7. В Каменку

Лет больше сорока уже прошло с тех пор, как я впервые ехал на Вологодчину, в деревню Каменку (от которой осталось теперь только название в памяти знавших его людей) – родину мамы, а помню всё так, как будто это было не дальше прошлой недели. Удивительное свойство нашей памяти. Избирательное, надо сказать: не всё мы помним в нашей жизни отчётливо и детально…
Дальше мы ехали на молоковозе. Но не на таком, как я его себе представлял. Это не была машина с жёлтой цистерной и надписью на боку «МОЛОКО». Нет. Это была полуторка, в кузове которой стояли бидоны для молока. Когда мы поехали, стало ясно, что бидоны пустые. Они подпрыгивали и гремели посредине кузова. По бокам же сидели пассажиры, которых набралось достаточно много. В основном это были женщины. И я с любопытством разглядывал их. Они были очень забавны на мой взгляд. Во-первых, на головах у всех были одеты белые в какую-то крапинку платочки. Такие мне повязывали зимой под шапку, чтобы голова и уши не мёрзли. Мама такие надевала после бани. А тут их повязали посреди обычного дня да ещё каким-то странным способом – получалось, что волос не видно. Во-вторых, платья у всех были очень длинные. Такие не носили в городе. Женщины каким-то невероятным образом были очень похожи друг на друга, словно все они сёстры. В-третьих, они разговаривали на совершенно непонятном мне языке. Это точно был русский. Я узнавал многие слова, но общего смысла не улавливал. Сначала я думал, что это от шума мотора. Но потом тщательно прислушался и пришёл к окончательному выводу, что это незнакомый мне язык. Я очень хотел спросить у мамы, на каком языке все разговаривают, но боялся, что меня услышат и станут ругать. Я, наверно, ехал бы с открытым от удивления ртом, но рот надо было держать плотно закрытым, иначе можно было откусить себе язык, потому что трясло невероятно. Женщины охали, хохотали и что-то кричали водителю, называя его по имени, но тоже каким-то странным образом. У них получалось «Колькя».
Поездка наша явно затягивалась. Уже смеркалось, когда мы доехали до деревни, называвшейся Великуша. Но не она была целью нашего путешествия. Нам предстояло еще более двух километров проехать на подводе, в которую была впряжена коричневая лошадь. В телеге везли продукты и нас. Правил лошадью наш дядя, очевидно, специально вызвавшийся в эту экспедицию, чтобы встретить родную сестру, то есть мою маму, и племянников, то есть меня и моих братьев.
В другое время я умер бы от восторга, если бы выпала такая удача, как прокатиться в телеге, но в этот раз впечатлений было уже чересчур, поэтому хотелось только одного: чтобы всё уже закончилось наконец. В телеге я, наверное, дремал, потому что не помню ни полей, ни саму просёлочную дорогу. А может, это оттого, что было уже темно и разглядеть по-хорошему ничего не удалось.
Тётка встретила нас приветливо, но достаточно сдержанно. Это характер у неё такой, и тут ничего изменить нельзя. Когда много лет спустя тётка осталась одна во всей деревне и никак не хотела уезжать из своего дома в другую деревню, её перевезли почти силой. Она пожила немного на чужой земле и умерла. От старости, конечно. Но не только, думаю. Вставала она очень рано. Когда мы вытаскивали свои тела из-под одеял, она уже успевала наработаться по хозяйству вдоволь и выпить чаю из самовара чашечек так пять-шесть. С нами она тоже садилась за стол, выпивала еще две-три чашки, всегда с сахаром вприкуску и так смешно потягивая чай из блюдца и покрякивая. Мы хихикали и тоже пили чай из блюдца, тоже дули на него и покрякивали.
Как здорово, что мы приехали...