Другое метро. Ушанка

Дед был характерный - огромного роста, мощный, в подпоясанном длинном тулупе и невозможных унтах, сам с кустистыми седыми бровями и спутанной дремучей и какой-то желтоватой бородой, словно нечесаная цигейка. Пах он дымом, тулупом, коровами, лесом и, пожалуй, Русью как таковой, сидел твердо, насуплено и сурово, не встречаясь ни с кем глазами. Рядом на сидении ехал пузатый армейский рюкзак, а на нем свернулась рыжевато-гнедая ушанка.
- Станция «Павелецкая». Уважаемые пассажиры, при выходе не забывайте...
- Вокзал, вокзал! - рядом засуетились женщины в пестрых пальто и с баулом на колесиках.
Дед проводил их взглядом, затем внезапно вскочил (кажется, вагон шатнуло), невнятно забормотал басом, нахлобучил шапку и в обнимку с рюкзаком, переваливаясь, поспешил вон.
Вокруг сострадательно расступились - дед явно вызывал уважение. Кроме того, он был огромен.
- Осторожно, двери закрываются...
Ну, слава богу - шагает на платформу... Все уже приготовились вздохнуть с облегчением... но двери не рассчитаны на богатырский рост, а суровый русский дух не велит без нужды творить поклоны.
- Держите, держите!
Шапка зацепилась за дверной проем и откатилась в вагон. Двери закрылись.
Дед заозирался, затем выразительно махнул рукой, плюнул, бормоча что-то смачно негородское, и его решительная фигура качнулась в сторону вокзала.
Поезд отправился.
Вокруг участливо причитали. Как же дед без шапки-то?
- Может, выйти и догнать? - предложил парень в кожанке.
- Догнать-то можно...
Раздалось шипение, и все затихли, глядя под ноги.
Ушанка сердито ворочалась.
Парень было попытался толкнуть ее носком ботинка, все проворно расступились.
- Пх! Пх! Пх!
Никто не проронил ни слова.
Парень отошел.
Ушанка поползала на месте, бурча, пошипела на чью-то ногу.
Торец вагона моментально опустел.
- Положите ее лучше на сиденье, - не выдержал мужчина с газетой.
- Не буду я ее трогать! Сами кладите!
- Вон, кнопку «пассажир - машинист» надо нажать.
- Иди ты знаешь, куда!
Двери открылись, и в вагон, косолапя и пыхтя, ввалился увешанный грязными пакетами обветшалый бродячий мужик. Наклонился, сцапал шапку.
Стоящие поспешно поотворачивались, а кто-то и отошел, стараясь на всякий случай вдыхать пореже.
Бомж затерся на угловое сиденье, разложил добро и теперь с интересом рассматривал бормочущую находку. Та сердито фыркала, тряслась в его руках, норовя вырваться, а то и пихнуть его шерстяным ухом. Он удовлетворенно крякнул, показывая в улыбке вполне уцелевшие зубы, и примостил ее на коленях, стал поглаживать темной ладонью, бормоча что-то ласковое на очень похожем языке. Ушанка пригрелась, затихла, а потом, кажется, даже замурлыкала, только на них уже никто не смотрел.
Поезд, баюкая, покачивало.