Светонька

Таруса встретила её неприглядными улочками с громадными ямами, заполненными до краёв водой. Был конец сентября. Бабье лето кончилось неделю назад, и серое небо оживлялось несколькими свинцовыми тучами. Оттуда, видимо, и заполнялись ямы. «Ауди» изо всех сил старалася увильнуть от этих провалов, но, всё-таки, два-три раза её сильно тряхануло.
«Отсюда можно и не выбраться», - подумала она. – «Напрасно я это…»
Чтобы найти улицу Луначарского, пришлось несколько раз останавливаться, выходить из машины и спрашивать редких прохожих. Тарусская грязь тут же прицепилась к её новым туфлям. Да и к брюкам тоже.
Наконец, она подъехала к дому, который искала. Калитка была заперта, и пришлось покричать хозяев. Из дома кто-то вышел. Да, это был он.
- Кто там?
- Александр Иванович!
- Света! Боже мой, Света! Сейчас, минуточку.
Он скрылся в доме и снова появился, подошел к калитке. Раньше он не шаркал так и не горбился. Такое шарканье она слышала только один раз, когда смотрела фильм о его поездках и съемки скрытой камерой в музеях. Там он шаркал этими дурацкими музейными тапочками.
- Сейчас, сейчас. Супруга запирает калитку на ключ. Вот. Светонька приехала. Здравствуй!
- Здравствуйте, Александр Иванович!
Он был в ватнике, кепке и каких-то засаленных штанах. На ногах – непонятно что. Небритый. Когда он снял кепку и поцеловал её руки, стало ясно, что он сильно постарел. Почти совсем лысый. Но глаза блестели, и он смотрел на неё с таким же, как прежде, восхищением.
- Заходи. Как же ты так? Я давно тебя ждал. И решил, что так тебя и не увижу.
- Да, вот, ездила в Тульский филиал. И на обратном пути решила заехать.
- Ну, пойдём, пойдём в дом.
- А… удобно ли?
- Пойдём, пойдём. Евгения Алексевна поехала в Москву. Родственница заболела. Приедет только завтра. Так что ты очень удачно. Я просто не могу поверить!
От калитки к дому шла уложенная плиткой дорожка. По бокам были клумбы. Последние астры ещё цвели. Справа – соседский забор, а слева начинался сад. Деревья были старые, искорёженные морозами и судьбой. В их тени хорошо, наверное, спасаться от летней жары. Но сейчас было холодно, и яблони сами нуждались в тепле. На стволах оставались следы прошлогодней побелки. Так что тепло человеческих рук им доставалось.
Сад огибал дом, как рука парня обнимает талию девушки на прогулке.
Несколько ступенек – и они вошли на застекленную террасу. Стол, несколько стульев, лавки по краям. Чувствовалось, что сейчас здесь не пьют чай по вечерам – холодно. Дом был обычной избой-пятистенкой. Сени, пространство внутри перегорожено на три части. Половина – горница. Слева – кухня, дальше, слева – спальня. Посередине – русская печь.
- Ты посиди здесь. Осмотрись. Ты ведь так и не была у меня дома ни разу.
- Да, не была. Интересно.
- А я пойду там, на кухне. Чаю. Печенюшки есть вкусные. Вчера, когда покупал, тебя вспоминал. Ты ведь любила печенюшечки?
- Я и сейчас люблю.
- Ну, ладно, посиди. Я там, это самое.
- Это самое, - повторила она.
- Да, да.
Он пошел на кухню. Стал греметь посудой. Что-то жужжало.
Горница была просторная. Справа от входной двери – диван и книжный шкаф. Обеденный стол. Два окна справа и длинная лавка. Стол не очень большой - человек на десять. Напротив двери, у окна – большой двухтумбовый письменный стол. На его правом краю – телевизор. Над ним – икона. Перед столом – кресло с высокой спинкой. Слева в простенке между окном и дверью в спальню – книжные полки. Прямо на столе – тоже маленькая полочка.
Она подошла и надела очки. Полочка была забита записными книжечками, его «лелеялками», как он их называл. Он и её пытался приучить к регулярным записям, но у неё это в привычку не вошло. Стол был завален папками, бумажками, книгами. Но посередине лежала раскрытая записная книжка. Текущая. Сегодняшнее число. Стихи. Но разобрать его почерк было невозможно. Да она и не любила подглядывать.
Дверь в спальню была открыта. Напротив окна стояла большая высокая кровать, тумбочка с зеркалом, лежал коврик. Из-за двери выглядывал платяной шкаф. Комната была небольшая.
- Здесь спит Евгения Алексевна, а я – в горнице, на диване.
Он побрился и помолодел. Он всегда выглядел моложе, когда брился и стригся.
- Так значит…
- Да, так у нас ничего и не наладилось. Я не люблю её. Но она до сих пор с этим не смирилась. Сдала в Москве квартиру, дачу в Абрамцеве и приехала сюда. Я разрешил приехать. Я всегда ей уступаю. Зачем я это делаю? Всегда в последний момент становится её жалко. Правда, этой весной она мне здорово помогла, когда я лежал в больнице.
- В больнице?!
- Да, так, ерунда. Небольшой инфарктик.
- Вы не писали об этом. Инфаркт!
- Да, что писать? Когда лежал, писать не было возможности. Я ведь тебе письма шлю через местное интернет-кафе. А когда оклемался, то решил тебя не беспокоить.
- А отчего инфаркт?
- Да, что-то решил передвинуть, шкаф, кажется. Как раз супруга приехала… Да, чего говорить? Теперь, вроде, всё прошло. Пойдем, чай готов.
- Давайте, я помогу.
- Конечно, мне так приятно.
Кухня была небольшая, так как почти половину занимала печь.
- Здесь есть газ, колонка и горячая вода. А печка – для отопления. Вот утром топил. Ещё теплая. Погрейся.
- Как интересно. Я такие печки только в музеях видела, а тут… И Вы в ней что-то печёте?
- Приходится, когда газ выключают. До конца я её ещё не освоил. Немного попахивает дымом. Но, в принципе, и варить, и жарить можно. Когда я жил в начале шестидесятых в Костромской области, так была такая же.
В кухне, кроме газовой плиты и мойки с колонкой, стоял буфет с посудой и столик.
- Моемся в бане. Евгения Алексевна сильно ругается, и видимо, в следующем году я буду делать душ. Если будут деньги и силы. Боюсь, что на эту зиму она меня увезет в Москву. Очень не хочется. Я уже здесь две зимы перезимовал. Хорошо. Ну, понесли в горницу.
Они перетащили чайник, чашки и всё такое в большую комнату и сели за стол.
- Что я всё о себе да о себе? Ты-то как? Тогда, после родов немного пополнела. А сейчас опять в форме. Стала еще краше. Нет, ей Богу! Ты ведь в крупной фирме?
- Ну, не такая уж она и крупная.
- Всё больше нашей, бывшей. И кто ты там?
- Финансовый директор.
- Молодец! У нас ты тоже была главным по финансам. Но это, конечно, другой уровень. А что ж ты без охраны?
- Я её оставила в центре. Когда поеду – позвоню.
- Ну, и как тебе эта работа? Помнится, когда-то отказывалась, считая, что ничего нового не узнаешь.
- Ну, в этой фирме, действительно другой уровень. Здесь я много узнала нового. Пока интересно.
- Я ведь видел тебя в конце зимы. Ездил специально в Москву. Пока она еще сюда не приехала. Приехал, полдня ждал напротив входа. Видел, как ты вышла из конторы и села в машину. Очень хотелось тебя увидеть.
- Почему же не подошли? Можно было встретиться.
- Я звонил, но секретарша отвечала, что у тебя совещание. Да, что встречаться? Я же тебе много раз писал, предлагал. Но ты не отвечала. Поэтому я так удивлен, что ты приехала.
- Вот, решила заехать. Всё-таки, Вы мне писали, приглашали.
- А как сынок? Его ведь Костиком зовут?
- Да, в честь папы. Растет, - заулыбалась она. – Такой лапочка. Такие вопросы задает. И сам на них отвечает. Так здорово! Хотите, фотографии покажу?
- Конечно. Надо было сразу спросить. Вон, как ты улыбаешься.
- Вот, такой он сейчас.
- Да, очень симпатичный. На тебя похож.
- А это, когда ему годик. А это мы ездили с ним в Египет в этом году. А это - не хочет есть кашу. А это зимой на даче.
- Да, здорово! У тебя ведь дача в Одинцово?
- Да.
- И как вы со Славиком не делились?
- А что делить? Все на мне: и дача, и квартира. Да он не бедствует. У него дочь родилась – мы ещё не развелись.
- А почему вы разошлись? Ведь ты его так любила. Прости, наверное, я зря…
- Да, нет. Сейчас уже всё… У него это давно. Просто, пока папа был его начальником, он как-то держался. А потом он, видно, решил, что хватит скрывать. Ну, и всё разъехалось. Да я уж теперь на него зла не держу. Хотя в начале было очень тяжело.
- Почему же ты не позвала? Я бы бросил всё и приехал. Ты знаешь.
- Но ведь у Вас же семья.
- Да, какая семья? Я же тебя люблю. Только тебя. А когда всё открылось, тогда, три года назад, ведь мы долго жили с ней порознь. Это только в этом году она приехала. Почему же ты не позвонила?
- Не знаю…
- Да, ты всегда не знаешь. Ну, да ладно. Почему же ты, все-таки, приехала? Что изменилось?
- Один человек сделал мне предложение.
- Ну, и что? Ты приехала спросить моего благословения?
Он встал и прошелся по комнате. Досада немного улеглась.
- Прости меня. Я столько лет ждал тебя, и вот ты приехала, чтобы спросить, стоит ли тебе выходить замуж за другого?..
- Простите меня. Я, конечно, не права.
- Да, нет. Все правильно. Я же твой друг. Я горд тем, что ты считаешь меня своим другом. Кого же спросить, как не друга? Так что он за человек?
- Он - художник. Познакомились на выставке в прошлом году. Тоже разведен. Дочери уже 15 лет. Он старше меня на 5 лет.
- Тоже на пять…
- Да, тоже…
- А что он рисует?
- Вам это, наверное, не понравится. Мистические сюжеты.
И она показала фотографии.
- Несколько выставок было. У нас и на Западе.
- А как он с Костиком?
- Хорошо. Я и подумала, что ведь ребенку нужен отец…
- А сама-то ты? Любишь его? Ну, что молчишь?
- Я не знаю. Поэтому и приехала поговорить.
- Ну, что я тебе скажу? Если ты сама не знаешь, то лучше замуж не выходи. Поживите год-другой. Узнаешь его поближе. Художники – это богемная среда. Свободные нравы. Мне кажется, что ты воспитана по-другому. Не торопись. Вот мой совет.
- Спасибо Вам большое. Уже темнеет. Надо мне ехать.
- А может быть, не надо? Оставайся. Завтра съездим по окрестностям. Здесь красивые места. Даже в такую погоду. Сама Таруса – городок очень невзрачный. А вокруг хорошо. Ты ведь знаешь, я писал тогда, пять лет назад о Поленове. Там есть одно место – это как бы взамен того пригорка в Костромской области, который я потерял. Теперь «Родина» у меня опять есть. Поедем, посмотришь.
- Я не знаю. Наверное, в другой раз. Спасибо за чай. Печенюшки очень вкусные.
Она засобиралась.
Вышли на улицу. Действительно, стемнело. По этой дороге до Серпухова будет ехать тяжело.
- Осторожней поезжай. Ты, я вижу, освоила вождение?
- Да, вроде бы…
- А помнишь, как я тебя учил на шестерке?
- Конечно, помню. Вы мне тогда так помогли.
- Я бы попросил тебя разрешить проехаться, но не буду. Ты торопишься, а я давно не водил. Потом, как-нибудь…
Она уже сидела в машине. Стекло было опущено. Он склонился к ней и стал говорить сбивчиво:
- Послушай, Светонька. Не уезжай, останься. Я ведь люблю тебя больше жизни. Останься, не уезжай. Останься, не уезжай! Столько лет… Не уезжай. Нельзя так. Столько лет…
- Я не знаю. Как? Меня ждут. Я приеду ещё. До свиданья. Спасибо Вам.
- Прощай. Я люблю тебя.
Она отъехала метров 10. Никогда не оглядывалась. А тут посмотрела назад. Он стоял на коленях. Опять сгорбленный, постаревший…
Машина заглохла и остановилась. Она вышла, захлопнула дверцу. И … побежала обратно. Тоже упала на колени, в грязь и обняла его.
- Не надо. Я люблю Вас. Я не уеду. Я останусь. Я люблю Вас. Не надо плакать.
Она целовала его лицо и на губах была соль от его слез.
- Не надо, милый мой, Александр Иванович. Я люблю Вас. Не надо…
Она отвела его в дом. Там тоже целовала, он говорил:
- Но ведь это неправда. Ты же говоришь, только чтобы я не плакал. Ты просто не хочешь меня огорчать. Ты добрая.
- Нет, неправда то, что Вы говорите. Ни в какой тульский филиал я не ездила. У нас, вообще, в Туле нет филиала. Просто, я проснулась сегодня утром и поняла, что очень хочу Вас увидеть. Я всё время, уже много лет, каждый день говорю с Вами про себя. И эти четыре года, что мы не виделись, я всё думала, когда же мы встретимся? Я так скучаю без Вас. Так скучаю. И художника никакого нет. Вернее, он есть, но между нами ничего не было. Он просто оказывает мне знаки внимания и, может быть, действительно, влюблён. Но когда я думаю, что будет кто-то рядом, а не Вы, мне этого не хочется. Я поняла, что люблю Вас и жить без Вас не могу. Пусть у Вас семья… Нет, не перебивайте. Помните, в тот день, когда Вы мне сказали, что любите, мы говорили, что чье-то счастье не может быть построено на несчастье другого.
- Но ведь…
- Не надо. Я знаю. Но, все равно, нельзя. Я решила, что поеду, поговорю у дверей, чуть-чуть, услышу Ваш голос, посмотрю в Ваши глаза, пожму руку и уеду. Больше мне не надо. Но вот уехать не смогла. Когда я увидела Вас на коленях, мне показалось, что я падаю. Не еду, а падаю. И я вернулась. Это неправильно, нехорошо, но я вернулась, потому что люблю Вас.
Они стояли так долго, обнявшись. Ласкали друг друга. Говорили шепотом. Целовались. Потом они пошли в спальню. Но в доме было холодновато. Печка совсем остыла. Они стали топить ее, сидя рядышком и подбрасывая поленья, тихо переговаривались и смотрели на огонь. Казалось, что они так сидели уже давно-давно.
Печка нагрелась, и в доме стало тепло. Они решили ополоснуться тёплой водой. Он достал большой таз, и они друг друга обливали из кувшина. Было весело. А потом босые прошлепали в спальню и опять целовались, ласкались и говорили что-то неслышно…
В окно заглянула луна, и они пошли смотреть на звезды. Сидели на завалинке и молчали.
Вдруг он вспомнил, что она бросила машину на улице незапертой, и побежал смотреть, не угнали ли её? А она вдогонку кричала, что машина сама закрывается и становится на охрану через пять минут.
Опустошали содержимое холодильника. Он читал ей стихи - новые, которые ещё не отправил ей и старые. И опять обнимались, целовались, ласкали и шептали что-то друг другу…

Он поднялся рано. Ещё засветло. Почти не спал. Хранил её сон и думал.
«Да, все-таки, Бог есть. И если это всё не сон, не какой-то случайный взрыв страстей, если у нас, действительно, получится, то я крещусь, как обещал. Нас, конечно, не обвенчают. Да, и ладно. Главное, чтоб было все хорошо.
Что делать с ЕА? Просто убежать, оставив записку? Я бы, наверное, так и сделал, зная свою слабость характера. Но теперь я не один. Она так не захочет. Наверное, надо мне остаться, дождаться ЕА и всё ей рассказать. А потом уехать в Москву. Но ЕА, наверняка, увяжется за мной. Наверняка она потребует «очной ставки», т.е. разговора со Светой. И, чтобы её не насиловать, лучше ехать завтра. Будет суббота, и можно поговорить спокойно. Как бы, «спокойно». И чем этот разговор обернется, ещё неизвестно. Света тоже не сильна характером. Не задавит ли ЕА нас обоих?
Народная мудрость гласит, что уходя, надо уходить, т.е. рвать резко, рубить хвост, а не отщипывать кусочки. Но сможем ли мы? Я ведь даже не знаю, что будет, когда она проснется? Не изменит ли она своё решение по возвращению в Москву. Всё-таки, 31 год - такая большая разница в возрасте. Ведь 21 декабря я буду ровно в два раза её старше. В ДВА раза! Если она выйдет за меня, то это наверняка отразится на её карьере. Я ведь никто. И старик, к тому же. Ей придется меня прятать от знакомых.
Конечно, это всё было бы криво и косо, если бы… Если бы не любовь. Любовь всё объясняет и оправдывает.
Я люблю тебя, Светонька!
А ты любишь меня?»

Все это он записал в книжечку. А последние слова – на чистом листе бумаги, крупно. И задумался, откинувшись на спинку кресла. Небо было чистое. Утренняя заря – в полном своем великолепии. Он любил это время. Ещё с юных лет, когда в одном из походов с классом, он специально выходил на заре на опушку, сидел на пне и плакал от восторга. Сейчас небо было прекрасно. Так же прекрасно, как тогда. А заокские луга еще не были освещены солнцем…

Она проснулась поздно. Было уже полдевятого. Солнышко заглянуло в окно и разбудило её. Было тепло, уютно и легко на душе. «Может быть, в самом деле?…» - подумала она.
- Саша, как у тебя здесь хорошо. Так бы и жила здесь, жила…
Она впервые назвала его на «ты». Нет, она уже говорила ему «ты» ночью, но шёпотом.
- Что ты делаешь?
Дверь была открыта, и она видела, что он сидит за столом. Она накинула на плечи легкое одеяло и подошла к нему.
- Что-то написал.
Она взяла листок, поднесла к близоруким глазам и прочитала.
- Да, я тебя тоже люблю! – сказала она и взяла его за руку.
Эта рука, которая всегда была такая теплая, нежная, которая ласкала её сегодня и от этого прикосновения она просто таяла, эта рука сейчас была холодной и жесткой. Глаза его неподвижно смотрели куда-то далеко-далеко.
Она прижала листок бумаги к лицу и опустилась на пол рядом с ним.

Если Вас, неизвестный читатель,  заинтересовало это произведение, то, пожалуйста, напишите пару слов atumanov46@mail.ru