Милентулы на соломенных лапах

       И мужчина может быть беременным,
Если в нем живет ребенок

МИЛЕНТУЛЫ НА СОЛОМЕННЫХ ЛАПАХ

...Там, где Северский Донец льется молочной рекой под меловыми обрывами, есть неподведомственный географии соломенный остров.
О том, как образуются меловые обрывы, извещают отпечатки юрских рыб на белых могильных камнях. А вот как получаются соломенные острова, знаю, мне кажется, только я.
Кто-то навел через речку соломенный мостик, весенняя вода превратила его в плот и несла рядом с оголенной ивой, которой трактор оставил на память пояс из ржавого троса. Плот и ива соединились на плаву, как пыжуются речные суда, и оба очутились на мели...
Теперь реке ничего не стоило растащить бывший мостик, но соломенные пряди упорно сплетались с волосами падшей ивы, а потом весна подарила странникам потомство: желтоватые прутики побежали от ивы к плоту, пронизали все его соломенное естество и окончательно укрепили в намерении стать островом.
Так посреди реки утвердилась новая земля, поросшая игрушечным лесом.
А с высоты мелового обрыва, свидетеля гибели моря и рождения материков, соломенный остров видится всего-навсего ивовым листком, плывущим по течению...
Остров необитаем, но иногда к нему причаливают пироги одного непонятного племени.
Для того чтобы подстеречь этот момент, встаньте вместе с ночью, когда лиловая красавица еще только натягивает светлый пояс с розовыми подвязками, и, не раздумывая, прыгайте в лодку... А если вы склонны раздумывать, берите с собой ребенка: ведь невидимое население соломенного острова открыла маленькая девочка.
В байдарке нас было трое: жена, я и Маша. Мы проплывали в окрестностях острова, и вдруг Маша сказала:
– Там живут милентулы.
– Может, тарантулы?..
– Нет, папочка! Тарантулы на пружинках, а ми-лен-ту-лы, – сыграла моя девочка на мандолине, – на соломенных лапах.
Я знал, что моя Маша никогда меня не обманет, и если она говорит "милентулы", да еще "на соломенных лапах", значит, так оно и есть.
И я торжественно обещал, что ровно через год наша экспедиция посетит милентулов на их соломенном острове... Но я не учел, что экипажи разбредаются осенью, когда дождь стучит в опустевшие корыта судов...
– Настоящий мужчина, – сказала жена, – честно берет чемодан и уходит...
Через три месяца это повторилось. Потом стало повторяться каждый месяц...
В конце-концов я взял чемодан.
– Ты можешь посещать ребенка... иногда, – сказала жена.
Но я взял чемодан, чтоб уехать на-совсем.
...И вот между нами белое пятно, восемьсот километров, и я просыпаюсь в чужом городе на чужом диване, вижу за стеклом чужой фиолетовый рассвет и думаю о своей девочке, такой тоненькой хворостинке, которая поет для меня на любом ветру.
Уже долго-долго дрожит хворостинка в голой осенней дали, и только когда наступит мамино "иногда" и я приеду, распустит листики, и мы пойдем, взявшись за руки.
Мы пойдем не в магазин-гастроном, который называется "Рассвет", мы выберем другой рассвет – он открывается еще раньше и не торгует колбасой – и уплывем в него на длинной синей лодке.
Мы пролетим, помахивая веслами, над едва посветлевшей водой, и другие, такие же птицы, щуры, живущие в береговом обрыве, проснутся на всех своих этажах и скажут:
– Ах! Уже началось уличное движение! Пора вставать...
И будут умываться обросшие до бровей берега, и реку под носом у байдарки переплывет косуля... Она будет мчаться, как и в прошлый раз, длинными мягкими бросками и петь свою песню такого содержания (песня в стихах, но стихов я не запомнил, потому что не слышал ни одного звука):
"...Я, косуля по имени Динка, переплываю реку поперек вовсе не потому, что мне надо на тот берег, а потому, что поперек река – короче. ...Я, косуля по имени Динка, могу неопровержимо доказать, что вы, переплывающие реку вдоль, обречены плыть бесконечно".
И мы ответим Динке, что папа, с тех пор как взял чемодан, научился просыпаться рано и выполнять свои обещания. Поэтому мы теперь не просто плаваем, как раньше, лишь бы по реке, а направляемся в гости к милым милентулам на соломенных лапах.
...И вот уже целится в нашу байдарку стерегущая остров коряга и вьется на ней прозрачный зеленый бурун.
Здравствуй, старина Соломенный остров!.. У тебя великолепная коряга, издалека видно, что ею можно пропороть десяток таких, как у нас, брезентовых посудин. Но именно потому, что это издалека видно, твоей великолепной коряге грош цена!
...Милентулы играли в серсо. Я еще был мальчишкой, когда люди перестали играть в серсо.
Серсо – это две палки, как шпаги, с поперечинами у рукояти, и кольца из легкой лозы, похожей не на дерево, а скорее на камыш или даже солому.
Кончиком шпаги вы перебрасываете кольцо товарищу, он делает то же самое. Вы ловите шпагой его кольцо, он – ваше.
Вот и все. Но как по мне, то я бы всю жизнь только то и делал, что играл в серсо.
Проткнуть кончиком деревянной шпаги кусочек неба, очерченный соломенным кружком, и передать свой кусочек неба другому – что может быть интересней?!..
Милентулов трое: братья-близнецы Гоша с Валериком и крокодил Тобик. Зимой милентулы проживают по соседству, в четвертом подъезде, а крокодила водят на поводке, потому что к началу учебного года он обрастает лохматой шерстью. Все трое влюблены в Машу, но никогда не играют с нею: их разделяют сословные предрассудки (девочка все-таки), и кто-то пустил слух, будто она болеет скарлатиной.
На острове нравы проще: Маше позволяют играть в серсо, а мне щекотать крокодила. Я щекочу ему брюхо соломинкой, он вздыхает, потом мы курим...
А милентулы играют в серсо. Гоша бросает Маше кусочек неба с облачной краюшкой на ободке кольца. Маша ловит почему-то уже без краюшки... Зато когда Маша перебрасывает Гоше свое безмятежное небо, тот получает обратно свою краюшку – и все довольны. Ко мне подходит Валерик.
– Вы любите драться?..
– Стоит ли драться на соломенном острове?
– Но он все равно полезет на абордаж.
Только теперь я замечаю старого пирата. Обычно он сидит на балконе в дачном соломенном кресле. В праздники его форменка расцвечивается колодочками, как сигнальными флажками. Но сегодня он оснащен для абордажа: повязка на глазу и соломенная нога.
– Это мой остров, – скрипит старый пират.
– Подумаешь, закупил! – хором возмущаются милентулы.
Крокодил лает и норовит впиться в соломенную ногу.
– Остров общий, – говорю я.
– А кто разметал Великую Армаду? – вопрошает пират, становясь в позицию "ан гард".
– Ну... пираты, – соглашаюсь я и тоже становлюсь в позицию "ан гард".
– Стопушечные фрегаты пылали, как фитили в масле, – воодушевляясь рассказывает пират. – Представляете: в черной воде плавают горящие фитили. Тихо и торжественно.
– Не очень, – возражаю я, – там ведь и люди были...
– Не думаю, – сомневается пират. – Все это понарошку.
– Нет! – упрямлюсь я и готовлюсь к выпаду, – это было на самом деле: мы учили по истории.
– В истории о людях ничего не сказано: в истории тоже все понарошку... Во всяком случае, я лично, – заверяет пират, – не поджег ни одного фрегата!..
– А как поджигают фрегаты? – интересуются милентулы Гоша и Валерик.
– Для этого надо иметь брандер, ну корабль типа этого острова – огнеопасная штука... Вы подводите брандер к фрегату и поджигаете. Брандер горит, а фрегат не воспламеняется... Брандер сгорает дотла, а фрегат, собака, не хочет!.. Вас это раздражает, и вы идете на абордаж.
– А как ходят на абордаж?..
– Сперва бросают кошку... У нас на шхуне была одна, с котятами... Она заменяла "Веселого Роджера"... Ну этот... череп с перекрещенными костями, бедный Йорик с трансформаторной будки – он уже никого не пугает. А у нас, представьте, ночью в бурю на грот-мачте два немигающих зеленых глаза.
– Как два такси, – сказали милентулы.
– Даже два такси, – возразил пират, – не производят такого устрашающего впечатления. Ее звали Маруська... – Ну, и что дальше было с кошкой? – спросила Маша.
– Дальше... Я беру ее за хвост, раскручиваю, она вцепляется в фальшборт фрегата, и я карабкаюсь по Маруськиному хвосту. Я карабкаюсь по Маруськиному хвосту, на меня рушатся горящие ванты...
– Вахты, – поправляют милентулы.
– Как раз ванты!.. А я все лезу и лезу по Маруськиному хвосту...
– Дальше! – торопят милентулы.
– Дальше я не помню, – признается пират, – это было давно: меня тогда еще и на свете не было.
– А я знаю, – говорит Миша, – дальше... хвост кончился.
– Совершенно верно! – воодушевляется пират. – И Маруська меня поцарапала!..
Он задирает тельняшку. На груди, поросшей голубоватой соломкой, три непомерно глубоких шрама, будто вбивали трезубец...
– Это уже не понарошку, – тихо говорю я, – вы играете не по правилам.
– А вы? – огрызается пират. – Вы приготовились к выпаду – выпадайте.
...Легкий треск – шпага от серсо прорывает соломенное туловище.
– Вы меня убили, – говорит пират и закрывает свой последний глаз.
– Это вам показалось.
– Нет. Все должно быть по правилам.
Он растягивается на соломе.
– Странная у меня жена, – вдруг говорит он, – когда я похищаю красавиц, а их всегда навалом на турецких фелюгах, она – ничего, но не может уяснить себе простой вещи: зачем я хожу на абордаж, если меня все равно каждый раз убивают...
Солома под ним поскрипывает, мертвому пирату не лежится.
– Когда мы рассказываем о морских сражениях, – снова заводит он, – мы почему-то забываем все, кроме самого смешного: никому не удается в одной и той же реке утонуть дважды... Может, потому что вода была холодная?..
– А не сыграть ли и нам в серсо?..
– Вообще неплохо бы...
Но мы, не сдвигаясь с места, продолжаем свой разговор. Крокодил принимает деятельнейшее участие в беседе: он чешет за ухом так активно, что остров подвергается землетрясению.
Как я раньше не заметил, что ходить в гости интересно?.. Обычно в гостях, как в опере, каждый поет свое возле своей кулисы – и получается общий шум.
У милентулов тоже на каждого по песенке, но можно разобрать слова.
Вот Гоша бросает Маше утреннюю звезду, а она ловит одинокую сосну на меловом обрыве и бросает Валерику. Но кольцо достается крокодилу, и он в нем находит лягушонка.
...Милентулы играют в серсо. Над островом планируют летающие тарелочки, их видит дед-рыбак и поспешно ковыляет на плоскодонке в райцентр, чтобы ошеломить местную науку, но по пути увязает в потоке информации и в сотый раз рассказывает про сома, который хрюкал, как свинья, и однажды схрумкал молодого бычка с общественной цепочкой в ноздре.
...Милентулы играют в серсо, а мы с крокодилом лежим и размышляем. Как же так получается? Сходятся двое, чтоб обменяться небесами. А потом выясняется, что кто-то отдал не все: утаил края облаков... И в конце концов кому-то приходится брать чемодан... А может, каждый получает только то, что умещается в его кольце?..
А милентулы беспечно играют в серсо. Их остров – солнце из желтой соломы, брошенное плашмя на воду. Оказывается, и на солнце вполне возможна человеческая жизнь...
Но вот появилось настоящее солнце. Оно выползло из своей палатки, еще красное после сна, и, фыркая, окунулось в воду.
– Кажется, мы слишком поздно проснулись, – говорит старый пират и указывает на солнце.
Река, покрываясь паром, несла наш соломенный остров в жерло сияющей солнечной печи.
– Перегруз, – проворчал пират, – трос лопнул. Крокодил, повизгивая, зализывал шкуру: на него уже падали огненные пружинки горящей соломы.
Милентулы рассаживались в своей пироге.
– Возьмите и мою посудину, – сказал пират, – отличная вещь: восемнадцать заплаток!..
– А как же вы?..
– Я обычно утопаю вместе с кораблем.
– Дурная привычка.
Пират грустно улыбается:
– Вы не знаете моей жены. Стоит мне разок вернуться домой, как она спрячет соломенную ногу. А на чем я пойду на абордаж?..
Остров уже вспыхивает жгутами дутого золота. Наша синяя лодка ударяется о твердую землю.
Мы смотрим с мелового обрыва, как, пылая, проходит соломенный остров под триумфальную арку солнца, и растворяется в медовом свете старый пират с его улыбкой невеселого Роджера и скрещенными на груди руками...
А Маша видит только солнце. Соломенный кокон ее головы насквозь продувается сиреневым светом. Она все свои рисунки завершает портретом солнца, как фирменным знаком. Но сперва она рисовала солнце с лучами, потом обнаружила, что лучи не видны, и стала изображать их пунктиром: дескать, лучи подразумеваемые… Вырастет – будет, как я, надолго забывать о солнце. Она думает: солнце – мама, которая по утрам вносит на блюдечке очередной земляничный день.
...Но вместе с пустым блюдечком – уносит одного из нас...
...Я лежу на чужом диване, солнце сквозь чужое окно ворошит брошенную на стул одежду. Надо вставать, бриться, повязывать галстук... Но я с вами не прощаюсь. Может, завтра, а может, через год мы проснемся на рассвете, когда люди разбредаются по соломенным островам, и сыграем в серсо. Я брошу вам свой кусочек неба – и вы поймаете свой...