Ржавчина

***
Преподавателя вызвали куда-то, и в аудитории, как водится, началось оживление. Шла пятая пара, и студенты порядком устали. За окном бушевала весна – поздняя и теплая, с долгожданными листьями на деревьях и огромным опрокинутым небом. Очень хотелось на волю, к свету и солнцу, но сессия приближалась неумолимо, а потому приходилось сидеть за неудобными партами и записывать скучные, опостылевшие конспекты.
 - Эй, Ржавая, ты задачу решила? – Надя не обернулась, только узкая спина ее, и без того неестественно прямая, напряглась еще сильнее, отчего остро торчащие лопатки будто соприкоснулись друг с другом.
 - Вот же, жадина рыжая! – сказала Лилька, - ничего у нее не допросишься.
Теперь был уже третий курс, а травля началась еще с первого, когда Надя, ничего, казалось бы, плохого никому не сделавшая, стала вдруг объектом насмешек. И за что, спрашивается? А просто так. Потому что рыжая.
Больше всего доставала ее Лилька – веселая и неугомонная во всем, что не касалось учебы. И кличку эту – «Ржавая» - тоже Лилька придумала, что казалось ей самой верхом остроумия.
- Ржавенькая, а дай-ка списать, - нежно говорила Лилька, - нет? А почему нет? - и, уже всей группе, насмешливо – на первой парте завелась коррозия! Все смеялись. Надя молчала.
Кличка была обидной, и, как ни странно, очень меткой. Она прицепилась, прижилась, так ее называли почти все, даже из других групп. « Давно что-то не видно вашей Ржавчины», - говорили про нее на потоке.
Помимо клички, были и другие издевки. Например, как-то Лилька с подругами скомкала грязную, подобранную с пола газету и надела ее Наде на голову – фата, пояснила она, - когда еще Ржавая наша в фате походит? С такой рожей ведь наверняка замуж ей выйти не светит.
Когда Надя пришла в аккуратно отутюженной клетчатой юбке, Лиля насмешливо произнесла: «У нас сегодня по плану ирландские танцы? А ну-ка, Ржавенькая, попляши нам!» Надя опять молчала и юбку эту носила назло всем до самого выпуска.
 - Почему ты все время молчишь? Как ты позволяешь так с собой? – спрашивала у Нади Маша, единственная ее подруга.
 - А что делать? Отвечать? Это ниже моего достоинства! – говорила Надя, краснея.
 - Ну и глупая! Никакого самоуважения! – Маша искренне не понимала, как можно молчать, когда тебя оскорбляют.
 - Понимаешь, если я отвечу, будет еще хуже. Они ведь не успокоятся, - поясняла Надя, - а так, увидят, что я не реагирую, и, рано или поздно, отстанут.
Ее действительно оставили в покое, правда, только к концу четвертого курса. Обидная кличка, конечно, осталась, но звучала уже не как оскорбление, а, скорее, как привычное обращение, безо всякой издевки и злобы.
Еще остались обида, боль, и слезы, выплаканные дома, когда никто не мог их увидеть. Осталось желание отомстить им всем, особенно, конечно, Лильке. Надя не раз уже представляла свое будущее – сложную, интересную работу, высокую должность в крупной компании, куда непутевая Лилька придет однажды на собеседование, и тут… Воображение рисовало ей самые красочные и уничижающие картины мести.
После вручения дипломов, а у нее он был красным (даже диплом у нашей Ржавой ржавый какой-то), Наде предложили остаться на кафедре – с поступлением в аспирантуру, перспективами и прочим. Подумав, она согласилась. Одногруппники разлетелись, кто куда, Лилька, по слухам, удачно вышла замуж, и, окунувшись в работу, Надя забыла о ней.

***
Отупев порядком от огромного количества людей, без конца дергающих ее по различным вопросам, Надежда Викторовна мечтала сейчас только об одном – быстрее бы пришли выходные. Работы навалилось невероятно много, как впрочем, и всегда в период деятельности приемной комиссии. Промокнув салфеткой вспотевший лоб, она открыла окно, отчего стало еще хуже – пыльный и душный июльский воздух тут же ворвался в кабинет. Шел уже второй год, как она была назначена деканом экономического факультета. Работа оказалась сложной, ответственной, но ей нравилась, хотя теперь, пожалуй, она впервые пожалела о том, что согласилась принять эту должность.
Только разобрались с дипломниками, тут же началось поступление, и до конца осени просвета не предвидится. Методисты не уставали тащить ей новые и новые списки поступающих, а те, кто не успел вовремя защититься, сутками просиживали под дверями ее кабинета. Провалившие сессию, имеющие «хвосты», неотложные обстоятельства, беременности, нуждавшиеся в справках с места учебы – все они шли нескончаемым потоком, и всех их ей нужно было принять и выслушать.
Выпив стакан теплой и безвкусной воды, Надежда Викторовна снова уселась за свой стол, сдвинув раздраженно с центра чьи-то неподписанные дипломы. В дверь постучали, и тут же в кабинет проникла полная, крикливо одетая женщина. По-хозяйски придвинув стул, гостья непринужденно развалилась на нем, обмахивая платком потное, раскрасневшееся лицо.
 - Ну и погодка, - произнесла она, задыхаясь, - и как вы тут пашете без кондишки?
 - Привыкли, - сухо ответила Надежда Викторовна, - вы по какому вопросу?
 - Да сын мой, Масленников Борис его зовут, замечательный мальчик, умница, отличник, серебряная медаль… В соревнованиях по плаванью – первое место, и это, заметьте, между всеми школами проводились они, литературный кружок без него никуда - наш, школьный уже, по математике в олимпиаде бронзу взял – областная была у них олимпиада, сам мэр вручал…
 - Избавьте от лишних подробностей, что вы хотели? – Надежда Викторовна устало поморщилась.
 - Да поступать он тут к вам надумал! По результатам Единого этого экзамена не дотянул слегка… Пришлось, как всем, тут у вас писать… И что вы думаете – два балла всего не хватило до того, чтобы на бесплатный… Подумать только, какие-то два несчастных балла! И вся жизнь – насмарку.
 - От меня вы чего хотите? - таких, как эта посетительница, было достаточно, и Надежда Викторовна давно уже поняла, куда та клонит. Теперь нужно было вежливо и без шума выставить ее, но времени это могло занять довольно много.
 - Да как же… Какие-то два балла, подумать только! И Боренька не сможет у вас учиться. Платный-то мы никак не потянем, - женщина горестно взмахнула рукой в аляповатых кольцах.
 - Количество бесплатных мест ограничено, - заученно произнесла Надежда Викторовна, усмехаясь про себя, – беседа протекала по обычному сценарию, сейчас посетительница должна была предложить денег.
 - Нет, ну кое-что у нас, конечно, отложено, - будто в подтверждение сказала та, на оплату учебы этой суммы, конечно, не хватит, но вот… А как бы мне хотелось, чтобы Боренька учился именно в этом университете! Я ведь и сама, не поверите, здесь заканчивала когда-то… Деканом тогда был противный такой дядька, Иванов, кажется, но вы не застали его, конечно, больно уж молоды.
 - Да нет, почему же, я тоже училась у профессора Иванова, его в Москву теперь перевели. Вы в каком году заканчивали? – лицо собеседницы показалось ей смутно знакомым.
 - Да восемнадцать лет уж прошло, - вздохнула женщина, - а вы когда выпускались? - она тоже начала вглядываться в лицо Надежды Викторовны, и вдруг радостная улыбка озарила ее, и она зачастила сбивчиво, будто боясь не успеть высказаться:
 - Надька! Наденька! Ты ли это? Ну надо же! Нет, подумать только, столько лет не видались, а тут… И кем? Деканом? Нет, в голове не укладывается! Бывает же!
 - А вы?..
 - Да Лилька я. Ну, вспоминай, учились мы с тобой вместе, - объяснила ей гостья нетерпеливо, будто не понимая, как можно было сразу друг друга не признать.
 - Ой, и вправду Лилька! – Надежда Викторовна смутилась немного,- ну, как у тебя, Лиля?
 - Да как сказать… Работаю вот, не смыкая глаз… Три магазина держу, прибыли никакой, налоги душат, поставщики… Как дела-то, Надюшка? Замужем? Детей сколько? – спохватилась она.
 - Замужем, да. Детей двое, в школе еще учатся.
 - А у меня Борька вот только один. На него вся надежда. Муж-то ушел от меня, лет пять уже как… Одна Борьку и тяну, как могу, – вздохнула Лилька, - теперь вот с учебой определять его надо, а то не дай бог в армию… Ну ты Надь, молодец вообще! Подумать только – деканом! Да ты ведь всегда умницей была, - Лиля замолчала и взглянула на Надежду Викторовну выжидающе.
Надежда Викторовна тоже смотрела на Лилю. Странно, но в ее душе не было прежней ненависти, не было злости, обиды, желания мстить. Одно только спокойное равнодушие и чувство легкой брезгливости. Теперь, когда от нее зависела в чем-то судьба Лилькиного сына, она могла бы… А впрочем, зачем ей это? Пусть мальчик поступит на бесплатный, и она забудет о нем, о Лильке и обо всем, что с ними связано.
 - Так ты поможешь Борьке-то? – нарушила молчание Лилька, заискивающе заглядывая в глаза.
 - Обещать ничего не могу, но постараюсь, - тихо ответила Надежда Викторовна.
 - Ты не думай, Надь, мы отблагодарим! – Горячо воскликнула Лиля.
 - Да ну, что ты… Я ведь ничего еще не сделала.

***
 Машины с шумом мчались по раскаленному проспекту, взметая столбы пыли. Отбрасывая со лба прилипшие волосы, Лиля наслаждалась прохладой автомобильного салона.
 - И ты представляешь, - говорила она ожидавшему сыну, - эта дурочка даже денег с меня не взяла.
 - Что, ни копейки? – удивился Борька.
 - Ты не поверишь, не намекнула даже… Кстати, если что, отец с нами не живет, понял?
 - Зачем это? – не сообразил поначалу сын.
 - Глупый ты. Бросил он нас с тобой, когда ты был еще маленьким.
 - А, врубился, - догадался Борис, - а потом он вернется, да?
 - Ну, когда будешь курсе на третьем, может, и вернется, - Лиля повернула ключ зажигания, и в последний раз окинула взглядом корпус экономического факультета – в ней проснулась легкая ностальгия по студенческим годам, - нет, ну кто бы мог подумать, что Ржавая будет тут царствовать!
 - Ржавая? – Борис посмотрел на нее с удивлением.
 - Да это мы Надьку так называли! Рыжая потому что.

***
В ранних числах сентября в экономическом корпусе на Малом переулке происходила обычная для начала учебного года суета. Робкие стайки первокурсников неуклюже топтались возле незнакомых еще кабинетов, в ожидании незнакомых еще предметов и преподавателей. Студенты постарше были смелее – они вовсю курили у парадной лестницы, и глаза у некоторых блестели вовсе не радости – начали уже отмечать новый семестр в близлежащем парке.
Борис уверенно двигался среди первокурсников – он со многими уже успел познакомиться, и подбивал теперь кое-кого пропустить первую лекцию.
А через несколько недель обидное, и, казалось бы, забытое слово «ржавчина» снова бродило по университетским коридорам.