими взмахами руки. Пыль зло клубилась из-под их ног. Учитель опустил голову.
- Равви, ты должен их покарать! – закричал Иоанн еще издали.
Толпа взволнованных, пропыленных, обожженных солнцем мужчин, сжимающих кулаки, обступила своего предводителя, спокойного, холодного, недвижного.
- Их надо покарать! – повторил Иоанн.
- За что? – тихо спросил Учитель. Так тихо, что для того, чтобы услышать его, все были вынуждены замолчать.
- Мы пришли к ним в дома смиренно, - начал рассказывать Иоанн. – Просили всего лишь немного пищи на ужин, а нас встретили проклятиями и богохульствами! Я сам слышал! Ведь так, Иаков? Так, Хоам?
Оба кивнули.
- Они ругали и смеялись над тобой! Я не мог этого выдержать и…
- И что?
- Я схватился за камень, но их было куда больше. Накажи их! Нужно наслать на них все беды неба. Мор! Голод! Засуху!
- Что ты говоришь! – вскричал Учитель пораженный. – Как же мне достучаться до вас? Внемлите, ибо еще раз говорю вам: я пришел в мир не губить, а спасать!
- Разве зло не должно быть наказано? – спросил Хоам.
- Подлинное зло – да! Но здесь вам вернули то, что оставили фарисеи и книжники, - ненависть, нетерпимость, подозрение. Вырвите эти плевелы и вам принесут на ладонях чистое зерно. Но вы хотите, вынув меч, посеять новые семена раздоров – жажду мести, словно вы не мирные пастыри, а сыновья молнии и грома. Вы здесь гости! И если вас не хотят принимать, – идите дальше, а не ломитесь в дверь!
Ученики опустили головы.
- Я ведь говорил Иоанну, не лезь, а то пришибут, - сказал Иуда.
Иоанн бросил злобный взгляд на него. Но Иуда лишь усмехнулся.
- Голубка и та может в глаз клюнуть.
Иаков же громко вздохнул:
- Как мне далеко до тебя, Учитель. Людское и греховное – все во мне, а разумом я простой рыбак.
- Не надо бичевать себя, Иаков, - отвечал Учитель. – Отнесись к каждому человеку так же, как отнесся бы к себе. Идемте, братья мои, здесь мы уже лишние.
И цепочка странников вновь потянулась к горизонту.


       2
       
       
Ужин выдался бы на редкость скудным – несколько вяленых рыб да краюха хлеба – если б, под удивленные возгласы присутствующих, Иуда не высыпал из сумы приличную кучку репы с несколькими сочными луковицами. Настроение сразу поднялось, и ученики отужинали с аппетитом, неустанно хваля Иуду. А тот молчал, скромно потупившись, но при внимательном взгляде можно было заметить, что радость от похвал переполняет его, дрожью пробегая по телу. Лишь Шимон не радовался еде, задумчиво посматривая на Иуду.
Отужинав, стали укладываться спать вокруг костра. Учитель ушел на ежевечернею прогулку, а, возвращаясь, услышал в стороне сердитые, приглушенные голоса, возню и тяжелое дыхание. Два человека сцепились меж собой. Он поспешил к ним и увидел Шимона и Иуду. Шимон держал Иуду за грудки, а тот яростно отбивался.
- Стойте! – закричал Учитель, бросившись к ним.
Противники сразу отпустили друг друга.
- Что случилось?
- Сейчас… сейчас все скажу, - отвечал запыхавшийся Шимон. – Вот он нас чуть не погубил.
Иуда громко хмыкнул.
- Да-да! Скажи, скажи, – где ты взял репу и лук?
Иуда опять лишь презрительно фыркнул.
- Прикажи, Учитель, сказать ему. Прикажи!
- Откуда ты взял овощи, Иуда? – спросил Учитель.
Иуда тихонько вздохнул.
- Из огорода…
- Какого огорода?
- Самаритянского.
- Без спросу?
- А кто бы дал? – взорвался Иуда. – Я знал, что самаритяне нам ничего не дадут. Они ненавидят пришедших из Города, а мы шли оттуда. Я и решился…
- Может, оттого нас чуть и не побили, что заметили кражу? - предположил Шимон.
- Да вы без меня сегодня голодными заснули бы! Ничего же вам не дали самаритяне!
- Иди, Шимон, иди, - произнес Учитель. – Спасибо тебе. Иди спать спокойно и никому не говори об этом.
Шимон кивнул и направился к костру.
- Не для себя же, - пробормотал обиженно Иуда.
Учитель обнял его за плечи и шепнул с болью:
- Ты слишком много беспокоишься, а собственно одно только нужно…
И отошел.
Ночи в Палестине всегда безоблачны, многозвездны и тихи. Сумрак настораживает и сосредотачивает одновременно. Ночью, под стрекот цикад, всегда легче думается и мечтается. Думается людям зрелым, мечтается – молодым. А у тлеющего костра, под внимающим небом, разгорался спор. Хоам, спрашивающий о чем-то Шимона, сразу оставил его, увидев возвращающегося Иуду.
- Иуда, где Учитель? – спросил он.
- На что он тебе?
- Поговорить хочу. Душа томится.
- С чего бы это? Нагрешил где?
- Сомневаюсь я…
- А-а! – Иуда, заинтересовавшись, подсел поближе. – В чем же?
- Я с Учитель говорить буду, - насупился Хоам.
- Ну да, ну, конечно, чего с меня, дурака, возьмешь, кроме репы и жертвенных денег.
- Не обижайся… Я смысл учения до конца понять хочу. Ведь равви наш лучше тебя его понимает.
- Это-то конечно, - согласился живо Иуда. – Пойдем, я покажу где он.
Иуда смело перешагнул световую черту костра, увлекая за собой Хоама. Шли недолго. Иуда скоро остановился и чутко прислушался. Затем позвал: «Равви! Равви!»
- Здесь я! – отозвался его голос.
Хоам и Иуда пошли на звук и скоро различили бледный лик Учителя.
- Вот… привел Хоама, - произнес Иуда, подходя ближе. – Сомневается он!
Иуда произнес последние слова протяжно и почти торжественно.
Хоам шагнул несмело, потоптался, откашлялся. Иуда же отступил и замер, не желая пропустить ни единого слова.
- Я хочу уяснить, - начал Хоам, - если вера наша правая, то все другие - не правы. Им уготовано проклятье? И римлянам, и сирийцам, и египтянам? Но разве римлянин виноват, что родился римлянином?
- Нет, конечно. Честные не пострадают. Бог един для всех. Он невидим, и люди, веря в него, придумывают ему разные обличья в силу своего разумения. И молятся ему в силу своих обычаев. Но молиться - не значит быть с Богом. Иначе не было бы никого ближе к небесному престолу на земле, чем фарисеи и жрецы. Слишком много земного в тех молитвах и богослужениях. А потом удивляются, что их не слышат, хотя все наши мирские дела для Бога, что шевеление сорной травы на дороге вечности.
- А что такое Бог? – вдруг подал голос Иуда. – Не для нас, а для всех едящих и мыслящих.
Хоам живо обернулся к нему и воздел руки.
- О чем ты?!
- Бог, - спокойно начал Учитель, - самое прекрасное и чистое в каждом из нас. Недостижимое, но досягаемое. Нерукотворное, но осязаемое душой. Самое сокровенное в человеке.
- Но, если Бог внутри нас, то тогда он может представляться людям злым, - сказал Иуда. – Ведь люди злы…
- Ты хочешь сказать: каков человек, таков и его Бог? Да, это так. Поэтому я и призываю людей очиститься. Поселить в своих душах доброту и милосердие.
- Но Бог должен уметь и карать! – воскликнул Иуда. – А как же! Ведь есть неисправимые! А кто же на земле будет карать? Кто те избранные, что возьмут на себя эту долю? Какой мерой будут они мерить?
- Найдется мера, - убежденно сказал Хоам. – Нужен канон. На то мы и есть, чтобы найти его.
- Найдем и обрящем, - со вздохом тихо, словно для себя, проговорил Иуда.
Учитель промолчал.
Хоам поворотился к нему, как бы ожидая продолжения высказанного. Но, не дождавшись, спросил у Учителя:
- А ты, равви, можешь творить чудеса?
- Я дарю вам чудеса ежедневно – зрите слепцы! – вдруг почти выкрикнул Учитель и, резко повернувшись, зашагал прочь.
Хоам растерянно смотрел вслед. Иуда махнул рукой и направился к месту привала. Хоам, оставшись в одиночестве, почувствовал, как зябнет от ночной прохлады, встрепенулся и бросился вслед за Иудой. Он нагнал его у самого костра. Иуда обернулся и, усмехаясь, сказал:
- А ведь Иоанна и Мариам нет. Жизнь не одним духом питаема.

       
       3


Утром Хоам пересказал спутникам кое-что из ночного разговора.
Иоанн вскочил в волнении.
- Как сказал Учитель? «Я дарю вам чудеса ежедневно – зрите слепцы»?
Хоам кивнул.
Иоанн в задумчивости прошелся несколько раз, обхватив свои плечи руками и, наконец, остановился, выкрикнув:
- Да, мы слепцы! Ах, как прав Учитель! – Он удрученно покачал головой. – Чудо может увидеть только тот, кто хочет его увидеть и принять. Слепца бесполезно убеждать в существовании облаков, ибо он скажет – не вижу!
Ученики глядели на него удивленно, ничего не понимая.
- Мы верим всему, что происходит под нашим носом. Мы верим, будто Учитель и вправду родился в Назарете, а не переехал туда позже из Вифлеема, как было на самом деле и как предсказывали пророки. Мы идем через селения и думаем, будто и вправду Учитель останавливается в них, чтобы запастись пищей и отдохнуть. А я свидетельствую! – Иоанн вознес правую руку к небу, - что однажды зашел я в дом один, вскоре после того, как его покинул Учитель, и сказали мне хозяева, что дочь их, занемогшая накануне, почти выздоровела. Не понял я тогда, что это было, а сейчас понял, – исцелил ее Учитель!
Возгласы одобрения были ему ответом.
- Ведь я уверовал и пошел за ним, когда он исцелил моего соседа, - заявил Левий.
- И я слышал о таком, - поддержал кто-то.
- Да, это так! Учитель имеет этот дар! – с жаром закончил Иоанн, взмахивая рукой.
Все невольно повернули головы туда, куда простерлась его длань. По белесому, легкому туману, стелющемся над травой, будто плыла фигура Учителя. Он шел к ним, приближаясь, как ладья, скользящая по волнам, - плавно, тихо, зачарованно.
- Выспались? – приветливо спросил Учитель, подходя к костру. – Не пора ли идти дальше?
- Мы готовы? – сказал Иоанн. – Но ты еще не ел.
- Спасибо. Мне не хочется. В дороге поем, хлеб у меня есть.
Иоанн обернулся к товарищам с сияющим лицом и сказал им так, чтобы не слышал Учитель:
- Тот, кто беседует с ангелами, не нуждается в телесной пище!
Вновь зазмеилась дорога, и уныние последних дней отступило. Противоречивые, бурные чувства как прежде переполняли путников. Но шагалось легко, будто все они разом узрели близкую, осязаемую цель. Пожалуй, лишь Иуда не разделял общего настроения и все так же тащился где-то позади.
Утро выдалось ярким, солнечным, но не жарким. Прохлада приятно бодрила. Мариам, слышавшей речь Иоанна, передалась его восторженность, и она, не в силах сдержать себя, запела. Песня звонко разносилась в чистом воздухе, приятная для слуха, и шагалось легче.
Учитель поглядывал на Мариам, прислушиваясь к пению, и улыбался. Но улыбка погасла, когда он перехватил ее взгляд, обращенный к Иоанну. Блуждая по степи, он не раз уже встречал пару, в которой признавал Мариам и Иоанна. Тесно прижавшись, бродили они, словно приведения в лунном, нежном свете, ничего не замечая вокруг. Учитель быстро уходил от них и гнал мысли о таких встречах, стараясь забыть их сразу и навсегда. Но память неподвластна человеку, кто бы он ни был, и вот опять перед его глазами выплыли две тени в сине-желтом ореоле лунного света…
…Они встречались каждую ночь. Мариам, как и полагалась, всегда спала отдельно от мужчин и уйти в степь незамеченной ей не представляло особого труда. Иоанн же это делал с проворностью ящерицы, дожидаясь, когда сон воцарялся у кострища.
Они никогда не договаривались о месте свидания, не перешептывались днем. Просто ночью выходили в поле и шли кругом, пока не встречали друг друга. И тогда воздавали себе за всю ту сдержанность, что вынуждены были проявлять при других. Иоанну хватало нежности, которой обычно обделены мужчины, заменяющие ее мимолетной физической пылкостью, и в то же время, в нем было достаточно юношеской порывистости, что пленяет девушек, когда их еще не коснулась усталость сердца и не появилась тяга к покою и определенности.
Во время прогулок Иоанн много говорил: о себе, о людях, о странах. В своих рассказах он готов был схватиться со всем светом. «Маленький Давид сразил великана Голиафа, и я чувствую, что смогу стать Давидом!» – восклицал он, и Мариам верила ему.


       4
       

Они не чувствовали, что ими заинтересовались те, кому было поручено беречь веру. Люди Храма давно приглядывались к проповеднику. Почти при каждой речи, обращенной к народу, он видел в толпе строгие, напряженные лица. Изредка они выходили вперед и обращались к нему с вопросами. Иногда завязывался спор. Нехороший спор. Когда его не спрашивали, а испытывали, не вопрошали, а допрашивали. Как гордый зверь Учитель с легкостью бросался в борьбу. Он обрушивал на них поток притч и нравоучений из священных книг, заставляя противников вновь растворяться в толпе. На народ это производило впечатление. Не сидели сложа руки и ученики. Вдохновляемые неистовым Иоанном, они рассказывали жадным до чудесного и необыкновенного людям о деяниях своего славного и великого равви. Рассказывали, что он общается с ангелами, имеет дар пророчества, может исцелять больных… Стоустая молва разносила это по округе, приукрашивая, вызывая острое желание увидеть и послушать новоявленного проповедника.
Учитель, видя плоды трудов своих, ликовал в душе. Народ стал понимать его! Верить ему! И тогда сказал своим спутникам:
- Люди устали от слов, льющихся как вода. Они не знают, где среди этого потока правда, а где суета. Когда я спорю, то вижу, как загораются глаза людей. Они зрят сами, где плевелы, а где доброе семя. Нужно идти в Город. Прямой спор разрешит сомнения!
Ученики смутились.
- Мы недавно оттуда, - молвил Малхай, - и нас встретили так, как гиены встречают овечек.
Даже Иоанн и Шимон не возразили ему и молчали. Учитель всматривался в лица своих товарищей, ища смелых. Но все потупились, только Иуда одобрительно кивнул.
- Когда на полях пробились молодые ростки, вы понимаете, что наступила весна. Сеять уже поздно. Когда же заколосится поле, вы видите итог трудов своих. Поднимите же глаза на мир, взгляните: нива золотится для жатвы. Ничего больше мы не сделаем из того, что уже сделали здесь. Если надо – не дважды, а трижды мы войдем в этот город!
И ученики подчинились желанию Учителя. А Иуда с жаром принялся рассказывать о том, что он увидел, подсмотрел и подслушал в городе Храма за то время, пока остальные сидели на постоялом дворе. Он так живописал шумные торжища, наполненные прилавки, нарядные дома богатых, что сердца учеников потеплели. Им тоже захотелось увидеть все это вновь. И стали они удивляться тому, что так быстро ушли из города, не оглядевшись как следует.
- Пуганый осел и своего крика испугаться может, - смеялся Иуда. – А нас самим Страшным Судом пугать впору.
Последние сомнения рассеялись: надо идти в Город!
       
       


       Повествование 6. Испытания

       1
       
А пока что все та же пыльная дорога расстилалась перед ними, все так же выступал равви с проповедями перед всеми, кто желал его слушать.
- Велики посевы, да мало жнецов, - сказал он однажды, но грусти в словах не было. «Будет хлеб, будет и серп», - вспоминали ученики другие слова равви. Куда позже он скажет: «Помни всякий: вслед за днем жди и ночи».
Как-то повстречался им путник, возвращавшийся из Заиорданья. За неспешным разговором, прохожий поведал им следующее:
- Слышал я в тех местах, откуда иду, о проповеднике по имени Иоанн. Разное про него говорили. Изобличал он людские пороки и звал к очищению. Пророчил скорые беды и Страшный Суд для нераскаявшихся. И многие убоялись. Приходивших к нему с покаянием окунал в воды Иордана в знак того, что они смывают с себя грехи, за что и получил прозвище Креститель. Только кончилось все это плохо.
- Что с ним случилось?
- Казнили его. Рассказывают: в гордыне своей он осмелился обличать тех, кто выше всех обличений по положению своему. За то и был наказан, и смерть его была ужасна. Ему отрезали голову, положили на блюдо и так носили, показав всем, как воздается обидчикам высшей власти.
- Неужто за слова могут так наказывать? – удивленно спросил Шимон.
- Получается – могут. Кому охота выслушивать про свои грехи от незваного судьи? А если сила есть, отчего бы ее не употребить?
Ученики помрачнели. Учитель же побледнел, будто увидел саму смерть.
В сумерках, когда догорел костер и все легли спать, он отозвал Шимона, Иоанна и Иакова:
- Пойдемте, братья мои, - я хочу сказать вам нечто.
Переглянувшись, они поспешили за ним. Еще никого Учитель не брал с собой в ночные прогулки.
Ни единый звук окрест не нарушал торжественной тишины, поэтому шаги учеников казались шумными. Учитель же шел, словно не касаясь земли.
Отойдя от привала на достаточное расстояние, он остановился.
- Братья мои, - начал равви, - я позвал вас, чтобы спросить и предупредить. А спросить хочу вот что: чем сердца ваши полны, после того, как узнали вы о смерти праведника? Не испугались ли? Не закралось ли сомнение?
Темнота скрывала лица учеников. Каждый из них мог опереться только на самого себя.
Первым заговорил Иоанн.
- Я с тобой и ничто меня не остановит, - пылко воскликнул он. – Не для того я пошел, чтобы возвращаться с полпути…
Иаков немедля поддержал Иоанна.
- Мы идем с тобой!
Настала очередь Шимона.
- Не думал, что за слова и мысли человека могут казнить. Не скрою, страх шевельнулся во мне, но отступать не буду. Я пойду с тобой и дальше.
- Спасибо вам, - молвил Учитель. - Спасибо, Шимон, за неприкрытую правду. Воистину мягкость твоя крепче камня!
Учитель замолчал. Они стояли под раскидистым деревом, а чуть впереди виднелись очертания небольшого холма. Не в силах стоять на месте, он подался туда, к холму. Взойдя на пригорок, равви некоторое время думал о чем-то своем, глядя на сумрачную долину внизу. Ветви дерева перестали заслонять падающий лунный свет, и его фигура преобразилась, засветилась тонким призрачным свечением, стала выше. Так он стоял довольно долго, и ученики не смели ни словом, ни движением обеспокоить его поднебесное одиночество. Приняв какое-то решение, Учитель начал говорить:
- Я знал пустынника Иоанна. Он мне брат. Не кровный, но духовный – что выше! Он хотел того же, что и я. Теперь его нет… Я… мы остались одни. Не страшно?
- Нет, - ответили шепотом ученики.
- Теперь я вместо него. Мне быть пастырем. И нам спасать людей.
Иоанн простер руки и воскликнул:
- Ты не ошибся в нас, Учитель! Мы последуем за тобой всюду.
- И я, - хрипло подтвердил Шимон.
- Да-да, мы все, - поддакнул Иаков.
- Тернист будет наш путь, - проговорил Учитель.
- Мы преодолеем! – крикнул Иоанн. – Все преодолеем и утвердим царство Божие на земле!
Учитель прощально махнул рукой, сделал шаг в сторону, неровный желтый свет сполз с его хитона, и он растворился в темноте.
- Да, Учитель сродни Мессии! – говорил Иоанн, захлебываясь от восторга, когда они возвращались обратно. – Я видел, как разверзлось на мгновение небо и выглянули ангелы, когда Учитель открылся нам…
- Меня тоже дрожь пробрала, - откликнулся Иаков.
- Это Он! – твердил Иоанн. – Я давно в нем чувствовал особую, сокрытую силу.
- Да что нам, простым рыбакам, с того? - пробормотал Шимон.
- Как ты не понимаешь? – удивился Иоанн. – А Учитель еще отметил тебя. Ведь именно мы будем первыми его помощниками в установлении Царства Божьего на земле и такими же войдем в Царство Небесное!
Так, горячо обсуждая происшедшее, ученики дошли до привала. Не утерпев, разбудили остальных и рассказали об откровении Учителя. Сон отлетел, как испуганная птица. Несколько раз пришлось Иоанну рассказывать о случившемся, со все более обстоятельными подробностями. Шимон и Иаков лишь вставляли отдельные замечания. Наконец, красноречие Иоанна подействовало, и ученики задумались. Одно дело величать своего предводителя Учителем и совсем другое признать его пророком сродни Мессии. Кто же он на самом деле? Неужели Тот, которого так долго, так терпеливо и страстно ждал народ? И они волей неисповедимой судьбы оказались последователями его? Или… У многих из них дрогнуло сердце от страха ответственности, и голова заболела от раздумий.
Долго ждали появления Учителя у костра. Но он так и не появился в ту ночь. Утомление дорогой давало себя знать, и перед рассветом ученики заснули. Когда они проснулись от назойливых лучей солнца и щебета птиц, то увидели перед собой ласково улыбающегося Учителя и услышали его слова, прозвучавшие для них неким тайным смыслом:
- Пойдемте, друзья мои, дальше. Путь наш не близок.
       
       
       2
 

На полпути к Городу произошел случай, который чуть не рассорил учеников.
Дорога их лежала через селение, где жила семья братьев Иакова и Иоанна. Они ушли вперед, чтобы погостить дома подольше. Дня через три подошли и остальные путники. В доме братьев Учителя встретили с большим почетом. Больше всех вокруг него хлопотала мать учеников, пожилая, но расторопная женщина. Он был тронут ее вниманием и старался хотя бы теплыми словами отблагодарить ее. Она кланялась и зорко вглядывалась в незнакомого человека.
Когда настала пора идти дальше, мать вызвалась проводить их. Там, где кончалась деревня и начиналась голая проезжая дорога, она остановилась, отозвала равви и, поклонившись, спросила:
- О тебе я много наслышана от сыновей моих. О силе твоей от снизошедшей на тебя божьей благодати. И еще говорят, что за веру в тебя попадут мои дети в Царство Божие и будут главными там и сидеть будут от тебя по правую и левую руку. И все будут преклонены пред вами. Так ли это? Уж очень хочется мне, старой, чтобы дети мои получили то, что хотят. Утешь меня, если они говорят правду.
Учитель слушал ее, опустив глаза, и в ответ тихо молвил:
- Сие не от меня зависит… Но ты верь.
И пошел прочь. В пути он подозвал к себе братьев и других учеников и сказал им:
- Не знаете вы, чего просите! Не ведаете, чего хотите! Мы с вами идем к людям, а не от людей. Цари над народом господствуют и помыкают им, и власть имеющие обирают его. Но между нами да не будет так! А кто в душе хочет меж вами быть выше других, да будет он в яви всем слугою, кто хочет быть меж вами первыми, да будет рабом других! Я пришел не для того, чтобы мне служили и выслуживали награды, а чтобы послужить другим.
Изумились ученики такой странной речи Учителя. Пошли расспросы.
- О ком разговор?
- Дело не в именах, но в гордыне сердца, которую я не хотел бы видеть у вас. Прошу и заклинаю: не стремитесь к власти, ни земной, ни тем более небесной. Кто-то уже возомнил себя с должностями, но не ради этого мы пустились в путь.
- Э-э, да неужто Иоанн и Иаков чины в будущем царстве распределили? – догадался Иуда. И усмехнулся. - А вот про меня, наверное, забыли. Неужели, когда отпадет необходимость собирать по дворам хлеб, отпадет надобность и во мне?
Товарищи разом зашумели, опровергая Иуду и порицая братьев. Иоанн не выдержал и стал заступаться за себя.
- Учитель! – закричал он. – Ты же сам говорил о грядущем царстве Божьем и о том величии, которое нас ожидает!
Учитель поднял правую руку так, как дают клятву:
- Царство Божие уже началось! И всякий может носить его в себе, если его достоин.
Ученики разом смолкли, стараясь проникнуть в смысл странных слов. Учитель же вдруг встретился с глазами Мариам, полными удивления. Встретился и отвел взгляд. Он повернулся и пошел по дороге, и следом понемногу тронулись остальные. Иоанн не прошел и сотни шагов, как хмурое лицо его посветлело.
- Понял, понял тебя, равви! – прошептал он. – Воистину так, царство твое уже наступило. Да! И кто же мы, как не столпы твои! И хоть ученики твои равны, но все же первым Ты открылся нам троим!
Лишь Иуду не расстроила размолвка. Он привычно шагал позади всех и улыбался, размышляя о чем-то своем.
Дорога, стелясь по безлесой земле, убегала за горизонт, над которым висели клочья загустевших бело-серых облаков. Учителю подумалось в тот миг, что мир похож на две гигантские опрокинутые чаши: одна – голубая, чистая, безмятежная, другая – коричневая, морщинистая, как краюха хлеба. И не зря люди молитвы возносят к небу, где среди пения жаворонков, ласкового солнца, прозрачной свободной высоты царит святой Дух. Так и должно быть. Но все же царству Божьему суждено строиться на земле…




       Повествование 7. Г о с т е п р и и м с т в о
       
       1
       
Когда забрезжило тихое утро и мир вновь расцвел пестрыми красками, из растаявших сумерек выступил знакомый, но еще беспредельно чужой и пугающий город.
Учитель вместе с учениками стоял на горе и с вершины ее смотрел на Город. Едва различимая сизая дымка смазывала белые квадраты домов, тонущих среди зелени деревьев и желто-коричневых массивов холмов. Почти в середине города, но в одиночестве, словно отстранясь от мирского, возвышалась громада Храма.
- Вот та твердыня, которая не мечу, но слову покоряется! – промолвил Учитель.
При виде Храма робость и страх вновь охватили многих учеников. Вглядываясь в Учителя, они искали то, что могло бы послужить им опорой.
Учитель казался спокойным. Ни малейшей робости не проглядывало в его чертах, и ученики тоже понемногу стали обретать твердость духа.
Они начали было спускаться с горы, как из кустов им навстречу вынырнул мальчик и подбежал к Учителю.
- Скажите, это вы назаретянин?
- Да я.
- Мне велено вам передать вот это.
Мальчик протянул кусок свернутой кожи. Учитель развернул его. Ученики увидели на выскобленной и вощеной поверхности начертанные знаки, но читать среди них умел только равви.
Скользнув глазами по свитку, он задумался, а потом произнес:
- Хорошо, веди нас.
- Что там написано? – спросили его.
- Нас зовут в дом некоего Ламаха.
Мальчик привел их к большому, добротному дому с многочисленными хозяйственными пристройками, стоящему вдали от других домов. Он располагался на склоне холма, из окон его можно было видеть едва ли не весь город.
- Вот здесь! – сказал мальчик и убежал.
Учитель и ученики вошли во двор и остановились, осматриваясь. Из дома вышел высокий, статный человек в дорогой одежде, подпоясанный ремешком с серебряной насечкой, но без меча. Выглядел он молодо, но седина выдавала зрелый возраст. Он приветствовал равви и пригласил его в дом. Вышедшие следом две женщины провели учеников под навес, где был накрыт стол.
Учитель переступил порог дома. В просторной, чисто прибранной комнате был расстелен ковер, на котором стояла снедь и кувшин с вином и двумя чашами. Хозяин пригласил сесть и потянулся к кувшину.
Гость остановил его.
- Я не буду, благодарю.
- Пожалуй, и вправду пока не время. Прежде надо познакомиться.
И хозяин опустился напротив гостя.
- Хорошо, что ты согласился прийти. Слишком много разговоров о тебе я слышал в последнее время. Но пригласил сюда не из праздного любопытства. Меня зовут Никоиф. Я начальник стражи ворот города и член Синедриона.
Лицо гостя окаменело. Он впервые видел так близко высокопоставленного чиновника Храма.
- Как начальник стражи ворот, - продолжал хозяин, - я ответственен за то, чтобы не пропускать никого ночью без разрешения, а днем следить, чтобы в город не прошли нежелательные лица: больные или бродяги.
Никоиф взял кувшин и плеснул вина в свою чашку. Гость не шелохнулся, будто все это его не касалось.
- А вчера в Синедрионе кое-кто потребовал, чтобы я не пропускал тебя и твоих людей.
Никоиф поднял чашку и медленно отпил.
- Вы боитесь меня? – с удивлением молвил пришелец.
- Нет. Боятся не тебя, боятся за народ.
- Вы же везде толкуете, что народ любит и почитает вас, чего же вам его бояться?
- И любимая женщина может изменить.
- Что же ты хочешь со мною сделать сейчас?
- Я хочу узнать: с чем ты пришел сюда, к нам?
- Я пришел поведать Слово, которое мне дано.
- Ты уверен, что оно кому-нибудь нужно?
- Это рассудят люди.
- Хорошо. Но что ты хочешь сказать им?
- Я хочу помочь им найти себя.
- Ты уверен, что знаешь, как это сделать?
- Да, иначе меня не было бы здесь. Люди большей частью живут бессмысленно, и это большой грех.
- А такие, как я?
-И такие, как вы, - твердо ответствовал гость.
Никоиф чуть подался вперед.
- А разве богатство, власть не могут быть смыслом? – спросил он.
- Сами по себе – нет! В них должен заключаться особый, надмирный, смысл. Они должны быть ступеньками к чему-то большему. В чем смысл того, что кто-то жизнь употребит на накопление груды денег, а перед смертью раздаст ее по завещанию? Знатность и власть столь же переменчивы. Можно быть знатным да богатым и несчастным одновременно.
- Встречался мне один проповедник, который утверждал, что каждый получит на Небе то же, что приобрел на земле. Мол, Бог в справедливости своей не допустит, чтобы человек потерял все по смерти и на том свете остался бы наг и равен малоусердным и ничтожным. Потому надо стремиться к приумножению богатства земного, чтобы обрести равное богатство небесное. Проповедь эта имела успех у определенных лиц.
- И что с ним стало?
- Умер рано, а то бы прославился. Заболел живот, мучался им, а через день испустил дух… А чему ты хочешь следовать?
- Я хочу, чтобы люди перестали быть хищниками меж собою, а стали опорой друг другу; чтобы каждый возлюбил ближнего своего, как самого себя.
- Смягчить человеческую природу можно, но переделать… – Никоиф покачал головой. – Сомневаюсь.
- Можно, - твердо ответствовал гость. – Если каждый пройдет через очищение своей души и примет к сердцу Откровение Божие. Любовь и добросердечие меж людьми дороже Господу всей пышности церемоний. И никакие воскурения и громкие молитвы не заменят чистоту сердца и доброту в поступках.
- Вот за это и невзлюбили тебя наши священники. Покусился ты на ремесло их, - с улыбкой отвечал член Синедриона. – Что же до зла в мире… Встречал я многих проповедников, в том числе и такого, кто говорил: ложь может быть хорошим лекарством. Она лечит и удаляет тревоги. И зло может быть благом. Например, против врагов, чтобы те опасались тебя.
- Такие доводы есть соблазн. Соблазн уму и сердцу. И во много раз более тяжкий, чем нечаянный поступок, ибо приходит в мир через обдуманное слово. Зло случается, но одно дело поддаться ему, и другое – защищать его. Против изощренности доводов в защиту зла и лжи я могу противопоставить простые слова о добре, которые иному покажутся пресными. Черная лепешка против медового пирога. Я понимаю, что нахожусь в худшем положении и потому бросил дом, что осознал – победить тех, кто разносит соблазны духа можно только отдавшись борьбе без остатка.
- По моему разумению, ты хочешь неподъемного. Но это твое дело.
Никоиф поднялся, задумчиво теребя бородку, прошелся по комнате и вновь остановился перед гостем.
- Что ж, я пропущу тебя в город. В тебе нет той опасности, о которой кричат иные книжники. Но ты пройдешь не через Главные ворота, а через Овечьи. Так называют ворота, где проходит скот на пастбища. Так будет спокойней. Тебя проводит тот же мальчик. И еще…
Никоиф тронул плечо проповедника.
- Ты можешь остановиться пока в этом доме. Здесь живет мой тесть, человек старый, почтенный, он тебе не помешает. Поверь, так будет безопаснее и надежнее для тебя и твоих последователей. А теперь мне пора. Служба. До свидания.
Он вышел, оставив Учителя со своими мыслями.
Во дворе на бревне сидел человек и сосредоточенно возился со своей потрепанной сандалией. На его склоненной спине еще не просохли пятна пота. Босая, потемневшая от пыли, ступня белела мозолями.
- Тяжело ходить по дорогам? – спросил Никоиф.
Человек вскочил и быстро поклонился.
- Терпимо. Мы, как это бревно, – от солнца и ветра делаемся суше и крепче. Вот только жаль, что Учитель не может передвигаться верхом.
- Почему? У него болят ноги?
- Нет. Ходит легко, нам порой и не угнаться. Но ходит он среди нас как равный. И люди не сразу отличают его от всех. А это нехорошо! – убежденно закончил человек, и вздохнул. – Тверди должно отделяться от хляби, иначе второе покрывает и скрывает первое.
Никоиф постоял еще мгновение и пошел к воротам, где его дожидался конь. Но по пути подозвал хозяйку…
       2

       
В комнату вошли две женщины, что встречали странников у ворот дома. Одна – пожилая, располневшая, вторая молодая и худощавая.
- Теперь нужно и за вами поухаживать, - сказала первая женщина. – Спутники ваши уже едят. Будьте как дома. Меня зовут Марифа, а вот она – моя невестка. А мальчонка, что вас привел – сын ее. Мужа еще долго не будет, так что, кроме вас нам готовить некому.
- Спасибо за труды ваши. Не надо ни о чем беспокоиться. Я вкушу ваш хлеб с благодарностью, хотя и не голоден. Обожду, пока поедят мои товарищи.
- Я позову, как они закончат, - сказала Марифа. – Никоиф для облегчения приказал в дорогу дать вам осла. Уже запрягают.
Когда Учитель вышел на крыльцо, он увидел во дворе осла, накрытого попоной. Ученики толпились около него, сытые, довольные, готовые в путь. Увидев Учителя, они радостно приветствовали его. Подбежал сияющий Иоанн, захлебываясь словами восторга.
- Смотри, нам дали верхового осла! Сбывается Твое пророчество. Город начинает признавать тебя! Ты въедешь, как знатный господин!
Учитель грустно улыбнулся.
- Не спеши так говорить. Еще посмотрим.
Но эти слова будто не достигли слуха Иоанна, он дал знак рукой и подбежавшие Шимон и Иаков подхватили равви и водрузили на спину животного. Левий и Малхай, взяв осла под узды, вышли за ворота. Учитель пытался было возражать, натягивая поводья, но ученики, обступив, держали его крепко и все увещевания Учителя тонули в их возгласах. Им всем сделалось легко и свободно. Они радовались, как дети, криками подбадривая мелкой трусцой семенившее животное, и сами бежали наперегонки, спотыкаясь и падая, но, встав, со смехом снова устремлялись вперед. Учитель улыбнулся и оставил свои попытки. Неожиданно шум прорезал звонкий голос Иоанна:
- Посторонись, едет наш царь! Царь Иудейский и царь Израильский! Посторонитесь перед царем Израильским!
На миг все притихли. Но тут раздался тонкий, подтверждающий голос Иакова:
- Царь Иудейский! Едет царь Израильский!
- Я не царь, Иоанн!
- Для наших сердец ты Царь! И мы не боимся надменного Города! Пусть расступаются недоброжелатели: едет наш Царь!
И следом подхватили другие голоса:
- Царь едет! Наш Царь…
И вот уже голоса слились в один вселенский возглас:
- …Царь Израильский! Наш Царь! Царь!…
Прохожие в испуге шарахались в сторону, жались к обочине и потом долго смотрели вслед.
Но перед въездом в столицу ученики разом присмирели. Крики утихли.
Учитель, уже никем не удерживаемый, слез с осла, и в город все вошли пешком через узкие Овечьи ворота по разбитой копытами дороге.


       3


Город на этот раз был более оживлен, чем в прошлый приход галилейских странников. Приближался праздник пасхи и в столицу стекались по торговым делам селяне из окрестных мест. Тысячи людей с раннего утра сновали по улицам, мечтая что-либо удачно купить, а еще больше – продать. Толчея завораживала, давила и манила провинциалов, привыкших к тиши сельских дорог и местечек. Теперь ученики с большим вниманием и любопытством всматривались в кипящую жизнь на улицах. Каждый примерял город на себя: по нраву ли он ему придется? Вдруг свершится желаемое и в Учителе признают пророка, и станут они здесь не последними…
Город теперь им понравился больше. Иуда бежал впереди, вертясь как проворная собачонка по уже обследованным в прошлый раз улицам, расхваливая и объясняя. Прочие ученики слушали и кивали с удовольствием и готовностью, не замечая, что большие здания столицы, одеяния богачей, заваленные товарами лавки не производят никакого впечатления на Учителя.
У входа в молитвенный дом они остановились, привлеченные видом толпы богато одетых людей, пришедших подать милостыню у входа в храм. Давали щедро: неспешно выуживая из кошеля медные монеты и высоко подняв руку для всеобщего обозрения, бросая их со звоном в глиняные кружки нищих. Ученики искренне дивились зрелищу, щелкая языками. Учитель же нахмурился. Вдруг он подозвал учеников и, указывая на бедно одетую женщину, бросившую монетку, сказал:
- Смотрите! Она более других дала. Те дали от излишнего, она – от необходимого!
Ученики примолкли, сраженные таким сравнением.
Учитель же шагнул внутрь храма и замер. Вместо ожидаемой тишины и сосредоточенности на него пахнуло жаром невиданного для провинциальных молитвенных домов гвалта. В передней зале толпились люди, нисколько не похожих на молящихся.
- Что они тут делают? – прошептал Учитель в изумлении.
Ученики, всмотревшись, узрели в руках многих из них голубей, ручные весы, а на низких скамейках у ног фрукты и напитки.
- Они торгуют! – вскричал Иуда. – Ха! Они торгуют!
- Торгуют?! – переспросил не в силах еще поверить в святотатство Учитель.
- Да, да! Вон те – торговцы голубями, - указывал Иуда. – Ведь бедным людям на пасху тоже хочется вкушать нежное мясо. А вон те – менялы, а те…
- Довольно! – воскликнул Учитель.
В необычном для себя волнении, он ринулся внутрь разыскивать храмового служителя. Впрочем, священник стоял невдалеке в совершенно безмятежном состоянии духа.
- Разве не видите! Разве не видите, что делается? – задыхаясь, спросил его пришелец, указывая на торговцев.
- А что тебя удивляет?
- Они ведь торгуют в храме!
- Не в храме, а в преддверии его, - спокойно поправил священник.
- Торгующие в храме продадут и храм! – закричал Учитель. - Есть святыня и есть святотатство! Пусть уйдут отсюда и не смущают слух истинно верующих звоном злата!
Священник лишь отмахнулся.
- Сразу видно в тебе чужака. Здесь меняют деньги паломников из других стран, пришедших поклониться Богу. Им не надо рыскать по городу и бояться быть обманутыми. Уходи и впредь не давай советов в том, в чем не сведущ.
Пришелец отшатнулся, словно от удара.
- Если один не зрит змеи под ногой, то другому раздавить не запрещено!
С этими словами он выбежал на улицу, выхватил плеть из-под седла осла и, вновь вбежав в храм, принялся ударами бича крушить все на своем пути. Летели наземь скамейки, посыпался на пол товар, а торговцы бросились в рассыпную.
Никогда еще ученики не видели таким своего предводителя. Лик его был и страшен, и одновременно прекрасен. Глаза горели черным огнем на бледном лице, а длинные волосы вороньими крылами бились над плечами. Плеть секла стены и вещи, почти не задевая людей, но те не сознавали этого. Свист бича действовал на них, как свист стрелы на лань. Торговцы втягивали головы в плечи, закрывались руками, а голос пришельца, усиленный высокими сводами храма, пронизывал их, словно молния трухлявое дерево.
- Прочь! Прочь, отсюда святотатцы!
Первым из учеников опомнился Шимон. Сказочным Голиафом обрушился он на торговцев, выбрасывая их в двери, как котят. Следом на помощь пришли Иоанн и Иаков. И вскоре, под напором десятка человек, торговцы в панике бежали.
Зато на шум стали сбегаться зеваки. С удивлением взирали они, как с проклятиями и угрозами вываливались из молитвенного дома торговцы. А за ними вышел бледный худой человек, усыпанный бусинками пота на лбу, с плетью в руке.
- Что же вы терпеливо взираете, как насмехаются над вами? – выкрикнул он.
- Кто это? – вопрошали люди друг друга. И никто не мог ответить, пока со ступенек храма не сбежали неизвестные и не растолковали:
- Этот человек пришел к вам, неся слово Божие! Слушайте! Дар его вдохнул Отец Небесный за праведную жизнь. Порукой тому его исцеления больных и расслабленных, и знамения многочисленные…
Оспорить такое было трудно, не верить вслух опасно, и ропот умолк.
- Вглядитесь! - вещал в это время пришелец. – Вглядитесь вокруг себя, разве то, что делается должно делаться? Всмотритесь в то, что стало из града божьего! Ведь сказано у пророков Исайи и Иеремии: «Дом мой домом молитвы наречется, а вы сделаете его вертепом разбойников». Сбылось пророчество!
По толпе пробежал волной шепот удивления и неприятия. Но нашлись среди собравшихся те, кому понравились речи странного проповедника.
- Истинно говоришь! – крикнули из недр толпы.
Лицо неизвестного просветлело от неожиданной поддержки. Он-то знал, что страх рождает страх, но ведь и смелость, даже нечаянная, рождает смелость!
В этот день Учитель выступал еще несколько раз на улицах и площадях. За ним, кроме учеников, теперь ходило много любопытствующих и внимающих. Лишь к вечеру умолк голос проповедника, и он, утомленный, дал уговорить себя вернуться в дом Ламаха.

       
       4


Женщины встретили их также приветливо, как и утром. Главного гостя проводили в дом, а учеников в просторную пристройку, где они обрели еду и кров. Пока женщины хлопотали во дворе, Учитель сел на то же место в горнице, что и утром. Уже смеркалось, и ему было приятно, что яркий солнечный свет его больше не ослеплял, и глаза могли отдохнуть.
Едва он оставался один, как мысли привычно овладевали всем его существом, и он погружался в размышления. Но в этот раз уйти надолго в близкий и привычный мир не удалось. Какой-то резкий и неприятный звук невдалеке пропилил по нервам, вернув его к действительности. Равви вздрогнул и лишь через некоторое время осознал, что помешал ему кашель за стеной. То был хозяин дома, которого он еще не видел и не поблагодарил за гостеприимство. Гостю стало неловко за свою забывчивость, он встал и постучал в дверь соседней комнаты.
- Входи, - донесся из-за двери старческий, скрипучий голос.
В низкой, небольшой комнатенке, освещаемой одним оконцем, стоял топчан у стены, на котором лежал старик с длинной белой бородой. Он не был похож на больного, усталого человека, а, наоборот, кряхтя и громко сопя, поминутно шевелился не в силах лежать спокойно.
- Мир вашему дому! – произнес гость.
Старик зашевелился и закряхтел еще больше.
- Ты тот, кто остановился в моем доме? – спросил он и с деланной надсадностью закашлял.
- Да, - ответил тот.
- Так, значит, это ты какое-то новое Слово придумал?
- То, что отличает нас от зверя, придумать нельзя, раз оно уже вложено в человека от рождения, но забыть про него можно, а напомнить и указать путь к его возвращению долг каждого и мой в том числе.
- Может и так. Но поди теперь в нашей суете разберись, что от кого у нас. Где божественное, где человеческое, а где звериное? Больно много ловких ныне развелось. Вроде чтят заповеди, но приглядишься - для виду. А начнешь толковать с ними, - столько слов на тебя вывалят, словно в купель окунут, только не понять – божескую или дьявольскую. Ты проходи, садись.
Гость прошел внутрь комнаты и сел рядом со стариком.
- Болен ли ты, отец? – спросил он.
- Наверное, нет.
- Наверное?
- Просто лежу тут и все. Я не хочу больше ничего делать. Есть жена и невестка – пусть и делают, что нужно.
- Отчего же так?
Старик вновь закряхтел.
- А зачем? Сказано ведь: все суета, - ответил он. – Кусок хлеба у меня есть. Большего не нужно. На тот свет, кроме савана, ничего не возьмешь. А живущим на земле от моей прошлой работы и сейчас много чего останется.
- С молодости, отец, вы, наверное, много работали?
- Много… Очень много и усердно. Нажил крепкое хозяйство. Выдал хорошо дочь замуж. Женил сына – и хватит. Больше не хочу ничего делать.
- Торопите смерть?
- С чего это? – подивился Ламах. – Лежу себе и лежу. Отдыхаю. Вечером здесь, днем же меня выносят во двор. Сколько наработал, столько и отдыхать буду.
- Ты считаешь, отец, что все уже сделал в жизни?
- Что отмерено для меня – все!
- Сколь же ты счастлив, отец! – воскликнул гость. – Если бы я когда-нибудь смог сказать так о делах своих!
Старик вдруг засмеялся мелким, дребезжащим смехом.
- Раз не видно в деле конца, значит, нет и наслаждения.
- Все зависит от цели. Если она велика и западет в душу, то работа – наслаждение, а радость заключена в приближении к сокровенному, - возразил гость. – А ведь тебе скучно, отец!
Старик задумался.
- Скучно, - подтвердил он.
- Ты в своей жизни работал по необходимости, не от сердца?
- Надо было, вот и работал.
- И жизнь у тебя сейчас без радости?
- Без радости, - еще немного подумав, честно ответил Ламах.
- Без радости оттого, что скучно. А ты поработай всласть для себя, когда кусок хлеба уже добывать не надо, и время не гонит. Сделай такое, чтоб и тебе радость была и людям, и память осталась. Засади землю у дома садом, ведь пустует. Пусть цветут яблони, цветы, и дивным запахом наполнится твой дом, пчелы будут собирать нектар. И полюбишь ты плоды своих трудов, как малых детей, и снова ощутишь себя отцом и творцом! И красиво, и покойно станет и у дома твоего, и в душе твоей. А срок придет, – на могиле расти будет не трава жесткая, а купа деревьев.
Сказав это, гость замолк. Молчал и старик. Два человека безмолвно говорили меж собой, пока из горницы не послышался голос, призывающий Учителя.
- Иди, - обронил старик. – Иди с Богом.
Гость вышел тихой тенью.


       5


Звала Марифа, но ожидал Никоиф. Он сидел на ковре перед нехитрой закуской и кувшином вина.
Учитель молча поклонился на поклон Никоифа и сел напротив. Женщина тут же удалилась.
Они еще сидели некоторое время, не проронив ни слова, свыкаясь с полумраком комнаты, друг с другом, не боясь молчания. Им теперь незачем было смягчать и подбирать слова, приспосабливаясь к собеседнику.
- Я обо всем знаю, - произнес Никоиф, закончив разливать вино.
- И это не понравилось?
- Многим – да. Мне же… мне любопытно.
Учитель усмехнулся.
- Не есть ли это любопытство члена Синедриона к червю, что стал ползать у праха ног ваших иначе, чем другие?
- Я не знаю тонкостей твоего учения, оттого и любопытствую. И поверь, любопытство мое не праздно, иначе я не стал бы оказывать тебе помощи.
- Чем же вызвано это любопытство? – спросил Учитель. – Разве тебя не устраивает твое положение, порядки, тебя окружающие?
- В том-то и дело, что не совсем устраивают. Мешок с деньгами, на котором сидишь, почет, что тебя окружает, не всегда означает спокойствие духа и леность мысли. Есть люди, которые обеспокоены будущим страны. Другие народы, хотя и молодые по сравнении с нашим, превзошли нас почти во всем. Мы зависим от чужеземцев. Значит, что-то неладно у нас. Некоторые мои знакомые считают, что необходимо духовное обновление, способное вывести народ из косности. Ведь нет силы телесной без силы духа. И римляне тому пример. Они были маленьким племенем, жившим на небогатой земле. Прошли века. Мы остались там, где были. А у ног Рима простерлась половина мира. Почему так произошло? Сила духа вывела их из безвестности! Человек слаб, когда слаб его дух. У римских воинов сил было ненамного больше, чем у противника, но дух был выше, а воля крепче, и они победили всех. А у нашего народа дух скован. Люди не умеют и боятся думать ясно. Они не верят в себя, им нужен тот, кто укажет путь к обретению силы. Если слабому указать путь, делающий его сильным, он станет сильнее уже оттого, что пожелает быть таким.
- Конечно, - согласился Учитель, - если у умного просить совета – он будет чувствовать себя еще мудрее. Если зло будет презираться, а не оправдываться, оно отступит. Но зло гуляет по свету, пока люди и народы разобщены.
- Вот и вопрошаем мы между собой: что может повести людей? Какая идея? К какой цели? За тобой идут, значит, есть в твоих проповедях что-то особенное, сильное, влекущее.
Учитель пожал плечами и сказал ровным голосом:
- Разобщенность людей порождает нетерпимость между ними, нетерпимость рождает ненависть, ненависть рождает войны, а войны опустошают землю и души. На земле должен воцариться мир через единение равных, равных перед Богом и его заветами. То, к чему я зову – безыскусно. Я не ищу способов усиления могущества государств. Я желаю дать людям способ увидеть мир таким, каким его задумал Бог – чистым, светлым и добрым. Звать людей очиститься от накопившейся скверны – мое призвание.
- Разве не этого же хочет и Синедрион?
- Синедриону, если и нужна праведность, то особого рода. Для себя! Остальные же пусть пребывают там, где они находятся всегда.
Никоиф покачал головой.
- Я знаю, о чем ты подумал, - произнес Учитель: «Каждый проповедник считает правым только себя». Это так, иначе не было бы сил проповедовать. Но то, что проповедую я - исходит от начала всех начал, от того, что сказано в Писании: «Бог создал человека по образу и подобию своему». Разве мы ныне подобны замыслу Бога? Нет! А раз так, нужно вспомнить Слово, обращенное к нам. Вспомнить и преодолеть накопившееся зло. Меня ведет вера в то, что в каждом человеке есть человеческое, и лишь обстоятельства принизили его. И в то, что каждый, в ком не умерла божественная искра, хотел бы распрямиться.
Никоиф вздохнул.
- Я думаю, сложно преодолеть путь от себя, такого как есть, к образу подобного Богу. Слишком огромна высота. Да и кто осмелится сказать - вот я и уподобился божьему образу? Путь наш – сквозь тьму к свету. Путь к свету длиною в саму человеческую жизнь, и сократить его нам не дано. Однако, - примирительно поднял руку Никоиф, предвосхищая возражение, - я не стану настаивать. То, что ты делаешь, – благое и нужное дело. Если будет править плохой государь, дело можно поправить после его смерти. Но если испортятся сами люди, - ничто не уже поможет стране.
- И все же ты хочешь возразить мне – возражай!
Никоиф не спеша отпил вина и заел лепешкой. Он явно приготовлялся сказать что-то важное, наверное, то, из-за чего он пригласил странников к себе. Учитель терпеливо ждал.
- Я человек ежедневно делающий земные дела. Их много, и все они важны. Много людей зависят от моих решений. Это очень ответственно, и, надеюсь, эти дела я делаю хорошо. На них у меня уходит все время. Мне удается поднять глаза к небу только во время молитвы.
Никоиф вновь пригубил вино и промокнул губы куском хлеба. Наступил черед сказать самое главное.
- Я хорошо знаю людей и земные дела. Чтобы увлечь людей, надо говорить им не прописные истины о желательности добра. Людей интересует другое: имеешь ли ты Власть, чтобы помочь им в этом. Они слушают и спрашивают себя: «А кто ты и от кого власть имеешь проповедовать и звать их куда-то?» Есть ли у тебя власть земная? Может быть тебе дана власть свыше? Пророк ты или простой бродячий искатель мудрости? Что ты можешь сделать для людей?
- Разве проповедь Слова вечного – это мало?
- Слов, что воды в море - черпай горстями, на всех хватит. Только воды той не попьешь и сад ею не польешь. Дай людям что-нибудь осязаемое… Или пообещай дать. Тогда за тобой пойдут толпами. Но если пообещаешь и не дашь - ты обманщик. Чтобы пообещать и дать, нужно иметь одно…
Учитель понимающе кивнул.
- Власть, конечно.
- Да, власть!
- Верю, что не со зла ты говоришь, а из добрых побуждений. Какую власть ты мне предлагаешь? Для чего я тебе надобен?
- Мы… Я и мои друзья далеки от тонкостей вопросов веры. Рассуждать о них - дело книжников. Мы люди земные, люди службы. Нас заботит другое. Для нас главная забота не Небо, а родина. А она под властью чужеземцев. Страну необходимо освободить. Но как? Как поднять смирившийся народ? Как совладать с римским мечом? Мы много размышляли над этим и вывод наш таков: кроме силы меча нужна сила духа! И сила особая, даже большая, чем человеческое мужество. Дух становится сильнее меча, если это сила идущая свыше. Но только Богу дано наделить таким духом смертного человека, а тому увлечь за собой других. Потому мы и присматриваемся к тем, кто может нести в себе эту силу. И вот явился ты. В тебе есть нечто, чего нет у других. Ты говоришь о вещах далеких от их повседневной жизни, а люди льнут к тебе, слушают тебя, идут за тобой. Ты притягиваешь их силой, у которой нет земной меры измерения. У нас есть военачальники, но нет духовного вождя. Помоги нам. Помоги своей родине. Увлеки народ проповедью освобождения. Когда мы победим, ты встанешь во главе Храма и получишь возможность проповедовать во всех синагогах, и все священники станут твоими слугами…
- Нет…
- Что? – не понял Никоиф.
Учитель отрицательно покачал головой.
- Это не мое…
- Но почему? Ты боишься?
- Ты предлагаешь мне власть земную, - она мне не нужна. Ты предлагаешь обмануть людей новой властью, где вы замените римлян, и все пойдет для людей по-прежнему. Из века в век меняются цари, люди, города, а на деле все едино, и все одно и тоже. Меня занимает иное: как прервать сей круговорот? Все равны перед Творцом: и римляне, и иудеи. Не победа одних над другими даст покой, а подлинный мир между людьми и народами. Мир перед лицом Бога! Разве не пора сбыться пророчеству Исайи о том времени, когда люди «перекуют мечи свои на орала и копья свои – на серпы; не поднимет народ на народ меча и не будет более учиться воевать»? Для этого людям нужно принять Слово, которое может быть и не ново, ибо оно предвечно. Но нужно принять Его, а не только знать о нем!
- Мы под властью римлян. Рано еще превращать мечи в серпы.
- Вы напрасно думаете мечом освободиться. Завоевывать завоевателей надо проповедью. Она сильнее, чем меч, потому что Бог сильнее легионов.
- На проповедь всеобщего мира не хватит нашей жизни.
- Возможно. Но дома строятся и для внуков.
Никоиф долго молчал. Учитель терпеливо ждал. Сумерки понемногу затемнили окно.
- Жаль, - наконец произнес Никоиф. – Жаль… У тебя и впрямь свое… несбыточное.
- Темнеет, - сказал Учитель, – нам надо собираться в дорогу.
- Нет-нет, - встрепенулся Никоиф. И улыбнулся. – Не надо обо мне плохо думать. Ты – гость. Твои ученики тоже. Отдыхайте. Наш разговор пусть останется между нами. А кто прав - покажет время.
- Не будет ли опасности этому дому?
- Нет, ибо мне поручено наблюдать за тобой. Тебя пока не принимают всерьез, и я самое высокопоставленное лицо, которое тобой занимается. От тебя зависит, сохранится ли такое положение и впредь. Бросишь вызов Синедриону - тобой займутся другие люди. Им я уже не помеха. Потому прошу как знающий человек - не переступи черту возможного!
- И где ее искать? Я веду духовный спор и не вмешиваюсь в дела власти.
- Разве ты не знаешь, сколь важны здесь религиозные вопросы? Это воздух и хлеб Великого Города. Они и есть власть!
- Я сделаю, что могу…
       
       6


Утром гости собрались под навесом во дворе, где хозяйка накрыла стол. Ученики с удовольствием подвигали к себе то мясо, то простоквашу, не забывая полакомиться сушеными фруктами и запивая снедь сладким вином. Таких кушаний, какими угощали их в этом доме, они не едали давно.
Равви с улыбкой наблюдал за пиршественной радостью сотоварищей. Хоам заметил это и спросил, наклонясь к нему:
- Может, то не потребно, что мы наедаемся сладкого, словно перед нами не новый трудный день?
- Нет-нет, если жизнь трудна, то не следует изыскивать себе и другим дополнительные трудности. Я вспомнил, как в детстве мы с нетерпением ждали тех праздников, на которых принято готовить сладкое. И получив свой кусок, умудрялись есть его чуть ли не полдня. Как-то раз мне дали шарик пчелиного воска с медом. Я спрятал его за щеку и понемногу сосал. Но мы с ребятишками затеяли игру в догонялки и меня так сильно ударили по спине, что я проглотил свой кусок, так толком и не распробовав это лакомство. Потом мне казалось, что самая вкусная вещь на свете – это пчелиный воск с медом. Но теперь я вырос, - смеясь, закончил Учитель, - и уже так не считаю. Что ж, давайте, друзья, заканчивать трапезу и, поблагодарив хозяев, отправимся в путь…
Когда за гостями закрылись ворота, во двор вышел Ламах. Сумрачный, насупленный, не отвечая на удивленные взгляды женщин, прошел в пристрой, долго возился там и, наконец, вылез оттуда с киркой и мотыгой, чем окончательно напугал жену.
- Что ты собрался делать? Сколько времени лежал!.. Не могилу ли рыть?
- Глупая! – огрызнулся Ламах. – Сад иду высаживать!
- Какой еще сад? - опешила женщина.
- Обыкновенный. На склоне разобью.
- Там же один суглинок!
- Землю хорошую насыплю.
- Да на что он тебе?
- Надо, - отрезал старик и пошел со двора.


       
       Отступление четвертое
       
       Прыжок второй: Исса

«Неожиданные успехи царя из далекой, окраинной страны заставили Дария III Кодомана взять руководство войной в свои руки. Он покинул столицу, свой золотоносный Персеполь, и отправился в Вавилон, где был назначен сбор войска.
Война могла продлиться достаточно долго, ведь предстояло гнать врага до самой столицы Македонии. Поэтому Дарий выехал со всем своим двором и казной. Он снизошел до просьб и даже взял с собой дочерей, пожелавших развлечься, пусть и под строгим оком матери и бабушки. И вереница из сотен колесниц и повозок потянулись к желтым пескам и зеленым пальмам Двуречья. Впереди, на отделанных серебром алтарях, в сопровождении жрецов несли священный огонь. За ними шло 365 юношей в ярко-красных плащах. Затем следовал двор с колесницей царя царей в окружении конников из знатных семей. Длинной цепью мерно шествовали, выдерживая строй, «бессмертные» - телохранители царя, держа в руках знак смерти для каждого, кто осмелится покуситься на владыку подданных - золоченые топорики. Далее следовали повозки с евнухами и тремястами наложницами. Шестьсот верблюдов и триста мулов везли казну и различные припасы двора. Замыкали обоз торговцы, жены и родственники командиров войска под охраной легковооруженных воинов.
Эта процессия не была причудой Дария. Он следовал традиции, заведенной с тех времен, когда некогда маленькая, ничем не известная Персида, однако полная сил и храбрости, под главенством гениального полководца Кира II, сломив сопротивление одряхлевших соседей, превратилась в мировую державу. И тогда персидские цари сменили боевых коней на отделанные редкими породами дерева и укрытые балдахинами колесницы, доспехи - на парчовые одежды, мечи - на жезлы власти. Свезенные со всех сторон света богатства породили огромные, громоздкие обозы. С расширением территорий росла и армия. В случае войны каждый местный правитель, каждый народ или племя должны были выявить свою преданность одним способом – прислать воинов. И они беспрекословно слали. Только кого? Плохо вооруженных, полуобученных, страшащихся настоящего боя людей. Персидских военачальников, возведенных в этот ранг за придворные заслуги, это ничуть не беспокоило, ведь державе никто не смел угрожать. Так качество растворялось и гибло в количестве. И кровь в жилах государства застыла в сонном самодовольстве, незаметно уподобившего тем, кого они так легко покорили. Сам Дарий некогда тоже был воином и не единожды в молодости вступал в рукопашные схватки с противниками за престол и наследие Кира Великого. Но, оказавшись на троне, больше не прикасался к мечу. Сытная и обильная пища, малоподвижная жизнь, послеобеденные сны превратили некогда сильное тело в подобие тех перин, на которых он теперь возлежал. Дарий ехал в Вавилон обложенный подушками в раззолоченной колеснице и каждое утро терпеливо ждал, пока цирюльник завьет его бороду и выщиплет седые волоски, пока слуги облачат его тело в три вида царских одежд: нижнее – льняное, затем шелковое и верхнее парчовое, и когда, наконец, его голову не увенчает золотой кидарис с самыми крупными драгоценными камнями в мире. Только тогда можно было двигаться дальше.
Когда царский обоз дотащился до столицы Двуречья, армия была в сборе. Свыше сотни тысяч человек, десятки тысяч животных, тысячи повозок запрудили окрестности Вавилона. «Саранчи и той бывает меньше», - шептали жители.
Передохнув с дороги в царском дворце и принеся жертвы богам, Дарий приказал выступать в Сирию навстречу яванам, которые по имевшимся сведениям заканчивали завоевание западных сатрапий.
Ранней осенью войско сосредоточилось у маленького городка Сохи, в двух переходах от горной гряды Тавра, отделявшей Сирию от Малой Азии. Расчет был прост – дождаться противника и дать ему сражение на степных просторах Северной Сирии, что позволяло в полной мере использовать силы многочисленного войска. Но прошло несколько недель, а противник не появлялся. Советники и военачальники Дария приободрились. Стала крепнуть приятная мысль, что их боятся, и враг решил удовольствоваться Ионией и Фригией. А раз так, то бессмысленно ждать пока яваны приберут все богатства сатрапий и уйдут с добычей домой. Надо поспешить наказать разбойников и их предводителя. И персидские стратеги высказались за немедленный поход: ведь с приходом зимы горные проходы будут завалены снегом. Новые доводы были не менее убедительны, чем прежние, доказывавшие необходимость ждать яванов в Сохи. Дарий все же испросил совета у гадателей и прорицателей. Ответ был положительным. Оставалось собираться в путь. Чтобы облегчить прохождение войска через перевалы, Дарий приказал отправить обоз с семьей в Дамаск, а всем остальным выступать.
Александр же не появлялся в Сирии по одной причине – он тяжело болел. После очередного стремительного марша, базилевс во главе конного отряда с ходу овладел городком Тарс. Потный, разгоряченный, он сразу после боя окунулся в студеные воды горной реки Кадм. Молодая опрометчивость обернулась тяжелейшей лихорадкой. В тот же день Александр слег. У него начался сильный жар. Врачи прибыли лишь через два дня вместе с обозом и застали безрадостную картину развившейся болезни. Жар полыхал в теле Александра, оплавляя мозг, воспаляя глаза, сжимая тисками сердце. Еще через три дня Александр начал бредить. Это уже предвещало близкий конец.
Парменион, как старший среди военачальников, собрал в своей палатке всех лекарей и прямо спросил: способны ли они вылечить базилевса?
Все молчали.
- Есть ли какие-то средства, которые вы не использовали?
Только один лекарь вышел вперед и сказал:
- У меня есть такое средство.
- Почему ты его до сих пор не применил? – нахмурился Парменион.
- Мои сотоварищи отвергают его.
Парменион взглянул на врачей, и те подтвердили это.
- То, что предлагает этот чужеземец, противоречит правилам, - произнес один из них.
- Оно столь сильно, что быстрее убьет, чем успеет излечить, - добавил другой. – Лучше положиться на уже испробованное. Болезнь еще может отступить…
- Возможно, у них, в Сирии, его метод и лечит… иногда, но мы не знаем как хорошо, - заключил третий.
Сириец поджал губы, а его кустистые, черные брови сдвинулись на переносице, из-под них со злым презрением сверкнули маленькие глазки.
- Вы боитесь! – прошипел он. - У базилевса сильное молодое сердце, оно выдержит!
- Надо продолжать давать лекарство снимающее жар, а ты, Фризон, хочешь подбросить в костер охапку хвороста…
Парменион взмахом руки прервал спор.
- Все, кроме тебя, - он ткнул пальцем в сирийца, - идите.
- Давно ли ты в войске? – спросил Парменион, когда они остались одни.
- Недавно, - отвечал Фризон. – Я находился в Милете, когда пришли ваши воины. А еще раньше я жил в Афинах.
Парменион нахмурился. Ни Милет, ни Афины никогда не были дружественны Македонии.
- Ты считаешь, что спасением может стать только одно лекарство – твое?
- Других снадобий нет. Все испробованы.
- И ты уверен, что оно излечит?
- До конца - нет. Все зависит от сил самого больного.
Парменион пристально взглянул в лицо лекаря.
- Но есть большая надежда на выздоровление, - поспешно добавил Фризон, стараясь сохранить независимый вид. – Иначе смерть…
- Почему ты рискуешь?
- Потому что я врач! Я лечу не правителей, а больных! И медицина не может излечить всех. Медицина дает шанс, и я, как врачеватель, своим искусством делаю все, чтобы его увеличить. Все остальное в руках богов и больного.
- Любопытная философия…
- И вы исповедуете такую же, только применительно к войне. У каждой противостоящей стороны есть шанс победить, и далеко не все останутся в живых после битвы. Но вы рискуете, а не сидите дома в безопасности. Таков путь, предназначенный нам судьбой, и мы идем по нему, сами не понимая, что нас ведет.
- Хорошо. Иди, тебя позовут.
Когда лекарь удалился, Парменион тут же направился к шатру Александра. Там день и ночь дежурили его ближайшие друзья, и почти совсем не покидал шатер Гефестион.
Все обернулись к вошедшему. Друзья Александра лежали или сидели перед занавеской, откуда слышалось хриплое дыхание больного.
- Я спросил врачей, - начал Парменион, опускаясь на ковер рядом со всеми. – Лишь один берется вылечить базилевса, но другие сомневаются в его способе лечения.
- Я тоже разговаривал с сирийцем и считаю, что нужно рискнуть, - подал голос Гефестион.
Протей наполнил чашу вином и выпил большими глотками.
- Клянусь, если Александр умрет, я так же выпью чашу с ядом.
Остальные некоторое время молчали, ожидая, что выскажется кто-нибудь другой.
- Нам выбирать не из чего, - наконец сказал Клит. – Пусть попробует.
- Согласен, - произнес Кен.
- И я, - сказал Эригий.
- И я, - сказал Гегелох.
- Присоединяюсь, - подал голос Неарх.
- Надо рискнуть, - заключил Бердикка.
- Положимся на искусство лекаря и волю богов, - заключил Кратер.
Остальные кивнули в знак согласия. Парменион тут же встал и вышел. Вскоре в шатер проскользнул Фризон. Сдерживая волнение под сверлящими взглядами македонян, прошел за полог. Лечение началось. Ждать исхода оставалось два-три дня, не больше.
Когда Александр выходил из забытья и открывал глаза, то сквозь марево видел только одно лицо: чернобородого человека с темными, беспокойными глазами. Он клал ему руку на лоб, что-то бормотал и давал пить. Питье было горьким, с пряным, резким запахом. Лекарство сменял мясной бульон. Затем какой-то жгучей мазью смазывали горло. И так раз за разом.
- Мне уже лучше, - произнес однажды Александр. Но человек не улыбнулся в ответ.
- Болезнь может возвратиться с еще большей силой. Скоро я дам один напиток… И тогда…
Он не договорил, отвел глаза и ушел за полог. Вдруг среди уже привычной тишины, раздались возбужденные сердитые голоса. Александр напрягся, прислушиваясь.
- Что там? – не выдержал он. – Подойдите же сюда.
Вошел Гефестион. Александр выжидательно посмотрел на него.
- Даже не знаю, стоит ли тревожить тебя…
- Говори.
- Местный правитель передал Пармениону письмо от Дария. Перс обещает три тысячи талантов тому, кто убьет тебя. Парменион считает, что твой врач знает о награде персов, и потому ему нет доверия.
- Дайте прочитать ему письмо.
Через некоторое время Гефестион вернулся.
- Исполнено. Письмо им прочитано.
- И что он?
- Отрицает, естественно.
- Позови врача, - приказал Александр.
Полог шевельнулся и к нему втолкнули бледного лекаря. Пальцы его рук сплелись в один узел, зажав бьющийся страх.
- Ты приготовил свое питье? – спросил Александр.
- Да, мой повелитель.
- Ты не раздумал давать его?
- Нет, мой повелитель.
- Ты веришь в выздоровление?
- Да.
- Тогда неси.
И Фризон внес его: большой, тяжелый, серебряный кубок с коричневой жидкостью.
Александр, не колеблясь, взял его и, не сводя глаз с лица врача, осушил.
Фризон принял назад кубок.
- Скоро начнется обильное потовыделение и жар, - сказал он. – Приготовьтесь к испытанию огнем.
И удалился.
- Если я угоден богам, мне не дадут умереть, - прошептал Александр и устало закрыл глаза.
Александр пробыл в забытьи с небольшими перерывами трое суток и очнулся здоровым и бодрым. Фортуна улыбнулось и Александру, и безвестному дотоле врачу. Оба спаслись от смерти, и неизвестно еще кто испытывал при этом большую радость.
- Говорят, богиня счастья улыбается человеку трижды, чтобы потом отвернуться от него навсегда. Будем считать, что первую улыбку базилевс уже получил, - сказал Парменион сыну.
Филота подумал иначе.
«А разве смерть отца для Александра не стала удачей?»
Как только Александр оказался на ногах, то сразу отдал приказ идти дальше. Потерянное время требовалось наверстать. Вперед – в Сирию!
Войско споро снялось с места и углубилось в горы Тавра. Это совпало по времени с движением персов. Только те шли другой, северной дорогой, и потому обе армии разминулись. С удивлением Дарий выслушал доклад о том, что яваны еще несколько дней назад были в Тарсе, а теперь уже находятся в его тылу. Персы поспешно повернули назад. Тут пришел черед удивляться Александру, когда ему сообщили, что персы находятся позади него. Александр тут же приказал поворачивать.
Блуждания противников кончились у реки Пинар, стекавшей с гор и впадавшей в море. Первым к этому рубежу прибыли войска Дария. В прибрежном городе Исса было захвачено с десяток раненых и больных македонян, оставленных там на излечение. Копившаяся жажда мести обрушилась на их головы. Им отрубили руки, которыми они убивали персов, а затем казнили. Теперь оставалось наказать всех прочих воинов Александра.
Войско Александра подошло на следующий день около полудня и сразу изготовилось к бою. Левое крыло, где сосредоточилась конница и пехота эллинских союзников, возглавил Парменион. Правым, где была македонская конница, командовал сам Александр. В центре, как обычно, располагалась грозная фаланга. В ее силе базилевс был уверен как в самом себе. В каждом ряду воины были подобраны одного роста и с одним шагом, чтобы не нарушался строй. Ощетинившаяся копьями и наглухо зарытая щитами, она представляла собой живую крепостную стену, где каждый «камень» подогнан друг к другу. Стена против волн. Впереди изготовившихся регулярных войск рассыпались копейщики, метатели дротиков, лучники, задачей которых было расстроить плотные ряды врага. Они первыми и начали сражение. Македонские лучники и копейщики довольно легко обратили в бегство плохо обученных пехотинцев первой линии противника, расчистив путь коннице. Александр надел шлем, выхватил меч и тут же прозвучал чистый голос рожка, зовущий к атаке. Плотная масса конницы пришла в движение и уверенно ринулась на персидскую пехоту. Ни разу не воевавшие в своей жизни молодые пехотинцы дрогнули. Не приученные сражаться во взаимодействии друг с другом, не зная твердой дисциплины строя, они держались кучно, пока на них всей массой не обрушились конники, и тогда каждый стал сражаться как мог, борясь в первую очередь за свою жизнь. Стоило одному побежать, как следом устремлялись другие.
Пехота персов на правом фланге была опрокинута первым же ударом. Куда трудней пришлось македонянам на других участках. Парменион и его командиры готовились к натиску. Но как противостоять горному обвалу? Стоило лишь взглянуть на огромную сомкнутую массу конницы противника, и без донесений разведчиков становилось ясно, где персы готовили главный удар. Александр перед битвой отдал лишь одно приказание: «Продержаться!» Продержаться, пока он не сделает свое дело. Но как его исполнить? Привычные к охоте на зверей персидские всадники дрались довольно умело, нигде не разрывая строя, и, в то же время, не сбиваясь в кучу, не мешая друг другу. Они упрямо теснили численно уступающих им фессалийских всадников. Тяжело пришлось пехоте. Противник достался достойный – эллинские наемники. Они были выдвинуты в первые ряды и сражались упорно, спокойно сдерживая закаленную в десятках сражений фалангу. Парменион понял: дело времени - и численный перевес противника сделает свое дело, о чем и сообщил базилевсу. Спасти сражение можно только сокрушив правый фланг противника. Его, Александра, фланг… И он неистовствовал на поле боя, врываясь с бешенством в самую гущу врагов, увлекая за собой соратников. И вчерашние земледельцы, и ремесленники, ставшие ополченцами, ошеломленно пятились и расступались перед этим буйством молодой силы.
Александр сразу же нацелился на главную жизненную точку персидской воинской силы – ставку Дария.
Персидский владыка сначала с удивлением, потом со все более возрастающим беспокойством взирал на приближение македонской конницы, где в середине вала с неумолимостью рока крушил его воинов закованный в броню всадник в пурпурном плаще. Дарий, стоя в колеснице, напряжено всматривался в приближающуюся смертоносную бурю. И страх проник в его душу. Тонкой струйкой просачиваясь в сердце, захолодил его. А затем скачком судорожной волной прошел по жилам и проник в мозг, затуманив его. За годы спокойной и размеренной жизни, сладкого и привычного ощущения всевластия и неуязвимости, Дарий утерял главное качество души – мужественность. И он сделал шаг, решавший судьбу сражения: царь царей ударил плетью возницу, подавая знак к движению.
- Закончить без меня! – крикнул он своим военачальникам и вместе с телохранителями помчался подальше от страшного и непонятного.
Битва, набрав силу, еще железной колесницей катилась вперед, персидская конница на фланге Пармениона продолжала теснить ряды изнемогающих эллинов, центр продолжал сопротивляться фаланге, но незримая струна сражения лопнула. Слух о бегстве Дария пронесся среди войск, и воины дрогнули, попятились. Настроение поменялось в одно мгновение. И вот уже вся огромная человеческая масса устремилась к спасительным горным дорогам и тропинкам. Воинские отряды превратились в толпы напуганных, орущих и ругающихся людей. Оружие и доспехи стали обузой, от которых следовало избавиться, а редкие командиры, пытающиеся остановить бегство, – в помеху еще более досадную, чем противник. Лишь эллинские наемники отступали в боевом порядке. Плечом к плечу, ощетинившись мечами и копьями, отбиваясь от македонян и безжалостно рубя мешающих их движению персов, они уходили в горы. Служба у Дария для них кончилась, оставалось одно – пройти свой анабазис.
Пришельцы с Севера торжествовали полную победу. Сам Александр устремился в погоню за Дарием, но ему досталась лишь его колесница вместе с роскошным щитом и золотым жезлом в придачу.
- Бери их, Александр! - крикнул Гефестион. – Эти знаки царской власти тебе достались по праву!
Но базилевс отмахнулся.
- Этими игрушками я буду заниматься в старости, чтобы навести страх на молодых военачальников. А пока боевой меч мне дороже!
Преследование остатков войск Дария продолжалась до темноты. Вернувшемуся Александру доложили, что кроме обоза победителям достались наложницы Дария.
- За них можно взять большой выкуп, - сказал Парменион.
- Говорят, там первые красавицы Востока, - вставил Филота.
Александр беспечно отмахнулся.
- Окружить их подобающими удобствами и пусть путешествуют с нами до Дамаска, раз они приехали из самой Персиды. А там выдадим их замуж, как и следует благопристойным девушкам.
Друзья посмеялись, отпустив с десяток подобающих шуток.
- Разве ты не хочешь посмотреть на них? – воскликнул Филота.
- Нет, - ответил Александр. – Я хочу искупаться. Я взмылен не меньше моей лошади.
- Базилевс, - откликнулся человек свиты. – В шатре Дария есть купальня.
- Купальня? – удивился Александр. – В шатре? Походный дворец? Что ж, пойдем посмотрим.
Александр с друзьями направился к огромному, куполообразному сооружению, скроенному из темно-красных полотнищ. Раскинувшись на холме, шатер угрюмым исполином взирал на смешливых, оживленно переговаривающихся молодых людей. У входа в низком поклоне застыли слуги, еще вчера кланявшиеся Дарию. Они приподняли полог, пропуская внутрь своих новых господ. Македоняне вошли и смех их оборвался. Прямо с порога они вступили на ярчайшие по краскам и мягкие, как болотный мох, ковры. В глубине, на постаменте, стоял украшенный тонкой резьбой золоченый трон. По бокам его горели светильники на серебряных подставках. Стены шатра были украшены искусными росписями сцен охоты и изображениями птиц и зверей.
Продолжая кланяться, слуги почтительно указали притихшим варварам дальнейший путь. Поднялся боковой полог и они вступили в купальню. Она представляла собой подобие корабля. Борта ее были сделаны из красного дерева с золотыми поручнями. От голубой воды исходил запах цветов.
- Вот как живут истинные цари! – вырвалось у Александра.
Его товарищи с восхищением осматривали многочисленную утварь: тазы, кувшины, гребни – все из золота; флаконы из горного хрусталя, отделанную серебром подставку для ног, инкрустированный бирюзой столик…
Вдруг в тишине раздался смех. Это смеялся Гефестион.
- Что тебя развеселило? – спросил Александр.
- Я вспомнил, как ты собирался в поход. Ты, базилевс, продал все, что можно продать и все равно остался должен 20 талантов. Тогда Бердикка спросил тебя: «Ты все потратил для снаряжения воинов, что же ты оставляешь себе?» И ты ответил…
- Надежду! – подхватил Бердикка.
- И вот надежда обернулась золотом и всем этим великолепием!
- Теперь пусть Дарий купается в надеждах! – ответил Александр смеясь…»
       
В дверь постучали. Вошел слуга.
- Ваш ужин, экселенц.
- Поставь, мне надо закончить работу.
Слуга поставил поднос на стол и вышел.
Он отложил свое сочинение об Александре и посмотрел на еду. Вино, лепешка, кусочки жареного мяса, оливки… Все как всегда. Жизнь налажена и слуга знает время, когда подавать ужин, завтрак и обед. И так год за годом. Неужели он родился, чтобы сделать карьеру, съесть положенное количество пищи и умереть от старости с сознанием выполненного долга? Но вот перед ним свитки с описанием великого похода. Сколько людей вошло в анналы благодаря Александру! А ведь многие из них роптали за то, что их вырвали из спокойного течения жизни. Но те, кто остался дома исчезли из памяти потомков, а о об ушедших в поход помнят, о них пишут и говорят. Лишь обернувшись на прожитое, человек способен верно оценить случившиеся с ним. Вот только поправить уже ничего не может. Даже боги не в силах повернуть время вспять. Они могут только предвидеть будущее и сделать так, чтобы сбылись их желания в подступающем грядущем… Интересно, всегда ли им это удается? Нет, конечно. На одну божественную волю приходится другая воля, а на всех них падает тень всесильного рока, перед которым бессильны все имеющие сознание… Так что же в таком случае может один человек? Чтобы понять, надо написать историю одного человека, хотя бы Александра из Македонии. Если просто читать о сражениях, пробегать глазами названия покоренных земель и городов, - понять не удастся. Нужно писать о нем так, будто не знаешь, что будет дальше, и всматриваться в разворачивающиеся события, и тогда в каком-нибудь месте выступит нечто, скрываемое завесой времени и загроможденное всевозможными событиями. И останется только понять это нечто…
Человек за письменным столом вздохнул и отложил стило. Пора ужинать…




       Повествование 8. И с х о д
       
       1

 Слухи о новоявленном пророке, не побоявшемся прогнать торговцев из храма, обошли весь Город. В гостиных дворах, на базарах, в лавках, у ворот домов до позднего вечера можно было услышать пересуды, переходящие нередко в жаркие споры. Одни называли странствующего проповедника лжецом и мошенником, другие склонялись к тому, чтобы признать за ним силу правды. Нашлось несколько человек, называвших его пророком, пришедшим сбросить иго римлян и установить царство Вечной Справедливости. Любопытствующие с нетерпением ждали следующего дня, чтобы присмотреться и послушать странного незнакомца.
Ждали утра и слуги Храма. Ждали, и думали, как поступить?
«Бесчинство в молитвенном доме показывает, что это просто сумасшедший, - говорили одни. – Его нужно схватить и наказать!»
«Нет, - отвечали более хладнокровные, - рано. Нельзя показывать, будто мы боимся какого-то бродягу. Нужно сперва развенчать его. Лжепророк должен быть раздавлен на глазах толпы».
С сонной безоглядностью промелькнула ночь. Солнце устремилось к зениту. Учитель с учениками вновь с надеждой перешагнул городскую черту.

       
       2
       

Несколько стариков с раннего утра сидели у городских ворот за неторопливой беседой. Они-то первыми приметили приближающихся странников. Когда странники вошли в город, вокруг них стала собираться толпа зевак.
Учитель шел молча, ни на кого не глядя. Все таким же отрешенным взошел он на ступени молитвенного дома и остановился перед запертыми дверьми. Так стоял он некоторое время, будто ожидая, что под его взглядом тяжелые створы со скрипом покорно распахнутся. Но ожидание было напрасным. Из боковой дверцы вышел служитель и недобро посмотрел на проповедника. Взгляды их скрестились словно клинки. Учитель понял, что двери перед ним не откроются. Он обернулся к толпе и сказал с горькой усмешкой:
- Врата храма не есть еще врата рая. Люди! – выкрикнул он. – Разве должно быть так? Дом молитвы не лавка менялы, чтоб открываться и закрываться по прихоти владельца!
Собравшиеся откликнулись одобрительным гулом. Фарисеи вышли вперед, полные возмущения и злости.
- От какой власти ты говоришь, и кто дал тебе власть такую, что вчера в храме ты поступил по-своему?
Иуда осознал: схватка началась, и будет она не такой как в деревнях. Он оглянулся, словно ища путь к отступлению. Кругом колыхались плотной изгородью тела. Разморенные, потные, жаждущие схватки люди, не ведающие чью сторону примут сегодня, а чью завтра. А спор разгорался и все больше пугал его своей ожесточенностью. Он слушал, как Учитель самонадеянно обличал слуг Храма, как те вопили от неслыханных дерзостей. Слушал, как искушали Учителя хитрыми вопросами. И обрадовался смеху, что раздался вокруг, когда Учитель ловко ответил на загадку с динарием. И опять сердце его сжалось, когда фарисеи закричали:
- Это же мошенник! Все его ответы двусмысленны! Так кто же ты?
И ответ был столь же непонятен книжникам:
- Я сын человеческий.
Иуда потел в толпе, жил ее настроением, пропитывался ее силой. И сила та была какой-то мутной, неясной. И крикни сейчас фарисеи: «Взять его!» И толпа схватит проповедника. И крикни сейчас Учитель: «Взять этих гиен!» И толпа скрутит фарисеев и пойдет за Учителем до конца… куда он укажет.
«Ну же! - молил его Иуда. – Сделай это первым».
Шум разросся до размеров бури. Вот-вот могла сверкнуть молния и грянуть оглушающий гром. В нескольких местах даже подрались. Оскорбленные книжники вопя, грозили проповеднику всеми карами, что могли придумать. Учитель не стал более говорить, и сошел со ступень храма к своим ученикам. Они любовались им. Только Иуда прошептал, беспокойно оглядываясь: «Имеющих силу не переспоришь». Но в особенном восторге пребывали Иаков, успевший подраться, да Иоанн.
- Сейчас я воочию увидел, как Давид повергал Голиафа! – кричал Иоанн, переполненный чувствами.
- Пойдемте отсюда, - хмуро потребовал Учитель, отирая лоб.
Раззадоренные, распаленные ученики повалили вслед за ним. К ним присоединилась и толпа зевак.
- Вот как получилось! – громко сказал Учитель. – На Моисеевы скрижали сели фарисеи и книжники. Крепко сели! И собирают урожай, как селянин со своего поля. Не будьте такими! Связывают они людей бременем тяжелым и говорят, что это и есть путь к Богу. И если кто спотыкается, не в силах нести бремя, они, мол, готовы заступиться из человеколюбия. А сами и мизинцем не двинут. Но куда больше они любят приветствия, и чтобы люди звали их: Равви! Равви! И вы меня так называете, но никогда впредь не называйте ни меня, ни себя, ни кого-нибудь другого Учителем. Ибо вы – братья! И у каждого есть свой наставник – душа. Слышите меня?
- Слышим! – хором ответствовали ученики.
И Учитель пошел дальше в сумрачной задумчивости, пока его не окликнули.
- Смотрите, вон Храм Израиля! Мы так и не попали в него.
Учитель бросил быстрый взгляд на серую громаду, возвышающуюся над городом. Окна-бойницы пристально следили за жизнью горожан, и что за дух витал внутри тех стен – непонятно!
- Уверен: камня на камне не останется от силы его, - предрек Учитель, - как и от любого гнезда лжи и лицемерия.
Хмурый Храм промолчал, но запомнил и принял вызов.


       3

       
Шимон со смущением выслушал речи Учителя, произнесенные на ступенях синагоги. Он, ученик, не был уверен в том, что говорил Учитель.
На обратном пути Шимон переговорил об этом с Иоанном. Тот объяснил:
- Кому мы нужны?
- Мы? Наверное, никому.
- Верно. А вот Бог нужен всем.
- И что?
- Не понял? - то ли спросил, то ли утвердительно произнес Иоанн. – Мы будем нужны всем, если понесем слово Божие. У Господа на земле должны быть уста. Господь выбрал нашего Учителя. На нем его печать. Так кто он?
- Сын… божий.
- Верно. Но так сказать можно посвященным, иначе книжники обвинят в богохульстве. А Учитель не хочет схватки. Пока... Он ищет избранных. Тех, кто будет строить Новое царство. Тому, кто замыслил строительство, нужны каменщики, камнетесы, плотники… И ему для Царства тоже нужны свои камнетесы. Особые, проверенные… А в число избранных попадут те, кто поверит в него и в его Слово без принуждения чудом. Это слова Учителя нашего. Он сказал: «Вера истинно крепка без принуждения чудом». И Иоанн вздохнул.
Шимон знал, как Иоанн хотел видеть чудо.
Неизбежность предстоящего нового Царства ученикам стала казаться столь очевидной, что Шимон попросил звать его впредь Кифой, как назвал его Учитель.
- Наверное, новое имя угодно Богу, - сказал он. И, поразмыслив, добавил:
- Раз я «камень», то тот, который будет заложен в основание Нового Царства. А значит быть мне первому у престола Отца небесного. Какое доверие!
Иоанна от этих слов передернуло.
- Рано загадываешь. Я первый провозгласил Учителя Мессией, первый в нем уверился, а ты молчал!
- А я вторым был, - откликнулся Иаков.
Шимон только хмыкнул.
- Ну что ж, - тонким от волнения голосом произнес Иоанн, - давайте спросим у Него.
Трое учеников нагнали Учителя, и Иоанн обратился к нему:
 - Спор у нас вышел, разреши его.
Учитель повернулся к ним и мечтательность в его глазах исчезла, как только он прислушался к словам Иоанна.
- Когда придет победа нашего дела, скажи, кто первый из нас будет в Царстве Твоем? Кому воздастся больше?
Лицо Учителя потемнело.
- Опять вы за свое!
Взгляд его упал на проходящих невдалеке селянина с мальчиком. Он указал на ребенка.
- Вот он будет первым в том царстве, - сказал Учитель, пронзая учеников взглядом своих сузившихся в гневе глаз. – Войти туда можно будет лишь с чистыми помыслами и ясной душой, как у этого ребенка. И если вы не будете как дети, то не войдете… Горе миру от соблазнов, но двойное горе тому человеку, через которого соблазн приходит.
Шимон и Иоанн опустили головы.
Мальчик заметил внимание взрослых. Он уходил, то и дело оборачиваясь и улыбаясь. Учитель в ответ тоже улыбнулся.
- Да будет так, - молвил он.

       4


Странники спешили вернуться в приветливый дом Ламаха до захода. День прошел в разговорах и спорах на рынке и улицах. Они охрипли и оглохли от криков. Теперь им хотелось покоя. Ученики в предвкушении трапезы и отдыха шли легко и бодро, с охотой шутили и смеялись. Учитель же весь путь брел, уйдя в свои мысли, и не видели ученики, что он озабочен чем-то. Не веселилась идущая сзади Мариам. Ее обуял страх, мелкий, липкий, нервный. Она была в толпе вместе со всеми, и стихия раскрасневшихся лиц, тяжелого дыхания и сиплых выкриков произвела на нее совсем другое впечатление. Она не верила толпе, может оттого, что совсем недавно такие же люди под влиянием одних слов готовы были с ненавистью растерзать ее, а затем из-за нескольких других слов ее оставили.
 Гостей уже ждали. Почти все было готово к ужину, и ученики, воздавая хвалу сей обители, направились в свою часть дома. Марифа же шепнула гостю, что его ждут во внутренних покоях.
Там сидел Никоиф. Поздоровавшись, он произнес:
- Может, тебя удивляет мое внимание к тебе?
- Нет. Значит, тебе это интересно.
- Ты прав. Не стоит удивляться моему интересу. Только на этот раз я пришел не только расспрашивать. Я хочу кое-что сообщить. Но тебе нет нужды разговаривать со мной стоя.
Гость прошел и сел на прежнее место. Никоиф заметил это.
- Как быстро человек привыкает ко всему… и к своему месту, и к другим людям. Неужели возможно так же приучить людей к добру, если освободить их от необходимости лгать и спасаться злом?… Но вот что я хотел сказать, - не дожидаясь ответа начал Никоиф. Умное, открытое лицо его выглядело спокойным. - Я рассказал кое-что из твоего учения друзьям. Отношение было разным. Одни целиком его отвергли, другие кое-что приняли. И мне подумалось: как трудно будет объединить всех под крылом одного учения… добровольно. Ведь всяк понимает добро и зло по-своему. Священники грозят карой за грехи, люди боятся этого. Но грешат! Или с помощью искусного построения слов убеждают себя и других, что дела их безгрешны. Я в своей жизни выслушал много книжников и убедился: сколько верующих, столько и толкователей Закона. А Законы уж куда как подробны… Послушай, а ты уверен в своих учениках? В том, что они все понимают, как должно?
Гость ответил не сразу. Помолчал. Потом сказал:
- Я верю, что идущий осилит дорогу. Нередко самое трудное – преодолеть себя, ибо все внутри прикипело, а душа свыклась. Но усилия вознаградятся сторицей, и они это знают, и хотят совершить свой духовный подвиг. Но если даже кто-то не вынесет бремени пути и тяжести борьбы с собой, поражение одного станет предостережением для других.
- А ты снисходителен. Обычно проповедники нетерпимы. Скажи: почему ты уверен в своем праве учить других?
- Прежде чем проповедовать я много размышлял, что есть истинное Добро. Откуда берется Зло, если оно противно божественной природе человека? Что есть лицемерие? Кому оно служит щитом от скрываемой внутри лжи и зачем? С чем мы приходим в мир и с чем должны покинуть его? Видишь, сколько вопросов я себе задал.
Он обхватил чашу с вином, словно грея ее, и медленно отпил.
- Мой путь начинался так же, как у других юношей. Я решил учиться, думая, что ответы на все эти вопросы уже записаны в толстых книгах. Я пошел к равви, и вместе с другими учениками учил Закон. Нам давали свиток и заставляли твердить строки хором до тех пор, пока они не запоминались наизусть. Я был прилежным учеником, да и память моя была крепка. Год за годом я успешно продвигался к цели – выучить Закон наизусть. Но чем больше я общался с равви, тем больше убеждался в том, что знание Закона не сделали его честнее, добрее, умнее… Он как водопад извергал потоки слов, не в силах вслушаться в их суть. Он говорил о душах других, засушив свою! Я ушел к другому учителю. Затем к следующему. Но нигде не находил искомое. Тогда я стал сам искать ответы. По примеру подвижников ушел в пустыню, чтобы остаться одному и наедине с Богом. Меня мучили сомнения и соблазны молодого духа. Однако я прошел свой путь. И открылось мне то, что я ныне проповедую.
- Чтобы люди были добрыми?
Гость вдруг улыбнулся.
- Я понимаю, что жизнь - не луг, а люди не бабочки, порхающие среди цветов.
Он замолк на несколько мгновений, затем, будто ища слова, неспешно начал говорить вновь:
- Говорят: у Творца был замысел. Адам и Ева его разрушили. Они обрели свободу воли до того, как оказались готовыми к этому. И Творец отказался от своего творения. Люди остались без руля и паруса и долго блуждали в потемках. Но потом Творец нашел путь восстановить первоначальный замысел, сохранив обретенную свободу воли Человека. Все так. Мы это знаем и о том проповедуем. Но что получается? А то, что раньше, до грехопадения, Бог готов был опекать Человека, но теперь люди должны сами пойти навстречу Богу, иначе Творец окончательно отступит от людей. Но требуется некто, кто напомнил бы людям, по какой дороге идти. Это просто, ибо путь указан самим Богом, и сложно, потому что земное застилает глаза даже тем, кто посвятил себя служению небесному.
- Как же укрыться от дел земных? Людям надо пахать и сеять каждодневно, бороться с врагами. Земные вопросы надо разрешать, чтобы нашим детям и внукам жилось легче. Вот о чем мы думаем и спорим меж собой. Среди моих друзей есть человек, считающий, что нашему народу надо взять достижения северян. Он говорит: «Нам надо взять ум римлян и сохранить нашу душу». Когда он выслушал мое переложение твоих мыслей, то воскликнул: «Может нам это и надо, - сочетать культуру эллинов, что объяла весь мир, с нашей верой в единого, всемирного Бога? И тогда мы получим самую великую империю. Более великую, чем была у Александра Македонского и есть сейчас у римлян, потому что она будет универсальной и законченной!»
- Я далек от мечтаний соединить земную власть и власть Бога. Предпочел бы учить людей властвовать над своими душами.
- Оттого для тебя нет государств, нет политики. Ты выше всего этого. Что ж, - молвил Никоиф, – у тебя и впрямь свое. Такая проповедь по плечу пророку… А в Синедрионе говорят о тебе, как о человеке чуть ли не мечтающем подбить народ на бунт и обрести царство, где бы ты первенствовал.
Гость с безмерным удивлением взглянул на собеседника.
- Это неправда.
- Значит, тебя всерьез стали бояться. Надеюсь, те разговоры - пустое. Совет Синедриона не станет прибегать к мерам большим, чем приказать покинуть Город. Скоро пасха, и Синедриону не нужны сложности. Отсюда мой совет: будет лучше, если ты покинешь город до наступления праздника.
Гость молчал.
Никоиф все тем же дружеским тоном, стараясь голосом смягчить неприятные слова, добавил:
- И еще… Прости, но теперь я не могу больше предоставлять вам кров здесь.
Гость приложил руку в знак признательности.
- Спасибо за все, - произнес он.
- Пусть утром, когда вы покинете дом, ваши стопы направятся в противоположную от Города сторону. А теперь прощай. Мне надо в Синедрион.
Гость встал и поклонился.

       
       Отступление пятое

       Прыжок третий: Египет
«Войску оставалось до цели считанные дни: пройти жарким пустынным берегом вдоль моря, и тогда должны были показаться тучные земли дельты Нила.
Огромная змея из многих тысяч воинов безостановочно ползла по красно-желтой земле и, казалось, все окрест боялись ее смертоносных зубов. Лишь гарнизон города Газа вознамерился бросить вызов судьбе и отказался открыть ворота.
Как только разведчики принесли эту весть, Александр немедля поскакал вперед самолично оценить оборонительные возможности крепости. Он увидел примерно то, что и ожидал увидеть. Стены из песчаника в два человеческих роста с округлыми приземистыми башенками по углам и нешироким рвом не смогли бы долго выдержать ударов осадных машин. Но ради быстроты марша их оставили в Финикии. Ждать осадную технику надо было дней десять. Александр не мог позволить себе терять столько времени из-за никчемной преграды.
Он медленно объезжал укрепления на своем Буцефале, высматривая слабые места. По пурпурному плащу на его плечах защитники догадались, кто перед ними и что-то закричали со стен. Александр продолжал путь, не обращая на врагов внимание. Крики разом стихли, как только среди них появился пожилой, но еще крепкий мужчина с суровым, почерневшим от солнца лицом. То был Бетис, начальник гарнизона. Он принес присягу Дарию и готов был сдержать ее еще и потому, что уже наслушался вестей об изменах в Сирии и Финикии. Там города и крепости сдавались без боя. Он твердо знал одно: мир держится на служении заведенному порядку. Иначе хаос. Не только подданные будут предавать своих правителей, но и дети – родителей, брат – брата. В свое время ему дали восемьсот воинов, власть, почет и достаток и он все это благодарно принял в обмен на такой вот день, когда враг приблизится к стенам Газы, и надо будет дать ему достойный отпор.
Александр остановился, не удостоив взглядом нового человека на стене.
- За тем холмом разобьем основной лагерь, - обратился он к командирам. – Он скроет нас. А отсюда начнем приступ. Чтобы отвлечь внимание, поставим на другой стороне осадную башню…
В тот же день, пока часть воинов обустраивала лагерь, другие начали постройку осадной башни из сборных материалов возимых в обозе. Работа шла непрерывно. Каждые три часа уставших сменяли. Когда не хватило дерева, Александр без колебаний приказал разломать часть повозок. К утру башня была готова и поставлена на колеса.
Македоняне встретили новый день с безмятежным отдохновением. Уставшие от многодневного марша, они были рады короткой передышке. Кто спал, кто играл в кости, кто приводил в порядок одежду… Оружие и доспехи оставили в шатрах и палатках. Лишь дозорные несли службу, косясь на отдыхающих в тени сотоварищей.
За поведением врагов внимательно наблюдали со стен крепости. Зоркие глаза Бетиса отметили царящую в стане врага беспечность. Еще бы! Разве могли всерьез опасаться маленького гарнизона те, кто заставил бежать войско самого Дария. Что ж, Бетис был готов попытать счастья, не дожидаясь подобно овце, окончания приготовлений врагов.
Вскоре дозорные македонян увидели, как отворились ворота и из крепости повалили люди. Но все равно они не сразу протрубили тревогу. Откуда было взяться угрозе в этих местах и тем более со стороны маленького гарнизона? Им подумалось, что это депутация устрашенных жителей с просьбой о милостивых условиях сдачи. Однако число конных и пеших росло, и вот на солнце сверкнули обнаженные мечи, и только тогда тревожно взревели трубы. Александр выскочил из своего шатра без доспехов, с одним мечом в руке. Следом - Гефестион с его шлемом и щитом.
- Некогда, - отмахнулся Александр на бегу.
Но Гефестион не отставал.
- Александр, не стоит рисковать в ничтожном бою! – крикнул он. – Возьми щит! Не гневи богиню судьбы!
Чтобы ему не досаждали, Александр схватил щит и ринулся навстречу врагу. Гефестион бежал рядом.
Александр спешил потому, что увидел, как удачно действуют нападающие Перебив дозорных, они подожгли башню. Александр ринулся в обход, стараясь зайти вдоль стены. За ним побежала часть воинов. Отряд противника немедля повернул им навстречу. Две волны сшиблись лоб в лоб.
Бетис наблюдал за ходом вылазки со стены. Он сразу догадался, кто тот молодой воин, что так искусно сражается, одновременно отдавая приказания…
- Ютиб, - подозвал он одного из воинов. – Я знаю, какой ты хороший лучник. Порази мне человека с красно-серебристым щитом.
Аравиец снял со спины лук и стал тщательно целиться.
- Так-так, - приговаривал Бетис, все больше волнуясь, - не спеши. Надо попасть с первой попытки.
Ютиб выпустил стрелу. Описав дугу, она легла точно в цель. Бетис видел, как покачнулся предводитель яванов, как бросились к нему приближенные. Но он позволил подойти только одному, который вынул стрелу. И вновь неугомонный вождь устремился в бой. Но вдруг его ноги подкосились и он упал лицом в землю. Воины окружили тело плотным кольцом и понесли его подальше от боя.
- Молодец, Ютиб. Ты выиграл сражение! – вскричал Бетис. – Бейте отбой!
Гулко забили барабаны и защитники Газы проворно укрылись за ее стенами.

       ______

Однако рана Александра была не смертельна. С помощью лекарей пробитый бок понемногу заживал.
- Зачем ты рискуешь в бою? – спросил его раздраженный Гефестион.
- Только в сражении я могу доказать богам, что достоин быть их избранником, - ответил Александр. – И тогда мне дано будет дожить до старости, - добавил он с улыбкой.
Гефестион тоже хорошо знал творения Гомера и потому больше не задавал этого вопроса. Зато в бою стал внимательнее следить за тем, что происходит вокруг базилевса, всегда готовый прикрыть Александра. И боги порой нуждаются в помощи…
Пока базилевс лечился, из Тира привезли осадные машины и началась подготовка к штурму по всем правилам. Сила неумолимо брала верх над горячечным мужеством. И наконец, после вереницы нудных дней Александр услышал шум обвала. Он ту же привстал с ложа, словно зверь почуявший добычу. В шатер вбежал Гефестион.
- Стена рухнула! Таксис Кратера идет на штурм!
- Я с ними, - твердо сказал Александр и стал одевать панцирь.
- Ты же еще не выздоровел, - попытался урезонить Гефестион. – Хватит с тебя одной раны.
- Я должен самолично покарать город, укравший у меня столько времени.
Когда подоспела царская свита, в провале уже вовсю бурлила битва. Защитники храбро и умело обороняли брешь, используя ее небольшую ширину, где не мог развернуться строй нападавших. Но усилия гарнизона были обречены. Македоняне и эллины лезли волна за волной, а павших защитников некому было заменять. Появление Александра придало нападавшим новые силы. Раздался крик сотен ртов, и македоняне еще раз дружно нажав на врага, сломали его строй.
Как только цепь обороняющихся лопнула, ими овладело отчаяние. Воины превратились в беглецов, ищущих спасения. Только горстка людей во главе с Бетисом продолжала отчаянно отбиваться, не надеясь уже ни на что.
Александр быстро взобрался на пролом, усеянный телами убитых. Он хотел спуститься одним прыжком, но поскользнулся на кровавой луже и упал на камни. Александр тут же вскочил, покраснев оттого, что его неловкость видели воины. Одно колено было разбито и по икре сочилась кровь.
- О боги! Клянусь, что покараю этот ничтожный город за две мои раны вдвойне! – вскричал Александр.
Он спустился вниз, когда с людьми Бетиса было покончено, а сам Бетис, израненный, лежал у ног победителей. Александру указали на него, как на начальника города. Хмуро всматривался Александр в лицо человека, принесшего ему столько хлопот. Он ожидал найти в этом лице страх, надежду на пощаду, а встретил твердый взгляд карих глаз, словно говоривших: вас было слишком много, а то бы…
- Хочешь пощады? – все же спросил Александр.
Бетис отвернулся. Александр вскипел от этой дерзости.
- Тогда умирай. Но я не дам тебе сделать это достойно.
С его губ сорвался страшный, неэллинский приказ. Уздечкой Бетису связали ноги и привязали их к колеснице. Возничий гикнул, пара лошадей рванулась с места, и Бетис отправился в свой последний земной путь…
- Мой род идет от Ахиллеса, - сказал Александр Гефестиону, провожая колесницу взглядом, - и я лишь повторяю деяние своего предка.
Путь в Египет был открыт.

       ______


Древняя страна фараонов сдалась Александру без боя. Пройдя пустыню вдоль моря, македонское войско вышло в долину Нила у крепости Пелузий. Готовые штурмовать город воины с удивлением увидели на ее стенах… македонян! То были воины с кораблей, плывших к Нилу из Тира. Пелузий сдался флоту без сопротивления. Александр отблагодарил жителей тем, что щедро расплатился серебром за доставленную провизию и воду. Не задерживаясь, войско и флот двинулись к столице Египта Мемфису, резиденции персидского сатрапа.
После зноя песков идти, а тем более плыть по Нилу, для воинов было почти наслаждением. Все являло собой диковинку: и гибкие пальмы, так непохожие на обычные деревья своей кроной, и удивительные животные, вроде длинного, зубастого, зеленого гада, и птицы с ярким оперением, иные из которых могли кричать человеческими голосами, и люди с кожей цвета обожженной глины, и сложенные из исполинских каменных глыб громады храмов, столь отличные от легких эллинских… Многое было не похоже на то, что они видели в Элладе, Сирии или Финикии, не говоря уже о родной Македонии. Сколько оказывается вокруг стран и народов, в чем-то сходных и столь разнящихся между собой! Казалось, даже солнце здесь было свое. Разве сравнишь мягкое, а порой холодное светило Македонии с этой испепеляющей жаровней? А разве сравнимо бледно-голубое с тихо плывущими облаками небо Македонии с этим, будто окрашенным ярко синим небосводом, почти не знающим облаков, а значит и дождя? Воины шли вперед через многочисленные селения и жители со страхом кланялись им, безропотно отдавая все, что бы они не просили, даже не торгуясь. Нет, ни македоняне, ни эллины не стали бы кланяться чужеземцам, кто бы те ни были!
В Мемфисе македонян ждала самая роскошная встреча из когда-либо им устроенных. Еще за городом войско встретила депутация во главе с самим сатрапом Египта Мазаком. Его окружали высшие жрецы всех главных храмов страны. Носильщики несли богатые дары из золотой и серебряной посуды – чаши дружбы и забвения обид. А когда вперед выехал Александр, все пали перед ним на колени, воткнув носы в землю. Командиры едва сдерживались, чтобы не рассмеяться. В самом городе воинов ждало обильное угощение – мясо на вертелах, вино в огромных сосудах, горы лепешек и невиданных на севере плодов. На площадях в честь победителей били в барабаны и разносились мелодичные звуки флейт. Что и говорить: хороша такая война!
Жрецы коленопреклоненно просили базилевса принять посвящение в правители Египта. Александр с удовольствием согласился следовать обычаям незнакомой страны, чтобы прочувствовать церемонию коронации фараонов.
На родине она была достаточно проста: сначала базилевса выкликали на войсковом сборе, затем следовали жертвоприношения и пир во дворце до утра. В Мемфисе торжества в сочетании с каждодневными церемониями длились три дня. Жертвоприношения в присутствии всего высшего жречества сменялись процессиями, в которых участвовали сотни юношей и девушек, облаченных в сшитые для этого случая одежды. В храме Птаха на Александра возложили старинную корону фараонов и поднесли символ власти – жезл, увенчанный олицетворением мудрости, - змеей.
По окончании церемонии Александр приказал организовать ответный пир уже по македонским обычаям. Приглашенные египетские жрецы с бесстрастными лицами наблюдали за нестесненным весельем варваров. В празднествах чужеземцев не было той размеренной торжественности и сосредоточенности, что придает царской власти покров таинственности и значительности. Жрецы взирали на смеющихся, пьющих, поющих вместе со своим предводителем македонян, как мудрые отцы на взрослых сыновей, не доигравших свои детские игры. Они знали: терпение – лучший воспитатель, а время – лучший в мире камнетес. И бурная весной река становится плавной и податливой веслам летом.
Лучшие воины состязались в метании копий и дротиков. Многочисленные гости из местной знати восседали за низкими столиками с кушаньями и вином в тени деревьев, присматриваясь к новым хозяевам страны. Копья одно за другим прочерчивали след в синеве неба и зло вонзались в деревянные столбы. Глаза жрецов задумчиво провожали их полет.
Александр был весел, возбужден и вопреки своей всегдашней воздержанности то и дело прикладывался к чаше с вином. Египет понравился ему мощью пирамид и храмов, упорядоченностью управления, исполнительностью чиновников. Все требования и просьбы македонян выполнялись без суеты, но быстро и четко. Требуемое, будь то продовольствие или речные суда, никогда не вызвало нареканий за качество. За всем этим ощущался тысячелетний опыт египетских царств.
В конце празднества выступил хор девушек с торжественным гимном в честь нового фараона. Александр, отложив чашу с вином, с интересом вслушивался в звуки песни. Один из жрецов, склонившись в почтительном полупоклоне, переводил. Александр обратил внимание на строки начинающие и оканчивающие гимн:
       «О, ты Бог, рожденный женщиной от солнцеликого Аммона!»
- Не слишком ли превозносит меня ваш рапсод? – спросил Александр.
- Нет, - отвечал жрец, - это то, что поведали боги своим слугам на земле.
Александр внимательно посмотрел на египтянина. Восхваления на Востоке обычное явление, и он уже не раз слушал их из уст бывших вассалов персидского царя, поменявших прежнюю зависимость на новую.
- И почтение к чужеземцу-завоевателю тому доказательство? – с усмешкой спросил Александр, не удержавшись.
Жрец обернулся и что-то прокричал на своем гортанном языке. Из толпы вышел старик в жреческом одеянии и, низко поклонившись, принялся с чувством о чем-то говорить, обращаясь к Александру. Базилевсу перевели: старик рассказывает об оракуле из оазиса Сува – самом почитаемом в землях Египта, которому явилось божественное видение. Во сне спустившийся с небес сокол сообщил ему, что пришелец с Востока рожден Богом Солнца.
- Как мне отнестись к сказанному? – обратился Александр к Гефестиону.
Тот пожал плечами.
- Выглядит, как обычная лесть. Можно посмеяться и забыть… Не знаю… Хотя… Лесть старше царей, но и правда не моложе. Зачем жрецам льстить до богохульства, когда они и так от тебя получили все возможное? Прикажи проверить: так ли хорош оракул из Сувы, как о нем отзываются жрецы?
Александр долго обдумывал услышанное. И, наконец, принял решение. Он отдал приказ собрать сведения у местных эллинов. Греческие торговцы из Навратиса подтвердили силу и почетность оракула, сравнив его с дельфийским. Когда ответ доложили Александру, он удовлетворенно кивнул. Упоминание о дельфийском оракуле было особенно приятным. Перед началом персидского похода Александр отправился в Дельфы, дабы получить прорицание. Он прибыл туда в разгар храмовой церемонии и пифия стала просить отсрочки до ее окончания. Всегда покладистый в таких делах Александр на этот раз заупрямился. Он бесцеремонно схватил прорицательницу за руку и увлек ее к храму. «Ты так быстр, что тебя не удержать!» - воскликнула пифия. Александр остановился, задумался, а затем рассмеялся и выпустил локоть жрицы. «Спасибо. Этого прорицания с меня довольно».
За ужином, когда было выпито уже немало, Клит, стоявший как начальник стражи рядом с Александром, вспомнил о словах египетского жреца и пересказал их друзьям.
- Он объявил нашего базилевса сыном бога и тем украл его у нас! – смеясь, заключил Клит.
- Не иначе наш Александр скоро начнет творить чудеса, - поддержал его с другого конца стола Филота. – Это будет очень кстати во время похода – не надо будет заботиться о продовольствии - сын бога обеспечит нас всем необходимым обратясь с молитвой к Небу.
Александр покраснел как мальчик, но смолчал. Зато не собирался молчать Гефестион.
- Не будем так говорить о том, что связано с богами. Если жрец льстил, то его слова легко проверить. Лучше съездить к оракулу и узнать все из первых уст.
- Неужели ты считаешь, что отец Александра и вправду не имеет отношения к рождению своего сына? – все еще пытался шутить Филота, но, несмотря на винные пары, окружающие почувствовали, сколь крива тропинка, на которую вступили Филота с Клитом.
- А почему бы нам и вправду не съездить к прорицателю, - примирительно заметил Птолемей. – Скоро мы покинем Египет и, как знать, может быть уже никогда не попадем сюда. Почему бы не узнать об этой стране побольше?
- Я помню, что Аристотель высоко отзывался о своем учителе Платоне, а Платон – о учености египетских жрецов, - отозвался Бердикка.
И друзья закивали в ответ. Как не скучно им было на занятиях мудрого эллина, но, следуя примеру Александра, сидели они там тихо и слушали внимательно.
- Что скажешь, Александр? – спросил Кратер. - Я готов еще раз прогуляться по пустыне.
Александр помолчал, продолжая хмуриться. Затем обвел всех взглядом и произнес тихо:
- Я беру тысячу воинов, Гефестиона, Кратера и Птолемея. Выступаем послезавтра.
…Лишь на шестой день добрался отряд до оазиса в сердце Ливийской пустыни. Это мог быть последний поход Александра. Мощная песчаная буря накрыла их на третий день пути. Непривычные к песчаному смерчу македоняне наверняка погибли, если бы не египтяне-проводники. Они показали, как укутываться покрывалами, чтобы песок не забивал гортань и нос, они учили пить воду, чтобы пот не превратил человека в соляной столп, они же откопали людей из-под песка и повели их дальше к горизонту, который был как две капли похож на другие три стороны света.
- Боги устроили тебе проверку, - предположил Гефестион.
- И мы ее выдержали, раз живы, - ответил Александр.
На седьмой день измученные путники увидели пальмы оазиса и прямоугольный храм святилища…
Чтобы войти к прорицателю, надо было пройти обряд очищения. Александра вымыли, умастили тело мазями, постригли волосы и облачили в белый хитон. Перед тем как войти в двери храма, он прошел меж двух небольших костров, чей жертвенный дым уносил с человека все нечистое и суетное.
И вот час настал. Отворились двери храма и Александр с Гефестионом вступили в черный проем святилища.
В просторном зале его встретил старик, как и все египетские жрецы обритый наголо, чья пергаментная кожа почти сливалась с полумраком помещения, и лишь белые одеяния зримо и четко выделяли его среди царства застылых изваяний странных богов.
Пришельцы и жрец поклонились друг другу. Прорицатель и правитель македонян и эллинов были здесь равны между собой. Оба отмечены печатью божественного благоволения. Обоим было доступно то, что не могли сделать простые смертные, – одному творить историю, другому – предвидеть ее ход.
- Зачем ты проделал такой длинный путь к нашей обители? – спросил жрец по-гречески.
- Я наслышан о пророческом даре, которым наградили это место боги. Если они охотно отвечают вам, то попросите, чтобы они ответили и мне.
- Спрашивай, - согласился жрец. – Ты наш освободитель и потому - друг богов страны Нила! Тебе не оказали сопротивления, потому что нам было видение – чрез тебя Египет вновь станет независимым и процветающим. Но и это не все: боги сделали тебя орудием своего замысла. Потому, спрашивай!
Александр и Гефестион переглянулись. Надежды жрецов на независимость были тщетны. Но не стоило переубеждать их прямо здесь и сейчас.
- Я хочу узнать, - заговорил Александр, - наказаны ли все убийцы моего отца? А также хочу узнать: достигну ли я своей заветной цели?
Жрец с полупоклоном отступил на шаг. Повернулся и подошел к алтарю. Сквозь полумрак проступали лики человеко-зверей. Они не смотрели на людей, погруженные в свою жизнь. Но то было обманчивое впечатление. Земные дела их интересовали не меньше, чем небесные.
Жрец пал ниц и замер.
Мерцали язычки пламени в светильниках. Сумрак зала, казалось, скрывал нечто осязаемое, затаенное, внимательное ко всему происходящему сейчас, хотя люди с птичьими и звериными головами отрешенно продолжали свой нескончаемый путь.
Глаза Александра, обежав своды залы, вновь остановились на распростертом жреце. Вот спина прорицателя дрогнула, жрец разогнулся, и его лицо обратилось к пришельцу. Александр с трудом удержался от восклицания. Перед ним стоял будто другой человек. Лицо у него побелело, почти скрыв смуглость кожи, глаза расширились и смотрели в пространство, ничего не видя пред собой. Так смотрят убитые. Его белые одежды ниспадали так свободно, как если бы под ними отсутствовало тело. Губы у жреца не шевельнулись, но в тишине раздались громкие, размеренные слова:
- Великий и всеблагий бог Солнца, света и жизни ответил на твой зов. Передано им:
«Не кощунствуй, сын мой, спрашивая о убийцах твоего названного отца. Твоему Отцу не страшен меч, яд или что другое, сотворенное смертными. Убийца же царя Македонии наказан».
Наступило молчание. Казалось, даже своды с диковинными полулюдьми затаили дыхание.
«Помни, сын мой, ты добьешься того, чего так страстно желаешь. Перед мечом твоим никому не дано устоять».
Жрец в изнеможении опустился на колени и замер. По его лицу обильно струился пот. Он тяжело дышал, словно только что закончил долгий бег. Впрочем, так оно и было. Его душа с разрешения богов поднялась к подножию небесного трона, а затем вернулась с немыслимых для смертного высот.
Кто-то взял Александра и его спутника за локоть и вывел из храма. Их глаза вновь ослепил яркий свет.
Александр покосился на Гефестиона. Тот шел с непроницаемым лицом.
- Такие пророчества простираются так далеко, что требуют доказательств, - дерзко сказал македонянин сопровождавшему их священнослужителю.
Жрец с пониманием отнесся к словам молодого человека и отвечал спокойно:
- Доказательством будут твои победы. Ты непобедим, и все живое будет расступаться перед тобой и уступать дорогу. И будет до тех пор, пока ты не изменишь своему предначертанию, и тогда Отец твой призовет тебя на суд!
- А если я не изменю своему предначертанию, то, что - буду жить вечно? – не удержался Александр от насмешки.
- Человек не может жить вечно и не может не совершать ошибок.
- Что ж, постараюсь пожить подольше…
И уже поворотясь, шепнул Гефестиону:
- А ведь мы достигли пределов ойкумены на юге. Дальше простираются дикие земли. Один предел покорен…

Из письма Каллисфена своему дяде:
«Мы приобретаем все больше земель и подвластных народов. У меня возник вопрос: а что теряем мы по мере приобретений?»



       Повествование 9. В т е н и Х р а м а
       
       1

Члены Синедриона собрались на заседание уже в сумерках. Теперь ничто не могло отвлечь их от обсуждения дел завтрашних. В прямоугольной зале, гладко облицованным серым камнем, зажгли масло в глиняных плошках и несколько смоляных факелов. Удлинившиеся тени входящих и рассаживающихся людей величаво зашевелились на потолках и стенах. У дальней стены, за которой находился ковчег завета, восседал первосвященник Храма. Члены Синедриона встали, когда он вошел – Ханнас бен Шет. Рядом шел его самый доверенный человек и зять Каиафа. Хотя Ханнас давно расстался с остатками молодости и седина выбелила волосы, его осанка сохранила юношескую стать, а лицо – суровую беспощадность закаленного воина. Оба хорошо понимали, за что он выбран людьми и судьбой. И хорошо представлял, кого будет выбирать в преемники. Только сильный человек, чья воля переходит в жестокость к себе и другим, только способный разгадать любой умысел противника, предвидеть возможную грядущую опасность, только умеющий улыбаться и льстить врагам, но стойко отстаивать интересы дела, только тот может стать первосвященником и оберегать величайшую святыню мира – Великий Храм.
Ханнас и Каиафа опустились на подушки. Сели и прочие члены Синедриона. Прочли молитву. Наступившая затем тишина сосредотачивала, гнала посторонние мысли, вносила торжественность. Наконец, Ханнас откашлялся и начал говорить:
- Мы собрались ради светлого дела – подготовиться к Пасхе. Этот напоминание об исходе, освобождения из плена и праздник возрождения нашего народа особенно близок нам, находящимся ныне в новом плену. А потому мы должны не просто радоваться и веселиться, а готовить дух наш к тому времени, когда Господь укажет путь к возрождению.
Ханнас помолчал, словно в ожидании пока суть его слов достигнет душу каждого, а потом перешел к делам.
- Ничто не должно омрачить праздник, - продолжил он уже бесстрастным голосом. - В Городе, как обычно, пришло много паломников. Среди них могли затесаться воры, бродяги, разбойники.
- Стража проверяла всех входящих в город, - отвечал Никоиф. - Среди них нет явных преступников. Двух разбойников, что грабили на северной дороге, мы вчера схватили. Теперь все спокойно.
Пришла очередь высказаться другим.
- Наш народ благочестив и верен Храму, - произнес Хошен, один из старейших членов Синедриона. – С чистыми помыслами люди идут на торжество, но... - старик развел руками, - и в добром стаде может найтись паршивая овца.
- О чем ты? – как бы удивился Ханнас.
- В святой город пришел бродяга, родом из Назарета, который возомнил себя судией всех живущих. Он привел с собой других и стал сеять смуту в умах речами и действиями. Ворвался в храм и принялся изобличать верующих в отступлении от Закона! Ничего подобного я на своем веку не слышал.
- Может быть, это просто человек с затемненным разумом, и он уже одумался и испугался сделанного? – смиренно спросил первосвященник.
- Нет! Этот человек уже входил в город и тоже пытался смущать людей ловкими речами. Наверняка у него тайные намерения!
- К чему гадать, с чем прибыл сюда этот человек? Давайте позовем и спросим его самого, - предложил кто-то.
- Он нас обманет. Будет говорить о желании очистить веру, – отмахнулся старик.
- Не будем спорить, - примирительно сказал Ханнас, внимательно следивший за тоном осуждения. – Поручим кому-нибудь выяснить, сколь страшен и возмутителен пришелец. Если надо, призовем его сюда, к нам… Кому мы поручим провести расследование сколь беспристрастное, столь и мудрое? Может, высокоуважаемый Каиафа возьмется за это дело?
Собрание согласилось.
После заседания Синедриона Ханнас и Каиафа задержались. Им было о чем переговорить. Тусклое освещение не мешало. Слишком хорошо знали друг друга, чтобы вглядываться в лица и следить за выражением глаз. Оба думали одинаково и стремились к одной цели: за маской покорности Риму копить силы для будущего свержения его власти. Пока этот момент был еще очень далек. Но народ глухо бурлил, заквашенный проповедями многочисленных, невесть откуда бравшихся «пророков». А у назаретянина настораживал мотив, прозвучавший еще в речах Иоанна по прозвищу Креститель, – неудовольствие тем, что происходит в Храме. Значит, неудовольствие ими лично. Осведомители доложили о таких высказываниях, которые мог себе позволить лишь враг, прокравшийся в чужом обличии на святую землю Ханаана. Вот что тревожило первосвященника и чем были заняты его мысли.
- Конечно, бродяг, не попавших в священники, но желающих проповедовать, встречается не мало. Дело известное, но те толковали Закон по традиции, а этот толкует по-своему, - сказал Каифа.
- Тебя только это беспокоит?
- Да, а разве есть еще что-то?
Ханнас не спешил с ответом. Он задумчиво теребил бородку, отрешенно следя за язычком пламени светильника, пытавшегося оторваться от свечи. Пламя не понимало, что фитиль рождает его и без него оно обречено погаснуть. Хотя… Если бы пламя смогло зацепиться за горючий материал, оно бы не только легко оторвалось от источника, но зажило бы самостоятельной, буйной жизнью. И что за дело тогда было бы этому недавно маленькому язычку пламени до фитилька, давшего ему жизнь?
- Иоанн, что взялся омывать грешников в водах Иордана, посягнул на обряды нашей веры. Назаретянин покушается на дух ее. Один человек – случайность. Два человека, занимающихся с разных сторон одним и тем же, – что это?
Каиафа вскинул глаза на Ханнаса.
- Заговор? Тогда чей?
- Не знаю, заговор или совпадение, - тебе и предстоит это узнать. Рим мог догадаться, в чем сила нашего народа. И противопоставить силе нашего духа другую силу. Назаретянин проповедует всеобщность, то, что у эллинов зовется «космополитес». Всеобщность Бога и равенство всех племен перед единым Вседержателем означает, что наш народ ничем не выделяется среди других и на нем нет печати избранности. А значит, он может спокойно растворяться в среде эллинского духа, как и многие другие народы. Вот что следует из учения назаретянина, и поэтому я вопрошаю себя: кто он? что он? И кто стоит за ним?
- Да, теперь я понимаю… Ты воистину мудр. Ты воистину мой Учитель! – воскликнул Каиафа. – Для глупой части народа, измученного ожиданием и неопределенностью, этот смутьян находка. Он должен быть примерно наказан!
- Именно примерно, чтобы не произошло как с Иоанном, чья смерть только увеличила соблазн у черни.
- Значит, суд Синедриона?
- Пожалуй, - задумчиво произнес Ханнас и хлопнул ладонью по столу. – Да! Суд, который бы доказал греховность деяний этого проповедника в глазах людей. Суд, где обвиняемый может сказать свое слово в оправдание. Суд, где мы могли бы явить мудрость избранных защищать Завет.
- Понимаю… И не мы, и даже не наш суд, а сам народ должен назвать меру наказания!
- Справедливо. Очень справедливо. Ты тоже мудр. – Ханнас улыбнулся. – Ты уже сам достоин звания Учителя.
- Спасибо. Так ли это, покажет дело, которое ты мне поручаешь.
- Заодно проверим причастность римлян. Если это их человек, они заступятся за него.
- Но тогда мы не сумеем покарать его.
- Надо сделать так, чтобы у них не оказалось возможности отвести от него кару. У них в судах судят не за суть деяния, а на основе словесных ухищрений стороны защиты и обвинения. Надобно воспользоваться этим. Привести в качестве доказательства такие доводы, перед которыми их суд оказался бы бессильным… Кстати, у назаретянина много последователей?
- Не больше, чем нас в Синедрионе.
- Хорошо бы среди них найти такого, кто бы показал против него.
- Так, истинно так!
- Найдешь?
- Попытаюсь. Завтра же приступлю к делу.
- Хотелось бы уже послезавтра, в канун пасхи, судить лжепророка и встретить праздник в чистоте.
- Я согласен с тобой. Нельзя затягивать с разоблачением искусителя.
- Уже один раз змей-искуситель сумел уговорить простодушных людей вкусить плод с древа добра и зла, клянусь, что не позволю сделать это в отношении моего народа! – воскликнул Ханнас.
- Да поможет нам Бог!

       2


Имя назаретянина помянули и в другом месте.
Чиновник в конце своего сообщения посвященного обзору положения в Иудее, доложил:
- Их не более полутора десятка человек. Несмотря на малочисленность, они очень активны. Постоянно передвигаются по стране, проповедуя в деревнях и городах. Народ внимает им благосклонно, но не более того. Однако священники ими недовольны. Думаю, конфликт между новым проповедником и Синедрионом неизбежен.
- Что они хотят?
Чиновник пожал плечами.
- Честно говоря, не пойму… Когда люди борются за власть, они готовят и поднимают восстание. А эти борются за Бога. Ни в одной стране, где я служил, ни о чем таком я не слышал.
- Мне тоже не приходилось, так что мы в равном положении непонятливых. Но решать что делать в случае столкновения – мне. Наверное, нам выгодны эти распри. Мы окажемся над схваткой и даже, при определенных обстоятельствах, можем выступить в качестве судий. Пусть дерутся между собой за своего бога. Потому не вмешивайтесь…
- Будет исполнено, экселенц!


       3

В то утро осведомители Храма были особенно внимательны. Они вовремя заметили, через какие ворота пришли люди назаретянина. Затем, смешавшись с толпой, осторожно проследовали за ними по кривым улочкам Города. Однако беспечные галилеяне и не думали о слежке. Медленно шествуя, глазея по сторонам и громко переговариваясь, они представляли собой хорошую мишень для наблюдения. Лишь одно удручало лазутчиков Храма – пришельцы держались вместе. Но призрачным людям терпения было не занимать. Подобно льву в зарослях они ждали своего часа…
Учитель в то утро вышел к ученикам задумчивый и еще более сдержанный, чем обычно. Ученики же не скрывали приподнятого настроения. Они впервые в жизни могли увидеть праздник Пасхи в царь-городе еще недавно встретивший их с насмешкой. Теперь же Он все шире распахивал перед ними свои врата. Иоанн был уверен, что Учитель выбрал великий праздник для въезда в столицу с определенной высшей целью, что он воспользуется большим стечением народа и откроется пред всеми!
- Вдумайтесь и сравнивайте: Пасха – это празднование рождения нашего народа, а потому Пасха может стать днем основания Нового Царства. Все сходится, другого лучшего дня не найти!.
От этих слов у каждого сладко ныло в груди и сохло в горле. Лишь Иуда тихо вздыхал и иногда шептал Хоаму: «А если не поверят?… А если побьют камнями?… А что скажут в Храме?» Хоам отмалчивался, и Иуда затихал в своем углу.
Мариам услышала о тайне равви от Иоанна и не знала, что и думать об этом. Она верила и не верила. Его силу она испытала на себе, и стоило возблагодарить судьбу за то, что она позволила узнать его! Но сколь велика эта сила? Обрести дух проповедничества или дар пророка – одно, а быть Мессией – значило быть посланцем Бога! Видя перед собой бедно одетого мужчину, с печальными глазами, она не могла проникнуться верой в слово Иоанна. И все же взгрустнула о той невидимой черте, которая окончательно разделила их. Как бы то ни было, решила девушка, она пойдет с ними до конца, кто бы ни был их предводитель на самом деле.
Когда осунувшийся, со следами бессонной ночи на лице, Учитель замер у порога дома, будто не в силах двинуться дальше, Мариам подошла к нему с улыбкой и сказала, будто благословила:
- Посмотри, в какое светлое утро впустит тебя сей Город!
И тогда Учитель, стряхнув оцепенение, шагнул вперед, бросив мимолетно загадочную фразу:
- Но выпустит ли он меня обратно…
В последний раз Учитель и ученики проделали путь среди полей и виноградников от дома Ламаха к воротам Города.
- Какой сегодня день? – спросил Учитель, когда они дошли до ворот.
Ему ответили ему.
- Скоро пасха, - проговорил Учитель.
- Да, да, праздник! – поддержали его.
Учитель оглянулся вокруг, словно ища опоры, но, встретив светлые, радостно ждущие глаза, потупился, ссутулился еще больше и переступил городскую черту. Уже недалеко от базара он подозвал Иуду.
- Мы пойдем проповедовать, а ты пойди на постоялый двор, что у Гефсиманского сада. Ламах знает хозяина. Передай ему вот это.
В руки Иуды перекочевал кусок кожи с письменами.
- Здесь просьба приютить нас.
Сосредоточенный, проникшийся важностью задания, Иуда кивнул.
- Это очень хорошо, если слово Ламаха подействует, - проговорил Иуда. – Город переполнен приезжими.
- Попробуй. И не забудь комнату для Мариам.
- Охо-хо. Отдельная комната! - негромко простонал Иуда, выражая таким способом свое мнение об этой обузе.
- Жди нас к обеду, - подвел черту Учитель.
Иуда опрометью бросился выполнять поручение. Почти бегом он достиг цели, расторопно нашел хозяина, передал послание, добавив, как водится, кое-что от себя, наделив своих товарищей множеством необыкновенных добродетелей, наделив их связями с сильными мира сего и щедростью.
- Но Господь наш велит быть скромными, - закончил Иуда подмигнув.
Хозяин оценил проворство провинциала, вспомнил он и былую дружбу с Ламахом. Гостям отвели хорошие комнаты за вполне умеренную плату. Чрезвычайно довольный собой, Иуда распорядился о завтраке для себя (за счет общей казны) и присел отдохнуть в тени деревьев на старой лавочке, приткнутой к стене гостиницы. Людей округ не было – все ушли по своим нуждам в город, и потому во дворе царила умиротворенная тишина, разве что в воздухе роились и жужжали мухи, но Иуде до них не было дела. «А вдруг у него получится?» - подумалось ему. Мысль эта согрела душу и напряжение последних суток отпустило. Мир все-таки прекрасен и в нем много места для чудес… Теплое солнышко и ласковый ветерок стали убаюкивать Иуду, и он собрался было вздремнуть, как вдруг почувствовал упавшую тень на своем лице, прикосновение чужой одежды и услышал нечистое дыхание посторонних людей. Иуда встрепенулся как кролик, заметивший падение ястреба, но свет ту же померк для него, и жесткий кляп оцарапал гортань…



       4


Иуда очнулся от предчувствия чего-то ужасного. Сквозь пелену беспамятства его слух уловил какой-то противный хруст, так хрустят суставы пальцев у людей. Иуда открыл глаза и приподнялся. Он лежал на узкой, длинной скамье. Только сидел не у стены гостеприимного дома, а в мрачном каменном подвале с единственным маленьким оконцем чуть ниже потолка. Подвальный сумрак разгоняли несколько светильников, хотя на дворе – Иуда готов был поклясться – еще был день. Невдалеке с полным равнодушием на лице сидел человек с письменными принадлежностями. В пяти шагах от скамьи стоял грубо сколоченный помост с разложенным на нем подобием слесарных инструментов. Толстый, грязный человек за ним равнодушно колол клещами орехи.
Иуду передернуло. Он понял предназначение этих инструментов.
Серая тень, летучей мышью скользнув по каземату, нависла над Иудой, завороженно смотревшего на человека, колющего орехи.
- Не бойся, это тебе пока не грозит, - молвила тень.
Иуда отпрянул от неожиданности и в ответ раздался дробный, негромкий смешок. Перед ним стоял желтолицый хмурый муж в сером хитоне. Несмотря на бедное облачение, сразу стало понятно – он главный здесь.
- Тебе еще ничего не грозит, - повторил Главный. – Он будет щелкать орехи, а не твои кости до тех пор, пока ты будешь правдиво отвечать. А там уж… А теперь скажи свое имя.
Иуда с трудом проглотил комок в горле и поспешно выдавил:
- Иуда.
- Откуда родом?
- Я из Кариота.
- Ты ученик некоего Исуса из Назарета?
- Не то, чтобы ученик… Я его сопровождаю.
- Зачем?
- Мне хотелось посмотреть чужие края, а вместе легче прокормиться и защититься от лихих людей.
Лицо у Главного вытянулось. Видно было, что он никак не ожидал ответа в подобном роде. Главный взял скамеечку, стоявшую неподалеку, и сел напротив пленника.
- А ты не глупый малый, - сказал он, с любопытством разглядывая Иуду. – Ловко вывернулся.
- Клянусь…
- Молчать!
Окрик, как удар молота, вогнал голову Иуды в плечи.
- Не сметь клясться именем Бога или другими святынями! Мы подозреваем вашу шайку в лжепророчествах и богохульстве!
Иуду прошиб холодный пот. Позорная, жалкая жизнь в тюрьме замаячила перед ним. «Или удушат, - подумал Иуда, - здесь же».
Но тут Главный смягчился.
- Ты у них вроде казначея. И, кажется, любишь и знаешь толк в торговле. Во всяком случае хозяин гостиного двора о тебе именно так отозвался. Вот и давай заключим сделку. Ты чистосердечно ответишь на мои вопросы, а я не только отпущу тебя, но и дам денег.
Иуде такой разговор был близок и он, чуточку осмелев, проговорил:
- Вы склоняете меня к неравной сделке.
- Я? А что ты понимаешь под равной сделкой?
- Под ней… я понимаю… - Иуда осторожно подбирал сова, стараясь не рассердить дознателя, - …соглашение без принуждения.
- Понятно. А теперь приведи пример такого рода соглашения.
Иуда на миг задумался, а потом сказал:
- Предположим, два государства заключают договор…
- Ты забыл уточнить – «два сильных» или «два слабых» государства, ибо если одно государство слабее другого, то не может быть и речи о честной сделке. Быть равными во всем – это право двух сильных или двух слабых, то есть во всем равных друг другу.
- Теперь я понимаю, - склонил голову Иуда.
- Вот и хорошо. А теперь ответь: что назаретянин говорил об Иоанне по прозвищу Креститель? – перешел к делу Главный.
- Он чтит его.
- А о Синедрионе?
- Не припоминаю… По-моему, речь об этом никогда не заходила.
- Не ложь ли источают твои уста?
- Кля… То есть все, что я говорю – истинная правда. Я бы и дня не остался там, где оскорбляют власть. Я не бунтовщик.
- Ты хочешь уверить меня, что ни разу не слышал проповедей, в которых назарей нападал на фарисеев?
- Это я слышал… Вернее, слышал спор с фарисеями. Но я неискушен в богословии и думал, что это обычный ученый спор знатоков. А вот про Синедрион ни разу ничего плохого не слышал.
- Ну, хорошо, - примирительно произнес Главный, - а не провозглашал ли назарей себя царем израильским?
Вопрос был задан спокойным и доброжелательным тоном, но каждой своей напряженной, трепещущей клеткой тела Иуда почувствовал опасность. Он уловил затаенное внимание дознателя и смолкнувший хруст ореховой скорлупы. Иуда облизнул пересохшие губы. «Знают!» - мелькнула у него в мозгу.
- Да… - выдавил он из себя.
- Когда это случилось?
- Вчера… когда подходили к городу… В шутку… Кто-то закричал, а все подхватили…
- А назаретянин?
- Он – нет.
- Вот как. А ты вспомни. Или тебе помочь?
Иуда с ужасом увидел, как Главный поворачивается к палачу.
- Да, наверное, и он, - вырвалось с хрипом из груди Иуды.
Главный обмяк, опять всем туловищем повернулся к пленнику.
- Хорошо, - произнес он. – Если понадобится, ты повторишь это еще раз, но без «наверное»!
«Будет суд», - обреченно подумал Иуда.
- Провозгласив себя царем, назарей выдал себя как бунтовщик, и долг каждого остановить такого человека, пока он не смутил сердца других. Ведь так?
Иуда машинально кивнул. Главный продолжил, неспешно, с расстановкой, уверенный, что его слова будут слушать с должным вниманием.
- У нас много свидетелей его преступных замыслов и богопротивных высказываний. Но если и в его свите найдутся такие, кто в ужасе отвернется от лжепророка…
«Вот оно что!» - сказал себе Иуда, и мрак отчаяния покрыл его душу. В один миг он предоставил себе, как при огромном стечении народа указывает пальцем на Исуса и своих …его товарищей, обрекая их на позорную смерть. И что потом? Неужели и про него будут говорить так же, как про тех, кто покусился на Иоанна Крестителя?
Слова дознателя стали доходить до него издалека, неразборчиво, будто доносимые эхом. Его отточенные слова: «долг… совесть… искупление… жизнь в ладах с Богом и Храмом…» барабанили по черепной коробке, черными жалами застревая в размякшем, горячем мозгу.
«Что мудрость, слова, проповеди, - мелькнуло в голове Иуды, - если можно просто взять и раздробить человеку пальцы и тот превратится в визжащую, дрожащую от страха скотину?»
Допрашиваемый отупело смотрел в угол, а голова его кивала, кивала…
- Ты должен передать его нам сегодня так, чтобы его ученики не успели вступиться и наделать шума и глупостей, - жестко закончил Главный.
Голова Иуды замерла, а потом вновь бессильно качнулась вперед.
- Ты выманишь его из дома, приблизишься и укажешь на него. Ну… хотя бы обнимешь его. Ясно?
Иуда подтвердил.
Главный взял свиток.
- Твои слова записаны. А теперь поклянись на верность Храму. Возложи руки на Книгу и скажи: «Я осознал свои заблуждения и готов очиститься от скверны греха и отступничества».
Иуда положил руку на свиток и произнес требуемое.
- Теперь ты не принадлежишь себе. В случае бегства или ослушания тебя ждет смерть. Ты понял?
Иуда поспешно кивнул.
- Мы умеем карать, но мы умеем протягивать руку оступившимся. Вот тебе деньги. Здесь хватит, чтобы начать правильную жизнь. Ты должен перестать бродяжничать и заняться каким-нибудь ремеслом.
Иуда словно во сне протянул руку и ощутил тяжесть кошелька.
…- Как повел себя ученик назаретянина? – спросил Ханнас Каифу вечером.
- Как и следовало ожидать – одумался. Все дело в вожаках. Без них всё быстро успокаивается.


       5


Иуду вывели из здания Синедриона и, захлопнув дверь, оставили одного. В изнеможении припал он к холодной стене, ощупывая бугры и впадины серых камней, грязными, обломанными ногтями стараясь в ярости выцарапать хоть мизерный кусочек. Но ногти лишь слегка царапали поверхность, а пальцы в бессилии заныли от боли.
Иуда поднял голову и долго смотрел на нависшую громаду здания. Задранная бородка при каждом глотке слюны предупредительно смахивала пыль с презрительно-равнодушных камней.
- Не-ет, Учитель не прав! – простонал Иуда. – Стену не пробить. Пло-о-ть, она такая мягкая. А то, возомнил!..
В набат пробили второй полдень. Иуда встрепенулся. «Уже? Надо спешить», - сказал он себе. Оттолкнувшись от стены, он почти бегом устремился по кривым улочкам. Если дорогу перегораживала какая-нибудь тележка – он, не дожидаясь, лез вперед. Его то и дело толкали, и он толкал в свою очередь. Но если ему вслед кричали ругательства, он не отвечал, а бежал, не оглядываясь, повторяя: «Надо спешить! Надо спешить!»
Он успел до начала обеда. Ученики еще не собрались, и Учитель в комнате был один. Иуда замер у порога, всматриваясь, как уже бывший его Учитель сидит у окна, задумчивый, созерцая распахнувшийся перед ним день. Этот человек был теперь в его власти, и Иуда понимал это. Судьба один-единственный раз дала ему такой шанс – подержать в руках нити жизни другого человека. Но он не был рад такому обороту. Вот если б в другой раз и с другим… Иуда прислушался к своим чувствам, чтобы понять, как ощущают себя люди, коим дано право ежедневно держать чужие судьбы в своих руках… Но внутри было пусто.
- Что тебе, Иуда? Где ты опять пропадал так долго?
Иуда сбросил оцепенение, приблизился к Учителю и сказал, почти выкрикнул:
- Ты все говоришь душа, душа… Нет. Плоть! Вот что властвует над человеком!
Учитель удивленно посмотрел на бледного, дрожащего от волнения ученика.
- Да-да! – кричал тот, кружась вокруг него. – Да! Меня рвали щипцами, и плоти было больно. Очень больно! Но дух бестелесен, ему-то что? Он должен отлететь от тела, вознестись и взирать на то, как мучают никчемную оболочку, ведь я не молод и не красив! Но он… он не смог воспарить! Он толкался во плоти, как рыба в сетях… Душе сделалось страшно и больно! Больно и страшно! «Иуда! - вопила душа. – Прекрасный Иуда, отступись, дай вздохнуть! Плюнь на все и скажи что им нужно. Пусть отступятся!»
Иуда остановился и, тяжело дыша, опустил руки.
- Я предал тебя! – сказал он.
Учитель не шевельнулся. Сидел, как статуя, и сходство с ней придавала покрывшая его лицо мраморная бледность.
- Я предал тебя! – повторил Иуда. – Мне было больно…
Учитель не шелохнулся.
- Тебе нужно бежать, - сказал Иуда, всматриваясь в его лицо. – Сегодня. Сейчас. Пока стражники не закрыли ворота. Пока они всех выпускают. Осталось немного времени. Вечером ты уже не сможешь уйти.
Учитель оставался недвижим.
- Очнись! – закричал Иуда. – Беги! …беги!
Он не смел коснуться плеча Учителя, чтобы встряхнуть этого человека, но правая рука непроизвольно тянулась к нему и дрожала, будто и в самом деле встряхивая что-то.
- Беги в Галилею, - уже шептал Иуда. – Беги от этого города, как от чумы! Я видел, видел близко, как тебя, этих людей. Они столь праведны, что готовы на любую подлость. Их благочестивое дыхание убьет даже гиену. Беги же! У меня есть деньги – да, да! Вот они.
Он достал из кармана кошель с блестящими монетками.
- Возьми. Этого хватит на дорогу.
Учителя взглянул на деньги, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на ужас. Иуда это заметил.
- А? Что?… Ну да. Да! Это их деньги. Задаток. За тебя. Хе! Я нарочно выпросил их, чтобы помочь тебе. Я не просто испугался. Я не какой-то там… Я думал, как обхитрить их! И вот… Вражьими руками я спасу тебя от вражьих рук. На. Возьми. Бери же!
Учитель отшатнулся, словно от скорпиона.
- Ты послан искушать меня!
Пальцы Иуды дрогнули, и монеты серебряной струйкой ссыпались из кошеля. Учитель вскочил, будто в ноги ему падали ядовитые змеи. Он рванулся мимо Иуды к дверям и уже с порога выкрикнул свое слово:
- Нет!
- Какой из меня искуситель? – только и успел крикнуть Иуда, когда дверь затворилась.
Иуда разом обмяк, ссутулился. Руки плетьми повисли вдоль тела. Лишь голова болталась из стороны в сторону на шее-веревочке. В груди что-то хрипело.
- Одумается, - прошептал Иуда. – Одумается, - повторил он. – Одумается, одумается! Жизнь всего дороже, - твердил Иуда, ползая по полу, сбирая со всех щелей рассыпанные деньги. – Одумается. Закон жизни един для всех…

       
       6

Из внутренних комнат доносились голоса многочисленных постояльцев, закончивших свои дела в городе и пришедших отобедать. Иуда сидел у окна на низенькой скамеечке недвижно, в упорном оцепенелом ожидании. Он сделал все, что мог, и с ним сделали все, что могли. Иуда чувствовал себя усталым, разбитым, растерявшим силы и потому в остальном положился на судьбу. Одна лишь мысль служила ему стержнем в разваливающемся мире – «он одумается».
«Жизнь возьмет свое, - размышлял Иуда. – Что там стремления! Суета… Что вера? В конечном счете, мы верим в одно – авось жизнь у нас сложится удачней, чем у других».
В нестройном сонме уличных шумов Иуда вдруг различил голоса своих товарищей. Нервы его напряглись. Что им скажет равви, увидев его? Вдруг: «Возьмите, растерзайте его – он предатель!»
Холодок пробежал по спине, когда дверь распахнулась и кто-то вошел в комнату. Иуда медленно поворотился и обмяк. Вошел один лишь Хоам и то, как всегда хмурый, замкнутый, полный потаенных мыслей и сомнений.
«Вот человек! – подумалось Иуде. – Исследуя свою душу, он через нее хочет понять душу мира. И удивляется – отчего это мир не столь плоский, как его душа?»
- Добрый день, Иуда, - приветствовал Хоам.
- День добрый, - ответил Иуда, силясь быть приветливым.
- Что это у тебя на коленях? Ты читаешь? Что?
- Скоро Пасха, и я прочитал в книге «Исход» место о том, как возник праздник. Хочешь послушать?
- Да, почитай мне.
И Хоам с готовностью опустился на корточки.
- Я слушаю тебя.
Иуда откашлялся, расправил свиток и начал мерно:
- «И сказал господь Моисею и Аарону в земле Египетской: месяц сей да будет у вас началом месяцев. Скажите всему обществу Израильтян: в десятый день сего месяца пусть возьмут себе каждый одного агнца. Агнец у вас должен быть без порока, мужского пола, однолетний; возьмите его от овец или от коз… И пусть возьмут от крови его и помажут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его. Пусть едят мясо его в сию самую ночь, испеченное в огне, с пресным хлебом и с горькими травами… Ешьте же его так: пусть будут чресла ваши перепоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью; это Пасха Господня. А Я в сию самую ночь пройду по земле Египетской, и поражу всякого первенца в земле Египетской о человека до скота, и над всеми богами Египетскими произведу суд. Я Господь. И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь, и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую. И да будет вам день сей памятен, и празднуйте в оный праздник Господу, во все роды ваши; как установление вечное празднуйте его».
Иуда умолк.
Хоам помолчал, а потом спросил:
- Что ты этим хочешь сказать?
- Все стоит на крови. С крови начиналось и кровью закончится. А мы про милосердие людям толкуем. Может, и нам помазать дом сей кровью агнца?
- Зачем? Этот обычай уже не в ходу.
- Чтобы… Впрочем, ладно.
- Что ж до милосердия… так Учитель сам нам притчу про зерно и плевелы рассказывал. Плевелы надо отсеивать.
- Остается спросить: с кого начать?
- Ты о чем?
- Да так… О своем.
- Почему ты не идешь обедать? – спросил Хоам, вставая.
- Не хочу.
- Ты, я заметил, любишь иногда быть один, как Учитель. Только он делает это для того, чтобы побыть наедине с Богом, а ты – не знаю.
- Поверь мне, Хоам, с людьми незачем рассиживаться подолгу, достаточно переговорить накоротке.
- Вот как! А я порой не могу понять даже тех, с кем долго нахожусь рядом.
- Например? Кто же они?
- Ты… Иоанн… Учитель.
Иуда коротко хохотнул.
- Это оттого, Хоам, что ты в других ищешь всегда одно и то же, а находишь разное. Тебе кажется, что мы все идем одной дорогой к одной цели, с едиными помыслами и желаниями. Ты ошибаешься, Хоам. У нас тринадцать дрог и тринадцать целей. А мыслей и желаний вообще несчетно.
- Разве наша цель не в освобождении народа от греха и заблуждений?
- Наши цели не в словах, а внутри нас. Наша цель точно такая же, какие мы сами. Остальное – шелуха.
- Твои слова все равно, что жало, - сказал Хоам мрачно.
- Тогда не слушай, - ответил равнодушно Иуда.
- Лучше я спрошу об одной вещи у самого Учителя.
- О какой вещи? – живо обернулся Иуда.
- У меня сомнение… но ты лишь подпустишь яду.
Иуда опять хохотнул.
- Яд не только калечит, но и лечит. Я как та пчела, что может укусить или дать меда. Ну, скажи мне, что у тебя?
Хоам еще раз взвесил «за» и «против» и, наконец, решился.
- Мне бы хотелось узнать: может ли так статься, что ни разу не грешившему не дано стать праведником, а согрешивший – станет им?
Иуда зло рассмеялся.
- Книжники были бы в восторге от такого вопроса. Прекрасный повод написать несколько трактатов! Уж не согрешил ли ты в мечтаниях своих?
- Ты злой, Иуда, - убеждено сказал Хоам и вышел из комнаты.
Иуда нагнал его на пороге дома.
- Хоам, ты идешь к Учителю? Ну, не обижайся, - убеждал ласково Иуда, ловя ускользающий локоть Хоама. – Пойдем вместе. Я тоже хочу послушать, что скажет Учитель. Вдруг и грешник может стать праведником!
Они нашли Учителя в саду в окружении нескольких учеников: Шимона, Иакова, Иоанна, Маттафа и Нафанаила. Ученики, перебивая друг друга, увлечено рассказывали какую-то веселую историю, свидетелями которой они только что были.
Иуда подошел с подчеркнуто независимым и рассеянным видом, стараясь не встречаться взглядом с Учителем.
Хоам извинился за прерванную беседу и, испросив разрешения, задал свой вопрос:
- Может ли так быть, что ни разу не грешившему не дано стать праведником при всем его стремлении, а согрешившему дано будет войти в Царство Небесное?
- Почему бы не быть и тому, и другому? – ответил Учитель.
- Разве может быть так, что нельзя сказать об одной вещи ни да, ни нет? – усомнился Хоам.
- Ты видел Тивериадское озеро? – спросил Учитель. – Какого оно цвета?
- Синего.
- Но разве ты не видел, что оно может быть и зеленым, и голубым, и фиолетовым, и черным?
- Это искажение зрения. Озеро – синее, - убежденно сказал Хоам.
- Оно такое, каким мы его видим, - вступил в разговор Шимон.
- Озеро пусть, но разве можно позволить каждому говорить о вещах так, как он их представляет? – возразил Иоанн. – Тогда праведником может стать и грешник, если он глубоко уверует и раскается. Ведь Учитель говорил нам: «Покаявшийся грешник дороже праведника». А нагрешивший, но без веры…
- И без чистого сердца, - обронил Учитель.
- Да, и без него, не может стать праведником.
Хоам задумался. Иуда стоял подле, поглядывая с надеждой на него, переминаясь от нетерпения с ноги на ногу в ожидании следующего очевидного для него вопроса. Но мозговые жернова Хоама столь медленно перемалывали ответ, что остальные ученики собрались было продолжить беседу с Учителем, и Иуда не утерпел.
- Хоам еще хочет спросить: а может ли быть праведником человек с прекрасной душой, ищущий истину и оттого усомнившийся в существующей вере? Правда, Хоам?
- Да, - важно кивнул тот.
Никто, за исключением Иуды, не видел, как разом потемнели глаза Учителя.
Иоанн, ободренный вниманием Учителя, решился продолжить диспут.
- Такой человек не может быть праведником. И младенец рождается с чистой душой. Главное – вера, вот оселок праведности!
- Даже слепая вера? – вкрадчиво спросил Иуда. («Вот дурень, - подумал он, - Иоанн не понял, что речь в сущности идет об Учителе».)
- Праведная вера не может быт слепой, потому что она истинна!
- А если кто усомнится в ее истинности?
«Догадается или нет о подвохе, - прикинул Иуда, - ведь Учитель пришел к проповеди через сомнение!»
Но Иуда зря боялся вспугнуть добычу.
- Тогда меч… мечом каленым выполоть сорняк.
Грозовые тучи в глазах Учителя взорвались молниями.
- Не так! Не правды, а силы власти ищешь ты, Иоанн! – в гневе воскликнул он. – Потому что власть через меч лежит!
- Разве не надо веру защищать при необходимости и мечом? – растерянно пробормотал Иоанн.
- Власть – пусть, но не веру! Ее мечом вместо кресала в сердце не зажжешь. Кто мечом соблазнится единожды, тот соблазнится еще множество раз и не заметит, как в споре останется единственный довод – меч!
Подавленный Иоанн покраснел, как мальчишка. Иуда пытался подавить непрошенную улыбку. Другие ученики, даже Хоам, огорченный тем, что начался этот спор, стояли понурившись, опустив глаза долу, будто гнев Учителя относился и к ним.
Равви смягчился. Его раздражение прошло столь же быстро, как и возникло.
- Братья мои, забудьте о моей несдержанности. Одного я хочу – чтобы вы всегда были сеятелями добра, а не зла. Как легко перешагнуть границу, отделяющую одно от другого! Остерегайтесь нетерпимости, братья мои, ибо это начало вселенского зла.
Учитель ласково улыбнулся ученикам.
- Почему же я сам нетерпим порой? Оттого, наверное, что все мы смертны. Скоро может и мой час пробить, и вы должны понести светильник дальше.
- Зачем ты говоришь такие страшные слова? – запротестовал Шимон. – Ты моложе многих из нас.
- Это я… к слову. Братья мои, как солнце начнет заходить, давайте соберемся на тихую вечерю. Посидим в единомыслии и единодушии одной семьей.
Ученики с радостью согласились.
- А мне как быть? – тихо спросил Иуда.
- И ты приходи. Как казначей ты и накрой ужин.
Иуда без прежней суетливости пошел выполнять свои обязанности.
Пока накрывали на стол, ходили к хозяину за посудой и вином, Учитель был в центре этих хлопот, внося в приготовления дух праздничности, обращаясь к ученикам с особой ласковостью, шутил и смеялся, наполняя сердца учеников восторгом и преклонением. Некоторые из них шептали друг другу, что Учитель собирается, наверное, открыться им и что, видать, на пасху грядут откровения пророков о Мессии…
За суетой незаметно прошел остаток светлого дня, и солнце коснулось горизонта. Час для вечери пробил.

       Отступление шестое
       Прыжок четвертый: Гавгамелы
«Ранней весной, до наступления летней жары, Александр с войском покинул Египет. Путь его теперь лежал в Вавилонию. Там предстояла решающая схватка с Дарием за обладание Азией.
Много раньше, еще в Финикии, Александр получил послание от Дария. Его соперник предлагал мир, утверждая, что между Персией и Македонией нет причин для вражды. Между ним и Филиппом, писал Дарий, существовали добрые, дружеские отношения и лишь его сын решил порвать их, вторгшись в его владения. Но раз боги решили судьбу единоборства в пользу Александра, то он покоряется их воле. Боги решили поделить мир: Александр будет править Западом, а Дарий – Востоком. Так тому и быть! Он, Дарий, предлагает Александру дружеский союз, и в залог его просит вернуть ему его семью за выкуп в 10 тысяч талантов и прислать посольство для переговоров о заключении прочного и вечного мира. И пусть не будет больше вражды между этими сторонами!
Александр, слушая перевод, позволил себе рассмеяться.
- Вот уж не знал, что встречу здесь друга своего отца!
Чтение происходило в присутствии всех стратегов, и многие из них с одобрением слушали письмо персидского царя. Поход мог закончиться очень быстро и очень славно. И когда раздался смех Александра, они насторожились.
- Будешь отвечать? – спросил Гефестион.
- Да, - кивнул Александр.
- На поле битвы, - подхватил Бердикка.
- Хорошо сказал, - одобрил Александр. – Слова, достойные войти в анналы истории. Но это сказал не я… Отвечу тоже письмом. Вызовите писца.
Пришел писец, эллин из Ионии, хорошо знавший персидский язык. И Александр неспешно, обдумывая каждое слово, продиктовал предерзостный ответ тому, кто величал себя царем царей. Он не только припомнил все обиды, причиненные персами Элладе и Македонии со времен Ксеркса, но и предложил Дарию покориться ему, Александру, и получить свою семью в обмен на управление одной из областей его бывшей державы. «Это лучшее, что я могу предложить на данное время, пока мои воины еще не заняли все провинции Азии».
Стратеги были ошеломлены услышанным. Но не все. Друзья Александра восприняли это послание по-молодому самоуверенно.
- Когда Дарий получит такое послание, ему ничего не останется, как кусать в ярости свою бороду, - воскликнул Гефестион со смехом.
Другие друзья базилевса тоже принялись упражняться в остроумии. Вот только Парменион не улыбнулся ни разу. Он сидел, скрестив руки, и лишь желваки на скулах выдавали его истинное отношение к происходящему. Александр заметил настроение заслуженного военачальника.
- Парменион, кажется, недоволен моим ответом Дарию?
Парменион разомкнул уста и с трудом подбирая вежливые, сообразно дворцовому этикету, слова произнес:
- Я далек от того, чтобы высказывать неудовольствие. Одержанные победы позволяют говорить тебе, базилевс, многое из того, что при других обстоятельствах не позволили бы обычаи отношений между государями. Но… стоит ли дразнить раненого зверя?
- Ты думаешь, Парменион, что мое обижающее его солнцеликость послание придаст Дарию силы? Не беспокойся. Мужество уже не вернется в его сердце и сердца его подданных. Все они так привыкли покоряться силе, что он не обидится, хотя и будет гневаться… на послов, что принесут мое письмо.
- Не силы Дария я боюсь, - возразил Парменион, - а то, что это письмо закроет дорогу к миру. А ведь мы своей цели уже достигли. Эллада и Македония отомщены, войско получило такие богатства, что…
- Ах, Парменион, старый мой друг, - прервал его Александр. – Не в давних обидах дело. Если у твоих ног лежит Азия, зачем ее делить с персами? Отчего же не овладеть всем?
Парменион не смог промолчать в ответ, когда мальчик вошел во вкус детских игр…
- Я здесь старше всех и за моими плечами большой жизненный опыт, что позволяет мне давать советы другим.
- Слушаю тебя, мой друг.
- Мой совет прост: не стоит подвергаться превратностям войны и искушать судьбу, рискуя в одном неудачном сражении потерять все приобретенное тяжелыми трудами. И если бы я был базилевсом, то принял бы мир Дария!
Александр встал, подошел к Пармениону и примирительно положил руку ему на плечо:
- Если бы я был Парменионом, то тоже принял бы мир Дария. Но я – Александр и отвечу персу по-своему…
Когда же друзья остались одни за чашей вина, то Бердикка все же спросил Александра:
- Так зачем ты решил дразнить Дария?
- Я не хочу гоняться за Дарием по всей Азии. Потому я хочу уязвить царя так, чтобы он не мог не совершить ошибки. Пусть собирает войско, и мы решим наш спор о том, кому и где править в одном сражении. В одном большом сражении я смогу победить, а в ста мелких… кто его знает.
Много позже, передвигаясь по неохватным просторам Азии, командирам не раз вспомнили дальновидное решение Александра…

Из письма Каллисфена дяде:
«Я спросил Александра:
- Почему ты не соглашаешься на выгодный мир?
Он, смеясь, ответил:
- Потому что мне нужен весь мир!
Смех базилевса послужил для меня доказательством того, что это была шутка. И я засмеялся тоже. Теперь же мне не смешно…»

Войско уже привычно и споро покрывало немыслимые еще несколько лет назад расстояния. Приморские зеленые холмы Финикии сменились желтыми степями Сирии. Углубившись в их просторы, у границ Аравии, люди вновь почувствовали дыхание пустыни. Иногда задувал горячий с мелким песком ветер, столь знакомый по Египту. Становилось трудно дышать, а одежда пропитывалась потом до соли. Все с нетерпением ждали Евфрата. Но когда показалась река, вместо отдыха в тени деревьев и купания в прохладных водах, воинам пришлось готовиться к бою. На противоположном берегу гарцевали многочисленные персидские всадники. Однако переправляться с боем под градом стрел македонянам не пришлось. Увидев врага, персы прокричали что-то воинственное, потрясая оружием, и ускакали.
Персидские военачальники не замышляли давать здесь сражения. Главные силы Дария находились много южнее.
А собрано войск было немало. На оставшейся половине персидской державы во вновь создаваемую армию забрали большинство способных держать оружие мужчин. Впрочем, чиновники, отвечающие за набор, не гнушались и слабыми, если число нужных людей в прочесываемых местностях оказывалось недостаточным. И приказ был выполнен, как следует. К Вавилону, где размещалась царская ставка, удалось согнать столько народу, что возник вопрос: а как передвигать такую пешую массу на большие расстояния? Ведь для ее пропитания необходимо следом гнать стада овец, коз, коров, тысячи телег с необходимой для войны поклажей. Дарий не знал, как поступить. Но на военном совете царедворцы нашли блестящий выход из положения - ждать яванцев, не покидая пределов Двуречья и уделить основное внимание не тяготам похода, а приготовлениям к решающей схватке. Имелись и другие доводы в пользу такого решения. Во-первых, яванцы устанут от длительных переходов. Во-вторых, предводитель яванцев не успеет повернуть назад, испугавшись несметной численности войск царя царей. В-третьих, после неминуемого разгрома, яванцам трудно будет улизнуть назад, а о своевременном захвате переправ через реку побеспокоится персидская конница. Были и другие доводы, но Дарий сразу согласился с предложенным планом. Все равно ничего лучшего придумать он не мог. Ему тоже не хотелось блуждать по пыльным дорогам где-то в Сирии, с которой у него были связаны горькие воспоминания о разгроме. И лето Дарий предпочел провести в своих дворцах в Вавилоне. Вот почему македонскому войску позволили без боя перейти Евфрат.
В пути им сопутствовало странное небесное явление, смутившее сердца бывалых воинов. Ночью, средь чистого звездного неба, луна вдруг погасла, будто кто-то набросил на небесный светильник покрывало, и наступила кромешная тьма. Люди со страхом вглядывались в небо, ставшее черной дырой, бормоча заклинания от дурного глаза. И вскоре Луна появилась вновь, выскользнув из чьей-то западни. Утром перед войском жрецы свершили обряд прорицания. Они неспешно, под внимательным взглядом Александра, произвели все необходимые действия над внутренностями только что зарезанной овцы и объявили: боги предупреждают о грозящих трудностях и о победе, которая воссияет, как исчезнувшая было Луна. Воины и базилевс были удовлетворены ответом.
Александр повел войско дальше, вдоль течения реки, и на четвертый день Гегелох, сообщил о появлении персидских дозоров. Истомившейся без настоящего дела Александр незамедлительно устремился вперед и вскоре сам мог видеть гарцующих на конях всадников.
- Вперед! – скомандовал Александр, выхватывая меч.
Гетайры на ходу перестраиваясь в боевой порядок, устремились на врага. Но персы и на этот раз не решились на схватку. Высмотрев сквозь дымку пыли колонны македонян, разведка тут же повернула назад.
- Не успеем! – крикнул Бердикка. – Уходят!
- Вперед! Вперед! – прокричал в ответ Александр. – У нас кони лучше. Захватим отставших!
Бердикка сразу оценил замысел Александра, лишь мысль о возможной засаде остужала порыв.
- А если это западня? – крикнул он Клиту.
- Это его не остановит!
- Значит, все вперед! И все вместе! – закричал Протей и рассмеялся. Его и в подростковых играх не пугали засады селян, набранных изображать противника, а теперь чего уж пугаться… Поздно, раз в детстве своевременно не напугали!
Птолемей и Эригий, Гарпал и Кен, Гегелох и Неарх заулыбались в ответ. Ведь так они кричали в детстве, бросясь на «врага». И они устремились за Александром, уверенные, что им никто не страшен и никто не устоит перед их напором.
Довольно скоро от персидского отряда стали отставать всадники. Они изо всех сил нахлестывали лошадок, то и дело оборачиваясь с ужасом соизмеряя уменьшающееся расстояние. Остальные и не пытались помочь незадачливым товарищам. Македоняне догоняли их одного за другим и брали в плен. Лишь двое оказали столь яростное сопротивление, что их пришлось убить.
Гонка не пропала даром. Пленные дали точные сведения о расположении лагеря Дария – он был невдалеке. Александр отдал приказ войску остановиться и отдохнуть перед битвой.
Вечером того же дня Александр созвал военный свет. В царской палатке собрались командиры. Принесли разбавленное водой вино, лепешки, сушеные фрукты. Александр разом осушил кубок, и с улыбкой протянул его виночерпию за новой порцией.
- Я пью за ваше оружие!
Командиры выпили вино. Напиток не пьянил, а только бодрил и потому не мешал обсуждению предстоящей битвы.
Бердикка, Гефестион, Кратер высказались за обычный порядок боя. Другие командиры не были против, ведь и так все ясно. Есть враг, есть испытанное войско, о чем еще рассуждать? Лишь Филота промолчал, предоставив все сказать отцу.
- Александр, послушай меня, старика, - начал Парменион, который по возрасту был далеко не старик, но среди легкомысленной молодежи он чувствовал себя прожившим две жизни. – Я повидал на своем веку много сражений и встречался лицом к лицу с самыми разными противниками, но то, что увидели наши разведчики превосходит все виденное до сих пор. Собраны неисчислимые силы. Даже если бы они были безоружными, то рубить их рука устанет. А сражаться придется с воинами. На каждого из нас приходится по десятку персов.
- Давай перейдем к сути дела, Парменион, - сухо прервал его Александр. - Я помню донесение Гегелоха.
Гегелох беспокойно огляделся. Ему не хотелось стать яблоком раздора. То, что они увидели, подкравшись к позициям персов, поразило его, но у него и в мыслях не было пугать кого-либо. Он всего лишь честно доложил то, что видел сам и его разведчики. Но на прямодушного Гегелоха никто не обращал внимания. Все взгляды были обращены на предводителей.
Как только Парменион заговорил, улыбка сошла с губ Александра, и он принялся отрешенно разглядывать узор на своей чаше.
- Я не пугаю, я предупреждаю и потому предлагаю следующее: напасть нужно не только первыми, но и скрытно ночью. Тогда у нас будет возможность одержать победу…
- Или оторваться от противника, пользуясь темнотой, в случае поражения? – спросил Александр.
- Да и это тоже. В сражении возможно все. Темнота в случае неудачи позволит отойти без лишних потерь, - твердо отвечал Парменион. – Мы должны предвидеть любой исход дела.
- Я не приму твоего совета, Парменион. Стыдно красть победу в темноте. Нужно победить в честном бою и убить в них веру на дальнейшее сопротивление.
Молодые стратеги ответили ему одобрительными криками и подняли свои чаши с вином.
- А если персы окружат нас? – не унимался Парменион.
- Конечно, они могут это сделать, - согласился Александр, – поэтому за основной линией надо будет поставить еще одну линию пехоты. Если персы зайдут в тыл, пехота повернет кругом, а фаланга будет продолжать вести бой по-прежнему. Края и тылы тяжелой конницы укрепим отрядом легкой конницы, и окружение станет для нас неопасным.
- А обозы? – спросил Филота. – Они ведь останутся без прикрытия, а там наша казна.
Александр лишь махнул рукой.
- Пусть грабят. Мне нужно не золото, захваченное у Дария, а его государство. Однако я устал разговаривать о делах…
Александр хлопнул в ладоши.
- Зовите музыкантов, пора начинать пир.
 - Зачем нужно было созывать совет, когда все решено заранее? – тихо обронил Парменион сидящему рядом Филоте.

       _______


Оба войска сближались неспешно, как бы нехотя. Македонянам требовался отдых, лоскутной армии Дария – обучение. В середине месяца боэдрамиона противники, наконец, увидели друг друга. Их отделяла дюжина стадий и одна ночь. Вечером у персов зажглось бесчисленное множество костров. Огни устилали степь от края до края, соревнуясь с высыпавшимися звездами. Казалось, македонянам предстояло трепетать эту ночь, но получилось иначе. Персидские военачальники не могли поверить в то, что враги спокойно уснут. Они были уверены – у яванцев есть один шанс спастись – это напасть ночью на сонных персов и сравнять численное соотношение. Они убедили Дария держать отборную часть войска в боевой готовности всю ночь. И тысячи персов не сомкнули глаз. Но ничего не произошло. Наутро гвардия мечтала только об одном – поспать. Но спать не пришлось. С раннего утра, пока солнце не вошло в силу, началось боевое построение войска. Тысячные массы людей и лошадей строились шеренгами перед стоящими в колесницах персидскими военачальниками. Командиры подразделений метались вдоль живой стены, ругаясь и грозя плетьми, с трудом выравнивали разноязычную, не знавшую толком военной службы толпу. Люди вертели головами, махали руками, задние ряды то и дело напирали на передних, а передние, повинуясь командам к выравниванию, подавались назад. Галдеж стоял страшный. Голоса командиров тонули в этом шуме.
Противник же строился почти в молчании. Одна за другой колонны пехоты и конницы выходили на отмеченные вешками места. В центре привычно располагалась фаланга, справа от нее конница гетайров. Слева – несгибаемая фессалийская конница. Между ними роились вспомогательные отряды лучников и копейщиков. Новым на этот раз было появление позади фаланги линии пехотинцев в две шеренги – резерв. На случай обхода.
Войско македонян построилось, но Александр все не появлялся из своей палатки.
Он спал.
Подстелив под себя походный плащ, спал таким глубоким сном, что не слышал ни ржания лошадей, ни шума движущихся колонн. Никто не знал (может только Гефестион?), что он сумел заснуть лишь под утро, окончательно изнуренный бессонницей. Когда вечером, закончив последние дела, Александр отправился отдыхать, на пороге своей палатки он оглянулся на мириады мерцающих огней у горизонта – костров персов и впервые холодок пробежал по его спине. Не от страха перед силой противника, а отчего-то другого. На миг ему представилось, что какая-нибудь нелепая случайность даст возможность грубой силе взять верх над качеством, и все пойдет прахом. И ничтожный, не знающий, что делать со своей властью Дарий, вновь никчемно будет сиять на мировом небосклоне.
О, боги! Неужели возможно свершиться такой несправедливости?
Александр заметался по палатке. Как никогда он был близок к своей цели. Дарий собрал здесь последние силы, и, если разгромить их, перед Александром останется лишь Индия на востоке, Карфаген и Сиракузы на западе. Вот они – осязаемые пределы мира! И ничто более не будет препятствовать объединению народов. Покой и гармония снизойдет на них. Состязание в ремеслах, искусстве и философии станет единственной их заботой. Золотой век вернется на землю, и он, усталый и израненный, вернется под сень дубрав родины, окруженный мудрейшими людьми всех стран, чтобы провести остаток своих дней в философских и научных беседах, в этом, как утверждал Аристотель, самом сладостном и осмысленном времяпрепровождении.
Неужели все это может рухнуть? Развеяться как дым от жертвенного огня?
Александр ходил от стены к стене, сотрясаемый лихорадкой, и не мог понять, откуда взялся у него этот страх? Ведь жрец из оазиса Сува донес до него весть свыше – он сын Бога! Значит, он призван свершить свой путь. И Бог дал его мечте благословение – объединить, наконец, мир и народы! Время пришло… Если, конечно, египетские жрецы не задумали обмануть и погубить его по наущению Дария, вселив в него самоуверенность. Может, они ждут известий о его поражении, уверенные, что пылкий юноша попался на их уловку? Скорей бы утро и тогда он своим мечом заставит повернуть к себе лицо судьбы! Он не побежит, даже если дрогнет войско. Даже если смерть встанет рядом. Возврата нет. Он не сможет доживать жизнь неудачником.
Обессиленный от долгого метания по палатке и беспокойных мыслей, Александр забылся сном перед самым рассветом, когда увидел, как посерел, истаивая мрак, и начало битвы наконец-то приблизилось вплотную.
Александр еще спал, когда персы с трудом закончили построение. По традиции позади центра разместился Дарий со своей гвардией. Против фланга, где обычно наступали гетайры с Александром, выставили отряд боевых колесниц с привязанными к колесам серпами, чтобы подрезать ноги неприятельским лошадям. К дышлам прикрепляли длинные ножи, призванные прокладывать себе дорогу. Остальное должны довершать лучники, стоящие в колесницах. Пригнали еще пятнадцать боевых слонов, доставленных из Индии. Но прежде всего они напугали темных селян из глухих деревень. Едва слоны, сотрясая местность ревом, приблизились к отрядам ополченцев, как те, смешно завывая, бросились в рассыпную. Пришлось разместить слонов в тылу. Наконец все было готово. Дарий в боевой царской колеснице, украшенной золотыми барельефами, выехал к месту своей Ставки. Жрецы уже воскурили благовония, отгоняющие злых духов и можно было отдавать распоряжения.
Александр все еще спал. Гефестион невозмутимо стоял на пороге шатра, охраняя сон базилевса. Гонцов присланных командирами он поворачивал назад: «Ждите».
- Ему понадобится сегодня твердость руки и ясность разума, - объяснил он Клиту. - Пусть наберется сил.
Но дело было не в заботе о его силах. Гефестион ждал знака. Вечером Александр сказал ему:
- В этом сражении мы решим, кто будет объединителем мира, - я или Дарий. Других людей с такими возможностями на земле нет.
Гефестион знал: кто будет объединителем мира, определяют не люди, а боги. Александр спит потому, что сейчас где-то на небе они решают, кто будет их избранником. Когда решат, тогда проснется и Александр. И по настроению базилевса он поймет, какой знак тот получил во сне.
Но не все были столь терпеливы. Не выдержал командовавший построением войска на правах старшинства Парменион. Не полагаясь больше на гонцов, он прискакал сам.
- Пусти. Пора начинать сражение – с ним или без него!
И Гефестион уступил.
Войдя внутрь шатра, Парменион приблизился к ложу Александра. Тот безмятежно спал.
«Мальчишка!» - промелькнуло у Пармениона. Он был другом детства Филиппа, и с ним они вступили в свое первое сражение. Филипп, и только Филипп, должен был возглавлять этот поход. Он его замыслил – пройти огнем и мечом по Персидской державе, издавно терзавшей Элладу и Македонию, он подготовил самую лучшую в мире армию, а плодами пользуется тот, кто сомневается в его отцовстве, прислушиваясь к бредням египетских жрецов.
- О, боги! – вздохнул старый полководец. – Через него вы смеетесь надо мной. За что?
Парменион энергично потряс Александра за плечо. Царь открыл глаза и улыбнулся.
- Что? Уже?
- Почему ты спишь сном победителя?
- Во сне я видел поверженного царя царей.
- Посмотри, персов больше, чем песка в пустыне.
- Хорошо уже то, что Дарий здесь и мне не нужно гоняться за ним.
Александр вскочил с постели и крикнул:
- Гефестион! Доспехи!
Парменион едва успел доскакать до левого фланга, как из тысяч македонских глоток вырвалось одно слово: «Хайре!»
«Радуйся!» - кричали воины, ибо к ним подъезжал Александр.
- Ну, вот и солнце взошло, - обронил Парменион и приказал своим командирам. – Давайте сигнал к сближению!
Сражение началось с попытки охвата персами правого фланга противника. Дарий знал, что предводитель яванов находится именно там и хотел рассчитаться с ним в первую очередь. Но охват не получился из-за встречного движения легкой конницы македонян. Не беда. Линии врага растянулись и стали еще тоньше. Дарий улыбнулся. Охотники готовы к травле зверя. Пора! И приказал ввести в дело колесницы.
Вздымая желтую, тягучую пыль, они грозной лавиной устремились на таксис гетайров.
Лавинные атаки колесниц не раз приносили победу персам. Удар колесниц был особенно хорош при внезапном появлении на поле боя. При Кире Великом и Дарии I Покорителе они в решающую минуту выносились из расступившихся рядов пехоты и неслись на увлекшегося атакой противника. Придумать ответный ход он уже не успевал. Колесницы врезались в гущу врагов и производили страшные опустошения, сея панику… Но не в этот раз. Колесницы выкатились слишком рано, македоняне еще не втянулись в бой и потому легко управлялись командирами.
Навстречу колесницам выбежали лучники и копьеносцы. Рассыпавшись по полю, они осыпали проносящихся мимо лошадей градом стрел и копий. Раненые и убитые кони на всем скаку валились на землю. Не успевших увернуться срезало ножами. Лучники гибли от персидских стрел, но и возничие падали с опрокидываемых колесниц в не меньшем количестве. Неуправляемые лошади неслись сами по себе, нарушая строй, сталкиваясь друг с другом. Ржание, грохот переворачивающихся повозок, крики и проклятья повисли над степью одним стоном. Те колесницы, что достигли македонской линии, не сумели нанести никакого вреда. Воины попросту расступились и пропустили их в тыл, где их и перехватили.
Но не могло же яванцу везти постоянно! Вскоре сказалось численное превосходство войск Дария. Конница персов принялась обтекать фланги македонян. Наступил момент, который предвидел Парменион и к которому готовился Александр: клещи стали понемногу сжиматься. Конница неприятеля проникла в тыл и вышла к обозам. Но и Александр с гетайрами не мешкал: увлеченные охватом флангов персы ослабили центр. Он ринулся к самой тонкой части построения персов. Чтобы подкрепить удар, Александр призвал часть фаланги, построив ее конусом. Словно нос корабля, обшитого медью, она легко вспорола хлябь персидских рядов и вышла к телохранителям, окружавшим Дария. Оставалось еще немного, но тут дал трещину фланг Пармениона, хотя вины его в том не было. Персы навалились со всех сторон. Теперь ход битвы стал уподобляться чутко колеблющимся чашам весов. Александр, не обращая внимания на фланг Пармениона, упрямо дробил ядро «бессмертных». Быстрей, быстрей! Прибыл человек от Пармениона с сообщением о прорыве, но Александр не собирался поворачивать и помогать Пармениону. Пусть держится сам. Вперед! И быстрей, быстрей!
«На что же он надеется, - хотелось крикнуть Пармениону. – Не на своего же египетского бога?» Но что толку взывать к гонцу?
…Персидская конница и отряды из кочевых племен Бактрии, опрокинув последние заслоны защитников, достигли обозов. Их взорам открылись тысячи повозок.
…Александр рвался вперед, хотя прибыл еще один гонец от Пармениона. Некогда его выслушивать, - уже видна колесница Дария. Быстрей, быстрей!
…Путь к правому флангу Александра был открыт. Коннице персов оставалось покрыть с десяток стадий, чтобы выйти в тыл и ему. Но тут один любопытный всадник принялся вытряхивать содержимое мешков из повозок. Оттуда вдруг посыпалось золото и серебро: посуда, монеты… Вопль восторга вырвалось из десяток ртов, и тут же сотни всадников спешились, чтобы не упустить возможности обогатиться. Через несколько мгновений в грабеже участвовали тысячи… В бессильной ярости метались среди скученных телег командиры, стегая только что покорных подчиненных плетьми, но в ответ видели лишь ощерившиеся в волчьем оскале зубы или трусливо-виноватые, но одновременно непреклонные в своей жадности взгляды…
…Груды трупов лежали у колесницы Дария, преграждая путь. Но только не яванцу…
- Убейте его! – закричал Дарий.
Охрана ринулась на Александра. Спасли доспехи. Лишь два наконечника стрел застряли в коже, да копье скользнуло по ноге. Александр рубил врагов не замечая царапин.
От запаха крови и пота Дария затошнило, и он не выдержал. Бросив свою колесницу, пересел на верховую лошадь и та без понукания, словно чуя беду, понесла хозяина прочь от этого ужаса в виде неистового злого духа, посланного богами в наказание за все прошлые грехи.
Предшественники Дария погибли в дворцовых интригах. Евнух Багой убил последнего царя из рода Ахеменидов и всех его малолетних детей. А на трон возвел Кодомана под именем Дария Третьего. И пока Багой не умер, тот вынужден был служить ему. Но зато после ухода в мир теней истинного властителя Кодоман расправил плечи. Он надеялся стать настоящим царем. И так вел себя, в уверенности своей избранности, пока боги не устроили ему проверку. И оказалось, что он все тот же Кодоман, бывший слуга могущественного царедворца, которого вознесли до царских покоев только по одной причине – он не Царь!
Кодоман бежал потому что рядом не было Багоя, которого он боялся больше всего, зато надвигался тот, от кого можно было убежать…
За Дарием отступили «бессмертные», и вот уже остальное войско, бросая оружие, доспехи и все, что мешало бежать, обратилось в бегство.
- Опять нам досталась колесница Дария, а не он сам! - в бешенстве вскричал Александр.
Но не всех это обескуражило. Кен наклонился к уху Бердикке и сказал:
- А боги и вправду помогают базилевсу, иначе в этот раз мы бы не победили.
- Второй раз Александр встречается с Дарием и второй раз тот бежит, едва увидев его! – согласился Бердикка. – Удивительное дело для воина и могущественного царя.
- Остается гадать, что же видит перс в образе нашего базилевса. Но явно что-то очень страшное…
Теперь можно было пускаться в погоню… если бы не левый фланг! Приходилось внять мольбам гонцов. Александр развернул гетайров и помчался на помощь Пармениону. Только тут персы поняли, что есть вещи важнее золота и серебра – собственная жизнь! Побросав добычу, они вступили в бой с одним желанием прорваться и уйти от смерти. Македоняне, частью истребив нападавших, остальных предпочли выпустить, чтобы не лить понапрасну своей крови.
Александр до глубокой ночи преследовал бегущего противника в надежде захватить Дария. Он окружал одну толпу отступающих за другой, но царя среди порубленных и взятых в плен не было. С наступлением темноты он дал коням и людям короткую, в несколько часов передышку, и под утро помчался дальше.
Только молодость могла выдержать такую скачку и рубку. Лица Кратера, Кена, Птолемея, Эригия, Неарха и Бердикки посерели от усталости. Протей махал мечом, повторяя как заклинание: «А затем я напьюсь вина…». Гегелох с Гарпалом выходили из схватки, чтобы наскоро допросить пленных: «Где ваш царь?» И снова вскакивали на коней.
- Дарий, по-видимому, заночует в Арбелах, - объявил Гегелох.- Это ближайший отсюда город.
- Мы должны достигнуть его рано утром, - откликнулся Александр, - пока царь царей (тут он усмехнулся) не успел ускакать дальше.
Замысел удался только наполовину. Утром македонская конница ворвалась в город, но Дария там не обнаружила. Царь там не ночевал, бежав дальше на восток, домой, в родную Персиду.

       _______


У человека, которому требуется срубить дерево, основная тяжесть работы приходится на его подрубку. Потом еще одно усилие – толчок и оно под своей тяжестью падает на землю, с грохотом и треском ломая ветви. Так и две победы над главными силами Дария привели к тому, что персидская держава стала рассыпаться без новых усилий северян. После Гавгамел армия Александра не встречала серьезного сопротивления. Когда войско подошло к Вавилону, из ворот, как и в Египте, вышли горожане с излияниями покорности во главе с самим сатрапом Вавилонии Мазеем.
После Мемфиса, Вавилон был второй по значимости древней легендарной столицей Востока, куда входили македоняне. Город возник и расцвел задолго до самой Эллады, а уж Македония по возрасту в сравнении с Вавилонией была сущим младенцем. Но не было трепета у македонян перед могучим в прошлом старцем. Уверенно вступали они во владение великим наследством. С любопытством нового собственника разглядывали храмы-зиккураты, могучие вековые крепостные стены, расписные Золотые ворота, многочисленные дворцы и рынки. Их везде встречали доброжелательно и учтиво. Александр запретил грабежи и поборы. Наоборот, за все припасы было приказано расплачиваться серебром.
- Как-никак, а мы в самом центре ойкумены! Отсюда растекаются вести о нас…
Как только македоняне вступили в город, к Александру прибыла жрецы. Он принял их в бывшем дворце Дария. Но вышел Александр к пяти священникам в простом одеянии эллина – тунике и сандалиях. Позади, не привлекая к себе внимания, держался Гефестион. Александр появился с приветливой улыбкой гостеприимного хозяина, а не надменного владыки-завоевателя, как того ожидали пришедшие. Это тронуло смиренных стариков, позабывших о почтении к ним со стороны прежней власти. И они склонились в глубоком поклоне.
- Желаем тебе, великий царь, владыка царей, прожить многие годы в счастье и победах! – почти пропели жрецы.
- Прошу быть моими гостями в этом доме, точно также как я гость в вашей стране, - ответил Александр.
- Ты, о, великий царь, не гость, - возразил старший жрец, величественного вида старик. – Ты – господин страны!
- Я хочу быть не тем господином, что был Дарий. Я бы желал стать сыном тех, кто старше меня, отцом тех, кого я старше и братом моих ровесников.
Озадаченные и обрадованные словами победителя всемогущего Дария, старцы заняли предложенные им ложа, настороженно ожидая дальнейшего развития беседы. Были ли пожелания завоевателя правдой или всего лишь красивыми словами?
Образовавшийся полукруг замкнул Александр. Внесли разбавленное вино и фрукты. Жрецы отведали того и другого. Похвалили вкус сока земли и поблагодарили за снисходительность к ним Владыки народов. Теперь можно было продолжать деловой разговор.
- Мы с великой радостью выслушали твои слова, Великий Царь, - начал старший жрец. - Наш народ и наша страна давно нуждается в справедливом, рачительном отце. Наши храмы заброшены, боги отвернулись от нас. Главный храм бога Мардука лежит в руинах. Народ скорбит…
Александр выслушал сетования жреца с подчеркнутым вниманием и сочувствием. А выслушав, огласил свои заботы.
- Вашим нуждам я смогу помочь лишь в том случае, если утвержусь здесь не в качестве завоевателя, а как признанный всеми царь вашего народа. Я не хочу быть завоевателем. Я мечтаю о расположении вашего народа, но для этого ему нужно объяснить, кто я им и чего желаю. Я же хочу справедливого управления государством и веры в меня всех людей.
И Александр выжидательно взглянул на жрецов.
- О, Великий Царь, - поспешно заговорил старший жрец, - мы готовы с величайшим почтением взять на себя эту благородную задачу. Уверены – народ с радостью примет над собой власть столь великодушного Царя.
Остальные священники подтвердили такую готовность.
- Я рад вашим словам, - ответил Александр. - Чтобы доказать свои чувства, прикажу помочь восстановить вам храм бога Мардука. Работы начнутся немедленно!
Жрецы пали ниц.
- Значит, мы здесь насовсем? – спросил Гефестион, когда депутация удалилась.
- А зачем же тогда мы шли сюда? – с улыбкой ответил Александр.


       _______


Целый месяц простояла армия в Вавилоне и его окрестностях, наслаждаясь после всех трудностей похода благами мирной жизни. Македоняне чувствовали себя не в завоеванном, а в союзном городе, так хорошо относилось местное население к чужеземцам. Радостное чувство свободы охватило и вавилонян, и эллинов, и македонян, всех без исключения. На улицах даже ночью не умолкали музыка и смех. Вина было выпито на год вперед.
Не отставал от простых воинов и Александр. Почти каждую ночь царский дворец расцвечивался сотнями факелов, означавших, что там идет пирушка. Бывший приближенный Дария Мазей опух от выпитого. Привыкшего к строгой церемониальности, его в изумление приводило панибратство македонцев со своим повелителем. Сам же, даже в большом подпитии, он обращался к Александру со всей почтительностью, с упоминанием титулов. И все вокруг смеялись.
- Не бойся, - кричали ему, - тебя не казнят!
- Я поклоняюсь Царю не из страха, а потому, что он Царь!
- Но он же не твой базилевс.
- Он власть! И я поклоняюсь Власти, потому что поставлен служить Власти! На этом заведен мировой порядок. Иначе будет хаос. Дарий смертен. Порядок и боги – нет! Иначе хаос, - повторял он заплетающим языком.
Вельможа заметил на себе задумчивый взгляд Александра. «Я прав! – подумал с твердостью Мазей. – Не может снисходительность слуг радовать, а лесть оскорблять. Иначе то был бы не царь». И, несмотря на насмешки, каждый раз преклонял колени, как только входил Александр.
Когда македонское войско покидало Вавилон, Александр неожиданно объявил, что наместником области по-прежнему остается Мазей, давший ему клятву верности.

       Из письма Каллисфена дяде:
«Нет нам равных по величию, а во главе нас молодой сын бога. Но что будет, когда он состарится под тяжестью власти? Усталый бог – это будет невыносимое зрелище».

       _______
       

Следующей столицей, павшей без боя, стал Персиполь. Город-владыка Азии, куда стекались богатства мира, где правители получали донесения и слали приказы подданным всех сторон света, этот город впервые распахнул ворота чужеземным войскам. Как изменчива судьба! И все равно каждый новый основатель государства думает, что его царство будет вечным…
Александр остановил Буцефала, чтобы охватить взглядом местопребывание «царя царей», прежде чем въехать в столицу полновластным хозяином. Для этого был проделан путь, который не сумел свершить ни один эллин. И этот путь оказался куда длиннее путешествий Ясона или Одиссея. На него ушло четыре года, озера пролитого пота и тысячи оборванных прежде срока жизней. И вот свершилось!
Сотни домов вперемежку с зеленью деревьев не могли заслонить возвышающиеся вдали дворцы Дария I и Ксеркса. Там провозглашалось начало многочисленных походов на другие страны. Сюда пригоняли плененных царьков. Теперь Александру предстояло решать судьбу великого града персов. Он не мог забыть, как несколькими днями раньше повстречали ужасного вида колонну людей, шедших отсюда. Мимо войска плелись сотни калек, кто с обрубленной рукой, кто с обрезанными ушами и носом, кто с выколотыми глазами. То были пленные эллины, отпущенные персами на свободу! Они шли, помогая друг другу, и осыпая мучителей проклятьями. Безрассудная, слепая месть озадачила Александра: а как быть ему? Ответить местью на месть? Или сдержаться, как подобает будущему властителю всех местных народов, включая персов? Он не знал на что решиться.
К Александру подскакали Филота и Бердикка.
- Если войско не остановить у стен города, то начнутся грабежи, как только воины войдут на его улицы, - прокричал Бердикка.
Филота, пунцовый от недавнего спора, только ждал этих слов.
- Ты что, хочешь украсть у них то, что им принадлежит по праву? – возмутился Филота. – Разве ты забыл, как персы поступили с нашими пленными?
Бердикка пожал плечами.
- Решай, Александр. Город сдается без боя, и ты его хозяин.
Александр молчал.
Услышав перепалку, подъехали другие стратеги и его друзья: Кратер, Птолемей, Гарпал, Гефестион, Гегелох, Неарх…
- Неужели тысячи эллинов и македонян проделали весь этот путь ради того, чтобы посидеть у стен Персиполя? – кричал Филота, продолжая обращаться к Бердикке.
- Македоняне покинули свою землю не ради ограбления столицы персов, - возразил Бердикка и отвернулся.
- Не может быть пощады персам! – возмутился Филота. – Иначе Эллада не поймет смысла похода. Должен быть ясный и символичный конец.
- А что вы думаете? – спросил Александр у друзей.
- Война есть война, - первым ответил Кратер. – Воинам было запрещено брать добычу в Египте, Финикии, Сирии и Вавилонии. И они понимали необходимость этого. Но это вражеская страна…
- И разве искалеченные пленные не требуют возмездия? - добавил Гарпал.
- Можно наложить дань на город и публично покарать виновных в злодеянии, - предложил рассудительный Птолемей.
- Мне все равно, - сказал Протей. – Мне по вкусу Вавилон с его пирами. Персеполь - скучное место.
Но даже готовый смеяться по любому поводу Эригий не поддержал шутливый тон Протея.
- Здесь решается вопрос не пира, а жертвы на алтарь бога войны…
- Мои воины не поймут, - честно сказал Гегелох.
- Что ж, - произнес Александр. – Так тому и быть. Эллада ждет отмщения, и она его получит. Но и мы учтем свои интересы – дворцы не трогать. Командуй штурм, Филота!
Развернутые в боевые порядки таксисы македонян и эллинов подступили к городу. Ни одна стрела не полетела в их сторону. Но конница, ощерившись копьями, ворвалась на пустые улицы и вслед за ними пехотинцы с обнаженными мечами. Азарт воинов не охладило отсутствие противника, врагами сейчас были все персы. Началось самое страшное, что бывает на войне, – погром. Жизни старцев и детей теперь зависели от представления о милосердии победителей. Лишь дворцы царей были вне власти стихии. У их врат сразу же встала стража во главе с Клитом. Дворцы как добыча предназначалась самому Александру. Но до самого вечера он так и не переступил городскую черту, чтобы не видеть сцен упоения грабежом своих ветеранов. Те же не пропустили ни одного дома, ни одной лачуги. Были вспороты в поисках драгоценностей все подушки и тюфяки, упрятано в походные мешки все сколь-нибудь ценное. Всех охватило безумие. В ответ на мольбы жителей воины пускали в ход мечи, и люди валились с разрубленными черепами. Но катились не только головы, падали и светильники… Город занялся огнем. Так при свете пожарищ, Александр вечером въехал в растерзанную столицу Дария. Он сразу направился во дворец Ксеркса – самый большой и роскошный из всех виденных им.
На полночь там был назначен пир победителей. В зале приемов, где в отдалении стоял трон персидских кесарей, пол был устлан дорогими покрывалами из парчи и шелка. На тонких льняных разноцветных узорчатых тканях стояли блюда и серебряные сосуды с вином. Большое число приглашенных – командиров, гетер, ученых во главе с Каллисфеном – наполнили зал. Гостей у входа во дворец встречали музыканты. Музыка звучала, казалось, из всех уголков дворца.
Когда все были в сборе, в зал вошел Александр в пурпурной тунике. Приглашенные встали. Хайре! - раздалось ему навстречу. – Хайре!
- Хайре! – ответил Александр. – В вашем лице я приветствую тех, кто победил полмира! И перед которыми, если захотим, склонят головы на остальной половине!
Командиры одобрительным гулом отозвались на слова своего вождя. Началось пиршество. Сначала певцы исполнили гимны, сложенные поэтами-эллинами в честь побед Александра, затем пришел черед танцовщиц… Пир разгорался и виночерпии едва поспевали наполнять кубки пирующих. Бывалые воины хмелели не столько от вина, сколько от сознания зримого окончания похода. Радость настолько переполняла их, что ее не могла отвлечь ни музыка, ни жгучие хороводы танцовщиц. Требовалась иное, - привычная уже стихия опасности, которая могла бы помочь выплеснуть накопившееся за годы похода напряжение. Если разум отяжелел от вина, то душа рвалась ввысь!
Пир набирал силу. Сильнее звучала музыка, громче раздавались крики и пьяный смех. Но в разгар веселья вдруг стали гаснуть светильники. Послали слуг за маслом. Те долго искали запасы в незнакомых помещениях. И тут кто-то сунул в пламя фитилька кусок льняной материи. Жгут из нее ярким светом озарил часть залы. Тогда командиры, сбрасывая посуду, стали скручивать из скатертей жгуты и поджигать их. Забава так понравилась, что факелы из персидских тканей стали делать просто из озорства. В ход пошла даже парча. Но слуги все не появлялись с маслом. Жгуты стали догорать, чадя черным дымом.
- Света! Дайте света! - закричал Александр.
- Света! Света! – подхватили другие.
- Хотите света - подожгите дворец! - раздался чей-то пьяный голос.
Сказано было в шутку и окружающие засмеялись. Но не эллины.
- Это великая мысль! – сказал один из них. И в зале наступила тишина.
- Поджечь! Как подожжены были храмы Эллады! - вскричал другой.
Отовсюду раздались одобрительные голоса.
- Отомстим!
- Город уже горит, зачем нам беречь этот дворец? Нам тут не жить!
- О, Александр, истреби змеиное гнездо своей рукой. То будет рука Зевса.
- Поднеси факел, Александр! Только ты сможешь сделать это.
Гефестион и Александр переглянулись. «Остановить?» - спросил глазами Гефестион. Александр перевел взгляд на Бердикку. «Я – как ты». Посмотрел на Птолемея. «Жалко такой роскоши». Взглянул на Кратера. «Мне не жаль». Гарпал был увлечен беседой с гетерой. Клит, опустив глаза, резал кинжалом мясо. Протей был уже пьян…
И Александр решился в одно мгновение. Выхватив факел из рук слуги, он бросился к стене, обитой деревянными резными панелями и подставил их под язык пламени. Огонь занялся не сразу. Казалось шла борьба между старыми, полными царственного величия стенами и бойким, плебейским огнем. Наконец, панели загорелись и языки пламени быстро устремились вверх. То было сигналом и для других. Десятки факелов стали тыкаться во все уголки дворца. Огонь, получив раздолье, принялся за свою работу. Гости со смехом повалили на двор. Музыканты продолжали играть и плясать танцовщицы. Откатив бочки на безопасное расстояние, виночерпии привычно принялись за дело…
Дворец пылал огромным жертвенным костром, и с его дымом окончательно уходила слава и могущество персидской державы. Отовсюду неслись приветственные крики. Пир продолжался, но Александр уже не веселился. Он затих, задумчиво взирая на занимавшееся гигантское кострище, от жара которого скоро надо будет всем бежать. Невдалеке стоял историограф похода Каллисфен. Призванный по долгу службы описывать все достойные события, он внимательно наблюдал за происходящим, не поддаваясь чувствам. Александр увидел его и подозвал к себе.
- Какими словами ты опишешь все это?
- Пока не знаю… Но мне вспоминается присказка: «Ничто не вечно!»
- Да, дворец строился с расчетом на многие столетия, а устоял всего три человеческих жизни. Неужели и мой поход сотрет рука времени? Зачем тогда столько трудов? Не ради же мести?
Каллисфен с пониманием кивнул.
- Мы, ученые, сознаем, что ты не просто завоеватель, иначе не взял бы с собой нас.
- Ты прав, Каллисфен, я мечтаю о большем, чем просто о походе мести. Я хотел бы, чтобы его свершения оказались более прочными, чем этот дворец.
- Что же нужно для этого?
- Наверное, строить дом из другого материала, - загадочно ответил Александр. А Гефестиону позже сказал:
- Теперь у меня нет долгов перед Элладой…

Из письма Каллисфена дяде:
«На моих глазах сгорела величайшая империя мира. Теперь она принадлежит истории, то есть таким, как я. Теперь те, кому поклонялись народы, будут смиренно ждать моего приговора. Вот он, истинный круг величия!».

       _______


Пробыв три месяца в Персиде, Александр выступил на север, где по слухам находился Дарий. Все это время «царь царей» судорожно пытался создать хоть какое-то подобие очередной армии. Вновь были разосланы указы о наборе, но оставшиеся области уже не торопились их выполнять. Сатрапы и вожди племен понимали – его дело проиграно. И Дарию оставалось только одно – отступать все дальше вглубь своей быстро уменьшавшейся державы. Но как бы не были велики государства, все они имеют конечные размеры. Однажды дозоры сообщили о появлении врага недалеко от его резиденции. Дарий незамедлительно распорядился погрузить остатки царской казны на повозку и с отрядом в тысячу человек двинулся в Согдиану – одну из последних своих сатрапий.
Унылая процессия потянулась по узким дорогам Мидии. Понурые люди, понурые лошади, убогие селения вдоль пути. Дарий с болью замечал, как гасло обычное раболепие в глазах подданных, как небрежнее становились поклоны. Время от времени ему сообщали об исчезновении того или иного вельможи со слугами. Дарий сначала гневался, требовал догнать беглецов, но потом стих и казалось, что теперь лишь скудный гористый пейзаж по-настоящему привлекает его внимание. Сам же он думал об одном: «За что»? За что его покарали боги? Что он делал не так? Мало строил храмов, мало совершал жертвоприношений? Да, наверное, мало. Он был очень богат, но был занят исключительно собой. Вот боги и указали ему, кто он на самом деле на земле. Если бы боги простили его и позволили вернуть время назад!…
Однажды вечером, когда Дарий уже лежал в постели, в царский шатер без его соизволения вошло несколько человек. Открыв глаза, он узнал начальника конницы Набарзана, сатрапа Бактрии Бесса, придворного Сатибарзана. Другие скрывались за их спинами.
- Чего вам? – спросил Дарий. – Яваны близко?
И вдруг почувствовал неладное.
- Или вы… вы… хотите избавиться от меня? Стража! Стража! – закричал Дарий в ужасе.
- Стража не придет, - спокойно сказал Набарзан.
- Заговор? – задохнулся Дарий. Его рука рванула стягивавший горло ворот ночной рубашки.
- Ты будешь жить, не бойся, - сказал Бесс. – Но ты должен передать царский титул мне. Я из рода Ахеменидов, и имею на то право. Ты же погубил царство. Хватит тебе властвовать.
Дарий не нашелся, что ответить.

       _______


Перебежчики из стана персов донесли об аресте и отречении Дария в пользу Бесса. Известие окрылило и насторожило Александра. Прежде всего оно означало, что дух противника сломлен окончательно. Однако оставалось свершить последнее – захватить Дария и заставить передать свои символы власти «царя царей» новому властителю державы Кира Великого. Настораживало то, что у него вдруг появились соперники!
Отобрав наиболее выносливых конников, Александр устремился в погоню. Бешеная скачка продолжалась несколько дней. Кони выбились из сил, люди устали. Но Александр гнал и гнал всех вперед. Местные жители за золото указали короткую дорогу, выводившую пришельцев наперерез отступающим персам. Сделав еще одно усилие, изнуренный отряд, пройдя по узкой горной тропе, вышел на основную дорогу. Македоняне сразу заметили персов. Их оставалось совсем немного, пара сотен, не больше. Увидев противника, оставшиеся не стали готовиться к бою, а попросту бросились бежать, надеясь уйти от погони. Всадникам это удалось без труда. Кони македонян уже не были способны перейти в хороший галоп, но повозки догнать еще могли. Внимание Александра привлекла одна из них: крытая не шкурами, а обитая деревянными щитами с резьбой. С несколькими всадниками он бросился за, казалось бы, легкой добычей. И не мог догнать! Возница изо всех сил нахлестывал лошадей. Отличных кровей кони легко стали уходить от преследователей. Десяток стадий такой гонки и кони македонян пали бы под седоками. Помог случай. Возница слишком часто оглядывался назад и не усмотрел камня на пути. Повозка с лету налетела на валун и опрокинулась. Двое человек, сопровождавших повозку, что-то прокричали друг другу и один из них, соскочив с лошади, нырнул на мгновение внутрь и тут же появился снаружи. Вскочив на коня, он присоединился к уже убегающему товарищу.
Когда Александр заглянул за полог, то увидел в глубине распростертого тучного человека с черной завитой колечками бородой. Их глаза встретились: голубые, усталые, но полные любопытства одного и карие, остекленевшие от ужаса и муки другого. Человек с бородой захрипел, будто тужась что-то сказать, отнял руку от горла и оттуда фонтаном ударила кровь…

       _______


Надо было что-то делать с телом Дария. Приближенные советовали Александру предать его земле, как простого перса, и двигаться дальше. Но ему такой совет не понравился. Умер не просто Дарий, умерла династия великой державы! Нужен какой-то жест, имеющий символическое значение для народов государства Ахеменидов. Просто бросить тело в могилу значило дать понять всем народам – прошлое оборвалось и будущее не будет иметь корней. Войско того и хочет: разбить это государство, набрать добычи и вернуться по домам, подобно героям «Илиады». Он сам когда-то хотел похожего. В детских мечтах представлял, как войдет триумфатором в Пеллу, где его встретит радостная мать, изумленные его подвигами старейшины и восторженный народ… Но хочет ли того Александр теперь? Нет! Герои «Илиады» сравняли Трою с землей, это была их ошибка. Троянцы тоже были мужественным народом, если десять лет сражались с превосходящими силами. И хотели родства с эллинами, залогом чего был брак с Еленой! Если бы ахейцы и троянцы объединились, все нужное себе – славу, богатства – они без труда смогли бы добыть, завоевав окружающий мир. А так они растратили свои силы, погубили многих великих воинов и вернулись домой с тем же, с чем отправились в поход… И на этом их величие закончилось.
Александр размышлял о деле Дария целый день и, наконец, принял решение. Он вызвал к себе трех перебежавших к нему персидских вельмож.
- Я пришел сюда навсегда, - сказал Александр. – Что мне нужно, чтобы стать в глазах народа преемником Дария?
- Похоронить предшественника с царскими почестями и затем взять регалии «царя царей», - ответили они единодушно. – И еще покарать узурпатора и тех, кто поднял руку на священную особу царя.
- Обещаю, я покараю убийц царя.
Александр приказал похоронить Дария со всеми почестями. Командиры промолчали, но свое мнение высказали. На церемонии погребения Александр был с Гефестионом, Протеем и Бердиккой. Больше никто не пришел.
- А ты почему не заболел вместе со всеми? – сказал Гефестион, с неудовольствием взирая на хмельного Протея.
- Неужели я пропущу такое? Ведь на моих глазах исчезнет в Аиде владыка мира! И мне любопытно узнать, как он при этом будет пахнуть…
- Для тебя нет ничего святого, даже смерть, - не удержался от выговора Бердикка.
- Потому я и умру позже вас всех. Духу смерти весело со мной, к тому же каждый третий кубок вина я посвящаю ему. Дело не в том, как ты правишь, а как ты умрешь.
Гефестион хотел было ответить, но жрецы позвали их…
Из македонян и эллинов они были единственными. Стояли вчетвером среди персов и наблюдали за обрядом сожжения царского тела. В погребальный костер вместе с облаченным в царские одежды Дарием, положили колесницу и умерщвленного коня со сбруей. Хор плакальщиц пропел прощальный гимн и жрецы, призвав в молитве богов принять к себе еще одного вечного странника, поднесли факелы…
- Сожгли дворец. Теперь сжигаем самого хозяина, - пошутил Протей.
- Дворец – моя ошибка, - вдруг резко ответил Александр. – Отныне я не буду слушаться советов, которые противоречат моей цели. Обиды эллинов не должны руководить моими поступками. Я преемник Ахеменидов и нельзя ронять в глазах народа достоинство их прежних властителей. Я пришел сюда, чтобы остаться, и не мне ломать традицию почитания царской власти.
- Я считаю это мудрым желанием, - поддержал Гефестион. – Кто-то вернется в Македонию, но кому-то надо остаться здесь, чтобы сохранить завоеванное. Я буду с тобой до конца.
- Можешь и на меня положиться, - сказал Бердикка.- Я до сих пор не построил себе дом. Что ж, буду строить для своих потомков дом здесь – в новом государстве, тем более что фундамент уже есть.
Александр положил им руки на плечи.
- Я верю, что вы поймете меня. Это так важно и так нужно мне. Тяжко быть в одиночестве. Так что я счастливый человек! Если вы поймете мою цель, значит, со временем поймут и остальные.
- И я с вами, - откликнулся Протей. – Мне здесь нравится. Все тебе кланяются в пояс… Вежливый, отзывчивый народ!
- Ну как же нам без шута, - обронил Гефестион.
…Александр выполнил свое обещание. Он преследовал Бесса и Набарзана до самой Согдианы, пока один из вождей согдийских племен не выдал убийц Дария и узурпатора царской власти Бесса.
Бесса казнили по персидскому закону. Сначала подвергли публичному бичеванию, затем отрезали нос и уши, после чего четвертовали.
Персидский поход был завершен. Эллада отомщена. Македония прославлена. Александр затмил героев Трои. Что дальше?»

Человек за столом отложил стило. А и вправду – что дальше? Заботы по службе одолевали его. Надоела жара и пыль. Он чувствовал, как надвигается старость, хотя сил вроде бы еще достаточно.
Сил достаточно, но что есть сила? Что мы знаем о ней? Спорим о силе меча, о силе золота, о силе царской власти, о силе божественной воли,… а потом упираемся в силу случая, в силу рока, наконец. А наткнувшись на эту стену, разворачиваемся и опять начинаем плести новые мудрствующие кружева о силе: силе примера, силе законов, силе народа… И чувствуем, - истина где-то рядом, чтобы затем засомневаться: есть ли истина на земле или ее знают только боги? То ли дано познать ее нам, то ли она закрыта от нас навечно? И мучаемся вопросом: то ли искать истину, которая дарует нам неведомую до сих пор силу, или жить смирившись перед непонятным, соглашаясь на достижимое и досягаемое?
Он отодвинул свиток и резко встал.
Так писать ли ему об Александре или это никому не нужная блажь? Но ведь боги живут, пока их чтят жрецы и помнят люди. Это значит, что не только люди зависят от богов, но и боги – от людей, а правители… - от хронописцев? Какой тягостный посмертный удел у правителей – они будут жить так, как их опишут историки. Этим они лишаются подлинной биографии, ее будут творить потомки! Цари при жизни так болезненно занимаются возвеличиванием себя. И кому это удалось вполне успешно? Единицам… Среди них Александр. Даже у богов получилось много хуже, и о египетских и вавилонских божествах известно очень мало. Они забылись. Александр их пережил! Значит, человек может затмить собой богов?
Он взял свиток и перечитал написанное. Так кто же его герой?…




       Повествование 10. Предательство
       1
Посреди комнаты расстелили ковер, взятый у хозяина постоялого двора. У него же позаимствовали на время подушечки для сидения, затем расставили блюда с едой. Усаживались чинно. Посередине Учитель, далее, полукружьем, ученики. Ближе к нему - Иоанн и Иаков, по другую руку Шимон… Иуда сел с самого краю, бочком ко всем остальным. Начало темнеть и зажгли светильники. Проголодаться как следует не успели, да и момент для услады желудка был не тот, поэтому все сидели смирно, тихо, не прикасаясь к блюдам с бараниной и пресными лепешками. В темной, плохо освещенной комнате воцарилась тишина. Ждали слова равви. Тот молчал. Молчали ученики. Тишина становилась невыносимой. У кого-то запершило в горле и он кашлянул, другой суетливо заерзал… Учитель очнулся, окинул взглядом учеников. Лица их выражали готовность запечатлеть в памяти каждое его слово.
- Братья мои! – начал Учитель. – В этот день мне хочется посидеть с вами не столько за трапезой съестной, сколько за трапезой духовной. Мы прошли много дорог и селений не ради корысти или никчемного любопытства. Мы искали Истину! И обретя ее, понесли другим людям. Но ложь и заблуждения не уйдут из мира так быстро, как нам бы хотелось. Вы те, кому я доверил свою душу, те, с кем я разделил холод ночей и дневную жару, гонения, угрозы, наветы, и за это я благодарен всем вам.
Ученики разом зашевелись, заговорили, пытаясь выразить ответные чувства к Учителю. Но он продолжил:
- Давайте выпьем этого вина и вкусим пасхальных опресноков. За вас, братья мои!
Учитель поднял свою чашу и пригубил вино. За ним то же самое сделали и остальные. Учитель продолжил:
- Я принес Слово - слово Бога, а вы воплотите Его в Жизнь, воздвигнув новый Храм и утвердив Новое Царство – царство правды и любви. Перед этим замыслом все вы равны между собой. Нет и не должно быть среди вас первых и вторых. И я равный среди вас. Жаль, что пока проповедую я один, – я ведь смертен. Молчите! Все может случиться, и нужно быть готовым ко всему. Нельзя для зажжения светильников держать один-единственный трут. И вот я хочу спросить у вас: что вы понесете миру, если мне будет суждено умереть вперед вас?
Ученики молчали, переглядываясь меж собой. Первым подал голос Иаков.
- Восславим имя твое! – воскликнул он. – Везде и повсюду, всем и каждому!
- Отвергнем врагов и лукавых чрез имя твое. Защитим от скверны сомнений веру и учение твое! – твердо ответствовал Иоанн.
- Утвердим средь мира сего Царство по образу и подобию твоему, - сказал Шимон.
Глаза учеников разгорелись от пришедшего к ним красноречия. Ученики спешили клясться в невыразимом доверии к Учителю, поднявшем их с низов ввысь, всю сладость этого подъема им еще предстояло изведать.
- Не хлеб вы тут едите, а плоть мою, - вдруг прервал их странными словами равви, - не вино пьете, а кровь мою. А я, подобно этому зажаренному ягненку, пойду на заклание…
Ученики умолкли пораженные. Учитель медленно провел рукой по лицу.
- Вот целый каравай хлеба, а вот кувшин с вином. Это сама жизнь, это ее соки. Но сейчас каждый отломит по куску (и он стал разламывать и раздавать куски ученикам), а затем вкусит его, и останутся от каравая крошки. А затем разольете вино и отопьете его, и останутся в чашах капли. Я же возмечтал, что только один из вас предаст меня…
- Предаст? – вскричал Иаков. – Кто? Кто тебя хочет предать?
Иуда недаром сел с краю. Он был ближе всех к двери, и ноги его напружинились, готовые к прыжку…
- Душно мне, - хрипло проговорил Учитель, вставая. – Забудьте последние мои слова. Не то… Все не то… Я хочу выйти… Мне душно…
Учитель бросился из комнаты. Едва дверь затворилась, как поднялся шум. Говорили все разом. Ученики, недоумевая, переспрашивали друг у друга слова Учителя, пытаясь истолковать их. Но Шимон, скоро презрев это занятие, встал и бросился вслед за Учителем. Он нагнал его в нескольких шагах от кущ, разросшихся на склонах Гефсиманского холма, вспугнув какого-то человека во всем черном, разговаривавшего с Учителем. Человек мигом исчез, а Учитель обернулся на звук спешащих шагов Шимона и замер в покорном ожидании. В спустившихся сумерках трудно было в подробностях различить лицо Учителя, но Шимону почудилось в его лике смятение.
- Что тебе? – спросил Учитель. И не послышалось в голосе присущей ему твердости и спокойствия.
- Я…я хочу сказать одно… помни: я всегда с тобой. Уж я никогда тебя не предам.
- Не словом предают, Шимон, не словом. Предают поступком. И ты предашь меня трижды, сам того не заметив.
- За что ты так тяжко меня подозреваешь? – содрогнулся Шимон. – Неужели я того заслужил?
- Прости, - сказал Учитель, кладя ему руку на плечо.
Шимон прижался щекой к его руке.
Из тьмы, легко ступая, неожиданно возник Иоанн. Бросив подозрительный взгляд на Шимона, он горячо, залпом заговорил, словно перешел от бега физического к бегу словесному.
- Учитель, я пришел к тебе, чтобы не оставлять тебя одного. (Тут Шимон распрямился во весь свой немалый рост, давая понять, что тот опоздал.) Я хочу быть твоей опорой. Возьми и обопрись на меня смело, если и свершится какое зло, то сначала оно встретится со мной!
- Меня возьми… - поспешно вставил Шимон.
- Что ж, - сказал Учитель, - может и удастся отвести удар. Идите, сыщите, друзья, мечи или какое другое оружие и принесите сюда.
- Неужели кто-то может напасть на тебя? – удивился Шимон.
- Кое-кто считает, что сила – лучший способ ведения спора.
- Найдем! – в восторге прокричал Иоанн. – Меч! Да, меч – вот ответ сильнейших. Идем, Шимон. Мы скоро, Учитель!
И оба ученика растворились в темноте, а Учитель устало прислонился к стволу ближайшего дерева. Он не мог сказать себе ни да, ни нет, он просто ждал приговора судьбы, впервые переложив ношу со своих плеч на чужие. И ждал, что выйдет.
Вдруг совсем рядом послышался шорох. Он обернулся, готовый со спокойствием встретить и врагов, и друзей. Перед ним стояла Мариам. Бледная, дрожащая, одинокая, почти обреченная... Как он сам. У него защемило сердце.
- Я все знаю, - промолвила она.
- Что знаешь?
- Что кто-то может тебя предать.
Он улыбнулся и покачал головой.
- Я хочу быть с тобой, - прошептала девушка.
- Нельзя. Здесь мужские дела. Ступай и спи спокойно.
- Не гони! Я предчувствую недоброе. Женщинам дано предчувствовать… Я хочу быть с тобой… всегда. Раньше бы я не посмела сказать того, что говорю сейчас. Но именно ты первый назвал меня сестрой, а меня считали лишь достойной ублажать мужчин. Ты открыл мне свой мир. Он светел и добр до неправдоподобия. Но раз он есть в тебе, значит может быть и в других. Я готова верить в это.
В ее горячечном шепоте он слышал то, чего он так ждал от своих учеников. И нежность заполнила его сердце. Хотелось броситься к Мариам, поднять ее на руки, крикнуть всем: «Вот! Вот кого я оставляю здесь после себя! Любите ее, как я люблю ее!» Но трезвая мысль без усилий брала верх, и руки опускались, и мышцы вновь деревенели. Для этого мира она была лишь женщиной. Почти блудницей – ничем…. А Мариам все шептала свое: «Я хочу быть с тобой!»
- Тебя ждет Иоанн, - сказал он мягко. – Иди.
- Не хочу.
- Ты ведь любишь его.
- Раньше – может быть, а сейчас… не знаю, нет, не люблю. Просто хотелось тепла и нежности, и все. Он… он… какой-то опасный. Как молодая ядовитая змея. Он любит меня и тебя, но как-то по-своему, пока есть потребность в нас.
- Молчи. Не надо. Пусть уста не говорят, что ощущает сердце.
- Я боюсь… Вокруг тебя что-то происходит. Я боюсь этого города, людей, что нас окружают, толпу, перед которой ты выступаешь… Когда мы странствовали, нам было лучше. Мы знали куда идти, хотя шли наугад. А сейчас мы чужие здесь… И какие-то потерянные.
- Молчи, Мариам, молчи, - почти беззвучно молил он ее. - Все идет так, как это и должно случиться. Все предопределено. Чтобы не случилось, я верю – ты меня не покинешь. А теперь иди. Мне нужно побыть одному.
Невдалеке послышался шорох приближающихся шагов и треск отодвигаемых веток.
- Иди, - повторил он, - нас не должны видеть вместе.
И Мариам покорилась.
Возвращались Шимон с Иоанном, неся что-то завернутое в покрывало. Спеша, путаясь в складках, они развернули сверток и на землю упали два старых, зазубренных меча. Исус сгорбился, будто вновь принял на себя невидимый груз.
- И довольно, - сказал он. – А теперь оставьте меня на время. Я помолюсь один.
- Нам боязно оставить тебя одного в этом пустынном месте, - возразил Шимон, – мы бы хотели побыть где-нибудь рядом.
- Хорошо. Оставайтесь здесь, как стража на посту, а я отойду подалее и чуть что позову вас.
Шимон с Иоанном согласились и, забрав мечи, встали под деревом. Учитель же пошел вглубь сада и тут, средь ночного покоя и прохлады, остро ощутил, что в Палестину давно пришла весна. Земля и все живое вокруг издавало тот особый, свежий, утонченный запах, что возможен лишь весной, в пору прибывающих, пьянящих сил природы. Каждая травиночка, скрытая теперь от назойливых людских глаз, излучала радость и любовь. Мир торжествовал, купаясь в соках своей юности. И ему стало невмоготу. Он упал на колени и стал истово молиться.
- Отец наш! Господи! Да минует меня чаша сия! В чем я повинен, кроме жажды правды и добра? Отчего от злых людей и злые псы шарахаются, а каждый камень на дороге – для добрых? Неужели в гордыне своей я замыслил сделать то, что под силу только Богу? Но разве человеческое не дело человека? Господи! Отец наш! Не смерти боюсь, ведал на что шел. Не страх меня мучит. Но если б я после мучений и смерти мог вернуться на землю продолжить свое дело. Господи! Не пробились колосья. Все зря! Жизнь, бессонные ночи! За что так? Неужели людские души столь глухи, что не тихое слово, а окрик лишь готовы услышать? Если на кресте распнут – за что муку держать буду?..
Тело Исуса обмякло, плечи поникли, голова склонилась на грудь. Он долго стоял на коленях, и ветер беспрепятственно шевелил пряди его волос. Затем он поднял голову и опять стал вопрошать звездное небо.
- Бежать? Но тогда тоже смерть. Смогу ли я после этого проповедовать, звать за собой? Нет! Иоанн Креститель умер, и народ поверил в него. Без смерти нет веры? Неужели и мне это предстоит? И я открою чьи-то глаза? Возможно ли? Но пусть будет не чего я хочу, а чего хочешь Ты!
Он встал, распрямился и долго вдыхал с закрытыми глазами ночные запахи земли. И в этот миг он был по-настоящему свободным человеком – он мог выбрать любой путь из самых желанных для свободного человека.
Еще раз он вздохнул полной грудью упоительный воздух и медленно пошел назад, к ученикам. Под тем же раскидистым деревом, положив мечи у изголовья, мирно спали Шимон и Иоанн. Никто не слышал его молитвы. Кроме Мариам…


       2


Учитель нагнулся и тронул за плечо Шимона. Тот зачмокал во сне губами, попытался было перевернуться на другой бок и тут же проснулся. Оторопело поглядел на склонившегося Учителя и мигом вскочил на ноги.
- Шимон, ты спишь? Неужели ты не мог пободрствовать один час? – укорил его Учитель.
- Не знаю, как получилось… бес попутал, - начал оправдываться Шимон. – Сейчас разбужу Иоанна.
- Не надо, - сказал Учитель, но Шимон уже изо всех сил тормошил товарища.
Чтобы не принуждать Иоанна к оправданиям, Учитель отошел в сторону. Ученики еще долго шепотом переругивались между собой, обвиняя друг друга, пока подозрительный шорох не привлек их внимания. Они ощетинились, как сторожевые псы, сжимая в руках мечи.
- Надо проверить, что это, - сказал Иоанн.
- Не нужно. Если человек, то сам подойдет, - сказал Учитель.
Но ученики уже не слышали этих слов, в рвении помчавшись вперед на подозрительный шум. Послышались громкие, возбужденные голоса, и перед Учителем вновь предстал Шимон.
- Это Иуда. Хочет поговорить с тобой.
- Пусть подойдет. А вы оставьте нас.
Иуда вошел из темноты.
- Я к тебе, Исус, - молвил он.
- Ты хотел сказать: «За тобой?»
- Что ты… что ты, - замахал руками Иуда. – Я пришел оттого, что ты удивляешь меня до крайности. В чем дело, равви? Почему ты здесь? Я посчитал твой ужин прощальным перед дорогой…
- Да, прощальный… перед дорогой по ту сторону зла.
- Но отчего так? Беги, Исус, беги! Утром за тобой придут они.
- Куда бежать? Я не хочу петлять, как заяц от страха, по дорогам Палестины. Может, тебя послало само провидение – подвести к пределу…
- Ах, как ты жесток ко мне, Исус! Ты делаешь из меня то, чем я не являюсь – предателем! Никто, никто не понял тебя. Ты имел дело с глупцами. Продам тебя не я. Распродадут твое учение другие. И память о тебе сделают источником благополучия. Добро… добро, твердишь ты. Лишь собаки и дети понимают, что такое добро. А люди уже искушены. Ты звал искушенных, Исус, а им одно нужно – выгода! Учитель и ученики! Хе! Вечная история, когда учитель учит, а ученики кивают… Один только я понимал тебя по-настоящему. Один только не мечтал о возвышении через тебя!
- Не преуменьшай свои желания.
- Опять ты не веришь мне.
Иуда вдруг заплакал.
 - Не уличай мою душу во лжи. Может, во мне рухнул целый мир. Я хотел познать истину, а познал лишь унижение себя. Давно некий приезжий эллин рассказывал, что у него на родине есть люди, избравшие своей профессией познание мудрости во всех ее проявлениях. Их зовут философы. Они нанимаются в дома богатых и учат детей и взрослых. Другие бродят по городам и беседуют с любителями мудрости. И за это их кормят и одевают! И я понял – это мое! И я хочу того же: бродить по разным местам, впитывая новости, беседовать и слушать других умных и знающих людей, чтобы проникать в суть явлений. И когда я встретил тебя – решил, что и в нашей глухомани может быть такое же, как у эллинов. И я пошел с тобой учиться, чтобы поумнев, учить других. Разве это не прекрасное желание? А чем все кончается? Проклятая Иудея…
- Это потому, что ты никогда не верил в меня, - устало поговорил Учитель. – И не надо слез, ты свое уже выстрадал.
Но Иуда продолжал плакать, как маленький, размазывая кулаками слезы по грязным щекам.
- В твоих глазах я ничтожество? Один только я, да? Но смотри: все спят, - бормотал он. – Все спят! Никому нет дела до Исуса, только Иуда не спит и мучается.
- Полно, полно, Иуда, - увещевал его Учитель. – Все идет по кругам своя. Когда вернешься домой, то рассказывай всем о том, что слышал от меня. Может быть, в ваших местах найдется тот, кто поверит в меня. Прощай!
Иуда потянулся к нему, обнял и поцеловал в плечо.
- Прощай, Исус! – молвил он.
И в тот же миг из кустов раздался зычный голос, расколовший тишину.
- Вот он!
Иуда в страхе отскочил, Учитель же остался один под деревом, и вспыхнувшие факелы озарили багровым светом его окаменевшую фигуру.
- Хватайте его! – приказал тот же голос.
И храмовые стражники кинулись вперед. Им навстречу бросился было Шимон и следом чуть замешкавшийся Иоанн, но Учитель сделал знак им уйти и, чтобы скорей решить исход дела, сам шагнул навстречу стражникам. За Шимоном и Иоанном кинулась погоня, и им, чтобы легче было петлять среди деревьев, пришлось бросить свои мечи.
Город спал. Коротенькая суета в зарослях запущенного сада не потревожила покоя даже постояльцев гостиницы. Деревья спокойно взирали на развернувшиеся под их ветвями события, а вдали от скуки лаяла собака.


       3


Назаретянину быстро и ловко скрутили веревкой руки. Заметив среди стражников фарисея, Исус с усмешкой спросил:
- Что же вы пришли сюда в темноте вязать меня, когда могли спокойно сделать это в любом из молитвенных домов, где я проповедовал?
- Молчи, разбойник, - огрызнулся тот. – Тебе еще хочется осквернить наш Храм…
- Достойный ответ для тех, кто послал тебя, - подвел черту Исус.
Удостоверившись, что веревки надежно сковывают движения арестанта, его повели из сада. Но стражники не заметили, как два человека, крадучись, проследовали за ними, не выпуская из виду арестованного. Одним из них был Шимон (Иоанн куда-то исчез), другим был юноша с клеймом раба на плече. Они крались, сначала не видя друг друга, но более осторожный Шимон, наконец, заметил странного напарника. Поначалу испугавшись, он бросился в густую заросль кустарника и оттуда стал наблюдать за безмолвным черным привидением. Но, убедившись, что человек сам боится быть замеченным и его нечего опасаться, Шимон выскочил из укрытия. Двумя большими прыжками он преодолел расстояние между ним и неизвестным.
- Что ты тут делаешь? – угрожающе пророкотал Шимон, хватая человека за рукав.
Неизвестный, даже не оглянувшись, рванулся в сторону, в мгновение ока выскользнул из плаща, и ошеломленный Шимон лишь успел заметить, как человек мелькнул среди деревьев в слабом свете луны и исчез во тьме.
Неожиданное, счастливо кончившееся происшествие сильно приободрило павшего духом Шимона. В глубине души засветилась искорка надежды, что все страшное разрешится так же легко и просто, как и с человеком в черном. И Шимон вновь устремился вслед удаляющейся процессии…
…В окно постучали условным стуком и Никоиф торопливо распахнул его. Во дворе стоял обнаженный юноша.
- Что случилось? Почему ты в таком виде? – спросил удивленный Никоиф.
- Хозяин, какой-то человек пытался схватить меня, когда я следовал за назаретянином, но я вырвался…
- Неужели его взяли под стражу? – ужаснулся Никоиф. – Ты разве не успел предупредить его?
- Успел, хозяин.
- И что же?
- Он сказал: «Я знаю».
- О, господи, - прошептал Никоиф, - на что он надеется? Не на божью ведь милость!
…Исуса провели к зданию Синедриона. Там его ждали. Во дворе полыхал костер, с треском извергая из себя сонм искр. Это веселое буйство огня терпеливо созерцали несколько людей в одежде храмовых слуг. При виде пленника они проворно засеменили ему навстречу и, подхватив под руки, препроводили в дом. Обитые медью двери на миг приоткрылись и поглотили Исуса. Место же у костра охотно заняли стражники, участвовавшие в поимке назаритянина. Их работа была закончена. Им выдали немного вина, и оно полностью завладело их вниманием, так что никто из них не мог заметить притаившегося в кустах человека.
Шимон прошел за Учителем весь путь. Страх отступил, и он был полон решимости дождаться развязки.
Сначала Шимон устроился у невысокой ограды. Но то ли весенняя ночь была чересчур холодна, то ли не успокоившая душа отзывалась дрожью по телу, но Шимон уже через час полностью окоченел и зубы выбивали частую дробь. К тому же светало, спасительная темень перебродила в серо-сизую хмарь, скоро должны были появиться первые прохожие на улицах, и им бы, конечно, показался подозрительным человек, затаившийся в зарослях. Поразмыслив, Шимон решил не искушать судьбу и покинуть ненадежное убежище. Предрассветный озноб придала ему такую смелость, что он, обогнув ограду, вошел через ворота во двор Синедриона, посчитав, что притворясь паломником, не ведающим что есть что в столице, он не вызовет подозрений и сможет дождаться конца событий здесь же, во дворе.
Шимон не без робости подошел к костру, кашлянул и, громко поздоровавшись, попросил погреться. Разомлевшие от вина и тепла, умиротворенные стражники в просьбе не отказали и даже обрадовались новому собеседнику. Они принялись расспрашивать гостя о тех местах, где он был и что видел. Втиснувшись в круг чужих ему людей, Шимон стал рассказывать о далеких местах Палестины, в которых он и вправду побывал. И все бы так и сошло, если б служанка, что вынесла им новую порцию вина и закуски, не запомнила на базаре, где выступал Исус, выделявшегося среди его учеников широкоплечего, рослого мужчину, проворно шныряющего среди толпы.
- Что-то мне знакомо твое лицо, - сказала женщина, вглядываясь в Шимона. – Давно ли ты в Городе?
- Недавно.
- Не ты ли был с тем бродягой, что кощунствовал на рынке и теперь схвачен?
- Нет, ты ошиблась, - дрогнувшим голосом отвечал Шимон.
- Так ты не знаешь того бродягу? – допытывался она.
- Нет, не знаю, - оправившись, уже твердым голосом отвечал Шимон.
Среди насторожившихся стражников нашелся тот, кто подхватил допрос служанки.
- Как же ты не знаешь лжепророка, если он из Галилеи, а у тебя и выговор-то галилейский!
- Не из Галилеи я, а из Заиорданья, – горячо запротестовал Шимон. – Мать моя галилеянка, может, оттого и говор такой. И никаких лжепророков я не знаю! Оставьте меня!
Шимон махнул рукой и будто преисполненный глубокой обиды пошел прочь.
- Надо было его схватить и допросить, - сказал один из стражников, когда незнакомец исчез из виду. Но его никто не поддержал. Не стоило ради каждого подозрительного человека жертвовать теплом, вином и покоем.
Обмеревшее сердце Шимона отошло, ожило, как только он оказался за воротами и убедился, что за ним не гонятся. Радостная волна избавления дрожью пробежала по телу: «Спасен!» Он скорым шагом поглощал пространство улиц, с облегчением все дальше удаляясь от страшного места. Как хорошо быть свободным! И Шимон споткнулся. Не потому, что под ногой оказался камень. Шимон вдруг осознал, что он… сбежал от Учителя. И главное то, что он предсказал ему это. Значит, знал, и жил с ними с этим знанием. Шимон представил себя: нет, он бы не смог разговаривать спокойно с людьми, если бы знал, что те отступятся от него в трудную минуту. Все тлен, все суета, нет спасения Учителю в этом пустом мире! Слезы навернулись на глаза Шимона. Он смахнул их. Но они навернулись снова. Шимон опустил руки и побрел незрячим по улицам города…



       Отступление седьмое
       Прыжок пятый. К краю ойкумены
«Целых три года вынужден был пребывать Александр и его войско в самых дальних сатрапиях бывшей Персидской державы. Три года прошли в ожесточенной борьбе с местными племенами. После смерти Дария прыжок на берега Окса и Яксарта и далее к горам Парополиса, поначалу казался легким маршем к краю ойкумены. И вдруг завершающий бросок превратился в длительную войну и тяжелое испытание для войск. В тех местах не было ни золота, ни серебра, зато в степях кочевали племена, желавшие лишь одного - чтобы в их дела не вмешивались. Персидские цари так и поступали, довольствуясь малой данью и знаками покорности, но для Александра это было неприемлемо. Он хотел включить их в свою семью народов, изменить их жизнь. Вот только они того не желали, и племена саков, массагетов, дахайцев, хорезмийцев восстали. В свои вожди они призвали бывших приближенных Дария – Спитамена и Оксиарта. Македонские таксисы без труда раздавили бы их отряды… если бы смогли настигнуть. Не вступая в открытый бой, легкие на подъем, быстрые конные отряды Спитамена появлялись всегда внезапно, атакуя численно меньшего противника и, осыпав его стрелами и дротиками, так же внезапно поворачивали и уходили в степь. Их выносливые кони, как будто рожденные самой закаленной солнцем и ветрами степью, могли сутками скакать, уходя от погони. Стремительные студеные речки и горные кряжи были им не помехой. Кочевники под стать своим коням: не привередливые к пище и воде, крову и погоде, метко стреляли из лука, непревзойденно бросали аркан и храбро умирали, когда приходил их черед.
Засады стали проклятьем македонцев. Стоило маленькому отряду неосторожно покинуть крепость, как из-за холмов или зарослей кустарника выскакивала темная масса гикающих всадников, окружала их, и тогда бесполезно было ждать спасения. Осыпав градом стрел, они добивали оставшихся и тут же исчезали. В одной из таких стычек погиб Гегелох. Стрела пронзила ему горло. Его похоронили в чужой земле первым среди Александровых друзей…
Базилевс прошел со своей армией всю державу Ахеменидов и не знал даже случайных поражений. Здесь же, среди гор, степей и оазисов Согдианы, македоняне не раз испытали горечь неудач. Тысячи опытнейших воинов нашли свою смерть. Непонятное упорство племен Согдианы и Бактрии озадачило Александра.
- Я хочу открыть перед ними истинно прекрасную жизнь, - жаловался он своим друзьям, - а они норовят укусить мою руку с дарами. Достойны ли такие существовать на земле и отнимать у моих воинов жизнь, а у меня время?
Сам ход событий, казалось, разрешил сомнения Александра. Когда восстало племя уструшариев, Александр осадил их главный город. На великодушное предложение о сдаче ему ответили грубым отказом и упорным сопротивлением. А после взятия крепости ему ничего не оставалось, как примерно наказать жителей: мужчины были перебиты, а женщины и дети проданы в рабство. Так и повелось. Если истреблялся македонский отряд, закупавший продовольствие, то прибывшее войско сначала искало противника, а потом, разбившись на отряды, расходилось веером на восемь сторон света. На протяжении одного перехода они сжигали селения, уничтожая кочевья, а уцелевших обращали в рабство. Тем самым эта местность становилась безопасной для македонян. Но Гефестион однажды позволил себе обратить внимание Александра на другую сторону этой практики:
- Александр, эта местность настолько обезлюдела, что некому поддерживать в порядке оросительные каналы. Поля могут превратиться в пустыню.
Александр согласился с доводами Гефестиона. После некоторого размышления было принято решение: переселять людей из спокойных районов. Скоро такая политика стала приносить плоды. Мятежные земли стали заполняться людьми из Мидии, Двуречья, Малой Азии. Появились поселенцы даже из Эллады. Племенные вожди стали всерьез задумываться о необходимости дальнейшего сопротивления. Лучше потерять свободу, рассуждали они, чем поля, пастбища, соплеменников – все! Те же, кто подчинению предпочитали смерть - ее и получали.
Однажды в лагерь Александра прибыли послы мятежных племен с подарками и просьбой о мире. Самый ценный дар оказался внутри обычного кожаного мешка. Когда его развязали, то из него вывалилась голова Спитамена. Александр молча посмотрел на бородатое лицо заклятого врага с закатившимися глазами и пригласил послов в свой шатер…
Вскоре было сломлено сопротивление и в Бактрии. В одной из горных крепостей был захвачен Оксиарт со своей семьей. Он сдался. В обмен на свою жизнь предложил помочь замирению.
- Если меня казнят, кочевники и горцы продолжат войну, - это будет делом их чести. Только я могу снять с них клятву, что они дали мне, – сражаться до конца.
Александр поразмыслил и согласился с его доводами. Семья была оставлена в качестве заложников, а Оксиарт отпущен на свободу.
Когда Александру представляли членов семьи бывшего врага, его взгляд задержался на младшей дочери – Роксане…
Девушка с миндалевидными, черными глазами и длинными порхающими ресницами понравилась базилевсу. Очередная женщина… очередная красавица… Женщин у Александра было немного. Страсти клокотали в его сердце, но не по поводу женских прелестей. Он снисходил до них нечасто, между делами, без особого пыла. В тридцать лет ни жены, ни детей, ни привязанности ни к одной из наложниц. Пустота. Но зачем ему была нужна привязанность к девушке и ее любовь, когда его окружали верные друзья? Беседы с ними не могла заменить болтовня женщины, а упоение в бою - короткий миг удовольствия от прикосновения к чужому телу. Все так, если бы все оставалось по-прежнему. Но друзья либо уходили в мир иной, как умерший от лихорадки Эригий спустя год после Гегелоха, или отдалялись...
Александру не раз доносили, что безвозвратно уходящие годы вдали от семей сказываются на настрое воинов. Но он отмахивался. Не поворачивать же назад только потому, что кто-то соскучился по дому? Тоска же по родине становилась все сильней. Во сне воинам грезились оливковые рощи и дубовые леса. Чужие страны надоели, не радовали даже захваченные богатства, которые без толку лежали в обозе и понемногу растекались неизвестно куда и на что. А конца похода не было видно. И в одну из тоскливых лагерных ночей закрадывалась у иных мысль о том, что тяготы могли бы закончиться, если б базилевс умер. Тогда ничто бы не удерживало войско от возвращения в Македонию. Но боги хранили предводителя от смертельного удара копья или стрелы. И тогда самых отчаявшихся мысль вела дальше… Особенно велико было искушение у тех, кто находился на службе вблизи от того, по чьему капризу приходилось убивать молодость на краю света.
Нескольким молодым людям из аристократических фамилий сильно надоела походная жизнь ради завоевания каких-то степей и гор. Базилевс, конечно, гений и свершил великие деяния, но и у гениальности должен быть предел, злословили молодые люди, оторванные от женского общества и настоящей придворной жизни. «Даже Геракл свершил всего семь подвигов и отправился на небеса. Не пора ли и Александру отправиться к своему отцу? Тем более что оба его отца, - смеялись они, - находятся на небе…»
В конце концов, несколько капель яда в чаше с вином – это не удар меча, за который придется расплачиваться жизнью. Оставалось немного – дождаться подходящего случая, ну и, конечно, - о чем не говорилось - набраться кому-то храбрости. Однако нашелся тот, кого даже разговоры на эту тему испугали, и он поспешил за советом к старшему брату - Кебалину. Кебалин же незамедлительно оправился к Филоте, под началом которого служил, с просьбой предупредить базилевса. Но Филота смолчал! Ничего не предпринял он и после вторичного посещения Кебалина. Но заговорщики медлили, и расчет Филоты переждать, чья возьмет, не удался. Подчиненный оказался настойчивее, чем думалось. Он пошел к Клиту…
Иной камешек, падая со склона, увлекает за собой другие, да столько, что образовавшийся поток сворачивает тяжелые глыбы…
Филоту схватили сразу же после ареста заговорщиков. Допросить его Александр поручил Кену и Кратеру.
Филота отрицал свою связь с заговорщиками и винил себя только в легкомыслии: он подумал, что это сведение счетов между повздорившими юношами. Разве они могли пойти на такое убийство? Следствие стояло на месте. Надо было на что-то решаться. И Кратер ввиду чрезвычайности дела предложил прибегнуть к пытке. Чтобы обсудить это предложение друзья собрались у Кратера. Все девять человек – Гефестион, Бердикка, Птолемей, Клит, Кен, Неарх, Гарпал, Протей. Но сам базилевс не пришел. Слуга сообщил, что у хозяина разболелась старая рана, и соратники правильно поняли Александра. Решать надо было самим, чтобы потом никто не смог обвинить базилевса в деспотии. И возможное решение было очевидно для всех - жизнь базилевса выше былых дружеских привязанностей. И они согласились с необходимостью крайних мер.
Поздно вечером Филоту препроводили в подвал маленькой крепости, находившейся неподалеку от лагеря, чтобы никто не мог услышать ни одного стона.
В полночь все было готово. Когда в комнату с сырыми каменными стенами ввели Филоту, он увидел в углу жаровню с воткнутым в нее мечом. Двое его бывших товарищей – Кратер и Кен – стояли рядом с непроницаемыми лицами. У жаровни хлопотало еще двое…
- Не добившись навета праведным путем, решили попробовать неправедным? – громко сказал Филота.
В ответ - молчание. На лбу Филоты выступил пот. Стараясь сохранить спокойствие, он дал привязать себя к деревянному столбу и отвел глаза, когда палач вынул раскаленный меч…
Но первым не выдержал Кен. Он ушел, не в силах больше терпеть запаха горелого мяса и истошных криков. Кратер же, казалось, был сотворен из куска гранита.
- Что я тебе сделал, что ты так меня мучаешь? – кричал Филота. - Ты мстишь мне за то, что в детстве я всегда обгонял тебя в беге, а в сражениях, вынужден был подчиняться мне!
Лицо Кратера осталось непроницаемым.
- Ты сделал зло не мне, а нашему делу. Ты предал Александра. Ты и твой отец. Я не успокоюсь, пока ты не признаешься, что Парменион знал о заговоре…
На рассвете Филота не выдержал.
- Я больше не могу. Убери палачей.
Кратер сделал знак и те отошли.
- Скажи, что ты желаешь услышать от меня? Напиши и я скреплю текст своей кровью.
Бесстрастность в одно мгновение слетела с лица Кратера.
- Что-о? Ты хочешь уйти в царство теней чистым? Ты хочешь обмана? Палач…
Филота изо всех сил замотал головой…
На следующий день Филоту вынесли на носилках к построенному войску. Александр, стоя в колеснице, обратился к воинам с речью. Он рассказал о заговоре, который возглавлял Филота.
- Они хотели убить меня, чтобы отнять плоды ваших побед. Они устали биться с врагами и хотели большими уступками добиться их расположения и союза. Чего достоин Филота, решайте сами.
- Смерти! – закричало несколько командиров.
- Смерть! Смерть! – закричали остальные воины.
Александр сошел с колесницы и удалился в шатер.
По древнему македонскому обычаю Филоту забили камнями, как предателя.
А в это время трое человек со сменными лошадьми почти без остановок скакали в ставку Пармениона в Экбатанах, где хранилась большая часть захваченных персидских сокровищ. Они успели вовремя. Никто еще – ни торговец, ни гонец с почтой, ни тайный доброжелатель – не успели донести до отца весть о гибели сына.
Трое человек сообщили страже, что привезли с собой письмо базилевса с предписанием вручить его лично Пармениону. Их проводили в сад. Из дома вышел только что отобедавший Парменион в легкой тунике. Поздоровавшись, он спросил о цели приезда. В ответ ему протянули свиток с личной печатью базилевса.
- Нам нужно узнать ответ незамедлительно, - произнес старший порученец.
- Вот как! – удивился Парменион.
Он повернулся спиной к гонцам и развернул чистый лист. В тот же миг три меча вонзились в его тело. Парменион вскрикнул и повалился на траву.
На шум примчалась охрана, но сражаться не пришлось. Убийцы уже держали перед собой развернутый свиток с царской печатью. Старшине стражников ничего не оставалось, как только принять его и огласить присутствующим смертный приговор Пармениону – предателю…
…Смутно стало на сердце Александра после этой истории. «Дело пажей», как окрестил его Каллисфен, показало - и друзья могут предать… Необязательно в бою и не за спиной, как Филота. Он смертен, и соратники могут предать его замысел, потому… потому, что он неподъемен для них! Они следуют его приказам, и как только некому будет приказывать и направлять их, то все начнет рушиться… Но кто не сможет предать его дело? И Александр ответил себе так: сын, его наследник! Царство его, как и подобает царям, должно быть передано не случайным людям, а прямому наследнику. Вот только какая женщина способна стать ему верной женой, способной воспитать сына? Александр присматривался к своим подругам, но за их ласками и пышными словесными признаниями в страстной любви не усматривал ничего, кроме тайного желания возвыситься до положения царицы. То были рабыни по духу, мечтавшие стать госпожами над всеми. Ни с одной из них у него не могло быть успокоения. Только Роксана выделялась. Она была какой-то иной.
Поначалу девушка дичилась и знаки внимания и подарки принимала безучастно. Дочь персидского вельможи, она чувствовала себя пленницей, заложницей, несмотря на окружавшую ее роскошь и внимание слуг. Только когда поняла, что ей не угрожает насилие, стала разговорчивей и приветливей. Александр расспрашивал девушку о нравах, обычаях и легендах ее народа. Ее рассказы были умны, сочны и метки. Александру понравились эти ни к чему не обязывающие беседы. Нравилось следить за выражением ее черных глаз… за мимолетней улыбкой… за плавными жестами рук.
За время бесед она привыкла к Александру, и, когда у базилевса однажды заныла старая рана, Роксана не ушла, как это обычно делали другие женщины, а помогла лекарю сделать перевязку и втереть мазь. Ее прикосновения были мягки и приятны, работу она делала уверенно и привычно.
- Откуда ты знаешь искусство врачевания?
Девушка смутилась. И Александр понял без объяснений. Война… Значит, она не гнушалась облегчать страдания воинам. Александр про себя одобрил такое поведение. Она не отсиживалась в окружении служанок. Хорошо!
И Александр просил ее и впредь смазывать его раны. А вскоре он послал сватов к Оксиарту…

       _______


По завершении свадебных торжеств, Александр собрал в своем шатре традиционный кружок друзей. Пришли Гефестион, Кен, Клит, Неарх, Бердикка, Птолемей, Протей, Кратер… Те, кто остались в живых. Время коротали за игрой в кости и чашей вина. За пологом музыканты играли веселые мелодии.
Александр пил, не пьянея, рассеянно скользя взглядом вокруг.
- Ты чем-то озабочен, Александр? – осмелился спросить его Неарх. – Неужто вино не веселит?
- Я вижу, что вы не одобряете моего выбора. Думаете, я забыл свою родину? Но я уже не принадлежу только Македонии. В моих руках полмира! Кому я оставлю завоеванное, если поддамся чувствам и уеду домой? Властвовать над Азией чужаки не смогут. Мне надо стать своим среди этих народов!
- Ты прав, Александр! – воскликнул Неарх.
Александр привстал с ложа и пододвинул к себе светильник.
- Меня гложет одна мысль. Смотрите, вот огонь. Он сродни войне, может обжечь, уничтожить. Но если расплавить два металла, например, золото и серебро, и соединить их, то, что будет?
- Будет сплав, - ответил Неарх.
- Вот именно сплав! – воскликнул Александр. – Так и огонь войны должен сплавить все эти народы в один.
- Что же это за народ будет? – спросил Клит.
- Имя этому народу – «космополитос». Люди мира! Тогда исчезнет непонимание и вражда между племенами. Если Македония так сильна, будучи такой маленькой, а Эллада так много дала нам в культуре, то что будет, если объединить мир? Силы разума удесятерятся. Люди будут не воевать, а строить, ваять статуи, сочинять стихи, размышлять о строении космоса и сущности человека… Если на земле можно сотворить счастье, то для него будут созданы все мыслимые условия. Эта война будет последней на Земле! Будет не только одно государство, но и один народ! И ты, Гефестион, приведя сюда новых людей, не просто заселил опустевшую местность, а положил начало новому народу! В новых городах люди разных племен научатся жить друг с другом в мире и единогласии. Их дети расселятся по всей земле, и они своим примерам докажут преимущества жизни в космополисе. Мир станет единым!
- Это замысел достойный Бога! – воскликнул Кен.
- Египетские жрецы увидели в гении Александра божественную печать, - напомнил Гефестион, не смущаясь, что его слышит базилевс.
- Да, это невиданная в истории задача, равная всем подвигам Геракла! – поддержал Гефестиона Бердикка.
Не в силах сдержать чувства, Александр вскочил и принялся нервно прохаживаться по зале.
- Сначала я мечтал, чтобы настало время, когда коринфяне и милетцы, афиняне и спартанцы называли себя не именем полиса, а эллинами! Теперь я хочу, чтобы, покорив Восток, мы приблизили время, когда эллин и сириец, мидиец и египтянин скажут с гордостью: «Мы граждане мира»!
- Александрова мира! – воскликнул Птолемей.
- Солнце будет по-прежнему всходить на Востоке и заходить на Западе, но ни самого Востока, ни Запада уже не будет!
- Слава тебе, Александр! – закричали друзья. – Твои замыслы обессмертят тебя.
- И вас тоже! – засмеялся Александр садясь. – Так выпьем за наше общее дело!
Вспенились чаши и вновь высохли, чтобы наполниться снова. Пили за будущее, которое они, как им думалось, прочно держали в своих молодых руках. Впрочем, не такие уже они были и молодые в свои тридцать лет…
       
       _______


Два года прошло после гибели Филоты и трагедия стала понемногу забываться, когда новое несчастье потрясло стан македонян. Это случилось в Мараканде во время праздника Дионисия. Днем состоялись гимнастические состязания, а вечером начался общий пир. Местом для него выбрали площадь в центре города. Там были зажарены туши баранов на вертелах, и каждый желающий мог вкусить освященное мясо. Вино черпали из больших бочек, стоящих тут же. Александр и все командиры вкусили плодов Дионисия вместе с простыми воинами. Затем состоялась мистерия в честь Зевса, и только после этого стратеги во главе с базилевсом перешли в царскую резиденцию.
В обширном зале были расставлены блюда с явствами в два ряда. Между ними ходили слуги, разнося вино. Прежде чем продолжить празднество, Александр переоделся. Он сменил эллинскую короткую тунику на персидское платье, состоящее из длинной до земли льняной рубахи и раззолоченного кандия с широкими рукавами. Ему с недавних пор стала нравиться персидская одежда. В ней Александр выглядел царственнее, да и персы смотрели на него уже не как на варвара.
После помолвки Александра с Роксаной, ее родственники были приняты на службу в войско. Теперь гетайрам приходилось ходить в конном строю вместе с недавними врагами. Им, сначала с улыбкой, а потом с беспокойством, приходилось наблюдать, как те продолжали чтить прежний придворный церемониал. Прежде чем обратиться к базилевсу, они преклоняли колени и как большой почет расценивали соизволение поцеловать его руку. Сначала говорили, что Александр вынужден терпеть этот ритуал, называемый проскинеза, из-за уважения к привычкам варваров. Но потом увидели, что их предводитель не тяготится этим обычаем. Что ж, это дело базилевса. Однако новые люди стали получать командные и чиновничьи должности. Персы собирали налоги, командовали отрядами строителей и даже вмешивались в порядок размещения македонских гарнизонов, ссылаясь на то, что им лучше знать, как не повредить интересам местных народов. Македоняне терпели. Надо было терпеть. Не вечно же им придется сидеть в этих проклятых местах. Придет время возвращения домой и влияние персов улетучится в один миг. Не все, как оказалось, были столь разумными.
Когда Александр занял место во главе пиршественного стола, македоняне немедленно сели, а вот персы сделали это с низким поклоном в сторону базилевса.
- Лишь с персами я чувствую себя царем, - пошутил Александр. – За нас, друзья!
И осушил чашу с вином. Все последовали его примеру. Пир начался и покатился привычным порядком, лишь Клит не прикасался к своей чаше. Он сидел мрачный, насуплено взирая на персидских вельмож.
- Разве тебе уже достаточно, мой дорогой Клит? – любезно осведомился Александр.
Лицо Клита перекосилось от презрительной улыбки.
- Я не понял, за кого мы пьем? Кто у тебя ныне друзья? Не пьем ли за то, что ты чувствуешь себя царем только с персами?
Пирующие притихли. Никогда еще Клит не говорил базилевсу столь резких слов. Гроза могла разразиться в любой момент. Александр же продолжал улыбаться. И вопрос его был задан с веселостью в голосе.
- Ты, я вижу, недоволен мной? Чем же?
- Я не вижу здесь Александра, базилевса македонян, - дерзко отвечал Клит. – Ну да подождем. Верно, где-то задержался…
Гефестион рванулся было, чтобы ответить обидчику, но Александр остановил его.
- А кого же ты видишь? – спросил вкрадчиво Александр.
- Судя по одежде - перса! Но где же их покоритель? Я считаю счастливыми тех, кто умер до того, как македоняне стали подчиняться персам на строительных работах и при сборе провианта. Они умерли до того, как оказались их просителями в передней царского шатра.
- Ах, Клит, зачем преувеличивать! Ты воин, а не политик. Занимайся своим делом. Ты же отчитал меня, как мальчишку в детстве, будто твоя мать продолжает быть моей кормилицей. Уймись и утопи раздражение в вине. А завтра… я приму тебя вне всякой очереди. За тебя!
И Александр поднял чашу и осушил ее до дна. Клит опять не притронулся к своей.
- Ах ты, упрямец! – с улыбкой вскричал Александр, пытаясь сохранить вид шутника. - Вот тебе!
И он запустил в Клита яблоком. Клит вскочил оскорбленный.
- Мне нечего здесь делать! Я не раболепный перс, чтобы радоваться таким знакам внимания.
- А что ты скажешь на это! – вскричал разъяренный Александр, выхватывая кинжал. – Я победитель! Кого хочу, того и приглашаю!
Гефестион бросился к нему отнимать оружие. Другие стали увещевать Клита. Птолемей поступил проще: обняв Клита, вытащил его из залы. Когда он вернулся, Александр уже сидел на своем месте, хмуро слушая Гефестиона. Кинжал лежал в стороне. Играла музыка, и рапсод готовился петь песню. Пир бы продолжился, если б через мгновение из боковой двери не показался Клит. Раскинув руки, будто актер, он продекламировал из Еврипида:

       Какой плохой обычай есть у эллинов
       Приписывать себе победы общей плод!

       Но не успел закончить. Александр вскочил молнией и вырвал копье у стражника. Гефестион не успел помешать, как копье с силой вонзилось в грудь Клита.
 - Получай, актер!
Огромного роста воин зарычал от боли, попытался выдернуть из тела древко и тут же повалился на пол. Кровь струйкой медленно растекалась по ковру. Александр заворожено смотрел на нее, пока другие хлопотали около Клита.
- Мертв! – провозгласил Неарх. – Отменный удар, - простодушно добавил он.
- Дурак! – вскричал Александр. Он бросился к трупу Клита и повалился на колени.
- Клит, Клит, прости меня! О, боги, верните его! Клит!
Александр закрыл лицо руками и зарыдал. Друзья переглянулись. Никогда они не видели плачущего Александра. Гефестион дал знак убрать тело, а сам взялся утешать Александра. Но Александр, отталкивая друга, то целовал руки Клита, то рвал на себе одежду.
- Клит, Клит, я убил себя, а не тебя! – выкрикивал он. – Ты спас мне жизнь, возьми теперь мою!
С трудом Гефестиону и Кратеру удалось увести Александра в его спальню. Гости немедленно разошлись, почти что разбежались, и во дворце повисла тишина. Остались только друзья. Завернувшись в плащи, они дремали в зале, ожидая вестей о состоянии Александра.
Разговаривали мало. Протей без устали пил вино, Птолемей предпочитал читать греческий роман, Кен – дремать, лишь Бердикка с Неархом спорили о причинах поведения Клита, да и то недолго. И так все было понятно.
Чужое звездное небо угрюмо смотрело через окна на пришельцев. Где-то вдалеке остервенело лаяла собака. Мысли уносились к родной земле, по которой они давно-давно ходили молодые, не обремененные ранами, а на пирах не лилось вино, и Клит, как самый старший из них, рассказывал истории про свое участие в случившимся недавно походе. Они слушали его и мечтали о еще больших сражениях… Мечты сбылись, да так сбылись, что, кажется, привалило лишнего.
В полночь вышел Гефестион и обронил:
- Всё так же…
И ушел обратно.
Умолкла, утомившись, собака. Луна плыла по небу в невидимой ладье, и свежий ветерок подул с реки. Чужая земля. Она примет в себя тело Клита, и не придут к могиле его родные.
Перед рассветом вновь вышел Гефестион и покачал головой. Все по-прежнему.
Прошла ночь, за ней день. Александр лежал в своих покоях в прострации, не принимая пищи. Тогда друзья собрались на совет. Ведь тоска по Клиту Александру уже не поможет, а базилевсу надо управлять дальше. Кто предлагал позвать лекарей, кто танцовщиц или музыкантов, кто еще кого-то… Советы истощились, а Гефестион все отвергал.
- Уходить отсюда надо, а то все дойдем до сумасшествия, - обронил Протей. – Столько лет одно и тоже.
Никто ему не возразил, кроме Гефестиона.
- Пока не закончим замирение – не уйдем, даже если все сойдем с ума.
- Тогда осталось пригласить философа, - со вздохом сказал Птолемей.
Гефестион задумался на миг, а потом воскликнул:
- Это хорошая идея!
Александр любил беседовать с теми немногими любителями мудрости, что сопровождали Каллисфена в походе, особенно с Анаксархом из школы киников. Поэтому решили послать именно за ним.
Анаксарх пошел с армией уже зрелым человеком, имеющим известность среди философов Эллады, но не имеющим постоянного куска хлеба. В походе он успел состариться, но обрел постоянное жалованье. Однако философ считал, что его мысль не определяется величиной награды. Управление бесчисленными народами потребует высшей мудрости и без него правителю не обойтись. Философия не нужна огородникам. Тем же, кто смотрит за горизонт, необходимо воображение философии. Циркулем беспредельность не измерить.
Анаксарх шел к базилевсу со спокойным сердцем человека, знающего истину. Александр лежал на смятом от беспокойных метаний ложе, отрешенно глядя в потолок. Рядом валялись опрокинутая чаша и кувшин в луже воды. За пологом был виден силуэт Роксаны. Анаксарх усмехнулся и подошел к постели.
- Неужели передо мной тот, на кого с восхищением смотрит мир? Я вижу перед собой раба, потерявшего любимого хозяина!
Александр хмуро взглянул на философа, но промолчал.
- Александр, ты правитель половины Вселенной. Скоро покоришь и вторую половину. Так велят боги. Ты уже не принадлежишь себе. Ты становишься мерою и законом для побежденных. Так будь такою мерой! Но разве человеческие слабости тоже должны войти в меру?
- Я убил сына своей кормилицы… Он спас мне жизнь на Гранике, - сказал Александр тихо.
- Да, это было! Но в той жизни, когда боги еще не открыли тебе дарованное ими предназначение. Дважды в одну воду не войдешь, как сказал один философ, и был прав. Нет прежней жизни! Форма вещей и явлений та же, а сущность уже иная. Для тебя есть только будущее и настоящее как пролог к будущему. Ты убил человека, осмелившегося усомниться в твоем предназначении. Это ужасное преступление. Но не твое. А того, кто усомнился, да еще при твоих подданных, в твоем призвании. Это преступление, ибо – это вызов не только государству, но и Богу. И Зевс покарал его твоей рукой. Ты сын Зевса, и раз ты сделал так, повинуясь внутренней энтелехии, - ты прав!
- Хорошо, иди, - сказал Александр Анаксарху. – Я обдумаю твои слова.
Когда философ покидал дворец, то услышал зычный голос Гефестиона: «Базилевс приказал подать ему одежду и еду!»

Из письма Каллисфена дяде:
«Согдиана и Бактрия иссушили нам души. А наш сын бога стал самым молодым и почитаемым «царем царей» в истории. Теперь он ходит в золоте и принимает бесчисленные приветствия. Оказывается, быть ближе к земле приятнее, чем к небу».
       
       ______


Аристотель учил, что обитаемой могла быть только срединная – умеренная часть земли. Холод на севере и жара на юге делают жизнь там невозможной. На Яксарте войска достигли границы, откуда дальше начинались бесплодные земли, продуваемые холодными ветрами. В Египте и Сирии Александр на юге видел бескрайние пустыни. Значит, Учитель был прав. Двигаться оставалось в одном направлении – на восток, в Индию. А дальше ничего не было. За ней конец ойкумены, конец Земли, которую со всех сторон омывает Великий Океан.
В начале весны Александр созвал военный совет. На нем не было многих прежних стратегов – Гегелоха, Клита, Пармениона, Филоты, но появились новые – Лисимах, Селевк, Аминта, выдвинувшиеся в боях в Согдиане и Бактрии. Александр восседал на троне в роскошных царских персидских одеждах. В этом лице, с холодными глазами, жесткими складками у рта и продольными морщинами на лбу, нелегко было признать юного Александра, высадившегося на берегах Азии у Трои. На троне восседал зрелый муж, покрытый рубцами от ран и с обожженным сердцем, но столь же неукротимый, как и прежде.
Александр обвел взглядом присутствующих и начал свою речь.
- Усмирение Согдианы и Бактрии завершено. Мы с честью вышли из тяжелой борьбы. Теперь мы свободны в своих действиях. Мы достигли пределов ойкумены на севере, так же как это сделали в Египте на юге. Теперь осталось сделать то же самое на востоке. Нам нет равных, и мы должны совершить последний прыжок льва. Срок выступления – конец весны.
Все смолчали. Приказ был понятен, оставалось только выполнить его. Александр приказал закончить совет вечерним пиром. Пришли. Посидели. Разошлись. Александр кусал губы. «Закисли здесь, - думал он. – Великую цель разменяли на стычки с кочевниками, услады с наложницами. Пусть в походе вспомнят, что и кто они на самом деле».
…В один из дней таргелиона на дорогах Бактрии появилось огромное число людей, животных и повозок. Все эта масса двинулась к горным перевалам. Те, кто начинали поход с берегов Геллиспонта, могли припомнить, с чем они пришли и что было сейчас. Значительно увеличилось количество повозок, груженных поклажей, не имеющих отношения к военным нуждам: богатствами, захваченными на новых землях. В войске появилось множество наемников, набранных из народов покоренной Азии. Шли сирийцы, пергамцы, лидийцы, скифы, массагеты, согдийцы, бактрийцы… Какого только оружия нельзя было увидеть среди воинов: длинные и короткие мечи, колчаны разных видов, боевые топоры, секиры, пращи, щиты всех возможных форм – круглых, прямоугольных, квадратных, сотворенных из железа, дерева и шкур. Вся эта сила уверенно катилась к границам Индии за новой славой и добычей. Но путь в горах оказался тяжелее, чем представлялось вначале. На узких горных дорогах, больше напоминавших тропы, с трудом помещались повозки. Тащить их вверх было неимоверно тяжело даже лошадям и верблюдам. Войско растянулось на такие расстояния, что, когда авангард уже снимался с лагеря, замыкающие только до него добирались. Чтобы ускорить движение Александр приказал сжечь часть повозок с ненужными войску предметами. В пропасть полетела даже серебряная посуда. Кроме того, он разделил войско на две части. Одну колонну прямой дорогой повели Гефестион, Бердикка и Кратер, а обходной – вдоль реки, текущей в Инд - сам Александр.
В пути, верный своей мечте, Александр непременно покорял встречающиеся на его пути племена, не знавших в этих пустынных, диких местах иной власти, кроме собственных вождей. Они яростно боролись за свободу, и воинам приходилось штурмовать раз за разом их горные гнезда. В остальное же время армия шла и шла по отчаянно петляющим тропинкам, устав удивляться горным громадам, достигающим небес, среди которых легко затерялся бы Олимп. Лишь новой весной войско Александра вышло к одному из притоков Инда, где его уже ждали друзья. Они не теряли времени и с гордостью показали мост через довольно широкую реку. С того берега начинались земли княжества Токсила. Первого княжества, где говорили на языке Индии. Гефестион доложил, что ее правитель готов признать верховенство великого царя. В свое время его отец признал власть персидского царя. Теперь прибывал его преемник, и князь сообщил, что прежние договора для него священны.
Александр был доволен.
- Очень хорошо, что нашелся в этих краях разумный человек. Надеюсь, его примеру последуют и другие.
Надежда базилевса была понятна: войско было измучено переходом через горы и нуждалась не в битвах, а в отдыхе.
В столице Токсилы македонян ждала радушная встреча, какой они не помнили со времен взятия Вавилона. Александр въехал на белоснежном красавце Буцефале.
- Посмотри, ты топчешь землю первого города в Индии, - ласково прошептал он на ухо старому другу. И конь, услышав голос хозяина, одобрительно тряхнул гривой.
Князь Токсилы, полный, добродушный властитель, с веселыми и умными глазами, дал пир во дворце в честь своих новых покровителей. Александр с любопытством присматривался к нравам сказочной для северян страны. Столы были накрыты вокруг мраморного бассейна, где плавала пара черных лебедей. По залу неспешно разгуливали павлины. Из-за узорчатого полога звучала непривычная для слуха музыка. Бесшумно сновали слуги с блюдами и кувшинами с вином. Не успели гости подивиться невиданной окраске лебедей, как их внимание привлекло новое развлечение. Танцовщицы, впорхнувшие в зал в легких шароварах и с большим количеством бус и браслетов, исполнили куда более сложные танцы, чем гетеры. Каждый жест обозначал слово или действие, и в ходе танца рассказывалась целая поэма о любви. Для танца живота переводчик уже не понадобился. А когда явились фокусники, заклинатели змей и пожиратели огня, то македоняне даже привстали с мест, чтобы лучше разглядеть удивительные проделки артистов.
- Вот бы привезти несколько таких людей в Македонию, - прошептал Гефестион Александру. – Твоя мать подивилась бы …
- Мы сотни пригоним, - ответил с улыбкой Александр. - Со слонами, черными лебедями и всем чудесным, что еще встретим…
С ласковой улыбкой к Александру подошел князь Токсилы и спросил:
- Когда собираетесь выступать, мой повелитель?
- Задерживаться не буду, - ответил Александр. – Надо делать дело.
- Хочу предупредить тебя, Великий Царь, - это время года неблагоприятно для похода. Начинается сезон дождей. Реки разливаются. Двигаться очень сложно. Я бы посоветовал дождаться сухого сезона.
- Сколько?
- Не меньше 50 дней…
- Нет, я не могу ждать. Мои воины привыкли покорять силы стихий. Не остановят меня и ваши разливы рек.
- Другому я бы сказал, что это безрассудно, но я уже много слышал о божественной помощи Великому Царю. Желаю тебе, чтобы боги помогали тебе и впредь.

       _______


Войско выступило к реке Гидасп. За ней начинались владения местного раджи Пора. За царством Пора простиралась центральная часть Индии. А дальше, по словам князя Токсилы, в пятнадцати переходах, находилась река Ганг, впадавшая в Мировой Океан. Там был конец всех дорог… Конец похода.
Без помех добравшись до Гидаспа, Александр смог убедиться в справедливости предостережения князя: река разлилась подобно озеру. Из воды торчали верхушки деревьев. Бурное течение несло с собой стволы деревьев, разный мусор и трупы животных. Глухое, злобное урчание коричневой реки предупреждало всех, кто думал осмелиться бросить ей вызов. И как ни далек был противоположный берег, но синее небо отчетливо оттеняло разноцветные массы людей – воинов Пора. Все вместе являло собой удручающую картину непреодолимой преграды.
Александр вместе с Гефестионом, Бердиккой, Кеном и Кратером раз за разом объезжали берега реки, высматривая способ переправы и горячо споря между собой. Македонские воины спокойно наблюдали за ними, зная, что противнику не уйти от их мечей, даже если ему помогает природа, - базилевс найдет свой путь. И Александр это знал. И однажды утром это случилось: выход был найден. Рискованный, грозящий обернуться катастрофой, но Александр был уверен, что с ним такого не произойдет.
На глазах у Пора строительные отряды принялись возводить две переправы – одну в центре, другую значительно ниже по течению. Пор незамедлительно разделил свое войско на два крыла и придвинул их к берегу, куда подводились мосты, чтобы встретить врага еще на воде. В последующие дни в различных местах стали появляться македонские отряды, которые делали вид, что готовятся к переправе на лодках. Индийцы бросались к этому пункту, но скоро убеждались в ложном маневре неприятеля. Это длилось так долго, что утомило войско Пора. Растянувшись по берегу, они притупили бдительность, уверовав, что все маневры - от бессилия и до конца паводка враг переправляться не будет. Вот тогда наступил час Александра. Отборная часть войска – пять тысяч конницы и шесть тысяч пехотинцев с наступлением темноты вышли к заросшему кустарником и лесом берегу много выше лагеря, где уже были приготовлены плоты, лодки и шкуры, набитые соломой.
Люди готовились отплыть, когда разразилась гроза. Сильный ливень обрушился на землю, стараясь стереть разницу между берегом и рекой. Его плотная завеса лишь время от времени прорезалась ослепительно яркими молниями, и оглушающий грохот сотрясал воздух. Воины остановились, не зная как быть. Но сквозь темень они услышали веселый голос Александра:
- Отличная погода! Инды сидят в шалашах и до нас им дела нет. Мокнуть нам все равно – от дождя или от реки. Вперед!
Дозоры противника обнаружили македонян, когда те заканчивали сосредоточение. К Пору понеслись гонцы с сообщениями о невероятном – целая армия не уследила переправу врага! Не теряя времени, Пор послал к месту высадки часть своих войск с боевыми колесницами. Раджа надеялся, что они хотя бы задержат врага на берегу. Но надежды рассеялись сразу же, как началось сражение. Удар ветеранов был так стремителен и яростен, что индийцы были сразу опрокинуты. Тяжелые колесницы застряли в грязи и стали легкой добычей македонян. Немногие спасшиеся бегством донесли Пору о случившимся. Ничто теперь не мешало переправе главных сил армии Александра, и Пор приказал строиться к решающей битве.
Обе стороны рубились с ожесточением, не желая уступать друг другу. Над головами то и дело взлетали кровавые мечи, как будто сделаны они были из особого, красного железа. От треска разбиваемых щитов не слышна стала удалявшаяся гроза. Люди нападали друг на друга с яростью голодных тигров. Раненые падали в грязь и по ним шли более удачливые товарищи. Первыми неистовства не выдержали воины Пора. Они подались назад, а затем побежали, преследуемые поднаторевшей в рубке македонской конницей.
Когда все было кончено, воины Александра повалились на землю от безмерной усталости. Даже известие о плененном Поре не возбудило их интереса. Хотелось одного: снять доспехи, умыться и заснуть.
Александр выиграл очередную битву…
       
       _______
 

Пределы имеет не только ойкумена, но и человеческие силы. Воины забыли, как выглядят их невесты и жены. Дети у них выросли как трава у забора. За царством Пора лежали другие царства, а значит, им предстояло сражаться еще и еще, тупя свои мечи о чужие кости.
С этими мыслями они безвылазно сидели в своих жилищах, потому что пошли бесконечные дожди. Солнце больше не показывалось из-за серых облаков. От влаги не было спасения даже в домах и палатках из бычьих шкур. Отсырело все – одежда, еда, дрова. Оружие ржавело и его приходилось чистить едва ли не ежедневно. Прошла неделя, за ней другая… Дождь продолжался. Все утопало в грязи. Александр метался по своему шатру. Он не мог ждать. Нужно идти дальше! До Океана остались считанные месяцы пути. И он отдал приказ двигаться несмотря на погоду.
Выступление было назначено на утро следующего дня, а вечером в шатер Александра пришли его друзья и, потоптавшись в нерешительности, сказали только одно:
- Александр, тебя хочет видеть войско…
Перед шатром стояла огромная, темная масса людей. Стояли строем по илам и таксисам. Стояли без оружия, молча. Александр содрогнулся от этого вида. Это было страшнее кричащего врага. Он почувствовал, что случилось непоправимое.
- Я слушаю вас, мои воины! – выкрикнул он, стараясь придать голосу бесстрастность и уверенность.
Ряды колыхнулись. Вперед вышло несколько человек со свитком на серебряном подносе.
- Здесь все наши желания, - сказал один из них.
Александр взял свиток и стал читать. Делегаты увидели, как покраснели щеки базилевса, дрогнули и сжались губы.
Воины просились домой… Рассыпаясь в льстивых выражениях, они твердо отказывались идти дальше. Меж витиеватых строк войско заявляло, что перестало верить в удачу своего вождя. Все, тетива лопнула. Стрела больше не полетит из рук базилевса… Он подошел к воинам и призвал их образумиться, преодолеть усталость и идти дальше.
В ответ – молчание.
И Александр вспылил. Хорошо, выкрикнул он, вы можете идти домой. Я пойду вперед только с добровольцами.
- А вы идите к своим семьям и расскажите всем, как бросили базилевса среди врагов!
В ответ - молчание.
- Кто пойдет со мной?
В ответ – молчание. Никто не шелохнулся.
Александр круто повернулся и скрылся в палатке. Он не выходил три дня. Три дня царь провел в добровольном заточении. Три дня ждал другой депутации – с выражением поддержки. Три дня не уставая лил дождь. Воины угрюмо сидели по шалашам и палаткам, пытаясь хоть как-то обсушиться и согреться, со злобой давя многочисленных ползающих гадов.
Когда три дня прошло, Александр признал свое первое поражение в жизни. Он вышел к войску и объявил о конце похода.
В ответ он услышал мощный единый крик радости, резанувший его больнее любого меча.
Александр повернулся и скрылся за пологом шатра.
- Это всего лишь люди, Александр, - сказал Гефестион. - Им не угнаться за титаном.
Он умел утешать.
- Гераклу было легче совершать свои подвиги, он не зависел от людей, - ответил Александр…»



       Повествование 11. Суд
       1

Прежде чем ввести назаретянина и поставить его перед лицом высшего на земле суда – суда хранителей Завета, ему развязали руки. И теперь Исус, сцепив их перед собой, чтобы украдкой потирать ноющие запястья, с облегчением ощущал, как возвращается туда теплая кровь, а с ней и гибкость пальцев.
Пока арестованный приходил в себя, сидевшие полукругом вдоль стен члены Синедриона, рассматривали его, - человека, пожелавшего занять их место.
Арестованный, казалось, нисколько не чувствовал ничтожности своего положения, отрешенно потирая будто зябнущие руки и глядя сквозь своих судий, словно их здесь и не существовало. Что же, оставалось посмотреть, как он поведет себя дальше.
Ханнас разрешил Каифе начать допрос.
Первосвященник встал во весь рост перед преступником, обратив на него жесткий, колючий взгляд:
- Исус из Назарета, - громко и холодно начал он, - ты находишься перед святым судом Синедриона великого Храма!
Каиафа сделал паузу, чтобы эти слова пронзили сознание грешника и устрашили его. Так было всегда. На сей раз Каиафа даже усомнился на мгновение: услышал ли подсудимый его – до того у него было отсутствующее выражение лица.
- Исус из Назарета, - повторил Каиафа (и вновь тот не проявил к говорившему никакого интереса), - готов ли ты признать свою вину перед святым судом Синедриона?
- Святость не провозглашается, а заслуживается, - проговорил в ответ назаретянин, думая о чем-то своем.
Проговорил негромко, как бы нехотя. Каиафа дернулся, будто ему влепили пощечину. Первым чувством Каиафы было желание ответить дерзителю столь же резко и метко, поставив, нет, бросив его на предназначенное место. Но слова застряли в груди холодным комком. Молчание затягивалось дольше приличного, и Ханнас бросил на Каиафу хмурый, понукающий взгляд. Тот поспешил продолжить с тем, что пришло в голову. А там гнездились одни угрозы. Священник давно отвык от возражений.
- В своей гордыне ты дошел до презрения к Синедриону! – воскликнул Каиафа грозно, но все заметили, что слово «святой» уже отсутствовало. – Многие свидетели указывают на тебя, как на распространителя лживых и неверных мыслей, как на лжепророка! Что ты ответишь на это?
Подсудимый устало вздохнул.
- Слишком много всего для одного.
Тогда Каиафа подал знак и в залу один за другим стали вводить свидетелей. Они рассказывали суду о том, где видели назаретянина, что слышали в его проповедях сами и что передавали другие. Обрывки фраз, исковерканных мыслей, разно истолкованных поступков грудою ссыпались перед строгим судом, и чем больше росла эта куча, тем большее удивление охватывало членов Синедриона, и тем печальнее и отрешеннее становился арестованный. В этом хламе не проблескивало ни одной живой, смелой мысли. В захватанных и замусоленных словах не было ничего нового и опасного, лишь набор дешевых добродетелей книжника из захолустья. За это не стоило судить, а, посмеявшись, прогнать прочь. Первосвященники хмуро переглянулись. Повинуясь взгляду Ханнаса, Каиафа встал и спросил:
- Что ты можешь добавить к этим показаниям?
Арестованный молчал. Зато не стали молчать другие члены Совета.
- Почему ты спорил с теми, кто свою жизнь посвятил Книге? Без нас народ развеется, как пыль! – выкрикнул один из них.
Подсудимый промолчал. Молчали и другие члены Синедриона.
Каифа вновь взял ход заседания в свои руки.
- Свидетели говорят о том, что однажды твои ученики не выполняли завет субботы, сбирая колосья в поле, и ты заступился за них перед местными богобоязненными людьми. Ты сказал: «Не человек для субботы, а суббота для человека». Так ли это?
Подсудимый пожал плечами.
- Понятно… А вот что сказано в Священном Писании…
Слуга тут же протянул свиток, развернутый на нужном месте. И Каиафа зачитал мерным глухим голосом:
- «Шесть дней делайте дела, а день седьмой должен быть у вас святым, - суббота покоя Господу. Всякий, кто будет делать в нее дело, предан будет смерти». А что сделал Господь с ослушником? Ты учил в юности Книгу и должен знать это место из книги Чисел: «Когда сыны Израилевы были в пустыне, нашли человека, собиравшего дрова в день субботы. И привели нашедшие его… к Моисею и Аарону и ко всему обществу. И посадили его под стражу, потому что не было еще определено, что должно с ним сделать. И сказал Господь Моисею: должен умереть человек сей: пусть побьет его камнями все общество вне стана. И вывело его все общество вон из стана, и побили его камнями, и он умер, как повелел Господь Моисею». А почему Господь поступил так жестоко? Он предостерег Моисея и через него нас. Иначе, сказал Господь «они забудут Мой закон и Мои заповеди, и Мою Правду, после чего они опять обратятся к язычникам всем сердцем и всею душою и всеми своими силами». И разве так не происходило? Не раз! И еще раз сказал Господь Моисею, и то записано в книге Левит: «Субботы Мои соблюдайте, и святилище Мое чтите. (Тут выкрикнули: «А он в храме погром устроил!») Если вы будете поступать по уставам Моим, - продолжал мерным голосом читать Каиафа, - и заповеди Мои будете хранить и исполнять их, То Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастения свои, и дерева полевые дадут плод сей… Пошлю мир на землю вашу… Если же не послушаете Меня, и не будете исполнять всех заповедей.., то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их. Обращу лице Мое на вас и падете пред врагами нашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши и побежите, когда никто не гонится за вами».
Сидящие задвигались и стали оборачиваться друг к другу, перешептываться и кивать в ответ. «Так и получилось!» - говорили они.
- «Если и при том не послушаете Меня, - повысил голос Каиафа, - то Я всемеро увеличу наказания за грехи ваши; и сломлю гордое упорство ваше, и небо ваше сделаю, как железо, и землю вашу, как медь».
Каиафа закончил чтение и аккуратно сложил свиток. Затем поднял глаза на подсудимого.
- Так разве мы можем отворачиваться от дел твоих? И разве мы можем быть снисходительны к речам твоим, смущающим народ? Нет, мы не дадим тебе навлечь новый гнев Господа нашего! Потому десятки наших проповедников пошли по следам твоим объяснять людям тобой смущенным греховность твоих проповедей. И потому ты здесь перед нами держишь ответ. Если ты с Богом, как утверждаешь, то пусть нам будет дан знак. И тебя просили об этом не раз, но ты отвергал просьбы и не взывал к Небу за помощью. Значит, ты лжец!
Подсудимый молчал.
Первосвященник усмехнулся.
- На этот раз ты не так красноречив как всегда. Похвально, что не вертишься змеей, пытаясь увернуться от наказания, и не нарушаешь другой заповеди Господа: «не солги». Продолжим…
- А все потому, что у тебя, назаретянин, в центре не Бог, а человек! – сказал другой член Синедриона.
- Мы такие, какими заповедовал нам быть Господь, а ты проповедуешь иное. Ты считаешь себя пророком? А ведь сказано у Захарии: «Если кто будет прорицать, то отец и мать его пусть скажут ему: тебе не должно жить, потому что ты ложь говоришь во имя Господа», - вступил в бой другой.
Другие члены Синедриона тоже готовы были заявить о себе, но затевать диспут не входило в намерение Каиафы. Это ничего не давало для дела. И он, подняв руку, остановил поток красноречия.
- Наконец, последнее: ты обвиняешься в том, что хотел провозгласить себя царем Иудеи, и даже угрожал разрушить Храм!
Каиафа опять подал знак и в зал вошли два доносителя: один из них рассказал об услышанных криках, провозглашавших подсудимого царем, другой – о разговоре, где назаретянин грозился разрушить Храм.
- Это темные люди, - ответил подсудимый.
- Вот как! Хорошо, посмотрим, что ты скажешь на это… Введите главного свидетеля!
В зал едва переступая ногами вошел неприметный человек. Преступник чуть повернул голову к входу. Глаза Учителя и ученика на мгновение встретились, и оба отвели их. Каиафа взглянул на пленника, ожидая увидеть на его лице растерянность. Но подсудимый отрешенно смотрел в сторону.
- Что ты можешь сказать нам об этом человеке? – спросил Каиафа у вошедшего.
Иуда еще больше съежился. Перед собранием стоял маленький, потерянный человек, в очень бедной одежде, с какой-то неопределенного цвета сумой на боку и все время терзавший складки хитона на груди.
- Я ходил с ним по дорогам и просил хлеба у деревенских жителей, - пробормотал он.
- С какой целью бродяжничал этот человек?
- Он любит проповедовать.
- Что же он проповедовал?
- Что всем надо стремиться делать как можно больше добра, от этого оно будет приумножаться в мире, и за это снизойдет на нас благоволение Господа…
Каиафа растерянно бросил скорый взгляд на хмурого Ханнаса.
- Ты говоришь, как его ученик. Так значит, ничего преступного в его словах и деяниях не было? – грозно повысил голос Каиафа.
Иуда сжался еще больше, хотя казалось, уж больше ужиматься-то было некуда.
- Я лишь отвечаю на ваш вопрос, равви. Извините, если говорю что-то не так. Не силен я в богословских спорах. Исус, конечно же, проповедовал что-то не так, раз он схвачен. Как жаль, что я не учен и не могу изобличить преступника. Ах, как жаль, как жаль… поверьте…
- Разве ты не слышал, как он кричал, что хочет быть царем Иудейским?
- Он так не кричал, Я этого не слышал. К сожалению… Но если кричал, я его за это осуждаю и проклинаю тот день, когда встретил его и пошел с ним.
Каиафа едва сдерживался. Или вправду дурак, или ловко притворяется? В любом случае такие показания не стоили гроша.
- Ты сам показал вчера, что слышал иное.
- Да, слышал… но кричал не Исус, а несколько его учеников.
- Что же они кричали? – воспрянул Каиафа.
- Они посадили его на осла и стали кричать, что он похож на царя.
- Как это понимать? Разве царь может сидеть на осле?
- Им было весело, они перед тем выпили вина и нарекли осла конем, а Исуса царем.
Каиафа готов был с руганью прогнать этого паршивого человечка, но… но требовалось куда-то вывести допрос. И вдруг раздался тихий голос Ханнаса:
- А сам назаретянин не возражал против того, чтобы его величали царем?
Свидетель дернулся, взглянул на отрешенного пленника и пробормотал:
- Кажется… нет.
- «Кажется» или «нет»? – вдруг прогремел Ханнас, и его слова эхом отозвались под сводами залы.
- Нет…
- Иди, - поспешно сказал Каиафа.
- Ты подтверждаешь эти показания? – спросил Каиафа у подсудимого, когда свидетеля увели.
- То, что я услышал, есть лишь искаженное отражение моих слов и поступков, - ответил тот.
- Тогда расскажи нам неискаженную суть твоего учения, - снисходительно попросил Каиафа.
- Это бесполезно и потому не нужно, - отвечал подсудимый. – Кто слышал, тот знает. Кто не понял, тому не суждено понять.
Кровь прилила к щекам Каиафы.
- Вот как! Ты не хочешь разговаривать с Синедрионом? Почему же? Может, ты и вправду считаешь себя выше нас? Ты вел себя как пророк, и даже как Мессия, а значит, поставил себя почти вровень с Небом! Откуда такое право имеешь?
Каиафа почти кричал, и потому неприятно было ему услышать спокойный голос подсудимого.
- Я лишь сын человеческий и оправдываться буду перед людьми. Здесь же нет суда, оттого я и был обречен, еще не переступив сего порога. Но суд будет, длиться ему тысячу лет и судьями будут другие.
- Да он продолжает богохульствовать! И делом, и словом! - возопил Каиафа. - На что еще нам свидетели!?
И глас его был поддержан почти всеми членами Синедриона. В едином порыве они выдохнули одно: Повинен!
Каиафа успокоился и произнес размеренно, чтобы услышанным и понятым:
- Ты должен покаяться перед людьми, тобой смущаемыми. Если же нет, то по закону тебя ждет смерть, как изменившему вере. Какой будет твой ответ?
Подсудимый молчал.
Каиафа воздел руки к небу.
- Он сам выбрал себе наказание. Наши руки чисты от крови!
- Да будет так! – закричали члены Синедриона (лишь Никоиф промолчал).
– И бичевать его! – сказал один из старейшин. – Если мы ошибаемся и Бог с назаретянином, то Он пожалеет своего пророка и даст нам знак прекратить наказание.
- Верно! Верно! – поддержало его несколько голосов.
Ханнас поднялся, и все разом смолкли. Он помолчал ровно столько, сколько нужно было. Теперь в зале можно было услышать полет мухи.
- Не ради мести мы выносим этот тяжелый приговор. Мы - щепка в океане чужих племен и народов. На нас возложена тяжелая, но и великая задача – сохранить народ Израиля и наследие патриархов. И как можем мы выполнить ее. Что служит руководством нам? Мнения людей? Их много, а мнений еще больше… У нас есть светильник во тьме. Мы помним, что провозгласил Бог устами Иезекииля: Спасение – в чистоте веры! Мы знаем: все державы, как ни сильны они сейчас, падут по воле Божьей. И все их величие засыплет песок времени, но вечен будет наш народ! И нетленными пред очами Господа останутся лишь те души, что не поддадутся искусу и выполнят Завет полностью. Потому, я говорю вашему приговору: да будут так!
И Ханнас опустился в кресло, сознавая, что выполнил свой долг.


       2

Смертный приговор Синедрионом должен быть утвержден прокуратором Рима. Когда члены Синедриона разошлись и подсудимого увели, Ханнас и Каиафа могли еще раз обсудить завершающий шаг. Они понимали, что утверждение приговора может вызвать затруднения. Римское право требует конкретных доказательств вины и никак не берет во внимание сам дух преступного деяния. И, возможно, свидетельские показания, аккуратно записанные храмовым писцом, будут снисходительно восприняты прокуратором. Как и угроза разрушения Храма в устах бродяги. Существовала лишь одна зацепка, обрекавшая назаретянина на смерть, – его желание провозгласить себя царем Израильским. Это уже подстрекательство к мятежу против самого Рима!
- А если он этому не поверит? Прокуратор может захотеть допросить назаретянина и тот, с его ловкостью, может убедить в обратном, - задумчиво рассуждал Каиафа. - Тем более что на Иуду, как выяснилось, трудно положиться. Он, оказывается, большой пройдоха.
- Тогда обратимся к народу? Пилат призван охранять спокойствие в наших землях, меня он может и не послушать, а вот если наказания богохульника и врага кесаря потребует народ…
- Так-так, - кивал Ханнас и пальцы его нервно затеребили бородку. – Истинно верующие, оскорбленные в своих чувствах, пойдут ко дворцу прокуратора и…
- Потребуют его смерти! – поставил точку Каиафа.
Ханнас некоторое время думал, проигрывая в уме все слагаемые успеха, в опасении обнаружить ошибку в расчетах, но результат неизменно получался однозначным.
- Хорошо. Так тому и быть, - согласился Ханнас. – необходимо покаяние народа и искупление его греха перед Господом нашим за то, что внимали лжепророку. А такой грех можно смыть только кровью. Благословляю тебя. Да поможет тебе Господь в делах твоих!
Во все времена народ узнавал о том, что он любит, кого ненавидит и что желает, от власть держащих. Теперь предстояло собрать на рынке толпу и с помощью определенной суммы денег втолковать им, в чем их обида и на чем они должны настаивать. Но это не означало, что люди будут негодовать только потому, что в их карман случайно попала пара монет. Нет и нет! Для Синедриона это было бы оскорблением. Слово, исходившее от Храма, должно быть столь близко каждому, что оно слилось бы с их сущностью, стало частью их самих. Как песчинка в вихре гонимого ветром песка или капля в брызгах бушующего моря, человек подчинялся силе стихии. Но он и сам мог стать частью этой силы, на некоторое время почувствовав свою значительность. Да и возможно разве остаться бесстрастным, когда рядом какие-то люди рвут на себе одежды и царапают лица, проклиная человека, вознамерившегося предать веру предков и разрушить Храм?
На следующий день, с раннего утра в самых посещаемых местах города стали собираться кучки ожесточенно спорящих людей. Довольно скоро они ртутным ручейком стали стекаться в одну массу, испаряющую злобу и ненависть. Толпа валила по улицам, обрастая зеваками, и над всеми повис один общий крик: «К дворцу прокуратора! Всем к дворцу прокуратора! Там хотят спасти святотатца!»
       
       3

Ранним утром стража вывела арестованного из здания Синедриона и повела к резиденции прокуратора. Судьба выбрала в наместники Иудеи опытного служаку и старого солдата по имени Понтий Пилат. Как иноверец Пилат определил свое местопребывание за пределами города и вдали от Храма. Путь для конвоя оказался довольно долгим. Солнце начало припекать, когда прибыли на место. Там уже собралась довольно внушительная толпа, жаждущая увидеть приговоренного. Когда показался пленник, она взорвалась криками восторга. Теперь пребывание людей здесь и накапливаемое в сутолоке и пыли раздражение обретало ясный смысл и цель. Пленник устало посмотрел на людей. Колыхающееся море голов с широко раскрытыми ртами выглядело словно болото, готовое поглотить в себя трепещущую жизнь.
Толпа еще раз восторженно взревела, когда показались люди Храма. Процессия состояла из нескольких стражников, носилок с членом Синедриона и семенившего рядом переводчика. Рабы опустили ношу у ограды дворца прокуратора. Каиафа вышел, слегка поклонился толпе, отчего та закричала снова, и неспешно направился к воротам. Двери тотчас открылись, и черный проем поглотил прямую и гордую фигуру священника. Через несколько мгновений она вновь возникла на террасе дворца, среди увитой плющом и виноградом балюстрады. Внутрь дома иноверца слуга Храма входить не имел право, и потому Каиафе оставалось ждать вне покоев прокуратора на глазах толпы. Устремив взгляд вдаль, стоял он в неподвижной и царственной отрешенности. Каиафа не только умом, но и всем сердцем ощущал унизительность своего положения как наперсника могущественного Бога, вынужденного терпеливо дожидаться соизволения приступить к делу нечестивого назаретянина. Но что делать? Таково испытание, ниспосланное свыше всем им. Толпа же не умела предаваться философским размышлениям и сопоставлениям. Весь мир для нее делился на чужих и своих. В глазах людей пребывание члена Синедриона у дворца прокуратора свидетельствовало лишь о значимости преступника, о тяжести его грехов и преступлений, что еще более усиливало ненависть к неизвестному человеку.
Вдруг гул разом стих и головы задрались вверх. На балкон второго этажа вышел сам прокуратор Иудеи Понтий Пилат, полнеющий, но еще по-солдатски крепко сбитый, с мощно развернутыми плечами человек. Бритый наголо и одетый в белую тунику, он мог сойти за монолитный кусок мрамора. Его мускулистые руки спокойно легли на перила. Жестким взглядом властелина он окинул колыхавшуюся внизу толпу, выбросив вперед руку, поприветствовал священника (тот вынужден был поклониться в ответ) и глаза его остановились на преступнике. Затем он что-то коротко сказал рядом стоящему чиновнику и удалился. Кажется, не успела затвориться балконная дверь, как чиновник уже был перед Каиафой и передавал слова Пилата:
- Велено взять у вас обвинительное заключение и доставить к прокуратору самого преступника.
Каиафа едва заметно наклонил голову, и римскому чиновнику немедленно было передано требуемое. Арестованный безропотно перешагнул порог дворца. Его провели в небольшую залу, служащую кабинетом наместника, где вдоль стен на полках покоились разновеликие свитки, а у окна стоял низкий столик с письменными принадлежностями. Сам Пилат стоял в центре комнаты, готовый немедля приступить к делу. Приняв документ с обвинительными пунктами, он принялся читать его, даже не взглянув на подсудимого. Но по мере чтения прежнее равнодушное, слегка презрительное и тусклое выражение лица стало меняться, уступая место удивлению. Неспешно дочитав до конца листок, Пилат вновь свернул пергамент и только тогда посмотрел на осужденного.
- Спроси его, - обратился прокуратор к чиновнику, - знаком ли он с обвинениями?
- В общих чертах, - перевел тот ответ.
Пилат понимающе кивнул.
- Тут сказано, что он смущал народ небылицами. Например, вещал, что раз люди равны перед Богом, то равны между собой. Какое отношение эта глупость имеет к нам?
Чиновник пояснил:
- На этом основании Синедрион думает, что мы осудим его по закону об оскорблении божественного величия цезаря. Ведь цезарь здесь, на земле, почти равен богам и никак не может быть равен прочим людям.
- С чего это они озаботились божественным величием нашего императора? Насколько я знаю, их вера отрицает чью-либо божественность на земле, в том числе и кесаря. Чем же досадил им арестованный на самом деле?
Пилат еще раз прочитал обвинение и… рассмеялся.
- Он проповедовал равенство всех людей перед богом! Ну и страна! Только здесь можно отыскать подобное. Переведи ему…
И Пилат снизошел своим взглядом до пленника.
- Ты никогда не замечал того, что уличная шавка при встрече обязательно облает породистого пса, а тот обычно не отвечает на лай? Уже здесь, в бессловесных и бессознательных животных, заложено неравенство. Когда породистая собака презрительно отводит морду, не отвечая на брань, это заставляет ее делать порода. А дворняга лает из зависти, хотя, если бы такой шавке дали возможность называться породистой, надели бы дорогой ошейник, помыли и накормили, то она все равно не смогла бы удержаться, и на лай ответила бы лаем… Неужели ты думаешь, что боги не отличают людей друг от друга, талантливого от бестолкового, ленивого от работящего? Глупо все, что ты делал. И никчемно. Ты хотел, чтобы у каждого породистого пса торчали уши и хвост дворняжки?
Пилат и самому себе не смог бы объяснить, почему его потянуло на философствование с этим темным человеком. То ли от однообразия будней, лишенных и намека на красочную жизнь Рима, или от давнего раздражения иудеями, постоянно выталкивающими из своей среды разномастных пророков, готовых учить чуть ли не весь мир, но не способных овладеть элементарными положениями аристотелевой логики. Как истинному римлянину Пилату претили фанатизм и невежество. В юности он, подобно другим юношам из обеспеченных семей, имел в доме учителя-эллина, обучавшего его основам риторики, логики и философии. Парсидос из Фив… Его привезли в Рим вместе с другими рабами из разгромленной легионами Суллы Греции. Ему повезло – его взяли учителем в дом и не пожалели об этом. Парсидос умел занимательно рассказывать про Диогена и Сократа, Аристотеля и Платона… Прошли годы, и, когда он получил свободу, то остался в Риме и продолжал свое ремесло – обучать таких, как юный Пилат. Он объяснял необходимость философии так: человеческий ум слаб, а мир, открывающийся перед ним, огромен, просто необъятен, потому люди придумывают простые умственные конструкции, сводящие всю сложность мира к нескольким всеобъясняющим формулам. Лишь отдельные, очень смелые личности пытаются заглянуть за отделяющие нас кулисы, нащупать истинные ответы на вопросы, которые так или иначе задают себе люди. Но обычные люди, поняв, сколь далеко заводит поиск ответа, пугливо сходят с пути, чтобы никогда уже не возвращаться на чересчур длинную, непонятно к чему ведущую дорогу. Парсидос же учил смело глядеть в лицо этим вопросам, как это делают солдаты на поле брани… Да, нам не дано знать, что происходит после смерти, и мы никогда не узнаем, как сосуществуют боги. Соперничают ли они между собой, стараясь увеличить свою власть над племенами и народами, не вмешивая в свои распри людей, или, наоборот, подстрекают к войнам народы? Ведь чем больше людей поклоняются божеству, чем больше приносят ему жертв, тем сильнее и благополучнее оно должно быть! Иудеи это понимают. Они утверждают, что их бог спускался к ним и завещал блюсти его интересы, обещая взамен какие-то невиданные блага. С тех пор местные жрецы всемерно пекутся о безусловном влиянии своего Властелина. Еще бы! Чем сильнее их бог, тем могущественнее они сами! От этого проистекает их ретивость к соперникам… Впрочем, это везде так. Жрецов во всем мире интересует не столько истина, сколько их положение. Вот только ни одно верование не порождает такого количества проповедников, как здесь, в Иудее. В Элладе философов рождает интерес к устройству вещей и явлений, а здесь - готовность объяснить, что думают об их земных делах боги. (Ах, забыл, у них ведь один бог! Опять нелепица! Даже бог иудеев, заключая договор с их прародителем Авраамом, требовал, чтобы тот не поклонялся другим богам, кроме него. А зачем требовать этого, если бы других богов не существует?) И откуда в этих проповедниках такая уверенность, что их богу есть до них дело? Они же уверенно, без смущения, говорят от имени своего Бога! И вот перед ним впервые стоял один из таких «пророков».
Пилат, скрестив руки, остановился перед осужденным, разглядывая его лицо.
- Мне в таких людях претят слова. Слова, тайную силу которых познали иудеи. Слова, которыми торгуют направо и налево, - сказал прокуратор, оборачиваясь к чиновнику, - Возможно, это самый выгодный вид торговли. Продавать слова, а взамен получать деньги, почет, власть. К тому же, слова такой товар, который никогда не кончается и его всегда можно пополнять и перелицовывать.
- Однако подсудимый не похож на прочих торговцев словами, - осмелился возразить чиновник.
- Пожалуй… Переводи. Ты действуешь так, будто знаешь истину. Тогда скажи: что есть истина?
Подсудимый что-то тихо ответил.
- Что он сказал?
- Сказал: истина в любви.
- В любви? К женщине что ли?
Чиновник пожал плечами.
- Он явно не хочет говорить. Допросить его с пристрастием?
- Допытываться, что есть истина или что понимать под любовью?
Пилат махнул рукой.
- Мы будем выглядеть смешно. Возможно, он слышал это от философов Эллады. У некоторых понятие «эрос» имеет основополагающее значение… Почему у вас столь часто появляются бродячие проповедники? – вновь обратился Пилат к странному человеку.
Арестованный с видимой неохотой разлепил сухие губы, но стал говорить уже громче и отчетливей.
- Бог даровал свои заповеди людям непосредственно и завещал блюсти то, что вы, римляне, называете «моралис». Через законы Бог дал Человеку цель и задание на земле. Они его судьба. Об этом надо напоминать людям.
- А о чем ты напоминал?
Арестованный испытующе взглянул на прокуратора и ответил:
- Что человек создан Богом, и потому каждый из людей ответственен перед Творцом. Выполнить свое истинное предназначение, пройдя все искушения и испытания, чтобы вновь подняться к Богу во всей силе отпущенных возможностей, вот что должно двигать каждым. А не корысть, не суетные мирские дела, не войны…
- Не спорю, это достойная проповедь. Тогда почему ты проповедуешь только среди своих, да к тому же темных людей? Почему не идешь к финикийцам, вавилонянам, египтянам?
- Я хочу… хотел… попробовать свои силы здесь, где не надо объяснять, что такое завет Творца. У других народов нет понятия Завета. И если бы я был услышан здесь, то тогда пошел дальше с проповедью мира и любви.
- Ах, вот про какую любовь он говорил… Он сам женат? Есть семья?
Ответил чиновник.
- Нет.
Пилат уже с интересом посмотрел на осужденного. Перед ним стоял молодой еще человек, променявший любовь к женщине на любовь к человечеству. Что ж, и такое возможно в этом мире. Вот только не надо было лезть в дела истинных властителей этого мира…
- И ради достижения своей мечты ты захотел стать царем?
- Царствие мое не от мира сего, - ответил пленник.
- Неужто он считает себя патрицием духа? – пробормотал прокуратор. – Хотя… Он и впрямь выделяется среди этих фанатиков.
- Дух твой может быть в другом царстве, - обратился Пилат к подсудимому, - но замыслы твои земные и, чтобы принудить людей жить по твоим законам, надо иметь власть, а с ней и силу принуждения.
- Сердце человека не подчиняется власти.
Пилат в задумчивости прошелся по зале. «Тут он, пожалуй, прав. Тиберий поставил себе множество статуй, и еще больше нагнал на всех страха, но любовью к императору никто не проникся».
- Своим учением он напоминает мне Сократа, - сказал, обращаясь к чиновнику, Пилат. – И того к смерти приговорили свои же сограждане. Таков, наверное, удел тех, кто пытается исправить человеческую природу. Опасно указывать людям на их несовершенства. Но мне не хотелось бы оказаться причастным к смерти философа. Сумасшедшие не страшны Риму. Да и дело его смехотворно. Переводи. Жалко отдавать тебя толпе. Она того недостойна. Я спасу тебя!
И Пилат стремительно шагом покинул кабинет.
Отсутствовал он довольно долго, подсудимый и чиновник продолжали недвижно стоять посреди комнаты в терпеливом ожидании. Наконец послышались шаги хозяина дома. Его словно подменили. В комнату ворвался ужаленный змеей зверь.
 - Толпа хочет его смерти! Конечно, их науськали и все же… Переведи: взаимной любви не получается, собравшиеся хотят твоей смерти.
Выслушав перевод, подсудимый остался спокойным. Как бывшему солдату это понравилось Пилату. Принять смерть достойно может не каждый. И глядя на смертника, Пилат и себе приказал успокоиться.
- Вот мы и подошли к решению вопроса, что есть истина? А истина в том, что мир наш соткан из добра и зла. И эти две противоположности не могут существовать друг без друга. Они переплетены подобно ковру искусной работы, где нельзя изъять одни нити, не нарушив весь рисунок. Умножая добро, люди невольно творят зло. Чтобы построить дом, необходимо срубить живые деревья. Чтобы поесть мяса, нужно убить животное. Чтобы молодежь входила в жизнь, необходимо, чтобы старики умирали…
- Так было не всегда, - молвил пленник.
- Откуда нам известно, что было и чего не было прежде? Из книг и легенд? Но это все можно подделать или превратно истолковать.
И вновь пленник заговорил на своем гортанном наречии и переводчик бесстрастно перевел услышанное.
- Людей подлинно объединяют не книги или жажда благополучия, а вразумление свыше. Ныне оно утеряно. Надо вернуть им смысл жизни, единый для всех на Земле.
- Ты хочешь сделать то, чего не смог сделать Александр Македонский! - воскликнул Пилат. – Ты хочешь объединить человечество! Как же ты хотел исполнить свои мечты, не имея силы? Где твой меч?
- Мой меч – Слово, - тихо, но твердо произнес арестованный.
- А-а, я же говорил! – восторжествовал Пилат, обращаясь к чиновнику. – Очередной торговец словами! Впрочем, нет, не торговец, больше - сеятель иллюзий! Завоеватель не земель, но душ! Переводи. Одними словами ты не убедишь людей, нужны доказательства. А их у тебя нет! Есть лишь вера в то, что твоя правда лучшая и единственная. А вера должна покоиться на мече, ибо нет лучшего доказательства, чем сила! Стада без пастуха не бывает. А пастуха – без палки. Что человек, что овца – видят лишь то, что перед их глазами, и только пастух, только он один, знает, где лучше пастись стаду.
Пилат быстро и нервно прошелся взад-вперед.
- Хотя, может быть, ты в чем-то и прав, и Александру Македонскому не хватило для сплочения народов именно Слова! Да и Риму тоже этого не достает…
Последние слова прокуратор проговорил про себя.
- А что ты думаешь о наших жрецах? – вновь обратился наместник к осужденному. - Ты можешь отвечать без опасений. Я ценю свободное мнение.
- Ваши жрецы служат кесарю и толпе. А должны служить человеку.
Пилат переглянулся с чиновником и усмехнулся.
- Однако я начинаю понимать, почему его боится Синедрион. Хорошо! Оставим споры о том, что выше нас. Вернемся к земным делам. Так что с тобой делать?
Время шло. Прокуратору надо было принимать решение. И тут вмешался чиновник.
- У них есть обычай на праздник отпускать одного преступника.
- Думаешь, стоит попробовать напомнить об этом обычае?
За стенами дворца бушевала толпа, собранная Синедрионом. Он уже видел такие толпы «жаждущих справедливости», когда велел строить водопровод в Город. Со дня его основания жители в засуху выстраивались в длинные очереди, чтобы зачерпнуть из колодца ведерко влаги. А замышляемый водопровод питался бы чистыми родниками, бьющими в двух сотнях стадий от Города. Налогов не хватало, и он потребовал от Храма дать недостающую сумму. Как они извивались, чтобы уйти от расходов! А потом собрали толпу, и та подступила с просьбами и угрозами оставить его замысел. Пришлось пойти на крайние меры. Он переодел своих солдат в одежду селян, приказал взять дубинки и спрятать под плащами. Когда толпа явилась смущать строителей, то дал знак, и солдаты быстро разобрались с предводителями и разогнали остальных. Уверен, что Александр поступил бы так же, но не склонился перед желаниями варваров. Водопровод был построен, и теперь из него берут воду даже служители Храма. Как бы ему хотелось отдать такой приказ еще раз… Но это не тот случай. Приходится терпеть.
Пилат покружил по кабинету, потом решился.
- Хорошо. Все же я заставлю их отступить. Обычай есть обычай!
С этими словами прокуратор стремительно покинул комнату, и вновь в тягостном ожидании замер арестованный. И вновь раздались шаги, но то были шаги пожилого, усталого человека.
- Ты знаешь, кто такой Варавва? – громко обратился Пилат к подсудимому, как только он вошел в комнату. - Это разбойник, грабивший на здешних дорогах. Так вот, толпа желает освободить его, сделавшего много зла, а не тебя, желающего им добра!
- Они не ведают, что творят, - проговорил осужденный.
- Конечно, их научили, что кричать, но как ты упрям в своем заблуждении относительно людей, - вновь разгорячился римлянин. - Толпа жаждет крови и зрелищ! Как это характерно для толпы! В этом суть любого простолюдина. В Риме для них специально устраивают гладиаторские бои, а здесь народ развлекается, смакуя зрелище казни. Помучившись подольше на кресте, ты доставишь им большее удовольствие, чем своими проповедями.
Тирада вернула Пилату энергию и потухший было в нем огонь вспыхнул вновь. Он быстрыми, широкими шагами поглощал пространство залы, заложив руки за спину. Мрачный, стылый взгляд буравил мраморный пол. Осужденный бледный, но внешне спокойный, недвижно стоял перед ним, сцепив пальцы рук. Придумав что-то, прокуратор остановился.
- Еще раз попробую остановить их!
И обратился к чиновнику.
- Передай Каифе, что я предлагаю заменить казнь, как чрезмерное наказание за его деяния, бичеванием.
Чиновник тотчас ушел выполнять поручение. Пилат вздохнул, уже почти не веря в свою затею, устало опустился на подушки.
- Удивительно! Как их пугают бредни какого-то бродяги, - пробормотал он.
Арестованный стоял не шелохнувшись. Пилат заглянул в его черные, горячие глаза и отвернулся. В молчании они покорились общему чувству ожидания.
Наконец явился чиновник, который протянул Пилату грифель с плохо начертанными латинскими буквами.
«По обычаю бичевание – пролог к распятию», - прочитал Пилат.
Пилат долго разглядывал черную доску, силясь найти еще ход, который мог бы изменить положение дел. Он даже попробовал улыбнуться и пошутить:
- Это становится забавным. Посмотрим, сколько времени будет торчать на солнце этот осел.
Пилат вытер доску и, взяв мел, размашисто написал: «Исус из Галилеи, из владений царя Антипы, значит, он ему судья!»
- Отнеси жрецу и пусть суд Антипы будет более милостивым.
Чиновник ушел. Пилат остался сидеть и, казалось, что силы по капле начинают покидать его. Тело уже не полнилось энергией, лицо не хранило печать надменности. Перед осужденным сидел не высший судья Рима, а просто усталый пожилой человек, и когда принесли ответ, он скользнул по нему взглядом смирившегося.
«Здесь нет другого царя, кроме кесаря», - прочитал Пилат. И ниже, как послесловие: «Странно, что защитник кесаря не хочет покарать врага кесаря».
- Почему они так жаждут крови этого человека?
- Наверное, потому, - отвечал чиновник, - что их Храм воздвигнут на слове и разрушить его можно тоже только словом.
Пилат взял обвинительное заключение и подписал его.
Когда осужденного уводили, Пилат не хотел и не думал смотреть на него, но глаза сами, непроизвольно поднялись и встретились с его глазами. Пилат по многолетнему опыту ожидал найти в глазах обреченного страх или ненависть, отчаяние, горе, муку, неверие в близкий конец, а встретил мягкий, благодарный, понимающий взгляд.
Пленника увели, а Пилат встал и, прихватив по пути кувшин с водой, почти прежним энергичным шагом прошел на балкон и там, на глазах толпы, в бессильной ярости умыл свои руки, отвергнув от себя кровь невинно осужденного.
       

       4

       
 Когда к Пилату пришли люди Храма, он был занят. Он писал роман. Об этом занятии не знал никто, ибо прокуратор стеснялся открывшейся к старости тяги к сочинительству. Но только таким способом, посчитал он, можно будет проникнуть в мир своего главного героя – героя романа и героя его жизни.
Вообще-то, место главного героя в Риме было уже занято. Его звали Тиберий Клавдий Нерон. «Божественный Тиберий», как величали льстецы в Сенате и даже жрецы. По должности Пилат должен был восхищаться императором Рима и властителем половины ойкумены. Увы, Пилат с молодости преклонялся перед другим правителем – Александром Македонским.
Увлечение началось после прочтения им жизнеописания у Плутарха, что дал ему Парсидос. Потом в разговорах с учителем и за чтением других сочинений о неповторимом македонце, Пилат еще больше проникся величием и масштабностью замыслов Александра. То, что тот делал, было близко к тому, что свершил Рим. Но римскому народу на это понадобились столетия, Александру же - какой-то десяток лет, и только ранняя смерть остановила его бег…
Из этой мысли и родилось название романа – «Бег Александра». Но молодого римлянина и его учителя занимали не только захватывающие воображение деяния полководца, о которых написал не только Плутарх. Десятки сочинений лежали на полках юноши, и прибавлять к ним еще одно не имело смысла. Парсидос в кружке его друзей говорил о другой, потаенной, стороне жизни македонца.
«Представьте себе, - вещал Парсидос, - что если бы один из богов задумал объединить под своей властью все Небо! Тогда потребовалось бы свергнуть власть всех четырех богов сторон света – египетских, персидских, индийских и богов севера. Открытая война привела бы к таким катастрофам на Земле, как ураганы, землетрясения, повсеместные пожары и все это могло завершиться всеобщей гибелью людей, да и самого бога. Есть ли иной путь к божественному единению? Что для этого нужно сделать? Есть! Надо объединить человечество! Боги питаемы особой нематериальной энергией, которую мы называем «вера». Некоторые философы предпочитают называть эту разновидность энергии «психос». Малое число почитающих делает богов слабыми, а безверие обрекает богов на умирание. И потому происходит постоянное усиление одних богов, тогда как другие отходят в тень. Однако все может измениться, если народы войдут в одно государство. При объединении человечества возникнет единая всемирная энтелехия – жизненная сила! И всю ее нерасчлененной получит один пантеон богов! Остается найти среди людей титана, способного осуществить задачу объединения. И я уверен – тот или иной бог пытается найти человека, отмеченного особой печатью, способного на почти невозможное – объединить людей и заставить их служить этому богу. Но такой подвиг человек должен совершить сам, без явной помощи своего Небесного Отца. Иначе возмутятся и вмешаются раньше времени другие боги. И в этом вся сложность и все величие избранного в титаны человека! Ведь человек, сколь не талантлив он ни был, все равно остается человеком – обычным смертным…»
Мысли Парсидоса были смелы до кощунства. Никто не решался открыто говорить о том, сколько богов обитает на Небе. Как боги Индии ладят с богами Эллады и странами Запада? А боги Юга – Аравии, Нила, страны Офир - с богами Востока и Запада? А ведь еще были боги Севера, правившие варварами лесов… Богов было много, и всем требовалась власть (иначе какие они боги?). И подношения. А власти и дани без подданных не бывает. И если Парсидос прав, то среди людей могли появляться избранные, ведомые потаенными желаниями своих богов. Кто они? Таких можно было вычислить по их неправдоподобным успехам и везению деяниям - император Август Октавиан, присоединявший земли чужих богов. До него – Цезарь, отнявший множество подданных у богов Севера. До него - Кир Великий, создатель великой Персидской державы, которая первая объяла полмира – от Индии до Нила. И, конечно, правитель из маленькой Македонии по имени Александр. Он-то ближе всех подошел к Великой Цели объединения. И, как Цезарь и Кир, умер на пороге очередных, во многом решающих завоеваний.
Тайна Александра жгла мозг молодого Понтия, тайна его судьбы, его жизни.
Само желание написать об Александре зрело постепенно, год от года. Шла жизнь, рождались и выпархивали из гнезда дети. А затем умерла жена. Они прожили как все. Их поженили родители по соображениям фамилии, и супружеская жизнь прошла заведенным порядком – дети… служба… У него время от времени случались сторонние связи, и вокруг нее иногда крутились мужчины. Он не ревновал, как и было принято в Риме. Он думал спокойно расстаться с ней, когда за ними придет смерть. Умирала первой она… Что ж, так угодно судьбе. Был вечер. Из открытого окна струился теплый, настояный лесом воздух. Лекарь вышел, и Пилат присел на край ее ложа. Она взяла его руку и сказала: «Теперь я знаю, что мне было хорошо с тобой. Ты не баловал меня чувствами, но и не обижал. Я прожила с тобой в спокойствии. Это много значит. Я это поняла, а ты еще нет. Ты не сможешь ввести в дом другую жену. Ты сам еще не знаешь, какой ты однолюб, насколько прирастаешь к тому, кто понимает тебя… Мой совет: найди любовь и даже страсть в каком-нибудь деле, не связанном со службой и женщинами. Это наполнит твою жизнь. Иначе ты угаснешь, превратишься в неряшливого, вечно хмурого старика». И спустя два года, сменив несколько женщин, он затосковал и признал ее правоту. Так он почувствовал приближение своей осени, а с этим чувством росла неудовлетворенность от сделанного. Не хватало завершающего мазка или, лучше сказать, не хватало завершающего деяния. Он все чаще стал задумываться о человеке, который захотел объединить мир, и чуть было не добился своего. Но как взяться за такое, если он далек от владения стихии словом? Оставалось одно: читать других и проникаться магией Мысли. К тому же он мечтал не об изящной литературной штучке, а о прикосновении к тайне. А ее невозможно понять, ощутить хлад призрачных видений былых событий и узреть свет божественного замысла в строгом научном трактате, ибо там можно касаться только непреложных фактов. Дар прозрения возможен лишь у человека, воссоздавшего хотя бы на нескольких страницах, даже в нескольких предложениях, магию сотворчества неземного духа и человека. Значит, нужно писать и ждать озарения. Вдруг тень Александра заглянет через плечо и что-то шепнет еле слышно, так тихо, что не уловит ухо, но поймает его душа?
И вот в один из вечеров пришел такой момент. Понтий Пилат взял стило и вывел на листе пергамента первые слова романа: «Свершилось! 37 тысяч воинов на сотнях разновесельных судов, будь-то боевые корабли, лодки или плоты, переправлялись через Геллеспонт – пролив, отделяющий Элладу от Азии, Восток от Запада, мир свободы от мира деспотии…»
В это же утро он заканчивал главу под названием «Гибрис». В эллинской философии так называется состояние человека, возомнившего себя равным богам.


       «Гибрис»

«…Он понял, что это конец с началом третьего приступа.
День начался хорошо. Александр проснулся бодрым, полным желания работать. Дел было много и чрезвычайно важных для молодого, распрямляющего крылья, государства. Утром с вызванными наместниками обсудили вопрос о строительстве новых храмов в провинциях.
- Они будут посвящены богам объединившихся народов, - объяснял задачу Александр. – Не только народы, но и боги перестанут враждовать. Жрецы будут служить своим богам, но в общих храмах, - огромных, прекрасных, полных воздуха и света. (И Александр указал на рисунки будущих сооружений.) Мир для всех должен прийти на Землю.
Наместники громко выразили одобрение идее царя и свое восхищение пропорциями будущих храмов. Отпустив их, Александр занялся делами флота. Готовился невиданный морской поход. Флотилия во главе с Неархом должна обогнуть Аравию и тем самым узнать – не быстрее ли путь из Вавилонии в Египет на кораблях? Если все пройдет успешно - люди и суда выдержат непривычно долгий переход, тогда можно будет совершить плавание к берегам Индии и даже еще дальше, туда, где на Востоке заканчивается суша и начинаются воды Мирового океана… Вдруг он почувствовал большую усталость. Александр с трудом дождался окончания заседания и ушел в свои комнаты. Дурнота не проходила. Чтобы взбодриться, решил принять ванну. Выйти из нее сам уже не смог. На следующий день стало легче. Днем Александр смог приступить к делам. Гонцы безостановочно привозили известия со всех сторон его державы, и он неустанно диктовал распоряжения. Уже строилось двадцать городов его имени – Александрии. Через каких-то десять лет новая страна покроется сетью городов с удобными жилищами и просторными дворцами наук и искусств, где будут собираться мыслящие и талантливые люди всех народов, творить, и думать над тайнами природы и человека. А в новых городах будут расти дети от смешанных браков, обучаться и воспитываться в школах, где с помощью умных учителей впитают в себя мудрость, накопленную народами Запада и Востока. Его космополисы превратятся в питомники новой расы людей – свободных, красивых, сильных, ибо вберут в себя лучшие качества всех народов ойкумены. Чтобы приблизить задуманное, сразу же по прибытии с берегов Инда он приказал тридцати тысячам македонских воинов взять в жены местных девушек. Так зримо соединилась Европа и Азия. Он знал, что за этот поступок его осудило немало соратников. Посчитали, что он спешит. Но что они понимают в беге времени? Жизнь так скоротечна для человека, взявшего осуществить прометееву задачу. Тяжело начинать неподъемное, когда для всех твоя мечта выглядит безумной, и мучительно, пройдя половину пути, понять, что не увидишь цветения заложенного тобою сада. На кого он может оставить завершение своего дела, когда закончится срок его земного существования? Роксана вскоре родит ему сына. Он не ошибся в выборе этого прекрасного цветка. Она даст государству зримый плод единения двух сторон света. Но сыну еще расти и расти. Друзья? Они хороши под его началом, но смогут ли они понести его факел дальше без его присмотра? Он оставил Гарпала хранить царскую казну, а тот бежал с пятью тысячами талантов золота и драгоценных камней. Его поймали и казнили. Чего ему не хватало? Он никогда не был жадным. В детстве, когда они уходили далеко от дома, Гарпал всегда делился взятыми с собой припасами. Говорят, его подбила любовница. Он влюбился в нее, а та требовала доказательств любви. Дорогими подарками, конечно… Глупый Гарпал. Настоящая любовь не требует платы, а предлагает себя в жертву. Кто жертвует, тот и любит. Жертвовать решил Гарпал. Что ж, хорошо. Но не за счет государства! Однако самый страшный удар поджидал его впереди. В Экбатанах болезнь отняла у него Гефестиона…
 Кем он ему был? Брат? Друг? Соратник? Советчик? Охранник? Наперсник его тайн и мечтаний? И то, и другое… Все вместе! Со смертью Гефестиона он лишился половины себя. А самое главное, того, кому он с уверенностью мог доверить свое детище – державу. В ярости он приказал распять лекаря Главка. По персидскому обычаю на перекладинах прибивают убийц и выставляют на всеобщее обозрение. Потом, придя в себя, он пожалел о содеянном, как пожалел о казни вздумавшего изобличать тиранию в его лице Каллисфена. Вспыльчивость и нетерпимость – расплата за напряжение долгого похода. Главк не был убийцей, он сделал все что мог. Не его вина, что боги стали мстить ему за неудачу на берегах индийской реки. Он повернул назад вопреки ясному пророчеству в храме Амона. Боги были на его стороне. Он не потерпел ни одного поражения! Его названный отец Филипп в битвах лишился глаза, охромел от раны, перестала действовать перебитая рука, а он в куда большем числе сражений отделался несколькими рубцами… Пусть ушли бы все, кто хотел, а он должен был остаться на месте и, собрав новое войско, даже из местных жителей, идти дальше! Боги бы ему помогли. Македоняне вернулись бы. Сделали несколько переходов, обсохли, устыдились и вернулись. Он же признал свое поражение! Сам, добровольно. Он предал свое предназначение и обманул Великое Доверие. Погиб замысел богов, и он тому виной! И вот наказание пришло к нему. Сбылось пророчество в храме оазиса Сувы. Жрец тогда сказал: «Ты будешь непобедим, пока не изменишь своему предназначению, и тогда Отец твой призовет тебя…» Когда тебе всего 33 года и боги забирают к себе лучших твоих людей, значит, они узрели твой предел… Единственный способ остановить меч возмездия, начать поход к пределам ойкумены снова. И как можно быстрей! Иначе будет поздно.
Вечером Александр вновь почувствовал слабость и жар, к ним прибавилась боль в желудке. Ему дали лекарства. На утро он опять был на ногах. А к ночи свалил новый приступ. На этот раз лекари оказались бессильны. И маги, и жрецы со своими жертвоприношениями тоже. Значит, на этот раз жертвой будет он сам. Боги дали ему исцеление в Тарсе, отвели стрелу в Газе, на это раз его бог-отец зовет его к себе… На свой суд… Ведь у Бога тоже может быть мечта. И осуществить ее на земле Он может только через Человека! Бог дал ему все для этого – силу, ум, обаяние, царство, лучших в мире воинов и верных друзей. Ему же оставалось только воспользоваться дарами богов через свою энтелехию. Он же поддался слабости простых смертных. Для людей это простительно, для него – нет! Поздно, все поздно, все его новые начинания запоздали.
И отходящий дух Александра позвал своих друзей. Последних друзей, ибо в царстве теней нет не только памяти о земном, но и потребности в дружбе.
Александр хотел услышать их последние слова – с чем они остаются на земле. И друзья явились на зов.
Из пелены выступил сильный, мужественный Кратер. Его глаза смотрели строго и спокойно.
- Я делал все, что ты хотел, теперь я свободен!
Следом пришел все такой же гибкий и женственный, как в юности, Протей. Он покачал головой, глядя на беспомощного Александра.
- Как все, оказывается, быстротечно… На пирах я пил вино из радости, теперь буду пить в горести, похвалясь перед собутыльниками былыми подвигами.
Массивный, кажущийся неповоротливым Неарх тяжело вздохнул.
- Без тебя я никто. Даже прекрасной статуи необходим постамент…
Быстрый в движениях, похожий на умудренного старого лиса Кен заглянул в глаза базилевса и сказал задумчиво, будто про себя:
- Он надорвался… Ты хотел невозможного, Александр, а надо, оказывается, лишь одно – дожить до спокойной старости!
Лишь углубленный в себя, задумчивый Птолемей ответил на его немой вопрос. Ответил честно, как отвечал всегда.
- Вот и кончилась наша дружба, - произнес он. – А жаль. Такой больше ни у кого не будет…
И ушел. А вместо него Александр увидел Гефестиона. Но он молчал. Рядом с ним стояли Филота… Гарпал… Эригий… Гегелох… Клит…
Они уже все сказали.
Александр попытался сдвинуть с груди тяжелый, горячий камень. Но он не поддался. Тяжко было дышать. И жгло… жгло сердце.
- Помогите сдвинуть…
Даже Гефестион не бросился помогать. Выходит, и правда в царстве теней все забывается, даже дружба. Тут он услышал мерный шорох. Волны прибоя? Песок, гонимый ветром? Надо открыть глаза и посмотреть. Всего-то, но как тяжко это сделать.
Когда Александр с усилием открыл глаза, то сквозь уже привычную пелену увидел людей, идущих один за другим мимо его ложа. Кто они? Кто допустил их внутрь дворца? Не могли же его друзья затеять пир без него? А люди шли и шли мимо, бросая на него странные взгляды. Уж не тени ли мертвых вырвались из Аида? Он принялся считать. Их были сотни. Значит, мимо проходили дни его похода. Каждый день имел свое особое лицо и вид. Шли молодые и зрелые мужи, бородатые и безусые, в македонских плащах и эллинских туниках… Некоторые плакали, напоминая, что в этот день погиб кто-то из лучших его воинов. И он почувствовал, как слезинка заскользила по его щеке. Больше ему не придется идти в бой и звать своим примером других. Наступил его черед присоединиться к павшим.
Еще он различил горестное лицо какой-то женщины. Но то была явно не его мать. Зато лицо склонившегося мужчины узнал. Бердикка!
И он сказал ему:
- Я не сумел объединить мир… А жаль… Теперь кровь будет литься в веках…
- Нет, - отвечал Бердикка уверенно, - ибо ты оставляешь после себя лучшую в мире армию, способную разбить любого противника.
- Лучше бы я оставил после себя друзей, - прошептал Александр…»
       

       5


Огонь в светильнике горел ровным, почти не колеблющим светом. Ужин стоял на столе нетронутым. Хотелось только пить, и кувшин опустел уже наполовину.
В дверь постучали. Вошел слуга.
- Вы просили отыскать «Апологию Сократа» Платона. Вот она.
На стол лег увесистый свиток. Пилат развернул его и вскоре отыскал нужное ему место. Сократ говорит своему ученику накануне ареста и суда: «Вы часто от меня слышали: со мной приключается нечто божественное и чудесное, о чем Малет сообщил в своем доносе. Началось у меня это с детства: возникал какой-то голос, который всякий раз отклонял меня от того, что намерен был делать, а склонял к иному, мне сначала не свойственному».
«Вот он ключ к этим людям! Интересно было бы узнать у моего подсудимого – слышит ли он голос? Наверняка слышит. И его звали на тот путь, что он вступил вопреки рассудку».
Пилат стал читать дальше. Сократа обвинили в том, что он хотел ввести в пантеон новое божество. Из его слов получалось, что оно «сидело» в нем и вещало через него. Ни одно из двенадцати богов Эллады никогда не общалось с людьми таким способом. Лишь пифии да избранные жрецы могли слышать голоса богов. А тут простой человек, далекий от жречества вещал от имени божества. Сократа справедливо уличили в кощунстве.
 «Очень серьезное обвинение и все же достаточно легкое для защиты подсудимого, если тот не пойман за конкретные действия», - подумал прокуратор.
Сухость во рту не проходила. Пилат медленными ровными глотками отпил разбавленное вино и продолжил чтение.
Суд вынес смертный приговор. Красноречивый философ на этот раз говорил мало, показав себя гордецом, усугубив своим поведением выдвинутые обвинения. Пилат отметил странное место в том немногом, что сказал подсудимый. Своим судьям он сказал: «Величайшее благо для человека – каждодневно беседовать о добродетели, испытывая и себя и других, а без такого испытания и жизнь не в жизнь для человека». Пилат вздохнул. Он тоже получал большое наслаждение от бесед со своим учителем. Но дела, дела уводили его от них. Жизнь - одно, а слова о ней, увы, другое…
Приговор гласил: «Повинен в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество, а наказание за то – смерть». Судьи потом говорили: можно было бы ограничиться изгнанием, если бы подсудимый признал верховенство афинских законов над собой. Но подсудимый упрямо твердил о своей неподсудности земным законам. Это было слишком… Уже в камере Сократ разъяснил посетившим его ученикам причину своего нежелания защищаться на суде. Он отказался от оправдательных уловок потому, что услышал голос, запрещающий ему это делать. И Платон добавляет: смерть его была большим благом, чем сохранение жизни. Это цена исполнения своего долга и обоснования своего учения, заключал автор.
Пилат встал и прошелся по комнате. «Смерть как благо…» И это ради слов? Значит, для таких как Сократ или галилеянина Слово это и есть Дело? Странно… Что они достигли своей жертвой? Ничего. Нет, прав Александр с его страстью делать Дело, а не такие, как мой бродячий философ. Хотя… Сократ запомнился в веках, и немало людей заинтересовались его учением, прочтя споры противников и апологетов по поводу суда и смерти афинянина. Его учеником был Платон, а у Платона - Аристотель, а у Аристотеля…
Александр!
Пилат остановился, пораженный такой цепочкой.
Выходит, Сократ стоял в начале и дал толчок этой цепи?
Пилат еще долго ходил по комнате, пытаясь осмыслить представившиеся ему связи, пока не увидел, что за окном занялась заря. Наступило утро нового дня – дня казни галилеянина. И он вызвал чиновника.
- Приведите ко мне того, кто отрекся от своего предводителя.
- Иуду?
- Да. Я хочу допросить его…



       Повествование 12. Г о л г о ф а

       1

После вынесения приговора осужденному оставалось жить один вечер и одну ночь. Осталась пустая формальность – приговор должен был подписать царь Иудеи - Ирод.
Смертника, как государственного преступника, заперли в одной из камер римской претории, пока плотники из массивных досок сколачивали кресты – для него и еще двух осужденных на смерть разбойников.
После встречи с толпой арестованный разом ослаб. Неожиданный душевный подъем, оторвавший его от обыденности, стал проходить, являя на смену чисто нервное, до озноба, напряжение. И опять всплыл мучительный вопрос, который невозможно было отогнать от себя - не напрасна ли его жертва? Он воочию увидел, как охотно толпа ненавидит то, чего не знает. И ненависть становится тем больше, чем меньше она знает о предмете своей ненависти. «Но ведь это не совсем так, - убеждал себя он. - Толпа верит в то, что ей известно с чужих уст, она ненавидит по внушению. Значит, не все потеряно. С людьми можно объясниться, развеять недоразумение. Только не с толпой. А с каждым человеком в отдельности».
Но этот довод принес временное облегчение. Новая мысль тяжко навалилась на грудь и требовала немедленного ответа.
«А что возьмет каждый из людей в твоем разъяснении? Человек берет то, что ему ближе и понятнее, то, что ему взять по силам. Но одолеть целиком всю пирамиду!? Ведь для этого надо мучиться, страдать, искать, тревожиться… У меня самого на это ушло немало лет... Кто поднимет все целиком? Да и захотят ли беспокоиться? Кто последует за моей правдой?»
«Достаточно много, - успокаивал затем он себя. – Со мной шло еще двенадцать…» - «Но кто они?» - услышал в себе другой голос. Вереницей прошли перед ним близкие лица учеников. Шимон… Камень. Сам так нарек. Но все зависит от того, кто возьмет этот камень в руки. Хоам… Он сомневается во всем, желая сам дойти до правды, и это хорошо. Но только он сомневается для того, чтобы уверившись однажды в чем-то, превратить эту веру в недвижную, вечную скалу. Он засушит и лишит живой плоти любую мысль… Может, Иоанн? Или бледная тень его – Иаков? Нет, братья больше мечтают о том, чтобы оседлать коней и, взяв копья, такими предстать перед миром в борьбе со злом. А нужно другое… Жаль, что не сумел им объяснить… Вот если б можно было взять в ученики Мариам…»
При мысли о девушке на сердце у него потеплело и даже подобие улыбки коснулось его губ, но тут же прежняя тяжесть сковала грудь.
«Если б ее доброта и мягкость нашли продолжение в других! Так кто же?»
Уже не лица, а целая череда серых фигур в запыленных одеждах плыла перед глазами… И дорога, дорога до горизонта.
Но тут воспоминания были прерваны. Распахнулась дверь и его позвали на казнь.
 

       2


Четверо стражников подняли с земли крест и возложили его на спину осужденного.
Арестованный охнул, и ноги его подломились под тяжестью.
- Пошел! – крикнул ему стражник.
Осужденный сделал первый, неуверенный шаг. Затем второй, третий… Земля качалась в его глазах. На лбу разом выступил пот. Он напрягался изо всех сил, стараясь достойно нести ношу и не упасть. Но уже через несколько десятков шагов перестал чувствовать спину, руки, все слилось в одну онемевшую массу. Лишь мозг работал напряженно, сосредоточившись на одной мысли-приказе: «Неси!»
«Вон до то камня, - уговаривал он себя. – Еще немного, - до того деревца… а вон та обочина хороша для отдыха… нет, еще немного… Ну, хоть десять шагов…»
И так шел, шел через предместья, сквозь вереницу глазеющих людей, пока процессия не вышла в поле и здесь силы разом ставили его. Он упал.
Стражники сняли крест и привели осужденного в чувство. При одном взгляде на его почерневшее лицо и шумно вздымающуюся грудь стало ясно – бей не бей, а крест он не донесет. Тогда стражники заспорили, кому и в каком порядке нести груз. Мнений было столь много, а желающих первыми нести столь мало, что это грозило затянуться надолго. На счастье стражников им попался селянин. Именем Синедриона они приказали ему нести крест. Взглянув на обессиленного смертника и ругнувшись, он все же подставил плечи и привычно, мерно раскачиваясь под тяжестью, зашагал вперед.
- Как тебя зовут? – спросил его осужденный.
- Шимон, - сердито отвечал селянин.
- Спасибо тебе.
- Э-э, твое спасибо, - покряхтел Шимон, смягчаясь в голосе.
Теперь шагалось много легче, только стали наваливаться мысли о скором… И он постарался думать о другом. Вспоминалось же не давнее, не детство или отрочество, а совсем недавнее. Ночью, когда сменился второй караул, лязгнул запор, в распахнувшейся двери показался стражник.
- К тебе гость. Только чтоб тихо было…
Стражник отступил и в проеме возникла знакомая фигура…
Иуда не вошел, а как бы втек в камеру, съежившийся в ожидании проклятий, и робко опустился на солому рядом с ним. И хотя он смолчал, сидя неподвижно, никак не показывая отношения к незваному гостю, но в глубине души ощутил комок мрачного, бессильного ожесточения к тому, кто предал его. Он отогнал это чувство. Иуда предупредил его, чего же более? А тот довольно долго мялся, прежде чем выдавить из себя:
- Я хочу спросить тебя…
- Спроси.
- Для тебя кто ближе – человек размышляющий или люди, думающие о чем попало?
Он удивился странному вопросу. Однако ответил:
- Мне ближе единомышленники. Человек сам по себе размышляющий всегда одинок. Он становится значимым и необходимым только среди разделяющих его мысли. Но моя мечта – это народ-единомышленник.
- Разве наш народ под сенью Храма не таков?
- Нет. Он подчиняется Синедриону, и только.
Иуда замолчал на некоторое время, потом горестно вздохнул.
- Ты правильно сказал, что человек думающий одинок и даже никчемен, если никто не разделяет его мысли. Это я сам. Вечно одинок и вечно гоним среди тупого населения, привычно пережевывающего жвачку. А я не хотел жевать свою жизнь как все. Хотел другой судьбы. Не получилось. Лучше бы я был такой, как все. Так легче. А ты не понимаешь этого. Почему ты хочешь невозможного – чтобы каждый стал думать? Когда люди научаются думать, они всегда приходят к различным мнениям. Спроси любых прохожих на улице: как надо вести дела и ты получишь разные ответы. Единомыслие достигается через авторитеты, а авторитет – это Храм! Иоанн сказывал, будто ты сам говорил, что в три дня построишь новый Храм на месте разрушенного.
- О том, что построю – да, но не в три дня.
- Теперь уже все равно, - вздохнул Иуда. – Теперь он будет говорить, что это ты сказал.
Исус прикрыл глаза и провел рукой по лицу, стараясь снять с него усталость. Иуда лихорадочным, жадным взором ощупывал фигуру и лик Учителя, но нигде не находил примет раздавленности и раскаяния.
- Ты не разуверился? – решился проверить свои впечатления Иуда.
- Так может говорить лишь враг. Или, по-твоему, я заблуждался?
- Это я и хотел выяснить все время, что находился с тобой, - откровенно ответил Иуда. – Сначала я принял тебя за шарлатана и примкнул к тебе потому, что всю жизнь находил пропитание за счет своей и чужой ловкости. Увы, я не приспособлен ни к сельскому, ни к ремесленному труду, а на торговлю нет денег. Я давно понял, что нескольким ловкачам, соединившись, куда легче жить, чем одному. Я это говорю не стыдясь. Мир для меня был и сейчас видится миром лжи и хитрости, где выживет и хорошо устроится только ловкач. Но ты оказался не такой. И тогда я принял тебя за сумасшедшего. Но скоро увидел, что ты им не был. Ты был другим. Совершено другим. Я думал, что ты обычный простодушный проповедник, ищущий славы пред Господом, повторяя общеизвестные истины. Но однажды ты сказал: «Если ударят тебя по правой щеке, подставь левую». И я спросил: «Как это понять?» И ты ответил: «Если перед тобой добрый человек, он никогда не ударит беззащитного. Дурной же непременно воспользуется и тем раскроет свою суть перед людьми». И я понял: ты не прост! Таких я еще не встречал, хотя повидал всякого в своей жизни. Вот я и задумался: кто ты? И есть ли правда в твоих словах?
Иуда помолчал, уставившись отрешенно в угол. Потом губы его вновь ожили и снова посыпались слова, тихие, как падающие листья.
- Ты захотел вступить в единоборство со всем миром, и сначала был мне смешон. Потом это стало вызывать у меня страх.
- Почему? – удивился Учитель.
- Я испугался, - воскликнул Иуда, - да, испугался: вдруг у тебя это получится! Где-нибудь на базарной площади чернь поддержит тебя, и искра вспыхнет! Но что получилось бы из той борьбы с миром, Исус? Даже если бы ты победил, то из схватки вышел бы обессиленным! Ты уподобился бы воину, с помощью которого выиграли сражение, но который становится не нужным после победы. Обессилило бы твое слово, Исус! – почти выкрикнул Иуда. – Его бы распилили для домашнего употребления! Мы падшие люди и потому наш идеал – ангелы. Но если бы мы стали ангелами, то нашим идеалом был бы падший ангел! Как же: тот выбрал свободу! И нет более сильного стремления у человека, чем стремление к свободе выгоды! Вот ты проповедовал любовь к человечеству. А я не люблю человечество! И никогда не смогу его полюбить. Но это не значит, что мне не дано его любить изначально. Просто человечество не нуждается в моей любви. Да и зачем она людям? Они заинтересовались бы моей любовью, если бы я им что-то мог дать. Но у меня ничего нет. Потому я считаю, что взаимная любовь – это честная сделка. И я готов к ней во имя интересов всех. В том числе и моих. И не надо говорить про бескорыстную любовь. Ее нет, Исус.
- А в чем моя корысть?
- Ты не в счет. И лебеди бывают черными. Люди относятся к Господу, как к мировому судье – все время просят: «помоги, помоги». И никто в молитве своей не попросит за Него самого: «А как Тебе с нами? Наверное, тяжело? Да не убудет у Тебя сил и терпения в борьбе с нами. А устанешь, так это ничего. Мы сами безропотно будем тащить свой груз, а Ты отдохни, ведь не беспредельны же силы твои!» Так нет же, ни у кого нет дела до ноши Господа! Кроме тебя, Исус…
- То, что ты говорил о любви – это хорошо по-твоему?
- Может быть, и нет, но так есть в жизни.
- Если бы у порога твоего дома появилась грязная лужа, разве ты не засыпал бы ее?
- Ах, Исус, опять ты за свое. Всякие подобные притчи хороши для проповеди, но плохи для нашего суетного мира. Скажи, чего ты хотел в жизни?
- Чего хотел? То, что ты уже слышал от меня: хотел наполнить человека человеческим. Но для этого нужно убрать из жизни злобу и нетерпимость. Это то главное, что разъединяет людей…
- И сам гибнешь от людской злобы и нетерпимости, - закончил Иуда. – В этом все различие между нами. Ты уповал на людское благоразумие. Безумный! Нет зверя свирепее, чем человек. Однажды я попытался стащить лепешку, оттого что был очень голоден, и в наказание меня наградили хромотой. Я мог бы сказать: наказание не по делам его. И выдать себя за несчастного, но хромы все люди, Исус. Всяк по-своему. Кто-то явно, как я, а у кого-то хромота спрятана в душе. Я понял твое учение, когда заглянул в пасть смерти. И вот мой вывод: твое учение не для Жизни, а для Смерти!
- Мое учение о Свете, который может светить и согреть каждую не умершую душу.
- Да, но при условии, что сердце человека охватит страх смерти! Я знаю, что говорю. Ведь где взять столько любви среди людей? А вот страха всегда в избытке, и это средство куда надежнее. Уж я то знаю, какое оно надежное. Не к любви надо звать, а к послушанию перед ликом Страха и Смерти! Вот Иоанн это сумел бы… И Синедрион это понимает, потому и властвует. И Рим… И еще величия тебе недоставало. Люди это любят… Ты все делал не так, Исус. Не по правилам жизни.
- Потому я пришел в мир, чтобы изменить такие правила.
- И вот что из этого получилось. Одного я не пойму. Ты - просто неудачник. Встречал я таких немало. Сам такой. Я бежал от них, и от тебя мне тоже надо было бежать. Но что-то удерживало, а что я не мог понять, как будто за тобой и впрямь кто-то стоит…
- Зачем же ты пришел сюда?
- Захотелось узнать… чем кончится…
- Кончится распятием. Ты ведь знаешь.
- А Слово?
- То, что я хотел сказать людям, - я сказал. Поймут ли они и примут ли его – это уже не в моей власти.
Иуда опустил голову и забормотал, словно в беспамятстве:
- Конца нет… конца-а… ах, какая плохая сказка!
- Одного мне хотелось бы, – произнес заключенный, и сухие глаза его обратились на Иуду. – И в этом последняя мечта моя – чтобы вместе со мной не распяли и мое Слово.
- Да-да, я понимаю тебя. Это смотря кто понесет его дальше. А то ведь могут… Взять твоих учеников…
- Оставь их!
- Хорошо-хорошо…
Иуда усмехнулся.
- Словно дети они… Посулили сладкое – и пошли за дядей.
- Почему же ты пришел ко мне, ведь я теперь никто.
- Потому и пришел. Бог силен, молиться ему одно удовольствие. Глядишь, что-нибудь перепадет из щедрот его. А быть с тобой, сидеть тут и впрямь невыгодно. Но с тобой можно поговорить о душе, а с Богом нет. Слишком Он высоко и далеко. Вряд ли снизойдет. Вот и считай тут выгоду…
- А может, Господь и послал меня, чтобы ты поговорил с ним чрез меня?
- Не верю я в это. Завтра ты умрешь на кресте. Какое уж тут послал…
Иуда вдруг придвинулся к Учителю и жарко зашептал:
- Скажи, Исус, скажи честно, как человек, стоящий на краю могилы, – ты и вправду чувствуешь себя Мессией? Молю: только честно, только для меня: да или… сам не знаешь?
Их взгляды встретились. Иуда не испытывал, не искушал, он жаждал знать истину.
- Да, - обронил узник.
- Ну, тогда сотвори им чудо! Иначе все бесполезно.
- Человек должен прийти к ответу сам, без какого-то принуждения. Он должен проделать работу сердцем… Когда ты вернулся от храмовников, то сказал мне: плоть властвует над человеком. Она не терпит боли, и дух подчиняется ее зову. Я хочу сам испытать то, что испытал ты без надежды на чудо и вынести свое суждение.
- И кому же ты о нем поведаешь, когда умрешь?
- Себе и Богу. Других искушать не буду. Пусть каждый сам выбирает себе меру.
- Прежде всего ты искушаешь меня, - пробормотал Иуда, а Учителю сказал. - Хорошо тебе, ты – посланец божий. Как утверждает Иоанн, чуть ли не сын Бога. Тебе можно быть добрым. Ты ничего не теряешь: отнять данное свыше нельзя. Воздастся сторицей. А каково людям меньшим, которых ты зовешь с собой? Если они буду добрым, а их используют и отринут затем за ненадобностью? Что тогда? Озлиться им? Стерпеть? Кто возместит унижение? Так зачем рисковать? Иоанн твердит: «Не рассуждай, а поступай, как велит Учитель и тебе воздастся». Вот как! Где воздастся? Там?
Указательный палец Иуды вздернулся вверх.
- Там? А кто это знает доподлинно, какой мерою там меряют? А за доброту расплачиваться нужно здесь, и затраченного не вернешь. Вот как с тобой. Казнят тебя за твою доброту. А вдруг все зря? А ведь былое не воротишь. У тебя есть там заступничество, а у меня ничего нет кроме этой жизни. Или заступишься за меня, а? Знаю, что молчишь и не споришь не оттого, что ответа не знаешь. Просто перед смертью все округ видится суетным, незанимательным. Было со мной такое. Стоял я однажды перед лицом смерти. Почему-то на встречу с Богом спешить ужасно не хотелось. Да и никому не хочется. Разве что дряхлым, усталым старикам. После того случая и отринул я обычную жизнь. Суета все. В могилу ничего, кроме своего духа не утащишь. Да и дух-то хлипок и витает в потемках будней. Как быть? Вот и прибился идучи в лабиринте к тебе за светом. А в ответ услышал: «Будьте добрыми…». Ничего себе – открытие! Быть добрым – значит отдавать. Вот только просить тогда будут все и без конца. Да еще должен окажешься. Мало, скажут, дал, наверняка что-нибудь припрятал. Мы, твои ученики, и то не наелись твоей доброты…
В камеру заглянул стражник.
- Ты скоро?
- Сейчас-сейчас, - закивал посетитель.
- Я призывал людей к одному: не умножать зло! Это главное, - ответил осужденный.
Охранник, услышав последние слова, покачал головой и вышел.
- И вот приумножаешь его, вынудив столько людей принять участие в твоей казни. Разве нам дано предугадать, во что выльются наши поступки, когда мы идем против течения? Хорошо если только кому-то отдавим ногу! Ты взывал к людям, чтобы те обратились к божественному в себе, и это правильно. Но ты требовал от них жить так же, а это уже глупость.
- Почему?
- Да пойми ты, высокоученый жрец, - к истинной любви можно прийти только через страдание! Посмотри: женщина рожает дитя в муках и начинает любить его, а те животные, что родят легко, – равнодушны к своему потомству. Вспомни: когда люди начинают дорожить друг другом? Когда пройдут сквозь череду испытаний. Вот и получается: любовь – это оборотная сторона испытания и страдания. А ты призывал людей любить друг друга ни за что. Я, может потому и сижу здесь, что пострадал вместе с тобою. И только теперь ты стал ближе мне, как никто на свете… Люди живут на земле, а не на небе, и должны добывать себе пропитание и место в этой жизни. А Богу не надо ни того, ни другого. Он силится нас любить, а не получается, ибо не страдал за нас. И людей нельзя заставить жить словами… Наивен ты. Ну, да Иоанн что-нибудь придумает. Он истый стяжатель духа.
Иуда умолк, будто испугавшись своих резких слов.
- Договаривай, если начал.
Иуда вновь приблизил лицо к бывшему Учителю и заговорил быстро и горячо:
- Я тайну твою, кажется, понял. Гадал–гадал чей ты посланец, и разгадал! Нет единого Бога. Он раздвоен. И ты это знаешь. Вернее, чувствуешь, оттого и затеял свою наивно-безумную проповедь, что понял – хоть Бог един как сила, но он двойственен как духовное существо! Нет никакого дьявола. Не мог Он создать себе противника. А если бы и создал, то созданный не смог бы справиться со своим создателем. Нет дьявола самого по себе! Тень появляется, когда загорается свет. Бог и зол и добр. И это в Книге ясно говорится. Он родил добро, но Он родил и зло. И потому человек таков, каков есть, ибо – ты все время поминал об этом – создан по Его образу и подобию. Вот против этого ты и восстал – против двойственности человека! А зря. Возмечтал изменить то, что не под силу самому Богу, ибо все это и есть сам Бог в разных своих сущностях! Бог противопоставил себя как свет тени и тень свету. Так уж устроен мир. А может (Иуда хохотнул), сам богом захотел стать, да перевесить одну сторону? Хотя, зря я пытаюсь посмеяться. Ты не Мессия и не удастся тебе втиснуться в эту божественную середину. Ты, в лучшем случае, пророк. Вот только пророк чего, не поняли даже твои ученики. Уходили они с тобой от себя, но шли они к себе. И круг этот замкнулся в этом городе!
Иуда вздохнул.
- Может, ты и от Бога, но течение жизни изменить тебе не дано, сколько бы учеников за тобой не пошло.
- Так ты считаешь, что я обманул тех, кто шел за мной?
Иуда вяло махнул рукой.
- А-а, не беспокойся. Они получили подарок и дальше распорядятся им по своему разумению.
Иуда помолчал, вздыхая о чем-то, а потом вновь заговорил горячо:
- Чего мы ходили, чего искали? Истины? А истина, оказывается, в том, что Истины нет! Ее не знают даже на Небе, хоть и делается вид, что она знаема. Там знают только правду Силы. Он может послать на нас все мыслимые кары, согнуть в дугу любого. И карал уже сколько раз. Вот еще заповеди нам даровал. «Не укради, не убий…». Выдал их за откровение. Хотя до таких законов темные люди любого племени доходят своим умом. Как бы они жили вместе, если бы постоянно крали друг у друга и убивали при случае? Нет, заповеди не раскрывают суть Добра. Можно не красть, не желать жены ближнего, не лжесвидетельствовать, чтить Небо и быть при этом жестокосердным человеком. И ты это знаешь не хуже меня. Сам видел их на суде… И из кого ты собрался строить царство Божие на земле? Из этих людей? Когда они думали, что ты в силе, тянулись к тебе. Потом, увидев, что есть сильнее тебя, отпрянули. Но и там, на небе, царство не создать. Души те же, что и на земле! И там разведут склоки, и там будут юлить перед сильными и стараться оттеснить других от подножия престола. Здесь ты с ними мучился и там будет тоже самое. Сам выбрал избранных, а из избранных оказывается надо выбирать еще избраннее. И так без конца, пока один не останешься.
Иуда отодвинулся, поджал колени к подбородку, обхватив их руками. Помолчал, и опять начал говорить свистящим шепотом:
- Наговорил я тут… тебе перед смертью. Не сердись. Мне выговориться давно хотелось. Легко ли ходить в толпе проповедников и молчать о своем Слове? А мое слово в том и состояло, что я Бога понял. Истинную его суть… Силен он бесспорно. Звезды создал, животных разных. Знает тайну творения, а вот тайну Добра понять не смог! Не знает ее, а скрывает свое незнание. Может, потому и Человека создал, чтобы в зеркало посмотреть. Создал, а потом, глядя на свое творение, осознал – чтобы понять тайну Добра, надо хорошенько пострадать. И тот, кто сможет пройти эту дорогу не ожесточившись, тот ему и объяснит, что такое Добро. Но из этого пока ничего не выходит: мучает-мучает людей, как Иова, а ни людям, ни Ему тайна эта так и не проясняется. А без этого весь его мир обессмысливается. Не ради же того, чтобы одни пожирали других все это существует?
- Может и хорошо, что ты с такими мыслями молчал?
- Это так, конечно. Я не глуп, болтать такое прилюдно. А ты добр. Очень добр. И не по принуждению своей мысли, а по сути своей. Не то, что мы, твои ученики. Такому не научишься… И ты почувствовал, что не только люди мучаются – это всем известно - но и что сам Бог мучается от сознания своего несовершенства! Ведь Он так могуч, умен, вот только не может сотворить такую малость, как всеобщее добро и всеобщую справедливость. И почему, отчего – непонятно. Он любви к себе жаждет, а вокруг одно раболепное почитание перед силой Его! Жертвы ему шлют, овец и прочую живность режут, будто Он, Создатель всего сущего, наесться не может… Его не понимают и тебя не поняли, и никакие ученики тебе в этом деле не помогут. Ты одиноким был и умрешь таким, ибо твой ученик… сам Бог! Так что, наверняка, ты не умрешь, а будешь взят на Небо. Поэтому я тебе всё говорю в лицо перед казнью, ибо знаю, что ты смертен здесь, но не там! А вот мне что делать и таким, как я? Я-то смертен! Я-то Богу не нужен! Ничего открыть и сказать нового Ему не могу. И тебе я не нужен с разговорами своими, и матери, и отцу не был нужен, и народу своему… Я-то за что страдаю?
- Наверное, все-таки за истину, - ответил Исус.
- Да… Это так. Сам напросился в дорогу. И добился чего хотел. Нашел истину. Вот только что теперь с ней делать? Скажи мне другую истину. Свою!
Исус ответил, как и полагается Учителю. Приближался его смертный час, но остался ученик, какой бы он ни был, но - ученик.
- Мир был сотворен из хаоса и наделен гармонией. Солнце всходит, чтобы согреть землю, и заходит, чтобы она остыла от жара. Земля плодородна и потому заселена. Для уединения есть пустыня, но даже в пустыне припрятана вода. Нет места прекраснее, чем Земля. И что же мы делаем с ней? Новый хаос приносим мы сами. Выйди на луг в рассветные часы и ты увидишь, каким может быть наш мир. И путь к нему и есть наша дорога. И еще – не спорь с Творцом. Не надо.
- Да я знаю, что после этого Он меня покарает. Для Него и целый народ с детьми не препятствие, если Его разгневают. Но я решил уйти из-под его земной власти, да и любой другой. Устал я от власти над собой.
- Может, и правильно, что ты решил уйти в пустыню отшельником. А теперь, прошу, иди, закончим разговор. Мне надо побыть одному.
- Хорошо-хорошо, - поспешно согласился Иуда. – Я понимаю.
Он проворно встал и отступил на шаг к дверям. Помялся немного и, не удержавшись, с жалостью проговорил:
- Плохо, что ты меня не послушал.
- Ступай, Иуда. Довольно.
       «А может быть, кумиры должны умирать вовремя, пока они не разочаровали?» - подумал Иуда.
- Прощай, Учитель. Прости, что оказался слаб духом.
- У тебя опустились руки. Не у тебя одного… Души бесплотны, но тяжелей любого камня. Верь, придет время, и появятся новые силы.
У дверей Иуда обернулся.
- И спасибо тебе.
- За что?
- За ночи у костра, за дорогу… За то, что искал возвращение доброго в мир. И… попытайся вернуть добро на Небо.
…Об этом разговоре вспоминал и думал осужденный, идя на Голгофу. И корил себя за свои последние слова тому, кто пришел к нему за ободрением: «Не ты один, а потому – невиновен», ибо Иуда не был слаб духом. Может быть, единственный среди его учеников. И еще он задавал себе последние вопросы:
«Раскаиваешься ли ты?»
«Нет», - честно отвечал он самому себе.
«Мог ли ты жить иначе?»
«Нет», - отвечал он себе.
«Усомнился ли ты в правоте своей?»
«Нет», - отвечал он.
«Боишься ли ты умирать?»
«Да, - отвечал он. – Я боюсь оказаться слабым».
И другая мысль подспудно, из глубины, жгла его горячим угольком: «Почему я всегда рождал столько ненависти, хотя желал всем только добра?»
Но ответа не было.
А дальше было просто. Показался холм Голгофа, что означает Череп, названый так потому, что на каменистой его почве ничего не произрастало. Двое других смертников, силой покрепче, уже достигли цели своего последнего путешествия и копали ямы для столбов. Назаретянина поставили между ними, и он тоже стал копать яму. Исус старался изо всех сил, но был столь слаб, что дело продвигалось туго. Стражники нещадно ругались и несколько раз ударили плетью. Зато двое остальных приговоренных работали, хотя и не спешно, однако без перерывов. Наконец, ямы были вырыты. Потным и усталым им великодушно поднесли вино. Двое приговоренных пили из кувшина страстно, огромными глотками вливая в себя дурманящую влагу, не жалеючи поливая ее себе на грудь. Назаретянин же только пригубил.
Зрители собрались со всей округи. Сотни людей расположились на положенном расстоянии от места казни. Мужчины сдержанно переговаривались, женщины возились с детьми, которые не в силах были усидеть на месте и порывались играть в догонялки. Наконец, после долгого, нудного ожидания, терпение пришедших было вознаграждено. Преступников повалили на крестовины и стали приколачивать к дереву их руки и ноги. Сначала было плохо видно, и зрители тянули шеи, вставали на носки, кто-то даже взобрался на плечи соседа. Но затем кресты с пригвожденными преступниками подняли, установив их основания в заготовленные ямы, и всем стало хорошо видно. Они увидели, как бились в конвульсиях и голосили от страха и боли двое крайних осужденных, а третий, посередине, молчал, повиснув восковой свечой. Женщины отворачивались и лишь мужчины кто хмуро, кто с одобрением продолжали наблюдать за происходящим.
Да, назаретянин не кричал и не бился. Как только первые гвозди впились в его ладони и ступни, он потерял сознание. Очнулся лишь, когда крест водружался в яму, и от толчков боль тысячью иглами пронзила тело. Он поднял голову к небесам. Синее, бездонное, без облаков небо спокойно взирало на казнь. Разлепив сухие губы, сказал ему:
- Как больно, Господи!
Стражники внизу услышали слова умирающего и засмеялись:
- Уж не бога ли своего он зовет на помощь?
- Что ж, вот и посмотрим, вправду ли он богоугодный человек.
- Эй ты, пророк! - закричал один из них. - Если ты сын божий, то сойди с креста, чего тебе стоит?
Удачной шутке засмеялись. Только один уже пожилой стражник не смеялся, глядя на сводимое судорогами тело казнимого, а лишь покачал головой и молвил:
- Как же ты собрался спасать других, если себя не смог уберечь от мучений?
А толпа все колыхалась у подножия холма, жадно впитывая в себя редкое зрелище. Люди Храма, где шепотом, где криком, пытались вызвать новую волну ненависти к казнимому, но у них не получалось. Маленькая фигурка на кресте не вызывала злобы, да он уже и не был опасен. К чему потрясать кулаками и выкрикивать проклятья, если тот их не слышит? Мщение, к которому взывали правоверные, свершилось в полной мере. Мужчины ощущали в себе чувство покоя и удовлетворения. Многие женщины, на то они и женщины, даже прониклись жалостью и скорбно вздыхали. Лишь у людей Храма ненависть оставалось неугасимой. Им было мало смерти лжепророка, им хотелось, чтобы толпа проклинала его не только живого, но и мертвого, не только его тело, но и его дух! Но толпа благодушествовала, пока, наконец, самые умные из фарисееев не догадались, что толпа равнодушна не только к телу лжепророка, но и к самому его учению, тем более что суть его знали единицы. И сознав это, они вскоре успокоились, превратившись в рядовых, полных сознания выполненного долга зрителей.
А на Голгофе близилась развязка. Обычно осужденные на крест умирали долго. Для многих проходила вечность, прежде чем жизнь, наконец, покидала их. Но назаретянину не дано было долго мучиться. Слабой груди не хватало воздуха, и сердце разорвалось от муки.
Трое человек висело на столбах, и когда первый, в центре, умер, ничто в мире не изменилось и ничего не произошло. Небо не раскололось, и не пали облака, тьма не спустилась на землю, и звери не возопили. А в толпе заплакала только один человек – девушка с прекрасным лицом.
Ближе к ужину люди начали расходиться. У столбов остались стражники да бродячие псы в поисках дешевого пропитания.
       3


Мариам брела через кусты, овражки, напрямик к ненавистному теперь для нее городу. Но она шла именно к нему, потому что там оставалась ее последняя надежда и опора – Иоанн.
Как и был условленно, она пришла к полуразвалившейся, заброшенной хижине на краю Города, опустилась на корточки в углу дома и стала ждать. Солнце уже заходило, когда рядом упала тень – узкая, порывистая. Мариам подняла голову. На нее с жадным любопытством и ожиданием смотрел Иоанн.
- Ну что? – спросил он хриплым, придушенным голосом.
Мариам хотела ответить, но спазм перехватил горло и слезы неудержимо побежали по ее щекам.
Иоанн помрачнел, ссутулился, лицо его окаменело. Он стоял перед коленопреклоненной девушкой, скрестившей свои тонкие руки на горле, чтобы унять давящие ее рыдания, и по глазам читал сагу о смерти Учителя.
Да, он послал Мариам вместо себя и других учеников смотреть казнь. Расчет был один – их могут опознать люди с рынка, а девушку никто в городе не знал. Посылая Мариам, Иоанн страстно надеялся, что она принесет после дня тревог весть оживляющую и лучезарную. Что именно – он не ведал, но ждал, что божественный дух Учителя неисповедимыми путями соприкоснется с небесными сферами и последует Чудо! Чудо, ниспровергающее всех его врагов, открывающее глаза слепым, запечатывающее уста хулителям. Иначе, что же это было – Учитель и его Учение? И вот Мариам перед ним, с глазами повествующими о смерти. Иоанн почувствовал раздражение. И надо же было послать женщину! Женщина – вестник радости? Глупая надежда… Так что же будет с ними? Как мог Учитель уйти от них вот так – ничего не сказав и ничего не оставив на прощание, не объяснив, как жить и что делать дальше? Его слова без него самого – пустой звук. Как и чем обратить людей в ту веру, что проповедовал Учитель?
Иоанн, растерянный, стоял перед Мариам и пытался найти хоть какой-нибудь лучик надежды. Ему тоже захотелось дать слезам пролиться на щеки и крикнуть в Небо слова укора… Почему все так несправедливо устроено? Почему дураки и ничтожества правят миром, а ему нет места в этой жизни? И даже заплакать нельзя, и он скорбит с каменным лицом идола… Где и кто ошибся?
- Он долго мучился?
Мариам отрицательно покачала головой.
Иоанн задумался.
«Странно. Такая казнь тянется сутками, а Учитель умер быстро. Может быть, в этом что-то кроется? – забилось в его сознании. – Может, это и есть нужный знак Создателя?» - упрямо спрашивал он себя.
Иоанн нагнулся к Мариам, осененный великой догадкой, и, схватив ее за плечо, спросил, пронзая горячим взглядом:
- А как он шел на казнь?
Мариам растерялась, не поняв вопроса. Его напор пугал и она отпрянула.
- Ну, как Он шел – спокойно, уверенно или содрогаясь, поникнув? – добивался ответа Иоанн.
Она вновь представила страшную картину казни и потом выдавила из себя:
- Он шел спокойно.
Иоанн резко выпрямился, и ладони его скользнули по лицу, словно смахивая паутинку. Тяжкий гнет безысходности сменился твердой уверенностью:
- Он сам того хотел!
Мариам с удивлением и растущим страхом взирала на своего чернокудрого друга.
- Да, Учитель хотел этого! – повторил Иоанн настойчивее и жестче. – Такой вот смерти – на людях. Перед всеми и перед нами. Он сделал свое дело. Он дал нам Свет! И ушел. Нужна была жертва! Святое дело должно быть окроплено кровью! Кровью невинного! Вспомни Иоанна Крестителя… А царствие Божие он на земле утверждать не мог. Он посланец божий, а утверждать Царство сие должны люди. И царем в нем должен быть человек. Вот истина! Подтверждение тому можно найти в Законе, ведь именно посланцем Божьим были дарованы скрижали Моисею. Ему – человеку простого звания – была указана божественная цель! И Моисей стал великим, патриархом целого народа! Учитель умер, но мы, его ученики, живы! А значит, Слово не умрет вместе с Учителем, ибо мы понесем его дальше. А перед нами цель стоит куда более величественная, чем проповедь в глухих селениях, – спасти целый мир, обратив в истинную веру всех людей, все народы, ибо нам, именно нам даны скрижали нового Слова!
Мариам потерянно покачала головой.
- Ты странное говоришь про Исуса.
- Молчи! – прервал ее Иоанн. – Нет Исуса, есть Мессия! Ты не увидела, да и не могла увидеть за видимой оболочкой его настоящей, божественной сути. Ибо ты женщина и на все смотришь женскими глазами. Для тебя он был всего лишь мужчиной. Как и я для тебя. А Он был посланцем Неба! Он был выше всего земного, суетного. Тебе этого не понять, потому молчи!
- Я поняла одно: в этой жизни я была нужна только ему, - прошептала девушка, глядя в сторону.
На эти женские слова Иоанн только махнул рукой и пошел прочь. Но затем обернулся и сказал горестно:
- Понять случившее будет трудно и многим другим – ныне так мало истинной веры в людях. Осознают ли, что за испытание им послано?
Он высоко поднял руку и, потрясая указующим перстом, закончил, выкрикнув:
- Но настанет время, и все будут верить!

       ______


Иоанн ушел к своим единомышленникам, опасаясь, что скоро они перестанут таковыми быть, а разом ослабевшая Мариам села на торчавший из земли округлый камень. Вспомнился ей один давний разговор… Точнее сказать, она всегда о нем помнила. Наблюдая за старательно делающими вид мужчинами, что они не замечают ее, она решилась подойти к их предводителю с вопросом… Ведь к нему часто обращались с вопросами о жизни и вере, почему бы и ей не задать свой? Дождавшись случая, когда Учитель оказался один, она спросила его:
- Скажите, равви: есть любовь к Богу, как к Отцу для всех, и эта любовь похвальна, а как вы относитесь к любви земной?
Он выслушал ее и улыбнулся.
- Неужели я выгляжу таким… равнодушным к земным радостям? Конечно, я приемлю и любовь земную.
- А если бы вас полюбила женщина, вы бы отказались от ее любви?
- Почему я должен отказываться?
- Ради своего дела.
Равви не спешил с ответом, Мариам с любопытством ждала.
- Возможно, это так, и мне следует отказаться от себя, от семьи, чтобы ничто не мешало исполнить свой долг. Но я тоже могу любить, и даже могу представить тот миг, когда она постучится в мое сердце, и я отворю… нет, распахну душу, вберу всю радость встречи с ней. И скажу: как я ждал тебя на извилистой дороге, как мечтал защитить тебя от зла, как хотел взять твои руки в свои ладони и медленно сжать до боли, чтобы удостовериться, что ты не наваждение моих грез. Как я ждал тебя, свою половину, чтобы наполнить себя до краев смыслом жизни, и как легко мне теперь оттого, что есть о ком заботиться, и чьего пробуждения ото сна я могу ждать, чтобы сказать: «Здравствуй, моя любимая, вот и еще один день мы будем вместе».
И тут их глаза встретились, и голос равви пресекся. Он виновато улыбнулся и затем сказал ровным голосом:
- Я увлекся. Каждому свое, Мариам. Наверное, у меня свой путь…
Учитель встал и ушел, а девушка, пораженная, осталась. И теперь она вопрошала себя и небо – кому он тогда объяснился в любви?…
       



       Повествование 13. В о с к р е ш е н и е

       1

После ареста Учителя, гонимые страхом ученики разбрелись по Городу. Но, не имея денег, чувствуя себя потерянными, привыкшие следовать за кем-то, они невольно, после долгого кружения по улицам, вновь сходились к постоялому двору. К вечеру ученики были в сборе. К счастью, хозяин не отказался от уговора и сохранил за ними места. Один за другим входили они в комнату, боясь взглянуть друг на друга, делая вид, что отлучились по делам, но только не из страха разделить участь Учителя. Входили, рассаживались вдоль стен и, когда все собрались, принесли немного вина, хлеба, сыра и в молчании помянули убиенного.
- Неужели конец? – растерянно обронил Шимон.
Этот вопрос жег всех, и десятки раз они задавали его себе, блуждая по сжавшему их враждебным кольцом городу.
- Нужно возвращаться назад, - тихо ответил Нафанаил и отер губы от поминального вина. – Домой.
- А ты сможешь… вот так просто пойти назад, вернуться к своему постылому делу? – спросил Иоанн.
Нафанаил пожал плечами, а Иоанн вдруг заметался по комнате, прижав к груди, будто в мольбе, свои руки.
- Куда, куда назад? После всего! Когда Город был почти у ног…
- Да и как возвращаться? – откликнулся Иаков. – Как людям смотреть в глаза? Все знают, что мы добровольно пошли за новым пророком, веря ему и, получается, обманулись?
- Неужели все было никчемно? – проговорил Хоам. – Значит, он не Мессия?
- Нет-нет, тут что-то не так! Тут что-то не так! – быстро, почти истерично заговорил Иоанн. – Здесь есть тайна! Зачем ему были нужны ученики, если он мог сам утвердить и управлять царством Божьим на Земле? Исполнителей и без нас хватило бы. Нет-нет-нет, тут другое! Может, нельзя ему было самому? Может, его удел небесное, а не земное? Пришел, принес светоч божьего вразумления и…
- Висит на кресте, - буркнул Хоам.
Иоанн остановился и с ненавистью взглянул на него.
Воцарилась тишина. Давящая, неприятная, требующая разрежения. Молчали, ища новых слов. Первым их нашел Шимон.
- Иуда во всем виноват, - сказал он устало. – Он предал Учителя.
- Да-да, Иуда, - немедленно подхватил Иоанн, вновь разгораясь. – Ведь Иуда привел стражников! Он всегда мне не нравился.
- Он и нас может предать! – подал голос Мацхи.
- Но ведь нас не схватили вместе с Учителем, - возразил Шимон. – Значит, мы им не нужны – не беспокойся.
Иоанн поморщился от столь откровенных слов.
- Но они еще поплачут от такой неосторожности, - угрожающе пообещал Иаков. - Ответьте себе – почему Он дал судить себя и затем казнить?
Ученики молчали.
       - Вы не поняли? Он на себе показал, всю неправедность земного суда. А это последнее к чему обращается человек за справедливостью. Но если на земле нет справедливости, значит, будет возмездие. Учитель был не просто судим. То был Страшный суд! Его судили, но и Он осудил! Они пролил кровь, а кровь должна вопиять! И мы, и они переступили через кровь. Время пошло вспять. К последнему Страшному Суду. И мы должны приуготовлять к нему души.
Иоанн коротко и горько рассмеялся и вдруг поднял над головой кулаки.
- Они думают, что Учитель унес с собой Божье Слово? Как они ошибаются! – воскликнул он в провидческом экстазе. – Мы его Ученики! И мы знаем, мы слышали, мы запомнили его Слово! И мы понесем его дальше! На месте одной отрубленной головы пусть вырастет десяток!
Лицо Иоанна раскраснелось, глаза излучали неукротимую энергию и кулаки, застывшие над головой, – все вместе являло собой молодого пророка. Очарованные зрелищем и вулканической силой его слов, ученики замерли, ощутив в душе сладость смутной надежды. Но она была еще столь слаба, что эта искорка тут же погасла в реальном сумраке бытия. Закравшееся неверие нельзя было прогнать одними словами.


       2


Наутро после казни к Пилату пришел старик, укутанный с головой в серую старую хламиду. Наверное, и родственники не признали бы в этом сгорбившемся, прячущем лицо человеке Ламаха. Передав караульному свиток с прошением, он терпеливо стал ждать внизу, у портика дворца, хотя легионер сразу предупредил его, что вряд ли прокуратор будет беспокоить себя пустяками вроде просьбы старика. Однако довольно скоро караульный вернулся с чиновником канцелярии и тот пригласил его следовать за собой. Пройдя через бесконечно длинные анфилады комнат и коридоров, Ламах очутился в кабинете чужеземца. Римлянин встретил старика надменным, холодным взглядом хозяина положения. Он стоял посередине залы и, не скрывая любопытства, долго рассматривал посетителя.
- Так это ты хочешь забрать тело? – прервал он, наконец, молчание. В его вопросе чувствовалось сомнение.
Ламах, попав к прокуратору, перестал горбиться и кутаться в хламиду и теперь отвечал громко и твердо:
- Да, я хотел бы забрать его и похоронить, как повелевает обычай.
- Ты его родственник?
- Нет, - не стал лгать Ламах. – Просто знакомый.
- Последователь его учения?
- Нет.
Пилат хотел было еще о чем-то спросить, но тут же передумал. Ему не хотелось, чтобы старик посчитал, будто его допрашивают.
Ламах же, внимательно следивший за Пилатом, видя колебание прокуратора, истолковал это по-своему и потому решился добавить:
- Я готов заплатить…
Пилат усмехнулся, и вяло махнул рукой.
- Не надо.
Чиновник, сопровождавший Ламаха, позволил себе заметить, что по обычаю распятого нельзя снимать с креста в течение нескольких дней, а потом тело закапывают в общей яме.
Пилат опять усмехнулся уголками губ.
- Он умер за Небо, но оставил нам земную действительность – что делать с его трупом… Хорошо, я позволю тебе похоронить его. Он искал в человеке человеческое, так пусть закончит свой путь по-человечески…
Чиновник увел Ламаха к себе, где выписал ему предписание для стражников. Вернувшись, он застал прокуратора, мрачно смотрящего перед собой.
- Все исполнено, как вы велели, экселенц.
- Хорошо… И не удивляйтесь моему поступку. Предводитель нужен живущим, пока жив. И это оскорбляет меня. Когда умер Александр, его тело пролежало тридцать дней не погребенным. Он, кто раскалывал государства как глиняные горшки, перед которым падали ниц народы, оказался брошенным, пока другие делили его наследство. Лишь когда прорицатель Аристанд объявил, что боги открыли ему, что та страна, которая примет тело Александра, обретет процветание, тогда соратники базилевса опомнились. И тело тут же исчезло. Одни утверждают, что его похитил Птолемей и увез в Египет, и там спрятал от преследовавшего его Бердикки. Другие, - что его забрали к себе боги. В любом случае, могилы Александра нет. Пусть старик заберет этого объединителя мира и хоть у того будет свое место успокоения.
Чиновник ушел, а Пилат устало опустился в кресло. Что дальше? Что он понял, написав историю Александра? Что все тщетно? После смерти Александра, Птолемей предложил разделить империю между военачальниками. Не поделили… Сначала убили Бердикку. Затем Роксану и ее сына. Не пощадили и мать Александра – старую Олимпиаду. Прокляв всех, ушел в частную жизнь Неарх. Дело богов поглотило смертных. Или смертные не смогли осилить замысел Неба?
Пилат посмотрел в окно. Там очередной день заставлял людей жить, трудиться, мечтать и… разочаровываться в делах своих. Так было и так будет. И в чем истина он так и не узнал. Но то, что рассказал ему вчера ученик о своем Учителе достойно того, чтобы начать писать новую повесть о человеке, который хотел объединить мир Словом.


       3


Наступившую ночь, а затем и приближение рассвета, первого рассвета после казни Учителя, ученики, собравшиеся в одной из комнат гостиного двора, встречали со страхом, опасаясь, что может раздаться требовательный стук в дверь и за ними явятся как за причастными к делу о лжепророке. Несмотря на ободряющие речи Иоанна, растерянность прочно поселилась в сердцах многих и они тихо пережидали нескончаемую ночь. Даже Иоанн умолк, чутко прислушиваясь к звукам извне. Но мир безмолвствовал.
На заре некоторые из учеников, сославшись на различные неотложные дела в городе, ушли. Ушли, чтобы уже не вернуться. Исчезла и Мариам.
С чувством несказанного облегчения оставшиеся встретили утро, свет яркого солнца. Но время шло и старое вновь наваливалось на их сердца. Их Учитель казнен, Храм не стал им мстить, мир отвернулся, и они впервые ощутили свою заброшенность и ненужность. Даже закралась легкая досада на презрительно-высокомерное отношение к ним Храма. Но, конечно, куда более насущной задачей было решение вопроса: что же делать дальше?
- Нужно проповедовать и впредь, - был ответ Иоанна.
- И уже всем вместе попасть на перекладину? – возразил Мацхи угрюмо.
- Нужно извлечь урок и не попадаться больше, - не сдавался Иоанн. – Проповедовать тайно и вдали от Храма.
- Не надо было спорить с фарисеями, - вздохнул Нафанаил. – Мы только дразнили этих гиен.
- Нужно не ходить по дорогам, как бродяги, а осесть в разных местах, собрать вокруг себя жаждущих обновления и пусть они, проникшись словом Учителя нашего, разойдутся по новым местам и создадут вокруг себя новые общины. Вот и пойдет по миру слово Учителя, - вступил в разговор Иаков.
- Да, надо донести слово Учителя до всех. Как он нам говорил, доподлинно, и может быть даже записать их, иначе со временем их могут превратно истолковать, - предложил Маттаф.
- К чему все это? - подал голос из своего угла обычно молчащий Роав. – Случилось то, что должно было случиться. И мы не сможем склеить уже расколотое. Если Учителю не удалось сдвинуть такую глыбу, нам тем более это не по силам.
Никто не возразил Роаву. Никто не мог сказать: «Есть у нас такие силы». Все были придавлены общей бедой.
Как долго ученики могли бы выдерживать давящее унылое бездействие, если б не распахнулась дверь и в комнату не ворвалась Мариам.
- Учителя сняли с креста! – выкрикнула она.
Ученики встрепенулись, словно бич просвистел рядом. Пришло время действия.
- Ты знаешь, куда понесли Его?
- Знаю. Идемте!
Больше никто ни о чем не спрашивал и так было понятно: пришло время проститься с Учителем.
Молча и печально они пробивались сквозь толпы празднично одетых, веселых людей, своей торжественной замкнутостью отринув ныне чуждый им праздник. Мариам вывела их из города, и они еще довольно долго шли меж окраинных перелесков, обходя селения и дороги. Так Мариам привела их к унылой пещере на склоне одного из холмов. Весь он был усеян подобными норами, которые служили семейными усыпальницами зажиточных горожан. У входа в нее их встретил юноша-раб, в котором Шимон мог бы признать незнакомца из Гефсиманского сада. Юноша поклонился и поспешно отошел в сторону. Ученики вошли в пещеру. Мрак под ее низкими, серыми сводами разгоняли два светильника в глиняных плошках. Их света едва хватало на то, чтобы различить тело, лежащее на низкой скамье, обвитое по обычаю широкими лентами из полотна.
Ученики в смятении, почти со страхом, приблизились к Учителю, всматриваясь в заострившиеся черты его лица. Позади, преклонив колени, заплакала Мариам. Люди задвигались быстрее, располагаясь вокруг умершего, затем разом замерли, но пришли в движение сердца и в уголках глаз стали закипать слезы.
- Как же так получилось? – всхлипнул Шимон.
И, уже не стесняясь друг друга, ученики заплакали.
Тихо скользнул в пещеру и встал позади сухой, с окаменелым лицом старик. Так он терпеливо стоял у входа, пока его не заметили. К старику подошел Иоанн и спросил:
- Кто ты и что тебе до нашего горя?
Старик внимательно посмотрел на Иоанна, потом обвел взглядом коленопреклоненных и спросил в свою очередь сурово:
- Это вы его ученики?
- Да, мы.
- Я Ламах – хозяин того дома, где вы были недавно гостями. Это я дал последний приют вашему Учителю.
- Спасибо тебе за все, что ты для нас сделал, - поклонился Иоанн.
- Я выполнил свой долг перед умершим и ухожу. Я позвал вас в надежде, что вы сами достойно похороните его.
- Конечно, отец! Дальше мы все сделаем сами.
За внешне почтительным ответом старик расслышал в голосе молодого человека нетерпеливые нотки. Он нахмурился, но молча повернулся и вышел из склепа.


       4


Весь день скорбели ученики перед ложем Учителя и лишь под вечер встали с колен и отправились на гостиный двор.
Иоанн с Шимоном шли последними.
Они медленно брели по пустынной дороге, отстав от остальных учеников, уходивших все дальше. Когда Шимон, любивший ходить быстро, попытался ускорить шаг, Иоанн тихо сказал ему: «Подожди». Шимон покосился на замкнувшегося в своих мыслях товарища, но без расспросов послушно повиновался, поняв, что это неспроста. Лишь у городской черты Иоанн, наконец, заговорил о своих сокровенных думах.
- Учитель назвал тебя однажды Кифой, потому я и спрашиваю: не показалось ли тебе, что прощание с Учителем было… не таким, каким бы ему следовало быть?
Шимон удивился столь странным словам и недоуменно пожал плечами:
- Нет. Все скорбели от чистого сердца.
- Да, это так. Но по кому они скорбели?
- По Учителю, - еще больше удивляясь, ответил Шимон.
- Нет! – вдруг выкрикнул Иоанн, резко останавливаясь. – Не по Учителю, а по человеку! Да пусть даже по Учителю, но не по Мессии! Они не поверили в него! Ты слышишь, не по-ве-ри-ли!
Иоанн не заметил, как в своем порыве схватил спутника за грудки и тряхнул великана. Тот осторожно снял с себя его руки.
- По-моему, ты преувеличиваешь, - тихо возразил Шимон.
- Вот как? Ты тоже не веришь в наше предназначение? – свистящим шепотом вопрошал Иоанн. Казалось, он готов был броситься на него с кулаками.
- Верю! Конечно, верю, - быстро согласился Шимон под напором непонятной ему страсти.
Иоанн с горячими глазами и стиснутыми зубами оцепенело стоял перед ним еще некоторое время, потом медленно выдохнул и процедил зло, глядя в сторону:
- Так что же ты?..
И Иоанн заплакал.
Шимон испугался. Он впервые видел таким Иоанна. Даже у гроба Учителя тот не плакал, а только истово молился, а тут… Шимон принялся было утешать его, но Иоанн лишь отмахнулся.
- Не надо, Кифа. Все намного серьезнее, чем ты думаешь. Если Исус был всего навсего человеком, то мы сейчас помянем его и разойдемся, чтобы больше не увидеться. Если он для нас Учитель и Мессия, открывший божественную истину, мы должны продолжить его дело.
- Конечно-конечно, - быстро согласился Шимон, готовый на все, лишь бы успокоить товарища.
- Мы, только мы теперь сможем понести Слово дальше и завершить его дело. Но сначала должно свершиться чудо, - говорил Иоанн. – А чуда нет! Без чуда сомнение и безверие поселятся в душах наших братьев. И почему Исус так мало творил чудес? Без этих дрожжей разве возможно испечь пирог? Нет, Кифа, нет и нет! Да разве только в нас дело? Без чуда люди не поверят. В добро не поверят. В зло – сколько угодно. В добро – нет. Слишком долго пребывали в потемках. Нужно чудо воскрешения добра. Иначе конец. Суета сует. Тщета всех усилий. Давай помолимся крепко.
Глаза Иоанна уже были сухие и смотрели на Шимона умоляюще и одновременно жестко. Таким глазам невозможно было не подчиниться.
- О чем? – прошептал Шимон.
- О чуде. Испросим чудо у Господа нашего!
И пальцы Иоанновы впились в ворот Шимона.
- Какого, - шептал в ответ Шимон, не пытаясь высвободиться, - какого чуда?
- Воскрешения…. Воскрешения Учителя нашего. Иначе все бессмысленно, Кифа. Вся наша жизнь, весь наш порыв…
И Иоанн упал на колени.
- Помолимся!
 И рядом опустился Шимон.
- Пусть молитва придаст нам силы! – молвил Иоанн.
И губы их зашевелились, произнося заветные слова.


       5


 День смерти Исуса выдался для Иуды очень хлопотливым. Все утро он протолкался в толпе у дворца прокуратора, сначала в ожидании прихода Каиафы с осужденным, потом в ожидании исхода дела. Он крутился в тесноте, заглядывая в лица людей, когда на террасу выходил римлянин с просьбой о помиловании, высматривая в них согласие на милосердие. Но тщетно! Толпа прокляла неведомого ей человека. Остаток дня Иуда провел в хлопотах о свидании с Учителем. Ему буквально чудом удалось это сделать, умилостивив стражу несколькими монетами, из тех денег, что дал Храм. Утром Иуда направился прямо в Храм, где попросил встречи с Ханнасом. О нем долго не хотели докладывать, но ему все же удалось настоять на своем, доказывая, что он не обыкновенный посетитель, а именно тот, кто спас Храм от напасти в лице лжепророка, и поэтому о нем обязаны доложить первосвященнику. Наконец, просьбе вняли и доложили. Ханнас, после краткого раздумья, согласился. И Иуда, сгорбленный и жалкий, стоял перед ним.
- Что тебе надо? – спросил Ханнас.
- Справедливости, - ответил Иуда.
Ничто не изменилось в лице Ханнаса, хотя под лопаткой у него что-то больно кольнуло. Со старостью пришла бессонница, вместе с бессонницей пришли мысли о смерти. И вопрошал он себя порой: почему тот, кто достиг всего, доказав право на это все и не успев еще насладиться этим всем, должен умереть? Справедливо ли сие? Но жалкому человечку перед ним, конечно, были не доступны эти мысли. Его, наверняка, могло волновать только одно…
- Мало денег? – спросил Ханнас.
- Достаточно, - ответил Иуда.
- Так чего ты просишь?
- Жизнь Исуса.
Ханнас свое изумление мог скрыть только одним способом – он нахмурился.
- Это невозможно, да и на что она тебе?
- Смерть его не по справедливости будет. Если он и заблуждался, то искренне, если и хотел невозможного, то от чистого сердца. Выгод для себя он не искал.
- Хватит! – оборвал Иуду Ханнас. – Был суд, было следствие и есть приговор. Он признан виновным в опасном подстрекательстве и желании надеть на себя царский венец.
- Это не так! – вскричал Иуда. – Клянусь!
Ханнас криво усмехнулся.
Иуда, поймав взглядом ухмылку, поперхнулся, стушевался, но тут же оправился. Он что-то про себя твердо решил, и надменные улыбки его уже не пугали.
- Послушайте! Я ведь рассказал Исусу обо всем, как только пришел от вас, но он не убежал. Не убежал! Выходит, он не злоумышленник, он чист душой и помыслами!
- Хватит болтовни, приговор утвержден и пересматриваться не будет! Ступай.
- Но где же справедливость? – вскричал Иуда. – Ведь приговор идет от имени не только Храма, но и Бога!
Ханнас вскочил, оскорбленный до глубины души.
- Справедливость в Законе, а Закон дарован Богом, а право облекать Закон в решения дано нам. Значит, приговор справедлив!
Иуда отшатнулся, взмахнул руками, словно открещиваясь от чего-то, и запричитал нечто неразборчивое и бессвязное. Затем еще раз взмахнул руками, и на пол просыпались звонкие монеты.
- Глупец! – вскричал Ханнас вскочив. Его рука указующим перстом воткнулась в тело ничтожного человека напротив. - Люди знают что делать, если кто-нибудь зовет на помощь. Но что делать, если о помощи взывает Бог? Оглянись окрест себя. Разве ты не видишь, что миром шаг за шагом овладевает Тот, кто бросил Ему вызов в Раю? И чем дальше, тем непонятнее кому и чему молятся люди. Вот и говорит нам Бог: Я не хочу карать ваш мир, наполняющийся злом, но и вы помогите Мне, помогите, охраняя Закон! В Законе заветы Господа. В нем его сила на Земле и охрана от Зла! Потому мы не только слуги, но и помощники и опора Его. Падем мы, падет Закон. Падет Закон, падет Хрустальный Чертог на небе! И упадут его осколки на наши головы. Уже падают! А твой учитель бросил нам вызов, пусть и с благими намерениями. Значит, он наш враг. Значит враг и нашего Бога! Потому мы осудили его.
- Все кругом правы, но где же истина? – воскликнул в ответ внимающий.
- Пошел прочь, – устало сказал Ханнас.
Иуда исчез так же быстро, как и появился, а Ханнас позвал слуг и приказал подобрать деньги.
- Что с ними делать? – спросили его.
Ханнас подумал и вздохнул.
- Справедливо будет раздать нищим у стен Храма.
Уже вечерело, когда в Иуду вновь клещами вцепились крепкие, опытные в задержании руки. На этот раз не люди Храма. Его привели на встречу к прокуратору. То была странная беседа. Он рассказал римлянину об осужденном все, что знал. Пусть хоть тот узнает, кого обрек на смерть. А чужеземец ходил из угла в угол. потом сказал: «Поздно…» И добавил: «Мир наш не объединить. Значит, будет кровь, много крови».
Иуда не обедал и не ужинал, как впрочем и не завтракал. Вместо трактира он забежал в бедную лавчонку и купил кусок веревки.
- Что с тобой, Иуда? – спросил его знакомый торговец, отпускавший ему некогда провизию.
- Я познал, что есть Человек, - обронил на ходу тот.
- И что теперь нужно делать? – растерянно спросил торговец.
- Наверное, удавиться, - без улыбки ответил Иуда.
Дальше путь его лежал через весь город и шел он спешной, ковыляющей походкой до тех пор, пока не остались позади последние улицы и дома. Тогда он взошел на один из близлежащих холмов, с вершины которого хорошо была видна раскинувшаяся внизу равнина уже поглощаемая вечерними сумерками. Воздух был свеж и нежен. Внизу белесым нитями уходили вдаль дороги, но ему уже не хотелось идти ни по одной из них. Иуда устало опустился на большой камень и долго сидел в отрешенной задумчивости, пока ночь не окутала все темнотою. Тогда Иуда встал, подкатил камень к одиноко стоящему дереву, чьи сухие ветви повисали над склоном, привязал к суку веревку, встал на камень, сладил петлю и набросил себе на шею.
«Вот и я жертвую собой… Только кому это надо?» - спросил он сам себя, но не стал отвечать. Глаза в последнем миге прощания обежали землю, но всюду встречали лишь густые сумерки. Иуда вздохнул и с силой оттолкнулся от камня…


       6


Исчезновение Иуды для знавших его прошло незамеченным. Оставшиеся ученики были озабочены совсем другим. На следующее утро они вновь отправились оплакивать тело. Но, не доходя до склепа, встретили бежавшую им навстречу и кричавшую Мариам. Их как громом поразило известие, что тело Учителя исчезло. Они бросились бежать к заветному месту, не в силах поверить в случившееся. Но в пещере их глазам предстало пустое ложе, где вчера покоился Учитель, а на полу валялся саван. Оцепенев, ученики со страхом созерцали картину запустения.
- Не иначе тело похитили люди Храма! – воскликнул кто-то.
- Нет! Раз они сделали свое дело, продолжать его им не имело смысла, - возразил Иоанн. – К тому же тайно. Зачем? Да и как они могли выследить?
- Но кто же это сделал?
- Никто! Зрите же, слепцы! Он воскрес!
Ученики с удивлением посмотрели на Иоанна. Нет, тот не шутил, а испытующе сверлил их взглядом своих острых глаз. В тишине отчетливо громко трещало масло на горящих фитилях. Оцепенение с учеников сходило медленно, но еще медленнее подбирались нужные в такую минуту слова.
- Я чувствовал это, чувствовал! – воскликнул Иоанн. – Да поймите же, не мог Мессия всю жизнь водить нас за руку. Он показал нам, как жить, как и что проповедовать и жертвою своею, кровью своей освятил грядущий наш путь! Теперь наш через доказать свое право на Царство Небесное!
Ученики не смели возразить, но и не могли безоговорочно согласиться с этими, почти кощунственными, хотя одновременно такими сладостными, все объясняющими словами. Чему верить и что подвергнуть сомнению? Лишь Хоам в своей беспросветной любви к правде не в состоянии был молчать. Однако и он не осмелился усомниться в словах Иоанна, а лишь выдавил из себя вопрос, который готовы были задать все:
- Разве ты имеешь право утверждать это?
Щеки Иоанна покрылись пятнами: опять в нем отказываются признать достойного ученика и тем более преемника Учителя. Ничтожества!
- Мое право – моя Вера! – выкрикнул он. – Вера в то, что наш Учитель был не ложным, а истинным пороком и предтечей нового Мира! Моя вера – в его проповедях, что он нес людям! Моя вера – к словах к нам обращенных! Моя вера в том, что дано нам испытание и от нас зависит, как мы пройдет его! Я верю, что все сказанное Учителем истинно и все реченное им сбудется! Я не собираюсь проверять и испытывать на все лады его дела – я буду им следовать! А если он Мессия, что для меня так же ясно, как и то, что сейчас день, а не ночь, так для меня верно, что ниспосланный Богом Учитель не мог умереть, словно простой смертный. Он воскрес и ушел туда, откуда пришел! Кто не верит в Учителя – пусть выйдет отсюда, остальных же я призываю: помолимся. Свершилось чудо!
И Иоанн пал на колени. За ним, кто сразу, кто помедлив, опустились на колени все.
- Учитель наш! – громким шепотом провозгласил Иоанн. – Твоя вера в нас да не обманет тебя. Слово твое глубоко запало в наши души. И мы понесем Его дальше и зажжем пламя в сердцах других. Твоя жертва не была напрасной. Верь нам, как мы верим в Тебя! И помоги в нашем трудном пути!
И все ученики согласились с ним, и дали клятву хранить Заветное Слово, открытое им Мессией. И почудилось им, будто Ангел пролетел над их головами, коснувшись согбенных спин крылом.
- Наконец мы увидели Чудо! – прошептал Хоам.
Стоя на коленях перед пустым саваном, Шимон вспоминал ушедшее.
«А что есть чудо?» – спросил как-то их Учитель. И они его не поняли, а стали толковать разное в силу своего разумения. А тут Шимона осенило, проняло, пронзило…
«А что есть чудо?»
«Вы зрите его ежедневно!»
Да-да, вот оно! Вот что хотел от них Учитель! Зрить чудо ежедневно. Сам Учитель был чудом, их компания столь разных людей на дороге – чудо! Их разговоры у костра о высшем, а не об обыденном – чудо! И теперь ничего этого не будет. Они остались одни, без Учителя, без костра под звездным небом. И неужто вновь наступит прежняя жизнь, как у всех, до самого конца без лучезарного света, до тьмы могилы и забвения?
Шимон не чувствовал слез на щеках. Он качал головой и теребил бороду. Он жалел себя одинокого, успевшего предать чудо.
Когда ученики выходили из пещеры, Шимон тронул за руку Иоанна и, дождавшись пока отойдет брат его Иаков, сказал с печалью:
- Моя душа неспокойна...
Иоанн поднял на него свои ясные глаза и сказал твердо и сурово, словно пригвоздил:
- Верю: будут еще знамения. Верь и ты, ибо по вере и воздастся! Говорил же Учитель: «Блаженны нищие духом, но богатые верой».
- Нет. Он сказал: «Алчущие Духа, да насытятся». Кажется, так…
- Кажется… - передразнил Иоанн, но не стал спорить.
Иоанн пошел дальше, вместе со всеми, а за ним и Шимон, прозванный Кифой.
Начиналась новая дорога в жизни учеников.

       ______


В безмерной выси Неба – столь безмерной, что это не дано осознать человеческому рассудку, привыкшему к земному притяжению, – парило Царство Учителя. Одиноким то было царство. Лишь два ученика разделили его бытие.
Рядом, прижимаясь к плечу, как после долгой разлуки, с ним была вечно молодая Мариам с легкой, счастливой, улыбкой на устах.
По левую руку – Иуда, с мертвенно-бледным лицом.
Только не восседали они на тронах во владениях своих. Да и не было там царских чертогов, где можно установить их. Зато внизу, на Земле, раскинулось подлинное царство с Троном и слугами, жрецами и рабами, Храмом с золотой крышей, Учением и смущающими его дух ересями. Но то было царство Иоанново, правившего именем Учителя и заставившего своих подданных вкушать плоть и кровь Учителя, чтобы приобщиться к духу Учителя. Как это получилось? Свет не может без тени? Так повелось со времен сотворения Эдема, что начинает один, а заканчивает другой? Добрые творцы не умеют быть правителями? Чтобы править надо уметь причинять зло? Каждый волен давать свои ответы. У них же была своя Дорога. И шли они по ней, вечно проигрывающие, к одной, только им ведомой цели. И клубилась облачная пыль под их невесомыми шагами, и не знали они усталости. А может и устали, да кому то ведомо?
А внизу мерцал в ночи огонек костра. Вокруг тепла и света сидели люди и внимали говорящему человеку. Они знали, что пройдет ночь, и после недолгого сна они встанут и пойдут дальше. Разве история галилеянина охладит, а опыт Иуды отпугнет людей от пути к себе?…














       П Р И М Е Ч А Н И Я


Бактрия – часть совр. Афганистана
кандия – кафтан с рукавами
Парополис - Гиндукуш
Окс – р. Аму-Дарья
сарисса – длинное копье
сиринга – разновидность флейты
Согдиана – часть совр. Средней Азии
таксиль – боевое подразделение равное примерно современному полку
Яксарт – р. Сыр-Дарья