Возвращение

Психологи говорят, что возвращаться в места, где прошло твое детство, бывает иногда очень больно. Нет, боли я не испытала.
Узнавание…
Ледяное спокойствие…
Осознание непричастности…
Все те же тропинки, те же приземистые домишки, та же шапка леса за околицей…Все как прежде, и в то же время по-иному.
Этот поселок недалеко от Питера я уже больше двадцати лет не называю своим. Все эти годы душу лишь отягощало чувство вины от стремглав случившегося переезда, вины за то, что не удалось как следует попрощаться с тем, что когда-то считалось родным.
…И лишь теперь, 21 год спустя я смогла, наконец, сделать это.

Обшарпанный ПАЗик шумно выплюнул нас на тротуар и, скрипнув ржавой дверью, укатил дальше по номинально-асфальтовой дороге. Муж сразу достал фотоаппарат:

- Можешь начинать изображать щемящую тоску по безвозвратно ушедшему детству, - гоготнул он в усы.
 
Какая, к дьяволу, тоска. В голове мелькнула лишь одна мысль: «Что я вообще здесь делаю?»

Поселок «вырисовывался» в памяти постепенно. Господи, а ведь с тех пор практически ничего не изменилось.

Единственное яркое здание – одноэтажная баня из красного кирпича - все так же подпирает уже слегка покосившуюся крышу обшарпанными стенами . Даже вывеска с тех пор не менялась. Воспоминания ударили в ноздри запахом душистого березового веника…

…В детстве я как-то не задавалась вопросом, зачем мы ходим сюда с родителями каждую субботу. Ведь в новенькой «двушке» есть замечательная ванна, горячая вода и телевизор, по которому пусть и редко, но все же показывают мультики. Нет, вопросом таким я не задавалась и, более того, ждала субботы именно из-за этого похода в баню на окраине Шпаньково.

Притулившись в тесном коридорчике на узких деревянных лавчонках среди прочих ожидающих, я с упоением вдыхаю запах мыла и веников. Дверь в предбанник изредка приоткрывается, обдав припозднившихся посетителей густым белесым паром, наполненным ни с чем не сравнимым ароматом предстоящего омовения. Вдоволь наслушавшись взрослых разговоров, сводившихся большей частью к перемыванию косточек той или иной «нерадивой» соседке, мы, наконец, дождавшись своей очереди, заходим в предбанник. Я – держа за руку маму, младший брат – верхом на папиных плечах. Отсчитав кассиру какую-то мелочь, мы расходимся по разным отделениям: девочки налево, мальчики направо (оказывается уже тогда существовал неписанный закон о четком разграничении направлений на женское и мужское). Мы с мамой заходим в святая святых – предбанник. О, здесь существует целый свод правил. Во-первых, место необходимо занять как можно ближе к помывочному залу и подальше от входной двери: так можно избежать сквозняков и любопытных взглядов мужского народонаселения, охочего до созерцания женских прелестей. Во-вторых, раздевшись, несвежее белье сразу убрать в заранее приготовленный пакет, а чистенькое положить сверху, чтобы при выходе побыстрее одеться и не замерзнуть. Ну и третье, самое главное, раздевшись, степенно дойти до двери в помывочный зал, показав все подмечающим старым сплетницам из соседнего подъезда, что ты можешь и обнаженное тело носить не чуть не хуже, чем короли дорогущую мантию. Правда, мне, шестилетней девчонке, этот закон пока еще недоступен, его я выучу позже, лет эдак через пятнадцать, а пока я спешу за мамой, предвкушая предстоящее удовольствие.

Гвалт десятков женских голосов, звуки льющейся воды и шлепанья многочисленных резиновых тапочек по мокрому кафелю накрывает сразу и с головой. Предбанное стеснение как рукой сняло. Вслед за мамой я деловито вынимаю из стопки абсолютно одинаковых металлических тазиков самый…Я и сама не могу определить, чем он отличается от других, но вот именно этот мне кажется самым подходящим. Мы выбираем местечко для вожделенных процедур между толстой теткой, которая самозабвенно трет свои прелести такой же огромной и волосатой как и она сама мочалкой, и красивой черноволосой женщиной, поливающей из ковша сидящего в тазике сопливого мальчишку. Мама оставляет меня «сторожить» место, а сама отправляется за водой. Потом она долго трет меня, моет голову, но я уже этого не замечаю…я созерцаю.

Какие, оказывается, женщины разные. Я еще не понимаю, какие тела могут считаться эталоном красоты, однако мне понятно, что явно не вот то, бородавчатое. Даже докрасна натертое мочалкой из-за многочисленного количества родинок оно продолжает казаться немытым. Быть может вон то, с маленькой грудью и небольшим пузиком? А у мамы на животе много светлых полос. Когда-то она говорила, что это растяжки после родов. Мне это непонятно. Зачем же было растягивать живот? Он что, лопнул, а потом его зашили, и получились эти полосы? Додумать я не успеваю, потому что, вооружившись уже изрядно вымоченным в кипятке березовым веником, мама тащит меня в парилку. Ах, это место в бане я люблю особенно. Правда, в отличие от мамы, которая самозабвенно хлещет кумушек веником на верхней ступеньке, я могу забраться не выше второй. Да и зачем? Отсюда и так все прекрасно видно…и слышно.

- Мужики, поддай парку…
- Эх, хорошо…Да ты сильнее хлещи, не нежничай…
- Эй, Михалыч, дверь закрой, дует…

Наша парная ничуть не уступала мужской по громкости выкриков.

- Нинка, чаво разлеглась как телуха, давай, плесни на печку водички…
- Да ты веничком-то пошибче, хворь-то вся и выйдет…

В такие моменты я стою, как завороженная, и слушаю, слушаю, слушаю…
Потом, разомлев от жара, мы с мамой идем под душ. Мне кажется это ни с чем не сравнимым удовольствием, чувствовать разгоряченной кожей покалывание прохладных струй. Длинные до лопаток волосы разглаживаются и прилипают к спине. Тогда мама собирает их мне на макушке в пучок и закалывает металлической шпилькой.
А потом раскрасневшиеся и довольные мы все вчетвером идем домой. Меня всегда удивляло, откуда мама знает, когда нужно заканчивать «помывку». Ведь из бани с нашими «мужиками» - отцом и братом – мы всегда выходили практически одновременно.

А дома мультики. И еще наша с братом комната, софа, которая при удачном стечении обстоятельств могла превратиться в прекрасный корабль. А еще ковер. Знаете, в такой крупный рисунок – тогда так было модно. Собственно, сам рисунок – это цветочное поле, точнее, три вида симметрично расположенных цветов. Мы с братом очень любили бегать по этому ковру, наступая только на определенный вид цветов. Когда бегаешь по крупным желтым – это еще легко, но если приходится выбирать коричневые цветы помельче, то бегать становится сложнее, но и интереснее. Еще на этом ковре мы с братом любили устраивать «борьбу». Кто кого положит на лопатки. Мы очень старались и боролись по-честному. Брат, конечно же, всегда побеждал, он же ведь мальчишка. Но однажды повезло мне. Помню, как тогда обрадовался отец и хвалил меня за недюжинную силищу. Я еще долго вспоминала потом этот случай, хоть никогда больше и не побеждала. Вспоминала потому, наверно, что больше отец не хвалил меня никогда.

- Слушай, неужели это действительно баня? Она же маленькая, как сарай. Как же вы тут мылись? – мужнин бас вырывает меня из водоворота воспоминаний.
- Конечно, баня, ты же вывеску видишь. И ничего не маленькая, - обиженно ворчу я.
Потом исподтишка поглядываю на здание и вижу – впрямь маленькое. А ведь тогда казалось огромным.
- Ну, веди, экскурсовод, дальше, - улыбается муж, оглядываясь по сторонам.

Уверенным шагом направляюсь в сторону своего дома. Бывшего своего…

Узкая тропинка, кажется, за двадцать с лишним лет не поменяла ни один свой изгиб. Все так же петляет между домов, заворачивает в сторону детского сада, огибает детскую площадку…

…Той зимой была страшная метель. Почему-то именно в эту субботу особенно тяжело было идти по натоптанной колее, разрезавшей снежные сугробы на две части. Слабость навалилась такая, что ранец за плечами непосильным грузом давил к земле. Мешок со сменкой путался под ногами и мешал идти. Ветер был встречный, и колючие снежинки нещадно холодили кожу.

«Ничего, сейчас доковыляю, а там мама курочку в сметанном соусе приготовила. А вечером в баню пойдем. Ничего…»

Как я тогда дошла домой, не помню. До сих пор память выдает лишь обрывки того вечера.

…Красное кресло с ужасно неудобными деревянными подлокотниками. Мама силится померить мне температуру, а я все время валюсь на этот злосчастный подлокотник и больно ударяюсь то локтем, то боком…

…Испуганное лицо отца: «Галь, ртуть в градуснике зашкаливает. Что делать-то будем?»
Потом, вроде была скорая, но это я уже почти не помню.

Сознание вернулось ко мне лишь через две недели. Самая яркая картинка – это мама, кипятящая на кухне, как мне тогда, казалось, огромный железно-стеклянный многоразовый шприц и чудовищной длины иголки. Мы с братом мечемся из угла в угол, он младше и боится больше, потому начинает тихонечко подскуливать. Тут не выдерживаю я, и мы уже оба ревем в голос.

…И еще этот противный настой «медвежьих ушек» (для меня до сих пор загадка, что это была за отрава). Его нужно было пить три раза в день по целой столовой ложке. И тут хоть зажмуривайся, хоть нос зажимай, нестерпимая горечь сразу хваталась за язык и уже не выпускала, пока не сунешь в рот сладкую карамельку. Хотя, и это спасало слабо. После «чудесного микса» во рту оставалось противное солодковое послевкусие.

- Это и есть твой дом?! – вновь громогласное чеширско-довольное восклицание мужа заставляет мозг выныривать из океана воспоминаний.
«Что за дьявол? Такое ощущение, что эта поездка не в захудалый, богом забытый, полуразрушенный поселок в шестидесяти километрах от Питера, а на фешенебельный курорт на Бора-Бора».

- Да, это мой дом, - уже начинаю злиться я.

В конце концов, я же не нанималась экскурсоводом. Просто приехала, так сказать, соприкоснуться с прошлым, вновь побыть ребенком. Хотя, кто из нас двоих больший ребенок, это еще вопрос. Если припомнить, как эти два метра росту, водрузившись на детские качели в Дивноморске пару лет назад дико гоготали от восторга, подлетая к небесам…Хм, стоит призадуматься.

- Да, черт побери, это мой дом. А вооон, видишь, совсем недалеко полоска леса? Так вот, там мы с мальчишками играли в войнушку.

Ох, и любила я эту бесшабашную беготню по лесу. Сколько ж седых волос мы тогда добавили нашим матерям?

«…Не умирай, брат. Ты нужен нам. Слышишь?! Мы еще повоюем, брат!...»

Почему-то именно эти слава, сказанные семилетним пацаном несмываемыми строками навсегда врезались в мою память. Имя мальчишки забылось, а слова помню. А еще его профиль, профиль настоящего будущего мужчины - жесткий, серьезный. И казалось, что и не игра это вовсе, и это вот настоящий советский командир, а вот тут – в кустах – умирает солдат, грудью вставший на защиту родины от врага. Мы, девчонки, тогда, так и застыли с наворованными в домашних аптечках бинтами и зеленкой в хрупких детских ручонках. Пораскрывали рты и боялись шевельнуться, чтобы не спугнуть вот этот вот настоящий взрослый диалог двух маленьких мужчин…

…- Слушай, поехали обратно в Питер, а? Ну, на что тут смотреть-то? Все давно разрушено, нежилое какое-то...
- Ух, ну и зануда ты, жена. Это ж твой родной поселок. Неужели ты совсем ничего не чувствуешь, сухарь?
- Ничего. Совсем. Поехали отсюда.

На остановке, как будто прочитав мои мысли, уже тарахтел все тот же ПАЗик. Я вбежала в него, даже не обернувшись в последний раз на некогда родное селение. Автобус последний раз нехотя кашлянув, загромыхал уже более оглушительно и тихонечко «засеменил» меж придорожных посадок.

… «Здесь я когда-то собирала ландыши для мамы…», - мелькнула мысль и тут же угасла. Я уже больше ничего не видела, глаза застилала пелена слез.