Запел воробышек с утра

       Утро началось, как всегда в выходные, часов в одиннадцать. Сидя на диване в полнейшей тишине с кружкой ромашкового чая и банкой сгущенки, она подумала о том, что эту тишину можно назвать полнейшей только с точки зрения внутриквартирного пространства… Даже кот, сидящий рядом, дышал так тихо, что больше был похож на мягкую игрушку.
       Стоило открыть форточку, как тишину утра разорвали многочисленные звуки кипящей за окном жизни. Шумели проходящие по дороге машины, где-то далеко кто-то заколачивал что-то во что-то. Пел воробышек на дереве перед окном, шелестели на ветру листья этого самого дерева. Да и в целом какой-то неумолкаемый и жутко надоедливый гул копошащегося в своих проблемах и заботах города врывался в голову утренней симфонией какого-то непостижимо авангардного джаза. Она никогда не полюбит авангардный джаз. Тяжело уместить в чутко настроенном организме эту какофонию звуков, стремящихся разорвать гармоничную атмосферу. Эти странные до умопомрачения звуки будто врываются в естественный ритм жизни и пытаются разорвать кровеносную систему, по своей природе замкнутую на выполнении своей функции в микрокосмосе.
       Все, что можно было бы оставить от этого мира, пожалуй, это пение воробышка на дереве… А он действительно пел. Привычное чириканье именно по утрам он менял на пение, будто с самого утра стараясь себе напеть настроение на весь день. Отбросив остальные звуки куда-то далеко за пределы слышимости, она слушала пение птицы, вливаясь мысленно в поток ассоциативных образов, возникающих друг за другом в ее еще не проснувшемся сознании. Этот нехитрый звукоряд, производимый маленьким комочком перьев, позволял погрузиться в какое-то отдельное пространство, в котором не было места ни водителям, ни строителям, ни этой заезженной пластинке с записью гула жуткой деятельности города.
       Сначала почувствовался запах осени. Аромат прелых листьев на земле, рождающий необъяснимое чувство мягкой сладкой грусти, в которой можно было купаться и не думать о том, что будет завтра. Блики солнца на желтой кроне деревьев радовали и печалили одновременно, будто чувства сливались в общую струю переживаний, даря этим самым необъяснимое наслаждение жизнью. Птица пела, став кинопроектором то ли памяти, то ли воображения, крутящим свой кинофильм и проецируя его на мысли и чувства, воспроизводя четкие картины то ли видимой реальности, то ли переживаемой.
       Тихая радость первого сентября, когда дети с большими и маленькими букетами, одетые в почти одинаковую одежду, идут утром в школу, радуясь новому витку их такой интересной жизни. Да… У нее в голове промелькнули картины ее собственных ощущений по этому поводу… Держа букет садовых цветов в руке, наряженная в белый фартук, она чувствовала праздник, праздник от того, что скоро все станет еще интереснее, что скоро она узнает много нового, что даст ей возможность почувствовать всю полноту жизни, она увидит новые горизонты, куда можно будет стремиться и радоваться тому, что мир так разнообразен и прекрасен. Перебирая ногами опавшие листья, она шла и тихо радовалась новым возможностям. Эта шумная толпа немного пугала ее и утомляла, но она была готова терпеть эти неудобства ради новых открытий и утоления безумной жажды знаний.
       Нехитрые переливы птичьего пения продолжали крутить ленту внутренних переживаний.
       Школьные годы чудесные… Самым родным и настоящим в ее жизни был шестой класс санаторного интерната, расположенного практически в лесу. Едва ли важнее уроков были прогулки по «большому» и «малому» кругу, но они давали ощущение того, что вот так в жизни все и должно быть: шелест листьев лесных великанов, могучие сосны и маленькие ели, хруст шишек под ногами и шорох опавших рыжих иголок. До сих пор она никак не могла понять, для чего люди ходят гулять в лес, если не умеют в тишине наслаждаться общением с природой. Но все равно было очень приятно, когда кто-то мог разделить с ней эти минуты радости. Малый круг составляли расположенные вкруговую тропинки, гуляя по которым, можно было сполна насладиться дыханием леса и при этом не опоздать на урок после большой перемены. А вот большой круг давал возможность полностью оторваться от повседневности и уйти от себя внешнего в себя внутреннего, не ощущая при этом чувства одиночества. Лес… Он прекрасен в любое время года. И почему-то наиболее прекрасен в период ранней осени, когда уже появились желто-красные листья, но еще не опали на землю.
       Песня воробья выгравировала в памяти осень, когда на смену дорогим сердцу учебникам пришла влюбленность с ее забывчивостью и появившимися в дневнике тройками. Тот самый желтый осенний день, когда ей пришло в голову прогулять уроки, гуляя с подружками по солнечному березовому лесу, ловя кончиком носа плавно падающие листья и кружащуюся в воздухе паутину. Желто-коричневый ковер с оттенком терракотово-красных пятен, упавшее дерево, на котором обычно сидят сбежавшие с уроков, бледно-голубое небо в промежутках между кронами, стайки голубей, восхитительное пение маленьких желтых синичек – все в окружающей действительности было наполнено торжественностью бытия. Гуляя по лесу, они мечтали о том, что может быть и чего быть не может. Они любили помечтать, сидя поздним вечером перед распахнутым настежь окном и глядя в безоблачное звездное небо. "Где они сейчас? А где сейчас я?" – подумала она и тут же смахнула с ресниц медленно опустившуюся на них печаль. М-да… «И юность ушедшая все же бессмертна…»
       Осень… Пора сбора урожая впечатлений от летних подвигов. Желто-березовый запах какой-то недосказанной мысли, недовыношенной мечты, забытой в лете волшебной сказки осенних звезд…