Магистр

12 октября 1307 года не отличалось ни теплотой погоды, ни душевной теплотой, коей и так немного вокруг. По высочайшей просьбе его величества Филиппа Красивого, Жак де Моле прибыл на похороны Екатерины де Куртене, супруги Карла де Валуа, родного брата короля. Пасмурные лица придворных лишний раз встревожили и без того неспокойного в последнее время магистра тамплиеров, а во многом заронили зерно недоверия к ним, лживым и старающимся не попадаться ему на глаза. Не так давно, правда, король снова упомянул о вступлении в орден, а теперь это приглашение… Кто-то осторожно положил руку сзади на плечо, торопливо предупредив, чтобы он не оборачивался, Моле напрягся, едва дыша, он с жадностью вслушивался в каждое слово человека, пожелавшего остаться неузнанным:
- Король известил своего ставленника — папу Климента V — о том, что располагает сведениями, изобличающими тамплиеров как еретиков и содомитов. На вашем месте, магистр, я бы спешно покинул не только Париж, но и страну.
Давление на плечо ослабло, почти в тот же миг Моле обернулся, но так и не увидел говорившего, канувшего в поток многолюдной толпы. Мысли путались, пытаясь выстроиться в более или менее логический строй, перед глазами то и дело мелькали какие-то люди, которых он с трудом узнавал, хотя некоторые кивали ему, проходя мимо.
Нет, всё это ложь, как можно? Для шестидесятитрёхлетнего магистра, прибывшего в Париж в сопровождении приора Кипра Рембо де Краона, приора Аквитании и Пуату Жофруа де Жонвилля и других первых лиц Ордена, казались странными и нелепыми обвинения в адрес тамплиеров. Ведь ещё тогда, при первой встрече, Климент V сообщил магистру об имеющихся обвинениях, но де Моле сумел оправдаться. И тогда магистр не задал себе вопроса о том, откуда ветер дует, откуда у Папы могут быть столь серьёзные причины для осуждения.
- Дорогой мой Жак, вы позволите так себя называть? – голос августейшего монарха вернул к реальности, - я доверяю вам, возможно даже больше, чем самому себе и я не хочу, чтобы между нами были какие-то недосказанности. В знак моего расположения к вам и бесконечного доверия, я хотел бы попросить вас подержать вот этот шнурок от траурного балдахина над телом усопшей…
Как незаметно, постепенно, не спрашивая ничьего позволения, всё возвращается на круги своя. Как мимолётно ускользая, бежит от нас осторожность, безвозмездно отдавшая свою роль забвению и покою.
Однако, по возвращении в Тампль, де Моле снова погрузился в тяжёлые раздумья. Позднее время суток нередко преподносит нам особые сюрпризы. «Филипп… неужели этим ты заплатишь за то, что тамплиеры укрыли тебя от разъярённой толпы?» Руки сами собой потянулись к столу, где покоились бумаги. Потухающий было, камин мгновенно вспыхнул, как только полуистлевшие от огня поленья почувствовали приток свежей силы в количестве нескольких листов, сброшенных твёрдой рукой магистра. Один за одним, покидали они его пальцы, едва он успевал пробежать по бумаге глазами, уловив суть, вспомнив, осознав написанное.
Всё ещё сидя за столом, под неясным светом оплывающих свечей, магистр что-то торопливо писал, сменяя пергамент за пергаментом. Отложив в сторону очередной он тянулся за следующим, чтобы изложить приказания. Де Моле приказывал не сообщать никаких сведений об организации и ритуалах рыцарей-храмовников. Было и ещё одно письмо, особо хранимое и оберегаемое, его магистр отправил первым, всё ещё сомневаясь, судя по неясному почерка, которым было выведено: «графу Гишару де Божё».