Монах Генза. Ч. 2. Скальный монастырь

       Кипящее тело Гензы вытопило снег до земли. Земля тотчас раскисла жижей, а тело дрогнуло в последний раз, свернулось в позе эмбриона и замерло. Пацан бросил клешню, заторопился, качаясь, к человеку, обнял его хвостом и угрожающе зашипел. Молибожки волной докатились до входа в пещеру, окружили талый круг недвижным мерцающим кольцом. Этот дракон им не по зубам.
       И тогда из-за трупа молидьявола, царапая спину о стену пещеры, выбрался на снег высокий измождённый старец...


       Скальный монастырь Святого Торнады, где хранился квадрат Поющего Дерева, тысячелетия назад был замурован Святым Тоби во избежание доступа к нему непосвящённых. А посвящённые вряд ли пережили самого Тоби в первый День Скорби. Ныне же пришёл десятый день, и сама память о монастыре изгладилась.
       Помнили, что был такой монастырь; знали, что теперь его нет, и икона Святой Хураганьи лишена своего дополнения... До того ли, когда приходят Светлые Дни и надо заново строить, восстанавливая утраченное в катастрофе, и готовиться, не сознавая того, к следующему Дню Скорби.
       Не любили люди монахов Святого Бренна, что напоминали им о бдении. Пользовали – но не любили. Что-то мешало им вообще избавиться от монахов, какая-то внутренняя, врождённая осторожность, бессознательное желание опоры. Хотя какая опора во времена катастроф?
       А Скальный монастырь, пропавший с глаз людских, застыл в пещерном безмолвии, продолжая выполнять главную свою функцию: охрану Поющего Дерева. Всё так же осушался или увлажнялся воздух в главном зале, потому что система вентиляции работала по законам пещер и не нуждалась в людском присмотре. Не горели факелы, никто не бродил по коридорам, не заглядывал в кельи – но Дерево жило, нетленное вопреки тысячелетиям.
       И однажды тёмные коридоры озарились салатовым сиянием молибожек – и вот уже расчищены проходы и обнажено сердце монастыря, и все рукописи Святого Тоби грудой лежат на каменном мозаичном полу; узкие оконца в скальной стене завлекают солнечные лучи, крошат страницы откровений в пыль, а Дерево, полуразобранное Святым Тоби, вновь набрано по Морзесу и, видимо, способно напевать «Ах, мой милый Августин». Но не напевает. Кажется, вот-вот придёт время, когда Праматерь вновь явится миру, стрелки тысячелетий двинутся – но ещё не срок. Срок определит старец, что один бродит по коридорам, и звук его шагов вязнет в скальной стене. Не топот – шепот шагов...
       Молибожки давно уползли, не найдя здесь ничего съедобного, но тысячи их глаз донесли весть о пещерах Хозяину и открыли путь в монастырь.
       Кто он, этот Хозяин, или мнящий себя таковым?
       Если взглянуть на его тень на стене, временами кажется, что вот ещё один молидьявол ищет тут пищи: руки старца, словно руки греческих плакальщиц, ладонями к небу и согнутыми перед грудью локтями так напоминают шипастые лапы, а вытянутый назад египетский череп с вдавленным лицом – голову молибожки. Каменное лицо. Лицо пламенной страсти.
       Когда-то он безудержно учился, рылся в древних манускриптах. Что работа Святого Тоби, любившего людей! Он не видел в ней смысла. Не читал. Не знал. Не служил. Сразу избрал путь отшельника, чтобы не участвовать в этих глупых речитативах.
Он любил растения, и лишь в них видел совершенство, ибо они, хотят или не хотят люди, великие регуляторы Тридера. Он не принимал иного имени планеты. Люди в спеси своей надеялись священным именем спастись от Силы. Ха! От Силы не спасаются, её берут.
Подумали бы, зачем в растениях столько ядов? Да потому, что жизнь человека ничто. Вот они травят букашек-таракашек и не терзаются, глядя на их трупы.
       А он может точно так же, но не букашек – людей, что уже давно уничтожены Тридером, но пока об этом не знают. Сила сотрёт их с лица планеты, а он возьмёт Силу себе.
       И старик брал эту Силу – едкую, зелёную, противную всему живому. Изо дня в день он брал её, мечтая увидеть агонию мира. Не его мира. Пока по Тридеру бродят люди, этот мир – не его.


       Генза очнулся от тяжёлого запаха горелого дерева. Открыв заплывшие глаза, в тупой полудрёме испугался торчащей перед лицом чёрной обгорелой руки, и лишь спустя минуту, полную мышиной возни и прыжков утомлённого сердца в груди, понял, что лежит на обугленных стволах иолей и сучки впиваются в кожу. Словно и не было его комбинезона и рыбьих стёкол; исчезла привычно тянущая боль груза на спине, и теперь он, Стриженый, потерял цель своего бытия.
       Красная пелена перед глазами понемногу рассеивалась, но потерявший ориентиры мозг отказывался служить: не слушались глаза, остановившиеся на обгорелом сучке; не шевелились конечности. Только ватная тишина начинала сменяться шорохом... шепотом... тихим ясным голосом с металлическим звяканьем согласных. Таким родным голосом...
       Хотелось облегчённо вздохнуть, но не было возможности: сон мышц охватил и диафрагму, и Генза дышал теперь только при помощи рёбер, будто заглатывал крошечные порции воздуха.
       Онемелый мозг пассивно отмечал то единственное, что сейчас было ему доступно: слова. Они то звучали ясно, то уплывали в нижний регистр и замедлялись до нечленораздельности, и мозг всё старался распознать в этом вибрирующем рёве смысл.
       Сам Генза процессом не управлял: он лежал на стволах, обвисая с них, словно пуховое одеяло.
       Отчаявшийся мозг заметался в поисках другого сигнала - и ударом усилил обоняние. Запах горелого дерева приелся и исчез, и на его слабом фоне Генза уловил горький запах змееголовника.
       Траву ту давным-давно извели в долине монахи: даже её запах лишал мерванов телепатического слуха, а отвар селяне использовали, чтобы травить ненавистных змей. Мерваны падки на горечь, и политый отваром поросёнок - прекрасная отрава. Больше ни для чего змееголовник не использовали. Генза и знал-то о нём только от Иоля, что был главным травником Братства...
       Того Иоля, что сейчас варил этот отвар.
       Успокоившееся было сердце заскакало, заплясала жилка под ключицей. Отвращение хлынуло на уснувший мозг и придало ему сил. Теперь Генза мог видеть, слышать и двигаться. Однако двигаться не след: пока что стОит послушать журчание старческой речи и осторожно повернуть голову, чтобы увидеть наставника.
       Потрясение выдернуло из памяти плывущие, ревущие слова и ускорило их, вернув Гензе утраченное.
       "Кашка, - бормотал тогда Иоль, - кашки дракоше нашему, до отвала, от пуза, уже изголодался в застенке, и молибожек нет, и олешек не дают. Вот только отварчик для вкуса. Всё бывает впервые... Я тоже обходился без этого, молибожки справлялись, да ведь ты теперь не мерван, ты чудище несуразное. В глупости своей и не знаешь, что дай тебе жить, и ты перевернёшь миры...
       Ну вот. Остынет, заправим вкусненьким и отнесём тебе. Кушай за моё здоровье... Тьфу! Закипает. Кухаркой я из-за тебя заделался, с тремя кастрюльками никак не управлюсь".
       С тремя? В третьей-то что? Генза как раз повернул голову, когда воркование затихло и Иоль принялся сыпать в кипящую воду золотистый порошок. Бледный зелёный пар поднялся к потолку, скрывая огромные витражи со сценами из жизни Святой Хураганьи. Пар этот напомнил Гензе свечение молибожек. Обострённое обоняние донесло слабый запах можжевельника...
       Так ты не только Пацана травишь, бывший наставник?
       Признаки отравления визибором Генза чувствовал вот только что, пока незнакомое ему ранее внутреннее сопротивление не одолело ступора. Малые дозы визибора ведут к потере способности воспарять. Средние - к ступору. Большие - к смерти.
       Средняя доза уже была в Гензе, теперь предстояла смертельная.
       Когда Иоль показывал Гензе отвар визибора, он был одержим идеей, что это - напиток Силы. Нужно лишь подобрать дозу, и вместо потери магических свойств начнётся их усиление.
       Генза попытался дотянуться до какого-нибудь источника Силы, но салатовая фосфоресценция визибора глушила всё, кроме... Кроме той силы, что царила в Приюте - силы молибожек.


       Иоль снял с плиты кашу и поставил на каменный стол остывать. Отвар визибора будет готов минут через десять, и тогда уже некому будет спасать Пацана.
       Столб зелёного свечения над отваром становился всё ярче, резал глаза, и Генза машинально сменил зрение... Будто разом ослеп: багровые тени едва различимы, зато пылает крохотная алая точка где-то за глазами, в черепе.
       Ах, Иоль! Ты учил Гензу магии, ты учил его брать у Природы. Так как же ответить тебе? Молитвой или Силой? И то и то зиждется на вере. Вопрос - во что...
       Разве сам Генза - не дитя Трилора? Разве не давала ему Силу Долина Слёз? Эта красная точка в черепе - это сила его жизни, но и такая цена невелика, если платить её по собственной воле!
       Алая точка разгорелась костром, заныл ожогом мозг, и Генза ударил кипящей мыслью по котелку со змееголовником. Будто пламенный вихрь вылетел изо лба Гензы, подпалил рукав Иоля и вырвал из неверных рук старика отраву. Котелок покатился в огонь, выплеснул варево и зашипел, испаряя последние капли.
       Опалённый волей мозг Гензы уснул, спиралью завертелись блеклые картины, и Генза вернулся к тому состоянию, из которого только недавно вышел - он превратился в обмякший, ничего не сознающий кусок мяса.
       Разъярённый Иоль ничего не мог сделать: отвар визибора следовало мешать ещё десять минут. Через десять минут, не ранее, проблема будет решена, Генза начнёт умирать, а мерван дождётся своей порции чуть спустя.
       - Вот он поднял руку и отворил дверь Злу, - раздался за его спиной голос Настоятеля.
       Иоль едва не выронил кастрюльку. Зелёный столб пара заколебался. Старик дёрнулся и оглянулся. За его спиной на безопасном расстоянии сидела нисса, желанное, даже необходимое существо, что так упростило бы его задачу... Всё бы отдал за свободу рук, но визибор не позволял отвлекаться.
       - Поговори, поговори, - елейно пропел Иоль, осторожно помешивая отвар.
       - И Зло приползло в мир, и наполнило душу его, - пропела нисса, прихорашиваясь. - Так слил он капли Зла в сосуд хрустальный, и засиял тот светом невиданным...
       Иоль зачарованно глядел в прозрачную чашу. Рука его машинально мешала воздух где-то позади видения, а из чаши струился свет - кипел, пузырился, сверкал; струйки текли по стенкам и вновь падали в сосуд.
       - И заглянул он в зеркало души своей, и возрадовался. - Нисса перебежала за очаг. - Силу там увидел несказанную. Лишь коснуться её не смел, ибо боялся искушения великого... НО РАЗВЕ НЕ ПО ДУШЕ СИЛА?!!
       Блюдца глаз ниссы засверкали отражением салатовой зелени.
       ... Разве не по душе Сила?.. Коснуться, оседлать, получить Силу своей души... Иоль быстро поднял котелок, приблизил лицо к зеркалу. Оно завораживало, тянуло, звало. Иоль выдохнул - и опустил лицо в кипящую жижу.
       Дикая боль ожога, надрывный крик и вдох; смертельный перекипевший раствор хлынул в горло, в лёгкие, в желудок. Иоль упал у очага, котелок заскакал по полу, оставляя на камне зелёные яркие брызги.
       Нисса попятилась и назидательно завершила:
       - В зеркале души Зло касается Добра. Что останется - за тем иные вновь закроют дверь.
       Плавным прыжком нисса перенеслась на грудь беспамятного Гензы. Из дальнего коридора к нему неспешно трусил хмурый Пёс.


       Вот и настало время Поющего Дерева. Только не Иолю было суждено вернуть в мир древнюю мелодию. Кто знает, смог бы он, повторив путь Брата Тоби, вернуть прошлое?
       Потому что сейчас мелодия звучала иначе, ибо вызывала её не одна, а три пары ног: по дорожке Морзеса шёл Пёс, аккуратно ступая по дощечкам, и за ним волочились ноги Гензы, периодически чиркающие по той или иной "клавише" Поющего Пола. "Милый Августин" теперь звучал аккордами, часто фальшивил; тройная мелодия наслаивалась, резонировали тонкие колонны по периметру зала, волны звуков расходились, отражались от каменных стен, складывались в центре узора, всё наращивая силу стоячей звуковой волны. Нисса из угла видела, как исказились образы Пса и бессознательно вцепившегося в его шею Гензы, - исказились, и настоящее было выброшено из центра: пара воспарила и рухнула на пол рядом с ней.
       А в середине круга возникла нагая женщина в клеёнчатом фартуке. На ногах - странным образом держались подошвы, а в руках - мохнатый розовый лоскут. Лоскут она набросила на что-то большое и брыкающееся.
       Сообразительная нисса взлетела на шершавую колонну и укрылась хвостом. Пёс умильно задышал. Из ткани вырвался взъерошенный мокрый зверь, застонал, завизжал и ринулся сквозь спираль Пола к Псу, отчаянно размахивая мокрой метёлкой хвоста.
       Потоки воды потекли по его ушам и ногам, лужи следов отметили путь, но и этого показалось мало: тварь остановилась и истово затряслась. Туча брызг разлетелась по Поющему Дереву. Впервые за тысячи лет хранимый пещерами раритет был щедро полит водой.
       Нагая женщина уселась на пол и заплакала в свой лоскут.
       - Сколько можно? - причитала она. - То старикашки въедливые, то монахи бесноватые, а теперь и вовсе - кобель здоровенный! Мне что, вообще не мыться? И эту грязнулю не мыть? Как пойдёшь из ванной, так опять в историю вляпаешься.
       Она вытерла лицо, понюхала лоскут и обернула его вокруг талии.
       - Газель! Ты же не выносишь кобелей! Ты же их грызёщь! Ну взгляни, какое он чучело, здоровей тебя, да ещё в скафандре! Может, он разумный пришелец, а ты к нему целоваться лезешь! Матильда, между прочим, так вот и потерялась... Я думала, если куплю большую собаку, она будет умнее, а ты такая же идиотка! Зачем тебе потусторонний кобель? Он исчезнет сейчас, а ты потеряешься! Ко мне!
       Мокрая Газель тем временем нежно обнюхивала Пса и не выражала желания вернуться.
       - Газель! - надрывалась женщина. - Я не могу к тебе подойти. Если пойду - исчезну, а ты останешься. Ко мне!
       Зашевелился в углу Генза, и Пёс повёл Газель к нему.
       - Ты кто? - простонал Стриженый. - Кто ты, женщина?
       Женщина наклонилась, всматриваясь.
       - Это кто же тебя так отделал, голый? - спросила она.
       Газель обнюхивала ноги Гензы.
       - Кто? - настойчиво прохрипел Генза, повернулся и, наконец, увидел спираль Пола.
       - Поющее Дерево! Ты - Святая Хураганья?! Такая... маленькая?!
       Он закашлялся и вновь потерял сознание.
       - Маленькая? - удивилась женщина. - Хураганья и Хураганья.
       Нисса спустилась с колонны, воинственно задрала хвост и забормотала:
       - И когда вернётся Святая Хураганья, драконы сделают второй шаг к людям. Да хватит людям мужества принять Дракона, ибо дальше я, Тоби, вижу лишь туман: путь будущего раздвоился.
       Хураганья протянула к ней руку.
       - Ну иди сюда, смешная! Ты попугай, или пришелец?
       Нисса попятилась. Генза застонал и выгнулся дугой. Судороги ломали истерзанное тело.
       - О Господи! Сейчас задохнётся! - вскрикнула Хураганья и кинулась к Гензе. Остановилась на мгновение, ожидая возвращения в свой мир, но мокрое Дерево не скрипело... Тогда женщина подбежала к Гензе и сунула ему в рот край лоскута.
       Любопытный глаз ниссы светился из-за колонны. Собаки незаметно ушли. Остался блеклый свет сквозь витражи, нисса и двое людей. Генза уснул.


       Он проснулся в тусклом свете, внутренним слухом услышав полный муки писк Пацана откуда-то снизу. Резко сел, отбросил гору тряпок, с удивлением обнаружил на себе белую колючую шерстяную хламиду старшего монаха. Льняные голубые рясы молодых не в пример нежнее, но и греют разве что взор, а это одеяние весило почти как его комбинезон и слегка обгорело по вороту и рукавам. Но ниссу не по шерсти встречают - по уму.
       Умным же было то, что без хламиды Генза бы навек упокоился в этом ледяном храме - даже теперь дрожь сотрясала тело, ледяной лоб просил капюшона, и Генза набросил капюшон на голову, туже завернулся и поискал взглядом какую-нибудь обувь.
       Каменный пол грозил босым ногам такими муками, что Генза решился задержаться и разорвал на портянки мохнатую розовую тряпку, что лежала рядом. Влажная. Плохо. Но остальное тряпьё было тонким и коротким, вроде головных повязок. На ноги не намотаешь.
       Обернул ноги, потопал, проверяя, верно ли закрепил концы - и кинулся искать выхода из огромного зала. Ниши коридоров отвергал одну за другой - все коридоры шли либо горизонтально, либо вверх. Отверстия в стенах давали слабый свет, и, пробегая мимо ниш, Генза заглядывал в них в поисках оружия... орудия. Кирку бы, или лопату. Пацан заперт внизу, а Гензе вряд ли удастся найти ключ от запертой тюрьмы.
       Из дальней ниши возник Пёс, пролетел через зал к Гензе и двинулся дальше, словно приглашая. Вернулся! Генза снова не один! Как вовремя... Знать бы, что с настоятелем - да не спросишь: Шара нет. В нём бы прочёл настроение Священной Собаки... Шара - нет. Пёс - вернулся!!! Без Шара. Что-то новое возникло между ними после кровавого Изора. Братство? - Возможно. Генза и подумать не смел о таком пару дней назад.
       Он доверился Псу, повернул к пропущенной было нише, забежал в тускло освещённый коридор - и невдалеке увидел другую нишу, к лестнице, что соединяла уровни.
       Влажная ткань на ногах промёрзла, и дрожь начинала подбираться к плечам - ноги бежали словно сами по себе, словно забыли, что негоже монаху спешить, он шествует величаво...
       Стриженый - не монах. Будто они не играли в догонялки потихоньку, в лесу иолей, пока собирали целебные травы? То было давно. Но было.
       Ступени оборвались на крохотной площадке перед глухой каменной стеной. Мерван уже не пищал - он стонал, и было ясно, почему. Если так холодно Гензе - каково голодной змее? Уснуть нельзя - не найдут, а сил у дракона уже не осталось.
       Пёс разочарованно шлёпнулся на площадку.
       - Ему молибожку надо, согреться, - сказал Псу Генза. - А мне бы открыть эту дверь, да не смогу. Наверняка потайной запор. Полезу-ка я вон туда.
       "Туда" - было крохотное окошко над площадкой, и трудно было представить не только как до него долезть, но и как в него протиснуться.
       Пёс понял и воспарил. Ему удалось преодолеть щель, и это неплохо. Плечи Гензы уже, чем у Пса - может, тоже воспарить?
       От одной этой мысли пробила испарина. Генза трясся от холода и вытирал пот со лба, понимая, что визибор лишил его магии навсегда, и теперь бравый маг Стриженый - просто беспомощный человек.
       Но беспомощен не он - мерван. Дракон цепенеет там, за камнем стены, ожидая смерти. Значит, Гензе придётся бороться простыми человеческими силами...
       Он уцепился за грубые выступы камней стены и полез, надеясь, что если упадёт - то сразу насмерть, а не то застынут тут от стужи двое - мерван и Стриженый, каждый по свою сторону стены.
       Что-то делало цепкими и сильными пальцы. Наверное, безысходность. Размотались тряпки на ногах, и теперь ступни и ладони чуть не примерзали к камню. Смертельная дрожь визибора трясла мышцы спины, и Генза не мог помогать конечностям телом - между двумя их парами, словно присоски цепляющимися за сколы камней, тело висело чужим и непослушным. Кровавая дорожка отмечала путь. Генза порезал ногу, но не чувствовал боли.
       Наконец добрался до окна. Добрался ради того, чтобы непонятно как проползти к следующей такой щели, если существует она в темнице Пацана... Должна быть. Мерваны не войдут в тёмное гнездо. Не волоком же принёс Пацана Иоль? Вряд ли ему под силу.
       Протолкнув голову в отверстие, Генза глянул вниз.
       Он не боялся высоты. Воспаряющие не могут бояться высоты. Однако сейчас он не воспарял.
       Окно лестницы позволяло увидеть горную цепь в тени низких туч, ленточку Изорки в её верховьях и кровавый пар Провала вдали.
       Чёрные низкие тучи недалеко - в двух пролётах лестницы - нависают прямо над головой. Жадное, бегущее искрами, шевелящее тысячью ног чудовище туч уже снова готовится биться с землёй. Безветрие. На сколько времени? На минуту? На час?
       Да! Есть карниз, шириной в ступню, как и предполагал Генза. Пещерный монастырь в своём прошлом не имел этих червячных ходов внутри - монахи добирались к кельям снаружи и оставались в них навсегда, до конца жизни выбивая камень и совершенствуя жилища для преемников. То была их молитва... В молчании жили век. Пищу им спускали на верёвках с плато. Или забывали спустить, и монах умирал, потому что дважды пройти этот путь не дано.
       Этот путь предстоял теперь Гензе. Не способному воспарить и лишённому магии. Карниз обледенел, скользит.
       Куда Генза упадёт, если сорвётся? Может, рухнет на камни далеко внизу, а может, начинающийся ветер бросит его на выбитые тысячелетиями в камне глубокие колеи от повозок?
       Тысячелетия... Тысячелетия о монастыре помнили люди, а забыли в одночасье. Что стало с теми монахами в День Скорби? В каждой такой келье мог остаться скелет... Хотя... нет! Монастырь запечатал Святой Тоби, скрыв в нём волшебное Дерево Хураганьи, и монахов в нём не было.
       Странно. Генза ведь только что видел Поющее Дерево. В другое время радости от увиденного хватило бы на целую жизнь - а сейчас всё равно.
       Хватит размышлять, всё равно всего себя в горсть не соберёшь: тело дрожит. Ноги зато шагают, руки цепляются, глаза смотрят, волосы дыбом стоят от зарядов туч... Ну вот же она, Сила!.. - Не про Гензу.
       Мерван молчал. Уснул? Пёс пропал. Карниз почему-то не скользил, но Гензе было не до того: заледенели пальцы рук. Заледенели и задрожали. Озноб побежал от шеи к затылку, и начало мигать сознание.
       Генза не помнил, как он добрался до окна Пацана. Очнулся, когда щупальце тучи мазнуло по лицу, обняло плечи холодом и полностью скрыло видимость. Не то что долины - карниза теперь не видно.
       Он ощупал скалу и обнаружил, что уже добрался до отверстия. Теперь всего ничего: спуститься вниз.
       Осторожно просунув ногу в отверстие, Генза попытался нащупать ступнёй стену, но стены не было: из-за наклона скалы отверстие окна камеры отстояло от стены достаточно далеко. Будь у Гензы верёвка, спуск не представил бы сложности, а теперь он просто не знал, что делать. Утомлённый мозг толкал его вперёд - даже мысли не возникло вернуться - и Стриженый подтянул в отверстие другую ногу и начал ввинчиваться в щель, сквозь которую почти невозможно протиснуться.
       Он надеялся удержаться за края руками и, раскачиваясь, достать до стены. Если бы он мог думать, то понял бы, что неминуемо опрокинется на спину. Но он не думал: проскользнул телом в щель, раскачался на руках и нащупал ногами какой-то порожек; затем завис на одной руке, а другой стал шарить в поисках стены.
       Почему-то стало жарко, полыхнуло в глазах, он запрокинулся, стал падать пушинкой - от стены к стене - и лёг навзничь на каменный пол. Рядом. Рядом с драконом, что свернулся горкой в светлом углу. Что осталось Гензе? Обнять, словно во сне, прижаться к мервану и снова уйти в красное небытие горячечного мозга.
       Рукава и ворот хламиды задымились было - но угасли под телом согревшегося Пацана. Когда-то Генза чуть не изжарился в кольцах мервана - теперь Пацан остужал горящего Гензу. Вот мерван согрелся, зашевелился бодрее, обвил тело монаха, вгляделся, подумал - и укусил.


       Внутренняя красная искра разгоралась в мозгу Гензы, выжигала бесполезное: страхи, сожаления, сомнения - и создавала тот монолит, что станет когда-то целостным. Погружённым в цель. Орудием битвы Добра и Зла на Тридере - ибо Трилором планета так и не стала. Она выпестовала Зло и теперь, когда чаша весов опустилась ниже некуда, началось рождение Драконов.
       Трансформация тел - незначительное следствие юстировки оружия. Она уже началась, и должна завершиться к битве. Вернуть равновесие людям не по силам. Здесь уместны Драконы.


       Внезапно прохладный поток залил жгучую искру, кристаллизовал её в слабо светящийся рубин и выдернул Гензу из горячего небытия. Монах открыл глаза с чувством, что воспаряет - таким лёгким было тело, так впору, так здорово. Ни боли, ни холода, ни ран... Змеиный яд остановил трансформацию. Не отобрали у Стриженого чувств, страхов, сожалений - те ушли куда-то вглубь и затаились до времени.
       Открыл глаза и встретил пристальный змеиный взгляд мервана.
       - Кто кого спасает? - спросил Генза. - Я тебя, или ты меня?
       В оконную нишу лапами вперёд втиснулся Пёс и сбросил вниз крупного молибожку. Мерван тотчас покинул Гензу и двинулся за едой, трепеща крылышками. Генза с сомнением следил за его нелепыми телодвижениями, удивлялся всё больше: холод в камере полярный, а дракон бодр!
       Тем временем молибожка был съеден, и Пацан воспарил к окну, примериваясь. Ну да. Грудь-то теперь раздута. Кабы оставался змеёй...


       Резко стемнело. Туча доползла своим щупальцем до камеры и влилась щедрым облаком тумана.
       "А если?" - вдруг подумал Генза. Он не чувствовал последствий действия визибора, лёгкость тела вызывала проверить - а так ли уж он действен, этот антимагический яд?
       Генза сжался, потянул в себя тучу, и из воздуха посыпались крупные дождевые капли. Мерван спустился на пол. Они с Псом стали отряхиваться одинаковым движением - к каплям с потолка добавились потоки с мокрых животных. Генза промок насквозь, но жар его тела поднял столб пара и высушил одежду. Он не заметил: он смотрел на стену, где была скрыта дверь камеры. Салатовое свечение выдавало неровный овал двери... Раньше он боялся этого цвета. Цвета визибора. Раньше. Сейчас он просто поднял руку и очертил контуры двери. Рамка вспыхнула алым, затрещала стена - и проём открылся.
       Двери этой камеры никогда не существовало: был камуфляж открытого проёма в виде монолита скалы. Так и только так можно было запереть мервана - в дверь он бы не пошёл. Заманили и наложили магический запор.
       Пацан запищал и пополз-покачался на лестницу, размахивая... Генза всмотрелся.
       Пока что Пацан махал странными культями, но их раньше не было - они появились недавно, во время очередного беспамятства Гензы. Их было четыре, четыре почки будущих лап. Пацан снова подрос.
       Пёс потрусил следом, принюхиваясь, обогнал Пацана и кинулся вверх по лестнице.


       Генза с Пацаном добрались до главного зала монастыря много позже, когда женщина уже оставила попытки отогнать Пса от его первой и единственной привязанности, и Собаки бродили теперь по залу согласно субординации: впереди шла сука, позади - вдвое превышающий её размерами Пёс. Хураганья сидела на скамье у очага и обречённо смотрела на их эволюции.
       Генза совсем про неё забыл.
       Сейчас он глядел на неё со странным чувством... Похоже, он шокирован. Монахи Святого Бренна служили Господу, а Святая Хураганья почиталась скорее как некий языческий атавизм. Строго документированные Явления Девы были чем-то загадочным, напоминающим о давно ушедшем поклонении магии. Хураганью монахи терпели как необходимое зло, ибо она была народной героиней, и не верили в её явления, сколько ни говорили обратное....
       А вот Явилась. С Собакой, как Святому Торнаде, и на Поющем Дереве, как Святому Тоби. И что теперь Гензе с ней делать, как себя вести - он не мог взять в толк. Он просто застыл в отупении. Падать на колени? Не мог. Не хотелось. Допустим, это провидение Господне. Так Генза согласен. Но такую роль мог сыграть и вполне обычный человек!
       Реагировать не понадобилось: Хураганья обошлась без поклонов.
       - Ожил? - сказала она сварливо. - И сразу сбежал. С моим полотенцем. Нет спасибо сказать... Они бывают?! - женщина величественно указала на Пацана.
       Генза кивнул.
       - А я-то вашему старикашке сказки рассказывала, он-то кивал. Думала, он из вежливости, а они - бывают! Почему такой несуразный? Где лапы оторвали? Бедняга. Иди сюда, посмотрю.
       Пацан послушно покачался к Хураганье, и Гензу кольнула ревность.
       - Не оторвали, а не отрастил ещё, - хрипло сказал он. - Пацан пока не дракон, он личинка.
       Она обняла мервана за шею.
       - Тёпленький! Какие же вы земноводные-пресмыкающиеся? Вы, можно сказать, звери.
       - Смотри, укусит, - предостерёг Генза. - Нервы тебе успокоить захочет и укусит.
       - Плоды моего воображения никогда не кусаются, - возразила Хураганья, подняв вислую губу мервана и заглянув ему в пасть. - Лучше я его укушу, а то он волнуется. Ему не нравится этот труп... Кстати, не твой родственник? Я его откачать пыталась, только что не полила змееголовником - но помер. Какой-то он неприятный. На жука похож.
       Труп. Иоль, обожженный и скрюченный, коричневые пятна змееголовника на теле. Господи, как он погиб?
       Он погиб. Он - погиб! Погибло чудовище, что угрожало миру...
       Больно? Не осталось боли в Гензе - вся ушла с парами визибора. Облегчение...Что сказать Хураганье? Что это Учитель? - Прошлое. Мучитель? - Едва прошедшее. Надо ли рассказывать об этом ей? Она как-то легковесна, душой не принимает...
       Обстоятельный Генза, сменивший сейчас кипящего Силой мага в мозгу Стриженого, такого поведения не понимал.
       - Не родственник, - ответил он. - И змееголовник ничего не лечит, только ядовит для мерванов. То-то Пацан к тебе льнёт, змееголовником пахнешь. Ты отвар вылила? А то Пацан может выпить и умереть.
       - Змееголовник очень даже хорошо лечит от ожогов, - возразила Хураганья. - Но он весь вышел. Мерван... смешно их зовёте... не найдёт. Я же искала - не нашла? - и он не найдёт.
       Она поправила рукава своей хламиды, вынутой, видимо, из тех же запасников Иоля, что и хламида Гензы, и он опять с трудом сдержал неприязнь. Хотя, если подумать, почему бы Святой Хураганье не надеть хламиды высших монахов?
       Наверное, она всё же богиня. Слишком легка и расторопна. Всех спасла... ну, не всех, но пыталась, всё нашла, всех приветила. Обольстительница какая-то... Хотя она старше Гензы, треть жизни за спиной. Видно.
       - С тобой скучно! - объявила Хураганья. - Ты молчишь, да ещё с неприязнью. Пойду-ка я домой. - Она оглушительно свистнула в глубь коридоров, где давно исчезли Собаки. Зал поймал свист и пропел его раз двадцать. - Акустика!
       Снова заглянула в коридор:
       - Распутница! Я тебя брошу!
       Повернулась к Гензе.
       - Тебе, мальчик, надо что-то на ноги. Моё полотенце слабовато. Я тут нашла комбинезончик и сапоги у этого жука в нише. Обгорелые слегка, но выбора нет. Вот их и надень вместо этого платьица. Всё же кожа, должно подойти.
       Платьице! Монашеская хламида... Ну какая она Святая? А комбинезон подойдёт, свой ведь... Итак, Хураганья уходит. Неплохо. Так проще.


       Из бокового коридора вышла, виновато горбясь, Газель.
       - Я пошла! - сказала Хураганья. - Устала что-то. Похоже, мне эти приключения стали надоедать.
       Она прошла к центру прямоугольника Поющего Дерева, подозвала и обняла Собаку и затопала своими странными подошвами.
       Дерево не издало ни звука... Генза отстранённо смотрел на женщину, уже понимая, что Дерево не Поёт, что Хураганье не выбраться теперь в свои дальние обители, потому что туда её всегда уносило Дерево.
       Хураганья ещё не поняла. Она топала и озиралась вокруг с возрастающим беспокойством. Генза скорчился от этого напряжения, не решаясь вмешаться.


       Вдруг потемнело - туча накрыла потолочные витражи зала. Такого не случалось ни разу за много тысячелетий существования монастыря: над плато столовой горы, под которым были прорублены проходы, соединявшие древние кельи в единый храм, постоянно дули сильные ветра и относили тучи в сторону. Если же тучи спускались к нижним уровням, ветра засасывали туман через коридоры на плато, и не давали воде оседать в пещерах. Но теперь ураган завыл за стенами нижних уровней и затянул кромешный туман из опустившегося на плато брюха тучи. Миг - и зеленоватая стена ринулась из верхних проходов, поглотила Хураганью и двинулась к Гензе.
       Пёс рванулся в туман - но отступил, впервые за всю их совместную историю прижался к Гензе, исходя мелкой дрожью: туча принесла в себе Гнев Трилора, едкий вонючий раствор вместо воды. Словно очень далеко глухо охнула Хураганья, и Генза уже не имел времени на размышление. Всем им грозила гибель от ожогов - кислота тумана начинала жечь лицо и руки.
       - Нет! - скомандовал он туману. - Вон!
       Вокруг Гензы, Пацана и Пса возникла полусфера, свободная от тумана, но одно лишь применение магии вызвало кислотный дождь во всём зале. Хураганья уже кричала. Завыл Пёс.
       Генза выстроил полусферу вокруг Поющего Дерева, но туман продолжал заполнять зал и сыпать едкой капелью. Плиты известняка на полу шипели и пузырились... То, что он сделал - не выход. Женщина далеко, и Гензе не видно, что с ней. Пройти по полу нельзя, он покрыт тонким слоем пузырящейся едкой жижи. Воспарить под капель? Кислота всё течёт с потолка, получает подкрепление из пара на плато...
       Генза слился с ветрами и пропустил их через себя.
       Ветер снизу утих, затем взвизгнул и ринулся вверх, вспоминая свой извечный путь, втянул в зал водяные пары нижней тучи, растворил и погнал едкие капли вон из зала. Температура в зале выросла скачком.
       Столб магии вновь привлёк интерес небес: над ветром, на высоте, где встречаются лишь лёгкие белые облачка, потянулись гигантские шлейфы чёрных туч и обрушились на плато всесокрушающим ливнем. Вода быстро обнаружила отверстия проходов и потекла в зал. Бурлящий поток сменил теперь стену пара, затопил, вымыл, растворил и унёс кислоту в нижние галереи, прихватил с собой все мелкие предметы и труп Иоля. Лишь в устоявших перед потоком полусферах ещё лопались пузыри на известняке.
       Ослабевший поток с плато принёс тельце полуживой ниссы, и Генза снял защиту, выхватил зверька из воды и посадил на Пса. Мервин вцепился в лохмотья снаряжения и закрыл глаза. Трубки ушей были свёрнуты бубликом, пушистый хвост походил на крысиный, мягкая шерсть слиплась и обнажила розовую кожу...
       Некогда. Генза пошёл навстречу потоку, разыскивая взглядом Хураганью. Пёс воспарил, но лишь змеиные глаза Пацана разглядели в скупом свете, сочащемся сквозь витражи, плывущее тело женщины. Бросок - и Хураганья выхвачена из потока.
       Генза принял на руки скорченное, словно окаменевшее тело женщины, а Пацан извлёк из-под воды барахтающуюся и скулящую Газель.
       - Воспари! - попросил Генза мервана. - Мы не устоим в потоке.
       Теперь парили все трое. Каждый нёс на себе поклажу: ниссу, Собаку и женщину.
       Поток медленно иссякал, и, стоило ему открыть поверхность стола, Генза опустился. Каменные плиты очага были отмыты от сажи, но сам камень перед кислотой устоял.
       Хураганья тоже была отмыта от кислоты в ревущем потоке воды, одежда почти не повреждена, но тело... Малиновые пятна от ожогов каплями кислоты оспой усыпали тело, едкая кислотная смесь обожгла дыхательные пути, и женщина хрипела. На губах выступила розовая пена...
       Ты Монах, Генза. Да, ты Стриженый, но Монах. И каким бы ни стал Иоль, ты его ученик. Разве не сказала тебе Святая Хураганья о змееголовнике? Пусть его не достать сейчас. Может, и не осталось в Долине ни одного корня.. но ты знаешь змееголовник. Его запах, его вкус, его ауру. Выливай всё это на бедное изувеченное тело, вдыхай в обожженное горло, зови жизнь и красоту в этот цветной сумрачный мир, что всё ещё пахнет Гневом Трилора. Твой гнев - против Гнева планеты. Ну же!
       На глазах исчезали пятна, выравнивалось дыхание, сохла пена на губах. Сознание Хураганьи спало, и не надо его будить - рано. Прекрасное тело, что так недавно казалось стволом сожженного дерева, теперь медленно расслаблялось на тёплом камне, что согрелся сначала в растворе кислоты, а позже - от применения магии.
       Волны исцеления катились по залу, задевали - и вот уже Собака со странным именем Газель отбивается от Пацана; Мервин оживает на спине Пса, прихорашивается, спрыгивает и забирается на очаг поближе к Гензе. Осталась ещё, бродит жизненная Сила по залу, ищет повреждённых, походя исцеляет паучков и летучую мышь, срастается с Пацаном - и культи мервана открываются ступнями и ладонями, прорастают пальцами, строят гигантские когти. Мерван встаёт на лапы, неуклюже перебирает ногами и подходит к Гензе сзади.
       Веки женщины дрожат... Нет! Нельзя! Бросок Пацана, укус - и Хураганья засыпает...


       Генза покачал головой, укрыл женщину хламидой и поднял глаза.
       На спине дракона сидела нисса.
       Настоятеля нет, вот что это означает. Мервин ушёл от друга - значит, друга нет.
       Окаменевший от горя Генза побрёл из зала в единственную знакомую здесь келью, из которой он вот только что... век назад... мечтал выбраться. Побрёл, чтобы проститься молитвой с последним Монахом Святого Бренна. Дракон с ниссой последовали за ним. Собаки остались.

       

       продолжение в течение недели!