Громокипящий ливень живописных слов

       Эти краткие заметки я набросал, когда ехал в электричке из Одессы на станцию Солнечная, а в это время за окном с неба обрушился неистово грохочущий августовский ливень, и я невольно пробормотал, читая в дороге стихи, что летнее утро «сплело из гроз тугие косы». Читателя, наверное, заинтересует, чьи же стихи я читал. Это Георгий Чернышенко. Не слышали? В городе Муравленко Тюменской области (на Ямале) несколько лет назад вышла из печати его книга стихов под названием, напоминающим торжественное открытие художественной выставки, – «Вернисаж», и мне довелось прочесть эту книгу, познакомившись с её автором в Одессе.
       Родился Георгий в шахтёрском городе Макеевке на Украине в победный год завершения войны. Ярчайшие детские и школьные впечатления светятся в стихотворных строчках, из которых можно узнать и об атмосфере его жизни, об отце, который пропал без вести, о том, ходил ли маленький Жорик в детский сад:
       Нас из детсада забирали редко,
       А если забирали – не отцы.
       Мы чуяли сиротство каждой клеткой,
       Познали безотцовщину мальцы.
       Мать работала телефонисткой. Два года Георгий прослужил в авиационных частях в Воркуте. Его мозолистым рукам хорошо знакомы не только авторучка, но и литейный цех, и шахта, которую он сравнил однажды со знаменитой картиной советского художника-абстракциониста Казимира Малевича «Чёрный квадрат». И даже фамилия автора – Чернышенко – представляется мне как бы говорящей, но не потому, что она сочетает в себе фамилии знаменитого русского писателя и известного Генерального секретаря КПСС, а потому, что символизирует шахтёрский труд. Помнится, когда я был в Третьяковке, рядом с «Демоном» Врубеля висел «Чёрный квадрат», где скопилось немало зрителей, которые то и дело спорили, что бы это значило. Говорили даже, будто это желудок негритянки в чёрном платье безлунной ночью. И я жалею, что в то время не был знаком с поэзией Чернышенко, не то бы непременно объявил посетителям Третьяковской галереи, что в картине Казимира Севериновича запечатлён мир «чёрного золота».
       В его стихах масса поэтических находок, и потому читать стихи Г. Чернышенко – одно удовольствие. Георгий Михайлович очень любит вспоминать свои детские годы – и память его, совершая экскурсию в то детство, где «быть каждому хотелось Робин Гудом», делает его счастливым. В одном из стихотворений память он сравнивает с лассо, с наброшенным на мысли арканом. Он пробует лето на вкус, как малину. Колодец кажется ему живым существом. «Облака, как мамонты, огромны». Он вспоминает визжащего щенка и кота, дыбящего шерсть и поднимающего хвост трубой, шелест листьев, ручей с кристально чистой водой, вишнёвый сад, запах череды, мяты, фиалки, золотые эполеты подсолнухов, стрекочущего кузнечика в осоке… «Душа до мелочей всё помнит». В лучах солнечной метели купается скворец. Головки капусты на огороде кажутся поэту улитками. Вернувшийся из странствий в родную рощу весенний грач издаёт восторженный крик «апогеем веселья», который наш поэт воспринимает как «здравствуй!» – весеннему полдню, поляне, ручью – и понимает, что приветствие этого пернатого «весеннего полпреда» обращено и к самому поэту, и тут же дружески откликается на крик грача: «Ну, здравствуй, земляк!» Благодарность природе за то, что она существует и радует душу, – это и есть чудо и праздник, чародейство поэтического слова, особенность чернышенковского стиха. А вот ещё о грачах – в «Весеннем этюде»:
«И словно зёрна, шумно с криком
Корм солнечный клюют грачи».
       Ловлю себя на мысли, что могу нечаянно пропустить очень яркий образ, и спешу записать:
       «Мне сердце рвали мысли, как пираньи…»
 Мысль – как хищная, кровожадная, острозубая рыба. Похожего сравнения я нигде не встречал. Как неожиданно ново и точно!
       Меня радует, что Чернышенко всё пишет с натуры – максимально правдиво, конкретно, определённо, а не вообще, как иные стихотворцы.
       Когда я читал стихи Г. Чернышенко, у меня то и дело возникало впечатление и представлялось, будто он ходит среди природы с фотоаппаратом и постоянно делает моментальные снимки, которые затем становятся словесным фотоальбомом, фотолетописью – страницами лирического дневника, благодаря жарким и живым краскам раздумий и переживаний, живописующим подробности и детали кипучего окружающего мира. При этом Чернышенко остаётся неизменно дерзновенно метафоричным. Метафора – его литературный стиль, неистовая энергия и темпераментное дыхание его стиха. Я слышу, как ставни при дуновении ветерка подбирают свой голос под голос журавля. А петух лихо исполняет в утренней тишине своё знаменитое соло.
       Когда любознательный автор разглядывает дождевой узор на оконных стёклах, они кажутся ему кожей прокажённого. Или: «И дождь достал из туч-колчанов стрелы», «пронзали темень молнии, как вилы», «свет-автоген грозы срезал решётки с окон»… «И влаги семена летят, звеня, посев свой небо сеет серебристый».
       Как видите, Чернышенко умеет живописать словами. Подобные детали может увидеть лишь человек с особым, поэтическим зрением. Читаешь эти поэтические строки – и вместе с автором ощущаешь, как его мальчишескую ладошку щекочет божья коровка, ветви ивы вьются, как девичьи локоны, а солнце представляется искрящимся коконом, из которого брызжут золотые лучи.
       Очень тепло вспоминает поэт свою бабушку Анну Ивановну и маму Александру Прокофьевну незатейливыми, простыми словами.
       Корыто ставит мама у духовки:
       – А ну, казак, залазь смывать грехи.
       Серёжка в ухе мамы, как подковка,
       Как амулет от бед, у глаз моих…
       Георгий Чернышенко, использующий метод художественного реализма, по природе своего дарования – лирик, и главные герои его искристо-искренней лирики – ветер, родник, солнце, роща, поле, закаты и рассветы, дожди и снега, сосульки, журавли, листопад и звездопад, лесное озеро, красная калина, акация с яблоком луны на ветвях, гирлянды звёзд, костёр и запах печёной картошки, жёлтые клипсы подсолнухов. Нужно обладать особым слухом, чтобы слышать, как, например, трактор, после смерти тракториста, «кудахчет осиротелой квочкой».
       Когда-то, в студенческие годы, я, как коллекционер, собирал сравнения многих поэтов относительно луны. И с чем только её не сравнивали! Тысячи сравнений! Казалось бы, сравнения исчерпаны. Однако у Чернышенко я обнаружил нечто новое и свежее: в гнезде облака луна уместилась аистом! Когда я встречал поэта в помещениях, мне представлялось, будто его чуткий поэтический мозг постоянно работает среди трав и деревьев, под открытым небом, если, конечно, не в шахте, не в забое.
       Основные качества поэта – бурная и самозабвенная впечатлительность, богатое воображение, густая насыщенность образностью его неповторимых строк. Мне представляется, что, как поднятое из колодца ведро с плещущей через край водой, он так же, через край, наполнен эмоциями, прозрачными и свежими чувствами и мыслями. Литейный цех, сталевары, ландыши, напоминающие светильники с жемчужными подвесками, и даже траурная атмосфера в день похорон Сталина – всё это его портретируемые модели.
       Следует заметить, что Чернышенко не только поэт, но и художник, исполнивший иллюстрации к своим собственным стихам.
       Когда меня спрашивают, что собой представляют стихи Георгия Чернышенко, с кем из поэтов его можно сравнить по манере письма, кому он подражает, я сразу затрудняюсь ответить, но мне думается и ощущается, что это некая удивительная, волшебная колгломерация черт и свойств характера, чувств и мыслей Уолта Уитмена, Бориса Пастернака и Николая Анциферова. А всесте с тем он очень самобытен, оригинален.
       «Пойми, – говорил Уитмен, обращаясь к себе, – в твоих писаниях не может быть ни единой черты, которой не было бы в тебе же самом. Если ты злой и пошлый, это не укроется от них. Если ты любишь, чтобы во время обеда за столом у тебя стоял лакей, это скажется в твоих произведениях. Если ты брюзга и завистник… или низменно смотришь на женщин, это скажется даже в твоих умолчаниях, даже в том, что ты не напишешь. Нет такой уловки, такого приёма, чтобы скрыть от твоих писаний хоть какой-нибудь изъян твоей личности». И Георгий Чернышенко всей своей жизнью и всем своим творчеством подтверждает афористичность этого высказывания.
       Предчувствую, что, читая мою заметку, искушённый любитель поэзии может недоверчиво спросить: «И неужели так всё гладко в стихах Г. Чернышенко, что у вас как у критика нет никаких замечаний?». Отвечу: «Есть! И даже немало». Но выпячивать их у меня просто нет никакого желания, ибо все изъяны и промахи относятся к той категории погрешностей, над которыми должен работать опытный редактор. Это и неправильные ударения в некоторых словах, и болезненная «тахикардия» в сердцебиении стиха, то есть нарушение ритмики, и неблагополучные рифмы, которые иной раз и вовсе нельзя назвать рифмами. Это иногда и чрезмерная, на мой взгляд, перенасыщенность метафорами: «Подсолнухи вращали, как радары, вслед солнцу золотистые коржи, как… шляпки», «подсолнухов златые эполеты…», а другой «подсолнух, без шляпки, словно поржавший гвоздь». При этом хочется подчеркнуть, как принято говорить в фотоискусстве, что лучше уж перепроявить фотоснимок, чем недопроявить. Иной раз можно заметить у автора повторение образа в разных стихах: в одной из них, к примеру, слезинка блестит в ресницах «алмазным подвеском»(1973 г.), а в другом стихотворении – «жемчужные подвески»(2004 г.) цветут ландышами. Однако же все эти «технические» недочёты вполне поправимы. Гораздо хуже, когда вроде бы всё написано очень грамотно, есть и точнейшие рифмы, и замечательная ритмомелодика, а читать по сути нечего, потому что стих скучноват, тускл, вял, неинтересен. Не зря же есть выражение: «зарифмованная проза». Мне же по душе – поэзия бурная, темпераментная даже при отсутствии точных рифм и ритма. А потому, прочитав рукопись Георгия Чернышенко, мне хочется воскликнуть его же словами, которые он слышал в забое: «Эльбрус какой!» и пожелать ему поскорее добраться и до звёзд, и до Венеры, покоряя нелёгкие вершины поэтического искусства.