Открытие в одесском литературоведении

Реплика

ОТКРЫТИЕ В ОДЕССКОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ,
или ДЕТСКИЙ ЛЕПЕТ АНАТОЛИЯ ГЛУЩАКА
(Чему же улыбается Анатолий Глущак и
 не сдохли ли сторожевые псы качества его творчества?)

Очень жаль, что журналисты в своих статьях, бывает, излагают, мягко говоря, непроверенные факты, из-за чего в СМИ попадают фантастические, искажённые,очень далёкие от реальных событий «сообщения», то есть то, что автору такой информации вроде как бы кажется, почудилось, пригрезилось или померещилось. Приведу конкретный пример.
       В спецвыпуске одесской еженедельной газеты «Пресс-курьер» (№25 за 21 июня 2007 года) я наткнулся на «изобретательную» статью под названием «Лауреаты премии имени Паустовского», подписанную Анатолием Глущаком. Первая же фраза этой «журналистской» информации шокирует небывалыми сведениями из биографии известного писателя и вызывает недоумение. Цитирую: «Имя Константина Георгиевича Паустовского, его книги хорошо известны читателям, особенно в Одессе, где прошли детские и юношеские годы писателя». Хотелось бы верить этой информации Анатолия Глущака, но… Вот уж никогда бы и не подумал… Так и подмывает спросить у новоявленного биографа русского писателя, у Анатоллия Степановича Глущака: «И где же, когда, на какой одесской улице или же в каком одесском дворе проходило детство Паустовского? Любопытно, что же он, сведущий одесский журналист, сможет ответить. Интересно, о чём же думал журналист и писатель Глущак, когда давал такие сногсшибательные сведения в газету, которая издала его опус тиражом в 60 тысяч экземпляров? Для чего? Не для того ли, чтобы по меньшей мере 60 тысяч читателей было оболванено?!»
       Многочисленные литературные источники указывают, что Константин Паустовский родился 31 мая 1892 года в Москве. Через шесть лет его отец с семьёй переехал в Киев, куда его направили работать в Управление железной дороги делопроизводителем. В 1904 году двенадцатилетний Костя поступил в первый класс Первой Киевской гимназии, а в 1909 году был переведен в шестой класс Брянской гимназии. Через год возвратился в Киевскую гимназию. Ещё через год, в 1911 году в селе Городище (недалеко от города Белая Церковь) умирает отец Константина Паустовского. Парню уже девятнадцать лет, детство давно закончилось, а Одессой в его биографии, как говорится, ещё и не запахло. Так можно ли говорить, что детские годы писателя прошли в Одессе?.. С не меньшим основанием и такой же научно-документальной точностью устами Глущака можно заявлять и утверждать, что в Одессе проводили своё детство и Александр Пушкин, и Тарас Шевченко или же Иван Котляревский вместе с Вергилием, Лев Толстой или Марк Твен. Да и сам Анатолий Степанович Глущак, детство которого прошло в селе Писаревка (Хмельницкая область), мог бы с таким же успехом придумать, что всё своё детство провёл в Одессе в ту далёкую пору, когда ещё не работал в течение семи лет в обкоме партии, особенно если учесть, что и теперь, в свои шестьдесят семь с половиной лет, впадает в детство.
       Парадоксально, но бывший директор издательства «Маяк» называет себя не только журналистом, писателем, поэтом-переводчиком, но заодно и лауреатом (2001) литературной премии имени… (кого бы Вы думали?), представьте себе, того самого Паустовского, чьё детство и юношеские годы были проведены, про суперсекретным сведениям Глущака, в Одессе! Было бы простительно, если бы это написал жалкий дилетант, начинающий малограмотный корреспондент-самоучка, однако мы имеем дело вроде бы с настоящим писателем-профессионалом, даже не студентом, а давно дипломированным филологом, окончившим филологический факультет Одесского университета ещё в 1962 году, четыре с половиной десятка лет назад. Значит, он мнит себя учителем, инженером человеческих душ? И чему же учит? Вранью? Бывает, что газету читают люди малограмотные и всем сердцем верят печатному слову, которое однако самоуверенно переврано человеком, который полагает, что филология, журналистика и литература – его ремесло.
«С русским языком можно творить чудеса. Нет ничего в жизни, что нельзя было бы передать русским словом. Звучание музыки, игру света, шум садов,
тяжкое громыхание грозы, детский шёпот и шорох морского гравия. Нет таких звуков, красок и мыслей, для которых не нашлось бы в нашем языке точного выражения». Неплохо сказано? Однако, как ни странно, эти слова известного писателя Паустовского сумел опровергнуть другой писатель, менее известный и проживающий ныне в Одессе, – Анатолий Глущак, который, видимо, считает, что тот или иной факт вполне возможно не передать словом, а попросту переврать.
       Недавно в одесском литературно-публицистическом журнале «Родник» напечатана литературоведческая статья А. Глущака «Искусство творческого риска», где помещено и фото улыбающегося автора. Чему же улыбается Глущак? Весёлый фотопортрет сопровождается подписью: «Анатолий Глущак со своей Вавилонской башней из словарей». Во как лихо! По словам Библии, башня эта воздвигалась потомками Ноя и должна была достичь неба,
но Бог разрушил её и «смесил» языки строителей, которые, перестав понимать друг друга, разошлись в разные стороны. Возможно, искусство творческого риска Глущака в том и заключается, что читатели не понимают этого труженика пера? Ведь вавилонскую башню, по преданию, не удалось построить: строители не могли договориться между собой, говоря на разных языках. Но прибегая к символическому образу вавилонской башни, Глущак решил раскрыть нам секреты своего творчества, рассказать о методах своей литературной работы. «После дополнительного изучения словарей, справочников, – пишет сей автор, – не должно оставаться тёмных мест и загадок, которые в итоге «достанутся» читателю. И ещё: «Словари, энциклопедии, ваши эрудиция и профессионализм должны быть сторожевыми псами качества и реагировать на любое отклонение!»
       Так есть ли у Глущака эти самые «сторожевые псы качества» при всём том, что вышло из-под его пера?! Дабы ответить на этот вопрос, достаточно перечитать то, что написано Глущаком. Говоря о «бывшем моряке» как об одном из переводчиков всех сонетов Шекспира, Глушак пишет о «полном своде сонетария В. Шекспира». В каком же из своих словарей, справочников или энциклопедий удалось ему разыскать подобные термины и обороты речи? Замечу, что слово «свод» – это и есть сведённые в одно целое и расположенные в известном порядке тексты. Если мы говорим, например, свод законов, то понимаем, что законы расположены в этом своде не хаотично и не выборочно, а целиком. А что такое «сонетарий» и его «полный свод»? А как понимать, к примеру, такое выражение Глущака, как «в восьмой раз были названы лауреаты премии и дипломанты конкурса»? Неужели же и в самом деле восемь раз подряд называлась та или иная фамилия при вручении диплома? А может быть, всё-таки следовало просто сказать, что это восьмой по счёту муниципальный конкурс?.. Хотите ещё примерчик из плодов творчества Глущака? Пожалуйста. «Был случай, – утверждает Глущак, – когда известный поэт перевёл строку В. Сосюры «На розі дзвенів трамвай» так: «На розе звенел трамвай». Так, да не так. Как говорится, слышал автор этого описания звон, да не удосужился узнать, откуда он. И почему бы, кстати, корреспонденту «Родника», журналисту Глущаку не назвать имя поэта, уж если он ему известен? А был это действительно известный русский поэт, автор «Гренады» и «Песни о Каховке» Михаил Аркадьевич Шейнкман, которому его отец, когда Мише было шестнадцать лет, придумал замечательный псевдоним – Светлов – дорогой и близкий многим любителям поэзии. Однако Михаил Светлов не мог написать именно такой, указанной Глущаком фразы – «На розе звенел трамвай», потому что это полный абсурд, нелепость, абракадабра, даже если учесть, что Светлов не знал украинского слова «угол». В крайнем случае он мог написать, скажем: «Трамвай пропах розами», что вполне реально, или же «По розам звенел трамвай» (вспомним: «По ком звонит колокол», а не на ком!) Из каких же литературоведческих источников почерпнул Глущак этот рассказанный им «случай»? И не сдохли ли при этом его «сторожевые псы качества»?
       Думается, что приведенный одесским переводоведом «трамвайный случай», пахнущий не розами, а плагиатом, он, А. Глущак, без всякой ссылки и морального стеснения «одолжил» у доцента Киево-Могилянской академии Вадима Скуратовского: «Когда-то молодой Михаил Светлов весьма легкомысленно «перевёл» строчку своего украинского земляка – «на розі трамвай дзвенів» – как «на розе трамвай звенел». Эта фраза В. Скуратовского неоднократно печаталась в разных киевских книгах (издательство «Перун, 2005; издательство «Феникс», 2007) в виде послесловий к переводам сонетов В. Шекспира. Кстати, в этих же послесловиях можно найти и такие характеристики, как «в прошлом моряк», «переводчик-моряк», «фигура моряка-переводчика», «сонетарий», которые не придумал сам, а лишь позаимствовал, взял на прокат, бездумно и бессовестно скомпилировал (компиляция – лат. compilation – ограбление) наш, к сожалению, как мы видим, несамостоятельный журналист. Ведь нельзя забывать, что эта «трамвайнотрезвонная Америка» была открыта задолго до Глущака. Вот что давным-давно, по меньшей мере четыре десятилетия назад, писал об этом рассказанном Глущаком «случае» в главе «Словарные ошибки» известной книги «Высокое искусство» (цитирую по третьему тому его пятнадцатитомника), критик, детский поэт, литературовед, переводчик, чьи детские годы, кстати, действительно были проведены в Одессе, где он жил с матерью Екатериной Осиповной, Корней Иванович Чуковский: «Михаил Светлов, переводя стихотворение украинского поэта Сосюры, приписал Сосюре такую фразу: «По розам звенел трамвай». Прочтя этот загадочный стих, читатель был вправе подумать, что Соссюра – мистик-символист, сближающий явления обыденщины с какими-то небесными розами, может быть, с голубыми розами немецких романтиков, может быть, с блоковской розой из трагедии «Роза и крест», может быть, со Святой Розой средневекового рыцарства… Прочтя у Сосюры в переводе Михаила Светлова об этом трамвае, звенящем по розам, мы могли бы без дальних околичностей причислить Сосюру к эпигонам брюсовской или блоковской школы. И всё произошло оттого, что переводчик не знал, что „ріг” по-украински угол, и принял его за розу. В подлиннике сказано просто: «На углу звенел трамвай». Одной этой словарной ошибкой Михаил Светлов дал читателю неверное представление о творческой физиономии Сосюры. Но значит ли это, что он плохой переводчик? Нисколько. Он – подлинный поэт».
       Данный «словарный ляпсус» пересказан многими филологами. Вот, к примеру, как описала его, при этом непременно ссылаясь на Корнея Ивановича, кандидат филологических наук Наталья Анатольевна Борисенко: «Однажды, переводя на русский язык украинского поэта В. Сосюру, Михаил Светлов, тоже поэт, строку «На розі дзвенів трамвай» переделал как „По розам звенел трамвай” и одной этой словарной ошибкой, по замечанию К. Чуковского, „дал читателям неверное представление о творческой физиономии Сосюры”. Что же подвело переводчика? Ответ вам, наверное, ясен – „ложные друзья переводчика”.
Русское „на розе” – это предложный падеж от слова „роза”, а украинское „на розі” – предложный падеж от „ріг” – угол».
       Омонимы дезориентировали М. Светлова и во время его работы над переводами с белорусского языка. Слова «твар», например, он «с разгону» перевёл «тварью», но текст никак не монтировался, так как «твар» по-белорусски лицо. Не клеилось и слово «блага», ибо это не русское «благо», а означает «плохо». Подобные ловушки нередко подстерегают нас при переводе с родственных языков, но это отдельная тема, которой следовало бы нашему исследователю перевода и журналисту Глущаку заниматься, если уж он решился открыть свою «сосюро-светловскую Америку», не приблизительно и не понаслышке, а документально, внимательно и серьёзно.
       И напоследок хочется вспомнить одну из строчек (тоже «трамвайных»), переведенную самим Анатолием Глущаком из одесского сонета Валентина Катаева «Уличный бой». Именно о Катаеве и можно сказать, что он не только родился в Одессе, но и провёл тут детство и юность. Так вот, в этом поэтическом переводе, выполненном Глущаком, читаем: «ТРАМВАЙНИЙ ДР1Т ШУКАВ 1РЖАВУ РЕЙКУ». Очень оригинально! Мудрёная строка. Можно подумать, что проволока превратилась в сотрудника уголовного розыска! Дословно: «Трамвайная проволока искала ржавую рейку», но так как рейка – это деревянный брус, который не ржавеет, то здесь, видимо, имеется в виду стальная рельса. И всё же трудно понять, почему, для чего какой-то трамвайной проволоке было так необходимо отыскивать рельсу. И как, откуда, из каких источников об этих поисках сумел узнать Глущак? А всё сразу же легко проясняется, если обратиться к русскому оригиналу, где нет ни реек, ни ржавых рельсов, ни каких бы то ни было поисков, а сказано очень просто и понятно: «НА МОСТОВОЙ ЛЕЖАЛ ТРАМВАЙНЫЙ ПРОВОД». Вот и верь после этого таким «мудрым» переводчикам, ищущим рельсы не глазами, не филологическими знаниями, не мастерством своего пера, а лишь с помощью трамвайной проволоки!