Весна в Шушенском

Гниение весны настигло Шушенское в середине апреля. Вдруг вспучилась река, зашумели деревья, потекла вода.
 
Надежда Константиновна не спала всю ночь, её душили чужие руки, сжимали горло коряво, шептали ласково. Она решилась разбудить Владимира Ильича не сразу: тот спал, как младенец, свернувшись калачиком, морщил лысеющий лоб, улыбался чему-то.
- Володя, - прошептала Надежда Константиновна, - Володя!
Владимир Ильич вздрогнул, открыл глаза. Ему снилось, что его молодую жену душат чужие руки и шепчут ласково похабные слова.
- Надя, что нашептали тебе ночные звери?
- Ты знаешь, Володя, у меня второй месяц задержка. Точно мальчик будет. Назовём его Львом.
- Лев Владимирович? – Ленин задумался. – Лев… Как Бронштейн. Что же, в этом имени есть страсть. Спи уже!
 
Утром Надежда Константиновна варила кофе, и ей казалось, что Лев Владимирович уже шевелится у неё в животе. Кто шептал ей ночью похабные слова? Только Лёва, больше некому.
 
На завтрак, кроме кофе, были блинчики с чесноком и зеленью. Жёлтый чеснок сохранился с прошлого года, а зелень была уже свежая. Как-то нашёлся потный баклажан, и за явную свою неуместность в этой сибирской весне он был по-инквизиторски разрезан на куски и поджарен в оливковом масле.
 
Баклажан готовил сам Владимир Ильич, потому как Надежда Константиновна вдруг подумала: «Ведь что-то нехорошее есть в этом расчленении, будто ребёнка режешь своего. Только баклажан фиолетовый, а мой ребёнок будет весь розовый».
 
Надежда Константиновна ошиблась. Когда в мае у неё случился выкидыш, плод как раз и походил на синий баклажан. Асфиксия, что же вы хотите.
 
Местный поп наотрез отказался хоронить то, что должно было стать младенцем. Владимир Ильич организовал похороны в саду. «Пусть сольётся с природой, Наденька, пусть сольётся», - сказал он, блестя глазами и улыбаясь кончиками губ, видимо, чтобы приободрить жену. Надежда Константиновна отреагировала довольно странно – завыла по-собачьи и побежала блевать в сортир.
 
После этого она долго ещё болела, ощущение заполняющейся утробы не хотело покидать её; правда, исчезли ночные ужасные руки, и пошлого шёпота больше не было, но эта пустота оказалась куда страшней закопанного в саду ребёнка.
 
- Володя, зачем нам всё это? Мальчик наш в земле, через глазницы прорастают корни… Давай уедем отсюда, уедем на воды, там я буду лечиться, мы продолжим ещё, и не раз, а твой лоб с залысинами станет отличительным знаком нашего потомства по мужской линии. Мы зря всё задумали! Не состоялся как адвокат, дай жить другим! Чего ты хочешь? Хочешь возглавить правительство после смерти царя? Над кем будешь царствовать? Наше быдло обожествит твой склероз и будет копаться в твоих мозгах, сделает мумию и выставит её в Кунсткамере! Поклонение склерозу! Нет силы, нет цели, не во что больше верить…
 
- Надя, Надя, у нас, чай, не Египет, чтоб мумии облизывать. Монгольскую дикость не переделаешь.
 
Владимир Ильич целует Наденьку. Они долго копошатся в постели, смеются, успевают пару раз потрахаться, хотя смысла в этом не видят уже никакого.
 
Наутро Владимир Ильич вернулся из сортира радостно-возбуждённым.
- Пляши, Наденька, нам письмо от Лёвы!
- От Лёвы? – Надежда Константиновна вздрогнула. – Ах, от Бронштейна? Бронштейна, Бронштейна, Бронштейна, - повторила она не раз вкусную фамилию. – Вова, я иголку уронила, давай искать, а то она проколет тебе пятку! Бронштейна, Бронштейна. Иногда они возвращаются…
 
Бронштейн и правда вернулся, блестя чёрной бородой и сверкая очками.
 
Как-то Владимир Ильич отправился на охоту вверх по течению Шуши. Он звал с собой Льва, но тот как-то неестественно жмурился, моргал и говорил, что сибирский климат не для него. Ленин плюнул и отправился в лес один. Конечно, нехорошо, что он оставил свою жену вдвоём с этим непонятным человеком, но ревновать было лень, да и охота была пуще неволи.
 
А ревновать и на самом деле было нечего. Бронштейн вдруг решил пойти на рыбалку, но сначала надо накопать червей. Надежда Константиновна, провожая гостя до двери, сказала, что копать лучше в углу огорода у старой осины. Будь что будет, в конце концов.
 
Вернулся с огорода Бронштейн, весь в мыле.
- Надя, Надя, я червей копал, наткнулся на корни старой осины. Знаешь, там кутёнок закопан, пелёнки истлели, корни торчат из глазниц, что же это такое?
-А это твой трупик, Лёва. Лев Владимирович – так мы хотели назвать ребёнка, да некого стало называть. Вот и подумали – пусть будет зарыт в саду и прорастёт будущей весной, раз не судьба.
 
Бронштейн посмотрел на Крупскую и подумал, что неплохо было бы повалить её на кровать и поять, как писали в старых романах.
 
Весенний дождь начался неожиданно, как это всегда бывает с майскими дождями. Надежда Константиновна и Бронштейн стояли на крыльце и пили красное вино прямо из горлышка. Волосы мокрые, одежда облепила тело. Стояли, как два идиота, и ждали Владимира Ильича. Сегодня почему-то хотелось, чтобы их обнаружили и взяли в плен. По дороге в ленинскую ставку можно сбежать запросто и запастись новыми бутылками.
 
Ленин вернулся с охоты поздно. Крупская вышивала, Бронштейн сидел в углу и смотрел на Крупскую.
- Крупская, - сказал Ленин, - чего это тебя на ****ки потянуло на старости лет?
- Что ты, Володя, - поднял голову Бронштейн, - мы ничего не делали. Зверей не убивали, кровь их не пили, младенцев в саду не закапывали. Мы всё так…. А что ты со мной сделаешь? Ты сошлёшь меня, Ленин? В Сибирь?
- Ага, но вначале я убью тебя… топором. Старик-процентщик.
 
И только тут все поняли, что напряжение, царившее все эти дни, спало. Интрижка закончилась безболезненно, а если так, то незачем было её и начинать.