Причастие

Перед тем, как уснуть.
Столько всего хочется сказать, но я же знаю, что нужно говорить только то, чего как раз не хочется, то есть действовать согласно чему-то чего не видно. Проблески памяти, озарения в точке кипения, это и есть сложная элементарная арифметика души, когда питаются все согласные, а гласные и несогласные сквозь замочные скважины вдыхают нервнопаралитический ритм раскаленной добела вселенной, бренной, вспотевшей, как мои небритые подмышки. Даже если на голове появятся шишки, деревья скинут плоды, но не оставят своих домов, у них корни, понимаешь? Улавливаешь ли ты – каждая система одноточечна, мгновенна, нет причин для паники, только воздух, пища для подбородка и «и» краткое вместо ума, это телячьи котлеты и масло ги, это нежные шелковые волосы и бархатные ручки, то есть кожа, это салон красоты, это невыносимая выходка, за которую нам всем придется платить по счетам, свет, газ, вода, фекалии, гениталии в области талии и поверхность, на которой нет и следа жизни, просто физика, материал, пластилин – смастери себе коня, смастери планету сам – это вовсе не игра, это не совсем дети, это не дети вовсе, короче, плавно уходя в сторону подстригания волос на теле, от улыбки к Европе трехсотлетней давности, от кончика носа к большому пальцу левой ноги, к носкам, штепселю, горчичнику, сковородке, мылу, аквариуму и сарделькам с вареным картофелем и зеленью – все это отправляется к праотцам, чтобы стать философией нового времени, беспринципной, строгой, непонятной для большинства дурочек из высших учебных заведений типа милитаризованных подготовительных школ «У Руля», в общем, я выражаюсь еще довольно доступным языком, учитывая происхождение, длину и вес белого кита, который поглотил весь водный мир, но сохранил папиросу сухой, он знал толк в тонкостях природы, он бы ни за что не променял свои очки на мартышку, никто бы никогда и ни за что не стал свидетелем той катастрофы, о которой я пишу в этот межсезонный час, когда сонливость и потливость диктуют скромную истину и приносят пользу как детские раскраски, завернутые в штаны.
Если бы часы могли ходить, они бы ушли,
Если бы щелочь могла сердиться, я бы разложился.
Если бы кости играли в Кости, то новости я бы предпочел правительству, так как теория и практика согласуются сначала у законопослушных исполнителей, а не просто так, никак.
Кареты поданы, станки налажены. Заводы, грунт, груз, пузатые жители планеты стругают себе носки, пилят гвозди, штопают кости, это были последние новости на бешеной скорости, припудрите свои носики, далее будут морские котики, дырявые зонтики, крестики, нолики, анаболики, барбитураты, кокаин, содовая, газ, экстаз, невроз, прогноз, некролог, это залог здоровья и благополучия наших молодых сердец. Мы их достанем из ямы, чтобы нарисовать языком золотые окончания слов, но больше всего, мне кажется, мы хотим быть понятыми и оправданными в глазах Бога, этого странного придаточного ко всей массе сущего, к этому киселю мыслей, к этой строптивой невестке для будущих солдат, ах, этот брильянтовый миг, если бы кто мог воочию наблюдать за ходом моей деятельности, мы бы не прилипли и не стали так смущено отводить взгляд и закатывать глаза в лунки, сумки, колготки, остроты, писать на картонках имена и признаваться картонкам в любви, ведь похоронный марш и марш-бросок мало чем отличаются от садистских намерений среднестатистического школьника-педофила, его удел – роковой прыжок в модусе страсти за пределы галактики и сферического образа мысли вообще, он знает толк в молодости и у него нет наших проблем, а затем, если бы и стоило еще что-то подчеркнуть, то многое можно почерпнуть из вечного источника, канала связи, он прямо над левым глазом, в земле копается, сутулится и отходами давится, словно ведомый песчаной бурей, задыхается, но он никогда не оправится, ему это нравится, плескаться и париться, не ведая никаких забот. И школьнику и вечному каналу, кажется.
Спустя поколения, наконец, заметят знамение, оставленное будущим в будущем через многие-многие годы, затем… Изменится настроение, пропадет желание и упадет давление, накопится энергия и откроется зрение, столь прекрасное и чудесное, что не стоит говорить о нем совсем. Это – последняя строка, это – эшафот, когда не помогает автопилот и деревянный руль оказывается вместо башки, а глаза все смотрят вперед – на эшафот. Последний выстрел из гнева, копоть и пена, взбухшая вена, в плену у сонливого плена заморских блудливых заблуждений. Аморфный, но точный и прочный, бесконечный, беспомощный, осколок, потомок, сучок от бревна, с днем рожденья, весна…