Клянусь мамой Нормана Бейтса

Спина распрямилась, волосы под таким солнцем наверняка казались скорее рыжими, чем серо-буро-неопределенными, ступни блаженствовали, выпу- щенные из темниц-кроссовок… но королевой - не получалось. Ты имити- ровала походку «от бедра» и представляла, что на голове не бейсболка, а диадема. Но почувствовать себя королевой, как советовала подруга-психолог, все равно не могла. В лучшем случае – княгиней. Повелительницей уездного княжества Макабрино.
И сейчас твой взгляд рыскал по окрестностям в поисках тех, кому предстоит преклониться перед тобой и стать преданными поданными. Хотя бы одним подданным. Одного вполне хватит для решения твоей проблемы. Может быть, за этим веселым голубым заборчиком?.. Между пожилыми яблоньками ты увидела только две согнутые спины и четыре обращенные к тебе ягодицы, обтянутые старыми трениками. Ты сделала кадр и пошла дальше. А вот еще хорошая натура для снимка – целое здание из деревянных кружев. Кажется, резьбой покрыт каждый свободный сантиметр… Вон, даже девочка, которая с чем-то возится во дворе, так живописно измазалась в грязи, будто тоже покрыта узорами. Или это тень от тех желтых цветочков так падает? Или это?.. Ты вдруг раздумала фотографировать и почти шарахнулась от изукрашенного дома, чтобы избежать искушения приглядеться к девочке повнимательней. Твоя нога угодила в колею, и под ней что-то жалобно пискнуло. Рыжая резиновая улитка. Вон их тут лежит… рожденных в СССР. Кто-то додумался засыпать колею выцветшими пупсами, формочками и грузовичками. Еще один снимок. Как будто в ответ на щелчок фотоаппарата, шагах в 20 от тебя что-то сверкнуло. Навстречу с лопатой на плече - нет, кажется, с косой - шел весьма фигуристый кандидат на роль принца-консорта при твоей августейшей особе. Впрочем, какой консорт? Королевой же не получается… Да и проблема, похоже, настолько завладела тобой, что заставляет видеть бриллиант в любом бутылочном осколке. Хотя это и правда рельефный персонаж. Вот только как-то его качает. Или тебе кажется? Ведь тебе же просто кажется, правда? Когда мОлодец подошел на расстояние «Привет, как дела», тебе пришлось убедиться в том, что его действительно качает. Пьяный. В три часа дня. Кстати, а «фиеста» твоей тети Валерии – не алкогольного ли характера? Твой взгляд тут же услужливо начал выхватывать из окружающего пейзажа улики повального пьянства симпатичных «пейзан» - бутылочная оградка для клумбы, ожерелье из золотых пробок на шее пугала, узор из них же на дорожке перед калиткой…
Почти разочаровавшись в своем «уездном княжестве», ты решительно направилась к кирпичной коробке единственного макабринского магазина.
Типичная лавочка «всего понемножку». В Ярославле тоже таких полно. Только выбор тут, разумеется, меньше.
- Абсенту? Божоле? Звиняйте, можем предложить городской гостье исключительно водяры-с, – нежнейшим и ядовитейшим голосом приветствовал тебя молодой человек с чуть асимметричным лицом и взглядом закаленного в баталиях - словесных и не только - бойца.
Ты молча отошла к полке с книгами. Ты никогда не могла придумать ни одной хлесткой, остроумной или хотя бы примирительной реплики, когда на тебя нападали врасплох. Перебирая издания, в основном, на садово-огородные темы, ты наткнулась на «Мастера и Маргариту» в мягкой обложке. Неожиданно у тебя родился ответ. Но чтобы озвучить его, нужно было все-таки почувствовать себя королевой. Хотя бы королевой красоты.
Ты аккуратно уложила на прилавок то, что никогда не позволяло тебе окончательно превратиться в пацанку – свой бюст – и открыто улыбнулась. Продемонстрировав заодно очаровательный недостаток – немножко широковатую щель между передними зубами.
- Водки как-то не хочется. А вот если вы найдете для меня банку свежей тушенки, мессир, я для вас станцую.
- Значит вот так у вас на телевиденье всего добиваются? – яду в словах продавца не убавилось, а времени на размышления у тебя теперь не было. Ты пожала плечами.
- Не знаю, кому как, а нам, монтажерам, все сами приносят и спасибо в конце говорят.
Не давая насмешнику возможности вставить слово, ты протянула через прилавок руку:
- Ло.
- «Lo-lее-ta, light of my life, fire of my loins. My sin, my soul». Платон.
- А по-моему, Набоков, - обалдело промямлила ты.
- Цитата из Набокова, а я – Платон.
- Ни фига се! Ты какой-то… шибко умный. Для своей работы. Вообще… для этого, - ты махнула рукой в сторону двери.
- Видишь ли, Ло… Лора, наверное? Ну, пусть будет Ло. Я дипломированный историк, но «это», как ты выразилась – место, где живет моя мама. И пока она живет здесь, я буду с ней. Хотя бы потому, что никто не умеет печь такие слойки с маком. – Платон начал шарить под прилавком и наконец извлек на свет плетеный короб со сдобой, которая выглядела действительно аппетитно.
- Она каждую неделю печет их для меня, но всегда в разные дни – чтобы это оставалось приятной неожиданностью. Только я все равно по хитрющим глазам ее вижу: сегодня можно ждать угощения. Эти немного подсохшие –
со вчера остались. Но все равно - угощайся.
Так, под слойки с маком и гудение вентилятора ты незаметно поверила в то, что проблема твоя скоро решится. Уже вот-вот. Особенно когда Платон спросил:
- А давно ли ты валялась в грязи, Ло?
- Наверное, только в детстве, когда с мальчишками в войнушку играла. Я была Зоя Космодемьянская.
- А я – Колчак. Возможно, пришло время освежить детские впечатления. Как говорил Вергилий, приятно воспоминание о невзгодах минувших.

***
За неделю твоя спина, твои ребра, твой живот, ягодицы и ступни узнали и липкость глины, и массажный эффект гальки, татуировку травы и муравьиные укусы… А еще шершавость ладоней Платона и вечные заусеницы на его пальцах…и очень, очень многое о его матери. Гораздо больше, чем о нем самом. Увы.
В этот день ты решала показать желанному своему, как выбираешь книги. Не по названию или аннотации на обложке. На ощупь.
- Холодные я не читаю. И гладкие тоже. Может быть, они хорошие, но я пробовала несколько раз – не на мой вкус. Не цепляют, как-то.
Ладонь Платона прикрывала твои глаза. Ты провела рукой по ряду корешков на средней из трех книжных полок магазина. В некоторых местах твои пальцы задерживались, но вскоре продолжали свое движение. Наконец, ты остановилась на одном томике, вытащила, его открыла и погладила страницы.
- Вот эта приятная - внутри легкий ментоловый холодок, но поверх много тепла, немного суховатого, но вполне приемлемого. Скорее всего, любовный роман какой-то.
Ты даже не подозревала, что почти одновременно с тобой практически те же слова произнесла тетя Валерия в ответ на гневный вопрос «Божьей девушки» Лесеньки, которая вызвалась помочь фермерше собрать малину.
- Твоя опять штоль у Этого?
- Прямо любовный роман какой-то, - сокрушенно покачала головой твоя тетя, которая сама, бывало, тратила всю зарплату на черные шелковые простыни и белые чулки, пока не получила в наследство этот дом и не увлеклась тычинками да пестиками.
- Роман – это «Анжелика и король», а тут – блуд, убежденно возразила Лесенька, отправляя в рот тисклявую ягоду.
- Спиногрыза ей хочется, - объяснила Валерия, залезая под куст, чтобы не оставлять ни одного дара природы земле и малинолюбивым насекомым. – Мне ее мамка рассказывала, еще до того, как они с Лоркой это…зад об зад - и кто дальше отлетит. У нее что-то разладилось по женской части. В общем, если ей в ближайшее время никто животик не надует, она на всю жизнь пустая останется. – Из куста появились сначала красные пальцы, а за ними и вся встрепанная и поцарапанная хозяйка. - А просто под кого-нибудь лечь она не хочет. Хочет влюбиться и замуж выйти. Кто этак не хочет, но тут уж выбирать надо…
Леся, облизывая красный рот, в который за последнюю минуту было отправлено немало ягод, поинтересовалась.
- Она хоть знает, что Этот ей… никак, в общем, не пригодится?
Твоя тетя только рукой махнула.
- Я что ль буду ей рассказывать, клухе задумчивой? – Взвесила корзинку на руке. - На варенье мне хватит пока. Пойдем, что ли. Я тебе кроличка вынесу. Их вчерашних - помню, что обещала.
Уносившая кроличью тушку в свой дом, уставленный и увешанный всевозможными блестящими вещицами, «Божья девушка» Лесенька бормотала:
- Не «клуха задумчивая» твоя Лорка, она другая, она хитрая, она такая…
- «Любовница французского лейтенанта» - прочитал Платон, снимая ладонь с твоих глаз.- В принципе, угадала. Можно и любовным романом назвать. Но, как сказал один современный философ: «Пока мы пишем на денежных знаках, нет смысла писать о любви». Вот моя мама сейчас вообще не читает, хотя училась на библиотекаря… Но, как писал другой философ, «к исходу сентября родила богатыря». То есть, она надеялась, что богатыря. Но ни козье молоко, ни кунг-фу с лопатой не помогли.
Лора оглядела его жилистую фигуру.
- Ты сильный.
- Но таки не богатырь. Вот Феликс у нас – богатырь. Особенно когда насосется. Такой силовой экстрим показывает – всю деревню собирает. Особая потеха, если с батяней начнет махаться. Представь себе, Ло, этакие косые гладиаторы. Зрелищ дают, хлеба не просят.
- Лучше про Романа расскажи, с дочкой. Ты в прошлый раз только начал.
- О нашем демоническом резчике? Как, бывало, говорил дяденька Херодот, это – та еще история…

***
Ты лежала на надувном матрасе и любовно поглаживала себя по животу, думая о том, что может быть уже… Ты представила, что там внутри – совсем маленький, похожий на креветку, зародыш. Погладила его через кожу, мышцы и, чего уж скрывать, жировую прослоечку своего живота и спросила:
- Как ты думаешь, когда подойдут к концу «каникулы в Макабрино», нам удастся уговорить Платона поехать с нами? Конечно, его мама… Но маму ведь можно взять с собой. Я ведь права? Скажи, ну что нам на самом деле мешает взять ее с собой? Особенно, если она – такое совершенство, как рассказывает наш желанный.
- А если нет? – ты возразила себе сама, ведь крошечный креветкоподобный ребенок нечего не мог сказать… если он вообще был. – Ты ее даже не видела. И она уже давно представляется тебе не милой хозяйственной женщиной, а скорее каким-то странным божеством. Кумиром, чей алтарь – здесь, в Макабрино, и уехать от него Платон…
- Ты прополешь огурцы в парнике? – прервала твой самассобойчик тетя Валерия.
- А моооожно завтра? – протянула ты. – Я хотела уйти через пол часика.
Тут солнце тебе загородила белая «голливудская» шляпа и решительное лицо хозяйственной родственницы. Шляпа сбилась на затылок, и тетя Валерия напоминала строгого ангела, охраняющего вход в Эдем. Огненный меч ей заменяли ножницы, которыми она сейчас подрезала что-то на своей ферме.
- Лор, а Платон хоть раз приглашал тебя в гости?
Прелесть утра скоропостижно гибла, сворачивалась, как белок на раскаленной сковородке. Ты села, потому что лежа принимать бой было неудобно.
- Пока нет. Но ты ведь не это хотела мне сказать, теть Валерия? На самом деле ты хотела сказать: это плохой мальчик, не водись с ним. Но ведь он не устраивает себе алкогольную фиесту, как твои старперческие друзья… и как ты сама, теть Валерия.
- Ты чего на меня вызверилась-то, мелкая? – беззлобно пока одернула тебя фермерша.
- Только не надо мне сейчас съеденное-выпитое припоминать – я за все на твоей плантации сполна отпахала.
Тебе пришлось вскочить и забежать за грядку с чесноком, потому что теперь тетя Валерии явно собиралась закатить тебе оплеуху. Но ты еще не закончила. Тебе просто-таки не терпелось поделиться своими мыслями. Точнее, мысли-то были не твои, и слова – не твои... но какая разница, если ты во все это верила?
- А ответь-ка мне лучше, теть Валерия, что же ты меня не предостерегаешь, чтоб я не водилась с Феликсом? Или он – хороший мальчик? Несмотря на то, что каждый день – бухой в сиську. И несмотря на то, что косы коллекционирует, как матерый маньяк? Причем, одну из этих кос явно на отца своего точит. Но он, конечно, хороший мальчик.
Женщина с ножницами вдруг показалась тебе опасной, несмотря на то, что твоя мать была ее сестрой. Но остановиться ты уже не могла. Перепрыгнув через морковную делянку, ты отвесила поклон кусту смородины:
- Бонжур, Божья имбецилочка Леся. Давай перемоем косточки моей племяннице. Ведь мы же с тобой – сущие ангелицы. Ничего, что тебе одинаковыми сокровищами кажутся фамильный кулон твоей бабушки и пробка от бутылки одеколона, в форме бриллианта.
Тетя Валерия сделала еще один рывок, но ты снова ушла. Теперь между вами была старая слива. Ты потерлась щекой о ствол.
- Бонжур и тебе, роковая страсть моей теть Валерии, вечный староста Макабрино Родион Аркадьевич. Бонжур тебе, пень стоеросовый, которому не хватило фантазии придумать четыре имени для своих сыновей. И поэтому теперь у тебя четыре Петра – алконавт, бухарик, литробольщик и выпивоха. Да единственный нормальный человек в вашем «бухенвальде» - Платон, поэтому вы его и травите! – это была единственная твоя собственная фраза. И единственная, где ты сорвалась на крик.
А твоя тетя и вовсе кричать не стала.
- Ноги твоей завтра здесь не будет, шавка бессовестная.
Ты пнула крышку выгребной ямы, и она треснула пополам, пустив солнечный луч в братскую могилу пустых бутылок из-под «Беленькой».

***
- Нет.
Так встретил тебя Платон, едва ты вбежала в магазин.
- Я знаю этот фанатичный блеск в глазах, я догадываюсь, что ты хочешь предложить, но я не вижу способа, который бы сделал это возможным. Поэтому - нет.
За прошедшую неделю ты так и не научилась быстро находить правильные слова. Поэтому решила обойтись вообще без слов, закрыла за собой дверь и начала строить танец. Впервые ты без сожаления подумала о деньгах и времени, потраченных на обучение импровизации. О порванных мышцах спины и вывихнутой лодыжке. Ты отпустила на волю свои руки, и кисти тут же вспорхнули в воздух, как странная помесь мотыльков и пауков. И то, о чем они порхали, то, о чем дрожал и перекручивался живот, то, о чем сгибались колени и скользили ступни, было старо, как мир: я твоя Прекрасная Дама, не так ли? И ты должен мне подвиг.
Платон пытался перевести дискуссию в привычную форму, расшифровывая твои па по-своему… и не так уж часто ошибаясь.
- Есть то, что важнее, чем просто… в траве повалялись. Да не надо смотреть на меня, как… как сенат на императора! Не «просто повалялись», хорошо, прости. И для меня это не было «просто». Но она меня не отпускает, и не словами, а по-другому.
Выворачиваясь из особенно сложного движения, ты вывернулась заодно и из майки. А потом, как Венера из пены, вышла из джинсовых шортиков. В магазин заглянул кто-то, дернулся было уйти, но в итоге остался смотреть. Тебе было все равно.
- Не надо, пожалуйста. Я не могу ответить тем же. В смысле, раздеться – в легкую, но ты же готова обнажиться совсем, как личность. А я не то, чтобы не готов – у меня права нет такого.
Ты потеряла надежду и аккуратно опустилась на пол. Неизвестный зритель, лица которого ты так и не увидела, решил, что больше ничего интересного не предвидится и вышел.
- Как говорят йоги, шавасана, «поза трупа». Но ведь на самом деле ты не решишься. Нет, ловчая Ло, light of my life и fire of my loins, все-таки – нет.
- Я не могу понять. Ведь ты же говоришь, «свет моей жизни», почему тогда нет? – Спросила ты, поднимаясь с пола. – Ладно, не отвечай, лучше так: клянись, что ты именно не можешь. Не просто не желаешь, а лишен возможности. И клянись своим идолом, своим самым дорогим, своей какой-то дурацкой тайной – мамой клянись. Ну!
Тут слезы все-таки прорвались. Тебе, страшной и ужасной плаксе, и так удавалось сдерживать их неправдоподобно долго. Разнюниться на глазах у Платона? - Непредставимо.
Выбегая из магазина, ты слышала, как он все-таки сказал «Клянусь мамой». И что-то еще, неразборчивое, вроде «Нормально. Бесится». Ты не осталась, чтобы переспросить.

***
Ты снова запнулась за одну из игрушек, лежащих в колее. Неудивительно, ведь ты почти ничего не видела. И только чудом не осталась без головы, пробегая мимо дома, где жил Феликс Коробейников. Одна из его кос была прислонена к забору и нависла над тропинкой. Оставив в дар прекрасно наточенному орудию волнистый локон, ты продолжала «полет камикадзе». На крылечках и лавочках перед домами в этот час сидели от силы пять-шесть человек. Но тебе казалось, что само Макабрино желает стать свидетелем финальной сцены твоего романа. А в финале тебе, по всей видимости, полагалась героическая гибель в схватке с… совершенной мамой? Или с истинным монстром, который спрятался за нарядные клетчатые занавески? И который огородил себя каким-то на редкость неухоженным цветником. Ты оглядывалась в удивлении. Но ты пришла сюда не за тем, чтобы бродить по саду, отыскивая среди бурьяна дельфиниум, канны, флоксы и прочие симпатичности, которые изредка приносил и с ироничными комплиментами вручал Платон. Ты пришла сюда отбивать сына у его матери. И не дала себе отвлечься.
Уже стоя перед дверью, над которой, похоже, в свое время поработал резец энтузиаста Романа, ты вдруг поняла, чтО на самом деле Платон сказал в магазине. Пока ты летела, как подбитый истребитель, к его дому, мозг по инерции решал эту загадку. И вот, предоставил результат. На прощанье твой желанный сказал «Клянусь мамой Нормана Бейтса».
Несмотря на это, ты открыла дверь.
Как большая мохнатая бабочка врезается в лампу, в твою голову ударило воспоминание.
Поцелуй. Сладчайший, несмотря на то, что губы мужчины после рабочего дня вовсе не благоухают дыней. Поцелуй, который вдруг обрел вкус крови.
- Эй, ты меня порезал!
- Да? - он трогает пальцем зубы. Так и есть - кусочек отколот. - А-а, это я с утра сломал. Споткнулся и в угол влетел…
Теперь ты видела, обо что он мог споткнуться. Вдоль стен и кое-где – по полу были протянуты тонкие металлические тросы. Судя по всему, весь дом был опутан сложной системой этих тросов. И тебе не пришлось долго спрашивать себя: зачем. Осторожно, стараясь ничего не задеть и ни за что не зацепиться, ты пробралась к открытой двери в какую-то комнату. Это оказалась кухня. У газовой плиты натирала противень кусочком масла маленькая грустная женщина лет шестидесяти, не лишенная некоего осеннего шарма. Ее шею охватывал ошейник с замочком и цепочкой, которая заканчивалась кольцом. Кольцо должно было свободно ездить по тросам, с дизайнерской сметкой прикрепленным к стенам. Ты молча села на стул. Совершенная мама твоего желанного с надеждой спросила:
- Доча, ты водочки принесла? Я уж, чувствую, умру скоро, так хоть напоследок бы… Давно уже, вроде, не пробовала – а все хочется…

***
Вы обвенчались через 5 месяцев в церкви соседнего села, потому что Макабринский храм был разрушен. В честь праздника мама получила стопку водки.