13.07.90.
Вчера был совершенно невероятный день, совершенно выпавший из ровного строя однотипных будней. Хоменко поручил мне и Попову сдать телевизор, который у нас сломался (потому что каждый последний чукча считает себя асом в настройке телевизора). А Попов ехал как раз старшим автобуса. Сдали мы этот телевизор и тут события полетели с невероятной быстротой и пестротой, я только успевал проглатывать все окружающее меня жадными глазами, не жуя. Тут же по дороге к нему Попов купил мне мороженое. Как давно я его не ел!..
Идем по улице, о чем-то оживленно болтаем, смеемся, мороженое жуем. А на встречу два молодых парня. Как только мы поравнялись с ними, один злорадно выпалил:
- Жуй, жуй, не подавись, гадина зеленая!!
Пришли к нему домой. Я наконец-то увидел его жену, о которой до этого был много наслышан, как о «въедливой и сварливой бабе», что совершенно шло вразрез с ее мягкими движениями и круглым личиком с маленькими глазками из-за больших очков.
Тут же я переоделся в «гражданку»: бежевого цвета рубашку, джинсы-варенки.
Теперь наша с Поповым задача была: привести из деревни сына Димку. Мы вышли на улицу. До отправления автобуса у нас был еще час в запасе. Мы зашли в пивной бар. Пропустили по две кружечки холодного пива. И тут я совершенно выпал из времени. Мне вдруг показалось, что это мне снится, хотя никакого опьянения я не чувствовал. Просто чувствовал какую-то отрешенность и свободу.
Когда мы шли по городу, первое, что мне бросилось резко в глаза, это большое количество мусора, бумажек, свалок, хлама.
А когда мы уже ехали в автобусе в деревню, то автобусная давка принесла мне ни неудобства, как обычно, а какое-то приятное чувство мироощущения, навеяла, натолкала, можно сказать, в меня массу приятных воспоминаний о доме, о людях моего города.
И вот мы уже на хозяйском дворе, где играются котята, мечутся пугливые куры, расхаживает утиная стайка, где я сразу же познакомился с двумя собаками: одна маленькая и лохматая по кличке Чапа, а другая рыжая и толстая с рассудительным и спокойным видом по кличке Пират. И обе большие любительницы ласк и поглаживаний. Тут же Попов повел меня в сад. Это был настоящий рай. Только потряси дерево и посыплются спелые яблоки. Только дотянись и - черешня с вишней. Только зайди поглубже в сторону от тропинки и - от сочной малины уже не оторваться. Тут же в саду была и хозяйка этого рая – матушка прапорщика Попова, маленькая сухонькая старушка. Немного погодя она нас накормила салатом из свежей капусты, жареной картошкой – сорокодневкой, свежим холодненьким молоком, молочной рисовой кашей. После всего этого я еле встал из-за стола.
И на протяжении моего пребывания в саду, на дворе, я ощутил себя ребенком, несмышленым младенцем, недавно родившимся, который ходил, растопыря глаза и изучал мир, который я как будто бы впервые увидел. Все хотелось попробовать, потрогать, ощутить и насладиться.
***
Хоменко проводит утренний политический обзор прессы. Но он еще не проводит – он ждет, когда ему принесут стол и стул. Принесли. Не успев сесть, он замечает на столе надпись «730 дней в сапогах». И рассудительно и мягко обращается к Самодурову:
-Сережа, старый наряд не получит смены, пока столы в Ленкомнате не будут очищены и покрыты лаком. Надо будет 2-е суток стоять, будут стоять 2-е, но смены не будет! Дежурный тоже спать не ложится!
***
Сегодня утром Хоменко перед всем личным составом эксплокоманды, включая офицеров и прапорщиков, подвел итоги I полугодия учебного года. Сейчас жалею, что не записал его речь. Это, конечно, стоит записать на магнитофон. Я слушаю, слушаю его и у меня такое чувство, что Хоменко считает себя великолепным оратором, умеющим доказательно и эмоционально вести беседу, приводя какие-то «древние» высказывания, придуманные им на ходу; придавая фразам какие-то немыслимые обороты, вклинивая в них каике-то неведомые словеса и наречия, где-то вычитанные и заученные; играя подчас на «животную» публику, кидая ей смачные куски словесного мяса, содержащие в себе какой-то звериный нахрап и тупую пошлость.
***
Сегодня весь день с утра до ужина и, по словам Вознюка, еще завтра вместо зарядки рота занималась и занимается уборкой территории. Завтра приезжает начальник штаба Винницкой армии генерал-майор Герасимов специально с тем, что бы проверить территорию. Больше я в этой армии ничему не удивляюсь. Начальник штаба целой армии едет проверять территорию! И весь день у наших начальников болит голова: отругает – не отругает…
Денис рассказал один эпизод, как он приезжал с подобной проверкой год назад. Не понравилось ему, где растет дерево, а там, где оно ему виделось и хотелось – там не росло. Значит, вывод: отсюда выкорчевываем, а там сажаем!
Ужо поглядим, что он завтра чудить будет…
14.07.90.
Сегодня Самодуров заколебал со своими построениями. «Шкребет» по-черному и считает себя при этом настоящим «воякой».
Сидит вся рота у телевизора. Передача интересная идет. Подходит Самодуров:
- Строиться, рота!
Артем Серегин единственный возмутился вслух, остальные, включая и меня, возмутились про себя:
- Ну что, Серега, нельзя у телевизора провериться? Обязательно надо выстроиться?
- Чем ты недоволен?
- Че ты начинаешь сразу, я с тобой нормальным тоном разговариваю, наверное…
- Че-то ты, я смотрю, (много) (возмущаться) начал.
Артем единственный, кто против него воткрытую пошел, а остальные-то ведь бояться и я в том числе. А кому охота лишний раз в наряд идти?
А для наших начальников-офицеров такая подмога, как сержант Самодуров – самое то. Через таких «нахрапистых» можно воздействовать на солдат и воспитывать в них раболепское повиновение.
***
Денис рассказал мне, Денису рассказал старлей из АСУ, а старлею – знакомая жены его, у которой соседом является Хоменко:
- Ну и сосед у меня!... Хамло - самое натуральное! Он у вас в части служит, майором…
Он, оказывается, и дома себя не лучшим образом ведет.
16.07.90.
Вчера, ни с того ни с сего, я поставлен был кем-то в наряд по столовой. Думал: воскресенье – сдвину свою книгу хоть нанемного с мертвой точки. И так «обломали». Хорошо хоть успел до «Утренней почты» поработать.
В наряде был один интересный эпизод.
К 11-и часам мы вчетвером на мойке все закончили, мало-мальски прибрались и разбрелись, кто куда до 2-х часов дня, т. е. до обеда. Но никому из нас так и не удалось толком отдохнуть. Когда я зашел в столовую, то увидел довольно интересную картину. По всей столовой из зала в зал метался молодой прапорщик, размахивая в разные стороны своими длинными, а точнее, вытянутыми руками-жердями. Их бы еще чуть-чуть вытянуть и они бы доставали до колен. Еще месяц-полтора назад он был сверхсрочником младшим сержантом и летал как салабон заведенный на приеме – сдаче белья. А теперь – что ты! – прапорщик!.. И, видимо, думая, что 200 рублей ему платят только за то, что бы он ходил и принуждал солдат к труду, он метался по столовой, разбрасываясь «ценными указаниями», угрозами и выводами о жизни вообще и в частности о наряде. Наконец, он понял, что все его убеждения и доводы ни до кого не доходит, и быстренько сбегал в роту и привел Мороза. Но слух прошел, что он пошел за Хоменко, и сразу же произошло некоторое оживление, для всех нашлась какая-то работа. Я начал укладывать ложки в лунки на раздаче.
Заходит Мороз с видом благородного завоевателя, за ним – молодой хохол-прапорщик с руками-жердями. Мороз (властным тоном):
- Наряд, строиться! Вот здесь, в одну шеренгу.
Кое-как собираемся.
Мороз начинает с каждым в отдельности разбираться: кто – где работает и почему он не работает.
Рядом с ним как верный адъютант встал «жерденосец» и подливал по каждому в отдельности «масла в огонь». Были видны все его усилия и потуги оказать на нас давление через «грозного и сердитого» прапорщика-старшину. Было до безумия смешно смотреть на него, как он пытался тоже изобразить из себя какую-то «грозу». Особо запомнилась его фраза:
- Да у меня уже дети, такие как вы…
Хотя я впервые видел перед собой человека, который плодил детей в 5 лет. Т. е. понабравшись как малое дитя от взрослых дядей «сильнодействующих» фраз, даже в разговоре хотел походить на тех прапорщиков, которые уже имеют какой-то опыт как отругать, заставить, принудить, подчинить.
Это будущее нашей армии. Вот такие вот горе-луковые, оставшись на сверхсрочников ради вольготной жизни и квартиры будет «крепить оборонную мощь» нашей будущей профессиональной армии.
***
Мельничук наряд так и не отбил, как это делалось обычно. Почему не известно. Видно боится, что мы куда-то уйдет, убежим.
Вроде с виду-то грозен, а сам в страхе живет. Вот и поди разбери – где Устав, а где страх получить нагоняй от начальства…
17.07.90.
Сегодня утро началось все с той же песни: проверка внешнего вида. Сегодня буйствовал особо новый майор. Проверял все вплоть до содержимого карманов.
Мне уже лично стало в удовольствие участвовать в подобных мероприятиях: следить за их поведением, за реакцией моих братьев по форме и по званию. Это бред какой-то: эксплуатационная команда – подразделение, обеспечивающее жизнедеятельность части, занимается весь день не эксплуатацией техники, а проверкой внешнего вида и «устранением замеченных недостатков». Неужели они не понимают (хотя, что и говорить – опыт имеют и все отлично понимают), что если мы и устраним все недостатки, то это только на один-два дня не больше.
***
Уже второй раз подряд бьется стеклянная табличка над входом в казарму, оповещающая о том, что это «Вход №2. Эксплуатационная КОМАНДА». Какого черта! Я уже делаю тройную работу. И все из-за какого-то сумасбродного Устава, в котором определенно все относительно данной стеклянной(!) таблички.
***
Сегодня Мороз мне неоднозначно намекнул, что «может мне уделить особое внимание». Как я уже понял, что люди такого разряда попадают на «губу». И потому выдержал его пристальный хитрый взгляд, вперив в него в ответ циничный холодный луч своих глаз (как мог – старался).
18.07.90.
Прочитал сегодня три рассказа Л. Петрушевской и обалдел. Вот это талантище! Какой язык! А это только один глоток из ее реки. А сколько еще не выпито…
***
Сегодня на разводе майор-жучка со всей решимостью заявил, что письма этим пьянчугам-алкоголикам (Заикину, Юхновскому, Парашину, Кадерскому) уже отправлены. Заодно отправлены письма Шушникову и братьям Хамракуловым.
Излюбленный метод воспитания майора Хоменко. Здесь его талант писателя-сочинителя (а в некоторых местах он выглядит прирожденным фантастом) проявляется полностью на все сто.
***
Сегодня с Хоменко я поделился своими опасениями на счет Мороза. Он посоветовал:
- Не давай повода.
Легко сказать!.. А как? Мороз хоть и изворотливый душонкой, но прямой и настырный в своих замыслах. И если он захочет меня доконать, то он это осуществит полностью и целенаправленно.
***
Попов – мне:
- Мороз на тебя уже зуб положил.
- Ну, я знаю, это после сатирической газеты, когда я его нарисовал.
- Ну. «Нет, это Коврижных нарисовал». Да я ему говорю, что это Максимов нарисовал. Нет, уперся: это, говорит, Коврижных сам нарисовал.
- Да… - Сокрушенно вздыхаю, - эта карикатура боком, конечно, мне вышла. Завтра опять в наряд по столовой иду. Но Хоменко, правда, обещал отмазать. Но Хоменко в отпуск уйдет, Мороз мне даст жару…
Фанат какой-то наказаний.
***
Уже который вечер сидим с Денисом у меня в кандейке. Пьем чай и ведем «светские» беды о жизни, об искусстве, о музыке. Чувствую, как во мне во время разговора заполняется пустота, словно пересохшие каналы прорвавшейся влагой.
И опять вспоминаешь Мармеладова из Достоевского: «Как страшно, когда уже не к кому больше идти!» Слава Богу, у меня есть к кому идти и с кем поделиться о сокровенном.
23.07.90.
Раннее-раннее утро. Роте еще спать целых два часа. А я дневальный третьей смены и мне спать с 14 до 6 не полагается.
Мороз гнет свою линию неустанно и непоколебимо. Теперь все наряды теплоотделения с моим участием. Хоть я и прочитал в «наставительных записках прапорщику Попову»: « - взять под контроль наряды Коврижного», думаю, что и это не поможет.
А эти «наставительные записки» составлены майором Хоменко по случаю его ухода в заслуженный отпуск.
В пятницу у меня с ним состоялся последний разговор, во время которого он угостил меня двумя батончиками и уверял, что если я буду делать то, что мне говорят (т. е., не конфликтовать), то неприятностей можно избежать. Далее следовали наставления по работе, назидательные просьбы поменьше общаться с некоторыми товарищами, иначе из-за них я могу и подзалететь; и жить со всеми начальниками «в мире и дружбе». Неприменул он выступить и в роли «доброго дяди», сказав, что давеча собирались уже идти ко мне с обыском некоторые товарищи, но он всех обломал и сказал : «Что вы к парню привязались? Отстаньте от него!» И в который раз прозвучала из уст Хоменко просьбы быть поаккуратней с записями, особо их не афишировать. На том мы и расстались.
***
Вчера к Денису приехали родители. То, что он порассказывал мне, придя из увольнения, крайне взбудоражило и взволновало меня. Ну, еще бы! Я уж не беру в расчет то состояние его, после общения с «гражданскими», которое он никак не мог передать словами, как раз это-то и говорило само за себя.
Страна кипит! Что творится! – уму не постижимо! Народ просыпается. Левые берут власть в свои руки. Развивается предпринимательство. Собчак разоблачил деятельность кооператива «Ант». Оказалось, что этот «кооператив» государственный, под его прикрытием велась продажа вооружения за границу, деньги от этого предприятия шли в карман правительства и возглавлял этот «кооператив» не кто иной, как сам Николай Иванович Рыжков. И то, что Горбачев мечется меж двух огней, понятно всем. Лигачева уже гонят ото всюду, как прокаженного. Ельцин демонстративно выходит из партии. Ленинград левые хотят сделать государством в государстве (по типу Гонконга), где будет развита сеть предпринимателей и торговцев.
Оболочка лопается, из трещин течет новый живительный сок. «Великий эксперимент» продолжается?..
***
За это время, что я не отписывал, произошло, пожалуй, только одно значительное событие, выбивающееся из обыденности. Ночью в нижнюю гостиницу пришел пьяный химик-капитан и избил рядового Нематова. Подробности мне пока не известны. Но, думаю, что пока. Надо хорошенько расспросить Нематова.
Естественно, дело это замяли тут же, пользуясь темнотой и робостью Нематова.
***
Боже ж мой! Что творится в стране!.. А здесь сидишь, как в запертом прогнившем сундуке, стоящем на чердаке еще с прадедовских времен, пишешь какие-то бессмысленные газеты под заголовком «XXVIII съезд КПСС: на путях демократии», или же стенды типа «Годы XXVIII съезда КПСС: дальнейшее повышение боеготовности, организованности и воинской дисциплины». Бред какой-то!.. Бред, от которого еще и не сразу очнешься-то, вернувшись домой. Но до дома еще целый год и я не вполне уверен, что я останусь в своем уме и здравом рассудке к своему дембелю. Дурдом, причем добрая половина из сумасшедших признают себя таковыми, но ничего не могут поделать и продолжают сходить с ума дальше.
Одна радость осталась у меня, одно спасение и упоение – это книги и сочинительство.
Вчера кончил наслаждаться Булгаковским «Театральным романом». А до этого буквально балдел от «Жизни господина де Мольера». Хочется еще раз перечитать «Мастера и Маргариту». Наверное, так и сделаю. Воистину, настоящие великие произведения похожи на вселенную. И чем дальше углубляешься в них, тем шире раздвигаются для тебя границы мироздания и миропонимания, и тем дальше и больше в тебе желания лететь все дальше и быстрее.
9.07.90.
Сегодня произошел один неприятный случай. И опять не без моего участия. Хотя, кажется, я тут лицо постороннее, но все же…
Вчера на ужине Серега Чернов попросил меня взять и ему порцию, т. к. ему стоять еще долго, очередь длинная. Я взял. Но Васильев, когда увидел, что я взял две пайки, не меня стал задерживать, а того, кому я взял, т.е. Черного. А сегодня утром этот случай он передал Давикозе, обрисовав это в каком-то ином немного свете, а именно «Чернов – единственный солдат в эксплоотделении, кому подносят прямо к столу». Ну, бред же!? А из-за этого замполит Хоменко, который тоже узнал про это, срезал ему отпуск и вместо Сереги подал Нефедова.
***
Сегодня на беседе по теме «что-то о процессах перестройки» Ковальчук поделился своими соображениями о переустройстве армии и в частности нашей эксплокоманды.
- Была б моя воля, то я оставил бы в команде человек 15-20 толковых офицеров и прапорщиков, и человек 10 солдат и все. И было бы больше толку. А оттого, что вас здесь 120 человек и каждый день командиры ищут вам работу, в буквальном смысле слова ищут, иногда и сами придумывают, то от этого никакой пользы нет.
***
На вечернем разводе Букреев предствил нам нашего нового командира роты: толстого приземистого майора, с изрядной сединой в волосах, с затемненными очками на глазах, со смуглой (или загорелой, не поймешь) кожей лица и проседенными усами, скрывющими верхнюю губу. Когда он говорил, что бы рассказать о том, что он приехал из Читинской армии, что там он тоже был начальником эксплокоманды, что он женат и имеет двоих детей, кто-то очень точно передразнил его «Кофелек, кофелек… Какой кофелек?» Т.е., давая понять, что его манера говорить и шепелявение похоже на произношение «Кирпича». Когда он еще только подходил к установленному месту, чтобы произнести все выше описанное, тот же кто-то метко окрестил его «метр двадцать», давая понять, что он очень маленького роста.
***
Сегодня Попов, перед тем как уехать домой, дал мне книжечку, отпечатанную самиздатовским методом. «Вот такой вот анекдот. Советский политический анекдот». Были, конечно, и грубые, и пошлые, но была и масса остроумных и даже, я не побоюсь этого слова, мудрых. Многие из этих анекдотов я и слышал, и сам рассказывал. Очень нужное дело делают ребята из рижского кооператива. Т.е. в какую бы форму не облачалась народная шутка, народная мудрость, она требует того, чтобы быть занесенной в историю, быть увековеченной, и ничего в этом зазорного я не вижу. Почему-то рассказывать подобные вещи в компаниях не считается зазорным?..
10.07.90.
Командиры наши решили, видать, взяться за нас окончательно, терпение у них лопнуло.
Сегодня на третьем часе политзанятий всю эксплокоманду собрали в клубе. Первым слово взял Букреев. Держал он его довольно долго. Пока рассказал о том, что наши НУВ переходят уже все границы, пока зачитал статьи уголовного кодекса, касаемые военнослужащих; по этому вопросу ему активно помогал Хоменко, приводя по каждой статье определенный пример из жизни эксплокоманды, поднимая повелевающим жестом провинившихся.
Затем Букреев рассказал нам и еще об одном НУВ, случившемся в пожарном депо (а т. к. ПД относится к ЭК, то, значит, оно произошло в эксплокоманде) в эту ночь. Оказалось, что Женя Шушуников, по неизвестно каким соображениям и мотивам, поднял Кохана среди ночи и начал его заставлять отжиматься, нанося при этом удары в живот, пах и в лицо. Все это увидел проходивший мимо майор Рейда, будучи дежурным по части. Пока Букреев прорабатывал Шушуникова, говоря при этом, что он де лично разрешил теперь его три дня избивать и пусть де Женя не обижается – Букреев сделает за эти 3 дня из него отбивную котлету. Пока он все это говорил, Хоменко неприминул в очередной раз отыграться на Мише Буканаеве и Эдике Мишикяне. Придав этому такую форму, что, мол, Букреев обозвал Мишу «духовным отцом», надеясь сразить аудиторию, погруженную, кто в сон, кто в свои проблемы, кто в воспоминания, своим «остроумием» и «полетом фантазии».
В который раз уже удивляюсь: как такому человеку дали подполковника? В нем же нет ничего абсолютно от военного человека.
Во время речи Букреева подошел Титов. У этого тоже видно нервы уже на пределе. Это я заметил по его судорогам на лице. Ненависть так и клокотала и стремилась вырваться наружу из его могучей груди. Было видно, что ему действительно уже надоело покрывать все НУВ и на первом же попавшемся на НУВ (я уверен, как он и пообещал) они отыграются на всю катушку.
Последним слово взял Хоменко.
- …И учтите, больше никто церемониться с вами не будет. Хватит! На-до-е-ло!
И тут выскочил наш новый майор, что бы сказать: «Встать! Смирно! Вольно! Выходить строиться». И тут я окончательно понял, кого он мне напоминает. Это же жучка, та самая, которая лает на слона. Просто, почему я вдруг вспомнил про собаку, меня натолкнули на это его какие-то мелкие собачьи движения, отведенные назад руки (словно его где-то пытали как Бонивура, а он живуч оказался).
***
Сегодня на утреннем разводе Мороз зачислил меня в наряд по роте. До сих пор загадка для меня – за что я попал в него. Но крылатая фраза: «Ну, некого мне больше ставить!..» стала уже риторической и не требовала особых объяснений.
В два часа пообедали и уже полтретьего я лежал в кровати и отдыхал перед нарядом. И только-только я начал засыпать… приходят, будят весь наряд и внутренний и по столовой – Хоменко вызывает на построение. Все проклиная и чертыхаясь, выходим. Хоменко оказывается разбудил и выстроил нас для того, что бы проинструктировать и еще потому, что много (а именно 5 человек) не отдыхало как положено перед заступлением в наряд. Наряд по роте и наряд по парку он проинструктировал и теперь добрался до наряда по столовой.
- А где распределение по рабочим местам? – (Ему подают список). Он его бегло, но вслух пробегает и выносит свое заключение, - Нет уж (хренушки)! По рабочим местам буду распределять я.
И в который раз уже занялся не своей работой.
***
Недавно начал второй том Пастернака читать. Открыл для себя новую страницу в его работе – это его переводы. Есть поразительные вещи.
Ночь с 25.07 на 26.07.90.
А я опять в наряде. Вот такие вот дела. Но мне даже как-то интересно и в охотку стало в наряды ходить. Сегодня, к примеру, вообще ничего не делал, что касаемо основной работы. Но зато сдвинул с мертвой точки книгу свою. Начал читать «Мастера и Маргариту». Да еще посылка пришла от моих театралов! Полный кайф! .. И даже обыденность жизни отошла на второй план, пропустив вперед себя жажду восприятия и познания мира.
***
От Мороза ничего другого ждать и не пришлось. Позавчера некого было ставить в наряд. Но он не растерялся и назначил дневальным 3-й смены Дениса, который в это время был в увольнении. И когда я узнал о назначении, я тут же себе представил состояние человека, который приходит с увольнения, уставший от впечатлений и ему объявляют, что он в наряде. Дают ему тут же штык-нож и ставят на тумбочку. И душевный взрыв неизбежен. И он состоялся. Денис поцапался с Морозом в столовой, когда тот у него самонадеянно и ехидно спросил:
- А ты почему это еще не переоделся, и где твой штык-нож?
Тут Денис, конечно, не выдержал, хотя и старался еще на первых порах говорить спокойно. Но когда со стороны Мороза посыпались явные оскорбления и угрозы типа «Да я тебя сейчас, щенок, по стенке размажу!» «(Хрен) Вы у меня пойдете завтра в увольнение!» Но, к счастью, Мороз оказался не прав, и Дениса, хоть и со страшным скрипом, но в увольнение отпустили.
***
Сегодня Васильев рассказал мне про нашу армейскую магазинную мафию.
- Попросили мы с Врублевским у неё сигарет. Нету, говорит, вот все, что на складе комиссия проверяла и больше нету. А мы в окно заглянули и в какую-то комнату попали. А там чего только нет!.. И ковры, и утюги, и ящики какие-то, короче, полная комната дефицита. А так по коридору вроде прошли, никакой двери нет, сплошные полки. А у нее, оказывается, один стеллаж на крючочке вмонтирован, под дверь замаскирован.
Мы с Артемом обреченно ухмыльнулись. И Артем свои факты добавил:
- Помню, приехал наверх генерал-майор Маканин на дежурство заступать. Из машины выходит с дипломатиком и говорит: «Принеси-ка мне сигарет, я свои дома забыл». И в 5 минут достали. И ведь они не ездили куда-то в Калиновку за сигаретами, тут же рядом туда-обратно. Только уже, вижу, он на балкончик гостиницы выходит в футболке с сигаретиной. Ему тут же видик несут, чаек заваривают…
28.07.90.
Артем вчера пересказал свой разговор (а вернее спор) с Морозом и Смалем. Вышло так, что Мороз, обходя свои «владения» по своей обычной привычке брать все, что плохо лежит, прихватил и ХБ Артема, которое мирно тихо лежало и никому не мешало. И был свидетель, кто это видел – Абдикеримыч. Но когда Артем подошел к Морозу, что бы взять у него свое ХБ, то тот наотрез отказался, сказав, что его у него нет и что, если он потерял ХБ, то будет платить. Через некоторое время Артем обнаружил свое ХБ у него в каптерке и тогда они пошли разбираться к Смалю (это новый наш майор). И вот какой у них вышел разговор:
Артем: Вот рассудите нас, товарищ майор. Прапорщик Мороз требует, что бы я платил за ХБ, которое лежит у него в каптерке. Справедливо это?
Мороз: А я вам говорю, что Вы это ХБ потеряли. И извольте за него платить.
Смаль: А я верю прапорщику.
Артем: Ну, здесь даже свидетели есть.
Мороз: А такие свидетели не в счет.
Артем: Да, у вас тут крепкая мафия… Выходит так, товарищ майор. Если вы скажете командиру части, что я убил человека, то он Вам поверит, и Вы меня засадите?
Смаль: Нет, не засадим.
Артем: А почему?
Смаль: Так трупа нет…
Комментарии, я думаю, излишни.
***
Вася Алпацкий заболел белокровием. Рак крови. Как это страшно. Увезли вчера в Москву и, видимо, навсегда… Должны же по идее у всех анализ крови взять. Ведь этот рак передается?..
Тот же самый случай, что и с дизентерией у Горбарчука. Никаким карантином и не пахло. А когда неделю назад Степанов заболел чесоткой, самое лучшее, что наше командование в лице Мороза нашлось сделать – это засыпать всю казарму карболкой, так что три дня в казарме не то что спать, в нее заходить страшно было.
30.07.90.
Вчера было воскресенье. Вчера я был весел до безумия. И вчера был день у меня плодовитый в плане стихов, прочтенных журналов, статей. Дочитал Кобо Абэ «Женщина в песках». Не с чем даже сравнить!..
Словно волна прозрения вчера меня окатила. Так было хорошо на душе, так легко и трепетно!
С Денисом вчера поздно ночью уже окончательно решаем создать свой «кулуар» (правда, громко сказано про мою кандейку).
Кофе бразильский есть, чайник есть, журналы, книги, газеты тоже есть. А что еще надо двум жаждущим общения на равных молодым людям, переносящим на своей шкуре день за днем все гримасы и давление той среды, в которой они вынуждены жить какой-то странной вывернутой жизнью.
3.08.090.
Раннее-раннее утро. Я опять в наряде. Мороз только этого и ждал – повода для того, что бы поставить меня в наряд. Это было видно по тому, с каким наслаждением он стукнул меня по плечу и с не меньшим наслаждением сказал:
- Так вот, что бы Вы не забывали вовремя исполнять приказы, пойдете сегодня дневальным первой смены.
Он думает, что он этим сражает меня наповал. Я все больше поражаюсь его типу, этой личности (хотя личностью, в высоком понимании этого слова, там и не пахнет), в которой перемешалась и лесть, и обман, и всезнайство, и командирский нахрап, и куча всяких противных состояний души.
***
Вчера после обеда привезли партию весеннего 1990 года призыва.
В роте царит дух возбуждения и скрытой радости, атмосфера праздника. Салабоны рады, что теперь часть той «участи», того «тяжелого бремени» перейдет с их плеч на плечи вновь прибывших.
Интересно было наблюдать за Колей Ющенко. Среди новых были его земляки. Ему очень хотелось показаться им очень крутым «фазаном», и смешно было видеть, как это у него неловко получалось.
И я был таким же, как они – подумать только, - прошел год и как все изменилось, изменился и я. И поэтому я стоял и смотрел на них немного свысока, хотя и понимал, как это разрушает душу. И тогда я попытался влезть в их шкуру, посмотреть на все их глазами.
И сразу же сделалось как-то не по себе, мерзко и противно. Всплыли на поверхность старые ощущения, вспомнились эти нахальные и тупые (как мне тогда они казались) рожи.
Вот вам еще один исток «дедовщины». От желания показать себя в этой армии «большим человеком», от желания выпендриться, показаться хозяином и распорядителем в этой жизни. Потому что: «кто они такие, сосунки, они ж еще домашними пирожками какают, тупорылая замена, которую всему учить надо».
4.08.90.
Вчера в роте случилось ЧП. Пропал штык-нож. Тут не надо было быть особым криминалистом или психологом, что бы понять, что нож украли с одной лишь целью – насолить Морозу, и что б его сняли с должности старшины роты. Но вор просчитался, потому как Мороз выходит из этого дела чистым, даже чище командира роты, а вся вина ложится на дежурного по роте, который принял оружие не проверив, а, может, и проверил, но факт тот, что Сидору теперь как минимум 2 года дисбата. А если в понедельник приедет комиссия по оружию из штаба (а она наверняка приедет), то Сидора уже ни что не спасет. Со вчерашнего вечера рота только тем и занимается, что ищет этот злосчастный штык-нож. Из офицеров никто домой не уезжал, кое-кто из прапорщиков даже остался.
7.08.90.
Вчера после бани состоялся один смешной разговор Смаля и Артема.
Вышли все из бани. Мороз всех построил и решил похорохориться перед Смалем, в очередной раз утвердить себя в роли старшины в глазах Смаля:
- Становись! Равняйсь! Отставить. Равняйсь. Жуков, Вас не касается команда равняйсь? – когда они возносятся над нами, они переходят на «вы», - Подтянуть всем ремни. Я сказал подтянуть, а не поднять. Рота, нале-во! Первая шеренга два, вторая один, шагом марш! Подтянуть всем ремни! Стерник, это не подтяжка ремня.
- Нормально у меня ремень…
- А я говорю, ненормально. Подтягивай. Ну… - Мороз подходит к нему, оттягивает ремень и просовывает туда обе руки, - Ну, где же он подтянут?..
- Товарищ прапорщик, - не выдерживает Артем, - что Вы тут комедию ломаете?...
- А Вы стойте, Серегин, в строю и извольте не болтать, - затявкал Смаль, потому что в минуты своего гнева он походил на Жучку.
- А Вас вообще просили рот не раскрывать, - Смаль говорил отрывисто и резко, мечась из стороны в сторону, как шавка перед тигром.
На лице у Артема было полное спокойствие и даже ехидство, которое сквозило из прищуренных глаз и вздернутых уголков рта.
- Так, может, мне вообще замолчать и ничего не говорить? Почему Вы превращаете солдата в какого-то безропотного болвана.
- Замолчите, Серегин! – гнев Смаля нарастал.
- А чего замолчите? Хватит, домолчались, что такие как Вы пропили Россию.
- Что ВЫ себе позволяете? А, Серегин?! Какой же ты гнилой человек, какой же ты гнилой, - Смаль заметался более учащенно, - ой, гнилой, ты гнилой человек, Серегин.
- А почему гнилой? А Вы тут разве не такой же?
- Вы мне своим развитием, Серегин, напоминаете пти…пить… птить… - тут он вдруг начал учащенно заикаться, силясь выговорить слово…
- Питекантропа? – подсказал Артем.
- Да, - облегченно и, в то же время, с досадой выдохнул Смаль, - Питекантропа! Да, ты к тому же еще потенциальный алкоголик! – после недолгого молчания, - я очень волнуюсь…
- А почему Вы волнуетесь, товарищ Майор.
- Да потому что в моей практике у меня таких подчиненных еще не было. Таких нахалов и хамов, да к тому же, потенциальных алкоголиков.
- А что Вы обзываетесь и оскорбляете меня?
- А… ты тоже обзывался, - как мальчишка заспорил Смаль.
- А как я Вас обозвал?
- А… а Вы сказали, что я пропил Россию.
- Неправда. Я сказал, что такие как Вы пропили Россию, а именно Вас я ввиду не имел.
- Как же не имели?
- А вот так.
- Так… хватит болтать. Я, вижу, Вам ничего не докажешь. И Вам бесполезно что-либо доказывать. Старшина, уводите роту.
И дальше действие пошло по плану Мороза.
Я теперь понял, да и не только я, что Смаля можно задавить морально. Разговор этот был в субботу. А вчера я краем уха слышал, что Артема будут переводить в другую часть…
Беспомощность, дорвавшаяся до власти, творит чудовище.
***
Сидим с Денисом в канцелярии, о чем-то болтаем оживленно и весело. Внезапно с чванливым видом заходит Смаль.
- Что б здесь все было прибрано, Коврижных (а до этого ночью, видимо, искали штык-нож и у меня в канцелярии все переворошили и перевернули вверх дном).
- Так зачем тут все переворошили… - начал, было, я.
- Не ****ите, товарищ солдат! И примите строевую стойку! Я Вам отдал приказание, Вы отвечаете «Есть» и выполняете!
- Да, что Вы кричите? Я что, разве сказал, что я не буду здесь убирать. Я, разумеется, подмету. Я единственное, что хочу сказать, это зачем тут бардак устраивать и все переворачивать. Неужели нельзя было спокойно все осмотреть?
***
С Денисом, как обычно, ложимся уже в первом часу ночи, после очередных мечтаний за чашкой кофэ.
Дневальный подходит к соседней кровати и будит Макса:
- Макс, вставай, тебя Бондарь зовет.
- А что такое? – спросоня Макс.
- Это он, наверное, из-за того стенда, - объясняю я Денису, - ну, прикинь, ты видел там стенд «Отлично несут службу в суточном наряде», и я там написал фамилию «Зайнуллин», а ее подтерли и получилось «Залупин». Бондарь как-то был ответственным и заметил, а Макс как раз был дневальным третьей смены, а стенд-то висит на территории 3 смены. Вот Бондарь Макса и заставляет переделывать. И сейчас, видишь, опять поднял из-за этой ерунды.
- Макс, лежи, лежи и не вставай! Егоров, иди скажи, что он не встает. Вот и все! – распоряжается Денис в негодовании. Вот уж не ожидал от Бондаря такого. Хотя от максималистов-уставников все можно ожидать.
Но когда Егоров пришел будить Макса во второй раз, то сказал:
- Бондарь говорит, буди его, как хочешь, хоть с кровати скидывай, но что б он был у меня.
Это что получается?! Если откинуть все звания и должности, то это же «дедовщина» чистой воды.
***
Сегодня приехал утром главнокомандующий Винницкой армии генерал-лейтенант Кириллин. Везде шмон, наводится марафет по всем углам. А кто-то вчера нес известь разведенную и осталась на асфальте перед штабом известковая белая дорожка. И теперь она как бельмо на глазу. Дошло до того, что сначала потерли и поразметали щетками, а потом, когда это не помогало и известь все равно оставалась, начали носить из казармы воду в тазиках и смывать злосчастную дорожку. А там, где не смыли, затирали гуталином.
8.08.90.
Сегодня после обеда пришел какой-то проверяющий проверять состояние оружия и его хранения. Нашел, как всегда, кучу недостатков. У офицеров и прапорщиков выезд задержали. Те кинулись сразу в аврал делать эту оружейку – устранять недостатки. Целый день занимаются какой-то херней (мягко говоря), а потом остаются на вечер и солдатам покою не дают.
***
В котельную тоже пришел какой-то проверяющий. Распорядился проделать в печах дыры, чтобы прочистить котлы от сажи. Господи, да их никогда и не чистили от этой сажи. А теперь попробуй эти дыры заделай. Там уже никакой кирпич не пролезет, а если глиной забить, то она ж рассохнется. И тоже, нашел когда котлы чистить, сезон на носу. Мыслимое ли дело отопительный сезон срывать?..
***
Прапорщик Музыка достает из дипломата красивую этикетку с иностранными иероглифами и хвастается:
- Видал, какой дипломат пацану купил.
- Какому пацану?
- Ну, солдату тут одному, на машине ездит. За 50 рублей, кожаный, не наш, солидный такой.
- Да, кожаные они, конечно, солидные…
- Так-то он 45 рублей стоит, но я себе 5 рублей навару за работу…
И тут я вспомнил, как он продавал мужские наборы (одеколон с дезодорантом) по червонцу. Которые наверняка стоили на рубля 2 меньше. Неплохо устроился человек на солдатской нищете. Но, правда, то что он достает – вещи действительно дефицитные и их не так-то просто достать.
И я подумал, что во мне поначалу сыграл старый стереотип недоброжелательности к спекулянтам. А потом подумал, что мелкая коммерция, если она находится в разумных пределах, не должна осуждаться.
10.08.90.
Вчера весь день покою не давали наши начальники – командиры. Прямо с утра заладили что-то красить, мазать, шпаклевать, цветочки сажать. И все это для того, что бы ублажить всевидящий глаз Главнокомандующего Винницкой армией генерал-лейтенанта Кириллина. Как будто по цветочкам и отсутствию пыли на телефоне можно сказать о том, что эта часть хорошая.
Так и не увидел я сегодня Кириллина, не послушал его воспоминаний о съезде – Мороз нашел работу. А интересно было бы послушать.
***
Серега Чернов сегодня рассказал:
- Прикинь, Саня, Смаль этот Хлястик вонючий изъял у меня книгу в карауле. Я у него спрашиваю: Зачем Вы книгу забираете? А он: При несении караульной службы можно читать только газеты и журналы, которые вы получаете.
А Бардак ему: А разве в журналах не печатают художественной литературы?
А он: Нет, в военных журналах художественной литературы не печатают.
Прикидываешь?... Говорит, что солдат, прочитав книгу, когда стоит на посту, все время думает о содержании прочитанного и отвлекается от службы и охраны вверенного ему объекта…
12.08.90.
Бонеску рассказал сегодня за обедом:
- Прикидываете, мужики, я как-то раз согласился сделать им там одну штуку, я уже не помню. А до этого меня долго уговаривали. А я че, дурак что ли, тогда еще был без пропуска, да там еще вода. Короче, наобещали мне «золотые горы» и уговорили. Я потом сделал. И что-то там случилось. И вы прикиньте, всю вину на меня спихнули. И Растопка меня уже не упрашивал, якобы я все это по собственной инициативе сделал.
14.08.90.
Так лень стало вести этот дневник. Да и все уже в облом стало.
Сегодня весь день в наряде Мережковского читал. Пытался отвлечь свою внутреннюю скуку, заполнить хоть чем-то (но не чем попало!) пустоту в голове, в душе, в сердце, в глазах. Пустоту во рту и желудке я заполняю поздними вечерами за приятным разговором с Денисом.
Какая пустота вокруг! Какая пустота внутри! И хочется кричать, да не можется. Пустота пустоту не трогает, не возбуждает. Каждый занят какими-то своими мелкими делами, мелкими заботами, мелкими интересами. Кругом мелкие люди. Говорю так, а сам не выше их и не больше. Рвусь, рвусь и все впустую, все в пустоту, как в черную пропасть, в напраслину.
Слава богу, что я не один, и есть кому поддержать и укрепить меня в вере и силе.
15.08.90.
Сегодняшний день полная противоположность вчерашнему. День прошел плодотворно и здорово.
Паша Никанов сагитировал меня после обеда сбегать до Мизяковского сада. Это просто чудо! Бежим по лесу. Воздух свежий. Во всем теле какая-то необъяснимая легкость. Словно не ты бежишь, а земля под тобой несется, а ты только подпрыгиваешь. А добежали до сада, тут я совсем обалдел от открывшейся передо мной панорамы. Два холма, плавно переходящий один в другой. На гребне одного лесная гуща и чуть подальше огроменный стог сена, должно быть, очень душистого. А второй холм весь утыкан в строгом порядке игрушечными раскидистыми деревцами. Это яблони и груши. С веток свисают спелые и полуспелые плоды. Последних, конечно, больше. И что бы нарвать самых спелых и душистых яблок, нам с Пашей приходится идти на противоположный конец сада. Но путь наш оказался не напрасен, яблоки действительно оказались самыми спелыми в саду и самыми душистыми. Собрал самые спелые, большие и сочные. И пустил под сюрприз для Дениса. Я каждый вечер дарю ему сюрпризы, то сливы, то мед, то варенье. Мне нравится дарить Денису радость и он, в свою очередь, одаривает меня восхищением и за спиной у меня в такие минуты вырастают крылья…
***
С Колей Ющенко играю в какие-то игры на развитие фантазии. То представляем себе встречу с ним через 15 лет после армии. Он уже крутой бизнесмен, у меня свой театр. И у каждого из нас семья, работа, дела. И ведем с ним диалоги сообразно нашим ролям, разыгрываем сцены грустные и смешные, ностальгические и радостные.
А вчера вечером за ужином представили себя мафиози, главарями каких-то совершенно невозможных и огромных кланов. И после отбоя устроили «кровавую бойню» двух «главарей» с непременными ударами под дых, падениями и стонами, и Денис Стерник встал на сторону Коли. После пятиминутной возни делаем небольшой перерыв. Но не успеваем мы выйти еще из своих «угрожающих» поз, еще тяжело дышим, как входит прапорщик Панасенко. Я согнулся от удара в живот за шкафом и потому не сразу увидел лицо Панасенко. Но зато я видел лицо Коли, который немножко весело и удивленно смотрел в сторону дверей. Тут я слышу Панасенко и наконец вижу его осоловелые, остервенелые глаза:
- Вы мне уже (надоели)!! Понял ты? Чего вылупился?» А?! – начал наступать он на Колю, в порыве гнева схватывает стул и кидает его на Колю, у того пропадает с лица тень веселости и остается только одно удивление и недоумение, - Вы мне уже (надоели)! А, ну, марш все отсюда! Что б ноги вашей здесь не было! Все марш! И ты, Сашко, давай тоже отсюда, - обратился он ко мне уде более спокойным тоном.
Господи, до чего людей доводит армия. Нас она довела до того, что мы уже не зная как освободиться от этого постоянного гнета и закрепощенности, решаем пошизеть и дать вылиться своей энергии наружу в такой странной форме.
Прапорщика она довела до того, что он уже воспламеняется как шахта с газом от малейшей искры. Постоянная напряженность нервов, неурядицы в семье, собачья жизнь в однокомнатной квартире с двумя дочками и женой дают о себе знать вот в таких вот «порывах гнева» и «животной ненависти».
26.08.90.
Непозволительно долго ничего не писал. Этак можно и совсем расслабиться. Я уже начал подумывать о том, не поставить ли точку вообще. Но вовремя пресек в себе эту падучую мысль.
Событий за это время произошло - дай боже.
Расскажу сперва о том, как Мельничук был ответственным в воскресенье 19-го числа.
Воскресенья ждешь в этой армии, как манны небесной. Если сядешь почитать, то тебе уже никто ничего не скажет, типа: «давай работай, нечего (ерундой) заниматься».
А в то воскресенье Мельничук прямо с утра подошел.
- Так, бросай эти (ерунду), пойдем, два списка мне напишешь.
- Какие списки, товарищ майор? Только сел почитать кайфную (в меня это слово потихоньку начинает въедаться благодаря Денису) книгу, как Вы уже начинаете обламывать. (это слово тоже въедается). Оставьте меня в покое, дайте хоть в воскресенье отдохнуть!..
- Тогда нечего здесь делать. Шагом марш к телевизору, делать, что рота делает.
«Вот она благодарность!» - подумал я и даже собрался это сказать вслух, но вместо этого из груди вырвался скрипучий стон. Кончился день тем, что Мельничук объявил мне три наряда подряд за то, что мы с Денисом смылись с фильма, несмотря на то, что нас 2 раза задерживали и водворяли обратно в клуб.
И потом на следующее утро на технической беседе 3 наряда за то, что мы с Денисом ушли с завтрака без строя.
На этом его месть за мой отказ закончилась.
Потом он проявил даже некоторое «благородство» (видимо совесть замучала) и сказал Морозу, что объявил мне только три наряда, а не 6.
Мороз, радостно потерев руки, тут же поставил меня в наряд. И на следующий день после этого наряда опять пошел, т. е. вошел в систему, любимую Морозом – «через день – на ремень». Но на 2-х нарядах все кончилось. Мороз, видимо, тоже решил поиграть в благородство. Но, таща наряд, я утешал себя мыслью, что в наряде можно заниматься, чем хочешь. И я в основном читал, что и явилось причиной моего столь долгого молчания. Хотя одно другому не мешает, а наоборот… но я на столько увлекся чтением, что позабыл все на свете. Взяли с Денисом из библиотеки журналы «Слово» и просто зачитались ими.
28.08.90.
Скоро уже 29-ое. Еле-еле заставил себя черкануть хоть немного о прошедших днях моих.
Хоменко сегодня на работе второй день после отпуска.
Господи, вроде бы начал потихоньку забывать его лошадиный смех, идиотски-неуместные шутки.
Вчера, какбы, между прочим, спрашивает у меня:
- А теперь скажи, сладкий мой, за что я должен получать удары от начальства.
- Не понял. Поконкретней, товарищ майор, можно? – как можно вежливее и учтивее спросил я.
- Куда уж конкретнее. Когда я намекнул сегодня Смалю о твоем отпуске, то получил от него такой нагоняй… Так в чем дело, Саша? А? Не слышу…
- В чем тут еще может быть дело, товарищ майор. Я уже давно чувствую, что майор Смаль не испытывает с самого начала службы особой симпатии ко мне. И, естественно, за время Вашего отсутствия, замечал за мной только отрицательное и плохое, а порой, выдавал желаемое за действительное…
- Я же тебя, мудака, предупреждал, что никаких залетов, что бы все было хорошо и спокойно. Вот теперь и пожинай плоды. Естественно, это мой последний поход к нему с твоим вопросом. Но на будущее учти, что тебя твои дружки доведут и, ой, как подведут.
Всё вышло как всегда: я опять остался виноватым во всем.
***
Сегодня Хоменко решил «размяться» после отпуска.
Заступил на тур (3 дня) ответственным. Спорт-массовое вечернее время – лучшая «пища» для разминок подобного рода, особо любимых замполитом.
Нам-то он хочет доказать, что заботится о нашем физическом здоровье и силе мышц. На самом деле, о чем красноречиво свидетельствовали его горящие пустотой глаза, ему было просто интересно лишний раз позабавиться. Со стороны все это напоминало цирк, где он выступал в роли дрессировщика собачек, но только сахара у него для нас не было.
***
Сегодня капитан Бондарь рассказал на политинформации:
- …А что у Язова этих дач!... Отдыхал я во Фрунзенском районе, что под Москвой, там два наших санатория военных. Там и дача нашего министра обороны. Когда вечерком он выходил гулять, везде выставлялась охрана, ходил патруль. Нет, что бы встретиться с офицерами, там были и жены офицеров. Нет, чтобы поговорить с народом, узнать его нужды, он, значит, так вот проводил свободное время, отдыхал, значит…
***
У Мережковского вдруг прочитал в книге второй «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)» трилогии «Христос и Антихрист»:
«В тот же день ночью, оставшись один, он писал в дневнике своем:
«Терпение для оскорбляемых то же, что платье для зябнущих. По мере того, как холод усиливается, одевайся теплее и ты не почувствуешь холода. Точно так же во время великих обид, умножай терпение – и обида не коснется души твоей.»
Вот и я запасаюсь терпением, потому как «великих обид» уж слишком много развелось окрест меня, особливо здесь, в армии.
***
Вчера на ужине стою на раздаче и наблюдаю вместе со всеми такую картину: маленький крепыш Горбарчук, сдерживаемый Мустафиным, лупит кулаками по морде высокого статного парня, который даже несколько опешил от такой наглости «шкета». А заваруха завязалась из-за того, видимо, что Горбарчук, сначала попросил, а потом начал требовать себе еще сахару в чай. А этот парень стоял на раздаче сахара и, естественно, отказал и, разумеется, в грубой форме.
- Люди совсем уже озверели. То есть настолько уже опустились, что готовы убить друг друга из-за кусочка сахара!.. – высказал вслух мою мысль Денис, допивая чай.
- И ты посмотри-ка, он не сколько не чувствует за собой это, - а, наоборот, - гордится и считает себя мужчиной, отстоявшим свою честь и право.
3.09.90.
Мое отрывчатое записывание уже приняло какую-то систему, надо ее как-то разбивать.
Но я понимаю, почему так происходит. Просто я уже настолько охладел и свыкся со всем, что происходит рядом, и вряд ли что может уже удивить меня. Тем более, каждую свободную минуту, расходую на чтение.
***
Начало осени я отметил выступлением в клубе. Денис, Димка Иванов и я разучили три песни: первая была полностью наша (музыка Дениса, слова мои (Господи, как оказывается трудно сочинять, а вернее, выдавливать из себя муру), вторая - Виктора Цоя «Постой, не уходи!..» и третья – такая, чисто гитарная «дембельская», армейско-бытовая с запахом дешевого пафоса (кстати, та, которую я запевал в Мышанке, наша взводная).
А до концерта, где кроме нас был ВИА клубных музыкантов и гущенецкие девушки и женщины, были конкурсы: на заправку кроватей, на демонтаж шин, на надевание ОК, на разборку и сборку АКМ и последний – строевой конкурс, на который я записался, но потом выяснилось (видимо так решили командиры, что б не затягивать конкурс, время поджимало), что нужно из команды в 5 человек от каждого подразделения, выбрать одного. И тут сыграл свою роль злой рок. И я не остался… Дурак! Дурак!! Я же видел прекрасно, как ходили все оставшиеся, я бы прошел в сто раз лучше! В миллион раз! И все-таки не остался… После таких минут борьбы с самими собой, где в конечном итоге побеждает мысль неправая, я очень остро чувствую, что надо мной висит какой-то ангел Слепого Упрямства, Злой Дух, которому можно бы противопоставить Волю и совершить Поступок. И теперь сижу, и с досадой вспоминаю свою слабость, которую я допустил в такой ответственный момент. А ведь дело-то было еще вот в чем (и это еще больше усугубляло мою досаду) – за победу в этих конкурсах давали отпуска. Поначалу кто-то скептически и недоверчиво отнесся к этому обещанию командира. Но когда Степанов вывел на плац Абдикеримова (он быстрее всех надел ОЗК) и еще двоих (в том числе и того, кто победил в строевом конкурсе), он доказал всем, что держит свое слово – тут же перед всеми на плацу вручили им по отпускному билету. Правда, не обошлось в этом благородном жесте и без «НО». (Великое Но, которое правит миром). Тому пареньку, который победил по строевой, уже был объявлен отпуск еще до этого, просто наше командование «поразмыслив» решило не тратить лишний отпуск, а отправить уже готовенького, с той лишь разницей, что он уедет поскорей. Идем далее. Миша Кодица, который быстрее всех разобрал и собрал автомат (и даже с завязанными глазами), тоже оказался жестоко обманутым. Но кто-то здесь пытался заикнуться, что, мол, он осенник, ему осталось служить меньше 3-х месяцев, а он в отпуск поедет. Но Степанов и на этот счет сказал свое слово, что те, кто увольняются этой осенью, если занимают первое место, то увольняются «по приказу», т. е. в день приказа. А это куда лучше любого отпуска… Эх.
***
Цитаты и высказывания моих командиров и начальников.
«Если я захочу, будете у меня сидеть здесь (на политинформации – авт.) до обеда и … после обеда. А захочу – будете стоять!.. У меня терпения хватит. Но я вас предупреждаю, что я объявлю по 10 нарядов (тут он явно хватил не по должности – авт.) каждому и будете ходить через день (это уже старшине решать – авт.) пока есть среди вас хоть один ублюдок!»
майор Мельничук.
«Я вообще ничего не боюсь и взять меня не за что!» (это его кредо – авт.)
майор Хоменко утро 29.08.90.
«Прикуси язычок-то, прикуси. Чем сильнее прижимаешь – тем легче живется!»
майор Смаль.
«В стране будет наведен порядок, я надеюсь. А не тот бардак, что сейчас творится.»
майор Хоменко
«А мне до того места, чем детей делают, твои репетиции. Ты понял? (это он ко мне – авт.)»
майор Хоменко
«А мы как? Мы как свадебная лошадь: голова в цветах, а жопа в мыле».
капитан Васильев 1.09.90.
«Каждый из нас может ошибиться».
майор Смаль
«Против ветра ссать- - сам обрызгаешься (мысль стара, но интерпретация оригинальна – авт.)»
майор Смаль
«Народ бесится от жиру».
капитан Васильев
Поучительные воспоминания капитана Васильева:
- Ты никогда не праздновал день рождения на рубль, который ты выиграл до этого в лотерее?..
- Ты не знаешь, что такое очередь за хлебом. А я знаю!.. Когда встанешь в 5 утра? В 6-ть встанешь, то будешь где-то 30-ым или 40-ым. И когда тебе дают эту буханку хлеба и небольшой довесок, который имеет право съесть тот, кто ходил за хлебом. И несешь эту буханку домой, где сидят 7 ртов, не считая отца и матери.
- Так вот, когда ты посадишь зерно, взрастишь его, сожнешь, обмолотишь, перемелешь, испечешь хлеб, то тогда и будешь иметь право (запускать) этим куском хлеба в кого-нибудь за соседним столом. И уже наверняка не (запустишь).
4.09.90.
Сентябрь заблагоденствовал дождями. Кругом сентябрь и увядание торжества. Благостное тление во всем.
Первый прохладец я встретил во всеоружии. Надел сегодня с утра теплый свитер, который оставил мне Вася Слукин и целый день ходил и блаженствовал. Но не долго мне пришлось наслаждаться теплотой…
- Эй, Коврижных, иди сюда! – мгновенно реагирует Смаль на мое появление в его залинзенном поле зрения. Я с отчуждением и досадливым видом подхожу. – А не рано ли ты утеплился?! – злорадно вспыхивает Смаль и я вижу, как его глаза за затемненными очками загораются спортивным интересом «всеведения» и «всезнания». Сколь злораден! Ох, бес, истовый бес злорадства!..
Пришлось снять мою теплоблажеечку.
***
Недавно вместо Сереги Самодурова обязанности зам. старшины роты начал исполнять Коля Колош. Могу о нем сказать теперь одно: что вся энергия, которая идет на развитие всего организма (мышц, ума, духа) ушла у него только на развитие мышц. Это еще одно тупое и громящее орудие в руках наших командиров. Не зря же говорят: дай человеку власть и ты узнаешь кто он таков на самом деле.
10.09.90.
Теперь я понимаю, почему я делаю такие большие перерывы в записи: просто-напросто все, что я хочу записать, я говорю Денису и после того, как я это высказал, мне это уже не кажется это интересным.
***
Пишу эти строчки уже в новом своем обиталище. «Великое переселение состоялось!» - как говорил я всем, возбужденный и радостный оттого, что пришла наконец-то желанная уединенность, полная, но все-таки подконтрольная.
11.09.90.
Сейчас слинял с политзанятий, заперся в своей «Душевой» (на дверях моего окончательного (будем надеяться) пристанища висит бирка «Душевая. 13» Но я человек не суеверный по части этого числа) и в предвкушении радости писания сижу за своим «письменным, верным» столом. Под стекло я положил прежнюю подборку фотографий, вырезок своих друзей, вдохновителей. Опять вхожу в привычное русло дел и забот.
7-го числа в пятницу съездил с Макарчуком в штаб армии в Винницу в местное пожарное депо. Надо было перерисовать стенды в классе. Но класс оказался закрыт и поэтому мы, перерисовав три планшета-стенда, которые в боксе, разошлись, выйдя за пределы части, по своим делам. Макарчук пошел домой дрыхнуть (это я понял из его слов, что он сказал: «Пошел я по пожарным командам, еще стенды посмотрю. Может, там что есть.»), а я пошел к Попову (благо они – Попов и Ромик Казаченко – повстречались по пути) переодеться в гражданку и погулять по Виннице. Первое было проделано буквально через 15 минут, а второе практически (как оно было задумано) не осуществилось. Хотелось просто походить по городу, а вышло так, что мы бегали по городу все в каких-то заботах и делах. Но все равно, хоть развеялся немного. А когда приехал (и даже уже по дороге в часть) сочинил целый цикл стихов. Перемена места, лиц, всего, что окружает вновь, всегда потрясает внутренний мир, заставляет работать мысль и чувства.
***
Как я жалею, что вчера вечером и сегодня утром у меня по чистой случайности не оказалось под рукой ни ручки, ни блокнота. Ах, как Хоменко на своих беседах философствовал, выдавал целые рулады своих острот, шуток, мудрых мыслей великих людей прошлого, народных пословиц и поговорок (от древнегреческих до современных) и все это так искусно связывая с жизнью, применительно и к нашей части, и к нашему подразделению, и к отдельным моим сослуживцам в частности.
- После его бесед, - делится Денис впечатлением со мной, - такое впечатление, что как будто вот он один прав, а все остальные неправы. Он может говорить, говорить… и все это будет в кайф, с какими-то приколами там, выражениями, но в конце беседы чувствуешь себя полным дураком и ничего из вышесказанного понять не можешь, о чем даже он говорил не помнишь. Это какой-то шиз!.. Периферийный, непонятый никем философ, гигант мысли…
***
18.00 . Прошел вечерний развод. И вся рота вздохнула с облегчением. Кончился тур у Хоменко. Сегодня ответственный Иващук. Расслабуха! Да еще какая!..
Уже купил сочников, сегодня с Денисом опять устроим великую посиделку, как некогда раньше.
Ощущение облегчения, когда с плеч спадает огромной тяжести груз, несравнимо ни с каким другим чувством. Приходишь в состояние пружины. Когда на тебя все давят и давят, и чем сильнее сдавливают, тем сильнее и яростнее будет всплеск освобожденных мыслей, дум и чувств. Хочется петь и веселиться, улыбаться и делать добро! Вот как!..
***
«…желтоватый журнал «Огонек»…»
майор Хоменко.
- Что ты там сдаешь?
- Наряд, товарищ майор.
- Кроме мочи и кала тебе уже него больше сдавать.
Рулада майора Хоменко.
- А ваша точка зрения меня вообще не волнует и не интересует!..
майор Мельничук.
***
Хоменко – мне:
- …При всем моем хорошем отношении к тебе…
Делаю удивленное выражение внутренней частью своего лица, а внешней удовлетворенно улыбаюсь.
12.09.90.
Вчера по телевизору из программы «Слово» я узнал, что совершено убийство великого человека, священнослужителя. Судя потому, как и что о нем говорили люди знавшие его, я понял, что он был действительно Велик. И ушел в расцвете своих сил, ума, таланта, духа. Вроде бы только недавно от нас ушел Виктор Цой. Чуть не ушел Юрий Карякин. И сколько еще талантов, духо- и вероносителей ушло, да скольких я еще не знаю!..
Где-то я читал, что переломные моменты в истории страны, народа, земли сопровождаются всегда гибелью лучших из лучших.
И эти гибели только подтверждают, что в нашей стране, с нашим народом (в моей стране, с моим народом) происходит что-то этапное, переломное, важное и судьбоносное.
Только бы все пошло на благо! И такие великие жертвы окупились (хотя это слово выглядит здесь слишком кощунственно), лучше возместились (хотя вряд ли чем можно возместить утраченное) сполна и были бы не напрасны и не бесполезны.
13.09.90.
Сегодня со мной произошло что-то экстраординарное, из ряда вон выходящее. Моя воля дала трещину. Я чуть себя не выронил из рук, еле-еле удержал, ухватился мизинцем за шиворот в самый последний момент. А началось все еще со вчерашнего вечера, когда после продолжительного разговора с Денисом, у меня чуток пошалило сердце.
Сегодняшнее утро и последующий день до обеда у меня ознаменовался началом работы в пожарке (вот уж не знал, что я так хорошо умею печатать и оформлять, все-таки опыт какой-никакой, а сказывается!).
Основные действия развернулись после обеда на дневном разводе.
Еще чуть-чуть до этого, когда вся рота стояла перед столовой, готовясь войти в нее. Мороз стремительно прошел рядом, успев в своей обычной манере провести со мной небольшой разговор:
- Коврижный!
- Да, товарищ прапорщик.
- А где ты был?
- Я был там, где я был.
- А где ты был?
- В пожарке.
- Ну, значит, готовь яйца, я их отрезать буду, в наряде с субботы на воскресенье.
Ответить я уже не успел, его «шкаф» скрылся в дверях столовой.
- Коврижный!
- Что?
- Сюда иди! (это выражение никогда не предвещало ничего хорошего).
Подхожу.
- Марш к себе и все, что ты там натворил – исправляй!
- А что я там такое натворил, если меня весь день дома не было?
- А кто матрацы все намочил, а?
- Я что ли?
- Какого (члена) ты их под краны положил?
- А что Вы на меня орете?..
- Марш к себе, я сказал!
- Чего я там буде делать?
- Матрацы сушить.
- Чем? Утюгом? Или по ветру помахать?
- А меня это не (насилует), но что б к 18.00 матрацы были сухие. Еще раз говорю, марш к себе! Куда пошел? Марш к себе!
Стараюсь сдержаться. Сглатываю. Сжимаю кулаки. Иду к себе…
Не успеваю еще зайти в казарму, Мельничук:
- Коврижных, пойдем со мной.
Ничего ему не говорю. Иду в казарму. Заходим. Он показывает пальцем на Вознюка:
- К нему подойди.
Подхожу. Пока еще держу себя. Спокойно (стараюсь) спрашиваю:
- Это Вы меня вызывали, товарищ майор.
Вознюк разговаривает с каким-то капитаном, на мгновение отвлекается и скороговоркой:
- Даидиосвоождайсвойстол…
И снова к капитану. Как будто муху отогнал. Пока иду до своей канцелярии ору, воплю на всю казарму проклятия и горячие упреки в адрес неведомых сил. И дальше все понеслось как в ускоренной съемке: мороз, матрацы, душевая, предбанник, шаги нервные, руки трясутся, Мельничук (какой дьявольски-самоуверенный голос!), мой отказ, матрацы, Вознюк, опираюсь, обессилев, на стену, Мельничук, размахиваю руками, глаза Вознюка успокаивающие и пустые, не сдаюсь, голос срывается, не могу остановиться, доказываю, Вознюк машет рукой, уходит, все… - победа! Стол отвоеван…
Как убивает эта пустая война с нисчем, бесполезная трата сил!..
14.09.90.
Смаль перед строем – мне:
- Коврижных, а почему Вы не ходили на ужин?
- Я не хочу есть, товарищ майор.
Самодовольно:
- А я не спрашиваю: хотите Вы есть или не хотите. Я спрашиваю: почему Вы не ходили на ужин?
- Я не привык попусту тратить время.
- Но существует же распорядок дня, где все расписано. И здесь никто попусту время не тратит. И надо соблюдать этот распорядок дня, хочешь – не хочешь.
Я дотрагиваюсь указательным пальцем лба:
- Но вот здесь у меня немножко другой распорядок дня
- Надо просто вычеркнуть эти два года из жизни.
- Я не собираюсь ничего вычеркивать из своей жизни.
- Но распорядок один для всех и будь добр, его соблюдать
- Вот из-за этого я и страдаю.
- А не надо страдать.
- Тогда можно с ума сойти…
Но эту последнюю фразу никто, к сожалению, не услышал, потому что сказал я ее уже про себя.
Замолчал – и смирился…
***
Как надоело говорить, что все надоело…
24.09.90.
Сегодня закончил пожарный класс. Словно выдохнул. Удовлетворение своей работой полнейшее. Редко, когда бываю доволен сделанным. А сейчас готов песни петь – до чего хорошо! До чего удовлетворительно! Тем более, поднимает меня еще та мысль, что за это дело мне и отпуск обещали. Хоменко сегодня порадовал, сказав, что он-де говорил с Букреевым и тот, в принципе, не против и готов походатайствовать перед командиром части.
Вот и я попался на их удочку. Не заметил, как и крючок с червячком заглотнул. И брыкаться теперь уже поздно, да и бессмысленно – еще больнее себе сделаешь. А им только на забаву посмотреть, как ты мучаешься. Уж лучше терпением пережить эти времена, да и упрятать их в такой пыльный закуток памяти, что бы и не видать было, и не слыхать.
***
Какие-то ответственные пошли: Смаль, Бондарь, Васильев, Сохань. Мы с Денисом забыли, когда уже последний раз сидели, да чай пожучивали вдвоем после отбоя.
***
Работа с книгой что-то опять застопорилась. Сам себя уже урезониваю той мыслью, что времени нет. А ведь можно найти? Можно!.. Так отчего же так получается? Что ты все время сам себе отмазки лепишь? А что делать, если и читать хочется, или просто полежать-посидеть, подумать-поразмыслить. Последнее все чаще отчего-то случается, но, слава Богу, пока не в очень затяжных формах.
***
Все больше убеждаюсь в завшивелости Смаля. Мелкий и смердистый человечек. И чем он меньше, тем больше ему хочется стать больше и показать это всем своим напыщенным видом. Накапал (как мальчишка наябедничал, нашкодничал и злорадствует) как-то Хоменко, что я такой-рассякой-разэтакий, на ужин не хожу, с начальством пререкаюсь, распорядок дня не выполняю. Хоменко меня вызывает через посыльного с пожарки к себе в кабинет. А до этого, помнится, Мороз вызывал. А тут опять – нервы на пределе. И решил позвонить Хоменко, узнать причину вызова. И слышу в трубке мягкий спокойный голос:
- Через две минуты ты у меня в канцелярии.
Да, думаю, такой ангельский голосок ничего хорошего не предвещает. За год работы я его уже изучил, и знаю, к чему это ведет.
Собираюсь с духом – иду.
Захожу:
- Разрешите, товарищ майор? Вызывали?
Пауза надуманно-наигранного недоумения. Разборку начал и продолжил Хоменко, Смаль, как нашкодивший и спрятавшийся словно в уголке, только подтявкивал.
- А ты не видишь разве, сладкий мой, что здесь сидит начальник роты, и надо бы сначала у него спросить разрешения войти, спросить разрешения обратиться ко мне…
- И сказать-тяв, что ты-тяв, прибыл по вашему-тяв, приказанию…
- Хотя бы так… для начала. Или ты устав забыл, а? Сладкий мой, что молчишь?
- Понятно, - выцедил я медленно и многозначительно, презренно глядя на Смаля, давая понять Хоменко, глядевшему на меня с девственной наивностью, что понимаю, в чем, собственно, дело.
Он, по-видимому, понял. Велел принести Смалю Солженицына «Как нам обустроить Россию» (Я со злости подумал: кому-кому читать, но только не вам, закостеневшим в своей деревянной идеологии!) и зайти к нему в 16.00 часов для беседы с глазу на глаз.
В четыре часа он был уже совсем другим человеком, словно подменили. Он уже прекрасно понимал, как я здесь «страдаю и мучаюсь», как мне здесь «невыносимо». Советовал он мне не ввязываться ни во что, сидеть тихо и помалкивать «Целей будешь. Ты же знаешь, что в армии с начальником спорить, пусть даже с самым тупым и безмозглым, это гиблое дело – все равно по-его все выйдет…» И опять вывел на свою улицу: «Ты же не глупый парень, тебе же есть чем выделиться среди всей этой серой массы тошевых и умаровых, хотя бы своим литературным талантом, а не этими патлами волос, кстати, тебе бы уже не мешало бы и подстричься, не этой стоечкой и восьмислойной подшивой…»
30.09.90.
Сегодня воскресенье. Только что позавтракали. Решил не откладывать дело в долгий ящик, как я это делаю обычно, а записать, что же произошло за эту неделю. А произошло не так уж и мало.
24-го числа я поспешил записать о том, что я закончил пожарный класс. Оставались два плаката и я их доделал на этой неделе. Приказ уже подписан. Но не был бы Хоменко Хоменко-замполитом, если бы он не сделал маленькое западло, сказав, что в отпуск я поеду после того, как переделаю Ленкоманату в комнату отдыха. Права, точнее сказать, переделаем, потому что со мной будут работать четыре дембеля (один из которых Серега Самодуров лежит уже в санчасти). Работу начинаем уже завтра. Паша Кречун и Серега Кадерский уже развернули кампанию по подготовке. Тащат (а если точнее – воруют) отовсюду, откуда можно, фанеру, ДСП. ДВП и прочий материал. Материалов-то нет, а денег мало выделено на переделку, вот и приходится крутиться. Хоменко сам дал особое задание – собирать материал. Я не раз доказывал – на чем в армии все держится. Вот вам еще одно подтверждение.
***
Одному молодому на этой неделе отбили селезенку. Наверняка комиссуют. А кто это сделал, пока никто не знает. Смаль с Хоменко покрутились-покрутились, поразбирались, да так ни чего и не вынюхали. Так и замяли это дело.
***
- Я не знал, что Смаль настолько наивен, - сказал мне Денис, когда мы уже находились в горизонтальном положении, и дежурный по роте включил надоедливый ночник, который ввергал казарму в полусмутное царство сини.
В этот памятный день вышло Постановление Совета Министров СССР о демобилизации и мобилизации. Возбуждению не было предела. До этого все ходили с какой-то тревогой за то, что был приказ, не был приказ; что там верховные тянут, а командиры еще электричества в напряженность подавали, мол, вас немного задержат, замены вам достойной и как таковой нет пока, мол, сами видите, какой нынче набор пошел и все в таком духе. И тут словно молнией полоснуло – Постановление №961.
Смаль на построении перед ужином зачитал его. По традиции теперь уже дембеля пропели песню от казармы до столовой. На вечерней проверке, которую взялся читать по такому случаю и по старой памяти Серега Самодуров, должны были зачитывать не фамилии, а Имена и Отчества дембелей. Смаль ничего против не стал иметь. И, видимо, сам уже включился в игру:
- Так, все дембеля – в первую шеренгу!
Все восторженно и достойно с ним согласились.
И, войдя во вкус, совсем уже обнаивившись, объявил перед тем, как прозвучала команда «Отбой»:
- Отбой – 45 секунд!
- Рота, для отбоя разойдись! – прокомандовал Коля Колош.
И игра достигла своего апогея. Что тут началось!.. Дембеля превратились в салабонов. Под веселые окрики, подзадоривания они быстро скидывали с себя одежду и плюхались под одеяла. После того, как выключили свет, игра закончилась, но радость и возбуждение остались.
Денис мой (простите, Денис Михалыч) теперь уже дембель. Скоро ему - домой, в свой любимый и вечный Ленинград, Петербург, Петроград. Уйдет, а я останусь один. Скоро, теперь уже совсем скоро наступит этот момент, когда придется расстаться и, Бог весть, когда свидимся опять…
1.10.90.
Вчера все праздновали Приказ. Дембеля все приударили. Сохань был ответственным и дал всем маленькую расслабуху, не мучил особо построениями. Я, Денис и Черный хорошо вечером посидели. А я даже до полвторого остался, какое-то прозрение полуночное нашло. Я еще достал две маленькие свечечки и мы некоторое время посидели при их тусклом свете. Было до умопомрачения здорово смотреть на пламя свечи. Это был какой-то гипноз. И получилось очень интересно. Мы зажгли одну свечу. Через десять минут от нее оставался небольшой огарок. И мы, думая, что он скоро догорит, зажгли вторую. Но этот огарочек оказался на редкость стойким. Получилось так, что веревочка как бы впаялась в фанерку и прочно закрепилась в ней. Растаявший воск походил на озеро, а фитиль на одинокое, стоящее в центре озера, дерево с сине-желтой листвой. Вторая наша свеча уже догорела, оставшийся фитилек упал и затух в расплавленном его же огнем воске, но первая свеча продолжала гореть тихим тусклым светом, освещая наши (мои и Черного) лица (Денис к тому времени куда-то ушел), кружки, чайник, краники. И во всем чувствовалась неземная потусторонняя атмосфера.
По мере того, как фитилек-деревце выпивал растаявший в округе воск из «озера», я подкармливал его новыми «снегами», которые плавились и заполняли высосанную брешь. И тут у нас с Черным родилась невероятная по своим масштабам образная мысль. Я начал. Черный добавил. И так пошло – фраза к фразе и родилось:
- Это же Бог. Огонь – это Бог. То, что вокруг него, воск – это мы, люди, которые плавятся и живут его теплом. А то, что по окружности, это тоже люди, но они не получают Божьего тепла и потому они застыли, затвердели. А фитилек – это наша вера, наше добро. И Бог горит в этом фитильке. И дарит нам тепло. Ты посмотри, какая круговая взаимосвязь. Но Бог может скоро погаснуть и потому надо подпитать его новыми людьми, теми затвердевшими, они расплавятся и будут питать веру, пропитывать ее и Бог будет гореть вечно. Пока есть воск – есть огонь. Пока есть люди – есть и Бог.
Когда я поднялся немного выше и посмотрел на нас со стороны, то картина мне показалась смешной, нелепой и до ужаса горестной. Вот сидят два солдата в душевой за умывальниками для ног, на которые поставлена фанера, изображающая стол. А через 3 стенки сидит такая сила (капитан Сохань), которая в любую минуту может прийти и разогнать нас по кроватям, прекратить все наши философские помыслы и размышления. Нелепа наша жизнь, до смешного и трагичного нелепа… и безжалостна…
2.10.90.
Сегодня наконец-то начали (я, Кадерский Серега и Паша Кречун) Ленинскую комнату. Поработали на славу. Люблю такое состояние души в себе, когда тело достигает апогея работы и увлеченности работой и хочется выплеснуть и душевные наполнения (а вернее, переполнения – потому и выплеснуть). На этот раз залез на стремянку и под скулеж пилы декламировал «Оду» Маяковского и пел песню Мисина «Мечи и свечи». В такие минуты чувствуешь себя каким-то высвобожденным (а точнее – высвобождающимся, но все же, что-то мешает полностью высвободиться).
***
Вчера провернул огромный труд, очень важный и значительный. Смаль вчера был просто кудесником по отношению ко мне.
Все началось с того, что Попову нужно было отпечатать на машинке кое-что по комсомольской линии. Я взялся за это дело с охотой, лелея в себе слабую надежду на то, что удастся отпечатать заодно хоть пару стихов. Не успел я щелкнуть первой буквой, как Смаль предложил почитать мне газету «Совершенно секретно» (правда, я успел прочитать только проповедь Александра Меня «Когда люди умолкнут, камни возопьют»). Потом Смалю надо было куда-то идти и я перебрался к себе в душевую. И тут-то все началось. О лучшем и мечтать было невозможно. Я закрылся на защелку и с 11-и дня шпарил как заведенный листок за листком. Вышла неплохая подборка из двух последних тетрадей. И самое-то интересно то, что за то время, пока я сидел и строчил, обо мне никто не вспомнил из высшего начальства. Даже на построения не вызывали. Забыли? Странно!.. Напечатал все в четырех экземплярах. Один подарю Денису, второй – Наташе, третий – себе, ну, а четвертый отошлю по редакциям выборочно. Так, наверное, и сделаю.
Вот уж где на славу поработал (в точном значении этого выражения).
Но самым большим подарком для меня оказалось то, что Смаль забыл о машинке. И она у меня переночевала возле краников в душевой. И я до отбоя не давал клавишам покоя.
3.10.90.
Долго думал – записать это или нет. Думаю, пускай в душе переболит да и забудется. Но минуту назад взял свою волю в руки и до сих пор пока не отпускаю.
Со мной творится что-то неладное. То, с чем я борюсь и что я не люблю в других людях, происходит сейчас со мной. А натолкнул меня на эту мысль Денис.
- Помнишь, Санек, как-то ты мне посвятил стихотворение и там есть такие строчки… ну, типа того, что бы я не разрывал себя по мелочам. Так вот с тобой сейчас происходит тоже самое.
Хоменко на туре и поэтому творит то, что вздумается. Вздумалось ему положить личный состав в кровати по списку вечерней проверки. Разложил. Но потихоньку все (или большинство) перебежали на свои старые места. Я попал рядом с Батей (Мишей Антоновским). Подхожу к Денису, расправляющему свою старую кровать:
- Поменяйся сейчас с Батей и мы с тобой тогда рядом ляжем и не придется все время кровать пододвигать.
- Ну, что ты начинаешь опять. Помнишь, Санек….
И вот сижу сейчас и копаюсь в себе, что же там такое неладное, что даже люди окружающие уже замечают.
Неужели я стал настолько мелочным человеком? Совсем запутался в мыслях, чувствах… Не ладное со мной что-то.
***
Вечернюю беседу Хоменко посвятил краткому обзору и разбору брошюры Солженицына «Как нам обустроить Россию». Меня на той беседе не было, я работал в Ленинской комнате.
Но вот, что рассказал Денис. Раза два он (Хоменко) обозвал Солженицына дураком. Если не знать, кто такой Солженицын, то можно подумать, что это какой-то писатишка, который только и мечтает – как бы побольше России нагадить: с ехидной улыбочкой сидит за кустами и подвякивает. Окрестил он его и «обыкновенным (есть такие, видать) русским национал-шовинистом». Почти каждая фраза подвергалась растолковыванию. Порою, он понимал его совершенно буквально и в голом виде представлял зевающим солдатам, сопровождая при этом всё опровергающими примерами.
Когда он дошел до того места, где Александр Исаевич называет среднеазиатские республики «российской подбрюшиной», тут его «справедливое» возмущение нашло себе твердую почву и Солженицын предстал оконченным национал-шовинистом и отпетым русофобом и пр. пр.пр.
11.10.90.
Ну, почему я такой? Почему? Откуда во мне эта мнительность, эта надуманная стыдливость?
При Сереге Врабий (молдаванине) сказал про Чебана Эдика (тоже молдаванина) – молдавская колонна. А ему послышалось – молдавское отродье (по крайней мере, это послышалось Черному, который стоял рядом с ним). И каким взглядом пронзил меня Серега после моей оплошной (глупой, пошлой) фразы. До корней стыда проник. И вот теперь хожу мучаюсь. Господи, и кто меня за язык тянул? Я совсем уже скоро опущусь донельзя. У меня такое чувство, что во мне живет не один человек, а два. Отчего иногда я сам себя (а вернее, один другого) не понимаю, почему и попадаю во всякие конфузные положения. И вот в данной ситуации один вякнул, а второй ходит и мучается, успокоиться не может. И чем больше спорит один с другим, тем дальше они отдаляются друг от друга – раздваиваются. А ведь когда я родился, они находились в единстве. И теперь вся жизнь моя подчинена лишь одному – слить их, сцелить. Сейчас вот выговорился и вроде легче стало, вроде они и ближе друг к другу, эти самые Коврижныхи.
13.11.90.
Прошедший месяц стоит, конечно, того, что бы описать в нем во всех подробностях каждый день. Но прошедшие дни были настолько насыщенны делами и событиями, что все услышанное и увиденное я записывал уже во сне.
За этот месяц произошло 2 крупных события в моей армейской жизни: это последний круиз группы «Аут» с концертами и окончание отделочных работ комнаты отдыха (бывшей Ленинской комнаты).
***
(вспоминая 6-ое ноября)
Неприятности этого дня начались прямо с утра. Мы с Денисом, полные творческого заряда на миллион концертов, заходим в зал и видим такую картину. Между первым рядом и сценой стоит Букреев и презрительно смотрит на все, что находится на сцене. Чуть в стороне от него, по бокам сцены стоят растерянные музыканты и увидев нас, начинают еще больше недоумевать и переводить взгляд то на нас, то на Букреева. Я понимаю, что тот в оформлении сцены узрел како-то криминал и что бы не дать ему повода покичиться, начинаю первым:
- Что такое, товарищ подполковник? Что-нибудь не так?
- Что это за надписи? Убрать немедленно. Мы с вами в советской стране живем… и нам не нужно этих иностранных лозунгов.
- Но, товарищ подполковник, в этом нет ничего страшного. «Yong live rock-n-roll!» Совершенно безобидная надпись. И переводится она как «Да здравствует рок-н-ролл!»
Но, видимо, его смущают сами буквы, а, вернее, шрифт, которыми они написаны. А написаны они были классическим немецким шрифтом.
- Зачем эта пропаганда американского западного образа жизни? Убрать! – прописклявил и победоносно вышел из зала в фойе, что бы там послушать игру оркестра и дать наставления и нагоняй начальнику клуба – лейтенанту Сергиенко.
Он потом рассказывал, как он оправдывался и какие наставления получил.
- Пусть вешают то, что им нравится, зачем запрещать, я не понимаю… Поставь, говорит, бюст Ленина, повесь надпись «Слава Великому Октябрю!» Идиот. Помешанный какой-то.
Свою помешанность на этом Букреев доказал на торжественном собрании, на котором он произнес довольно нудно и вяло (но про себя он думал, конечно, иначе) большую речь, которую завершил фразой: «Да здравствует 72-я годовщина Великого Октября, Великой Октябрьской социалистической революции, открывшей дорогу для строительства нового мира». Что это была за речь, я думаю, и объяснять-то особо не надо. Просто дополню рассказ его речи еще одной фразой: «На сегодняшний момент есть два пути: это демократизация и гласность». Что он хотел этим сказать, осталось не понятным. Но все его последующие поступки и действия шли в разрез с его словами о демократии и гласности.
Концерт должен был состояться сразу после торжественного, но лейтенант договорился с Букреевым и концерт перенесли на 1 час назад, что бы мы спокойно все подключили и настроились.
Букреев концерт обозвал так «Мы Октябрем поставлены на пост». Но так как это был последний концерт группы «Аут» в части, то мы решили назвать его «Out. Последний раз вместе. Yong live rock-n-roll!» и посвятили концерт полностью року. И про октябрь, а тем более, Великий, в нем вряд ли что можно было найти. Хотя в одной песне «Алисы» была такая строчка «Вспомни, как гнев площадей кромсал город». И все же было одно объединяющее звено, которое сближало нас с Октябрем, это сам дух революции. Впоследствии, когда я рассказывал Наташе о реакции публики, она глубоко и философски заметила: «А ты представь, Шурик, что чувствовал Ленин в тот момент, когда залез на броневик».
И Букреев, чувствуя, что мы собираемся петь, в утренних наставлениях лейтенанту сказал, что бы были номера как-то связанные с праздником. Когда лейтенант нам рассказал эти замечания и ценные указания, мы его поняли и составили небольшую как бы подпрограмму, т. е. список номеров для начальства, куда мы включили выступление оркестра, песни про любовь под гитару и баян, и я решил прочитать «Оду революции» Вл. Маяковского. Песню «Движение вспять» мы назвали как просто «Движение». Все полуметаллические вещи мы вообще исключили из этого списка, потому как они имели весьма резкие названия для уха ленинцев «Грудь к осмотру», «Yong live rock-n-roll!», «Максималисты». А нашу композицию «Дембель давай» окрестили как «Путь домой». Перед самым концертом, как мы и договаривались, выступающей группой тяпнули пол-литра. Хорошо пошло. Появилось какое-то чувство энергии и раскомплексованности. Зал уже наполнился народом и горел от нетерпения, потому как концертов не было уже давно. Я узнаю, что Букреева в зале нет, и решаю не тянуть резинку и начать. Выхожу. Подхожу к микрофону. И начинаю говорить, стараясь передать весь комизм ситуации напыщенной серьезностью. Подстегивает меня еще тот факт, что Букреева нет в зале и я стараюсь, как могу:
- 73-ей годовщине Великого Октября посвящается… Владимир Маяковский. «Ода революции».
Тебе, освистанная,
Осмеянная батареями…
Терпения у меня хватает только до слова «О!» Объявляю Шуру Покровского с баяном. И после его песни началась серия сюрпризов и подлянок подполковника Букреева. Первое, что он решил сделать, это построить всех на плацу в 18.00 часов (а из-за кулис я вышел без пятнадцати минут шестого. Пришлось концерт приостановить. Лейтенант вошел к нам в кандейку, когда мы уже все переоделись и разрисовались, и сообщил неприятную новость. Ну, что ж, пришлось начать снова. Я уже не стал переодеваться, а накинул сверху шинель, получилось даже немного революционно. На сей раз «Оду» я дочитал до середины.
- …Славишь человеческий труд!
И тут я вижу ехидную рожу Букреева в последнем ряду.
А перед моим выходом он объявил:
- Если я услышу, что кто-то свистит, то концерт прекращается.
И поэтому его ехидство выражалось в следующей фразе, которую я прочитал по его въедливым глазенкам:
- Пой, пой, выделывайся, а все равно бурных оваций тебе не видать. Хи-хи-хи…
- Ну, ладно, Бог с тобой, мы не особо на них и рассчитываем.
Подумал бы я: Смеется тот, кто смеется последним, и оказался бы прав.
Кончилась жалостливая песня под гитару. Ганс забрался на свой постамент, взял палочки и ударил дробный марш, начинающийся как бы издалека. Вступили трубы. Начался рок-концерт. Начали мы его с «Алисы» песней «Время менять имена». Свет по всем законам рок-концертов мы выключили и наш Петя-светооператор (большой любитель творчества Александра Башлачева, на чем мы и познакомились поближе) умело управлялся со всеми фонарями и рампами, что освещали наше выступление. И тут Ьукреев пустил в ход свою вторую подлянку: включил свет в зале. Толпа стала возмущаться. Я тоже буркнул пару слов о том, что неплохо бы было выключить свет в зале. Но Букреевская ехидная улыбка ничего обещающего про свет на себе не несла.
Как рассказывал потом Леха Кораблев, земляк и друг Дениса, наш бутоновский повар, дело было так:
- Я сижу, а сзади Букреев. Я что-то крикну, свистнул. Ьукреев такой: Марш из зала. Ну, я убежал в аппаратную. Потом, думаю, нет, все-таки пойду я в зал. Спускаюсь по лестнице и вижу, Букреев поднимается. Я раз сразу в аппаратную и – за шкаф. Он заходит. Бац. Меня увидал. «Марш отсюда, я кому сказал.! Я на него «Че ты орешь, дурак. Чмо.! Толкаю его и убегаю. Он (конец всему) аж остолбенел».
Мы стали, как ни в чем не бывало, продолжать концерт. В конце концов играем-то мы не для этого идиота, люди пришли, что бы послушать нас. Но не прошло и песни, как свет все-таки удалось выключить. Закончили нашу аутовскую композицию Yong live rock-n-roll. Мужики зааплодировали, чуть подсвистывая. Чувствовалось, как им хотелось и кричать, и ногами топать, но страх и боязнь, что концерт, так долго ожидаемый, сорвется, были сильнее. Но с каждой песней аплодисменты и свист увеличивались и в громкости и в продолжительности. И когда мы дошли до середины своей программы и показали сценку и спели самопальный блюз, что вкупе называлось «Пародия на фильм «Рабыня Изаура». Толпа засвистела с невероятной силой, захлопала, затопала. И тут включился свет… Денис уже настраивает гитару для новой песни. Я подхожу к микрофону чтобы объявить:
- А теперь для поклонников хэви-металл композиция группы «Out» «Грудь к осмотру!»
И вижу, как самоуверенным шагом Букреев направляется к нашему «сердцу» - пульту управления, где сидит наш звукооператор Стас, парень, который вызвал во мне симпатию с первых же минут своим деловым и серьезным подходом к делу и не особой болтливостью, что было очень важно в его деле. Подошел к усилкам и, гнусавя про то, что он о чем-то там предупреждал, что вы сами, мол, виноваты, стал выдергивать штуцера. Но не мог понять по своей недалекости, что они прикручены, и это его еще больше взбесило. Мы еще надеялись, что этот конфуз замнется и мы продолжим. Но Букреев был явно настроен все это прекратить и утвердить себя в роли хозяина ситуации.
Резкими, но не весьма вескими, взмахами руки и голосовыми гнусавками стал всех выгонять из зала. Тогда мы затаили в себе надежду, что зал поддержит нас и не уйдет в знак протеста. Но так, к сожалению, не произошло, и уже появились первые вставшие. Тогда я вижу, как у Дениса наливаются остолбенелой яростью глаза, словно перед ним был не Букреев, а демон во плоти, и резким движением бросает гитару на сцену. Это подливает негодования в чашу гнева. Все потихоньку начали вставать, но при этом каждый (я просто уверен, что каждый) сказал вслух все, что он думал об этом убожестве в подполковничьих погонах. Кем он только в этот вечер не был! На всю бы нечистую силу поштучно хватило бы тех прозвищ, что посыпались на него, вертевшего тупо башкой и не знавшего, кого приструнить за оскорбления. Мы совершенно расстроенные и опущенные собираемся в своей кондейке. У кого еще остались силы и ненависть что-то возмущались и пускали обидные слова в адрес Букреева, но они еще больше отяжеляли душу, которую словно камнем придавили. Хмель рассеялся, и осталась лишь крутая злоба на все на свете. Мы готовы были разорвать его в этот момент на мелкие кусочки и скормить их голубям майора Попова (это чувство не покинуло меня и по сей день и сейчас).
Потихоньку стали убирать аппаратуру, сматывать шнуры, растаскивать подставки и колонки. Я, Денис, Фил и Ганс пошли в столовую, где была горячая вода, чтобы смыть гуашь с лица, все эти звезды, путины, надписи и черточки. Усталость стучалась в черепную коробку. Голод стучался в живот и легочную диафрагму. И мы решили утихомирить оба стука поужинав вместе. В душе урчала невыразимая и глубокая жалость и отчаянье. Было до коликов обидно, что все так глупо получилось и все так скоро закончилось; и что наш прощальный концерт в части так смазался.
И тут откуда не возьмись в столовую заходит Букреев. И мы вынуждены, не оценив Лехиных стараний, уйти ни с чем. Обида осела еще глубже. И черный ил скрыл ее под своей мазутной пеленой. На душе было глухо и одиноко, как на большой глубине ночного моря.
Мы переодеваемся неторопливо. У каждого из нас был свой имидж, сценический образ. Сколько сил и времени ушло на доставание костюмов. Денис был в джинсах и черной майке, на которой Ганс написал «Metal Heart» («Металлическое сердце»). Фил (бас-гитарист) был в тельняшке, черных перчатках и спортивных синих брюках с белой продольной полосой. Ганс был в открытой черной майке с надписью «Перестройка. Гласность» и тоже в спортивных штанах. Боря (саксофонист) был в белоснежной офицерской рубашке с большой черной бабочкой и в затемненных очках. Шура (клавишник) был в робовых штанах, тельняшке и бескозырке, на которой было написано «Балтика». Я был в армейской рубашке, но сделанной на дембель, и потому смотревшейся очень фартово с шевроном и двумя годичками позолоченными. На плече у меня красовался красный с желтым кантиком эполет, который сделал для меня Серега Самодуров (я даже не просил, а он взял и подарил, добрая душа). И простые армейские парадно-выходные брюки, но с широкой красной продольной полосой по обеим сторонам, отчего брюки мои походили скорее на генеральские, чем на солдатские, но так оно и было задумано. Все это мы сняли с себя. И решили всей гурьбой, но уже официально, строем, пойти поужинать. Боря, ко всему прочему был у музыкантов командиром взвода и носил звание младшего сержанта. Своих гавриков-трубачей по повел строем, а мы с Денисом чуть-чуть поотстали. Подходя к столовой мы увидали такую картину. Топа, сгрудившись стояла возле столовой. Толпой оказался самое уставное в части подразделение – Телеграфный центр. Но это уже были не те тихие безропотные ребята. Завидев нас и музыкантов все сразу что закричали:
- Мужики, мы с вами! Мы голодовку объявили!
- Голодовка!
- Даешь голодовку!
- Не пойдем на ужин!
0 Не пойдем!
Мы еще не можем ничего толком понять. Видим только разъяренного ответственного в телеграфном центре, мечущегося из стороны в сторону Букреева, что-то в нерешительности вякающего. Наконец, мы видим, что ответственному удалось завести центр в столовую. Но в окна мы видим, что никто к раздаче не подходит, а садятся за столы. Потом вдруг все выходит, строятся и бегом с криками и свистами бегут по всей части строем к казармам. Мы с Денисом совершенно обалдевшие от увиденного и услышанного заходим в свою казарму. И тут я почувствовал, как за спиной у меня вырастают крылья, когда я вижу, что рота стоит и не идет на ужин, а при нашем появлении я вижу радостные (словно пьяные) лица ребят и слышу, как они оглушительно апплодируют и сам чуть не пьянею от объявшего меня восторга. Мне начинают протягивать руки. Дениса уже замяли в объятиях. Все говорят – спасибо, жмут руки и мне хочется крикнуть на всю вселенную: Вот оно счастье! Вот она плата за труд! Вот оно человеческое братство! И все были в этот момент равны и други, и недруги. Все были спаяны в этот момент единым порывом. Это была революция! Прорыв! Прорыв сквозь сеть запретов и унижений, издевательств и гнета.
Сделаю маленькое отступление и расскажу, что было в нашей казарме (да и во всех надо предполагать) после сорванного концерта. Все вышли из клуба, ругательствами и проклятиями сыплющие и разошлись по казармам. Только все разошлись по казармам, из команды кто-то подал сигнал по всем подразделениям и центрам: в команде голодовка, и понеслось: приемники приняли, мы с вами, МТО приняли – мы с вами, телеграф… телефонка… АСУ… - мы с вами.
Вся команда собралась в бытовке (ума не приложу, как там все разместились), тут же появилась гитара. И пошли масла мочить! Сначала песни под гитару, потом уже русские народные и закончили все это частушками, пели все подряд, кто что знал, что было духу, каждому хотелось внести свою лепту в этот единый песенный порыв. А до этого еще, как только все расходились по казармам, Серега Самодуров зашел в туалет и в раскрытое окно крикнул на всю часть «Букреев – чмо!» И слышно это было действительно на всю часть.
Но вернемся к нашему появлению в казарме. Когда объятия закончились, как по закону, в казарму вошел Букреев. Его ехидная рожа бегала глазенками в поисках своей поддержки. Теперь его ехидство несло на себе заигрывающий характер. Он зашел как в клетку со львами. Он испугался. Он почувствовал нашу силу. Он был побежден и одно это уже радовало. Он старается спрятать свою растерянность за раскованностью. Начал что-то лепетать, заигрывать с толпой. Раздались первые упреки. Он начал плести какую-то белиберду, отшучиваться. Тогда он понял, что нужно действовать несколько иначе. Подозвал к себе Дениса. Начал заигрывать и ехидно улыбаться теперь уже с ним одним.
- …А помнишь, как мы с тобой ходили два дня искали гитару?..
Денис говорит: у меня аж челюсть отвисла, я даже не знал, что ответить на такую наглость. Это он ходил два дня искал со мной гитару? Полчаса пошлялся по лесу со мной и Шиловым, потом дал шило и сказал: идите на стоянку машины (которая находилась в лесу – Д.) и проколите прапорщикам и офицерам, которые поставили туда машины, шины. Мы аж обалдели… И это говорит замполит части!.. Ты прикинь, Санек! Замполит части!.. Я, говорит, давно их предупреждал, что бы они не ставили туда свои машины. И это он называет поисками гитары.
Вокруг Дениса и Букреева уже собралась в кучу вся команда. И каждый пытался что-то доказать Букрееву. Все это было похоже на чашу весов. На одной чаше лежал большой и скользкий булыжник Букреева. А на другой чаше лежали маленькие камешки, которые все увеличивались и увеличивались с каждой фразой, с каждым доводом и упреком. И, наконец, настал тот радостный момент, когда чаша с камешками перевесила.
- Только с тем условием, - прогнусавил мерзкий замполит, - что никто не будет топать и стулья ломать, свистеть я еще разрешаю, но что б был порядок.
Букреев сломался. Узнай на завтра в штабе армии, что вся часть не пошла на ужин, то его бы просто скинули с должности по несоответствию.
Когда рота опять построилась, Дениса уже не было, а я в сторонке как-то замялся и не увидел, как он ушел. Тогда Букреев подзывает меня к себе.
- Сколько вам нужно времени, что бы все расставить.
- Двадцать минут, - говорю я еле сдерживаясь от переполняющих меня чувств ярости, гнева, бешенной радости за победу, говорю, а сам думаю про себя: что бы подключить и настроить совдеповскую аппаратуру нужно по меньшей мере 2 часа. Но будь, что будет!
И тут был сам Бог за нас. Когда мы закончили восторженные обнимания и крики, говорящие о нашей силе, все начали действовать по строго отработанному плану, как будто кем-то заранее составленному. Все расставили и подключили, и даже настроились, как я и пообещал Букрееву , за двадцать минут. Тут же подошла уже на скорую руку поужинавшая и предвкушающая всплеск свободы, глоток воли публика. Свет в зале погас. Мы вышли на сцену. И начали!.. Это был наш взлет, пик славы и популярности, когда мы полностью завладели залом. Публика платила нам, а мы – ей. Когда уже на пятой песне «Белый снег» Виктора Цоя зал встал и пел, и слушал ее стоя, мне казалось, что стоит мне расправить крылья, которые выросли у меня еще в казарме, и я взлечу. И так каждую последующую песню. В воздухе висел, как дым сигарет, - дух братства и свободы, казалось, стены и потолок клуба еле сдерживали тот заряд энергии, что накапливался в зале с каждым свистом, с каждым криком, с каждым выдохом жажды и ярости, благородной ярости ко всем, что угнетает и мешает дышать.
Вряд ли мне придется когда-нибудь пережить подобное еще раз, перечувствовать это по-новой. Вряд ли… Я был счастлив в тот момент оттого, что заставил людей позабыть, что они в армии (как признавались мне потом многие). Это был настоящий рок-концерт. Рок против гнета и насилия. Ганс расщедрился на один микрофон, что стоял у него в барабанах. И через этот микрофон мы записали наш концерт. Конечно, с чисто музыкальной стороны, как Денис ни старался из нас что-то вытрясти, получился слабым. Это был скорей концерт-эмоция, концерт-выплеск. И все музыкальные погрешности сглаживались этим.
Но как Букреев теперь мстит нам за свое унижение и низвержение я опишу чуть позже.
А теперь про второй концерт расскажу, который у нас состоялся на следующий день в Гущенцах.
***
(Вспоминая 7-ое ноября.)
Как мы с Денисом оценивали этот день – это был день злого рока, злой судьбы. В этот день Бог позабыл про нас и черный дьявол подставлял нам неприятность за неприятностью.
В этот день Наташа хотела сделать нам приятное. После концерта поговорить с Беницким, что бы мы остались после концерта у нее дома. Там нас ждали друзья Дениса: Вася-басист, подруга Васи Оля, дети Наташи – Данила и Настя, муж Наташи - добрый и обходительный Владимир, и шикарный стол с хорошим вином и обалденной закуской.
Но лейтенант прикинул так: никто их не отпустит после концерта, пусть уже лучше посидят до концерта хоть 3 часика. И предложил нам пойти в Гущенцы пораньше. Мы, ошалев от такого великодушного предложения, согласились – это стало нашей первой ошибкой.
Мы вышли. Проделали массу обходов, перебежек с оглядками. Вышли на центральную дорогу, которая вела к центру, а Наташин дом был за центром. Не доходя до центра, на главной дороге мы повстречали нашу санитарную машину. Знакомый парнишка-фельдшер предложил нам проехаться вместе, т. е. подвезти. Но мы сказали, что торопимся и поспешили дальше. Это стало, как мы потом оценивали, нашей второй ошибкой. А еще одной нашей ошибкой явилось то, что мы шли по главной дороге напропалую. Но дело усложнялось еще тем, что Денис толком не знал, где находится дом Наташи, и шел по тому пути, по которому он ехал к ней на мотоцикле.
Но вот уже центр позади; клуб, в котором через несколько часов начнется наш концерт, позади; вот уже кончился асфальт и глаза Дениса увидали знакомые дома, вот-вот покажется, отыщется дом Наташи и тут злой рок обрушил на нас все свои козни. Совершенно неожиданно из-за бугра выскочила машина 01 – машина командира части! Метаться было поздняк. Но на наше великое удивление она проехала мимо.
- Вроде пронесло…
- Главное, что б он по приезде в часть шухера не наделал.
- А че ж тогда не остановился?
- А вот и он.
- Не оборачивайся.
- Да что толку-то, теперь уже все…
Он нас действительно догонял. Наконец, мы подошли к машине. Из открытой дверцы на нас зыркали въедливые черные глазенки прапорщика Бондаря. Это была правая рука Степанова, его личный адъютант, хотя и имел какую-то фиктивную должность в каком-то подразделении. С легкой усмешкой он выслушал причину нашего здесь появления и, захлопывая дверь, пообещал проверить изложенные нами факты. Как потом мы узнали, по приезде в часть, он тут же подошел к Букрееву и Степанову, и доложил обо всем. Другой бы приличный прапорщик для начала подошел бы к лейтенанту и удостоверился в истинности наших слов. Но ему нужно было, выражаясь армейским языком, шкребануть перед начальством, т. е. выслужиться. Остается непонятным, почему он не взял нас с собой. Я не поверю, что это наивный и доверчивый прапорщик, что он переварил всю ту лапшу, что мы накидали ему на уши. Совершенно опущенные, духом упавшие, мы доплелись до Наташи. Все обернулось как нельзя хуже.
Когда все приветственные крики и поцелуи прошли, мы поделились своим несчастьем. И Наташа решает ехать в часть, благо, у ее мужа есть мотоцикл. И тут уже дьявол злого рока не преминул достать своими мерзкими щупальцами Наташу, которая по приезде в часть, совершила необдуманный поступок – позвонила с КПП дежурному по части, которым оказался по воле того же злого рока, самый вредный из всех дежурных по части, майор Рейда, который узнав обо всем, чуть не поднял всех по тревоге и наделал много шуму и переполоху. Когда Наташа с мужем вернулись, мы уже уселись за стол и попытались забыть обо всем, что случилось, ведь впереди нас ждало приятное действо.
Первый тост выпили за Гребенщикова. Завязался приятный разговор. В голову приятно ударил хмель. Я стал во всем искать поэтические образы, пытаясь отогнать грустные мысли. Все более и белее растворял их в будоражащем тело и душу вине. Стало немного легче. Вся проза жизни отошла на второй план, шагнула за горизонт и исчезла. Но время поджимало и мы, ненадолго простившись, в сопровождении Насти пошли в клуб, мерно пошатываясь и говоря друг другу утешительные речи по части будущего ближайшего и далекого.
Приходим. Ребята уже настраиваются во всю. С опущенными кающимися головами подходим к лейтенанту. Узнаем, что он все взял на себя. И головы наши опускаются еще ниже. Хочется ему до земли поклониться, но не так поймет. Что за человек! Золото – а не человек!
Переодеваемся. Зрители еще не подходят. На меня нападает сон. Нахожу где-то какое-то одеяло. Укутываюсь. Ложусь прямо на стол за кулисами. И все остальное пошло, как во сне, который я увидел лежа на столе. Меня поднимает Настя. Что-то мне говорит. Куда-то меня ведет. Улица. Дорога. Забор. Сквер. Колодец. Я чувствую холод ее руки, но это студеная колодезная вода, но рука ее бродит по лицу. Возвращаемся в клуб. Дениса гримируют. Он что-то орет, требует, что бы начинали. Потом меня гримируют. Нашатырь. Бр-р-р! Противно… Ну, хватит!.. Пора начинать. Выхожу. Читаю «Оду революции», а перед этим громогласно произношу: Сегодняшний концерт мы посвящаем 73-ей годовщине со дня смерти загнивающего капитализма в России». Потом начинаем концерт. Все пока идет по плану. Я с ужасом обнаруживаю, что я из всех аутовцев самый трезвый. Денис все время пытается запрыгнуть на шатающуюся колонку во время своих соло. Филу порядком надоедает сцена и он спускается в зал, в толпу фанатеющих подростков. Ганс в перерывах между песнями падает головой на малый барабан, но находит в себе силы, что бы подняться и продолжить игру. Я уже совершенно потерял ход программы. И объявляю первую попавшуюся на память песню. Меня уже тянет поскорее все это закончить. Проступающий на щеках стыд дает мне понять, что я не на столько пьян, что бы не видеть лажи.
В очередной раз у Дениса расстраивается гитара. Пауза затягивается. Я пытаюсь заполнить ее словами. Но слова кончаются. И тогда я решаю показать пантомиму «История государства Российского». Денис мне потом говорил: «Хорошо, что ты еще показал. Ты дал понять людям, что мы не совсем УО». Наконец, программа заканчивается. И тут Денис вытаскивает на сцену пьяного Васю с платком на голове, повязанным сзади. Он усаживается на шатающуюся колонку и объявляет:
- Эту песню я посвящаю тем, кто держит моих друзей в неволе, заставляет носить их эту убогую форму (он показывает на Шилова, который крутится возле него и пытается найти хоть какую-нибудь опору) и слепо подчиняться.
И мочит «Козлов» Боба.
Потом пытается спеть «Алюминиевые огурцы». Но у него ничего не получается. И тогда, видимо с досады, он говорит в микрофон:
- Ганс (а Ганс в это время уже лежит на барабанах, и ему уже все равно, что о нас подумают и скажут), после концерта я оттрахаю тебя в задницу!
Это был апофеоз.
Всю последующую неделю с нас не сползала краска стыда. Встречаясь с лейтенантом и Наташей, мы как-то пытались оттереть ее бесконечными извинениями и заверениями, шутками и самобичеванием. На щеках эта краска немного оттерлась, а вот в душе она прилипла намертво. Но они уверяли нас, что все было отлично и просто замечательно. Хотелось бы им верить…
На следующий день после гущенецкого рок-концерта, нам предстояло дать сразу два концерта: в Мизяковке и на Передающем. В Мизяков поехали только я и оркестр. Поиграли для местных жителей марши, попели жалостливые песни и удалились так же тихо, как и появились. А после обеда поехали на Передающий, где мы должны были дать свой последний прощальный концерт. Установка и наладка прошли довольно-таки слаженно и быстро. Но подошел лейтенант и немного огорошил нас:
- Мужики, на концерте будет командир части. Он получил задание от Госаненко прослушать вас, что вы собой представляете, и что у вас за репертуар… Понимаете меня.
Мы все отлично поняли и решили не подводить литеху, которому мы и без того по гроб жизни обязаны. Убираем все металлические вещи из программы. А я во время всего концерта, стараюсь поменьше давить на публику и специально их не расшевеливать.
Мы даже рады были, что концерт прошел очень спокойно, хотя и были «бурные и продолжительные», но не сравнишь уже с теми. И все-таки, как мы ни старались спокойно проиграть концерт, в конце его командир этой части сказал лейтенанту:
- Что бы я этого маразма больше не слышал…
Но он больше вряд ли нас услышит. Это был наш последний концерт…
***
Хочется написать хотя бы несколько слов о ребятах-музыкантах, которые помогли нам с концертом. Это Шура Покровский. Наш клавишник. Это тот самый, который знает в совершенстве английский. Вообще, очень интересная личность, неординарная. Воспитывался он у бабушки и дедушки. Дед у него был священником, очень образованным человеком. В доме было очень много ценной и редкой литературы. А английский он учил по приемнику, который был у него дома. У меня бы столько терпения не хватило. Завидуешь таким людям белой завистью. В наше время, когда мы, наконец-то, пытаемся пробиться на мировой уровень, знать английский язык, просто - лучшего и желать не надо. Денис мне советует: «Я бы на твоем месте, Шурик, с Саши Покровского бы не слезал оставшиеся полгода. За полгода знаешь, как он может тебя натаскать?..»
Заманчиво. Но, зная свою лень и тяжесть на подъем… но, все-таки, попробовать надо. Про некоторых людей говорят: сама скромность. Так этот Шура действительно сама скромность. Общаясь с ним, мне тоже хочется быть таким же чистым и добрым, как он. Да, такие люди сейчас крайне редки, крайне… Обидно, что такие люди попадают в это армейское людское месиво, варятся в этом тягучем салдофонстве, терпят щелчки и унижения, обидно…
Еще один музыкант – Боря Некишев. Саксофонист. Окончил какое-то горноалтайское джазавое училище. Не хочется про него писать ничего дурного, это добрый честолюбивый парень. Просто мы с Денисом подчас удивлялись, как можно, окончив целое джазовое училище, не попасть точно в долю, не говоря уже о правильности сыгранной простой незатейливой мелодии. Фактурой лица он был вылитый Цой, только кудрявый.
Следующий человек, которому хотелось бы сказать большое спасибо, Стас. Я, к стыду своему, не знаю даже имени его. Просто его все называли Стас. Он был нашим звукооператором, техником настройщиком, паяльщиком, подключальщиком, короче, если бы не он, то тогда бы и не мы. Во мне он вызвал большую симпатию своей деловитостью, обязательностью и немногословием. Очень ответственный товарищ. На таких, обычно, все большие дела и выезжают.
О Толике-трубаче (но все, и я в том числе, звали его Толстый, тонкий намек на его щупловатость) мне хочется рассказывать часами. К этому парню я с первой же встречи припал всей душой. Если бы Толстый был негром, то он бы был вылитым Луи Армстронгом. Особо симпатичны били его негритянские выпуклые губы, губы настоящего трубача. Сам он был родом из простого села, что в Ростовской области. Мне нравилось в нем все: от говора до походки, от улыбки до поворота шеи. От его немного сутуловатой фигурки веяло каким-то теплом и добротою. Из его рассказов я узнал много интересного об их винницкой жизни. Они же попали к нам после того, как их оркестр в Винницкой части разогнали. Замполит Букреев решил завести у себя в части оркестр и пригрел изгоев. Разогнали их из-за частых пьянок, самоволок и всякого прочего солдатского разгильдяйства. Но это еще мягко сказано – «частых», из-за постоянных.
- Прикинь, Шурик. У нас там был один дед, так тот постоянно, каждый вечер уходил в самоход в город. Фигли, через забор перелез, и ты уже чуть ли не в центре города. Так его отправлять стали в другую часть. Все, уже вещи собрали, документы подготовили. Стали его искать, а он в самоходе. Прикинь – картина! Заваливается часов в 12-ь ночи, пьяный вумат. Проспался и на утро уехал в другую часть. У нас почти все ходили в самоволки купаться, водку жрали чуть ли не каждый день. Но зато и играли дай боже. У нас в программе было 62 вещи! Прикидываешь. Батя (старший прапорщик Любчик, зять, кстати, прапорщика Попова – А. К.) нас драл, помню, по-черному. И инструменты у нас были не это железо. Чуть какая вмятинка или царапинка – крику не оберешься. На выходные, ну это редко, а на праздники постоянно, играли в городском парке культуры и отдыха. Я помню, сидишь и обалдеваешь, тут же танцуют, пляшут, а ты сидишь и играешь. Любчик так тот весь аж на жопу исходил, гордости полные штаны.
- Значит, было, чем гордиться.
- Ну, правильно. Мы там такие форы давали, дай дорогу!» У нас басист был, так тот на басухе форшлаги играл, ты прикидываешь! Мастера у нас были – дай боже!.. А, помню, еще один момент: вот сколько буду жить, никогда его не забуду. Помню, это было на 1 Мая что ли.. да, на 1 Мая. Собрались все оркестры города и все проходили играя по главной дороге. И нашему оркестру доверили высокое право замкнуть всю эту колонну. И, помню, идешь, играешь, дуешь, что есть мочи, а сзади две роты вышагивают строевым. Картина офигительная. И ты, прикинь, идешь ты и на тебя со всех сторон цветы летят, букеты! А я еще в первой шеренге шел, труба как-никак! Класс, конечно… - задумался Толстый, переведя свой пригрустневший взгляд с меня на шкаф, и долго еще сидел в сладком и ностальгическом оцепенении. И я немного завидовал ему, хотя почему немного? Я жутко завидовал ему – он играл на трубе.
И еще были классные ребята. Вадик – украинец. Он сыграл в нашей сценке Женуарию, толстую и смешную негритянку. Серега Кравчук – наш фотограф. Конечно, когда пленки проявили, мы его немного поругали за то, что он боялся ловить моменты и мы получались на фото такие, будто мы специально позировали. Но, все равно, ему большое спасибо, другой бы на его месте и этого бы не сделал.
Все наши концертные приключения я записывал в течении всей этой недели с затяжными и докучливыми промежутками. Сейчас надо будет собраться с мыслями и записать некоторые моменты октябрьского моего прозябания в этой армии. А пока запишу то, что случилось буквально на днях, иначе забуду, или найду массу причин и отмазок, как это случается постоянно.
…В эту ночь ответственными оставались Попов и Гринчук-младший. Последнего вообще не было видно весь вечер. Объявился он на утро и посему решил показать всем, как он презирает нас и в большей степени дембелей. Видимо, гуляющий в голове ночной хмель (которого было достаточно, что бы не успеть выветриться до утра) и какая-то старая обида на Дениса заставили Гринчука после того, как объявили «Подъем!» и включили свет, подойти к койке Дениса, который по своему обыкновению продолжал досматривать приятный сон, и начать его безжалостно тормошить, потом сорвать все так же безжалостно одеяло. Тут обнаружилось, что на Денисе была хэви-метальская майка. Гринчук тут же изображает на своем раскрасневшемся лице замысловато–презрительную рожу. Небрежно и омерзительно цепляет за майку и насмешливо интересуется:
- Где такую маечку отхватил, дембель? Что ты, сынок, таки бурчишь еще? Команда подъем уже давно была!..
Всякий человек со сна злой, тем более, если его будят подобным образом, ну, а Денис, будучи совой по натуре, тем более. Он тут же весьма нелицеприятно ответил ему, отшил, как говорят в таких случаях. И на этом утренняя стычка закончилась. И все бы было хорошо, все бы забылось и легло на дно, если бы Гринчук не пожаловался Смалю на Дениса, обрисовав его, как отъявленного разгильдяя и грубияна к тому же. Но не успел еще Смаль поговорить с Денисом, как с ним уже поспешил поговорить Мельничук. Он завел его в канцелярию, где находились в этот момент оскалившийся Гринчук, Макарчук, Богуцкий и Пилипенко. Мельничук потребовал снять майку и отдать ему. Но Денис, перед тем как совершить предлагаемое ему действо, предложил разобраться в сложившейся ситуации. Мельничук, не пожелав его выслушать, вышел. И тут к Денису подошел самодовольно улыбающийся Гринчук, за спиной стояли его друзья-товарищи (было перед кем выфрантиться). Сначала они перебросились парой упреков. Потом толчок. Денис отшатнулся. И затем удар ладонью в губу. Губа у Дениса тут же распухает. Он, оскорбленный и ошарашенный таким поворотом, пулей вылетает из канцелярии. Тут же объявляется построение. Дальнейшее действо разворачивается на глазах у всей роты. К Денису подскакивает гавкающий Смаль и чванно поющий Мельничук. Последний тут же объявляет Денису 5 нарядов за нетактичное поведение с командиром и 3 наряда за нарушение формы одежды. Денис тут же пытается что-то объяснить. Но Смаль открытым текстом требует что бы Денис закрыл рот. После развода Денис по моему и Сереги Самодурова настоянию пишет рапорт на имя Смаля и на имя Степанова. Когда рапорт был уже у Смаля, он поступил с ним просто и лаконично: он поручил разобраться в этом деле Хоменко. Тот потребовал тут же объяснительные со всех прапорщиков прямо или косвенно причастных ко всему свершившемуся. Те, разумеется, ничего не видели, ничего не ведали и обвинили во всех смертных грехах Дениса. Тут же в дело влез Букреев и потребовал с Дениса два рапорта: первый относительно удара и второй о нашем гущенецком походе, но второе выходило, скорей всего, как объяснительная. Пришлось писать и мне объяснительную Букрееву о том, что произошло и что нам надо было в Гущенцах. Мы с Денисом решили держаться нашей старой версии. Хоменко, видя, как закручивается дело, предлагает нам залечь на глубокое дно. Мне-то опасности никакой особой не грозило, а вот Денис поступил довольно-таки мудро: закосил и лег в санчасть. Я по возможности время от времени наведываюсь к нему, приношу всякую дембельскую чепуху, он там в санчасти решил вплотную заняться своим дембелем, т. е. подготовить всю форму к выезду на родину.
Посмотрим, что уже еще придумает Букреев. Пока свое намерение обрубить мне отпуск он, как я погляжу, в тайне лелеет и не собирается с ним расставаться. Пока за Хоменко я как за каменной стеной.
Посмотрим…
22.11.90.
Дениса сегодня неожиданно выписали из санчасти.
- Да, это, наверное, Смаль, зараза. Потому что я звоню из санчасти дневальному и говорю: принеси мне книгу записей больных, а он говорит, что она у Смаля. И Талышмана выписали. Человек одну ночь только переночевал. Смаль, видать, позвонил старлею этому, какой он все-таки мерзкий тип, и пригрозил чем-то. Потому что вся эта скоротечная выписка не совсем привычна. А Мельничук (свиное рыло!) подходит к Колошу и тихо ему наставляет:
- Стерник, видишь, вышел. Значит, если у него нет никакого освобождения, завтра же в наряд.
Маразм какой-то. В других центрах на дембелей уже просто никто внимания не обращает. Через неделю-другую домой! Пусть спокойно готовятся к дембелю. Только у нас в команде наши командиры-начальники (кроме Хоменко, этот в этом плане момент просекает) бесятся с жиру: в наряды ставят, на работы какие-то немыслимые посылают, грозятся, слюной брызжут. Особо стараются приподлить Смаль с Мельничуком. Это словно толчок в спину: ты уходишь? А, вот на тебе! На! Еще получай! Иди, иди, не оглядывайся! Что ты сказал? Пять суток ареста!.. куда пошел?! Ты у меня еще отсидишь!! И т. д. Какая низость и какое скотство! Это не люди, это - чванливые животные, которые млеют от чужих неприятностей и потирают волосатые копыта, видя чьи-то слезы.
1.12.90.
Первый день зимы. Но за окнами еще стоит поздняя глубокая осень. Зеленая трава с сухой проседью слегка трепещется под порывами пронизывающего ветра. Тепло солнца чувствуется даже сквозь запотевшее окно.
Суббота. Начались выходные дни. Но в армии это словосочетание «выходные дни» носит довольно абстрактный и призрачный характер.
Сейчас наклеивал буквы на стекло. Надоело. Решил сдвинуть с мертвой точки дневник, а то он опять у меня встал на целую неделю. Никак себя приучить не могу, выдумываю сам для себя тысячи причин.
Вчера был разнохарактерный день. Мое удрученное настроение сменилось к вечеру на возбужденно-удовлетворенное. Почему это случилось.
Думаю, что предыстория будет не безынтересна. Пять дней назад утром Букреев вдруг ни с того ни с сего вызывает меня к себе. Ну, думаю, неужели он опять что-то затеял против меня и Дениса, неужели добился своего – раскрутил это дело с самоволкой. Захожу в кабинет. Там уже стоит новый комсомолец старлей Кравцов (мерзкий тип, псевдорубаха-парень). Но, оказалось, ничего страшного.
- Вот, видишь, какое дело – на стене я вижу лист ватмана с цифрой «25» и нарисованными листками, который держит в руках улыбающийся воин, - надо придумать текст. Детскому садику, который курирует винницкий штаб, 25 лет исполняется и вот надо что-то такое…
- Я тут уже что-то пытался изобразить… - высунулся комсомолец.
- И мы решили обратиться к человеку, знающему, профессионалу в этом деле, - я понимаю, когда начальник льстит вышестоящему начальству, но когда он начинает льстить мелкому подчиненному, которого он может (это если смотреть правде в глаза и не прятаться от сложившихся обстоятельств) и по стенке размазать, я начинаю недоумевать.
- Хорошо, я постараюсь, – заверил я его и вышел.
Комсюк прошмыгнул вперед меня. Я сразу иду в библиотеку, тем более, что Понч там рядом совсем, поделиться неожиданной новостью с Наташей:
- Здравствуй, Шурик!
- Здравствуй. Ты представляешь: вызывает меня Букреев и говорит: Приказываю Вам, Коврижных, писать стихи.., - Смеется. Замечаю, что вэлкаэсэмовец уже уперся в журналы за дальним столиком. По своему обыкновению начинаем о чем-то мило беседовать, шутить, смеяться, и вдруг слышу из-за дальнего столика:
- Я, конечно, извиняюсь, но, Шурик, у тебя мало времени.
«Какой я тебе Шурик» - подумал я. «Извиняюсь – это значит, сам себя извиняю, что за высокое мнение о себе» - подумала Наташа, а на следующий день мне сказала об этом.
В конце концов, я сажусь за социальный заказ. И, боже, что тут началось!.. Я не мог связать даже пару строк. Я знал – что нужно, но не знал, как это выразить, какими словами. Пришлось рубить самого себя, гасить и не пущать за рамки. Как это было жестоко. Какие начались тут ломки. Я бился об стену, самим же выстроенную. Наконец, родилось что-то коряво-безбожное. И тут я ужаснулся, насколько я еще не владею словом. Хватит – сказал я себе – пора уже работать над качеством, а не над количеством. Пора кончать набивать руку, надо ее уже разрабатывать.
Стихотворение Букрееву понравилось. И тут я про себя подумал: вот так становятся придворными поэтами.
Вскоре я узнаю от музыкантов, что они готовятся к концерту в детском садике, которому исполняется 25 лет. Приглашают меня присоединиться. Но я тут же отказываюсь. Не охота. Но за день до концерта звонит мне Букреев:
- Ты задействован в концерте?
- Нет.
- Нехорошо…
А вечером того же дня узнаю, что он распорядился и меня включить в список номеров программы и через ребят-музыкантов передал, что бы я был в клубе с утра на прогоне-репетиции. И весь вчерашний день до обеда я ходил понурый и угрюмый. Ехать, ну никак не хотелось. Лучше бы полежал, почитал что-нибудь. Опять в этом автобусе трястись… и чего ради.. что б спеть две-три никому, кроме тебя, ненужные песни. В 2 часа все-таки переодеваюсь в парадку и через ничегонеподелаешь сажусь вместе с музыкантами в автобус. Я располагаюсь рядом с Шурой Покровским. И постепенно моя утренняя угрюмость начинает рассеиваться. Разговор, который завязался между нами, все более и более меня увлекает. За час по пути нашего следования мы успели разоткровенничаться друг перед другом, даже в чем-то исповедаться, прошлись по духовному возрождению России, по Высоцкому и Пастернаку, и многим другим, которых под впечатлением от беседы и не упомнишь. Как приятно все-таки бывает от общения с хорошим одухотворенным человеком.
Приехали мы в Винницу в сопровождении этого комсомольца Кравцова и майора Попова, который по приезде ушлындохал домой.
Заходим в детский сад. Господи, как я давно не видел такое количество детей, этих маленьких чистых созданий… Словно в сказку попал. А какие воспитательницы – красавицы, аж дух спирает, сердце чувством обливается, как лицо робостью.
Первый концерт даем для детей. Самым интересным моментом было, когда Шура с Борей заиграли Ламбаду и дети пошли танцевать, по парам, все как положено, преступая с ноги на ногу. Те, у кого это получалось, делали это с самыми серьезными лицами. Почему-то, выступая перед детьми, чувствую себя более уверенно. Ни из-за того, что они прощают и не замечают прогрешности (все как раз наоборот!), а из-за того, что они как лакмусовая бумажка – если ты фальшивишь, то они тебя и слушать не станут.
Потом дали небольшой концерт (в 3 номера) перед воспитательницами, нянечками. Впервые за всю службу увидал я такое количество старых, пожилых и совсем еще молодых женщин. И у каждой свой характер, свое лицо. И какой театр разыгрался у меня на глазах. Театр улыбчивых масок, проникновенно-натянутых гримас душевности и сопереживания. Каждая женщина в душе большая драматическая актриса с претензией. И тайна ее очарования и эта претензия порой настолько сливаются, что трудно отделить одно от другого.
После концерта все принялись чаевничать. Ох, уже и наелся я всякой вкуснятины, испеченной женскими руками. Вот уж чего не отнимешь у женщин, так это умение обольстить и подкупить мужчин. Тут же пришел какой-то полковник медицинской службы, видимо, со своим замом подполковником. Было интересно наблюдать за их общением и реакцией на все происходящее. И тут я решаю все показать, что советский солдат способен не только на слащавые песенки о любви, но и на что-то большее. Даю Шуре установку: играй тягучий негритянский блюз, а я подпою. Шура все быстро понимает и мы начинаем. Вадик потом рассказывал: «Когда ты затянул, все сразу перестали есть, как по приказу головы задрали, полковника того аж передернуло.» Дальше я помню, как на середине моего тягучего армстроноткого блюза-затяга полковник со своим замом встали и демонстративно удалились. А нам того и надо! Аплодисменты были бурными и продолжительными. Напоследок потоптались один медленный танец под «Не сыпь мне соль на рану». И довольные уселись в автобус с двумя коробками яблок и конфет, и с двумя тортами, веселые и возбужденные. Второе отделение концерта состоялось по дороге домой: перепели все русские и украинские народные песни, какие помнили и какие только на ум шли. Это был настоящий оттяг! А все-таки хорошо, что я съездил. Еще раз проверил свои силы в умении вести концерт и держаться перед публикой, такой взыскательной и требовательной, как женщины и дети. Вот такой вот разношерстный день был вчера.
2.12.90.
Как это все-таки страшно стоять у ворот неизвестности и неопределенности. Объясню в чем дело. Вчера вечером Шурик Покровский сказал мне:
- Видишь ли, Шурик, вопрос уже о нашем возвращении в Винницу с оркестром решен однозначно. Теперь это только дело времени, а точнее, двух, приблизительно, недель. И наш старший прапорщик Любченко обмолвился, что ему нужен человек с актерскими способностями, ну, короче, твоего плана. Он там что-то задумал такое огромное и громкое.
- Это на какое-то определенное время?
- Нет, это уже тебе до конца службы. В принципе, нужно только твое согласие. Если ты не согласен, т. е. не хочешь ехать, то я про тебя даже не намекну, а если согласен, то нет ничего проще, как переселить тебя отсюда к нам в Винницу.
И вот со вчерашнего вечера я хожу в полной неопределенности и не знаю, на что решиться.
- Я бы на твоем месте согласился, - посоветовал Денис, - во-первых, у тебя там будет настоящее дело, к которому ты будешь приклеен. Во-вторых, у тебя будет выход в город, там ты можешь и зайти в театр, и найти, как ты хочешь, кого-нибудь, кто сумел бы тебя подготовить к экзаменам в Щукинское. По сути говоря, ты кроме отпуска ничего не теряешь..
- Ну, ни фига себе – «кроме отпуска»!..
- Да, Господи, ты не знаешь Любчика, он там с этими генералами такую мафию крутит, что он тебе отпуска не сделает, тем более, что тебе он давно объявлен. А представь, когда ты приедешь из отпуска – что тебя ждет: эти очкастые усатые рожи, все эти хоменки, эта работа до поздней ночи. И так, если честно разобраться, то кто у тебя здесь останется, к кому бы ты мог пойти, поговорить. Я уволюсь, Шура уедет.. ты же тут со скуки подохнешь.
- Вообще-то, да…
Все это меня убедило в одном – ехать, бежать из этой дыры!..
Но что меня ждет: такая же дыра, только в форме неизвестности.
Но если верить шуриным словам, уволиться числа 15-го мая было бы совсем не плохо.
Решено – еду!
Хотя…
А, будь, что будет! Один раз живем! Пропадать, так с оркестром!!.
6.12.90.
Хоменко чувствует, что скоро отпуск мой придет, сроки уже поджимают, даже Смаль забеспокоился: чего, мол, парня не отпускаешь, и наваливает мне работы, и наваливает. Не знаешь, за что и хвататься-то.
Покрыл планшет один старой эмалью. Сидеть невозможно в «Душевой», настоящая душилка. Голова болит нестерпимо.
***
Читаю Александра Меня в «Смене». «Сын человеческий». Наконец-то начинаю раскладывать для себя все по полочкам. Денис взял у Шуры Покровского «Новый завет». Надо тоже будет прочитать. Сколько можно жить и не знать этого. Дальше нельзя, тем более такая возможность. И почему я этого раньше не знал? Почему?! Напичкала в меня система «молодых гвардий» Фадеевских, песен «светлому будущему», сколько во мне шелухи после этого. Но полдела сделано: я знаю, что она во мне есть. Теперь надо довести дело до конца: выбросить сор из души. Вот «Новый Завет» прочитаю, и, может быть, целую лопату этих плешивых ошметков выброшу. Даст Бог, оправлюсь…
***
Недавно в теплоотделение назначили нового начальника: некто капитан Чернобаев (красивая фамилия). Эдакий моложавый схоластик с претензией на интеллигентность. Но, все-таки, обидно, что, как я понял из его разговоров, он считает меня любимчиком замполита и, мало того, простым рядовым стукачом у этого же замполита. Но я пытаюсь его всячески убедить в обратном (не разговорами, разумеется). Вчера он был первый раз ответственным и на общее удивление разрешил посмотреть «ВИД», посвященный Цою. Хотя его фраза: «Я не очень уважаю Цоя» поранила слух.
***
Какой же надо быть сволочью, что б выезжать на несчастьях других и, мало того, получать еще от этого удовольствие, оттого, что кто-то ходит-мучается, просто места себе не находит. Дома уже давным-давно ждут, уже ждать устали, сколько можно ждать! А эти мелкие люди, дорвавшиеся до власти, потирая руки, смеются им в лицо. Паскудно. За людей обидно.
7.12.90.
Заболел вчера.
До сих пор голову тупая боль не отпускает. Насморк, только сливать успеваю.
Весь день что-то делаю, делаю… А толку? Кому все это нужно? Все эти «экраны», схемы, вся эта безоглядная агитация. На что силы трачу, Господи? Когда все это кончится?!.
***
Сегодня был в гостях Шура Покровский. Надавал ему литературы. Он посидел, почитал. И дал еще ему на оценку свои стихи.
Я понял, что ему понравилось, когда он, прочитав отпечатанную подборку, осторожно приподнял голову и вкрадчиво-таинственным голосом прошептал:
- А еще есть, Шурик?
«Конечно, есть!» - вскричала душа, но лицо только тихо улыбнулось. Шура загорелся желанием прочитать все, что есть у меня моего.
***
Шура риторически заметил:
- Если бы нас здесь оставили или тебя с нами перевели, то мы бы с тобой почудили…
- Конечно, Шура, конечно! Господи, дайте мне свободу, мне кажется, что я свернул бы горы!
9.12.90.
Долго думал, что же такого особенного произошло за эти дни. А потом вспомнил: снег ведь выпал! Первый. Да какой густой! Сегодня настом покрылся. Не сошел с вчера. Утром слепил снежную бабу с верхними женскими атрибутами. Чего человеку-солдату не хватает? Даже майор Сазонов увлекся, вместе со мной стал лепить.
16.12.90.
Продолжаю дневник с тяжелым чувством. Для меня эта неделя оказалась роковой. Денис уволился. С переводом в другую часть все провалилось. И последнее – Смаль добился своего – зарубил мне отпуск. Не поеду я никуда. Все. Захлопнулась дверца клетки. Вот вчера уже наряд отходил. Что-то еще будет. Стараюсь всеми силами вселить в себя ту мысль, что несчастья возвышают человека. Немного помогает. Спасибо Наташе, поддержала меня очень, не дала закиснуть.
Самое главное сейчас – не делать глупостей. Заглушить в себе крутую злобу. Надо быть выше, смотреть свысока, с-поднебесья.
***
Смаль в разговоре со мной после рокового залета даже не скрывал, и даже гордился тем, что у него в роте есть свой осведомитель, то бишь, стукач. Это уже низость. Есть в нем что-то от глупого беса и что-то от хитрого чертенка.
***
Собрался описать мое прощание с Денисом за оградой части, но не буду. Слишком тяжело переживать все это снова. Достаточно будет, я думаю, стихотворения по этому поводу.
Как-то пусто без него на душе. Не о ком заботиться. Не с кем поделиться о накипевшем.
- Верь, Шурик, - утешает Наташа, - что сейчас в твоей жизни идет черная полоса и скоро будет белая.
- Красная, – съязвил я.
- Ну-ка, перестань! – Стучит Наташа по столу рукой с шутливой серьезностью. – Это еще что такое?! Попробуй еще что-нибудь сделать с собой. Ничего, Шурик, все будет не плохо. Ты подумай, сколько тебе осталось. Какие-то полгода, даже меньше. Не печалься, Шурик. Улыбнись. Ну? Ну, вот и хорошо. Что б я всегда тебя таким видела.
***
- Порядок все равно будет водворен, потому что простой советский народ устал от всего этого (а что, есть какой-то «непростой»? – авт.)
капитан Чернобаев.
- Чем больше болтаешь – тем больше получишь.
майор Смаль.
***
Вчера Серега Соколов описал мне сцену, как он вчера столкнулся с совершенно пьяным Степановым: «по проходу идет – за стенки цепляется».
Тоже, считай, свой дембель празднует. Скоро переводится на генеральскую должность куда-то в штаб, али ишо куда.
Как их после этого не назвать лицемерами.
***
В роте разгорается нездоровая обстановка, взрывоопасная. Столкнулись два властолюбивых и заносчивых монстра: Хоменко и Смаль. Схватились оба с разных концов за власть и дергают на себя, да с такой страшной силой. Одному не хочется упускать старого, а второму хочется полновластия, полного своего утверждения в роте. Но оттого, что они гавкают друг на друга, и матами друг друга обкладывают публично, страдают не они, а подчиненные. Пример: Объявляет Хоменко Абдуле 3-е суток ареста, Смаль – отменяет. И Абдула вырастает сразу же во врага Хоменко.
И я тоже жертва этой борьбы, этого противоборства. Смалю просто нужен был еще один повод утверждения себя в роли более полновластного, чем замполит, хозяина. Господи, от чего все так плохо, и сухо, и скудно? Мы ведь даже разучились спокойно выяснять свои отношения, решать наболевшие конфликты. Обязательно нужно махать руками, что бы ударить стоящих рядом людей, а быть может, и друзей.
***
Мне рассказывал Артем, а Артему похвастался Иван Гринчук, прапорщик:
- Ты думаешь, почему меня здесь не особо трогают, сквозь пальцы смотрят на то, что я тут и руки, и язык распускаю (это он Дениса ударил тогда)? Что, думаешь, зря меня этим охотоведом поставили? Степа (полковник Степанов – авт.) тоже любит уточек пострелять, за зайчатами побегать. Тут недалеко есть один питомничек за которым я присматриваю… Домичек там… - (Шестой год перестройки, товарищи!..)
***
Со слов Сергии Соколова:
Степанов подходит к комнате дежурного по части. Дежурный на вытяжку.
С. – А где этот х..?
Д. – Какой х..?
С. – Ну, этот с команды.
Д. – А кто там?
С. – Ну, этот который с Читы.
Д. – А, майор Смаль?
С. – Ну, да.
Кацман на Смаля:
- Иди отсюда, иди. Что ты пришел? Чего тебе надо? Иди, отсюда. Надоел.
Титов на Смаля (со слов Артема):
- Что Вы себе позволяете, товарищ майор, у себя в роте. Мне дембеля уже давно жалуются на Вас. Прекратите там с Хоменко закручивать гайки. Резьба может сорваться и тогда дело будет плохо. Имейте же совесть, в конце-то концов!
Я пытаюсь доказать, что и в штабе на него все ополчились.
Дерьмо – оно для всех дерьмо и жабы ноздри затыкают.
***
Денис как-то давно рассказывал про майора Петрова, что стоит у нас в части на должности пропагандиста и агитатора.
Была в каптерке у музыкантов хорошая огромная такая полка, вернее, стеллаж, где все инструменты лежали, колонки, аппаратура. И была у майора Попова голубятня (голубями чувак увлекался, птичек любил разводить), которая по истечении срока прохудилась, поистрепалась ветрами. И нужно было чем-то дыры закрыть, да и вообще не мешало бы заменить стены, а то голуби бедненькие мерзнут. Но где же взять досок? Как где? Конечно, в клубе. И порешил майор Петров разобрать этот стеллаж на досточки. А досточки были отменные: прямые, сухие, дубовые, лучшего и желать не надо. То-то голубям зима теплая будет! Разобрали ребята-музыканты этот стеллаж по досточкам и сложили аккуратной кучкой в коридоре. До поры до времени пущай полежат, пока случай удобный подвернется, что бы из части их вывезти можно было. Прошло некоторое время. Попов доски те все не забирает. А тут как назло комиссии из штаба, а пол в зале прохудился. Что делать? И капитан Савельев на правах начальника клуба приказывает использовать доски голубиные. Ну, что поделаешь – приказ есть приказ. Починили пол. Прошло еще некоторое время и подвернулся наконец удобный случай для майора Попова, что бы вывезти доски эти. Приходит он в клуб. И что же он видит? Досочек-то осталось с гулькин нос. Как же так?! С тех самых пор невзлюбил майор Попов ребят-музыкантов. Ой, как невзлюбил. Все как не придет в клуб – до каждой мелочи придерется. Вот как обошлись с майором Поповым. Одно жалко – голубей. Чуть ведь не замерзли, бедные.
***
Несколько дней уже по части ходит комиссия службы войск. Как всегда начальнички наши на стреме. Старшина все по казарме привел в надлежащий вид. Не помню уже, когда таким шикарным обедом-то кормили. Армия на комиссиях только и держится, по-моему, впрочем, как и комиссии на армии.
17.12.90.
Сегодня началась так называемая «стодневка» у нашего призыва. 100 дней до приказа. Прямо не верится, что дождался.
Пайку за ужином отдал Шурке Никулину, парню из Архангельска. Часто с ним вспоминаем Архангельск. Оказывается, он живет через две остановки от Светланки. Чудеса, да и только!
***
Сегодня отправили на заслуженный отдых майора Попова. Устроили в его честь целый парад с прохождением торжественным маршем. Что ты! Надо было видеть его слезящееся, умиленное, просветленное, облегченное личико с невинным взором. Комик-лицедей. Сколько он крови попил из добрых людей, и из Дениса в том числе!?! Одному Богу известно.
***
Наплевал сегодня на всю работу и под страхом того, что могут засечь, сел и одолел до обеда «Евангелие от Матфея». Не мне говорить об этом памятнике души и чистого сердца. Есть люди, которые до меня это сделали гораздо лучше. Я просто передам свое душевное состояние после прочтения. (Сел и думаю. Слова подбираю. Нет таких слов! Нет!) Не настолько я еще владею словом. И в который раз убеждаюсь в мысли, что настоящий художник тот, кто сумел и умеет с помощью слова, образа, мазка, ноты более точно отобразить свое душевное состояние. «Уста говорят от избытка сердца» - одна из многих великих Истин Святого Писания. Каков избыток – таково и содержание сердца. Нет избытка – не полно (а, может, и пусто) твое сердце. Больше сердца – не выльется.
18.12.90.
Сегодня на политзанятиях прочитал святое благовествование от Марка. Как мы с Шурой сегодня вечером в короткой беседе «богохульствовали»: Евангелие от Марка – это развернутый конспект, тезисы Евангелия от Матфея.
***
Это, наверное, беда не только моя, но и многих: мне не хочется возвращаться к своим мыслям уже однажды высказанным или записанным. Не знаю – отчего так? Но то, что это беда, я знаю точно.
***
Чувствую, как тяжелый вязкий покой навалился на меня. Это после того, как мне отпуск срезали. До этого все неслось, бежало, летело и все второпях, все быстрей. А как узнал… словно кто-то стоп-кран дернул. Заскрипели тормоза и поезд мой замедлил темп. Вязкая вялость даже в движениях, в мыслях, в чувствах, в словах. Торопиться уже некуда.
Плыву я на своей досточке после огромного и вселенского шквала. И кажется, что моего белого, устремленного ввысь мачтами, парусника и не было вовсе. Гребу руками, медленно и плавно покачиваясь на волнах. Плыву и никуда не спешу. Горькая благость. Редко, когда посещает меня такое чувство.
Только бы матушка пережила это спокойно. Как я виноват перед ней! Боже мой, дай мне силы и мужества. Что же уже ответит. Скорей бы уж весточку подала.
А, может, и к лучшему, что не съездил? Хочется верить Наташе, что к лучшему…
25.12.90.
У Хоменко перед Новым годом спешка началась. Под самый конец вспомнил, что надо все переписывать, все переделывать. Словно я машина какая, которую можно переключать на ускорение. Да, что говорить об этом. Молчу и делаю.
***
Сегодня уехал еще один дембель – Серега Врабий. Если Атмажа и Иванов сюда с губы не вернутся, а сразу оттуда домой поедут, то он последний.
А тем двоим поделом. Ворам и двоедушникам. Хоть и жестоко это. Им оставалось-то дней 5 продержаться. Взяли, да напились. А Смалю с Хоменко только этого и надо, только и ждали, за что бы зацепиться. Тоже по-подлому поступили.
***
«Добрее надо быть, человечнее…»
м-р Хоменко.
(Кому бы это говорить!..)
***
Что во мне рождается? Не дает покоя - что? Чувствую, в душе и сердце какую-то истому, неутолимую будущность, волнение за себя. Что-то случится? Что-то будет? Ожидание Слова. Жду и томлюсь. Скорей бы уж все разрешилось. Но что – все? И почему скорей? Я не хочу неизвестности. Она меня пугает. Я хочу Ясности.
***
Хоменко со Смалем решили допечь нового начальника теплоотделения капитана Чернобаева.
В разговорах со мной он предстает довольно-таки умным (пусть не всезнающим), интеллигентным человеком. И мне его жалко. Хотя он на все эти допекания смотрит с иронией и все прекрасно понимает. И уверяет меня, что бывают (по крайней мере, он видел) начальники и похуже этих.
***
Артем Серегин опять в неприятную ситуацию попал. Наверху дело было. Вызвал его капитан Бурляев КДС лампочку какую-то поменять. Артем заходит.
- Вызвали электрика?
- Ты где служишь, сынок, в армии, или где? Представляться надо, во-первых… - понеслась заезженная пластинка.
Довел он Артема до степени кипения. Тут и Камкин подскочил и еще масла в огонь подлил. Ну, тут Артем и не выдержал – послал Камкина подальше. А тот сразу рапорт командиру. Мол, так и так, оскорбили при исполнении служебного долга. И завелась машина переламывания. И Хоменко решил (редко, когда он принимает такие мудрые решения) перевести Артема от греха подальше в другой центр, то бишь, если быть точным, в телеграф. А то все офицеры и прапорщики сговорились провоцировать Артема по мелочам, да за все драть на всю катушку. А в ТЛГ Артему и спокойней будет, да и Хоменко меньше хлопот и неприятностей на голову.
Еще один человек ушел, с которым я мог бы поговорить по душам.
Эх, судьба, судьба!.. Чем же я не приглянулся-то тебе? Зачем лишаешь меня радости жизненной?
***
Боюсь, что Хоменко прав, сказав мне сегодня в разговоре о жизни моей будущей:
- Ты крайне несерьезный человек. Ты в своих последних поступках похож на маленького ребенка, который сломал игрушку, спрятал под диван и думает, что никто не заметит. Ты нисколько не подготовлен для будущей взрослой жизни. Слишком наивен ты, Шурик. Что, я не прав? Прав, конечно же. Так что ты подумай. Стоит ли опять поступать тебе в этот театральный институт. Не то сейчас время, что бы на голом таланте туда попасть, поступить в него. Это надо быть или (обалденно) гениальным, или (обалденно) богатым. Деньги сейчас везде. И без них никуда не пролезешь. Без денег ты сейчас ноль.
И самое страшное то, что он прав. Прав, как ни крути! И страшно идти вперед после таких слов.
26.12.90.
Чувствую, читая Библию и ощущая себя в мире, как все больше и шире и глубже пропасть между мной внутренним и мной внешним.
Все чаще противоречу сам себе.
29.12.90.
Вчера разговор с Горбарчуком меня просто взбесил. Я вдруг понял для себя, какие это страшные люди: сильные и недалекие умом.
По телевизору идет «Авторское телевидение», презентация новых программ в 1991 году. Солидный седовласый мужчина представляет программу «Helloy». Время от времени на экранах вспыхивают лики очаровательных молодых женщин. Литов с Горбарчуком обмениваются мнениями:
- О, глянь, какая телка (клеевая).
- О, я бы с этой поперся бы, ох бы я с ней потащился бы!
- О, Литов, ты кончил?
- Че такое?
- Верти (лицом) больше.
Наконец, солидный мужчина начинает что-то играть на рояле. Девушка – ему подыгрывать на «Роланде».
- Классаня штучка, Вовик?
- Не (плохая). А звучара какая!
И тут мужчина вскидывает вверх руки и начинает петь восточный мотив.
Горбарчук (гневно):
- Че он, дурак что ли? Че он завыл, как кошак недорезанный? Че-то я не врубаюсь в эту музыку.
- Не врубаешься, так зачем обзывать хорошего человека, - вступаюсь за седовласого я.
- Это тебе, Коврижных, только такая музыка понятна, а я не догоняю. Он же, пидор, смеется над нами. (На фиг) он эту (ерунду) порет? Что хочет показать, что он умный, а все остальные глупые?
- Слушай, если ты не понимаешь, то сиди и молчи.
Затем идет серия мягких и язвительных мнений друг о друге с весьма нелицеприятными эпитетами как с его стороны, так и с моей.
На экране появляется Козлов с саксофоном. Звучит Дюк Элингтон.
Горбарчук опять изводится:
- Я понимаю, когда кофеек там, с телкой вечером такую музыку включить, то потащиться можно. Но зачем же эту (херню) сейчас-то показывать, когда этой (ерунды) и так вокруг (до чертовой) матери. А (хорошую) музыку будут показывать, когда нас по кроватям загонят (он, видимо, имел ввиду «Лучшую европейскую двадцатку»)
Сдержанно молчу.
- Че, Коврижных, тебе нравится эта музыка? А я, вот, не догоняю ее! Хоть убей, не догоняю.
- Тебе так нравится быть тупорылым?
- Я понимаю тебя, Коврижных. Но если я тебе разок вмажу, то твое рыло будет не тупее моего. У тебя свои методы, а у меня свои. И тут уже ничего не поделаешь.
И мне сделалось страшно оттого, что я бессилен с ним справиться. Физически бессилен.
Много раз мы с Денисом спорили о том, должно ли иметь добро кулаки, или нет. Он твердо настаивал на первом. Я же стоял на последнем и уверял его, что мы не должны опускаться до их уровня, не должны отвечать злом на зло, т. е. утверждал толстовское и библейское «непротивление злу».
Но после разговора с Горбарчуком, понял, что Добро без кулаков, равно как роза без шипов. Если Добро само себя не защитит, то его никто не защитит. Одним Духом Светлым не спасешься.
Почему же Господь так несправедлив, наделив силой недалеких умом, и обделив силой, алчущих ее. Хотя, по совести говоря, я несправедлив в обвинении таком. Ведь телом Господь меня не обделил, и здоровьем не обидел. А то, что я не развил силу свою, а здоровье в запустении оставил, так это ж не его вина, а моя, и только моя.
30.12.90.
Ах, какой оттяг у меня вчера был! Какое блаженство я испытал! Господи! Как это приятно выскочить из парилочки с пощипывающим и разбодряющим тело паром и бултыхнуться в бассейн с прохладной водицей. Ух, хор-рошо! А потом опять в парилочку, что б получить дозу горячего пара в нос и березового веничка по заднице. Просто, благость неописуемая! А потом затянуть на всю парилку и во всю гортань «По Дону гуляет..» и почувствовать себя чистым и просветленным. Как это здорово!
31.12.90.
До Нового года осталось менее двух часов. И все.. И закончится самый сумасбродный быть может за всю мою жизнь год. Оглядываясь назад, только сейчас понимаю, что этот год пролетел намного быстрее, чем гражданские года, где было все намного насыщеннее и жизнью, и событиями.
Ну, что? Надо бы что-то и пожелать себе в наступающем Новом 1991-ом дембельском году. Терпения и силы как внутренней, так и внешней, и все, пожалуй. Желаю – чего недостает, а остального пока хватает.
Вот и все, что подумалось в эти последние часы уходящего года.
1.01.1991.
День почти прожит. Команда «Отбой» уже прозвучала. Но меня она не коснулась, т. к. я в наряде и принужден еще отстоять 2 часа на тумбочке, а потом, уже глубокой ночью лечь спать. Но я, разумеется, стоять не собираюсь, а что-нибудь попишу. Сейчас начну, потом небольшой перерыв с чаем, и потом в 12 ночи опять продолжу.
***
Есть такая примета: как ты проживешь первый день в году, таким у тебя будет и весь год. Сейчас попытаюсь проанализировать его, дав своему воображению некоторую вольность.
Сохань разрешил после завтрака всем проспаться. Но спали мы недолго, хотя он пообещал до обеда. Всех подняли на видик. На видике я большею частью тоже прокимарил. Фильм какой-то мутный попался. Вышел после фильма, и сразу пошел в столовую. Прождал там, пока положат довольно приличное время. Поел, нехотя так. Что запомнилось, так это компот, редко когда у нас такие сладкие компоты бывают. А первое блюдо отличалось от второго только тем, что там не было пшенки, а была крупа гречневая, и был жидкий бульон. В каше его, разумеется, не было. В обоих блюдах присутствовали: яйца, горох, картошка, укроп. А, впрочем, это ничего не значащие мелочи. Хотя и в них есть определенный скрытый образ.
Перед заступлением в наряд спать не стал, а посмотрел Андрея Миронова – «Человек с бульвара Капуцинов».
Потом написал стихотворение, запершись у себя.
Развод прошел как-то спокойно, без лишних дерганий и неуместных казусов по части внешнего вида и знания Устава.
Потом посмотрел мультфильмы студии Уолта Диснея, между тем, как мне следовало бы стоять на тумбочке. Но в тот час она была пуста. Во время второго часа я поставил рядом с тумбочкой табурет, сел на него и прочитал два рассказа Л. Петрушевской, и начал немного Жванецкого.
Потом пошел поужинать в столовую. Но есть почему-то не стал, а встретил там Шуру Покровского и пригласил его к себе. «Раздавили» с Шурой грейпфрутину. Мило побеседовали. Но вскоре он заторопился. И ушел. А я заглянул в Ленкомнату, там во всю слушали «ДДТ». Я немедленно присоединился к охмуренной компании, в сладкой полудремоте в красном сумраке, развалившейся на столах. Потом они ушли на построение, а я остался один.
Послушал «Не стреляй!». Вспомнил Дениса, как мы с ним репетировали эту вещь, как потом исполняли. Послушал «Я получил эту роль». Тут я немного поактерствовал под фонограмму перед воображаемой кинокамерой. И тут мне страшно захотелось послушать «Алису» и обязательно что-нибудь космическое. И «Стерх» подошел здесь как нельзя лучше.
А потом пришел к себе. Сел за стол. Достал из кармана ручку. Открыл свой талмуд и вывел «1.01.1991.»
Если этот год пройдет так же, как этот день, то это было бы не плохо: ровно, спокойно, без лишних дерганий и надрыва. Не я один так думаю и предполагаю, что 1991 год – это год спокойствия и равноденствия. Потому что первая половина числа, обозначающего год, и вторая не то, что составляют в сумме одинаковые числа, но и зеркально идентичны.
Дай Бог, покоя мне в этом году и чистой, холодной рассудительности.
***
О том, как встретил Новый год, расписывать особо не хочется. Как можно в армии хорошо и радостно встретить Новый год? Да никак!..
Да, к тому же, настроение мое в последние часы ушедшего года было весьма и весьма не предновогоднее и праздничное. До этого с трех ночи до семи вечера был на КПП с Настей. Накормила меня всякими домашними салатами. Побеседовали с ней довольно мило, хотя и с некоторыми натягами, но это было только в первый час, а потом разошлись и даже пофилософствовать умудрились. Но почему-то после этого разговора мне сделалось невыносимо грустно. Хотя Настю в этом винить было бы просто несправедливо, она делала все, что бы развеять мою грусть, которая на меня напала еще до встречи.
И только после того, как по телевизору объявили о том, что 1991 год уже начался, когда прошли традиционные фотографирования и я спел энное количество песен, только тогда я почувствовал какое-то облегчение, словно пелена с души слетала и на лице паутина порвалась.
***
За два часа до Нового года капитан Чернобаев (он был ответственным и еще Смаль с нами), прослыша о моих рукописных трудах, проявил к ним большой интерес и попросил что-то почитать из моего. Я дал ему первую часть моих воспоминаний о Мышанском учебном центре.
Читал с большим увлечением. По ходу делал кой-какие интересные комментарии. Например:
- вот тут я тебе могу добавить. Раньше, как заходили в часть, этот плакат имел несколько другое название: «Воин! Гордись службой в отличном учебном центре!» потом «отличном» замазали и написали - «образцовом». Потом и это замазали и оставили просто: «… службой в учебном центре».
И в конце он весьма остроумно и деликатно заметил:
- Интересно читать эти записи, которые написаны с точки зрения рядового солдата, ведь я там был в роли командира. Очень интересно!..
5.01.91.
Суббота. После бани благостно. Сегодня до обеда читал Камю. Великий мастер слова и глубокой мысли. Потрясает. Начинаю открывать для себя экзистенциализм. Открываю его сначала применительно к себе. Анализирую свои поступки в экстремальных условиях армии. Некоторые выводы явно и весьма удручают, повергают в довольно мрачные мысли и раздумья.
7.01.91.
Ах, как катится время. Сегодня выдался на редкость приподнятый день. Хочется сочинить что-нибудь удивляющее и радующее.
9.01.91.
Утро. Зарядку сегодня Смаль отменил. Со вчерашнего вечера рота занимается наведением порядка в роте. Какой-то черт лысый опять сегодня из штаба приезжает. Все начищается и отмывается к приезду великого гостя.
Как уже надоели эти проверяющие!..
***
Вчера были политзанятия. Чернобаев объявил тему: О текущем положении в стране. И начались разговоры и догадки о том, что нас ждет впереди, что мы встретим, вернувшись домой, что будем делать и чем заниматься.
- Я говорю вам, что я в вашем возрасте был точно таким же и у меня голова была полна замыслов и надежд. Но постепенно с возрастом, мне уже дай Бог, 30 лет исполнилось, надежды все больше мельчали и становились узкими. И я вырос в так называемого среднего человека, со средним заработком и средним запросом. Я хочу, что б у меня был свой дом, куда бы я приходил уставший после работы; что бы мне навстречу бежал сынишка и рассказывал, что у них случилось в садике; что бы заботливая жена кормила меня ужином и была со мной неотлучно. Но вынужден метаться из города в город, ночевать в холодной гостинице, перебиваться в офицерской столовой.
… Я не против был бы, если бы вернулись так называемые годы застоя. Не потому, что я имею что-то против теперешнего положения. Просто тогда, когда я был в 9-ом – 10-ом классе, то тогда с другом я мог после школы пойти в любое кафе, или подойти к любому ларьку и выпить шампанского и полакомиться мороженным. И причем, мы с ним даже еще и выбирали. Например, нам хотелось полусладкого. Мы спрашивали: У вас есть полусладкое? Нам отвечали: Нет. Тогда извините, мы пойдем в другой ларек. И у нас никто не спрашивал – сколько нам лет, никто нам не запрещал…
10.01.91.
Сегодня тоже ожидали какого-то генерал-полковника. Но так никто и не приехал. Возле столовой во время обеда сам Шакалов с Растопкой стояли и порядок наводили. Вот до чего дожили. Вчера Кацман был, а позавчера Букреев. Господи, как же они за свою задницу дрожат!
- Никаких шатающихся солдат по части быть не должно. Каждый должен быть при командире отделения и знать поставленную перед ним задачу. Потому что они могут остановить любого и спросить его обязанности как солдата. А у нас в этом вопросе мрак сплошной. Так что лучше не позориться и роту не позорить, - Смаль тоже икру мечет, тоже трусит.
***
Читаю Камю и не могу начитаться! Как он беспощаден и велик!
***
Был сегодня у Наташи. Она получила от Дани два письма. Жалко ее ужасно. Вид у нее больно измученный. Представляю, каково было моей матушке и как она выглядела. Наташа передала, что Настя под впечатлением от моих стихов заявила:
- Все. Ничего у меня не получится. Пойду в дворники. Вон все великие люди были дворниками. А я что хуже? Нет во мне ничего. Не получится из меня никакой журналистки.
Ужас какой-то! Неужели мои стихи навевают такие мысли?!
Надо будет Дане обязательно написать. Какие бы он развеселые письма матери не писал, уж я-то знаю истинное положение дел. Чем письмо веселее – тем хуже ему приходится. Это практикой и собственной жизнью проверено.
***
Марьян Попеску недавно из отпуска приехал и рассказал:
- …Я говорю, на тебя в форме смотрят как на отбросы общества, за дурака считают, что ты еще до сих пор в армии. С подругой из-за этого разругался и разошелся. Да, ну его! Вспоминать не хочется. Съездил, только душу растравил. Только что с родными повидался, единственное, что хорошо. А так… - и рукой махнул. А взгляд такой осоловелый, до сих пор еще не отошел от всего увиденного, услышанного и пережитого.
А что же меня-то ожидает?
Интересно…
17.01.91.
Неделю ничего не записывал, хотя времени было предостаточно. Лень? Возможно, хотя вряд ли. Просто, настолько притерся и притупел глазом и слухом, вкусом, осязанием к этому армейскому маразму, жизни вывернутой наизнанку, что, кажется, как будто я здесь родился, жил и живу, не уезжая отсюда уже 20 лет.
Читаешь газеты, смотришь телевизор и густая тоска подступает к горлу и теряется само ощущение мысли в голове, ручки в руке… будущего в настоящем. Прошлое возвращается отяжеленными сгустками застывшего воска, которые обволакивают душу и сердце, проникая в каждую прореху и расщелину и оттого становится еще труднее дышать будущим. Теперешние мои духовные отдушины-беседы с Шурой, разговор с Наташей, сборы посылок матушке (сегодня еще три сколотил и собрал) и книги, книги, книги, стихи, стихи, стихи.
Читаю сейчас Набокова и не могу охватить до сих пор. Ведь насколько велик: каждым словосочетанием, каждой строкой и рассказом. Но мне неизвестен, нераскрыт, не понят мной до этого. Какая вселенная была рядом, а я жил и не знал о ней. И сколько еще не знаю!..
***
В голове витают целые миры и вселенные – изведанные и еще не изведанные. И поэтому все окружающее: от чванливых высокомерных рож до звериных инстинктов, кажется таким мелочным и не имеющим даже право на внимание.
Все происходящее, как во мне, так и в стране я могу определить одним словом: смятение, сюда и оторопелость, и неистовство, и сумятица, и безумство, и потеря самого дорогого, и размывание, и размазывание…
…На днях надо будет предпринять еще одну попытку заняться укреплением здоровья, посредством тяжестей, утреннего бега и обливания холодной (горячей все равно нет, так что выбирать не приходится) водой. И продержаться так бы до весны…
А там, даст Бог, воскресну.
23.01.91.
Начало дня. Пока командир части дрючит нашего командира роты, я решил, воспользовавшись паузой, черкануть пару строк.
Хоменко со вчерашнего дня на туре. Уже вчера вечером успел усладить свою, изголодавшуюся по вычурным издевкам, душу. Прямо в казарме, как стояли в строю, он строй немного развел, и начал проводить спорт-массовые занятия. Тут он на волю выпустил весь свой запас остроумок. Чуть не так отжался от пола, или присел в раскорячку, и дал ему такую пищу для измышлений о тебе, что не приведи Господь. Монстры-однодумы обычно окружают себя всякими извращениями. Вот так и Хоменко окружил себя однобокими шутками, в ответ на которые не знаешь, то ли смеяться тебе, то ли плакать.
А сегодня утром прочитал подборку материала, касаемо Прибалтики из новой газеты «Гласность», органа ЦК КПСС. И посредством этого материала убеждал (и что самое страшное – многих убедил!), что события в Литве и других республиках всегда развивались и развиваются таким образом, что военные, которые там находятся, всегда были и остаются в стане «униженных и оскорбленных». По-моему, вопрос о деполитизации армии должен быть решен однозначно, бесповоротно и чем скорее – тем лучше: оградить армию от давления и власти коммунистов: их однобокой морали и идеологии!..
27.01.91.
вот и еще одна неделя окончилась…
Недели полетели как дни, со своими зорями-понедельниками и закатами – воскресеньями. Хорошо бы так еще три месяца пролетело…
Пора уже подбивать бабки со своими воспоминаниями о Мышанке. Работа хоть и движется, но все как-то через силу, с огромным натягом. Бывают моменты, когда натыкаюсь на слово как на живительную струю своей шариковой лозой, и строчка бьется, и плещется слогом через край. Но такие минуты редки. Слишком долгие часы приходится проводить за тетрадкой в поисках такой струи, такого животворящего ключа, способного не только удовлетворить результатом, но и вознести над собой прежним.
31.01.91.
Числа записал поздно вечером, а продолжаю утром. Первый день февраля. Вчера посидел у Наташи в библиотеке вместо фильма. Прочитал рассказ Довлатова. Посмеялся вдосталь. Какой мастер сюжета! И пишет до безумия просто, мягко и нежно, даже о самом суровом и неразговорчивом. Обидно, что такие люди уходят как раз в тот момент, когда их замечают, когда начинают тянуться к ним. Уходят и оставляют вместо себя пустоту или пространство. И дует сквозняк. И глаза читателей, бегая по довлатовским строкам, пытаются закрыть, задумать эту внезапно образовавшуюся дыру. Так мне кажется. Но чем больше глаза впитывают в себя, тем больше и шире становится пустота, которую все время надо чем-то заполнять.
…Я чувствую, как я снова погружаюсь в то пространное одиночество, что когда-то одолевало и докучало мне на гражданке. Не о ком заботиться. Некуда душу приложить. Денис уехал. Если вспоминает, то уже хорошо. И снова я чувствую, как две неодолимые силы взялись за меня и тянут в разные стороны: одна – вниз, другая – вверх. И как ничтожно мало мое сопротивление им.
3.02.91.
Безмерно радуюсь за себя. Дни потекли в плодотворных поисках, в новых открытиях, в новых прочтениях и познаниях. Хотя, еще многое из того, что создается, что сочиняется, идет через силу, через преодоление какой-то невидимой, но довольно ощутимой преграды.
Сегодня дочитал из «Библиотечки «Огонька» А. Блока «О назначении поэта». Блок для меня раскрылся совершенно новой гранью его могучего высокого таланта. Он для меня облек в слово, в образ те мысли, которые плавали, витали в моем мозгу, но я никак не мог поймать их и определить для себя более конкретно, а теперь, вот, вижу их ясно и определенно. И горд той мыслью, что до многих таких мыслей я дошел собственной интуицией. Даст Бог, с опытом научусь их облачать в точные и конкретные слова и образы. Параллельно с этим читаю Фицджеральда. До этого о нем даже и не слышал, и не знал. Тоже великолепный мастер слова. Господи, а сколько еще прекрасного я не знаю, о скольком даже и не догадываюсь!..
Часто с Мишей Заикиным поем русские народные песни. Я – за баян, и – понеслась!.. Сходили, взяли в библиотеке сборник русских песен и романсов. Теперь будем горланить больше песен, а то ведь к стыду своему знаем две-три песни, и все.
Не знаю, отчего вдруг потянуло на песни. Это даже интересно. Попоешь и сразу на душе легко становится. С песней как-то легче все это переносится. И что характерно, русские песни все большею частью описывают и создаются в тяжелые минуты жизни человека, но поются тогда, когда людям радостно на душе и в сердце у них праздник. Вот еще одна загадка русской души…
Но у нас сейчас с Мишей отнюдь не радость и не праздник. Как говорится, клин вышибается клином. Песенною грустью и тоскою выбиваем, вытесняем тоску армейскую, затертую, будничную, замшелую и надоевшую.
5.02.91.
Сегодня Хоменко на туре. Очередная серия нравоучительных и общепознавательных бесед обеспечена.
Сегодня перед обедом было подведение итогов за январь. Моей фамилии не упоминалось нигде. Ну, и слава Богу. Дожить бы поскорее до светлого дня, как будто и не было вовсе меня в этой армии.
Но сегодня Хоменко был на вдохновенном подъеме в своей сокрушительно-обвинительной речи (удалось записать лишь немногое):
- подтяни ремень, не в сральнике сидишь.
- Если с меня собираются содрать алименты за невинно-избитого солдата…
- Советская власть не упразднена пока… и вряд ли будет когда упразднена!..
- Вот «Комсомольская правда» слезами и прочей мокротой исходит о бедных солдатах, о том, как их избивают разнесчастных. А о том, сколько бесед с ними провел тот же командир, где этот молодой неопытный заверял, что его никто не трогает, все хорошо у него. Об этом они не пишут.
- Глядя на тебя (на Кохана – А. К.) смешно тебя =дедом= назвать. У тебя еще даже борода не растет. А вместо бритвы ты пользуешься вафельным полотенцем – вафли с губ вытирать… (бумага все стерпит, и не такое терпела – А. К.)
Смаль тоже что-то пытался потявкать:
- Гитару я, наверное, разобью и, наверное, об тебя.
- Все неуставные проходят там (на котельной – А. К.) в полной мере, все от А до Я.
Чувствуется, насколько человек необразован и недалек, а отсюда его нечистоплотность как офицера и как командира.
А Бондарь, старший лейтенант, в обращении к своему отделению был как всегда холоден и рассудителен:
- Руки марать я об вас не собираюсь (после паузы)… да и прапорщики тоже. Так что, что вы заслужили или заслужите, то и получите…
Наша армия – это собрание амбиций и прихотей. Каждый хочет в ней утвердиться за счет унижения другого. Если «дед», то за счет «салабона», если офицер – то за счет солдата. Да так оно и в жизни. Просто здесь это очень явно и выпукло, и здесь это почти не скрывают.
6.02.91.
До развода утреннего еще есть время, так что записать кой-какие высказывания Хоменко из его утренней «проповеди» я успею:
- В последнее время звучат призывы о том, что необходимо Вооруженные Силы распустить и необходимо создать Вооруженные Силы в каждой республике по типу национальных формирований. Это, якобы, необходимо для защиты интересов народа каждой республики, для защиты демократии. И эти призывы начали звучать после того, как демократы начали 3-й этап травли Вооруженных Сил. Это началось с тех событий в Литве в ночь с 12 на 13 января. И насколько опасна недооценка вот этой ситуации, свидетельствуют события в Прибалтике, Молдавии, Закавказье…
- Великая Отечественная война не показала особой необходимости в национальных формированиях…
- И те, кто говорит: почему же тогда было можно, а теперь нельзя, просто не знают, что тогда формировалось, ну, максимум батальон или дивизион, в крайнем случае - полк; и они не учитывают оружие: новейшие ракеты, корабли, танки. А где взять деньги на них? И нужно ведь еще людей обучать обращаться с этим оружием…
- …ловко используя теперешнюю травлю Вооруженных сил, обличение во всех смертных грехах, поливание их грязью (как будто можно подумать, что на гражданке дела обстоят лучше?)…
- В Литве объявлено то, что военкоматы больше не нужны…
- …Различного рода сердобольные родители приезжают в часть и воруют своих детей…
- …И был брошен клич: бросайте служить союзной армии, переходите служить в национальные гвардии…
И сколько еще таких вот замполитов, командиров-коммунистов гнут линию своей партии, возводят напраслину на демократию, хмурят мозги еще неокрепших духовно и нравственно пацанов и пацанят… И сколько еще таких проповедников-праведников, которые даже не отдают себе отчет в том, что они, действуя от лица нашей «чести и совести», уничтожают сам дух демократии в ее зародыше! И сколько еще таких любителей зачитывать письма возмущенных «сормовских» рабочих и работниц из газеты «Гласность», органа ЦК КПСС, о том, какой Ельцин негодяй – предал свой народ!.. И что самое страшное; сколько таких пареньков-простаков, которые верят всему этому!..
16.02.91.
Позволил себе десятидневную лень с дневником.
Где-то уж совсем собрался что-то записать, но тут ни с того ни с сего заставили выселяться; все вещи перенес в подвал. Должен был кто-то из высоких проверяющих приехать, Мельничук и тот съязвил, поняв мое состояние:
- Они тебя, как мальчика… Туда сюда таскаешься.
***
Теперь про чтиво.
Упивался в эти дни Л. Петрушевской, драмами Набокова. Понравился мне и новорожденный журнал «Перспектива». Интеллектуальный, культурный. Невопящий, но вразумляющий. Особо меня тронула подборка стихов Цоя и интервью из Оптинского монастыря.
Взялся, было, одолеть У. Стайрона «И поджег этот долг», но не идет, чувствую, что вещь толковая, глубокоталантливая, но не по мою душу и голову. Далек я еще до понимания и познания всеохватной общечеловеческой культуры. Пока мне ближе только что-то свое, русское, грустное до просветления.
***
Сегодня опять в офицерской парилочке попарились. Правда, это высоко сказано – попарились, обмахнули друг друга веничком – и делов-то. Но зато устроили себе маленький оттяг. Третью неделю подряд таким вот макаром оттягиваемся.
***
Даня в письме написал (Наташа еще до этого сказала), что он положил одну мою стиху на музыку.
Приятно поражен!.. Вот уж не думал, что именно это стихотворение можно петь.
***
Мир не без добрых людей. А добрые люди без мира. Зачем кричим друг на друга, души криком травим? Зачем слепы и глухи стали? Пошли нам, Господи, немоты. Сколько ж можно в мелочах копаться и мелочами препираться?
***
Что такое сегодня с зимою случилось?!. Сыплет и сыплет снегом с самого утра. Словно всю зиму копила-копила и вот не выдержала холщина, куда Зима снег свалила. Треснула по днищу. И ринулся снег – весь какой был – в эту прореху. Смотреть на него любо и обворожительно, да только вот вставать завтра придется по-рабочему дню, на час раньше, что бы весь этот прорешник в сугробы сгрести. А навалило так, что идешь и аж ноги при ходьбе приподымаешь. Так просто не прошаркнешься.
20.02.91.
Почему-то с утра был убежден, что сегодня 18-ое число. И даже спорить начал, а посмотрел в календарик и удивился: Неужели так время быстро бежит, что я за ним не поспеваю?.. Хорошо это, или плохо? В моем теперешнем положении – это, конечно, хорошо. Пусть бежит, скорей бы уж не видеть всего этого маразма…
***
Вчера теплоотделение бросили на какие-то срочные работы и я попал на политзанятия к капитану Соханю. Первый час сидел письма писал, а второй час начал читать Довлатова о его отношениях с переводчиками, и о его безрадостном положении русского писателя-эмигранта. Когда читаешь Довлатова, просто наслаждаешься его таким мягким, ранимым и грустным юмором. Так вот, - читаю я Довлатова. Сохань что-то там начал внушать про референдум, я вдруг возьми и скажи:
- Товарищ капитан, может, хватит про эти «Да» и «Нет», «За» и «против»? Давайте я Вам лучше Довлатова почитаю, - сказал, и снова в журнал ушел, и вдруг слышу:
- …Все, все, прекратили болтовню!.. Тишину настроили!.. Ну, мы тебя слушаем.
Минутное замешательство, стыдливая неловкость от неожиданного поворота событий, и я уже читаю двадцати, уставшим от армейских донимающих будней, Сергея Довлатова, его маленькие рассказы об эмиграции, о том, как, в общем-то, безрадостно существование без любви и признательности читателя, о том, каким трудом добываются слава и деньги, почет и уважение в той среде, куда он попал, и еще о многом другом, всего не перескажешь (он умел сказать мало, но о многом).
Я закончил читать. Сохань обвел всех доверительным взглядом:
- Вот, пожалуйста, вам еще один пример того, что не все там у них гладко, как кажется на первый взгляд.
Закончился второй час занятий. А на третьем часе Хоменко провел общее собрание эксплокоманды по поводу выработки общего мнения относительно референдума и «Союзного договора».
Вначале был его доклад, и в который раз он продемонстрировал «высокое» владение ораторским искусством. Приведу только то, что успел записать:
- Все эти программы «Веди», «Взгляд», «До и после полуночи» с этим (!) Молчановым, который умиляется при виде князя Романова, все они подыгрывают на руку американским капиталистам!
- …Будет нас хоть –ндцать маленьких государств, мы все равно будем экономическим придатком капитализма!
- Не надо превращаться в разных Астафьевых, которые утверждают, что при царе русский мужик жил лучше.
- Я не видел еще ни одного кооператора, который был бы альтруистом. Если у тебя рубль в кармане, то тебе на всех и на все уже наплевать (это, надо полагать, его принцип жизни? – А. К.)
- …и этой унизительной гуманитарной помощи. Мне лично стыдно брать эту тухлую тушенку и ядовитый порошок!..
- …Когда эти рефрижераторы ехали по городу средь бела дня, и из них выбрасывали ящики с тухлой тушенкой, и люди подбирали, хватали ее, а все это фотографировали, мол, посмотрите, что это за люди!..
- …и эти конкурсы красоты, созданные только для того, что бы этих красивых девушек превратить в профессиональных б…й.
***
Смаль вчера утром на политинформации тоже бисерками рассыпал:
- Коммунисты никаких льгот не имеют!..
- Апеллировать нужно цифрами, прежде чем что-то говорить. Мы не знаем свой народ – сколько человек…
- Когда разделится государство, начнутся гонения на русских…
- Если мы сохраним Союз, то мы придем к правовому государству.
- У нас к иностранцам везде одинаково относятся.
- Мы бедные, потому и берем с иностранцев побольше, чем со своих.
***
Но я ещё не рассказал про собрание.
Хоменко закончил доклад призывом всех поддержать «Союзный договор» и сказать свое «Да» при голосовании. Пошли скромные и робкие вопросы, недоумения, сомнения. Но, в конце концов, Хоменко зачитал проект постановления общего собрания эксплокоманды, где, якобы, мы общим собранием выражаем поддержку «Союзному договору» и выбираем путь наших отцов и дедов – путь социализма, на не путь навязываемый нам ультралевыми демократами – путь капитализма. Но все это было гладко и расплывчато сформировано, что все не сразу и поняли, о чем он речь ведет, и потому приняли этот проект постановления даже не задумываясь, и не понимая что к чему. Я понял тактику Хоменко сразу, как только он заикнулся о том, что «надо бы выработать общую концепцию собрания», и потому оказался единственным воздержавшимся.
Хоменко по-мальчишески весело взглянул на меня, словно у него получилась какая-то ребячья пакость и добавил:
- И один воздержавшийся, ну, так все равно - единогласно.
Теперь Хоменко можно совершенно спокойно привлекать по статье закона, поскольку он нарушил тайность голосования. И он может теперь при всяком удобном случае апеллировать этой бумажкой, этим так удачно состоявшимся решением.
***
Вчера вечером посмотрел и послушал интервью с Ельциным. Все свои чувства вылил в стихотворение «Я Вам верую, Борис Николаевич!»
Так у меня закончился вчера «политический» день.
22.02.91.
Хоменко – Тихобаеву:
- Нарисуешь этот рисунок в карандаше. Потом я достану масляных красок, и ты его разукрасишь.
- Но я, товарищ майор, не умею масляными красками рисовать…
- Ну, заодно и научишься!..
Вот она – одна из нераскрытых тайн армейской жизни. Прямо, как в анекдоте.
***
Вот уже второе утро встречаю, будучи в наряде по роте. Вторые сутки стоим по тревоге. Сегодня, говорят, будет отбой.
***
Вчера Хоменко повстречался в казарме незнакомый лейтенант:
- Чего тебе здесь надо?
- Просто зашел, - начал, было он оторопело, - по делам. Ленкомнату хотел посмотреть, опыта перенять…
- Нечего здесь делать. Марш отсюда.
- Все, все, - уже с пренебрежением, - ухожу, ухожу.
- Вот и уходи. А то у меня глядя на тебя кулаки чешутся.
23.02.91.
Воистину – человек сам хозяин своего настроения. Будет ему праздник в душе от его собственных усилий и старания, а не от пустого ожидания чего-то сверхприходящего, или не будет этого праздника.
За один день выступить в трех местах – это мне и с Денисом редко удавалось. А тут до обеда в ПРЦ стихи свои почитал, песни поиграл свои и Б. Гребенщикова, до обеда же пришел в клуб, где уже вовсю выступали Гущенецкие ребята, но всем уже порядком поднадоели эти трехаккордно-жалостливые под сопровождение ямаховской установки песенки. И мы тут с Гансом решили тряхнуть стариной. Вышли на сцену Ганс – с малым бараном и хэтом, Влад – с большим барабаном, и замочили «Ой, мороз, мороз…» Поегозили на славу. Все аж визжали от восторга. А после обеда я культурно вписался к музыкантам, и выступили мы на крутом солдатском джем-сейшене с приглашением девушек-телеграфисток. После концерта – дискотека. Вернулся в роту к программе «Время», и сейчас уже отбой был, но до сих пор не могу просохнуть – так вспотел. Вот уж где оттяг – так оттяг! Не день – а чудо!
Было интересно наблюдать за понтующимися юношами перед озабоченными девушками. А нам с Гансом хоть трава не расти, одно дело знаем, как от скуки избавиться – шизить. Делать то, что нравится, петь – что вздумается, танцевать – как повернется. А у нас почему-то так сложилось, что все это естественное и потребное считается за что-то неприличное, недалекое, и вообще дурацкое. А все время думать: а как о тебе подумают? А что про тебя скажут? В таких обыденных мелочах разве можно. И не я еще заметил: будь проще – и к тебе потянутся.
Хо-хо!
24.02.91.
Ой, как болит глотка! Весь голос себе вчера перервал. Весь день сегодня репетировали. Без Дениса, конечно, не все гладко, и не все как хотелось бы, но все-таки хоть на что-то мы способны, хоть чему-то он нас научил!.. Надо, надо кровь из носу сделать нам военный дембельский концерт!..
25.02.91.
Хоменко с утра всем своим видом показывал, какое у него хреновое настроение сегодня. Ну, еще бы! Во-первых, в воскресенье состоялись «торжественные» переводы в «фазанов». Молодые, «оперившиеся», устроили тут же пьянку. «Фиксе» (молдаван Терногло, пришибыш и стукач) устроили «темную». Накрыли одеялом ночью и изрядно поколотили. Он написал рапорт Хоменко. Тот тут же нашел виноватых.
Меня попытался взять на «пушку». Но я прикинулся дурачком и у него ничего не получилось.
Но сегодня случилось что-то немыслимое. Ей-богу, нормальный бы человек до такого бы не додумался. Вообразите себе такую картину: идет рота в столовую, построенная не как раньше по отделениям, а по ранжиру, в шесть колонн. Впереди шеренга сержантов. За ней идет человек с аккордеоном в сопровождении двух сержантов и далее все 60 человек стройными рядами. И все горланят песню под сопровождение аккордеона. Так вот что самое конфузное и неприятное в этой истории, это то, что человек с аккордеоном – это был я. И придумал все это не кто иной, как товарищ Смаль. Все как в армии!..
А началось все с того, что утром Степанов объявил кампанию по подготовке к строевому смотру. И понеслось: прохождения торжественным маршем, построения, перестроении, обозначения, прохождения с песней… и прочие армейские выводиловки.
***
Чернобаев заходит ко мне и прямо с ходу начинает монолог, я, не отрываясь от дела, снисходительно выслушиваю:
- Слышь, Коврижных, и откуда у вас эти звериные повадки, дикие совершенно законы: все эти переводы, припашки, расстегнутые крючки, складки?.. Я служил солдатом всего каких-то десять лет назад, и ведь ничего этого еще не было. Откуда у вас это? Ну, неужели вам нравится жить этой дикой звериной жизнью?!. Все эти неуставняки!!.. Неужели не надоело?.. Как так можно, я не понимаю…
- И я не понимаю, - подумал я про себя, - и я не знаю, откуда это и хотел бы разобраться, что б хоть что-то изменить. Но менять надо не систему, а людей. Система, как и 10 лет назад одна и так же, а вот люди разные. Все больше у людей просыпаются их доисторические звериные инстинкты. Все больше люди самоутверждаются за счет страха, унижения и силы.
26.02.91.
Из утренней беседы с Хоменко.
- …Ищи себе замену. Без замены ты у меня хрен уволишься. Присмотрись к Андриенко. Вроде он что-то там может…
Мороз рядом подшучивает:
- Да он так же ни хрена не умеет…
- Так что думаешь этот (на меня кивок) умеет? Научится. Этот тоже ни хрена не умел. Научился. Да что толку. Все в своих бумажках да писюльках. (Осточертел) мне. Кстати, мне твое стихотворение в газете про варенье нисколько не понравилось. Я там у тебя читал в тетрадке, там были намного лучше. Некоторые мне даже понравились. Или вот была где-то недавно в «Комсомолке» подборка тезки твоего как-то на Бэ…
- Башлачев? – подсказываю.
- Да-да. Так у него и то лучше.
Улыбаюсь грустно. С кем сравнил, Господи! Интересно было бы узнать, каковы у Хоменко критерии оценки стихотворения.
27.02.91.
Хоменко сегодня весь мой призыв собрал после обеда в Ленкомнате и устроил очередную разбираловку-матюгаловку. Посыпалась масса угроз, предупреждений (последних, как всегда), обзывательств (хоть и не меня обзывали, но все-таки задевало и поганило слух). И тут же вплел:
- Извините те, на кого я зря наругался, но кого мои маты не касаются…
Зачем тогда, спрашивается, поганил язык свой и невиновных в твоем гневе. Ишь ты, учтивость какую решил проявить и заботу о нашей чести.
3.03.91.
Вот и весна настала. А у меня какое-то дурное состояние, дурманное. Никак не могу сообразить – что со мной происходит. Словно кто-то другой забрался в меня и управляет мной по своему разумению, а я безропотно подчиняюсь или делаю вид, что ничего особенного не происходит и все это не больше навязчивой идеи. Плод больного самовнушения. Самоотягощение надуманным. Может быть и так. Но весна пришла. Сегодня уже насладился первыми солнечными лучами. Приласкали они меня до вдохновения. В стихотворных пробах тоже что-то новое появилось. Весна пришла. Последнее время года в армии. Лето обещает быть бурным и бравурным на события, чувства, мысли. А сейчас пока душевное и мысленное затишье во всем теле. Притупел сам к себе. Ничего не чувствую. И все вокруг какое-то безвкусное, пресное, обесцвеченное.
***
Расхожая фраза: искусство требует жертв - сегодня воплотилась в реальные черты.
Хоменко задумал выучить с нами новую строевую песню. Поставил мне задачу отыскать таковую и выучить на аккордеоне. Найти-то я нашел, а вот разучить уже было не то что бы лень, а просто, как здесь говорят, впадлу. Уже надоело быть во всякой бочке затычкой. И на это дело нашелся баянист.
И вот воскресенье. Хоменко ответственный. Давненько он по воскресеньям ответственным не ходил. И зло его распирало прямо с утра. И вот вся рота в колонну по шесть стоит напротив телевизора в шинелях и ждет, когда Даниленко (баянист) выучит на баяне песню. Что бы снять с листа произведение нужно, по меньшей мере, час. Это я беру во внимание и сложность произведения, степень обученности и то, что он не брал баян в руки уже месяц, и то что он волнуется. Хоменко периодически подходит к нему и заставляет волноваться еще больше:
- Ну, давай, давай живее. Не к концерту готовишься. Раз, раз, быстренько им мелодию проиграл, они запомнили и все. Не понимаю, чего тут так долго возиться.
- Если не я тебе в морду дам, то дадут вот эти ребята, которые уже стоят по твоей милости полчаса. Давай живее. Это армия, а не консерватория. И чему тебя только учили. Они точно тебе в морду дадут!..
- Искусство требует жертв, - спасает положение Вова Кирякин.
Хоменко эта фраза явно не по душе. Ведь она бьет против его. А он хочет, ох как хочет!, проучить Даниленко за пьянку в санчасти. Ему мало крови. Он хочет насладиться страданием еще и еще, считая себя при этом в высшей степени справедливым. Мол, каждому по заслугам и по содеянному.
4.03.91.
Выдержки из утренней беды-политинформации Хоменко:
- В базе многопартийности – борьба за власть.
- …Вот почему я называю «Огонек», «Комсомольскую правду» и им подобные газетенки и журналы «желтой» прессой, которые извращают историю нашей страны, восхищаются этой невинно-блаженной династией Романовых. Они забыли про ту кровь, что была пролита за те триста лет правления Романовых. Я не стану вдаваться глубоко в историю. Достаточно взять хотя бы наш ХХ век. Вспомните, какую кровавую расправу учинил Романов с революцией 1905-1907 годов, а 9 воскресенье –
это же реки крови! А Ленский расстрел!.. Вот он кровавый след, оставленный восхваляемой теперь династией Романовых, и который сейчас пытаются размазать на вас. Эти же газетенки пытаются сказать, что мы 73 года шли не туда. Ни в грош не ставят дружбу народов, которая у нас была. А вы вспомните 41-45-ый года. Разве мы выстояли, если бы не дружба народов?
А эти программы «Граб», «Веди», «Вид»!.. Как в них показаны вы, солдаты!.. Вы же звери! А по «Радио России» один говорит: вот я слышал запись – там же кроме грубого солдатского казарменного мата и криков избиения ничего не слышно. А в Вильнюсе, в госпиталях. Вы посмотрите, что делается там. Привозят туда русских солдат, нуждающихся в скорейшей помощи. А там говорят – везите их в свои госпиталя. И они везли. И парни умирали по дороге. Вот такие ссыкуны как вы. (осекся). Простите за грубое слово…
- Каждый из вас должен понимать, что не может быть напрасной та кровь, которая пролита вашими отцами и дедами. И ни к чему нам раздробляться. Сейчас поднимают свой голос уже не 16, а 18 республик. И это цепная реакция деления неизбежна. Ни к чему нам эти опереточные республики, эти опереточные государства. И этот опереточный король Ельцин, который, если получит ядерный потенциал, неизвестно, на что его израсходует, и чем все это закончится. Этот Ельцин, который в открытую уже заявляет о замене президента и всего правительства! Не хватает нам еще ночи длинных ножей и рейхстага. Не успели построить… Нечего сжечь…
7.03.91.
Что характерно, я сам откровенничать люблю, да и не то, что люблю, а испытываю в этом горячую потребность, жизненноважную необходимость. А вот слушать откровения других для меня большая тягость. Хотя и понимаю, что это нужно, это и есть культура человеческого общения – уметь выслушать и проникнуться. Но я испытываю большую неловкость и некоторую степень стеснения, слушая откровения, чьи-то излияния души, словно заглядываю в потайную щелку заколдованной комнаты.
***
Сегодня в 11.00 ч. дали небольшой концерт для женщин-служащих части. На полчаса растянули бодягу. Я все такты этих плешивых песен поперезабывал: «Ласковый май», «Света Соколова» и пр. слухомотина. Но что поделаешь. Им нравится. Да и Бог с ними. Короче, не концерт был, а сплошная лажа. И что еще самое противное, Букреев пришел и стоял со своей умиленной рожей и тащился! У-у-у, ненавижу!..
Но зато потом, когда все ушли, в т. ч. и Букреев, мы устроили для пришедших за сцену ребят пожать нам руки, концерт после концерта. Вот уж тут мы оторвались, как в отместку самим себе за все то, что играли 15 минут назад. Господи, когда же свобода!..
8.03.91.
Забросил к чертям все хоменковские поручения и смалевские припашки – сегодня мой день прошел под Звездой Андрея Миронова, под влиянием его бьющего через край таланта. Мне хватило 1,5 часовой программы с утра о Нем, что бы весь день быть в постоянном творческом поиске и душевном подъеме.
А все-таки Вечное побеждает, и никуда от этого не денешься. Да здравствует Неуходящее, что помогает жить и дает сил, чтобы бороть нежить!
10.03.91.
Вот и закончились выходные дни. Завтра опять тугомотина, краски, Хоменко. Опять быть все время настороже. Утешает мысль, что дни эти прошли не без пользы.
Вчера опять устроил себе оттяг у телеграфистов. Теперь уже была вечеринка, посвященная 8 марта. Все те же лица, отношения, ужимки, полувзгяды. Но хоть расслабился чуть-чуть, и то хорошо.
А вот что я узнал вчера из достоверных источников, а вернее, через третьи надежные руки.
Была у нас недавно проверка. Приезжал какой-т о генерал. Стол ему накрыли в офицерке в малом зале. Сдвинули три стола. Скатерочкой накрыли. И заставили стол так, что даже рюмку не где было поставить: и языки заливные, и куропатки, и рябчики и чего только не выложили. И это было не где-то в ресторане «Астория», а у нас в рядовой офицерской столовке. Сел генерал. Поел. А вернее поковырял отовсюду помаленьку. Поднесли ему вина. Но вино ему что-то не понравилось. И тут он, предавшись вкусовым воспоминаниям, заявляет: «А вот, когда я был в Мозыре (это в Белоруссии – авт.), то там меня угостили очень вкусным вином из оплетенной бутыли». «Но где я достану здесь такого», - развел плечами «столовый» прапорщик. Тут генерал просит телефон. Через узел связи соединяется с мозырской дивизией. И через полчаса в направлении Винницы вылетел вертолет с бутылочкой вина, полюбившегося генералу. После того, как он отхлебнул из этой бутыли рюмашечку, «столовый» прапорщик тут же заныкал ее поглубже. Черт знает, не вызывать же опять вертолет, когда ему вина захочется.
У меня лично уже ненависти нет на такие вещи. Разве с этим можно бороться? И что самое грустное – генерал-то ни на йоту не чувствует себя виноватым. А наоборот довольным – ишь как слаженно сработали ВВС. Надо бы их чем-нибудь отметить. А как же?.. Точно!
Тошно мне от всего этого.
***
Ну, что ж… вот и подошла к концу моя вторая дневниковая тетрадь. Не дай Бог, если и эта тетрадь попадет в чьи-нибудь недобрые руки, как это случилось с первой. До сих пор еще не могу смириться с мыслью, что первой тетради мне уже никогда не увидеть и не прочитать себе и своим друзьям. Жалость в душе и дикая обида.
Рядовой. Дневник героя
© Copyright: Александр Коврижных, 2008
Свидетельство о публикации №208103000173
Свидетельство о публикации №208103000173
Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.