Мастер

Яша открыл мне дверь и с недоверием осмотрел меня с ног до головы. Он был старым парикмахером: сутуловатым, невысокого роста, с обиженной нижней губой. Над фалангами его цепких пальцев росли густые волосы, как будто они, спадая с головы какого-то его постоянного клиента, припали к пальцам Яши, и вот, решили остаться навсегда.
Он работал на «кеш», т.е. за наличные, и боялся, что кто-то из завистливых русских соседей заложит его и, тогда придут люди в чёрных пальто и заберут его куда-то, откуда он уже не вернётся.
Он усадил меня на стул, некогда бывший частью добротного гордого гарнитура, состоявшего из двенадцати стульев и одного, как написал бы Достоевский, круглого стола овальной формы. Но эта дружная гарнитурная семья растерялась по свету, и стул, став одиноким, каким-то образом прибился к Яше и остался жить у него. Стул терпеливо скрипнул, жалуясь на своё очевидное одиночество в этой невзрачной квартирке на юго-западной окраине Бостона, и замолчал.
– Что мы будем делать с Вашей головой, молодой человек? – Яша ошарашил меня анекдотичным местечковым акцентом, которому так легко подражать, забывая о том, что, подцепив его в детстве, как оспочку от ветрянки, человек уже несёт его с собою через всю жизнь до самого конца.
Он погрузил свои пальцы в мою лохматую шевелюру, и вдруг изменился лицом: я сразу увидел это изменение лица в белёсом пространстве зеркала напротив. Он как бы принюхивался к чему-то, приподняв голову вверх, сощурив глаза, сморщив седые брови, ещё сильнее оттопырив обиженную нижнюю губу.
– А ведь я стриг Вас раньше, молодой человек. Я таки не могу в этом даже сомневаться! – сказал он, и отошёл в сторону, чтобы внимательно посмотреть мне в глаза.
– Я не знаю, – честно признался я, – Здесь я у вас первый раз, это точно
– Нет, не здесь! Там. Дома. Я точно работал с Вашей головой, и Вы даже можете со мной не затевать бессмысленный спор!
Я пожал плечами.
– Вы когда-нибудь были в Г-е? – не унимался старик, – В Г-е нет никого, кто бы не помнил Яшу, молодой человек! Я имел свой салон прямо на вокзале, и даже приезжие чиновники из Минска стриглись только у Яши! А почему? А потому, что Яков Соломонович Каценельсон – это почти, как Яша Хейфец! Только тот пиликал своими пальцами на скрипочке, а Яша, которого вы сейчас видите в этом засранном мухами зеркале – делал такие причёски, что люди спе-ци-ально приезжали к нему из Минска! Из Минска, молодой человек!
Я не знал, что сказать бесноватому старику. Я один раз действительно был в Г-е, но вряд ли я стригся там. Я был в Г-е два дня, чтобы познакомиться со своими родственниками, которых я не видел ни до, ни после. Странным образом, мне стало вдруг стыдно, что я так плохо относился к своим Г-ским родственникам, что провёл у них всего два дня, с трудом перенося их суетливую заботу. Они все были очень старые люди и точно уж умерли. Я даже никогда не поинтересовался, живы ли они ещё. Странно: меня никто не обвинял, но вдруг захотелось оправдываться.
– Нет. Я думаю, что Вы ошиблись. Я никогда у вас не стригся
– Он мне будет говорить! Это совершенно исключено! Я могу Вам поклясться на что угодно. Вы просто не помните, что делали у меня причёску, но Яша не может ошибаться, потому, что Яша мастер, – он показал мне свои руки, – Вы можете себе думать, что хотите, но эти руки помнят голову, которую они стригли! Чтобы Вы, конечно, были здоровы, но если Вы имеете такую память в таком возрасте, как у Вас, какой же будет тогда цорес, когда вы станете старым и больным, как Яша?! Хотя, конечно, кто же помнит на свою голову какого-то парикмахера?! Азохен вей, Яков! Что ты о себе думаешь? Что ты – барон Ротшильд?!
Яша явно во мне разочаровался, быстро сделал свою работу и с какой-то осторожной брезгливостью принял от меня деньги.
Я вышел в осенний Бостон. Тяжёлые жёлтые листья покрывали трамвайное полотно. Озябшие студентки перетаптывались в своих одинаковых замшевых сапожках и шмыгали красными носами. Они были похожи на маленьких птичек, которые жмутся друг к другу на проводах, явно уже сожалея о своём решении не лететь на Юг.
Я шёл вдоль трамвайной линии и вспомнил железнодорожное полотно. Утренний вокзал в Г-ле, бессонную ночь в плацкартном вагоне, запахи чужого города. Я вспомнил, как отразилось моё лицо в зеркальной витрине парикмахерской. Мои свалявшиеся растрёпанные волосы, которые вряд ли вызовут одобрение моих престарелых местечковых родственников. Да! Я вспомнил! Всё вдруг закружилось в моей голове, как при быстрой обратной перемотке фильма. Именно так! Я подумал, что нужно подстричься! Нужно выглядеть аккуратно для этих стариков, которые провели детство с моим дедом! Это важно! Я вспомнил, как открыл дверь со звоночком, и сутуловатый, невысокого роста мастер, повернувшись ко мне лицом, спросил: «Что мы будем делать с Вашей головой, молодой человек?»