Дорожные рассказы

       
       Дорожные рассказы.

 Каждый раз, подходя к двери редактора, я испытываю страх, волнение, возбуждение и еще что-то похожее на стыд, за то, что я не профессиональный писатель, а так - назойливый самоучка, беспокою людей по пустякам. Я боюсь провала, хотя прекрасно понимаю, что в моем возрасте бояться уже нечего, и если рассказ мой или повесть не напечатают, ничего в моей жизни уже не изменится. И все же, входя в кабинет моего постоянного редактора Ксении Сергеевны, я на мгновение остановилась в нерешительности. Дверь неожиданно открылась, и Ксения Сергеевна позвала меня к себе.
       - Анна Михайловна, здравствуйте, голубушка, долго мы не виделись, вдохновение не посещало? Ну, чем вы меня побалуете в этот раз?
Ксения Сергеевна была очень приятной в общении женщиной «бальзаковского» возраста с тонким юмором. Мне всегда казалось, что она надо мной смеется, но других редакторов я боялась еще больше, поэтому несла свою писанину только к ней. Она молча исправляла мои ошибки, проводила коррекцию текста без объяснений, а когда выдавала уже готовое, мне неудобно было ей делать какие- либо замечания, да я почти всегда была всем довольна. Видимо, это тоже устраивало моего редактора, так мы общими усилиями отправили в печать две повести и несколько рассказов. Писателем я не была и мечту даже такую не лелеяла, отлучение от основного занятия, свалившееся на меня неожиданно, подвигло на такие чудесные перемены в жизни как писательство, общение с редакторами и тому подобное.
       Прежде чем отдать на растерзание свои очередные рассказы, я достала из сумочки открытку и показала редактору, послание было написано крупным детским почерком.
Ксения Сергеевна вопросительно на меня взглянула через большие очки:
       - Это ваш внук написал?
 В голосе было разочарование, возможно, она подумала, что я сейчас загружу ее ненужными совсем воспоминаниями о своих драгоценных внуках.
       - Нет, это интрига первого рассказа, открытка появилась в моем почтовом ящике месяц назад, она без обратного адреса, но догадываюсь, кто послал её. Открытка пробудила снова мое патологическое стремление к бумагомаранию, вот результат.
Я подала папку с несколькими рассказами, которые решила назвать дорожными.



       Первая леди.

 В сберкассе, куда я пришла получать свою первую пенсию, было много народа, очередь ссорилась. Энергичная старушка кричала, что страна не уважает и притесняет пенсионеров, а молодой человек, не обремененный интеллектом, на могучем русском языке объяснял бабушке, что за пенсией нужно приходить утром, когда он , трудяга, отбывает свой рабочий срок и не имеет возможности дойти до данного заведения.
       Возвращаться домой с пустыми руками не хотелось, пришлось скромненько пристроиться в хвосте очереди в надежде, что неразумное посещение сбербанка в вечернее время закончится благополучно. Стоя в уголке убого, пыльного, душного помещения, я пыталась направить свои мысли в позитивное русло и планировала предстоящий двухмесячный отдых. То, что меня отправят на пенсию, я знала заранее, поэтому приготовила запасной вариант и должна выйти на новую работу уже в сентябре. Но два месяца отдыха были гарантированы, и я с блаженством подумывала о двух месяцах безделия – безделия в таком количестве не сваливалось на мою долю никогда. Получив заветные денежки, я медленно продвигалась по душным улицам в сторону своего жилища, в июле в городе всегда стоит неимоверная жара, даже поздно ночью с открытыми окнами невозможно уснуть от духоты. Нужно было придумать, как с пользой для здоровья провести эти два месяца желанного отдыха. Можно было поехать к подруге на дачу, в санаторий, наконец, туда, где не очень жарко, в Прибалтику, например, или взять с собой внучку и уехать на Азовское море, да мало ли вариантов, но к окончательному решению прийти не удалось. Нужно было посоветоваться с сыном, и я быстрее зашагала по чистенькому дворику к своему дому.
       Сын ждал меня у подъезда.
       - Андрюша, сынок, ты чего не зашел в квартиру? Я в сбербанк ходила по холодку.
       - Мам, ты где холодок нашла? Жарища, жуть, в квартиру заходить страшно, решил тебя здесь подождать.
Андрей задерживаться не хотел, перекусил второпях, на ходу выпил квас и, заскочив в свою комнату за забытыми кассетами, собрался уходить.
       - Андрюша, я хотела бы съездить в отпуск, да никак не соображу, куда податься. Что бы ты мне посоветовал, может, Верочку взять с собой?
       - Нет, мам, Вера уедет через десять дней в лагерь, есть уже путевка, поезжай куда- нибудь одна, побалдей без нас, ты теперь пенсионерка.
       - Тебе приятно говорить маме гадости? Не напоминай мне об этом, сделай милость, поверь, это нерадостное событие.
       - Мама, привыкай, радости мало, но не смертельно. Отдыхай, я же знаю, ты долго дома не просидишь, ты же у нас незаменимая!
       - А вот так откровенно льстить не следовало!
Чмокнув Андрея в щеку, я с грустью закрыла за ним дверь. Потоптавшись немного по квартире, полистав журналы, собралась было полежать уже в постели, поразмыслить и придумать, наконец, куда двинуть свои стопы, как вдруг раздался телефонный звонок, даже обрадовалась : кому то еще нужна! Зря обрадовалась!
       Звонила подруга, первые же фразы сопровождая всхлипываниями и причитаниями, сразу стало ясно - хороших новостей ждать нечего. Из сумбурного рассказа я поняла, что ее младшенький сынок Ванечка, которому было уже лет тридцать, попал в аварию и находился в районной больнице в той деревне, где я когда – то умудрилась родиться и провела свои девичьи беззаботные годы.
       Продолжая выслушивать Надежду, я, наконец, уяснила подоплеку этого звонка - мне отводилось место няньки для ее сыночка Ванечки, лежавшего в хирургическом отделении. Подруга возлагала большие надежды на то, что я хоть и пенсионерка, но все же врач, и смогу проконтролировать процесс излечения, если соглашусь съездить туда.
       На родине я давненько не была, родители умерли, ближайшие родственники переехали в города, даже остановиться было не у кого, и я усердно запротестовала, надеясь, что настаивать не будут. Но Надежда не сдавалась. Она с рыданиями объясняла по второму кругу, что сама она не может много ходить – болят ноги, что жена Ванечки глубоко беременна, что ее родственники не любят Ванечку за сложный характер и отказываются за ним ухаживать. В этом случае мне легче было согласиться, чем отказать.
       На следующее утро часов в десять ко мне в дверь с трудом, тяжело дыша, протиснулась беременная жена Ванечки, принесла деньги на билеты и другие расходы. Немного всплакнув и сразу же повеселев от скинутых со своих плеч забот, она покатилась восвояси, а я осталась сидеть в раздумье, с деньгами в руках.
       Узнав, что я еду в деревню, Андрей не удивился, ему не хотелось загружать себя моими заботами, поэтому он ничего лучшего не придумал, как сказать: « Мама, ты как всегда оригинальна».
       Если бы речь шла не о моей родной станице, никакая бы сила не заставила меня провести даже три дня в заботах о Ванечке, которого я помню не иначе как глуповатого, вечно пьяного бездельника с большими претензиями к жизни, но проснулась вдруг ностальгия по родине . Сборы были недолгими, и уже следующим утром самой первой электричкой я катила в родную деревеньку, стараясь особо не задумываться о цели своей поездки.
       Поезд раздражал своим медленным ходом, громкоголосыми, бесцеремонными дачниками, безрадостным, выжженным палящим летним солнцем пейзажем за окном и видом скудных дачных домишек с покосившимися серыми заборчиками.
       Выйдя из поезда, я долго осматривалась, вспоминая старый вокзал, стоящие рядом довоенные постройки, изменилось мало что. Общение свое я решила начать с бабушки Мани, в свое время старушка проживала почти рядом с вокзалом, и найти ее было легко. Лет ей должно быть более восьмидесяти, десять лет назад она была жива, а что сейчас…? Мне так хотелось застать бабулю на « этом свете», что, войдя в калитку, пробравшись сквозь заросли смородины и наткнувшись на ворчавшую у порога бабу Маню, я бросилась обнимать ее и целовать шершавые щеки и морщинистый лоб с такой радостью, как будто встретила родную мать. Обалдевшая бабушка, не понимая, что собственно происходит, мудро выжидала объяснений лобызающей ее тетки. Долго объяснять не пришлось, баба Маня, как настоящий склеротик, теряющий три раза в день свои очки и ключи от дома, прекрасно помнила всю свою родню от первого до последнего знакомого ей колена. Одно только ее беспокоило, что из- за своей почти полной слепоты, разглядеть меня как следует она не могла, а так хотелось сравнить, похожа ли я на свою покойную маму.
Поев окрошки с прохладным кваском, посидев с бабулей часок, я направилась в больницу, желая быстрее определиться в своих обязанностях.
       Мои опасения, что Ванечка успел всех и здесь достать своим сложным характером, совершенно не оправдались, более того, меня встретили очень любезно, оказывается, сынок Надежды среди чужих и в трезвом виде был весьма приятным молодым человеком и обаял большую часть медсестер и врачей. Он стоически переносил перевязки и уколы, освоился с положением на «вытяжке» и играл в карты и домино с соседями по палате. Единственная проблема, возникшая, когда Ванечка стал отходить от тяжести своего первоначального состояния, и которую я при наличии денег теперь могла решить – это вечное чувство голода, утолить оное больничным питанием не было возможности. Жалея его, медсестры подкармливали, как могли, прожорливого пациента, но не каждый день, и при первом же моем посещении Ванечка попросил принести ему весь список продуктов, который вообще знал. Он называл меня тетенькой Анечкой, был неподдельно рад моему приезду, и душа моя оттаяла. Я согласилась пожить в станице дней десять, покуда Ванечке снимут гипс, дабы потом транспортировать его домой, если позволят врачи, либо оставить на долечивание.
       Выходя из ворот больницы, я в очередной раз в своей жизни почувствовала, как мало человеку для счастья нужно! Оказался Ванечка более – менее нормальным человеком, и я уже совершенно спокойна и удовлетворена всем происходящим. От моего приподнятого настроения или потому, что я вернулась в родные края, но те же маленькие глинобитные хатки, обнесенные деревянными покосившимися заборчиками, с незамысловатыми цветниками около крохотных кухонек и смешные, смастеренные из всякого подручного материала грядочки, казались мне милой экзотикой, дорогими сердцу воспоминаниями.
Встречались и более солидные постройки, иногда сразу и не поймешь, жилой ли это дом или общественное здание, двухэтажные в основном особняки, слишком вычурные, за редким исключением кричаще безвкусные. Около одного такого исключения я даже остановилась. Минут пять я всматривалась через чугунный литой забор и посаженные вдоль него кусты сирени и смородины, пытаясь определить стиль, в котором здание построено: что - то было в нем интересное, необычное. Я так увлеклась, что не заметила подошедшего сзади мужчину. Он грубо отстранил меня от забора и казенным тоном сказал: « Женщина, здесь нельзя стоять, проходите!» Моя попытка возражать была прервана тем, что мужчина, забыв обо мне, поспешил к стоящей неподалеку машине. В ту же минуту открылась калитка, из нее вышел средних лет высокий и, как я успела заметить, достаточно интересный человек средних лет. Через минуту машина уже скрылась за поворотом. Охранник во дворе щелкнул замком калитки и ушел в дом, а я осталась растерянно созерцать улицу.
       - Как в кино: крутой парень, охранники, черт знает что, как меняется мир! - ворча себе под нос, я направилась к магазину.
       К домику бабушки Мани я прибрела уже почти без сил, волоча за собой еще и сумку с курицей для завтрашнего бульона. Войдя в беседку, я обомлела: бабушка пыталась перенести ногу через перекладину стола, видимо, в надежде из- под него вылезти. Скатерть, покрывающая стол, укутала ей голову. Ничего не видя, бабуля махала рукой, желая высвободиться. Я поставила сумки на табурет и наклонилась к столу. Бабуля неожиданно выбралась из-под скатерти, и мы столкнулись лбами с такой силой, что старушка брякнулась рядом со столом, не успев перенести ногу через перекладину. Первая мысль, пришедшая мне в голову, после столкновения с бабушкиным лбом не радовала, страх, что баба Маня рассыпалась на части, сковал меня, но она оказалась крепким орешком. Бабушка спокойно вылезла из- под стола, отряхнулась и спросила: « Нюрка, ты чего лоб подставляешь? Ушиблась?» Потирая шишку на лбу, я в свою очередь не могла не поинтересоваться, зачем баба Маня залезала под стол. Ответ был поразительно простым: « Ну, зачем еще, арбуз ела»
       Дело было в том, что сосед принес ей огромный арбуз и положил под стол, а бабушка, не в силах перенести его через перекладину, подставила под него тарелку и третий день ела его там. Но сегодня ее постигла неудача - судорога свела ногу и бабуля никак не могла вылезти, вот я ей, оказывается, помогла таким неудачным способом. Баба Маня рассказывала об этом мероприятии, как о важном, серьезнейшем в ее жизни деле, а я тем временем, несмотря на усталость, хохотала до слез, до икоты.
       Дождавшись, когда я поужинаю и приму водные процедуры, бабуля отправилась спать. А мне, конечно, не спалось. Воспоминания детства, юности тревожили мое сознание, я еще долго сидела на крылечке, слушала деревенские звуки, вдыхала пряный ,навозно – цветочный аромат, всматривалась в огоньки, мелькающие между ветвями огромных яблонь. Эти яблони были посажены еще до войны, теперь они стали почти дикими, плодоносили мелкими кислыми яблочками, которые бабушка сгребала в кучу граблями, ежедневно ругая своего давно умершего мужа, посадившего эти яблони, за такой подарок к старости. Я помнила этот сад с детства, тогда он казался огромным, темным, загадочным. Между деревьями росла высокая трава вперемежку с кустами смородины, а между яблонями были протоптаны тропинки, одна из них вела к колодцу. Тропинка шла под откос, и мы с бабушкиными сыновьями бежали, падали, катились кувырком, пытаясь наперегонки добежать до колодца, а наши мамы сидели у колодца за столиком и поедали огромный ярко- красный арбуз, который дед Георгий привез с бахчи. Как давно это было. Остались мы вдвоем с бабушкой из всех наших многочисленных тогда родственников. Колодец высох, сад одичал. По щекам потекли теплые слезы, впервые так явно ощущалась та стремительность, с которой проходит жизнь, стало жутко и тяжко на душе, радость встречи с родными местами улетучилась. Постепенно светлые слезы омыли грусть, повздыхав немного, я вернулась в дом.
       В доме было уютно и прохладно. На полу лежали самодельные тряпичные коврики, по ним было приятно и тепло ступать, постельное белье пахло яблоками и мятой. Я с удовольствием провалилась в глубокий, необычно приятный и освежающий сон, лежа как будто в маминой, такой совсем родной, постели.
       Выспавшись, как здоровый младенец, уже в семь часов я была на ногах, надеясь встать раньше бабушки и покопаться в огороде, но бабушка уже бродила по саду, опираясь на кривую, суковатую палку. Еще с крылечка я услышала, как она беседует с соседкой, подойдя поближе и пожелав доброго утра, я дала повод для расспросов, кто я и откуда, оказалось, что и соседка меня прекрасно помнила, а ее сын Вовочка учился со мной в одном классе.
       Целый час мы с бабулей проторчали у забора, обсудили все деревенские новости, пришлось все возможное рассказать о себе и о своей семье. За столь короткое время я смогла узнать, какая сейчас в деревне власть, поименно всех врачей больницы, кто с кем изменяет жене или мужу, как соседи, живущие рядом, зарабатывают на жизнь, все, чем дышит современная станица. На мой вопрос, кто живет в таком красивом доме, от которого меня пытались отогнать как барана, был короткий ответ соседки: « Это наш главный, называется, если не путаю чего, глава администрации».
       К восьми часам солнце стало припекать, и мы были вынуждены разойтись по своим дворам и заняться делом. В это утро, как и во все остальные в дальнейшем, я готовила пищу для Ванечки, к обеду ее уносила в больницу, бывало, еще забегала к нему вечерком, но чаще после обеда была совершенно свободна. Тогда я увлеченно бродила по станице, вспоминая родные места, с удивлением всматривалась в новые улицы, магазины, школы и совершенно чужие лица людей, стараясь увидеть хоть кого - то знакомого. Дня через два после разговора с соседкой к нам заявился Вовочка с очередным арбузом, я попросила его водрузить арбуз на стол во избежание дальнейшего всеобщего семейного травматизма и рассказала, как он заставил бабушку помучиться. Вова тоже хохотал до слез, в нем еще сохранился тот смешливый пацан, которого я знала в детстве. С этого дня мы часто стали встречаться, часами висели на заборе, угощая друг друга семечками или ягодами.
       К пятому дню пребывания в деревне я уже чувствовала себя там своей в доску, в больнице знала многих врачей и медсестер. Однажды, покормив Ванечку, я мыла посуду, стоя у раковины, когда нас посетила доктор, с которой мы не были еще знакомы. Невропатолог Инга Маратовна отличалась неординарной внешностью, как и ее имя и отчество. Она была стройной, высокой, с крупноватым с небольшой горбинкой носом, с высоко завязанными в хвост черными с синим отливом волосами, с кошачьим гримом вокруг огромных овальных карих глаз. Одетая в коротенький полупрозрачный халатик, под которым просматривалось беленькое, еще более короткое платьице, обтягивающее крепкие бедра и грудь, она приковывала к себе взгляды окружающих, замораживала на месте. Я машинально тоже замерла, все болезные в палате притихли, а Ванечка растекся по простыне, как мороженое. На первый взгляд Инга Маратовна казалась девушкой лет двадцати пяти, но по манерам общения с больными, поведению, движениям и речи видно было, что она достаточно опытный специалист. Когда она закончила махать своим молоточком и объяснять, совершенно отупевшему Ванечке положение вещей, я немного сообразила, что лечение несколько затянется, и решила поговорить об этом с доктором. Выйдя следом за Ингой, я позвала ее по имени отчеству и попросила проконсультировать. Женщиной я была немолодой, с огромным опытом общения, не из пугливых, но обратиться к Инге с вопросом мне было трудновато, появилось напряжение и ожидание неприятного разговора, но, слава богу, я ошиблась. Инга знала, что я врач и чем тут занимаюсь, она очень подробно рассказала обо всем, поделилась своим мнением, выходило так, что раньше чем через две недели мне Ванечку отсюда не забрать. Потом она предложила выпить с ней чаю. Набравшись наглости, я согласилась. Мы сидели одни в ее небольшом кабинете, в простой, милой обстановке и неспешно беседовали. Инга сказала, что я внешне очень похожа на ее маму, может, поэтому между нами сразу возникло взаимопонимание и, несмотря на разницу в возрасте, оказалось множество общих тем для разговора. Через часок я скромно удалилась, нужно было и честь знать.
       Войдя в палату, я ощутила на себе настороженный, пристальный взгляд Ванечки. Как все мужчины, в плане своего здоровья он был мнительным и трусливым, и если я так задержалась на беседе с доктором, это означало для него почти смертельный исход.
       - Не бойся, Ванечка, мы просто чай пили, - успокоила я его и заметила, как он облегченно выдохнул.
       Выполнив свои обязанности в больнице, я со спокойным сердцем шла домой продолжать борьбу с бабушкой Маней за право покопаться в огороде или помыть полы в доме. Баба Маня стойко держалась, позиции свои не сдавала и пускала меня только на кухню, позволяя под ее приглядом приготовить ужин. Я стояла у плиты, а она подавала команды, как капитан на мостике: каким мне ножом лучше чистить картошку, а каким резать лук, когда положить в борщ зелень и так далее. Я посмеивалась тихонько, но послушно все выполняла, боясь не угодить - бабушка была капризной: то вдруг я лук пережарила, то помидоры не дотушила – вкус получался не тот, и бабушка ворчала:
       - Куда мать твоя смотрела, Нюрка, ты ведь борщ варить не умеешь, кто тебя замуж брал?
       - Баба Маня, да мой Петр всегда борщ хвалил! – оправдывалась я.
       - Это он тебя обманывал, любил, наверное, не хотел обидеть.
       - Да, любил. Муж у меня был хороший, жалко, рано умер, болел много.
       - Раньше мужики лучше были, а сейчас непутевые, бабы говорят, что даже наш главный в районе, Третьяков, и тот жену обижает, бьет, наверное, паразит, или гуляет – не знаю точно, скрытный он. А жена его всем нравится, хорошая докторица, приезжала ко мне как – то, ласковая такая, у меня тогда сильно голова болела и кружилась. Имя у нее еще какое – то ненашенское , не могу вспомнить.
       - Инга, да? – вставила я вопрос.
       - Кажется, так или нет? – в задумчивости баба Маня прилегла на кушетку и задремала, а я долго пыталась мысленно представить вместе Ингу и Третьякова, пара показалась мне весьма эффектной и интригующе загадочной.
       Пока баба Маня изволила почивать, я от безделия стала обдумывать ее слова по поводу якобы не совсем счастливой жизни Инги, возможно, это была очередная деревенская сплетня. Информация срочно нуждалась в проверке – мои деревенские корни давали о себе знать.
       Потолкавшись у соседского забора, якобы собирая смородину, я, наконец, заметила вышагивающего между грядками Вовочку, который аппетитно хрустел огурцом.
 Поболтав с ним о том – о сем, я перешла к интересующей меня теме о главе Администрации и первой леди. района, но Вовик, присвистнув, сказал, что лучше об этом ничего не говорить - дешевле обойдется для здоровья. Несмотря на такое отношения к вопросу, Вова постепенно все равно рассказал мне несколько таинственных историй, связанных с Третьяковым, а в конце разговора напомнил о секретности этой информации. Я, конечно, понимала, что в деревне сплетня – это для людей как булка с медом, но какая - то внутренняя дрожь от услышанного не покидала меня долго.
       Когда темнело, а в южных местах это происходит странным образом очень быстро, я выбиралась за калитку и бродила по улицам как привидение, надеясь таким образом победить бессонницу, одолевавшую меня в последнее время. При полном отсутствии на улицах освещения темнота поглощала меня так, что рук и ног своих рассмотреть нельзя было. Несмотря на такие страшилки, я каждый вечер проходила достаточно большое расстояние по деревенским улочкам, стараясь запомнить это ощущение родины, понимая, что вернуться сюда вряд ли придется, разве только ради бабушки Мани. Вовчик от прогулок наотрез отказался, объясняя это усталостью и тем, что он накислородился за день до смерти, будучи электриком, ползая по столбам и мотаясь по деревне. Сегодня меня явно тянуло в сторону дома того семейства, информация о котором бередила мое сознание целых полдня. В нескольких метрах от чугунного забора, мне пришлось отшатнуться к растущим прямо на улице кустам смородины, чтобы уступить дорогу быстро идущему и не заметившему меня человеку. По запаху духов, по легкому шагу, по всхлипыванию и вздохам, я поняла, что мимо меня прошла молодая женщина. Она остановилась на несколько секунд, наклонилась, что – то подняла или поправила. Сердце мое застучало быстрее, боясь, что меня обнаружат, я навалилась на ветки смородины, но они под тяжестью далеко не стройного тела хрустнули, прогнулись, и я всем своим целлюлитом провалилась между забором и пострадавшей от моей неловкости смородиной. Женщина, помчавшаяся было дальше, резко остановилась и крикнула: « Кто здесь, вы что, за мной следите?»
       С трудом выбираясь из кустов, я приговаривала, стараясь, чтобы меня услышали и не приняли за бандита, а то и по голове можно получить:
       - Не волнуйтесь, я вам сейчас все объясню, вы сами сбили меня с ног, вы так мчались, что мне пришлось отступить в кусты, видите, чем это закончилось?
Пока я выкарабкивалась из смородины, отряхивала руки и снимала с лица паутину, женщина подошла немного поближе и с опаской всматривалась в мое лицо.
       - Анна Михайловна! Это вы? – Вдруг раздался знакомый голос, я от неожиданности даже вздрогнула, передо мной стояла Инга.
Мы так друг другу обрадовались, что даже обнялись. Когда первая радость от встречи схлынула, я заметила, что Инга чем – то очень обеспокоена, она огляделась по сторонам и стала говорить тише.
       - Инга, вы чего – то боитесь? Что случилось?
Она снова огляделась и тихонько сказала: « Сегодня я не могу долго гулять, а завтра давайте встретимся здесь же примерно в это же время, если хотите, конечно!»
Я с удовольствием согласилась, общаться с Ингой было не просто приятно, было ощущение, что я ей нужна, и она мне доверяет по какой – то причине.
С большим трудом найдя у бабушки в шкафу непонятно какой давности йодную настойку, покряхтывая, обрабатывая поцарапанные руки и ноги, рассматривая порванный халат, я не могла и предположить, что это не самое худшее в моем деревенском приключении.
       Заинтригованная ночной встречей до предела, я кое – как дожила до вечера следующего дня. Боясь пропустить событие, стоя наготове у калитки, я ждала темноты, которая наступила как всегда неожиданно. Вечер был немного прохладнее обычного, прогуливаясь мимо пострадавшей от меня смородины, я уже начинала подумывать ретироваться восвояси, опасаясь, что Инга не придет, но вдруг услышала легкие шаги. Выйдя из своего укрытия, я ждала свою знакомую на тропинке, боясь, что она опять, пробегая мимо, опрокинет меня в кусты. На этот раз молодая женщина была совершенно спокойна и даже весела, пока мы гуляли, она рассказывала о работе, родителях, жизни до замужества, ни разу не упомянув о своем муже. Я подумала, что так и нужно, видимо, поступать, тем более, если муж занимает такой ответственный пост, но вдруг Инга почти прошептала: « Анна Михайловна, Вам можно доверять? Глупо, конечно, об этом спрашивать, но очень не хочется ошибаться, тем более сейчас, когда у меня такое ужасное положение. Сама я эту проблему не решу, родителей своих я в это дело втягивать боюсь, что мне делать? Ума не приложу. Вчера после встречи с вами мне в голову пришла шальная мысль, что вы сможете мне помочь. Если я придумаю план, вы мне поможете?»
       - Инга, вы меня пугаете, не убеждайте меня в том, что каждый врач страдает заболеванием по своей специальности. – Я действительно немного струсила, услышав такую сумбурную и, как показалось, неадекватную речь.
       - Вы подумали, что я ненормальная? Я просто не могу рассказать всего сейчас, боюсь подвергнуть и вас той же опасности, в которой сама нахожусь, но у меня нет другого выхода. Никто не знает, что мы с вами общаемся, никто не видел нас вместе, и вас никто ни в чем не заподозрит. Сегодня я могу сказать только одно: мне нужна ваша помощь, поможете вы мне или нет?
       Я чувствовала немыслимое отчаяние в голосе Инги, сплошную безнадежность в ее словах, все было очень странно, и все же на клинику психического заболевания не похоже, я больше склонна была думать, что женщина действительно попала в беду, поэтому спокойно и решительно сказала:
       - Не волнуйся, девочка, все, что смогу, сделаю, но дай мне слово, что скоро ты мне все расскажешь и очень подробно, иначе я не смогу тебе помочь, хорошо?
       - Хорошо! Мне нужно идти, а то охранники могут хватиться, и я потеряю возможность выходить из дома тайно.
Инга ушла, а я долго сидела на скамейке у дома с совершенно пустой головой, в растерянности.
       Три последующие за этим событием ночи я дисциплинированно посещала заветные кусты смородины, но Инга так и не пришла, в больнице ее тоже не было, во всяком случае, сколько ни пыталась я высмотреть ее в коридорах и палатах – все было тщетно. Я уже было решилась выспросить о ней медсестер, да вовремя опомнилась – Инга ведь просила, чтобы о нашем общении никто не знал. Постепенно я входила в то тревожно - паническое состояние, когда понимаешь, что нужно что-то делать, но не представляешь, что. Так как думать мне больше было не о чем, я целыми днями напролет представляла одно за другим несчастья, которые могут обрушаться на Ингу, чувство яростного беспокойства одолевало мною.
       Следующей ночью я снова пошла на старое место и замерла в кустах в ожидании, проходили люди, проезжали машины, но Инги не было. Окончательно убедив себя в том, что я, видимо, не успела помочь Инге и уже ничего нельзя сделать, я все же решила понаблюдать за домом издали.
       Побродив вокруг чугунного забора, приглядываясь к окнам и дворовым постройкам, я подошла поближе и заметила, что со всех сторон к забору есть подход для собак, только в одном углу можно пройти по крыше сарая и, возможно, остаться незамеченной. Я долго собиралась с силами. Заставить себя перелезть через забор и заглянуть в окно было просто невозможно, не то, чтобы у меня не было на это физических сил – древней я себя не считала, страх, неуемный, непреодолимый, сковывал меня. Обратная сторона усадьбы выходила в переулок, в котором по стечению обстоятельств не горели фонари, и собаки в этом месте к забору подойти не могли – это подвигло меня на рискованный и отчаянный поступок. Не без труда я вскарабкалась на высокий чугунный забор и оказалась на крыше какой – то постройки. Пробравшись по крыше почти ползком между ветками деревьев, растущих рядом с домом, царапая босые ступни ног рубероидом, я оказалась почти рядом с окном. Комнату, к моему несчастью, закрывали толстые шторы, но все же в центре окна был небольшой просвет и кто – то все время маячил в этом просвете.
       Во дворе залаяли собаки, я легла на живот и не шевелилась, казалось, и не дышала, только сердце колотилось, как у загнанного охотниками зайца. Я слышала, как открывалась дверь с другой стороны дома, шум подъезжающего автомобиля, мужскую очень грубую речь, лязг ворот и топот множества ног. Потом все стихло. Сухая ветка, валявшаяся на крыше, впилась мне в живот, но я стоически терпела эту пытку и, наконец, была вознаграждена за эти истязания. Кругом была непроглядная тьма, свет от окна падал немного правее того места, где я расположилась. Когда от неудобного положения уже отяжелела голова, я увидела очень четко в проеме окна стоявшего Третьякова, а на заднем плане сидящую в кресле Ингу. Взгляд у нее был необычный – это был взгляд затравленного, испуганного зверька, вжавшегося в кресло и дрожавшего всем телом, без грима, с растрепанными волосами она казалась дурнушкой, неумехой - служанкой, которую деспот – хозяин отчитывает за разбитую вазу, тем более что тон, с которым говорил Третьяков, был ужасен. Голос мужчины совсем не подходил его внешности, он был скрипучим и грубым, а лексикон приближался к тюремному, бандитскому. Я стала вглядываться, может, ошиблась, и это был не муж Инги, но мужчина стоял буквально в полутора метрах от меня, а я особой слепотой не страдала. Форточка в окне была приоткрыта, и обрывки фраз я имела возможность разобрать. Выходило так, что Ингу должны были в скором времени куда – то транспортировать. Инга в свою очередь просила мужа отпустить ее закончить дела в больнице и обещала не производить никаких необдуманных поступков. Они долго препирались, Третьяков грязно ругался, Инга не отвечала на грубости, стиснув челюсти, сжав губы, прищурив в гневе глаза, она хитро гнула свою линию, и муж сдался. Они вышли в другую комнату, а я начала сползать с крыши сарая, оглядываясь в совершенной темноте, ища опору ногам. До забора я доползла успешно, но долго соображала, как я вообще смогла на него забраться. Слезы уже подступили к глазам, хотелось плакать от бессилия – спрыгнуть нельзя, высоко, да и услышать могут, а слезть невозможно. Вдруг поблизости залаял пес, видимо собаки, наконец, почуяли мое присутствие. Просунув голову между веток, я различила в свете выглянувшего из- за туч серпика нарастающей луны две оскалившиеся пасти с огромными клыками. Псы громко лаяли, подпрыгивая на месте, царапая когтями землю и стену сарая. Как меня снесло с забора один бог знает, но через минуту с тапочками в руках, не оставлять же врагам улики, я мчалась по улице к дому бабушки Мани, не замечая одышки и боли в правом боку.
       
       Инга пришла вовремя, мы не пошли к моему дому, было опасно рассекречиваться, да и времени было мало. Оказывается, Инга делала вид, что спит, а сама через потайной ход и калитку в том злосчастном переулке, в котором я сдавала прошлой ночью кросс, выходила по ночам и гуляла, в надежде найти хоть какой - нибудь выход из создавшегося положения. Сначала она решила убежать и даже выходила как – то с вещами, но поняла, что это не разумно - без подготовки, теперь у нее был план и единомышленники в Краснодаре, но не на кого было опереться здесь – она никому не доверяла. На вопрос, почему она хочет сбежать, а не расстаться официально с мужем, Инга отвечала: « Меньше будете знать, Анна Михайловна, крепче будете спать. Я сначала дурочкой была и не вникала в то, что делает мой муж, я его любила, но он сам мне стал все рассказывать, видимо, для того, чтобы у меня назад дороги не было – или с ним, или… Давайте лучше подумаем, как мне выбраться отсюда и доехать до моей подруги, чтобы меня по дороге не убили, иначе если меня увезут они, то, боюсь, совсем не туда, куда бы мне хотелось. Я поняла, что муж не хочет меня терять и оставлять меня здесь нельзя – я слишком много знаю. Я, может быть, и потерпела бы еще, подумала, как удачнее все сделать, да время работает против меня – я жду ребенка, он увезет меня и сделает рабыней навсегда, я не могу позволить, чтобы мой ребенок попал в такую переделку, я должна сбежать, исчезнуть».
       - Инга, а Третьяков знает о ребенке?
       -Что вы, меня бы уже куда - нибудь спрятали и обложили охраной со всех сторон.
       - Простите за нескромный вопрос, зачем вы вышли за него замуж?
       - Нас познакомили на какой – то конференции, это была любовь с первого взгляда, он так замечательно ухаживал, был щедрым и предусмотрительным, интеллигентным, образованным и очень красивым. Он и сейчас красавец, я до сих пор его люблю, так люблю, как и боюсь в равной степени. Два года я совершенно ничего вокруг не замечала, единственно, что меня немного задевало – это то, что муж не хотел пока иметь детей. Сейчас я знаю, что ему нельзя их иметь, ему и жениться нельзя было – в их мире это не положено, но он женился, все - таки он меня тоже любил, да и сейчас, наверное, любит, только любовь эта животного, а не человека. Как он оказался в бандитском мире, я не знаю, он очень скрытный, но о многих настоящих его проделках мне известно, мне нужно далеко убежать, иначе… Ну, мне пора. Анна Михайловна, я прошу вас помочь выехать из деревни незаметно, найдите, пожалуйста ,надежного человека, я через несколько дней выпишу Ивана, може, мы как - нибудь вместе выберемся, завтра я принесу часть своих вещей, спрячете их у себя.
       Легкие, быстрые шажки затихли, а я еще долго сидела в смородине и обдумывала, где же мне найти надежного человека среди совершенно незнакомых людей, кроме Вовочки, ни одного варианта в голову не шло. Судя по неполным сведениям, Третьяков – фигура серьезная, и если он нас застукает, кормить нам рыб в местной речке. Первая мысль после осознания случившегося, которая меня посетила, сбежать первой же электричкой, но Инга, господи, она ведь на меня надеется, как жить дальше с таким грузом, если брошу ее!
       Я решила не сдаваться, если мы все сдадимся – станем рабами бандитов, воров и убийц.
Патриотизм или жалость к Инге, что уж больше для меня значило, не разбиралась я тогда, но Ингу в беде решила не оставлять.
       Постепенно ночами Инга перетащила в дом бабы Мани свои вещи, а я вела артподготовку на территории Вовочки, который оказался таким же, как я ,авантюристом и довольно скоро согласился нам помочь.
       План был простым: Инга выписывает Ванечку, приходит к нам ночью, мы надеваем на нее одежду бабы Мани, берем бабушкин паспорт, гримируем Ингу под старуху и ночью выезжаем из деревни окольными путями, которыми Вовочка ездит, когда напьется в стельку, чтобы избежать встречи с представителями закона. Оставалось уговорить бабу Маню одолжить паспорт на некоторое время, но, помня про её ее склероз, решили этот разговор отложить как можно дальше.
       Вова, совершенно, трезвый не вылезал из- под машины. Удивлённая мать его списывала это на мой счет, видя, как часто мы с ее сыном общаемся и втайне, видимо, надеясь иметь меня своей снохой.
       Ночью, за два дня до планируемого нами отъезда, когда сон совершенно забыл о моем существовании, а нужно сказать, он забывал про меня частенько, тем более в такие тревожные времена, пошел сильный дождь, даже не дождь, а ливень – явление обычное для этих мест. Вода била по стеклам как из брандспойта, рамы шевелились под потоками дождя и порывами ветра, шифер на крыше дрожал, по нему колотил мощными своими ветвями огромный клен, растущий рядом с бабушкиной хибаркой и прикрывающий ее своей кроной почти целиком. То в одно, то в другое окошко на мгновение заглядывали, подмигивая ярко- голубыми глазами, молнии, сопровождая свое появление гулкими раскатами грома. Среди такого разгула стихии уснуть можно было разве только под гипнозом, даже глухая и слепая бабушка Маня зажгла свечу около иконки и, неистово крестясь, шептала молитву. Придавленная к постели всеми этими страхами и грохотом, я не сразу различила еще один шум, непохожий на все остальные – в дверь колотили чем – то тяжелым. Минуту – две я еще раздумывала: встать или нет, но стук повторялся с большей силой. Осторожно подойдя к двери, я дрожащим голосом спросила, что нужно пришедшему в столь поздний час. За дверью жутким голосом вопила Инга, пытаясь перекричать все громы:
       - Анна Михайловна, миленькая, откройте скорее, быстрее же!
Инга влетела сама, как ночной ураган. Лихорадочно закрывая за собой дверь, она пыталась попасть деревянной палкой в металлические скобы до тех пор, пока я с силой ее не отстранила. Неуемная, она продолжала прыгать вокруг меня, мешая мне закрыть дверь, и со свистом шептала мне на ухо: « Пожалуйста, закройте скорее, вдруг они меня выследили! Они убьют меня, они должны убить меня, давайте скорее уедем, зовите водителя, поедем прямо сейчас».
       Я, наконец, вставила палку в скобы, силком притащила Ингу в комнату, усадила на свою кровать и попыталась включить свет. Но Инга повисла на моей руке, снова свистя мне на ухо: « Не включайте, ради бога, я вам все объясню, только обещайте, что мы сейчас же уедем отсюда, иначе и вам несдобровать!» Я поняла, что шутки плохи, и уселась рядом с ней на кровать в лужу воды, стекающей с одежды Инги. Укрываясь одеялом, женщина долго молчала, стучала зубами, терла озябшие руки, укутывала ноги, пытаясь успокоиться и собраться с духом, затем вполне внятно вкратце рассказала, что с ней произошло: « Анна Михайловна, нам нельзя ждать дольше, нужно меня вывезти сегодня и желательно сейчас, пока все думают, что я сплю, но неизвестно, что придет им в голову, тем более, что все они пьяны. Сегодня у Третьякова было сборище, я пыталась подслушать, но охранника поставили у моей двери, видимо разговор был серьезный, все, что я могла услышать из своей комнаты, убедило меня в том, что Третьякову не доверяют, в первый раз я испугалась по- настоящему за себя, потому, что страшно стало за него. До сего дня я считала своего мужа сильным и независимым, но это миф, сегодня даже самый хилый охранник Борька позволил себе повысить на Третьякова голос, я слышала его возмущение, но не поняла сначала чем он недоволен. На всякий случай я взяла давно приготовленную мной сумочку с документами и деньгами, спрятала под платье и стала наблюдать за охранником в замочную скважину. Когда в гостиной поднялся неимоверный гомон, мой страж не выдержал и рванул в общую заваруху, тогда я тихонько вышла из комнаты, закрыла дверь ключом снаружи и, проскользнув под лестницу, спряталась там. Мне, наверное, нужно было услышать то, что я услышала, иначе бы я так и не поняла серьезность своего положения до конца. Анна Михайловна, они требовали от Третьякова согласия на мое убийство, они говорили, что я их обязательно сдам, что я дура, что я такая, даже пересказывать не хочу… Он ведь не сдался, он меня не отдал им, но я поняла – ему долго не продержаться, я пыталась выйти, но тут пришли два самых непримиримых, которые громче всех кричали, и стали прямо около лестницы, Господи, я думала, что свалюсь в обморок, просто не знаю, как я не выскочила и не помчалась к мужу, если бы я с дури это сделала, они бы убили нас обоих сразу. Помню, я зажмурилась крепко – крепко, прижалась к стене, не шевелилась и, кажется, не дышала. Они закурили, сели на ступеньки, и Глеб сказал:
       - Пошел он…, пусть говорит, что хочет, завтра повезем ее как договорились, пришьем по дороге, скажем, сбежала, пусть ищет, не найдет- успокоится, а не успокоится, Поп его сам успокоит.
       Поп у них главный, но я его никогда не видела, если он приезжал, меня настоятельно просили заняться своими делами в комнатах на втором этаже. Я поняла, что это кличка, потом я узнала, что фамилия его Попович, кто он и откуда, я не знаю, да лучше бы мне вообще все забыть!»
       Инга, наконец, перестала дрожать и тихонько заплакала. Во время нашего разговора бабушка стояла у косяка и молчала, когда Инга заплакала, баба Маня потрясла меня за плечо и поманила в коридор, я вышла следом. Предупреждая бабушкины расспросы, я обещала все рассказать в скором времени, а сама вышла из дома, закрыв его снаружи на замок. Медленно спускаясь с крылечка, я огляделась по сторонам, жуть охватывала меня, пронизывала насквозь, казалось, шагни я с крыльца в темноту - и меня тут же кто – то схватит, выскочив из мрака. Трясясь от страха, холода и сырости, я вышла за калитку и через несколько шагов уже пыталась открыть ворота соседей. Крючок с обратной стороны забора долго не поддавался, наконец, мне повезло – калитка открылась, и я влетела в нее, как будто за мной гонятся и вот- вот поймают. Закрыв калитку на крючок и обойдя залаявшего пса подальше, я добралась до Вовочкиного окна и постучала три раза, как мы условились заранее. Вовочка, по всей вероятности, меня не ждал, и стучать пришлось долго и уже не по три раза, а кулаком по раме, сколько было сил. Проснувшись, Вова долго всматривался через маленькие оконные стекла в темноту, увидел он меня или нет, узнал ли, было непонятно, но как - то испуганно шарахнулся от окна. Я тихонько поползла вдоль стены к двери по скользкой дорожке, все время срываясь с нее в грядки, черпая босоножками грязную жижу.
       Вова приоткрыл дверь и спросил: « Кто там?»
       - Вова, это я, Аня, не узнал что ли?
       - Сейчас узнал.- Вова сопел и кряхтел, видимо, вчера душа не выдержала столь длительного воздержания, и он все же приложился к чекушечке, а может и к двум-трем.
       - Вова, ты наш уговор помнишь? Нужно ехать, но только сегодня, ты готов?
       - Аня, мы же договорились через два дня! Машина готова, а я не очень, я же не знал, с друзьями вчера немного, ну, ты сама понимаешь…
Вова оправдывался как школьник, но выслушивать его было некогда.
       - Вова, ты ехать можешь?
       - Обижаешь, мне еще три раза нужно по столько, чтобы я ехать не смог…
Вова бы еще долго хвастался своим здоровьем, но я его прервала:
       - Одевайся, пять минут на сборы, документы не забудь, свои и на машину, денег в дорогу я сейчас принесу и приведу Ингу, мне с вами ехать? Как ты думаешь?
       - Думаю, что не нужно, мало ли чего может случиться, Инге поделом, я свое пожил, а у тебя дети, внуки, сиди дома, я тебя и не возьму!
Вова быстро ушел в дом, а я разомлела от его душевности и доброго отношения к себе, как просто и незатейливо он выразил свои чувства!
       Выйдя за калитку, я в испуге остановилась, улица была светлой, как от фонаря. За время нашей недолгой беседы дождь закончился совсем, тучки разлетелись, и в небольшой просвет между ними выглянула уже почти полная луна. Пробежав трусцой до своей калитки, я посмотрела в сторону дома Инги- все было тихо: ни машин, ни огней, ни шагов, ни людской речи не было слышно.
       Инга уже была готова: она переоделась в сухую одежду, ее сумки, раньше находившиеся за диваном, стояли у двери, баба Маня поила ее чаем с кусковым сахаром и яблоками, как сама любила. Инга ела машинально, не желая обижать бабушку, руки у нее тряслись, глаза все еще блестели от слез. Несмотря на жуткий испуг, она тоже отказалась от моей помощи в дороге, логично объяснив, что мое отсутствие могут заметить. Это была перестраховка, но меня такой расклад устраивал. Инга записала мой адрес и телефон в Краснодаре, как лучше добраться до моего дома, когда я отдавала ей ключи от своей квартиры, она благодарно смотрела на меня долго и молча, потом сказала: « Я всю жизнь буду молиться за вас, за ваших детей и внуков, а когда я умру, мои дети будут помнить о вас».
       Мы обнялись очень коротко и вышли, оставив бабушку Маню в полном замешательстве.
Вова ждал нас у калитки. Мы тоже обнялись с ним на всякий случай.
       - Вова, ты постарайся быстрее вернуться, лучше к утру, если получиться.
 Вова кивнул молча, оставив в душе моей горькое чувство тоски.
 Инга в бабушкиной косынке, в моей теплой кофте сидела на заднем сидении как сирота, пока Вова укладывал ее вещи в багажник и прощался со мной. Машина поехала тихо, горели одни подфарники, такое было впечатление, что они ушли пешком.
       Утром я выглядела как рыцарь, случайно выживший после битвы на Чудском озере, постель моя была мокрой, на полу - еще не высохшая вода и грязь, косточки все болели, как будто меня всю ночь лупили дубинками или я скакала на коне. Даже бабушка, напуганная мной рассказами об убийцах, которые могут нас подкараулить, если она не будет нема как рыба и если хоть кто - то узнает о ночном происшествии, лежала в постели до восьми часов.
       Тем временем на дворе опять буйствовало лето, солнце светило во всю мощь, луж было меньше, чем в нашем доме, зелень стала ярче, а цветы еще краше. Приоткрыв дверь и поглядев в щелочку на всю эту красоту, я немного успокоилась. Распахнув дверь настежь, я вдруг сползла от испуга по косяку в полуобморочном состоянии, увидев прямо перед собой в залитом солнцем проеме мужскую фигуру.
       - Аня, Аннушка, тебе плохо? Сердце, что ли, прихватило? Скажи, что сделать- то.
Мужчина подхватил мое обмякшее тело и прижал к двери. Я очнулась и увидела перед собой Вову.
       - Вова, ты что не доехал или уже вернулся, все нормально? Говори же!
       - Да нормально все, Аня, ты чего падаешь мне под ноги?
       - Я решила, что ты бандит, солнце в глаза светит, и я тебя не узнала.
       - Мы квиты, ты меня ночью тоже жутко испугала, я подумал, что напился опять до чертиков, и ко мне кикимора болотная пришла, когда ты вся мокрая в капюшоне ко мне в окно заглянула.
       Потом Вова долго убегал от меня, а я гонялась за ним с бабушкиной тяпкой в руках по огороду и хотела отомстить за кикимору. Сидя на поломанной ветке под старой яблоней, вдыхая яблочно-смородиновый аромат, уставшие от беготни, мы вспоминали прошедшую ночь, говорили тихо, шепотом, сомневаясь, не аукнется ли нам все это впоследствии. Вова был настолько ошарашен, испуган и с перепоя оглушен, что все, что ему доверили, сделал автоматически: выехал из деревни по закоулкам, переехал речку в очень мелком месте, прополз до трассы по грунтовке и несся по асфальту дальше как сумасшедший до самого города. По тому плану, что я нарисовала Инге, они легко нашли мой дом. Вова, отнеся вещи в квартиру и убедившись, что там все в порядке, тут же рванул обратно. Теперь он сидел как индюк на жердочке и, почесывая затылок, рассуждал, как бы по пьянке не разболтать все дружкам.
 - Аня, стукни меня по башке чем– нибудь потяжелее, может, память отшибешь, вон по телевизору все людей ищут, память они теряют. Мне лучше сейчас память потерять, чем вскорости голову.
       - Вова, ты должен радоваться, у тебя есть реальная возможность бросить пить, если ты проболтаешься, убьют и меня тоже, ты этого хочешь?
 Мне было и смешно, и страшно, а вдруг он напьется и действительно станет болтать лишнее? Я стала раздумывать, что же делать с Вовой.
       - Володька, поедем со мной, погостишь немного, возьми отпуск и айда ко мне, сходим в театр, на концерт, а то мне одной неинтересно, а подруги неподъемные какие то все!
       - Не Ань, я стесняюсь, я же деревенский, неотесанный, у меня и костюма нет, там у тебя сын еще ругаться станет, внучка, говоришь, приходит, я боюсь тебя! – вдруг
       Я хохотала, глядя на его выпученные от страха глаза. Он действительно боялся и стеснялся меня - когда мы в деревне, мы равны,
       - Володя, я не собираюсь за тебя замуж, я приглашаю тебя в гости чисто из соображения своей же безопасности, поехали, а то ты нас подведешь, как ты сам говоришь «под монастырь».
Вова обиженно надулся.
       - А могла бы и собраться замуж, что, я совсем урод, что ли?
       Мне надоело с ним препираться, и разговор решено было перенести на вечер.
Приготовив кое-как обед, я пошла к Ванечке. Мне было совсем не по пути, но я, не раздумывая, пошла мимо дома Инги, подойдя поближе, заметила, что ворота распахнуты настежь, вдоль забора стояло несколько солидных автомобилей и милицейский « газик», по двору расхаживали милиционеры в комуфляже, с автоматами. Я медленно прошагала мимо, кося одним глазом в сторону дома. Милиционер у ворот проводил меня пристальным взглядом, под которым меня как - то съежило и перекосило, Подумала, что пора уезжать . Дойдя до углового дома на улице, где толпились три женщины и о чем-то переговаривались полушепотом, я подошла к ним и спросила, что случилось у Третьякова то, что я услышала, меня весьма озадачило. Женщина помоложе и пошустрее остальных выпалила скороговоркой:
       - Этого следовало ожидать, говорят, он бил ее, на работу не пускал, а «гулял» открыто. В «Охотничий домик » ему девок возили молоденьких, в деревнях выбирали, деньги небольшие платили, родители сами приводили, кто победнее, оргии там устраивал с гостями из области.
Женщина постарше, интеллигентного вида засомневалась:
       - Ой, Машенька, может, врут все, люди злые ведь, может, и не такой уж он плохой был. – Обернувшись ко мне, она сказала:
       - Говорят, жена Третьякова убила и сбежала сегодня ночью.
Я так и ахнула:
       - Не могла она его убить!
 Женщины подозрительно на меня посмотрели. Испугавшись, я быстро закончила свою мысль: - Это очень милая, добрая женщина, она моего племянника лечит.
 Шустрая тетка опять затараторила:
       - Говорят, они ссорились и дрались, а она беременная была, родители приезжали недавно, забрать ее хотели, так он их выгнал. Она ему в голову выстрелила из его пистолета, а охранников снотворным напоила за ужином.
       Я медленно брела в сторону больницы, мысленно перебирая в памяти последние события. Инга сказала, что муж не знает о ребенке, а об этом, оказывается, даже местным сплетницам известно; она просила увезти ее быстрее, боялась, что ее хватятся, но, судя по всему, Третьякова нашли мертвым уже утром, хотя, может быть, и ночью. Он мог, конечно, обнаружив ее пропажу, и сам застрелиться в отчаянии, а может, ему помогли, и исключить из списка помощников Ингу тоже нельзя. Я поняла, что дело обстоит еще хуже, чем я думала. Теперь Ингу и тех, кто ей помогал, могут искать и бандиты, и милиция.
 В больнице все были растерянны и напряженны, выписной эпикриз Ванечки был Ингой подготовлен, и мне пообещали назавтра завершить все условности по выписке, что безумно меня обрадовало.
       Из больницы я помчалась на подстанцию к Вовочке, на мое счастье, у них случился очередной перекур, и мужики резались в домино, стуча костяшками так, что их слышно было за версту. Вычислив местонахождение Вовочки, я издали помахала ему рукой, он рванул на мой зов как раненый олень, чуть не вырвав с корнем вкопанную в землю скамейку. Его подельники все разом обернулись, видимо, Вова слыл закоренелым холостяком. Не дав ему опомниться, я начала атаку, оставлять Вову в деревне в такой момент казалось мне смерти подобно.
       - Владимир Афанасьевич, как вы можете спокойно резаться в домино, когда мы с вами находимся в такой переделке?
       - А что случилось?
У Вовы во взгляде было столько неподдельного недоумения, что я рассмеялась. Несмотря на то, что после услышанного и увиденного меня колотило мелкой дрожью, уже более спокойно я продолжала разговор:
       - Вова, ты не слышал? Третьякова застрелили или он сам застрелился – не знаю, но обвиняют в этом Ингу.
       - Слышал, мужики рассказали с самого утра, так ведь я ее увез ночью, она не могла это сделать.
       - Святая ты наивность! Надеюсь, ты никому об этом не рассказал?
Я с ужасом ждала ответа и думала, что не зря говорят: простота хуже воровства. Но Вова обидчиво надул губы и проворчал:
       - Что я, совсем дурак, что ли? Я же знаю, это не шутки! И почему я «наивность»? Объясни мне, если ты такая умная!
 Я почувствовала, что Вова обиделся, как -то нужно было уговорить его уехать из деревни хоть на месяц, возможно, это нас не спасет, но есть надежда, что за несколько недель ситуация прояснится.
       - Не обижайся, возможно, я не права, тем более, что это я втянула тебя в такую авантюру, может быть, поэтому мне приходится так волноваться, я чувствую свою вину перед тобой и ответственность за тебя, за то, что подвергаю тебя опасности.
Вова долго молчал, потом уселся на скамейку, стоящую вдоль стены, вытянул ноги, скрестил на толстеньком животике руки и примирительно сказал:
       - Валяй, говори свои предложения, если это возможно, я сделаю то, что скажешь.
В душе я возмутилась: « Ишь ты, разумник какой, женщина должна за него все решать», - но мудро промолчала.
       - Я думаю, в любом случае, убила ли Инга Третьякова, или свои его прикончили, а Ингу подставили, все равно, ее будут искать и бандиты, и милиция, и кто - то выйдет рано или поздно на наш след. Ты же не считаешь, что в такую канительную ночь все спали как убитые, одни мы шатались по деревне? Какая - нибудь бабуля через определенное время вдруг воспрянет от склероза и вспомнит, как ты выезжал из ворот ночью, понимаешь? Нет гарантии, что Инга нам не соврала, вдруг она придумала это историю с бандитами, оклеветала мужа и зачем - то убила его, а мы ей по наивности помогли сбежать.?.
       - Аня, но ты же знала Ингу, разве она могла так сделать?
       - Вова, один мудрец в конце своей жизни сказал: я знаю, что ничего не знаю. Как за столь короткий срок можно узнать человека? Я подумала, если вдруг тебя ночью кто - то видел, скажем, что ты катал меня по деревне, можем мы иметь свои причуды? А лучше будет, если ты уедешь со мной, возьмешь отпуск, поживешь у меня, сколько сможешь, пройдет время, может, убийцу найдут. Чем раньше мы уедем, тем лучше, завтра Ивана выпишут, поехали, Вова. Пока ты здесь, я есть, спать там не смогу, все буду представлять, как ты пьяненький треплешься перед друзьями о том, что было вчера.
Вова пытался возмутиться, замахал было руками, пошамкал губами, а сказал то, что я хотела услышать:
       - К сожалению, ты права, я могу и проболтаться, да я и сам этого жутко боюсь и, честно говоря, думал уже, куда бы отсюда сбежать, так что выхода у меня нет другого, пойду, попрошу отпуск, может, дадут.
Он вошел в контору, а я осталась ждать у двери, надеясь на лучшее.
       На следующий день мы сгребли прямо из больницы Ванечку, сложили свои пожитки в машину и помчались в Краснодар, дав понять нашим бабушкам, для маскировки, конечно, что наши с Вовой отношения пошли на лад.
       В состоянии болезненного психического возбуждения, мы подъехали к дому Надежды, второпях сдали Ванечку и, отказавшись от напористого предложения подруги попить чайку, направились ко мне домой. Только теперь мы сообразили, что за нами никто не гонится и, кажется, мы никому не были особенно нужны.




       Через три недели скромно протиснувшись в кабинет редактора, я стояла в уголке и ждала, пока Ксения Сергеевна дочитает какую – то бумагу. Она подняла глаза, кивнула мне молча и указала на рядом стоящий стул. Я присела на краешек в большом, как всегда, волнении. Дочитав бумагу, она взяла мою папку, подала мне ее и спросила:
       - Анна Михайловна, а что было написано в той открытке, вы ее захватили, можно мне еще раз взглянуть?
 Я покопалась в сумочке и достала открытку. Ксения Сергеевна медленно прочитала то, что я читала уже двести раз за это время: « Бабушка Аня, мы с мамой любим тебя и всегда будем о тебе помнить, спасибо за мое рождение ».
Редактор покачала головой:
       - Не страшно опубликовывать?
 Я почему – то не боялась и искренне ответила:
       - Теперь уже не боюсь, просто очень надеюсь, что Инга жива и найдет меня, если мне повезет и она когда- нибудь это прочтет или кто – то из ее хороших знакомых, которые в курсе этих событий. Я не теряю надежды на нашу встречу. Вовик тоже согласился, хотя упрашивать пришлось долго, он так и остался жить у меня, ворчит все время, что Инга заставила променять его свободную жизнь на кабалу, но я знаю, что жизнью своей он доволен сейчас как никогда.
       - Название населенных пунктов вы изменили, а имена, надеюсь, тоже? – в голосе редактора были настороженность и обеспокоенность.
       - Ксения Сергеевна, я оставила без изменения только основное событие, по которому Инга поймет все, только на то, что она это прочтет, шансов мало… Как вам рассказы?
       - Остальные -тоже достоверные события?
       - Так скажем, основаны на достоверных фактах, я прожила большую жизнь, много людей повидала, кажется, они мне специально все это рассказывали в свое время, чтобы я описала их жизнь, их чувства, их радости и печали. Ну что, печатать будем?
       - Будем, только прочтите поправки, если вы согласны, приносите рукопись через два дня.






       Мой сыночек.




       Что за прелесть молодость! Беззаботность, бесшабашность, легкость на подъем и никакого груза за спиной, взяла с собой пару нарядных кофточек - и вперед за приключениями! По молодости и со мной так бывало. В свои двадцать два года я уже окончила училище и работала товароведом - продавцом в маленьком магазинчике. Вдвоем с напарницей мы и работали вместе, и жили в одном общежитии, и развлекались по выходным, подменяли друг друга, если болели или уезжали к родителям в гости. Дружков у нас постоянных не было, как - то нам не везло, но был один странный, как говорила моя подруга, молодой человек, который два года подряд, приезжая из Владивостока в отпуск к родителям, дружил с нами двумя, видимо, не зная, кого выбрать. В конце его второго отпуска моя подружка влюбилась в нашего начальника и оставила нас со странным Сашей один на один перед фактом затянувшейся дружбы. Расставались мы с ним уже почти женихом и невестой, целовались «по- настоящему» и обещали блюсти верность до следующего лета. Дня за два до отъезда Саша зачем – то рассказал мне историю о своем друге, который решил проверить любовь своей девушки и послал ей телеграмму о том, что срочно в ней нуждается. Она, естественно, прилетела во Владивосток бог знает откуда, и они поженились. Я тогда еще подумала, как просто у других бывает, у меня бы этот фокус не прошел, такое везенье не для меня.
       В прежние времена я о Саше забывала, как только он отбывал на место службы, но в этот раз задело, видимо, за живое, тоскливо как – то стало на душе после его отъезда, краски жизни поблекли. В свободное от работы время я слонялась по общежитию без стремлений к развлечениям, нагоняя скуку на мою подружку.
       В конце ноября, когда моя верность и любовь без эмоциональной подкормки стали потихоньку погибать в пучине жизни, вдруг пришла телеграмма от Саши: « Приезжай срочно, ты мне очень нужна! Александр. Владивосток, ул…..»
       Несколько бессонных ночей я провела в поисках выхода из сложившегося положения. И тут я вспомнила Сашин рассказ о счастливом друге и его невесте, ну, думаю, проверяет, поеду, вдруг и мне повезет!
       Верунька , моя подружка, со слезами на глазах дала напрокат свое лучшее платье на случай моего везения и сопроводила до самого аэропорта.
       Бессонные ночи не прошли даром, в самолете у меня жутко разболелась голова, до тошноты и головокружения. До сих пор молчавшая соседка, видя, как я ищу лучшего положения для своей головы и сдавливаю виски руками, предложила свою помощь, позвала стюардессу, вдвоем они спасли меня от верной смерти. Через полчаса боль утихла, не зная, как лучше поблагодарить мою спутницу, я стала участливо расспрашивать, зачем она в такую даль летит, зная по опыту, что у всех есть проблемы, и нет ничего более успокаивающего в жизни, как рассказать о них вовремя незнакомому человеку. Я рада была выслушать ее в благодарность за свое спасение. История, которую поведала Маргарита Петровна, поразила меня то ли мистичностью, то ли надуманностью, мысленно я расстроилась за свою спутницу, не за то, даже, что с ней произошло, просто мне показалось, что с головой у нее не все в порядке. Потом, через много лет, когда я стала матерью и мой ребенок чуть не умер прямо в роддоме, я поняла чувства Маргариты Петровны, я металась тогда, как разъяренная львица по этажам больницы, пытаясь поднять всех на ноги и спасти свою дочь.
       Голова моя еще не совсем окрепла от приступа боли, и слушать Маргариту Петровну было трудно, но я старалась, как могла, поддерживать разговор, кивала головой и улыбалась при необходимости.
       - Говоришь, Галочка, к жениху едешь, это хорошо, дай бог вам счастья, его Сашенькой зовут, как моего сыночка. А мой Саша работает на заводе, после окончания института по распределению попал во Владивосток. Не представляю, как мы встретимся!
       - А что, Маргарита Петровна, в этом сложного, может, вы поссорились?
       - Нет, мы не ссорились, мы даже не знаем друг друга, вернее, он не знает меня, а я за ним давно наблюдаю, вся его жизнь мне известна, кроме детства, конечно.
       - Вы что, его оставили в детстве? – Как – то стало неловко, всегда мне были неприятны женщины, бросающие своих детей, я отвернулась к окну, чтобы спутница не заметила выражения моего лица. Маргарита Петровна помолчала минутку, потом всхлипнула, полезла в сумочку за носовым платком. Раздражение мое росло. Мало того, что она ребенка бросила, теперь еще плакать тут будет, во всю мощь на меня давил юношеский максимализм. Слава богу, мама с детства научила меня терпимости к людям, и я терпела, пока моя соседка сморкалась, вытирала глаза, пот со лба и толстенького двойного подбородка. Маргарита Петровна была еще молода, что называется, натуральная блондинка, с красивой пышной прической, ярко голубыми глубоко посаженными глазами, бледной кожей. Движения ее были медленными и продуманными, полнота ее не портила, а платье, сшитое по талии, сидело на ее плотной фигуре как влитое.
Она всхлипывала и приговаривала:
       - Мне Витя, мой муж, говорил, чтобы я не ездила одна, он считает меня не приспособленной к жизни, боится, что я буду плакать и могу заболеть, но я не хочу дольше ждать, мне необходимо все решить сейчас, жить так больше не могу!
Я молча ждала откровений, и они скоро последовали.
       - Мы с мужем поженились рано, на втором курсе, учились вместе, любовь у нас случилась. Свадьба прошла скромно, но мы были очень счастливы. Родители наши жили в деревне, даже на свадьбу не приехали, денег у них тогда не было совсем, только продукты послали с оказией, мы и тому были неслыханно рады. Мне было восемнадцать, а Виктору двадцать, и, кроме любви мы ни о чем не думали. Даже когда я поняла, что беременна, расстройств не было, решили, что вырастим ребенка, в крайнем случае, отдадим на время родителям. Особых неприятностей за время беременности не происходило, здоровье у меня было железное – деревенская закалка, в роддом я поехала, волнуясь, но без страха. Родился мальчик, все я помню: как он закричал, как его унесли на столик, а потом у меня открылось кровотечение, вот с этого момента я уже ничего не помню. И окончательно пришла я в себя, как оказалось, через неделю. Потом меня перевели в другое отделение, куда и пришел навестить меня Витя. Как только он вошел, я поняла: что – то произошло. Он долго мучил меня молчанием, потом со слезами на глазах сказал, что наш сын умер. Я кричала, плакала, требовала объяснений, рвалась в ординаторскую, но пришла медсестра, сделала мне укол, и я уснула. До самой выписки из больницы я находилась в полусонном состоянии, даже когда Виктор меня забирал оттуда, у меня заплетались ноги, и он кое – как довел меня до машины. Отоспавшись дня три под присмотром мужа, я, наконец, очнулась и снова начала истерично вопить, тогда муж объяснил ситуацию: « Если ты не хочешь попасть в психушку, то должна прийти в себя, и хотя бы сделать вид, что здорова, а потом разберемся ».
       Он ушел в институт, а меня закрыл на замок. Оставшись одна, я поняла, что нужно брать себя в руки, достала учебники и попыталась вспомнить, что я студентка. Вечером мы долго разговаривали, и муж рассказал, как тяжело я болела, сколько он побегал по городу в поисках лекарств, и как долго нам придется отдавать занятые им за это время деньги. Я боялась задать вопрос, где и когда похоронил он ребенка, долго обходила это в разговоре, но мысли все время к этому возвращались, и, наконец, я не выдержала и дрожащим голосом, сбиваясь, сама себя не слыша, спросила: « Витя, а где ты сыночка похоронил?» Муж так долго молчал, что я даже глаза зажмурила от напряжения.
       Я наблюдала, как Виктор обхватил голову руками, как будто спрятаться хотел. «Понимаешь, Рита, я сразу не пошел никуда, меня никто не предупредил, а только напугали, что ты при смерти, я был в шоке, искал лекарства, приходил в роддом ежедневно, беседовал с врачами, а тут еще сессия, экзамены. В общем, когда мне вдруг кто – то из ребят задал такой же вопрос, как ты сейчас, я рванул в роддом, но мне сказали, что мы не затребовали ребенка, и его вынуждены были где – то похоронить.
       Мы были молоды и бестолковы. Муж на следующий день еще куда то сходил, не получив должной информации, мы успокоились. Только мать меня ругала несколько лет подряд. Через три года у нас родилась Маринка, мы работали, налаживали свою жизнь и старались не вспоминать о сыне.
       Маргарита Петровна достала из сумочки таблетку и положила ее под язык, потом продолжила рассказ.
       - Жили мы небогато, но вполне счастливо до того момента, когда однажды, проходя мимо индустриального института, я заметила молодого человека, стоявшего на ступеньках с друзьями. Он что – то рассказывал и смеялся. Я шла медленно, не отрывая от него глаз, пока не наткнулась на какого-то мужчину и остановилась.
       На ступеньках у входа в институт стоял и смеялся мой муж, только моложе на двадцать лет. Я впилась в него глазами, вся превратилась в слух, даже голос его был похож на голос моего мужа!
       Парень уже ушел, проходившие мимо люди меня толкали, женщина с котомками о чем - то спрашивала, а я все стояла и смотрела в сторону института завороженным взглядом. Очнулась я, когда тетка с котомками потянула меня за руку и выругалась.
       Долго я наблюдала за мальчиком. Приходила к институту днем в обеденный перерыв и вечером после работы, узнала его имя, фамилию, расписание занятий, потом привела мужа, он тоже был удивлен сходством, мы даже сфотографировали парня.
Маргарита Петровна достала из сумочки фотографии и показала пухленьким пальчиком:
       - Вот видишь, Галочка, это мой муж, а это Сашенька, правда – одно лицо?
Мужчины были действительно очень похожи, но сказать, что одно лицо, было нельзя.
       - Да, очень похожи, я так поняла, вы решили, что это ваш сын?
       - Ты не веришь? Муж тоже тогда сказал, что на Земле много похожих людей, и запретил мне ходить к институту, боясь, что у меня крыша поехала. Но я противная, никого не слушая, в течение двух лет следила за мальчиком; узнала все о его рождении, каким он был в детстве, видела его вместе с родителями, они совсем не похожи, это мой мальчик, мой, я чувствую, Галочка, мой и все тут, сердце мое об этом говорит!
Маргарита Петровна почти в истерике постучала себе по груди кулачком, с зажатым в нем беленьким кружевным платочком. Мне показалось, что она сейчас забьется в конвульсиях, чтобы этого избежать, я потрясла ее за плечи и спросила:
       - Послушайте, кроме сердечных ощущений вы должны иметь веские основания, чтобы так говорить, иначе такое чувство, что это выдумка страдающей женщины. Чем вы можете доказать, что это ваш сын?
Маргарита Петровна сникла, опустила свое мягкое тело в кресло, как - то расслабилась и долго молчала.
       Пока я пила лимонад, жевала конфетки, перебросилась несколькими фразами со стюардессой, моя спутница казалась спокойной и отрешенной. Я даже закрыла глаза, надеясь на возможный отдых, но в это время Маргарита Петровна мысленно добралась до нужных выражений и стала отвечать на заданный мною сгоряча вопрос.
       - Галочка, материнское сердце не обманешь, каждый раз, когда я вижу Сашеньку, у меня щемит в груди, появляются те ощущения, которые были в роддоме, в момент его рождения, как будто взрослый красивый мужчина, которым я любуюсь сейчас – это тот маленький красно-синий орущий комочек, лежащий на пеленальном столике. Кроме боли, что я не растила своего сына, я еще чувствую себя предательницей, я должна была добиться в свое время правды, я предала своего сыночка из-за пустяков: страха, некомпетентности, лени.
       - Маргарита Петровна, а что же его родители, вы встречались с ними, разговаривали?
       - Нет, Галочка, они очень важные особы, они меня и мою семью сотрут в порошок, уж лучше я подберу слова и поговорю с сыночком, если он меня не поймет, то хоть мысль в его голове зародится, а когда он сам станет отцом, может быть, вспомнит о нашем существовании. Знаешь, если бы я, собирая информацию, узнала точно, что его мать была беременной и ее видели в этом положении, то, может быть, отступилась, но чем больше я узнавала, тем крепче запутывался узел. Я прожила уже большую и нелегкую жизнь, все это было в одном городе, и за это время, хоть я и маленький человек, у меня появилось много знакомых и связей. Кому - то я помогла в свое время, и мне помогли с удовольствием - рассказали, что в этой семье ребенок появился вдруг, неожиданно, никто не видел его мать беременной, говорили, что в городе ее долго перед этим не было, ходили слухи, что ребенок у них приемный, но все затихло со временем. Я рада, что мальчику жилось хорошо, привольно, без лишений, но кто может определить ценность материнской любви, жертвенности, как сравнить ее с достатком и положением в обществе, что важнее для ребенка, может ли кто нибудь ответить на этот вопрос? И чем измерить горе матери, потерявшей своего ребенка, и вину людей, отнявших у нее этого ребенка, за мою беду кто ответит?
       - Вы хотите наказать его приемных родителей, если докажете, что Саша ваш сын?
       - Наказать? Да я бы их убила, если б смогла!
В голосе Маргариты Петровны было столько ярости, сколько трудно было ожидать от столь нежного на вид создания. Она сжала руками подлокотники, пальцы ее побелели.
       - Они не могли не знать, что отнимают ребенка у живых родителей, бог их накажет все равно!
Я вспомнила, что в каком-то фильме родители нашли своего ребенка, сделав анализ, и сказала об этом Маргарите Петровне.
       - О! Если бы Саша меня понял и согласился на этот анализ, я бы все на свете за это отдала!
       - А вы не боитесь сломать ребенку жизнь? Как он будет потом общаться с родителями? Как его карьера, работа, лучше ли ему будет от вашего признания, даже если вы правы?
       - Главное, чтобы он меня услышал, почувствовал, понял, потом пусть решает сам, как поступить, он уже большой и самостоятельный. Характер у него хороший, спокойный, я успела за эти два года узнать, он очень умный и добрый мальчик! Господи, помоги мне!
Маргарита Петровна закрыла глаза и стала что – то неразборчиво шептать, видимо, молитву или просьбу к богу, я откинулась в кресло, боясь нарушить ее внутренний разговор.
       Через десять минут объявили посадку, меня мутило, закладывало уши, сосредоточившись на этих ощущениях, я забыла обо всем вокруг, и только в здании аэропорта, почувствовав прикосновение мягкой теплой руки к своему плечу, вспомнила о своей спутнице.
       - Милая, надеюсь, тебя будут встречать?
 Попрощались мы быстренько, пожелав друг другу успехов.
       События, последовавшие затем, совершенно стерли из моей памяти на некоторое время и Маргариту Петровну, и ее проблемы.
       Я просидела в аэропорту часа два, так и не дождавшись цветов и нежных объятий. Мне пришлось транспортировать свое уставшее тело и недоуменное сознание по указанному в телеграмме адресу. По пути к своему любимому я пыталась логично рассуждать, пока это еще получалось: возможно, он в срочном плавании, возможно, не получил телеграмму, возможно, заболел…
       Сердце мое забилось часто, ладошки вспотели, когда я открывала входную дверь в его общежитие. На вахте меня ждал сюрприз. Строгая, пожилая, уставшая женщина – вахтер, посмотрев на меня из – под больших очков и узнав, к кому я прибыла, спросила:
       - Вы что, тоже невеста?
       - Почему тоже? - поинтересовалась я.
 На моем лице, видимо, было нарисовано такое удивление, что, покачав осудительно головой, она сказала:
       - Поднимитесь в 320 комнату, там все и узнаете.
Предчувствуя неладное, с выпрыгивающим из груди сердцем, я помчалась на третий этаж, уже не замечая недавно казавшейся такой тяжелой сумки. Дверь мне открыла девушка, одетая по - домашнему: в коротеньком халатике и в тапочках. Справляясь с волнением, я спросила:
       - Здравствуйте, не знаю, туда ли я попала, а Саша дома?
 Я назвала фамилию своего друга и остановилась в дверях.
       - А вы ему кто, вы вообще кто такая и почему с вещами? –
Она отступила назад, пропуская меня в комнату.
 – Вы его сестра? - с надеждой заглядывая мне в глаза, спросила девушка.
       - Простите, а вы кто, если не секрет?
 Я уже чувствовала, что надвигается буря. Взмахнув длинными ресницами, откинув назад копну крашеных рыжих волос, красотка с вызовом сказала:
       - Я его невеста, Саша в срочной командировке.
       - Так, все неясно, туманно и мистично.
 Разговаривая сама с собой, укладывая на пол сумки, я раздумывала, как лучшим образом поступить в этой ситуации. Узнав, что мою подругу по несчастью зовут Катя, я решила потянуть время и подумать, а сама предложила:
       - Катюша, я проездом, Саша дал свой адрес, вот я и нагрянула, но, видимо, не вовремя. Мы с твоим женихом приятели, вскипяти чаек, а я пойду пока на вахту позвоню.
Катюша, повеселев, запрыгала на кухню, а я трясущимися руками попыталась найти в сумочке телефон Сашиного друга.
На мое счастье, Олег был дома, отчаявшись найти нужные слова, он выпалил:
       - Галя, я не психолог, я офицер, и изъясняться красиво не могу, короче, Сашка очень виноват перед тобой, потом он сам расскажет все, ты возьми обратный билет и уезжай пока, потом разберетесь, я не буду встревать в ваши отношения, если с билетом будут трудности, позвони мне.
       - Ну вы, ребята, даете, ближний свет мотаться туда - сюда, сам - то он где сейчас?
       - Он в плавании, так получилось.
       - А как получилась вторая невеста, тоже случайно?
Тишина в трубке длилась долго, я даже подула в нее и сказала традиционное « алло». После чего, покашливая, Олег ответил:
       - Он не думал, что вы приедете обе. Катя долго не отвечала и заявилась сюрпризом. Когда он получил от тебя телеграмму, был в шоке и выпросился в плавание. Вернется месяца через два, не раньше.
       - А Катя хоть знает?
       - Да, но она уезжать не собирается, на что она надеется, не знаю. Но ты-то, чувствую, не дурочка.
       - Умная не поддалась бы на такую авантюру.
       - Ну, прости, если я тебя огорчил.
Минут пять я молча стояла под пристальным взглядом строгой вахтерши, прижав пикающую трубку к уху. Мысли путались, скакали, не давая сосредоточиться на главном. Я с надеждой пошарила в кармане кофточки и достала оттуда помятый листок, вырванный из записной книжки. На нем Маргарита Петровна аккуратно написала номер телефона своего Саши, где уж она его раздобыла, один бог знает. Я снова потянулась к телефону и умоляюще взглянула на вахтершу. Она согласно кивнула, но все же не удержалась от комментариев:
       - Только быстро, чужим звонить не полагается.
К великой моей радости молодой и очень доброжелательный голос в трубке ответил:
       - Конечно, пожалуйста, Маргарита Петровна, это вас!
Вот уж воистину, пути Господни неисповедимы!
Через несколько часов мы снова сидели рядом с Маргаритой Петровной только не в самолете, а в креслах гостиничного номера. Она с воодушевлением описывала их встречу с сыном. Оказалось, что Саша в курсе своего усыновления и абсолютно не против сдать анализ на определение родства с Маргаритой Петровной. Со своей новоиспеченной матерью он был очень вежлив и даже ласков. «Прямо Ганс Христиан Андерсен! Не больше и не меньше!» - с завистью думала я. Заметив мой погрустневший взгляд, Маргарита Петровна рьяно взялась за утешения. Теперь уже моя спутница с сочувствием в голосе убеждала меня, что мои беды – это совсем не беды, а так - дела житейские. Я, кивая головой, думала: «Да, если ее проблема разрешилась неожиданно замечательным образом, то мне сам бог велел верить в чудеса!» Но чудес не случилось ни в этот день, ни в следующий. Хотелось плакать, выть в истерике, но слез не оказалось на месте. Даже познав все муки ада, приобретая билет на самолет в обратный путь, я не плакала. Однако, волоча уставшие ноги по ступенькам родного общежития, я терла глаза и шмыгала носом, войдя в свою комнату, уже рыдала навзрыд. Моя подружка в ужасе вскочила с кровати и протянула ко мне руки.
       - Галка, кто - то умер?
 Я перестала плакать.
       - Почему умер, кто умер?
       - А чего ты вернулась, почему рыдаешь?
Рассказ мой был недолгим. Веруня сначала плакала со мной за компанию, потом, когда я немного успокоилась, тихонько запела:
       - Несет Галя воду,
       Коромысло гнется,
       А за ней Иванко,
       Як борвинок вьется…
У Верочки был приятный, мягкий голосок, он меня успокаивал, убаюкивал. Положив ей голову на колени, я слушала, прибывая в блаженном забытьи, и медленно ко мне возвращалось, казалось, потерянное ощущение жизни. Песня закончилась, и моя подружка спросила:
       - Галюнь, а я тебе рассказывала, как ездила в гости к Людмиле?
       - К той, что в Придонской живет? Она еще недавно в областной больнице лежала, помню, ты ее навещала, да?
       - Ну да, к ней самой, это было еще до нашего с тобой знакомства, года три назад.
Верочка не поленилась встать, достала альбом с фотографиями, и мы долго его рассматривали, забыв о начале разговора.



       Молоко от бешеной коровы.



       Ночь еще не полностью вступила в свои права, а мы с Верой уже натянули ночные сорочки и улеглись в постели, моя подружка все приговаривала:
       - Ты, Галочка, устала, перенервничала сегодня, самое лучшее лекарство – это сон, проснешься завтра и скажешь сама себе: «Какой кошмар приснился! Хорошо, что под понедельник сны не сбываются». Жизнь пойдет дальше своим чередом. Спокойной ночи.
 С полчаса мы полежали с закрытыми глазами, потом повертелись в постелях, но сон почему – то не шел.
       - Вера, ты мне хотела рассказать о том, как ездила в гости к Людмиле.
       - Хотела, но ты же спишь почти.
       - Да брось ты, видишь, сон где – то задержался, рассказывай!
       - Ну, фотографию ты ее видела, сказать, что она дурнушка – это сделать ей комплимент, а заметила, какой у нее муж красавчик? Кроме того, он неглупый и нежадный, и не бабник, и не пьет, просто клад, а не мужчина! Людка еще и старше его лет на пять. Короче, мы с ней вместе закончили техникум в июне, в сентябре приступили к работе на местах по распределению, а в октябре пришло приглашение на свадьбу. Сначала я подумала, что это шутка и Людмила меня просто зовет в гости посмотреть, как она устроилась на новом месте, но в приглашении указывался адрес ЗАГСа в Волгограде, куда я должна явиться на регистрацию.
       Возмущаясь в душе тем, что моя « престарелая» подруга а ей тогда было около тридцати лет, выходит замуж, а я молоденькая красотулька, яркая, стройная, пышноволосая, сижу дома вечерами одна, я все же собралась на свадьбу, убеждая себя в том, что муж Людмилы окажется старым забулдыгой с красным носом, не читавшим даже «Му – Му».
       Каково же было мое удивление, когда в ЗАГСе рядом с помолодевшей лет на пять, нарядной, с модной прической, в ярком макияже Людмилой я увидела интеллигентного вида красавчика лет двадцати трех – четырех, который легко и ненавязчиво общался с обступившими молодую пару гостями. Я бы еще долго молча созерцала всю эту картину, остолбеневшая, с выпученными глазами и раскрытым ртом, но моя подруга взяла меня за руку и прошипела на ухо:
       - Челюсть пристегни, а то испортишь мои свадебные фотографии, идем, я вас познакомлю.
Постепенно я привыкла к такой вопиющей несправедливости судьбы по отношению к себе, справилась с завистливыми и, бог знает, еще какими неприличными чувствами и в дальнейшем прекрасно выполнила обязанности свидетельницы на свадьбе своей дорогой подружки. Второй свадебный день мы провели уже в узком кругу, только молодожены и свидетели: устроили пикник на берегу Дона, катались на лодке по затопленной пойме, пели песни и вели замечательные, почти светские беседы.
       У Людмилы был приятный, сильный голос, в свое время она пела в русском народном хоре у известного Пономаренко, но что-то у них там не сложилось, и теперь она пела редко – по настроению. Наша лодка качалась на волнах среди затопленных деревьев, казалось, мы одни во вселенной, даже деревня скрылась из виду. Отчаянно боясь такого огромного водного пространства, я хотела повернуть лодку обратно, только песня Людмилы удерживала меня; ее грудной голос звучал проникновенно, задушевно, жалко было прерывать такое блаженство.
       - Над реченькой чаечка вьется,
       Ей негде бедняжечке сесть…
Я заслушалась, не замечая, что лодка уже движется к берегу, и вдруг она уперлась со скрежетом в песок так сильно, что я навалилась всем телом на Сашу, но он посадил меня на место как манекен и спрыгнул в воду. Пока наши кавалеры вытаскивали лодку на берег, Людмила тихонько проговорила:
       - Единственная женщина, которую я близко подпустила к своему мужу, – это ты. Ты самая порядочная из всех, кого я знаю, перед остальными я поставлю такой «блокпост», что мало не покажется, таких мужчин, как мой муж, в природе почти не встречается, придется всю жизнь быть начеку!
       Людмила, смеясь, шагнула к подошедшему Саше, почти запрыгнула к нему на руки, и он понес свое сокровище на берег, бережно и нежно обнимая своими крупными руками. Свидетель кое - как выволок меня на берег, видимо, это не доставляло ему никакого удовольствия, сдал меня на ночь соседке по договоренности, и больше я его не видела.
       Утром, накормив завтраком, подруга отвела меня на автовокзал, расцеловав в обе щеки, завела в рейсовый автобус.
       - Петрович, доставишь эту девицу до самого дома, если она на тебя пожалуется, не видать твоей жене новых сапог к зиме, все продам, ей не оставлю.
       - Что ты, Людочка, жизни меня лишить хочешь? Жинка меня со свету за это сживет, отвезу твою красавицу, как хрустальную вазу беречь буду!
       - Ну, то – то, поезжайте с богом.
Людмила еще что-то пошептала Петровичу на ухо, и все пять пассажиров насладились раскатистым « ржанием» водителя. Он еще долго чему – то улыбался, выруливая по привокзальной площади. Людмила, стоя у дверей вокзала, помахала нам вслед платочком.
       Больше года со своими друзьями я не встречалась, иногда писала письма ни о чем, получала такие же « отписки», видимо, им было не до меня.
       Однажды пришло тревожное письмо. Людмила жаловалась на свое плохое здоровье в связи с беременностью, настойчиво звала меня в гости, намекая на одиночество, скуку и раздражение всем на свете. Я злорадно подумала, что счастье, скорее всего, закончилось и так неожиданно быстро! Нельзя было сказать, что я хотела убедиться в несчастье подруги из зависти и злости или полететь к ней на помощь из большой любви, просто я по ней соскучилась, мне хотелось увидеть ее, почувствовать, что мы опять с ней одного поля ягоды, что все же она нуждается во мне. В ближайшую субботу без сообщения о своем приезде я заявилась в Придонскую станицу, как красно солнышко. Добравшись пешком от трассы до их домика, вышагивая через всю деревню по неимоверным колдобинам и буеракам, я, к своему большому сожалению, увидела на дверях замок. Ждать пришлось долго, но все когда – то заканчивается, часа через два приехал Саша, накормил меня и повез навестить находящуюся уже в роддоме Людмилу. По дороге Саша меня инструктировал, чтобы я не говорила ей, что она плохо выглядит, что у нее болезненный вид и прочее, прочее…
       Когда моя подружка выглянула в окно роддома, а он, надо сказать, находился на первом этаже, и я прекрасно могла ее видеть, я поняла, что слова Саши « плохо выглядит» и «болезненный вид» - это слишком мягко сказано. Людмила была похожа на пугало, провисевшее в огороде как минимум три года. Она закуталась в видавший виды сине – серый больничный халат, повязала голову ярко - зеленым шарфом, из - под которого, со всех сторон торчали неприбранные, обесцвеченные наполовину прядки волос, лицо без грима сливалось с бледным цветом волос и получало зеленый оттенок от шарфа. Зрелище, прямо сказать, не для слабонервных. Но самое удивительное было в том, что Саша, казалось, не замечал таких безобразных превращений в своей жене, он ласково с ней ворковал, говорил ей нежные слова, чем шокировал меня окончательно. Потом он отправился в приемный покой отдать продукты, а мы с Людмилой немного поболтали. Во всем ее поведении, в речи чувствовались покой, безмятежность, даже какая – то отрешенность, видимо, человек, готовясь к важнейшим в его жизни событиям, перестает реагировать на мелочи. Совсем без зависти, даже с радостью и гордостью за свою подругу, я подумала, что есть все же на свете счастье и оно вполне нам доступно. Расстались мы весело, без напряжения, мне показалось, что, общаясь со счастливыми людьми, я вдохнула свежего воздуха, так мне легко и просто было на душе.
       Из роддома домой мы поехали окольными путями. Сначала заглянули в реставрирующуюся церковь. Саша принимал в этом активное участие, он хвастался, какую стенку штукатурил и какие балки прибивал на потолке. Сторож ходил за нами по церкви и рассказывал, что еще полтора года назад вместо крыши была дыра, вместо окон - фанера, а нарисованные иконы, казалось, смотрели укоризненно.
       - Теперь погляди, дочка, Богородица улыбается кончиками губ, а Николай – Угодник уже не такой сердитый.
Саша посмеивался над дедом Игнатом:
       - Ты, дед больше сегодня не пей, что - то разговоры у тебя больно мистические.
Дед вполне серьезно возмущался:
       - Нельзя, Саня, церковь восстанавливать - божье дело делать - без веры в бога.
       - Да верю я в бога, вот и сегодня сюда заехал, чтобы помолиться, надеюсь, бог услышит меня и жене моей облегчение будет, ты же знаешь, дед, она в роддоме, скоро рожать, кажется, я боюсь больше, чем она.
       - Брось ты, Саня, рожали бабы всегда и все, и твоя родит, куда денется, уже не рассосется!
Дед смеялся и кряхтел одновременно нам вдогонку, а мы с Сашей, попрощавшись с ним, отправились дальше.
       Уже вечерело, прохлада стелилась туманом вдоль реки, солнце село, но свет его еще поднимался на поверхность как будто из глубины Земли. Закат был кроваво – красным, чернеющее небо надвигалось на него, подавляя своей темной мощью. Солнце немного придержало свои позиции, но быстро сдалось, убегая за горизонт. Мы стояли на берегу, наблюдая за борьбой двух стихий, и тихо переговаривались.
       - Ночью будет холодно и ветрено, Вера, бьюсь об заклад, ты такого заката еще в жизни не видала!
       - Ты прав, где его в городе увидишь.
       - А мы с Людой любим сюда приезжать, когда родится сын, первое место вне дома, которое он увидит, будет этот берег.
       - У вас будет сын?
       - Да, на УЗИ сказали. Жаль, что церковь не успеем отремонтировать, придется окрестить его в другом селе.
Мы еще долго говорили о жизни, даже когда зубы застучали от холода, уходить все равно не хотелось.
       Так как домик у моих друзей был малюсенький, с одной кроватью, Саше пришлось уйти ночевать к соседям, а я, насытившись свежим воздухом на берегу, быстро уснула.
       Разбудил меня какой – то шорох под окном и тихий говор. Я напряженно прислушалась и обомлела, мужской голос тихо повторял:
       - Открой мне, голубушка, открой, милая девочка.
Мужчина говорил почти шепотом, понять, чей это голос, я никак не могла. Голос послышался вновь у двери:
       - Я же знаю, ты хочешь меня впустить, я принес молочка от бешеной коровки, вкусного! Хочешь попробовать?
Находясь еще под впечатлением прогулки с Сашей по берегу Дона, я даже не прислушивалась к смыслу слов, которые неслись из - за двери. Чтобы я впала в состояние томного желания, мне достаточно было завораживающего свистящего шепота и нежного неистового призыва. Я на сто процентов была уверена, что слышу Сашин голос, только он знал меня в этой деревне, и только ему я могла так понравиться, что он решил прийти ко мне. Жена в роддоме, он соскучился по женской ласке, что же в этом предосудительного, думала я. Сердце мое заколотилось, казалось, этот стук можно услышать через дверь. Прижавшись к стене, вдавливая руки себе в грудь, я попыталась успокоить свое разгоряченное сердце и немного привести в порядок мысли. И представь, Галя, боролись во мне не страх, не обида за такое ко мне несерьезное отношение, а желание открыть Саше и провести с ним ночь и совесть, боязнь огорчить свою подругу, стать предательницей. Слова Людмилы на берегу о том, что только мне она доверяет, звенели у меня в ушах; больной, уставший взгляд подруги стоял у меня перед глазами.
       Я молчала. Мужчина несколько раз обошел дом, постучал тихонько в окна, поскребся в двери и затих. В наступившей могильной тишине меня пронзило сожаление о чем - то потерянном, о том, что не впустила Сашу, вскочив с кровати, я рванулась к двери, но, больно ударившись о рядом стоящий стол, остановилась. Решение было принято, и я стала убеждать себя в том, что оно было правильным. Сначала покорив себя за нерешительность, потом погордясь немного своей порядочностью, выслушав несколько песен сверчков и лягушек, я уснула беспокойным сном.
       Яркое солнце, заглянувшее в окошко, разбудило меня окончательно. Потоптавшись по пыльному, неприбранному дому, я с удовольствием покинула его и в полусонном состоянии побрела на вокзал, мечтая по дороге о том, чтобы Саша туда не пришел, смотреть ему в глаза мне не хотелось
       Увидев его издалека беседующего с водителем, я почувствовала, что у меня даже пятки покраснели. Последние сто метров до автобуса я шла на ватных ногах и при выраженном головокружении.
       Но Саша даже вида не подал, что смущен или растерян, было такое впечатление, что ничего ночью не происходило, он не добивался моей близости, не говорил мне ласковых слов. Как ни в чем не бывало он шутил, приглашал на крестины и говорил всякие обычные для этого случая слова, которых я уже не слышала. Мысли о том, что все мужчины лицемеры и Саша не является исключением, ошеломили меня. Не ответив на его очередной вопрос, я вдруг спросила:
       - Саша, а что значит: молоко от бешеной коровы?
       - Точно не знаю, возможно, это водка.
       Я сидела в кресле автобуса и наблюдала за тем, как Саша прыгнул на ступеньку своего «газика», помахал мне рукой и уехал, ни одним жестом, ни взглядом не выдав своего отношения ко мне. Я уже стала подумывать, не приснилось ли мне все это, как вдруг услышала разговор соседок сзади:
       - Господи, да неужели насмерть? Я же знала ее, такая хорошая была женщина, да что ж это делается?
       - Он сидел много лет за это, двоих баб в свое время порешил, сначала заливал в рот водку, потом душил, вышел недавно и опять за старое.
Что - то в этом разговоре меня насторожило, обернувшись к женщинам, я полюбопытствовала, о чем они говорят. Та, что постарше сокрушенно качала головой и молча вытирала слезы концом платка. Младшая рассказала, что недалеко от ее дома сегодня ночью убили женщину - задушили, а рядом валялась пустая бутылка из – под водки, убийцу нашли сразу же, он спал дома, напившись до бессознательного состояния, это был местный дурачок, которого выпустили то ли из психушки, то ли из тюрьмы совсем недавно.
       Я тут же вспомнила странный шепот у моей двери прошлой ночью и предложение выпить «молочка от бешеной коровки». Пот полился градом по моему лицу, тело задрожало, мне захотелось вскочить и громко закричать от испуга, но приступ ужаса быстро прошел. Мне срочно нужно было отключить мозг, иначе картины прошлой ночи уже в настоящем, а не придуманном мною виде мучили бы меня снова и снова, мерзкий похабный шепот слышался мне отовсюду. Судьба помогла мне и в этот раз, я откинулась в кресле и крепко заснула.
 Давай и мы, Галя, спать, мне завтра в первую смену.
       - Похоже, я вообще после твоего рассказа не усну!
       - А я усну, я же это уже сто раз пережила, полгода спать без таблеток не могла, даже к психиатру ходила, теперь все прошло. Спокойной ночи.
 
       





       Странная женщина.


       
       В маленьких городах железнодорожный вокзал часто выполняет не только основную свою функцию – принимать и отправлять пассажиров, но и множество дополнительных, например: восполняет недостаток развлекательных учреждений. Некоторые жители просто гуляют по перрону, другие «не просто» гуляют, а «по делу», молодежь приходит «потусоваться», как они выражаются на своем жаргоне, поэтому в теплое время года вокзал в нашем городке не пустовал. Так как я человек пунктуальный, опаздывать не люблю и приезжаю всегда на вокзал задолго до отхода поезда, то мне часто приходится подолгу глазеть на окружающую толпу сограждан, тогда, от нечего делать, я пытаюсь угадать, кто будет ехать в нашем вагоне или в моем купе. Иногда догадка бывает правильной, и я радуюсь в душе как ребенок.
       В этот раз мне пришлось постоять немного в пробке на дороге, и приехать на вокзал,
 когда поезд уже подали, но посадку еще не объявили. Машинально память повела меня по проторенному пути и заставила рассматривать стоящих около вагона пассажиров, пытаясь определить своих будущих спутников на ближайшие два дня, скорее, я выбирала, с кем бы мне было приятно провести это время. Шумную толпу кавказцев и китайских челноков я отмела сразу, семьи с детьми меня тоже не устраивали, две молодые пары, ссорившиеся уже на перроне, пугали своей неуемностью; остановилась я пока на молодой скромно одетой женщине и мужчине интеллигентной наружности, в надежде, что интуиция меня не подведет. Диспетчер что - то пробубнила в микрофон, и толпа хлынула к вагону.
       Посадка проходила бурно, китайцы делали вид, что русского языка не понимают, кавказцы обхаживали прибежавшую уже после объявления посадки молоденькую проводницу, пожилая пара никак не могла затолкать своего скулившего пса на ступеньки вагона, мамаши совали всем под нос своих вопящих чад, в надежде протиснуться в вагон без очереди. Когда я, наконец, добралась до своего купе, то увидела молодую даму, которую я на перроне выбрала себе в спутницы, зажатую в угол огромными клетчатыми сумками, а в узком проходе купе суетились два вспотевших китайца, пытаясь рассовать свой огромный багаж по полкам. Появившись в проеме двери, я ввела присутствующих в замешательство; на их лицах было написано большое сомнение в том, что я смогу к ним присоединиться, в связи с отсутствием в купе места для меня в принципе. Но я никого не торопила и багаж как - то сам собой рассосался, китайцы пространства занимали мало, все благополучно расселись. Через некоторое время мы познакомились с молодой женщиной, получили и постелили белье, а китайцы тихонько посапывали на верхних полках, Катя мне шепотом призналась: « Когда я сидела в уголке, зажатая сумками со всех сторон и ждала четвертого пассажира, то подумала, если войдет еще один китаец, я выброшусь в окно!»
       Китайцы оказались славными ребятами, в перерывах между сном они сползали с полок, ели лапшу и снова ложились спать. Катя тогда сказала сакраментальную фразу: « Лучший китаец – это спящий китаец».
       Пока иностранцы ели и спали, мы с Катериной рассказали друг другу о своей жизни, перемыли косточки известным актерам и певцам, разгадали, как могли, все кроссворды и к вечеру должны были заскучать, но в китайском стане затрубила труба, и начались сборы. Скоро веселые китайские парни нас, к сожалению, покинули, и мы стали ждать очередных попутчиков, тихонько переговариваясь.
       Когда в купе вошла пожилая пара, мы обрадовались, приняли их очень радушно и решили, что ночь пройдет спокойно, а там ближе к обеду наше путешествие уже и закончится. Катя как самая молодая переместилась на верхнюю полку, все довольные собой и окружением сели ужинать. После ужина Василий Игнатьевич – единственный наш кавалер, ушел в соседний вагон к своему другу играть в карты, а женский коллектив занялся своим любимым делом. В вагоне было тихо, маленькие дети уснули, из радиоприемника доносилась негромкая, легкая музыка, все располагало к беседе. Так как мы с Катериной уже знали друг о друге все необходимое, то ничего не оставалось, как раскрутить на откровение нашу пожилую подругу. Ангелина Карповна долго не сдавалась, все отшучивалась, ей совсем не хотелось говорить о себе. Но Катерина, несмотря на свой тихушный вид, мудро вела разговор, и мы были вознаграждены за это бессонной ночью.
       Ангелина Карповна не была трудной в общении, наоборот, она к нему располагала. Ее спокойный, мягкий характер так и звал к беседе и откровениям, но в ней чувствовалась какая - то странность: то она замолкала посреди разговора, будто о чем - то задумалась, то неожиданно переводила речь на другую тему, но так как ее возраст предполагал наличие склероза, то значения этому я не придавала. Больше в ней удивляла меня поразительная правильность – она всегда знала, что хорошо, что плохо, и ненавязчиво нас в этом убеждала, мы пытались с ней поспорить, но быстро приходили к выводам, что она действительно права. Как она прожила жизнь в таких жестких рамках, сохранила свои убеждения, семью, трудно было сказать. Я всегда думала, что женщины с таким характером наводят на мужчин жуткую скуку и раздражение, она должна была просто бесить своего мужа, а, судя по всему, они долго уже в браке, и вполне благополучном. Психолог в душе, я жаждала объяснений. Рассматривая Ангелину Карповну, пока она объясняла Катерине одну из своих жизненных позиций, я замечала в ней детали не только внутренней, но и внешней правильности. Ее фигура была не худой, не полной, прическа симметричная и очень аккуратная, одежда неброская, по возрасту и по ситуации, на каждой руке по колечку, жесты руками умеренные, как бы и есть, и нет, голос спокойный, мягкий, но не сюсюкающий. Рамки чувствовались во всем.
       Тем временем Ангелина Карповна обмолвилась, что лет двадцать пять не ездила на поездах, не было необходимости, да и желания тоже. Катерина тут же подхватила эту тему, заинтересовавшись, почему вдруг такая нелюбовь к поездам у нашей спутницы. Ангелина Карповна долго молчала, и я уже решила, что она опять забыла, о чем ее спросили, но она с небольшим предисловием рассказала такую историю:
       - Я не просто не люблю поезд, я его боюсь, и даже не самих поездов, как люди боятся машин, животных, я боюсь их интуитивно, подсознательно, так боятся болезни, смерти, бедности, одиночества. Думаю, что этот страх пришел ко мне в молодости, лет в тридцать пять, когда с моей подругой случилось несчастье. Сама - то я в браке давно и без проблем, живем мы всю жизнь в одном поселке, там жили мои родители, родились и выросли наши дети. Семья у нас дружная и счастливая. Но вот моей подруге очень не повезло. Вышли мы с ней замуж в одном году, детей родили почти в одно и то же время, только я нашла себе парня из своего поселка, а Тоня залетного, городского. Жила моя подруга недалеко, и мы часто встречались, то они к нам приезжали, то мы к ним, праздновали вместе и переживали. Мужа ее, Ивана, я недолюбливала, но молчала, у каждого могут быть свои недостатки, идеальных людей нет, но Тонька его очень любила, души в нем не чаяла, мне даже казалось, что она детей своих обожает, наглядеться на них не может потому, что обе девчонки были очень похожи на Ивана. Жили они хорошо по тем временам, имели квартиру, машину, ездили отдыхать на море каждый год. Антонина долго не работала, сначала дети были маленькие, потом Иван не отпускал, потом нашла себе от скуки работу для души, как она говорила, но почти без зарплаты. Жизнь у них шла своим чередом, без особых ссор и разладов. Замечая, что подруга моя совершенно счастлива, я иногда завидовала белой завистью ее достатку и покою.
       В то злополучное лето все их семейство отдыхало в санатории в Сочи, а ближе к школе двинулось в сторону дома вот на таком же поезде. Ехали они в купе, и, как рассказывала Тоня, все были веселые, шумные, ничто не предвещало беды. В августе вечера уже прохладные, и на одной из станций Иван надел куртку, кепку и пошел покурить. Собравшихся было с ним девчонок он не взял с собой, объяснив, что поезд стоит недолго, да и холодно на улице. Когда поезд тронулся, семья сразу не забеспокоилась, что папы нет, бывало, что он оставался на некоторое время в тамбуре, запрыгивал в другой вагон или заходил поболтать с соседнее купе. Минут через сорок младшая дочь заволновалась: « Мама, папы уже долго нет, я поищу его в вагоне». Возвратилась она грустная, папы нигде не было. Тоня тоже прошла по вагону, затем сходила в соседние вагоны, Ивана не было. Проводница видела, как Иван выходил, но не заметила, как он возвратился. Дали по радио объявление, Иван не появился. Начальник поезда успокоил Тоню: « Не плачьте, гражданочка, отстал ваш муж от поезда, деньги у него есть, не знаете? Ну, если есть - не беда, приедет вслед за вами». Всю ночь Тоня не спала, стоило задремать, снился смеющийся чужой мужчина, целующий чужую женщину. Не в силах выносить этот бред, Тоня села у окошка и до рассвета всматривалась в темноту, перебирая в мыслях всевозможные ситуации, которые могли произойти с мужем. Единственной мысли не пришло ей в голову, что он может ее бросить. Ближе к утру к ней пришла тяжелая дрема, и снился уже другой, страшный, безнадежный сон. Разбудила проводница: « Дамочка, ваш муж уходил в куртке и кепке? Ну, точно он, его видели из соседнего вагона, он шел к станции, видимо, решил что - то купить, не успел обратно добежать, не волнуйтесь!» Тоня, уже уставшая от переживаний, только головой покачала в благодарность и стала собирать вещи, через два часа они должны были подъехать к родному городу.
       Поднимаясь по лестнице с кучей сумок, семейство столкнулось со своей соседкой, которая, поздоровавшись, как - то странно посмотрела на них, но, ничего не сказав, прошла мимо. Тоня подумала, что Иван, возможно, приехал раньше их, он уже дома, что и удивило соседку. Позвонив в дверь, она все же полезла в сумку за ключами, но дверь открылась, и незнакомый мужчина спросил, что им нужно. Тоня повернулась к детям: «Девочки, у меня сильно болит голова, мы домой пришли или ошиблись?» Дочки закивали головами и защебетали растерянно: « Домой, мамочка». Мужчина открыл дверь шире: « А, вы, наверное, здесь раньше жили, проходите, объясните, когда вы заберете вещи, нам хочется переехать быстрее!»
Когда семейство расселось на диване, сложив сумки в прихожей, мужчина, обескураженный появлением незваных гостей, спросил: «Зачем же вы оформили квартиру только на мужа?».
       Когда до Антонины, наконец, дошел смысл его слов, она спросила: « Можно я от вас позвоню?» Мужчина в растерянности развел руками.
       Трубку взяла свекровь, она долго рассказывала, почему Тоня не была в курсе продажи квартиры. Объяснялось это тем, что Ваня хотел сделать ей сюрприз, купить новую, большую, он должен был по приезде показать ее всем, он звонил вчера и велел приютить детей и Тоню, пока не вернется сам. Добиться, куда он сам подевался, было невозможно, родители ничего не знали. Тоня и успокоилась, и обеспокоилась, такое поведение Ивану не было свойственно.
       Несколько месяцев семья Тони прожила у родителей Ивана. Тоня вышла на свою работу, денег не просто не хватало, их не было, пришлось мыть полы в подъезде, убирать квартиру соседа и еще бог знает чем заниматься, но свекор ворчал, что они проедают его пенсию, а свекровь тихо плакала в уголке. На поданное заявление о пропаже мужа Тоне ответили, что поищут, но всех мужей, сбежавших от своих жен, не найдешь, прячутся они надежно. Обиженная Тоня в слезах кое - как добралась до дома, а там ждал новый сюрприз: мужик, купивший квартиру, требовал забрать вещи или грозился выбросить их на улицу. Пришлось перевезти все, что поместилось, в квартиру свекра, а остальное распродать за бесценок.
       Прошла зима в трудах, слезах и скандалах, все начинали привыкать к тому, что Ивана уже нет в живых, и виновны в этом деньги, которые он выручил за проданную квартиру. Как на Руси говорят: пришла беда – отворяй ворота. Свекор со свекровью, Тоня и дети
свыклись с мыслью, что придется жить так, а не иначе, постепенно привыкали к другому образу жизни, к лишениям, к неудобствам, как вдруг грянул гром!
       Ранним весенним утром Тоня, собираясь на работу, достала из шкафа свою самую красивую кофточку, которую не надевала с лета, сегодня был повод нарядиться – день ее рождения.
Прогладив рукава и приступив к полке, она заметила шуршание в кармашке, достав бумажку и развернув ее, окаменела от ужаса. Записка была написана Иваном, в ней он просил прощения и признавался в том, что уходит к другой женщине. Внизу стояла подпись: «Твой Иван».
       Медленно передвигаясь по комнате, роняя стулья и повторяя два слова «твой Иван», она прошла в гостиную и, сжав записку в руке, упала на ковер.
Услышав слова Тони, свекровь стала трясти ее за плечи, бить по щекам и кричать: « Где Иван? Что ты знаешь, что скрываешь?» Тоня разжала руку и потеряла сознание.
Когда она вернулась из больницы, ноги не слушались, руки дрожали, но надо было идти на работу, и все движения постепенно восстановились, а вот разговаривать было не обязательно, мыть полы можно и молча. Иногда она и сейчас вдруг молчит часами, хотя давно все это забылось. Через некоторое время Тоня снова переселилась в поселок, там жили ее родители, было много друзей, в том числе и я, мало - помалу жизнь наладилась.
 А когда девочки выросли, старшая дочь уже вышла замуж, вдруг заявился Иван.
       - И она его простила? – завопили мы хором с Катериной.
       - Конечно, это было правильно, она ведь его любила и жалела, мы все не ангелы!
       - Странная она женщина! Вот из - за таких женщин мужчины начинают думать, что они боги и им все в этой жизни позволено…
Катерина хотела продолжить возмущения, но Ангелина Карповна завершила разговор одной фразой.
       - Нет, Катя, на любви таких женщин мир держится
 Ангелина Карповна молча стелила постель себе и мужу.
       - Я лягу спать, устала, Василий Игнатьевич придет, надеюсь, нас не побеспокоит.
Женский коллектив дружненько разместился на своих полках. Катерина быстро засопела в теплой постельке, я долго вертелась, но тоже уснула.
       Думая, что уже наступило утро, я быстро поднялась в постели, ударившись головой о верхнюю полку, упав обратно, я заметила нависшую надо мной неприбранную голову Ангелины Карповны, она шептала: «Женя, Женечка, он пропал, его нет в купе, уже два часа ночи! Господи, что же это за рок!»
Как могла, я успокоила бьющуюся в истерике даму. Проснулась Катерина, свесив голову с полки, спросила:
       - Ангелина Карповна, вам что, плохо, может, позвать проводницу?
       - У нее муж пропал, пошел в соседний вагон и не вернулся, - объясняла я сонной проводнице.
       - Господи, женщины, вы как ненормальные орете по пустякам, сходите в этот вагон и приведите старика!
Мы с Катей посмотрели вслед уходящей проводнице и закивали головами.
Ангелине Карповне стало хуже, она как - то запрокинула голову и замерла. Мы терли ей виски, затолкали в рот нитроглицерин, наконец, после десятиминутной «реанимационной эпопеи» наша спутница открыла глаза и глубоко вдохнула воздух.
       - Сходить за Василием Игнатьевичем? В каком он вагоне и купе, знаете?
Ангелина Карповна молча покачала головой из стороны в сторону и махнула вправо ослабевшей рукой.
Ругаясь мысленно, я потащилась в соседний вагон, в ту сторону, куда склонилась рука Ангелины Карповны. Каково же было мое удивление, когда в первом же купе соседнего вагона я нашла нашего пропавшего кавалера, азартно играющего в карты с друзьями. Узнав, что жене плохо, он засуетился, быстро со всеми попрощался и безропотно последовал за мной.
       Утром мы с Катериной после ночных трудов спали долго, как подобает уставшим людям. Проснувшись, я лежала, не шевелясь, боясь нарушить разговор наших спутников.
       - Геля, ты что, расстроилась ночью из - за меня? Ты же знала, где я нахожусь, нельзя так, мы не в том возрасте, чтобы дергаться по пустякам, сердце беречь нужно.
       - Я просто испугалась, думала, что уже очень позднее время, вдруг с тобой что - то случилось!
       - Да что со мной случится? Что я, ребенок? – Василий Игнатьевич вышел за кипятком.
После его ухода, думая, что мы спим, Ангелина Карповна проворчала: « Тогда я тоже думала, что с тобой ничего не случилось, старый козел!»
Я еле сдержала смех: наконец, Ангелина Карповна вышла за свои рамки!

       


       


       
       


       Танюша.
       
       После необременительного, легкого на первый взгляд, развода по обоюдному согласию сторон, я пребывала в приподнятом настроении, строила планы на новую счастливую жизнь, правда, совсем недолго. Когда муж окончательно съехал с моей квартиры, забрав только то, с чем пришел три года назад, я немного сникла и убрала с глаз все его случайно забытые вещи. Еще через пару месяцев, наблюдая издалека, как мой бывший нелюбимый и не уважаемый мною супруг успешно строит себе новое гнездо, я стала хандрить, доставать из шкафа его старые футболки, принюхиваясь к запаху ранее ненавидимой мною туалетной воды и смачивать глазки скупыми слезами. Через полгода я уже рыдала по ночам от нестерпимого одиночества, разрываемая сомнениями в правильности своих стремлений к свободе. Именно в этот трагический момент, когда мой ум был с сердцем не в ладу, подвернулась горящая путевка в санаторий. И я, которая утешала всегда подруг словами: это нужно пережить, от себя не убежишь, убегала из города сломя голову.
       Санаторий «Жемчужина» куда я благополучно прибыла, расположился на берегу Черного моря, недалеко от Адлера. В последний раз я видела море, когда училась в девятом классе, эти детские впечатления вызывали ностальгические чувства, и на меня снова напала грусть - тоска.
       После ужина я долго бродила под веселую музыку по санаторской набережной, намочила, как водится, в теплой, соленой воде ноги и длинную юбку и, уже собираясь удалиться в уютный номер, заметила фигуру на краю каменного выступа, далеко вдающегося в море. Крупная, слегка сгорбившаяся, одетая в синий балахон женщина стояла среди камней и смотрела на заходящее солнце. Она сложила крестом руки на груди, лицо подставила теплому ветру. Если бы не раздувающаяся на ветру одежда, можно было принять ее за статую.
       Наступали сумерки. Море успокоилось. Тихие волны облизывали кромку суши, шелестя мелкими камешками и ракушками, выбрасываемыми на берег. Лунная дорожка, проскользнув между облаками, брызнула по темным водам и опустилась в морскую глубину. Берег заблистал огнями, засверкал иллюминацией, еще громче загремел разноязыкой музыкой. Медленно поднимаясь по крутой лестнице, ведущей к санаторию, я услышала за собой тяжелое дыхание и несколько шаркающий шаг. Чуть обернувшись, заметила, что женщина в синем идет в гору вслед за мною.
       - Добрый вечер. Вы не устали так долго стоять на берегу?
       - Здравствуйте, а вы не устали целый час за мной наблюдать?
       - Я просто морем любовалась, давно его не видела, так дышится легко. Я сегодня первый день в санатории…
       - Ну, Ну! Приходите завтра, вместе подышим.
Женщина, пыхтя, обошла меня на повороте бетонной дорожки и растворилась в темноте аллеи, ведущей к правому корпусу. Мне нужно было идти влево.
       На следующий день, потолкавшись в очередях на процедуры и выслушав массу всякой чепухи, я почувствовала, что желания пойти на берег к очередной беседе у меня резко поубавилось. Но танцевальная площадка меня совсем не манила, в ресторане одной сидеть неприлично, всякие ловушки для выкачивания из отдыхающих денег мне были не по карману, пришлось идти к знакомому камню. Старушка была на посту. В том же синем балахоне, только волосы повязала белой косынкой и сняла обувь. Я тоже сняла шлепанцы и, медленно пробираясь между камнями, подошла к краю выступа. Чтобы не испугать ненароком женщину, я заговорила издалека.
       - Здравствуйте. А вы, что, каждый вечер сюда ходите?
       - Нет, - не оборачиваясь, ответила она, - я прощаюсь.
       - С морем? Помню в детстве, когда я ездила с родителями на море, в последний день поздно вечером тоже ходила…
       - Я прощаюсь со всем, стара я, помирать скоро.
Женщина села на край камня, опустила ноги, слегка касаясь ими набегающих с шумом волн, опираясь на левую руку, правой гладила мокрые камни, как будто ребенка успокаивала. Она долго молчала. Я тоже, зная, что чаще в слова люди вкладывают мысли, а в молчание – чувства. На танцплощадке надрывал голос молодой джигит:
       - Черные глаза, вспоминаю – умираю,
       Черные глаза, только о тебе мечтаю…
Женщина неожиданно рассмеялась.
       - У меня в молодости были черные глаза, а сейчас выцвели и стали рыжими.
Я с удовольствием поддержала разговор:
       - А какие вам тогда песни мужчины пели?
Женщина вздрогнула и поежилась.
       - Мне чаще стихи читали.
       - Интересно, какие стихи читали мужчины женщинам, - я хотела сказать тридцать лет назад, но поостереглась, вдруг моя собеседница обидится, и продолжила, - во времена вашей молодости?
       - О! Времена моей молодости были давно.
       - Думаю, не так уж давно. Вы выглядите очень хорошо и, надо сказать, довольно стильненько.
       - Стараюсь. Даже двадцать пять лет назад, когда мне читали стихи, я была далеко не молодушкой, а как в народе говорят – баба ягодка опять.
       - Вам было сорок пять лет? Ничего себе! Тут в двадцать пять никто стихов не читает!- Сказала я с завистью и разочарованием. – И все же, что это были за стихи?
       - Мой ухажер любил Есенина и носил с собой томик его стихов, потрепанный такой, видно, библиотечный, но читал по памяти:
       - Хороша была Танюша, краше не было в селе,
       Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
       У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
       Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.
       - Так вас зовут Татьяна, а по батюшке?
       - Ивановна я.
       - А я Люда, будем знакомы, а какие еще он стихи вам читал?
       - Иногда других поэтов, но чаще Есенина:
       Улыбнемся вместе Ты и Я.
       За такие милые края.
       Ветер с моря, тише дуй и вей –
       Слышишь, розу кличет соловей? - Видишь на том краю огонек в окошке последнего дома? - Татьяна Ивановна как крылом взмахнула рукой, - там мы с ним жили две недели, хозяйка сдавала комнату, звали ее Тамарой. Она тогда была моего возраста, может, жива еще.
       - Как я понимаю, эти воспоминания вам дороги. Почему тогда вы туда не съездили?
       - Это самые дорогие воспоминания, но я не хочу туда ехать.
       - А вдруг ваш ухажер там и сейчас живет.
       - Даже если и живет, то не один же, зачем мне это видеть.
       - Ну, я думала, простите, в вашем возрасте уже не ревнуют.
       - Это если успели за всю жизнь наревноваться, а я не успела. Мой бабий век был короток, примерно две недели.
       - А что, других мужчин не было?
Моя собеседница долго ничего не отвечала. Пришлось говорить самой:
       - А я с мужем полгода назад развелась. Вот решила здесь тоску развеять. Да что – то не очень получается. – Женщина молчала, как будто не слышала моих слов. – А как звали вашего друга? – Ответа не последовало.
       Собиралась гроза. Луна скрылась за облаками. Небо слилось с морем, все кругом было черно, ветер стал прохладнее. Волны с грохотом бились о берег. Мы только успели встать, как волна захлестнула камень, швырнула в нас кусочки гальки и откатилась на несколько секунд, потом пришла другая. Когда мы выбрались на набережную, уже накрапывал теплый дождик, ветер рвал из рук моей спутницы косынку, трепал ее, как будто хотел перенести туда, где на краю лагуны маячил слабый огонек в маленьком оконце.
       Ночью мне не спалось. Ветер хлестал в окно, соседка по номеру периодически похрапывала. Как только я начинала погружаться в сон, вдруг раздавался резкий звук: хрюк, хрюк, и снова тишина, - моего сна как не бывало!
Я поднялась с постели, за окном бушевала стихия. В корпусе напротив в единственном окошке горел свет, я почему – то решила, что это окно Татьяны Ивановны, под впечатлением общения с которой находилась в тот вечер. Вспоминая мою собеседницу, я с грустью делала полезные для меня открытия: жизнь без страстей кисла, скучна и неполноценна, а со страстями невыносимо болезненна. Что выбрать? Хотя вряд ли мы сами будем выбирать. Постепенно с моим бодрствованием угасала и буря, все уснули.
       Татьяну Ивановну я встретила на следующий день в столовой. Мы улыбались друг другу, как старые знакомые, более того, я получила приглашение на кофе. Часам к трем, когда большая часть отдыхающих изволила почивать, как того требует режим санатория, мы с Татьяной Ивановной заказали кофе и уселись под плетеный навес. Мебель в кафе из ивовых прутьев была изящной и очень удобной. В центре между столиками плескался маленький фонтанчик, иногда он вздрагивал, поднимая вверх голубую воду, брызгал в разные стороны, и снова затихал. С крыши спускались ветки вьющихся роз, они не издавали запахов, но взгляд радовали. В кафе было мало посетителей. Официанты играли в карты за столиком у входа. Полулежа в креслах, мы пили «капучино» и переговаривались.
       - Говоришь, Людочка, с мужем развелась? Невесело. А я вот не знаю даже замужем я или вдова.
       - Как это?
       - Вот так! Меня с будущим супругом познакомили родители, они решили, что в двадцать пять лет быть не замужем неприлично. Но он мне почему – то понравился, и была свадьба. Я сейчас даже иногда забываю его имя, склероз, но очень хорошо помню лицо, такое худое, с мелкими кудряшками над широким лбом и большими очками на переносице. Прямо из кафе, где праздновалась свадьба, мы переместились в аэропорт и отправились в свадебное путешествие, опять же по желанию родителей, царство им небесное, еще те были романтики!
       - А брачная ночь? Или это было уже не актуально?
       - Еще как актуально, я ведь до того момента еще ни разу не была с мужчиной. Наша брачная ночь должна была состояться в роскошном номере гостиницы в центре Риги, где мы решили провести медовый месяц.
       - И что?
       - А ничего. Пока я была в ванной, он сбежал, до сих пор не знаю почему. В последние годы стала догадываться. Много говорят сейчас о нетрадиционной ориентации, может, и он такой был, мы ведь раньше этого не знали.
       - А вы как же?
       - А я посмеялась и поплакала две недели и поехала домой. Родителям сказала, что не сошлись характерами.
       Допив кофе, мы с Татьяной Ивановной, медленно прогуливаясь по аллее, углубились в тенистый парк. Солнце и туда пробивалось сквозь крупную, яркую листву тропических растений, но не палило так нещадно. Влажная земля испаряла пьянящий аромат, птицы на деревьях радостно щебетали. Моя спутница продолжала рассказ:
       - Видишь, как природа очистилась дождем. Вот так и я тогда умылась слезами и дальше жить стала. Не заметила даже, как в один момент этот кудрявый очкарик вырастил во мне комплекс неполноценности больше меня самой, и двадцать лет кряду я в сторону мужчин смотреть не могла, думала только о работе, иногда о родителях. Работала усердно, дослужилась до главного бухгалтера на своем предприятии, денежки стала зарабатывать неплохие и однажды приехала сюда на отдых, но в другой санаторий, на той стороне он находился, где я тебе домик показывала. В первый же день на пляже «обгорела», дня три лечилась, потом стала выбираться на море только после пяти часов вечера, так врач мне велел. К этому времени на пляж санатория уже проникали посторонние, и дня два или три подряд, а может и раньше, да я не замечала, рядом со мной оказывался один мужчина. У него была приятная улыбка и синие, как небо глаза. Единственное, что пугало меня и заставляло отводить взгляд, – это множественные татуировки на руках, груди, спине. Я поменяла место, но он снова оказался рядом. Сначала просто наблюдал за мной, потом стал тихонько читать стихи, потом приступил к знакомству.
       Под его взглядами я стала постепенно вспоминать, что я не только главный бухгалтер, которого все, включая и меня саму, видели во мне последние двадцать лет, но и женщина, к тому же весьма привлекательная. Вечером я впервые за много лет увидела себя в зеркале и удивилась. Несмотря на возраст, я нравилась себе, я была довольна собой. Вместе с количеством прочитанных мне новым знакомым стихов, росла и моя уверенность в себе. Потом все происходило как во сне. Он водил меня в рестораны, поил дорогим вином, катал на катере, и я чувствовала, что влюбляюсь, что душу отдам за него. Леша был моложе меня на семь лет, небольшого росточка, худенький, лысоватый, с впалыми, морщинистыми щеками. Но рядом с ним, несмотря на мой вес под сто килограммов и гренадерский рост, я ощущала себя маленькой, хрупкой девочкой. Когда я напоминала ему о разнице в возрасте, он, улыбаясь, отвечал:
       - Зачем мне думать о таких мелочах, когда передо мной такая красивая, милая, славная женщина.
 Я тоже не думала ни о чем. В сердце жила радость, в голове царил туман. Однако мысль о том, что Леша может стать первым мужчиной в моей жизни, не давала мне покоя. После прогулок под луной я часами не могла заснуть, готовила по этому знаменательному поводу речь и все откладывала разговор на завтра. Но все произошло так быстро и неожиданно, что я не успела ничего сказать, более того, у меня вся речь на миг вылетела из головы. Произошедшим я была поражена не меньше Алексея.
Вот тогда он перешел от стихов к песням и горланил до утра:
       - Где ты, моя черноглазая, где?
       В Вологде – где, где, где, Вологде – где…, - и что – то еще, не помню.
Леша был нежным и ласковым, он находил такие проникновенные слова, что сердце мое замирало от счастья. Без всяких раздумий комфортный номер санатория был заменен на маленькую комнатку, с некрашеными полами и плохо побеленными стенами в глинобитной хатке хозяйки Тамары. Мне казалось, что знаю про него все, так охотно и красочно он поведал о своей жизни. Жил в детстве с бабушкой, служил в армии, там и наколками баловался, там и стихи полюбил. Потом работал экспедитором в северном городке, всю жизнь мечтал встретить женщину по имени Татьяна, даже стихотворение выучил на всякий случай. Вот такой он был, мой любимый Лешенька! До одного рокового момента.
       Экскурсия на канатную дорогу была намечена на девять утра. Мы встали пораньше, оба в веселом настроении, позавтракали. Пока я укладывала в ракушку свои длинные тогда белокурые волосы, Леша смотрел на меня смеющимися глазами, цокал языком и приговаривал:
       - Надо же, какая мне женщина досталась – королева! Эх! Любить, так королеву!
       Я не знал, что любовь - зараза,
       Я не знал, что любовь – чума.
       Подошла и прищуренным глазом
       Хулигана свела с ума.
Он чмокнул меня в шею, взял из чемодана одеколон и вышел во двор побрызгать щеки после бритья, так как я от резких запахов начинала чихать. На домотканом коврике около чемодана осталась лежать свернутая вчетверо бумажка. До сих пор я ругаю себя за то, что полюбопытствовала тогда и развернула злополучный документ. С улыбкой на лице, с раскрасневшимися от лести щеками я читала и холодела. Это была справка об освобождении из колонии строгого режима Алексея Овчарова для дальнейшего следования по месту жительства в Саратовскую область. Алексей неожиданно вынырнул из волн голубой застиранной занавески и застыл в дверях.
Во рту у меня пересохло от волнения, язык онемел, но прежде, чем я увидела, как ангел превращается в дьявола, успела сказать:
       - Так я и думала, что бог не дает все сразу, что – то должен отнять…
Лицо Алексея стало багровым, вены выступили на шее и на лбу, глаза позеленели, он прошипел:
       - Тебе зачем это было надо? Теперь стало легче, да?
       - Она валялась на полу, я подумала…
       - Много думаешь! Да, я рецидивист, убийца, двоих ублюдков пришил, рада это услышать, я бы сам сказал, когда нужно было. Двадцать лет жизни в тюряге загублено, думал, откинусь, найду себе Танечку… . Ну, чего глаза выпучила?
А я долго еще сидела «с выпученными глазами», с ощущением, что кол в грудь воткнули, сердце у меня так сжало - дышать не могла. Потом само прошло. Минут через десять Леша подошел, стал на колени перед кроватью, обнял мои ноги, уткнулся в юбку и шептал ласковые слова, просил прощенья, дьявол медленно превращался снова в ангела. Я погладила его по вспотевшей шее, а рука дрожала, кое – как шевелилась.
       - Прости, Танюша, не со зла я. Во мне иногда черти гуляют, но тебя я никогда не обижу, ты мне дороже жизни моей незадачливой. – Я слушала и не знала, верить или нет. Спросила только:
       - Как это ты убил и кого?
       - Первый был чеченец, жил со мной в коммунальной квартире, пьянствовали они с дружками часто, песни орали. А я в восемнадцать лет был уже женат и сына имел. Мальчишка плохо спал, плакал. Мы с женой нервничали, уставали с ним. Вышел я ночью из комнаты, а на общей кухне человек пять пьяных песни орут, по столу барабанят. Я к ним, а они мне в лицо смеются. Накатило на меня, схватил нож и в горло самому мерзкому. Чечены в рассыпную, а я за решетку на девять лет. Жена со мной развелась.
       - А второго кого?
       - Откинулся я, то есть вышел из зоны и к жене – на сына посмотреть. А там новый муж. Жена вся в синяках, сын похож на зверька загнанного, молчат, как партизаны. Я к соседям, говорят, бьет их чуть не каждый день, пацан из дома убегал два раза, нашли кое – как. Вечером пришел он «на бровях», я к нему, а он ржет как конь, прав, говорит, у тебя на них уже нет, ну, я тоже выпил и ножичком его чик, освободил, короче, своих и на двенадцать лет… . Два месяца всего на воле был. Но ты не бойся, я смирный с теми, кого люблю.
       «Икарус» с легкостью скользил по серпантину гор, оставляя позади роскошные ущелья, ярко – зеленые или разноцветные лесные массивы, голубые вершины гор. Мы с Лешей тщательно изображали влюбленную пару, это было нетрудно, но на душе кошки скребли. Леша, как ребенок, вертелся в кресле, тыкал пальцем то в одно, то в другое окошко и восхищался:
       - Танюша, смотри, какая красота, горы, небо, реки такие бурные и чистые, давай здесь жить останемся!
Я только кивала в ответ и улыбалась, а состояние было такое, точно меня завтра должны казнить и это мой последний день! Я чувствовала, что сегодня утром в душе моей что – то треснуло, разорвалось и мои жалкие попытки соединить снова невидимые любовные нити между нами терпят крах, между нами ежеминутно росла пропасть.
       Мы поднимались по канатной дороге все выше и выше. Внизу раскинулось каменистое ущелье, с боков, как будто заглядывая в него, стеной стояли горы с белоснежными вершинами. На дне ущелья вдоль голубой извивающейся ленты реки прилепились одна к другой серыми боками маленькие хатки. Мне действительно захотелось туда спуститься и остаться в одной из этих хаток навсегда. Солнце палило с вершины горы, а от подножья обдавало ледяным холодом. Мне подумалось, что Лешенька мой, как эта гора, и греет, и мертвит сразу.
       Такая несравненная красота была вокруг нас! Наполненный ароматами зелени, цветов, и еще какими – то необыкновенными запахами воздух колыхался вокруг, нежно обнимая все тело сразу. Тишина такая, что слышно, как стучит взволнованное сердце! А я вцепилась онемевшими пальцами в поручни кресла и с большим трудом сдерживала себя, чтобы ненароком не пересилил дьявол не в Лешеньке, а в душе моей, и не толкнул меня в ущелье, и не оставил там навеки.
       На следующий день я встала рано, да что говорить, все равно не спала всю ночь.
Алексей лежал как прилепленный к стене, для моей фигуры место освобождал в постели, а я раньше все терялась в догадках, как это мы вдвоем на такой узкой кровати помещаемся? Глядя на него, я улыбалась, а слезы текли ручьями. Потом взяла сумку, сгребла со стула одежду и пошла к двери. У самого выхода остановилась, поняла – не порог переступаю, а черту жизни, обернулась. Леша не двигался, только показалось, что глаза немного приоткрыты. Подождала немного и вышла. Теперь – то я понимаю, что он не спал, просто дал мне возможность сделать выбор.
       Татьяна Ивановна долго молчала, откинувшись на скамейку, прикрыла глаза, опустила расслабленные руки вдоль большого тела. Я испугалась за ее немолодое сердце, но она подняла голову и снова заговорила:
       - Не бойся, я так расслабляюсь, когда нервничаю.
       - А что Алексей, не искал ас? Вы с ним больше не встречались?
       - Один раз судьба нас хотела свести, да передумала.
       - Как это? Так бывает?
       - Бывает, девочка, бывает. Полгода я жила как в тумане, плохо соображала, принимала таблетки от сердца, потом немного успокоилась. Стал в гости сосед Паша похаживать, вижу, неспроста. Паша и так и сяк ко мне, хочу его полюбить и не могу. И в кино, и в ресторан меня зовет, и подарки дарит, а я как вспомню шепот: « Хороша была Танюша…» и Пашу вон со двора! Паша подождет немного и снова заявляется. Сидим мы с ним как – то в хорошее для него время у меня на кухне. С бутылочкой вина он пришел, стол я накрыла для порядка, вдруг звонок с работы – директору важный документ понадобился, а ключи от сейфа у меня. Я Пашу оставила хозяйничать и поехала на служебной машине по – быстрому. Часа полтора я отсутствовала. Захожу в дом, сидит за столом Паша в разорванной майке, пьяный совершенно и песни блатные поет. Я в ужасе! А он кивает на стол, мол, вон тебе презент. Среди тарелок на столе потрепанный томик Есенина, вместо закладки красная роза. Открыла я на заложенной странице и читаю:
       Вышел парень, поклонился кучерявой головой:
       « Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой».
       Побледнела, словно саван, схолодела как роса.
       Душегубкою – змеею развилась ее коса…
Это было Лешино любимое стихотворение про Танюшу. Вот так он со мной попрощался. Выгнала я Пашу, и живу одна до сей поры.
       Я не могла не спросить:
       - Вы жалеете, что не связали с Алексеем жизнь, что потеряли единственную любовь?
       - Жалела, до того времени, пока лет пять назад не наткнулась на Лешин томик стихов, с глаз долой мной заброшенный много лет назад.
       - И что?
       - А то, что не другую он тогда нашел, как я подумала, а отомстить мне приехал, да не смог или Паша ему помешал. Я не заметила в тот горький час, что последние строчки стихотворения карандашом подчеркнуты:
       Не кукушки загрустили – плачет Танина родня.
       На виске у Тани рана от лихого кистеня.
       Алым венчиком кровинки запеклися на челе, -
       Хороша была Танюша, краше не было в селе.
В парке мы засиделись допоздна, пропустили ужин, но я не жалела. Утром я проснулась с той же мыслью, с какой уснула: нужно добраться до домика на краю лагуны и потом рассказать о том, что узнаю, Татьяне Ивановне, возможно, ей будет приятно.
       Добиралась я долго, на двух автобусах. С полчаса шла пешком, цепляясь за камни, пыля песком, но дошла все же. Домик находился достаточно высоко над морем, на берег, извиваясь серой лентой, тянулась тропинка. Вокруг дома не было ограждения, почти рядом с порогом высокий плетеный базок для птиц зиял крупными дырами, кое – где заткнутыми глиной. За забором скреблись, кудахтали и шумно хлопали крыльями куры. Я засмотрелась на них в дырочку и не заметила, как сзади ко мне подошли.
       - Ты кто такая, квартиру ищешь? – голос у меня за спиной показался молодым и бодрым, но, обернувшись, я увидела перед собой маленькую, сгорбленную старушку, укутанную платком, сухенькими ручками она теребила замызганный передник.
       - А вы бабушка Тамара?
       - Да, я Тамара Мхитарян, что - то случилось? – старушка напряглась.
       - Извините меня, что вот так ввалилась к вам, но как по – другому? Это вам к чаю, - я достала пакет с печеньем, разными сладостями и подала Тамаре. Та улыбнулась и пригласила в дом.
       В домике было прохладно, чисто, стены выкрашены, мебель неплохая, умывальник, телевизор есть. Бабушка Тамара, раскладывая на столе мои подарки и подавая чай, хвасталась:
       - Дети мне помогают, ремонт сделали, продукты возят, хорошие детки. А ты зачем пожаловала?
Я приступила сразу к делу.
       - Бабушка Тамара, вы случайно не помните молодую пару, они у вас комнату снимали летом году восьмидесятом, Татьяна и Алексей. Он маленький, в наколках весь, она высокая, полная, блондинка, ну, волосы светлые, крашеные.
Я думала, бабушка будет долго вспоминать, придется еще что-нибудь рассказывать, но Тамара сверкнула молодецки глазами, покачала из стороны в сторону головой и к моей великой радости произнесла:
       - А чего не помнить? Помню его касатика, он и мне к душе пришелся, потом без нее приезжал каждый год, все ждал ее, ждал, на море часами глядел. На мое расположение к нему и внимания не обратил, любил, видать ее. – Бабушка задумалась, пожевала печенье, хлебнула чайку и продолжала. – В последний раз больной был, кашлял, кашлял касатик, поди помер.
       - Бабушка Тамара, а адрес он свой не оставлял?
       - Как же, оставлял, да дети выбросили, когда ремонт делали, всю мою заветную коробочку с адресами и выбросили, говорят, живи сама, не нужны тебе жильцы, морока от них одна, а я не против, может, ты поселишься? – Бабушка с ожиданием заглянула мне в глаза, так жаль было ее разочаровывать, но делать нечего. Я долго благодарила старушку, уходить не хотелось.
       - Бабушка Тамара, а в какой комнате они жили, нельзя ли взглянуть?
       - Чего же нельзя, можно, авось и тебе понравится? – с надеждой сказала старушка и открыла дверь в соседнюю такую же маленькую комнатку. В распахнутое настежь окно ворвался свежий ветер, сильнее запахло морем, занавески закачались, разлетелись в разные стороны. Из окна, разделенного пополам толстой рамой, брызнула синева неба, проникла в самую душу.
«Вот такие и были, наверное, глаза у Леши», - с грустью подумала я, и сердце сжалось, как будто увидела парящего в небе в белых одеждах синеглазого Ангела, из - за спины которого высовывалась страшная, черная дьявольская морда.
       Спотыкаясь об острые камни, загребая песок в шлепанцы, я брела обратно в санаторий, почти не разбирая дороги, солнце палило нещадно, слезы подступили к глазам. Душа была в смятении. Надо же мне было проделать такой путь, чтобы поставить себя же в тупиковую ситуацию. Как сказать Татьяне Ивановне, что Леша долгие летние месяцы ждал ее на берегу, был верен ей, что, возможно, она ошибочно страшилась его мести. Постепенно я пришла к выводу, что нужно говорить не все, тем более оставить при себе собственные умозаключения. Пусть она сама разбирается. Иногда вывести человека из заблуждения все равно что убить. Я вспоминала свои отношения с мужем, ситуация другая, а ошибки типичные и с моей, и с его стороны: высокомерие, гордыня, избегание решения проблем. Может, хоть чужая жизнь мне станет уроком, если свою в упор не вижу!
       Вернувшись из своего путешествия, я первым делом направилась к Татьяне Ивановне и очень была огорчена. Моя «подруга» покинула санаторий еще до обеда. Одно утешало, я ей тоже была не безразлична. В моей комнате на столе лежал небрежно вырванный из записной книжки листок, на котором крупным неровным почерком было написано: «Купи раздельный купальник и иди на пляж!»



       Отдав рассказы в редакцию, и получив одобрение Ксении Сергеевны, я почувствовала душевное опустошение, как будто от меня уехал очень близкий человек. Тоска и светлая печаль не покидали меня долго. Но одним дождливым и скучным днем в мой дом вошла радость и я поняла, что жизнь никогда не устанет меня удивлять.
       Вовик с самого утра уехал на оптовый рынок, там продукты дешевле, а я слонялась по квартире в помятом халате и не знала чем себя занять. Вдохновение меня давно не посещало, старенький компьютер пылился под кружевной салфеткой. Звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. Я долго рассматривала в дверной глазок улыбающуюся молодую женщину. Пауза затянулась, но знакомый голос вывел меня из оцепенения:
       - Это я, можете называть меня Ингой.
Открывая дверь дрожащими руками, я успела подумать: «Если сама позволишь душе лениться, так другие не дадут»