по ту сторону трубки стреляли...

-Алло? Ну как ты там? У вас то спокойно?
-Привет
-Спокойно говорю? Хотя, что же я. У вас же нет войны. Надеюсь, и не дойдет. Ты где сейчас?
В трубке напряженно молчание и треск. Наверное что-то со связью.
-Собираюсь.
-Почти полночь. Куда это ты собираешься?
-На войну.
Теперь уже я молчу.
-Зачем? Ты что с ума сошел?! У тебя же дочке три года. А ты на войну. Ты о ней подумал?
-Подумал .-голос резкий раздраженный. Интересно бы на лицо посмотреть, наверное гипсовое, без всяких чувств и глаза колючками.- Потому и еду, что подумал. У меня кроме дочери еще мать и сестра старшая. Итого три женщины в доме. В моем доме, понимаешь? Я за них отвечаю. За каждую в отдельности и за всех сразу.
-А если убьют, кто будет за них отвечать?
-А если не пойду и убьют их? Разве будет тогда важно, кто за кого отвечал. Давай поговорим позже. Мне некогда. Мы в пять утра вылетаем.
Короткие гудки. Странно, тот Горец, которого я знаю, никогда не повесит трубку в разговоре с женщиной. Даже если очень занят. Даже если зол. А тут… И зачем он туда поедет, а? Нет чтобы дома с семьей. Мать изведется вся. А дочка? Как ей потом объяснить, где папа? Мамы то и так нету…
Да что я в самом деле? Нужно же о хорошем думать, не хоронить раньше времени. Он же горец, он сильный. Да он эти ущелья как свои пять пальцев знает. И что толку? Сколько таких знающих в братских могилах щедро пересыпано землей. Той самой, той, которую защищали. Из-за которой война. Зачем мужчины на войну уходят, чего им не сидится?

Следующий вечер:

Смс: «Как ты там? Я позвонить хотела, но вдруг тебе не до того. Точно не до того, да? Ты скажи, когда можно звонить. Я позвоню».
Звонок в 2.15
-Салам. – Голос уставший такой. Или я придумываю? Показалось, наверное, чертовы предрассудки и стереотипы…
-Привет. Ну как ты? Как там? Новости говорят… Хотя, я новостям не верю, ты же знаешь.
- Чем занимаешься?
-Работаю. Но это же неважно. Важно как там? Ты на месте уже? Цхинвал и правда руины?
- А тут к вечеру похолодало очень. Вроде и август. А днем жара была ужасная. Теперь вот мерзнем. Форма летняя, одеял нету, а укрыться негде везде сквозняки. – Такое впечатление, что он меня вообще не слушает. Или не слышит. Всегда был прямолинейным, а тут на четкие вопросы не отвечает. – Ты меня слышишь вообще? Я спросила, как там обстановка.
-Слышу. – Молчание.
--Азам? -Жду. Кажется минут пять. –Азам? Ты тут еще?
- Какая к черту обстановка! Ты что маленькая что ли?! Война тут! Какие могут быть наводящие вопросы?! – Снова молчим. Кажется, лучшие минуты нашего разговора именно из молчания и складываются.
-А почему не спишь? Ночь же. Два часа. Наверное, вымотался за день? - Хмыкнул. Вот бы увидеть его привычную ироничную усмешку на тонких губах. – Азам?
-Кажется, я забыл тебе кое-что главное сказать. – Голос ровный, спокойный. Как будто не он только что меня отчитывал. – Так вот: Я на Войне. Потому и не сплю. Здесь вообще спят редко. Все больше вечным сном. – Вот тебе и спокойный голос. Лучше бы мы и правда молчали.
-Азам? Я позвоню тебе завтра, хорошо? Ты береги себя. Пожалуйста…
-Давай попрощаемся? На всякий случай… - Был бы рядом, собственными руками бы задушила за такие слова. О чем он думает только?!
-Глупости. И слышать не хочу. Не буду я с тобой прощаться. Завтра поговорим. – Гудки. Снова повесил трубку. Первый. Может, все-таки нужно было попрощаться? На всякий случай?..

Через вечер

Ночь: 1.07 am
-Салам. – Надо бы спросить, как он. Но после того разговора не знаю, как бы это спросить.
-Все в порядке?
- Да все отлично. Только война кругом. – Это сарказм? Хм…
-Видишь, не зря вчера не прощались. Я же говорила, все хорошо будет. – Пауза
-А хорошо это как?
-Хорошо – это когда ты жив.
-Да? Ну, может. А ничего если я спрошу? Исключительно в целях повышения образованности. Вот мне интересно, в твое понятие хорошо запах гнили вписывается? И трупы? Много? Много это не один и не два. Больше десяти. Намного больше. А старики с проломленным черепом? И дети, размазанные по асфальту? – Молчу. Скорее удивленно молчу, чем просто от недостатка слов. – Да, ты не думай, я же не издеваюсь. Мне правда интересно.
-Азам? Ты трезвый там вообще?
-А что не похоже?
-Не очень. – Молчание. Долгое, размышляющее…
-Трезвый. – Голос посерьезнел. Может, и правда трезвый? – Ты матери звонил?
-Нет. Зачем?
-Как зачем?! Чтобы знала, что ты живой. Она же волнуется!
- А если позвоню будет еще больше волноваться. Тоже будет расспрашивать, что и как. Думаешь, я ей про завалы расскажу? И про то, сколько тут уже наших ребят полегло? Или, может, про то что сижу вот сейчас и дышать не могу – гнилью воняет. Трупы везде, не до них. – Пауза. Без напряжения, просто пустота. – Знаешь, я кошек никогда не любил… В детстве, помню, мы с братом их и поджигали и с балкона выкидывали. .. – Да при чем тут кошки?! Все-таки он пьян. – А сегодня… Сегодня мы к дому подошли, к разрушенному… А там, в комнате кроватка детская, ну такая… на люльку похожа… А возле люльки кошка лежит. Половина кошки. Передняя половина. А вторая не знаю где, не стал искать… - Снова молчание. Я уже научилась ненавидеть эти паузы. И любить. Как будто перебежками передвигаемся по ночной темноте разговора. – Я сразу вспомнил, сколько кошек замучил. И за что я их так не любил? А они вон тоже гибнут. Из-за нас гибнут. На нашей войне. Думаешь, она им нужна? Война эта? – Вздохнул. Ровно так. Глубоко. Как будто из душного помещения на воздух вышел, и дышать захотелось полной грудью. – Я, если домой вернусь, дочке котенка подарю. Прямо с самолета поеду на птичку и куплю. – Странный звук какой-то. Непривычный, непонятный.
- Азам?
-Прости. Мне идти пора. Я не могу сейчас больше разговаривать. Если жив буду, завтра позвоню.
Снова ставшие уже обычным делом гудки. Конец разговора. Как же все-таки война меняет людей. Грустно усмехаюсь. Кошек не любил. А теперь любит. А ему всего 22. Мои 22 и его. Теперь мы не ровесники. Теперь он старше. На много лет. Может на 5. Или на 10 даже…

Следующий вечер

Звонок:
-Алло? Говорить можешь? А я все еще жив. – Никакой радости в этих словах. И горечи никакой. Просто констатация факта. Как если бы он сказал: «Земля круглая» -Ты как там? – И это он у меня спрашивает! Это я должна у него про «как там» спрашивать, а спрашивает он!
-Все хорошо.
-Ты, кажется, не очень рада меня слышать… - да что за бред он несет! Похоже, от разговора к разговору мы все меньше понимаем друг друга. Или это только я чего-то не понимаю?
-Тебе кажется. – И снова молчание. Спасительное. Когда не нужно искать, что ему ответить и о чем просить. Наверное, это передышка. Не знаю, для него или для меня. Спасибо ему за эту передышку.
- Алан… Знаешь, я тут подумал… Вот раньше, как я жил? Обзавелся ребенком, отвел его к матери, чтобы воспитывала, а сам… Работа- гулянки - выпивка. О чем думал? Знаешь, сколько тут толковых ребят погибло? У них семья и дети. Родители старые, целый ворох обязанностей, а главное голова на плечах и мозги на месте. Знаешь… Мне раньше казалось, хорошо бы квартиру и машину. И бизнес свой, чтобы деньги и ни в чем себе не отказывать. Мишура все это. Я, если вернусь, женюсь обязательно, чтобы у меня семья была. Настоящая. Чтобы дочка знала, кого мамой называть… Чтобы идти домой и чувствовать: меня там ждут… А иначе зачем вообще возвращаться? – Молчит… Задумался? Может, он вообще сам с собой? Мысли вслух? А я для декорации… - Я учиться пойду. В МЧС. Буду людей спасать. Так нужно. Это важнее всяких квартир-машин. Вообще нет ничего важнее, чем спасти кому-то жизнь. Не за спасибо. К черту вообще эту благодарность. Просто чтобы потом спать мог. Чтобы не видеть постоянно перед собой застывший взгляд, в котором желание жить и обвинение, что ты жив, а кто-то нет. Мы слишком мало жизнь ценим, пока не почувствуем, что может ее не быть. Алан? Ты слышишь? Знаешь, нам вот чай принесли теплый. Только что. Нас тут трое. Я, Тамик и Хазби. Они тоже с Беслана. Холодно тут. А женщины нам чай сделали… Не знаю уж, где они заварку взяли. Грели точно на костре – электричества и газа нету. Представляешь, женщины… Многие не захотели уезжать, остались за ранеными смотреть. Я тут по-настоящему оценил силу воли горских женщин. Никогда не думал, что Вы такие. Все Вы. И ты, наверняка. Тебе вон через пару часов вставать уже, да? Работать? А ты сидишь тут со мной и слушаешь. Другая бы давно трубку повесила. И не спорь. Я уверен. Какие все-таки у нас женщины. Ради таких и умереть не обидно. Я серьезно. Вот все говорят, мы тут за Родину воюем. За Родину тоже. Но для каждого из нас. Для нас же не земля Родина, а семья. И дом не здание. Дом – это тоже семья. Женщины и дети. И я бы все отдал, лишь бы вас война не коснулась, чтобы вам трупов не видеть и выстрелов не слышать. На что вам мужчины, если от этого не сберегут? Нас тогда всех можно к стенке и расстреливать. – Замолчал. А мне… Зачем он это говорит? Я же теперь чувствую себя виноватой, что он там. Что все они там. Неважно, что не знаю их. Но они там. А я тут. – Алан? Ты иди лучше спать ложись. Посмотрим, как сложится, может еще поговорим… Когда-нибудь… - Хотела сказать «Пока» и не успела. Снова эти короткие гудки. Как смычком по нервам. Противные. Мерзкие. Почему-то перед глазами кардиограмма змейкой. Черт бы ее побрал… Кардиограмму… И войну…
И почему я сейчас тут? Лучше бы там была. Хотя кому лучше? Им? Или мне? Им точно нет. А мне? Разве не эгоизм думать о себе сейчас? Разве можно не думать о себе, когда думаешь о них?..
А я еще его спрашивала, зачем он туда поехал. А у него три женщины в семье. Мама, сестра и дочь…