Разрыв

       РАЗРЫВ
       Савьон Либрехт

Когда Геня вынула острые ножницы из зеленого пластмассового футляра, на котором была изображена расчлененная птица, ее глаза начали стекленеть, а когда она протянула руку к голове внучки и стала отделять пальцами пряди волос, блестящих словно золото, падающих в виде скрутившихся шнурков под сходящимися со стуком лезвиями ножниц, все ее лицо уже превратилось в маску.
- Подойди близко к окну, мамеле, чтобы бабушка хорошо видела и не сделала тебе больно. Бабушка любит тебя и хочет, чтобы никогда в жизни тебе не было больно. И опусти голову, чтобы бабушка сделала это как следует.
В голосе Гени сквозила торопливость, а девочка, чувствуя важность того, что с ней делали, долгое время стояла тихая и послушная, с поникшей головой, обе руки засунуты за пряжку пояса короткого платьица, а глаза смотрели из-под ниспадающих длинных светлых волос, плавно опускавшихся и громоздившихся вокруг ее сандалий.
- Мы сделаем это хорошо-хорошо, - беззвучно шептала Геня обещания бледному худенькому затылку, открывавшемуся напротив света. - Чтобы ничего не осталось на милой головке и вся гадость упала.
Ее левая рука копалась среди поразительно длинных по отношению к росту девочки волос, а правая - проворно орудовала ножницами, ее тело словно образовывало арку над головой внучки. Она работала, как одержимая, с застывшими глазами.
Дорожка между двумя золотыми прядями все расширялась, и наконец вся голова острижена: коротенькие щетинки волос, словно срезанные колосья, возвышаются над бледной головой, открывают нежную, белую кожу, которая “не видела” света с тех пор, как волосы отросли впервые.
Дыхание Гени стало прерывистым и все ее тело охватили конвульсии. Она вложила ножницы в футляр, опустилась на стул, как после огромного напряжения, притянула к себе внучку, прижала ее со всей силой рук и целовала и целовала ее затылок, как будто собиралась расстаться с ней; ее голос звучал успокаивающе, несмотря на бурю внутри нее:
- Теперь все будет в порядке, мамеле. Больше не нужно волноваться.
Девочка медленно подняла обе руки, ощупала макушку и испугалась нового ощущения. Потом взглянула на кучу волос на полу, повернула голову, и ее лицо исказилось от плача:
- Ты остригла мне все волосы. Теперь я как мальчик.
Геня снова привлекла девочку, прижала ее к себе и вытерла исказившееся лицо:
- Мы должны были это сделать, мамеле.
- Почему?
- Из-за записки воспитательницы. Ты помнишь, что воспитательница приколола булавкой к воротнику блузки записку? Это то, что там было написано. Но сейчас все будет в порядке. Волосы у тебя отрастут быстро, и они будут чистые-чистые.
Девочка поспешила к большому зеркалу в спальне родителей и вернулась к бабушке, рыдая:
- Я некрасивая без волос. Я не хочу идти так в садик. Все будут смеяться надо мной, потому что это совсем некрасиво. Это даже короче, чем волосы у Хедвы. Я расскажу маме, что ты мне сделала. Она отругает тебя, а после этого приклеит их обратно.
После прежнего застывшего взгляда глаза Гени пришли в движение:
- Мамеле, иди сюда, к бабушке. Близко-близко к бабушке. Бабушка расскажет тебе что-то. Правда, что завтра день твоего рождения и ты уже большая и понимаешь многие вещи, как большая девочка? Я расскажу тебе сейчас то, что понимают лишь большие девочки, и ты сама увидишь, что мы должны были так сделать.

Первым, кто увидел это, был Цви. На мгновение он застыл пораженный, его голова откинулась назад, как будто его ударили по лицу, казалось, он сейчас разрыдается: губы сжались, и глаза померкли. Он опустил картонный ящик, который держал обеими руками, положил его на скамейку перед входом и не сводил глаз с девочки, находившейся в плену Гениных рук, словно пытаясь понять, что делает в его доме этот чужой мальчик, прижатый к груди его матери. Затем его глаза обратились к кучке золотых волос, обе руки поднялись к голове и обхватили виски.
Девочка вырвалась из рук бабушки, подбежала к отцу и разразилась плачем, водя маленькой ладошкой по лбу:
- Папа, посмотри, что бабушка мне сделала. Она срезала мне все волосы. Это совсем некрасиво. Все дети скажут, что я, как обезьяна.
Геня стремительно поднялась со своего места и обратилась к сыну, как имела обыкновение в бытность его мальчиком:
- Цвика, подойди ко мне. Я хочу показать тебе кое-что.
Цви положил свою руку на голову дочери, и его ладонь, ощупывая, как ладонь слепого, гладила грубые щетинки волос, торчащие над головой девочки.
- Мама, я не знаю, что на тебя нашло. На этот раз ты окончательно сошла с ума.
- Посмотри, что тут написано, - она держала записку перед его глазами. - Прочитай сам и скажи, разве это не стыд и срам, чтобы в нашей семье было такое.
Цви прочитал написанное, его рука поблуждала в воздухе и остановилась на лбу в жесте человека, испытывающего сильную головную боль.
- Это записка от воспитательницы, - сказал он, не дочитав. - Она передает такие каждую пятницу всем детям в садике.
- Ты не прочитал, Цвика! Прочитай сначала все. Вглядись хорошенько в то, что здесь написано.
- Я знаю наизусть, что там написано. Каждую пятницу я забираю Мири из садика, и у нее к воротнику приколота булавкой записка, подобная этой. И всегда написано одно и тоже.
- Цвика! Написано, что у нее вши!
- Я знаю.
- Что значит, ты знаешь? Как будто это нормально, что такое происходит в нашей семье, и воспитательница знает, и каждый, кто видит записку на воротнике девочки, знает. И люди говорят об этом. Здесь есть люди, которые знали меня еще до приезда в Израиль.
- Мама, на этот раз ты сошла с ума окончательно, - повторил он. Девочка вдруг разрыдалась еще сильнее, испугавшись еще криков между бабушкой и отцом. Она прижалась щекой к его ноге, подняла обе руки и обхватила его поясницу. - Посмотри, что ты с ней сделала. У нее были самые красивые в садике волосы. Мы не стригли ее с тех пор, как она родилась. Ты ведь знаешь это очень хорошо. Ты гордилась ее волосами. Как ты могла сделать с ней такое, объясни мне, как?
- Но, Цвика, у нее вши! - Глаза Гени расширились, как два темных обруча. - Разве это важно, красивые волосы или некрасивые, если у нее вши?
- И ты еще споришь. Ты совершенно не хочешь понять, что натворила, и ты еще споришь и уверена, что права. Знай, что у всех детей в стране есть вши. Это наказание стране. Ты сама рассказывала мне, что месяц назад видела по телевизору передачу, в которой предложили провести компанию по всей стране и помыть голову всем детям в один и тот же день, чтобы они не заражали друг друга. Зива моет ей голову каждую неделю и обрабатывает специальным средством, а она заражается от детей в саду.
- Цвика, послушай меня. Я знаю, что хорошо для моих детей. Я прожила достаточно и знаю. Когда заводятся вши, не помогают ни средства, ни мытье головы и вообще ничего. Лучше всего немедленно остричь до корней. С каждым часом гнид становится все больше и больше и дорого каждое мгновение.
- Постричь так? - спросил он, сдерживая голос на грани плача, и указал на голову, прижавшуюся к его ноге. - Если уж решают постричь таким образом, до конца, разве нельзя в парикмахерской, ровно, чтобы тоже было красиво?
Геня внимательно посмотрела на внучку, словно увидела ее впервые: остатки обрезанных волос, голову, которая вдруг стала меньше, затылок, нежный, как мясо ощипанной птицы. С шеей, все еще склоненной к нему, как раньше, как будто продолжая объяснять, Геня вдруг заплакала, и странный звук плача исходил из нее, как из глоток людей, которые родились лишенными способности к плачу и научились подражать ему, для видимости сокращая явное различие между собой и обычными людьми.
- Это действительно вышло у меня некрасиво, - подвывала она. - Я должна была отрезать ровнее. Но я ужасно волновалась. Не обращала внимания. Ты простишь бабушку, которая некрасиво постригла тебя, мамеле? Ты знаешь, что бабушка хочет для тебя самого наилучшего, что только возможно? Что у нее на всем свете есть лишь один Цвика и одна Миреле?
Девочка опустила глаза, не желая смотреть в сторону Гени, и через мгновение повернулась к ней спиной, прижавшись еще сильнее к отцу и спрятав лицо в ткани его брюк. Когда бабушка протянула руку погладить остриженную головку, Мири отпрянула всем маленьким телом, словно обожглась.
- Это отрастет быстро-быстро, мамеле, - пообещала Геня, ее сердце упало при виде девочки, сжавшейся от прикосновения. - И у тебя снова будут самые красивые волосы. А главное, у тебя не будет там вшей.
Цви, глядя на светлые срезанные волосы, рассыпанные на полу под окном, словно пучки света, сказал тусклым голосом:
- Я, правда, еще не знаю, что мы будем делать с этим. Иди-ка сейчас в другую комнату, мама. Зива вот-вот должна прийти. Она пошла заказать торт ко дню рождения. Что она сделает, когда увидит это, не знаю. Она совсем обезумеет. Тебе вовсе не следует быть сейчас здесь. Иди в комнату, и когда Зива вернется, я, как можно быстрее, отвезу тебя домой.
В рабочем кабинете сына Геня, с раскрытыми в темноте глазами, слышала орущую невестку, и хныкающую внучку, и сына, пытающегося вклиниться, объяснить - и его голос тонул среди их голосов.
- Так что, это интересует меня сейчас? - услышала Геня невестку. - Тогда им так делали в лагере перед сорок пятым годом. Мир немного продвинулся с тех пор, и мы сейчас уже не живем в лагерях. Посмотри, как выглядит твоя девочка! Посмотри на нее! Завтра у нее день рождения. Посмотри, с этой стороны она просто обрита. А погляди здесь - у нее царапина. Она порезала ей кожу! Переломать нужно ей обе руки, чтобы не смогла больше никогда в своей жизни держать ножницы! Забери эту женщину отсюда, пока я не убила ее своими руками. И скажи ей, чтобы ноги ее больше здесь не было. Я не хочу больше никогда видеть ее физиономию! Никогда в своей жизни!
Голос Цви прорывался и повышался и на миг стал слышен громко и ясно, и в соседней комнате воцарилась тишина, но голос Зивы тут же разорвал ее:
- Прекрати! Это сейчас тебе не поможет! Я говорю тебе. Это только злит меня еще больше. Я не хочу больше слышать об этом! Те рассказы - это уже в прошлом. Я говорила тебе не просить ее больше сидеть с ребенком. Она ненормальная. Я давно уже говорила тебе об этом. Во время этого холокоста у нее в голове потерялось несколько винтиков. Посмотри, что она сделала с нами! Катастрофа! Я больше не позволю ей приблизиться к моей девочке. Я больше не хочу, чтобы она являлась сюда. Если ты хочешь видеть ее - ступай к ней домой. Она ненормальная. Ты должен забрать ее в сумасшедший дом. Любой врач поместит ее туда немедленно. Посмотри, что она сделала с нашей девочкой. Ты помнишь, что у тебя была красивая дочь? Тогда посмотри на нее сейчас. Она будет страдать из-за этого всю свою жизнь. Посмотри сюда и сюда. Повернись, Мири, чтобы папа увидел. Посмотри на нее хорошенько. Как можно вывести такую девочку на улицу? Что мы будем делать с ней? Наденем ей парик? Обреем ей голову? Уйдет по меньшей мере год, пока это придет в норму. Я хочу, чтобы твоя мать сейчас же убралась из моего дома. Я не хочу, чтобы она оставалась на день рождения. Нужно совсем отменить этот день рождения!
Внезапно вопли прекратились и был слышен тонкий, высокий голос Мири, а потом плач оборвался.
- Ты хорошо слышишь, что говорит твоя девочка? - взметнулся новый вопль. - Ты понимаешь, что тут произошло? Она знает, что делали вши, когда люди умирали в концентрационном лагере. Должна это слушать четырехлетняя девочка? Я спрашиваю тебя, это подходящий рассказ для такого возраста? Я хочу, чтобы девочке рассказывали о Золушке, а не об Освенциме!

Перед дверью рабочего кабинета голоса умолкли, и Геня уже находилась в полной тишине. Хрипение юноши, повешенного за ноги возле перехода между женским и мужским лагерем, недавно прекратилось, и с того момента лишь отзвуки лая и шелест листвы нарушали иногда тишину. В конце барака, возле единственного окна, выходящего на лес, что за оградой с электрическим током, ворочалась на низкой лавке и стонала во сне женщина. Старуха сбоку от нее вздыхала и тоже переворачивалась, чтобы не оказаться снаружи мешка, служившего одеялом, хотела согреться от соседского тела. Геня подняла руку и почесала пальцами с остриженными ногтями кожу головы, и послышался сухой звук, подобный звуку, издаваемому грубой шваброй, скоблящей деревянный пол. Голова зудела, кожа затылка раздражена, и Геня чувствовала крошечные уколы под мышками. Утром выяснилось, что ее соседка с другой стороны, та, которая заболела еще за много недель до этого, умерла во сне. Уже несколько недель ее лицо было похоже на лицо мертвеца, а в утро ее смерти она выглядела совершенно живой, спокойной, и ее глаза были обращены к потолку как будто с выражением любопытства. Когда женщины поспешат к выходу, чтобы, как каждое утро, выстроиться перед бараком в шеренгу, вши уже начнут покидать неживое тело; они будут выглядеть, как темная штриховка, прорезающая лоб, нащупывая дорогу к другому телу, ища себе новую жизнь.
       Перевод Р.Черной