Крест на дороге

Предисловие.
По итогам международного конкурса "Золотое перо Руси" рассказ стал победителем в ниминации "Проза" в 2010 году.

Дороге этой больше двадцати лет. Когда-то была она прямой да ровной и, перекатываясь с бугра на бугор, рассекала ухоженные поля да редкие овраги на крутых боках которых ютились небольшие перелески, напоминающие в плане «зубы» былинного чудища, пытающегося перекусить асфальтовую ленту.

Время, однако, перемалывает и меняет многое. Поля заросли березняком; лесовые «зубы», потеряли свою былую остроту и, распластавшись вширь, превратились в тихих стражников доходяжного пути, ибо ежегодные инъекции «ямочного ремонта» не спасали от разрушения асфальтовое покрытие. Но даже такая – раскрашенная заплатами и прорехами – дорога по-прежнему половинила одичавшее пространство ниточкой жизни, по которой нет-нет да проковыляет «жигулёнок» или даже выпишет несчитанное количество замысловатых колен эффектная «иномарка».

Странник на дороге редкость. Раньше, когда машин было мало, пройти полсотни километров от города по силам было многим. Выйдет странник из города с надеждой, что подберёт его попутка, а той не окажется – вот и прошлёпает весь путь за ночь. Ныне всё по иному. Во-первых, ходить люди не любят; а во-вторых, машин больше стало. Правда и отношение водителей к пешестранствующим иное – не проголосует человек, так и мысли не придёт остановиться и спросить – не подвезти ли, мол?

Всё же и на этой пустынной дороге появляется идущий человек. Чаще грибник или ягодник, который проведал свои «заветные» места в одном месте и, не найдя там нужное, переходит на другое «злачное» местечко.

В июне этого года тоже появился на дороге странствующий человек. Доехал он до конечной остановки на утреннем автобусе, вышел из него и, никуда не заходя, направился в обратную сторону. Шёл человек, не торопясь, будто осматривался. Не было у него в руках ни корзинки, ни пластмассового ведёрка, что позволило бы сразу отнести его к грибникам. К тому же и возраст у него соответствующий – за шестьдесят, а в этом возрасте, когда еще есть немного сил у человека после трудового века, он и старается походить вольно по земелюшке, чтоб насладиться напоследок её видами во все времена года. Верно и этот таков. Первый слой ранних грибов прошёл, земляника еще не вызрела. Знать просто отправился мужик прогуляться, чтоб послушать птичье многоголосье раннего лета. Понятно это.
Предполагай не предполагай, а странник уже отошёл с километр от посёлка. Идёт себе неспешно по травянистой обочине и будто вслушивается в звуки, заполняющие пространство между двумя полосами деревьев вдоль тракта. Да и есть что послушать после городской маяты и шума да гама базарного. Такой перезвон стоит в преддверии доброго дня, что невольно вспоминаются слова песни, в которой «… пень берёзкой снова стать мечтает».

Саню Манина по фамилии Воробьёв коробило от сказки про Змея Горыныча. Лет двадцать крутится она в его голове странной и нудной канителью. Не вдруг, конечно, случилось такое, что привязалась к мужику такая странная «болесть». Может, во всем свете нет такого больного и даже названия этой «сказкофобии» не придумано. Однако привязалась нелёгкая и ни отшить её никакими зельями да заговорами. Да и не пытался Саня это сделать – ведь всяк несёт со своей боль, как ношу, и уживается с нею.

В детстве, когда слышал эту сказку от матки в редкие минуты ладного её настроения, лишь сердце сладко обмирало от обличья и дел Змеевых, но в конце сказки всегда побеждало доброе, нахлынувшая оторопь отступала и возвращалась тихая радость младенчества.
Со временем забылись сказки, отступили страхи детские. Другие картины открылись взору, другие дела увлекли в жизнь долгую. После армии устроился работать каменщиком в СМУ, на разряд высокий сдал. Женился, отгуляв положенный срок молодечества. Нина жена из детдомовских, ни отца, ни материй у неё нет. Ну и что? У него самого кроме матери, недождавшейся с войны мужа, тоже никого. Саня же родился уже через год после Победы и кто из деревенских либо залётных мужиков его отец, он так и не узнал.ьКогда и мать умерла, совсем в сиротском происхождении сровнялись Нина и Саня. За то через полгода родилась у Воробьёвых дочка. Юлией назвали её.

Когда Юля подросла и стала приставать к отцу, чтоб рассказал сказку, Саня и выудил из памяти сказку о Змее Горыныче. Во времена его детства телевизоров не было, только радио вещало для всех и обо всём сразу. Для детей сказка в несколько минут, для взрослых концерты да постановки разных спектаклей по несколько часов. Малышне же хочется слушать истории часами, вот и приходилось нянькам, плести свою вязь былинных историй.
Саня помнил, как мать часто сбивалась и забывала нить повествования, но Саня это течение истории схватывал намертво и уже сам подсказывал матери, куда ей править сказочную вожжу.

Вспомнил Саня отрывки тех выдуманных вместе с матерью сказок и стал уже дочери их пересказывать, сдабривая их уже современными картинами. То у него Змей с истребителем бьётся в небе, то лес поджигает в сухую пору и противостоят ему пожарные. Но чаще в сказках всё же старинное всплывало. Особенно жутко получалось у Сани описание того, как Горыныч девок молодых да красивых в свои пещеры утаскивал. Такого наворотит в своих россказнях, что и самому становится не по себе, а уж Юлька и вовсе мешается разумишком. Глазёнки вытаращит и вопрошает.

- А когда оно прилетит за мной ты, папка, меня ведь не отдашь? – и смотрит на отца так, что того слезливость прошибает.

- Нет, конечно, Юленька. Как же можно, чтобы батько свою дочь не защитил-не оборонил? Да и не прилетит он к нам, чё ему у нас то взять…

Успокоится вроде дочь, но другое начинает её донимать.

- А если он за мной не полетит, значит, я не красивая?

Совсем смешается в мыслях Саня, начнёт Юльке красу её описывать, но не получается это у него. Путается, краснеет, а себе объяснение находит: «Красу описать, не жути нагнать – тут талант художника нужен. А из меня какой художник?». Оправдываться начинает да дела придумывать разные, чтоб от дочкиных расспросов уйти. А когда уж и дел не может придумать, то зовёт дочь телевизор посмотреть. Мол, фильм хороший будет.

До самых школьных Юлькиных лет Змей Горыныч был частым гостем в вечерних беседах Сани с дочерью. Нина в это время на кухне гоношилась и в досужую болтовню мужа и дочери не вникала. Да ещё и радовалась, что не таращится её муженёк в телевизор, как все мужики, а «дочерью занимается».

И как не радоваться Нине? Родителей не знала-не помнила, а тут счастье – муж непьющий да добрый-обходительный. На работе его уважают и ценят. То грамоту дадут, то премию к празднику. А квартиру какую дали! На зависть. Третий этаж. Просторная, тёплая. Лоджия с комнату целую. На «Жигули» стали деньги копить, чтоб в деревню, где после смерти Саниной матери домишко остался, не пешком пять километров топать, а, «как праским людям», на собственных «Жигулях».

Люди дачи себе заводят в самых неудобьях, чтоб довесок огородный к зарплате иметь, а у них не дачный скворечник, а деревенская изба и земли не шесть соток, а целых тридцать. Есть где отдохнуть в выходные дни. Будет и старость где встретить – в тихой деревенской избе да ещё и на берегу малой речёшки.

Всё складно да ладно было в семье Воробьёвых до того, как Юлия школу закончила. Хорошо отучилась девка. И экзамены сдала успешно, и в институт поступать наметила. «Отдохну, - сказала родителям – недельку и снова за учебники засяду».

Нина даже поохала – вот, дескать, наука то каково даётся. Сама же довольна – всё как у людей у них складывается. И дом не сиротский, и дочь на инженера выучится, Бог даст – что еще надо?

Не случилось. Утащил Юленьку Воробьёву Змей Горыныч, да так далеко, что и весточке родителям не долететь. И батько не отбил от супостата дочь свою, как обещал когда-то.
Пошла Юлия с подругой Любанькой на танцы вечером и пропала. Под утро, не дождавшись дочери, побежал Саня в милицию о пропаже дочери заявить, а там отмахнулись от него. Дескать, девка молодая и. гуляет себе где-нибудь с парнем, а вы бегаете, будто сами не были молодыми.

Понедельник. Люди уж на работу давно прошли – кто к восьми, кто к девяти, а Юлия не идёт домой. К Любаньке побежал Саня. Та еще не проснулась. Растолкала её мать и выспрашивает про Юлию, а та отмахивается от родительницы и отца подруги: «А я почём знаю….». Всё же заставили девку проснуться. Но ничего толком не выяснили. Любанька со своим парнем с полчаса побыли на танцах и ушли, а Юлька осталась.

Долго искали девку. Даже всесоюзный розыск объявили – может, снесло молодую башку любовью-молнией да унесло в неизвестные дали-веси неотёсанную. Всё бесполезно, будто и впрямь Змей Горыныч уволок Юлию в свою берлогу и держит там в неволе, а, может, и со свету сжил уже.

Саня с Ниной поседели враз, стариками вдруг сделались будто. Друг друга, как могут, успокаивают, мол, убежала девчонка с кавалером, но придёт в себя от любовного дурману и непременно объявится. Однако время шло, пора бы уж тому дурману из головы выветриться. Вспомнить о родителях беглянке надо уж, но молчит. Само и напрашивается – неживая дочь их, но разве согласятся с этим какие родители?

Как на работу, приходит мужик, чтобы на первый автобус попасть. Сядет на заднее сиденье, чтоб обособиться как-то от людского любопытства, и едет, не с кем в разговор не вступая. До того места, где накануне в последний автобус сел, доедет, попросит водителя остановиться, буркнув себе под нос благодарственное слово и выйдет торопко. Так за три дня и прошёл всё расстояние до города – пятьдесят с лишним километров. Кто? Зачем ездит и ходит по дороге мужик, для пассажиров и водителя загадка. На праздно-гуляющего пенсионера, который решил походить пешком в компенсацию за долгое сиденье в кабинетах, не похож. Руки у мужика не писарьством заняты были – сучковатые, проослевшие от морозов и сырости, как и лицо. Спросить бы, но как? Никто не решается, уж очень отрешённо смотрит странный пассажир на мир, будто из какого-то подполу сквозь узкую щелку. Уж очень смурён мужик. Как подъехать к такому со словесной докукой? В глазах его такая стылость и бездонность, от которых не по себе делается. Будто нестерпимая боль донимает мужика, будто живому ему пятки на огне подпаливают, а он крепится и муку скрыть от людей пытается.

Водители, что меняли через день друг друга и уже знали о странностях пассажира, думали, что, дойдя пешком до города, он успокоится, и больше не будет совершать странных вояжей. Ан, нет. Через день он уже встретил вечерний автобус на пятнадцатом километре дороги и на нём в город вернулся.

Неладное с мужиком творится. Ох, неладное. Водитель, который привёз мужика в тот день в город, хотел психиатру позвонить в поликлинику, но после этого рейса выходные дни следовали. Потому не до психов и психиатров ему. Он просто запил на пару дней, но сменщику всё же успел рассказать о странном путнике, который уже в обратном направлении путешествует с непонятной целью. Террористом странник не может быть – не та это дорога, которую взрывать нужно. Лет пять-десять её не ремонтировать капитально, так она сам расползётся без всяких взрывов.

На следующий день и вовсе чудное приключилось. Утром мужик сошёл с автобуса на пятнадцатом километре, добрёл за день до двадцать седьмого за день и сел на обочине. Да и просидел недвижимо больше двух часов.

Когда из города ехал автобус, водитель отметил, что сидит странный мужик на обочине. Еще и посочувствовал про себя: «Упетался бедолага…». Возвращается в город, а мужик на том же месте, в той же позе пребывает.

Автобус остановился – мало ли, что случилось с человеком. Для начала шофёр посигналить решил – может, закемарил мужичок. Подействовало. Странник, сидящий на обочине вздрогнул, обернулся и махнул рукой – мол, езжайте дальше.

- Хозяин-барин, проворчал щофёр, скорость переключил, газку добавил чуть лишка, на секунду поддавшись раздражению, проехал мимо чудика и еще подумать успел: «Попуток много сейчас. Если чё, так доберётся», - как бы извиняясь за вспыхнувшее неудовольствие.

Чудик попутку искать не стал, а так и просидел до утра. Автобус уж снова из города едет по маршруту, а он всё сидит, с места не сдвинулся. У водителя холодок по спине пробежал. Ему накануне сменщик по соседски рассказал о странностях блуждающего по дороге мужика: «Не подобрал вчера его вражонок от, а сёдни околел мужик». Остановился, из автобуса вышел. К сидящему, шаг сдерживая, подошёл, за плечо тронул. Тот оглянулся.

- Ну, слава Богу! Жив! – обрадовано воскликнул водитель автобуса.

- Жив. А чё мне сделается? – как ни в чём не бывало, ответил сиделец.

- Так это… - смешался шофёр – Всю ночь ведь сидел.

- Сидел.

- Так в город то не поедешь, ли чё?

Странник поднялся и к автобусу направился, но остановился, недоумённо оглянувшись на водителя.

- Ак вы чё, из города едете?

- А откеля же?

- Да? Дак это… Я посижу, а на обратном пути сяду, – и снова к обочине повернул, на ходу сетуя на что-то – Время то как бежит.

Шофёр услыхал последние слова. К чему сказаны – не понял. Лишь указательный палец к уху поднёс. Рукой махнул и в автобус заскочил.

На обратном пути странник сел в автобус. Из пассажиров он был один, если не считать пьяного мужика на заднем сиденье, который пьяно мотылялся и каждый раз матерился себе под нос, когда уж очень сильно подкидывало автобус на ухабах. Уселся странник на переднем сидении и даже заговорил с водителем о погоде. Затем про футбол спросил – закончился ли чемпионат Европы и как наши там себя проявили. Шофёр был заядлым болельщиком и до города расхваливал «голландского Гуся», который сделал из наших оглоедов команду такую, что те чуть было всех не обыграли….

Безнадёга и горечь прочно обосновались в квартире Ворбьёвых. За что же вновь кинула их судьба в забывающееся уже сиротство? Милиция уже давно ничего по их делу не предпринимает, а лишь отмахивается от обращений несчастной семьи. Всесоюзный розыск молчит. Одно предложенье лишь услыхали они – подавайте в суд, чтобы признали дочь погибшей. Но разве на такое согласится кто, чтоб высуживать смертную бумажку? Нет, конечно.

Сковала боль душу и разум Сани. Бывало, забудется в работе, даже шуткой обменяется с мужиками, а как с работы идти, так и снова, будто обручем сдавливает голову, а тисками сердце. Возвращался однажды в таком состоянии домой после трудовой смены, через улицу стал переходить и вдруг скрип тормозов и сигнал услыхал слева от себя. Отпрянул от неожиданности обратно на тротуар, а мимо него, фыркнув солярной вонью в лицо, «Урал» проехал. Небыстро машина катила. Улица узкая, вся в ухабах – не разгонишься. Поэтому и успел водитель притормозить.

Глянул Саня в след уезжающему «Уралу», перевозившему солдат-строителей автодороги. Матюгнулся, как полагается, да ещё и проговорил, притворно плюнув в сторону уезжавшей машины.

- Тьфу ты, змей….

Улицу перешёл, а последние слова из памяти не выходят - так и колотятся внутри черепной коробки в такт шагам: «Змей-змей…. Змей-змей….» Вдруг остановился Саня, повернулся в сторону, куда «Урал» уехал, а того уж и след простыл. Но не машину хотел видеть Воробьёв, а цвет и обличье «Уралово» представил и, будто разглядеть пожелал лишь кое-какие подробности тёмно-зелёного чудища.

- Змей…. Вот он Змей то….

Какого змея имел в виду, не сразу, но сообразил. Вдруг в жар кинуло Саню Манина от какого-то виденья. «Да это же и есть Змей Горыныч! Который Юленьку нашу уташшыл….».
Встал, как вкопанный посреди тротуара так, что прохожие обходить его стали, косясь, как на пьяного. А Саня трезв, как стёклышко. Он лишь в уме все факты известные ему и связанные с пропажей Юлии в голове пытается в одну линейку выстроить. Первый факт – ходили слухи, что солдаты, строящие дорогу и вечерами оставляемые без начальственного призору, охальничают всяко разно. И с девками очень необходительно, слыхать, поступали. Снасильничают, а потом неживых или полуживых в полотно дороги закопают, да потом ещё и асфальтом то место закатают.

Невмоготу стало Сане от такого открытия, но на следующий день всё же попросил отгул и в милицию отправился, чтоб поведать следователям о сделанном открытии. Его выслушали да скоренько выпроводили – мол, сказки всё это. Да ещё и добавили, что такие дела военная прокуратура рассматривает, а не гражданская милиция.

Саня и в военную прокуратуру заявление написал, как его подучили умные мужики. Но и оттуда пришёл сухой и ничего незначащий ответ. Дескать, «факты не подтвердились», а пропажей Воробьёвой Юлии Александровны они заниматься не могут, потому что она не военнослужащая.

Кругом тупик, тёмный тупик, но жизнь продолжается. О своём открытии да последующих хождениях Саня жене не рассказывал – зачем расстраивать пустыми отписками да отговорками. Когда же Нина сама, наслушавшись баб, стала ему описывать страхи, связанные с пропажей девок, которых насилуют и убивают солдаты, Воробьёв на смех поднял жену, прочитав ей целую лекцию о «высоком духе и моральном облике советского воина», будто старый и закалённый политработник.

К тому времени прожили супруги уже более двух десятков лет и Саня, глядя на жену, понял, что согласилась с ним Нина лишь для того, чтоб его успокоить. Так и жили дальше, успокаивая друг друга и выдумывая всякие фантастические идеи да предположения о возможном местонахождении дочери. При этом каждый понимал никчемность и пустельгу домыслов.

Со временем Саня ещё больше уверился в своём предположении, кто этот «Змей Горыныч», утащивший их дочь, когда вспомнил рассказ Любаньки – подруги Юлии – о тех танцах, после которых пропала его дочь. Любанька тогда поведала сумбурно, что в начале танцев Юлию приглашал какой-то солдатик. Был он пьян и, получалось, девка ему отказала. Тот вроде отстал. «А отстал ли?» - естественный вопрос возник в голове Сани да так и засел ржавым шпиглем в ней. А к тому шпиглю еще один добавился – обещание маленькой Юлечке защитить, коли нападёт на неё Змей Горыныч. «Вот ведь, как получилось! Не уберёг, не оборонил….» - корит себя Саня.


Больше двадцати лет изводила горечь-печаль семью Воробьёвых и свела таки в могилу Нину. Можно ли дальше муку такую терпеть? Померла тихо. Пожаловалась, что в груди нехорошо и жжёт, а после сознание потеряла. Приехала «скорая» быстро, но что могли сделать земные врачеватели, коли душе смерть спасением от мук кажется. Насильно убить можно, а вот заставить жить нельзя.

Остался Саня бедовать на пару со своим сиротством. Пенсию оформил, квартиру сдал, а сам переселился в деревенский домишко, оставшийся ему от матери. В доме своём не в квартире, где, будто в заточении живешь – полегче. Летом огородом да разными работами по хозяйству занят. Зимой тоже не сидит сиднем у телевизора: надо и печь протопить, и снег от дома откидать, чтобы тропинка к нему житность означила.

В годовую по Нине пришёл Саня Манин на кладбище. На лавочке сел и мысленно будто разговор с ней затеял. О делах своих домашних поведал, о житье своём вдовца – дескать, дел домашних освоил множество – и щи, когда охота появится горяченького похлебать, сгоношит; и постирает исподнее свое да подошьёт, коли где по швам одежонка пойдёт. И, наконец, поделился с ней планом: квартиру продаст за ненадобностью – всё равно уж в ней не жить ни ему, ни кому из родни – нет последних. А на деньги, что получит от продажи, поставит памятники и Нине, и Юлии – нет уж её, что лукавить то перед собой да умершей женой. Вокруг памятников установит оградку чугунную, чтоб на долгие годы означила она последний приют дорогих ему людей, чтоб было всё знатно и красиво – как у артистов каких или чинов больших.

Про памятник то заикнулся и будто вопрос услыхал, Ниной произнесённый: «Юленьку то найти сперва надоть….» «Надо….» - согласился и замолк, обдумывая услышанное и перебирая мысленно, куда он уже обращался по вопросу поисков дочери и куда бы еще сунуться со своей нуждой. Получалось, что во все двери уже стучался. «Ан, нет!» - вдруг осенило. «Деньжишш то прорву за квартиру выручу. Детектива найму на поиск, как это в телевизоре показывают кажный день….» Стал соображать, где те детективы обретаются. В их городке вроде не завелись ещё таковые, а откуда-то вызывать, пожалуй, накладно будет. Остыл немного от вспыхнувшей идеи да ещё и подумал, что приезжие небольно и охочи до поисков будут. «Деньги возьмут, а дело не сладят», - вынес Саня «приговор» невызванным детективщикам.

Сидит совершенно растерянный на лавочке и на фотографию жены смотрит невидяще. Дело к вечеру уж.

- Пойду я, Нина…. – и встал.

Обогнул оградку соседних могил, глянул зачем то вверх на берёзу со сломанной верхушкой. Снова к могиле Нины обернулся и уже не просительно и жалобно, а решительно и твёрдо проговорил.

- Пойду…. – а покуда дошёл до своего дома понял, куда он «пойдёт».

Отправится он по той самой проклятущей дороге, под асфальтом которой «змей горыныч» своих истерзанных жертв прятал, чтобы подозрения от себя отвести, чтобы «не было дела, коли нет тела», чтобы маску добродетели с него не сорвали люди. А то ведь в сказках то он вроде и не так страшен, да и наяву то дорогу людям подарил, которая захолустный мир живым как будто сделала - чего не отнять, того не отнять. Так и это понятно – у «змея» голов то много. В одной гадкое заводится, а отвечать всему «Горынычу».

Через две недели, разделавшись полностью с огородными делами и «пошёл» Саня Манин по фамилии Воробьёв. В первый день доехал на первом утреннем автобусе до конечной станции, вышел из него. Огляделся и в обратную сторону побрёл. Легко шагалось под птичью многоголосицу, в которой пытался расслышать Саня звук Юленькиной души. Но уж очень заливисто щебетало пернатое войско, радуясь расцветающему летнему благолепью и, как ни напрягал слух путник, ничего не мог уловить среди этого гама.

За три дня весь путь до города проделал, но так и не услышал нужного голоса, нужных звуков.
«Знать не с того конца взялся….» - решил Саня и, отдохнув пару дней да управившись с неотложными домашними делами, снова отправился на нелепые свои поиски. Рассудил при этом так, что везли Юлию из города, значит, и ему надо ладить путь в том же направлении.
Путь от города был иным, потому что сквозь птичий гомон, разрывая гул проносящихся машин, доносились до Сани то будто стоны и мольбы далёкие, то ругань и похабщина пьяная. Только слов не мог он разобрать, но уже понял, кого он слышит – стоны и мольба Юленьки, а бубнящая да рокочущая ругань, похожая временами на скрежет – внутриутробные звуки «Горыныча».

Тяжко идти, слушая потустороннее это многоголосье, но Воробьёв шагал и шагал. Сердце иногда начинало надрывно колотиться, тогда он присаживался на обочину. Но сидеть долго не мог – пронзающие душу отголоски мольбы: «И-и-и….» поднимали его и будто подталкивали в спину.

Так и двигался, будто упирающийся бычок – сзади тычки, спереди подманивают и травят сладким. И вдруг остановился! Хочет шаг сделать, но нога лишь поднимется и на то же место ступает, где пред тем была. Дыхание перехватывает, будто буря врывается в открытый рот, раздувая, как детский шарик, лёгкие. Присел на травку, думал снова его погонит нелегкая. Но странное произошло – все звуки неземные куда-то исчезли и в спину никто не подталкивает.
«Опять мимо пронесло», - решил Саня и вставать начал, чтоб вернуться да снова пройти последнюю версту, уже внимательней вслушиваясь в слышимые призывы из потусторонности.
Ещё и спину не выпрямил, как услышал стон страшный. Снова сел от неожиданности, пот на лбу выступил. Прислушался, но кроме птичьих, иных звуков и голосов не слышалось. Хотел приподняться, но резкая боль саданула по сердцу. Рукой о землю опёрся и сидит, вслушиваясь в затухающую в подреберье боль. Когда сердце вновь застучало ровно и безнадрывно, припомнил, когда садануло по сердцу, будто вскрик Юлии услыхал. Но не зовущий, а упреждающий, как бы.

Когда же совсем покойно стало Сане, понял он, что это и есть место, которое искал. Стал дорогу оглядывать. В сторону города спуск; в противоположную сторону небольшой участок подъёма, а в полсотне метров от него километровый столб. Саня даже цифру прочитал – «27».

«Ну и ладно», – на душе стало покойно.

«Вот и нашлась ты, дочка….»

«Ещё бы и голос разочек услыхать, тогда уж и домой можно ворочаться, чтоб решить, как быть то дальше….»

Разные мысли крутились в голове Сани, пока, наконец, не приняли некую направленность, и он погрузился в долгие да сладкие воспоминания. И вся счастливая пора их жизни прошла перед ним. Уж к самому краю близилось это светлое забытьё, когда отвлёк его шофёр с проезжающего автобуса, тронув за плечо. Но это и ладно. Охота ли ещё раз ужасное то пережить, хотя и в мыслях?

На следующий день пришёл Саня Манин на кладбище к Нине – жене своей – с докладом, что нашёл их дочь и теперь думает, как их на одном погосте определить?

«А пока суть да дело, означу место Юленькиной погибели крестом», - пришло на ум Сане, когда закончил он свой «доклад». Мысль ему очень понравилась и он, скоренько попрощавшись с Ниной, пошёл домой.

Пока до дому досеменил, уже решил, какой крест закажет. «И непременно табличку надо заказать с датами жизни и погибели Юленьки», - подытожил Саня, когда уж калитку открывал у дома.

В периоды, когда всякая холера косит людей несчётно, гробовщикам да всякого рода похоронных дел мастерам лафа - веселы и довольнёшеньки делаются. Вот и Санин заказ выполнили играючи. Через три дня после приёма заказа привезли ему и крест, какой просил, и табличка на нём прикреплена.

Рассчитался с водителем «Газели», на которой доставили заказ, Саня и ещё договорился с ним, что на следующий день отвезёт он крест в указанное место. Шофёр рад на стороне подработать, согласился и пообещал подъехать в конце рабочего дня.
Саня крест во двор занёс, к дому прислонил, а после на верхней ступеньке крыльца уселся и крест рассматривает. Табличку прочитал – всё на ней верно написано.
«Воробьёва Юлия Александровна

09 1971 - 29 1988»
03 06

«Ладно всё сделано» - отметил в итоге Саня, но ещё раз окинул придирчивым взглядом изделие.

Родилась Юлия девятого марта, а Нина перед тем в самый праздник – восьмого. «Упорядочно то как было!» - вздохнул Воробьёв. «Сперва с дочкой мать поздравляли с Восьмым Марта, а на следующий день уже с Ниной «супризец» дочке готовили….»

«Последний «супрыз» осталось сделать», - горько подумал Саня Манин по фамилии Воробьёв и поднялся. В пустую избу вошёл, будто в безвоздушное пространство – дыхание перехватило, покачнулся даже и. чтоб не упасть, за косяк двери взялся. «Устал, видать….», - и в кухню прошёл, не снимая сапог, и за стол уселся, отдалившись от мира сего в непонятную «зАжисть».

На следующий день Юрка-шофёр. как и обещал, подкатил к дому Сани. Крест погрузили в крытый кузов, рядом приткнули лопату и небольшой ломик. Сумку, из которой высовывалось топорище, Саня взял в кабину. В той же сумке и чекушка была да ломоть хлеба с салом – чтоб помянуть Юлию после установки креста.

Когда от дома отъёхали, объяснил водителю, куда надо ехать. Юрка, выслушав Саню, утвердительно пробормотал: «Угу…», а расспрашивать – зачем да почему не стал. Уж более двадцати лет он шоферил и знал, что на месте гибели их брата, ставят памятные знаки. «Наверное, Юлию эту там машина сбила…» - предположил и переключился на своё.
Приехали на оговорённое место, с полсотни метров не доезжая до двадцать седьмого километра. На обочину привезённое выгрузили. Шофёр закурил, а Саня к нему с вопросом, сколько платить надо за подвоз?

Юрка смутился от неожиданного вопроса – он то думал, что поможет мужику в его деле и потом вместе вернутся в город, а тут расчёта просят. «Расчёт, так расчёт…» - подумал, вслух же произнёс.

- Двести….

Саня торговаться не стал. Достал деньги, две «сотенных» отсчитал, Юрке протянул и, поблагодарив, будто в оправдание своё, что не совсем по-людски получилось вроде, проговорил, отведя взгляд:

- Я, Юр, потихоньку сам слажу всё…. Моё это уж очень… После помяну дочку то и сам доберусь отседа….

Юрке тоже неловко сделалось от своей мелкой обиды: «В самом деле, как на чужом пиру здеся буду».

- Машина сбила, дочь то?

- Вроде того, - пробормотал Саня и стал торопить шофёра – Ты, Юр, езжай уж.

- Ага…. А ты то как? Автобусов то не будет больше.

- Так это…. Как-нибудь уж…. На попутке, - заюлил Саня, но тут будто осенило. – Я ведь, если чё, так и в деревне вон той – указал в сторону видневшейся за бугром крыши дома, - переночую. У меня там кореш армейский живёт, - приврал последнее для убедительности.

Юрка уехал, а Саня на обочине уселся, ожидая, когда «Газель» скроется за бугром. Затем встал и принялся разглядывать асфальт на дороге, пытаясь угадать, где могла бы быть погребена Юлия, чтоб именно на том месте и установить крест.

«Разумней то на обочине поставить, - подумал – но Юля то ведь под асфальтом. Значит, на асфальт и надо крест ставить».

Цельный асфальт долбить несподручно, когда колдобины да ямы через метр. Выбрал таковую Саня и с ломиком в руках за дело принялся. Сперва щебёнку расковырял, лопатой выгреб рядом с ямкой. Думал, дальше лопатой сможет копать, но ошибся – песок под дорожным покрытием спрессовался так, что только лому и поддавался.

Углубил всё ж ямку на полметра. Взмок, а тут из-за бугра машина выползла. Саня ногой быстро земляную кучку возле ямки разровнял слегка, инструмент взяли, и к лесополосе отошёл. Крест туда заранее отнёс, чтоб не смущать проезжающих.

Пока машина доползла до того места, где Саня сидел возле полосы, как отдыхающий грибник, рубаха, конечно, не высохла, но стала чуть поприютней для тела. А сам работник отдохнул чуть да дух перевёл. Когда машина скрылась за бугром, поднялся к яме для креста. Оценил глубину: «Хватит ужо….» и за крестом спустился.

Ещё десяток минут и вот он крест – посреди асфальта стоит, чуть некренившись, но это если уж совсем пристально глядеть, на сторону.

« Вот и ладно….. Теперь уж не будут по дочкиным костям колесить всяки-разные….» - инструмент собрал и хотел было сесть сразу, чтоб помянуть дочку, но, подумав, что вдруг из-за бугра машина какая выскочит, решил отойти от креста до следующего бугра и уж там устроить поминки. « И людскому глазу не мозойно, и крест навиду….» - подытожил свои рассуждения. Сумку с провиантом и топором на лопату повесил и затем эту поклажу вместе с ломиком закинул на плечо – ладно всё улеглось. Глянул ещё раз оценивающе на творение рук своих и пошагал по дороге в сторону города.

Под горку шлось Сане легко. Ветерок чуть студил – приятно и добро – запыхавшегося в работе Воробьёва. На душе впервые за долгие годы покойно стало и даже радостно. Шагает, будто молодой на свиданье с ненаглядной в далёкую деревню. Далековато до города, но в таком то расположении духа в тягость ли ходьба? Нет, конечно. Ночь в дороге застанет? Так и что? В июне то какая ночь? Пшик какой-то - едва стемняло, а уж заря восток красит легким заревцем.

Под горку спустился Саня, дорога на бугор выгибаться стала. Оглянулся, чтоб ещё раз на крест полюбоваться. Хорошо он виден даже снизу на фоне голубого неба. «Дивно…» - порадовался и отвернулся. чтоб дальше путь продолжить.

Но что это? Дорога почему тоне просто в гору пошла, а вертикально вдруг перед Саней вздыбилась. «По ней же не идти, а карабкаться надо!» - Саня инструмент откинул, чтобы не съехать по возникшей горе и в за траву попытался ухваться.

Не успел. Как по ледяной горке поехал вниз. Пытается всё же за траву на обочине зацепиться, да руки не дотягиваются до обочины – будто на середину дороги снесло, а после и вовсе стало от земли отрывать.

«А эть лечу! Чудеса и только…..» - от радости да от красоты земли, увиденной с лёта, дух перехватило. Видит и дорогу, по которой только что шагал.

«Мужик какой-то валяется – верно пьяный…..»

«А вон и крест….»

«На асфальте? Так и что? На могиле же….» - замелькали, будто в калейдоскопе, мысли.

Внизу птицы весело щебечут, а с верху….

А с верху слышит, явственно слышит: «Здравствуй, папка!»

«Да это же Юленька….»

И разнеслось над Землёй неслышимое: «Здравствуй. Ю-ю-ю….»


15 октября 2008 г.
Шуляйка (Борок)