НА столбе

Начинается сложное время. Нынче дождей мало, поля сухие. Коли урожай будет, так только барину на селёдку. Нам же кушать - что останется. Будем жевать сено, да траву пока зима не придёт. А там видно будет. Нам, животине не привыкать. Хорошо, хоть на мясо не отправляют, смотря на седину в козлиной бороде и сиплое блеяние…
Село оживилось. Говорят, приехал молодой конюх: красный на лицо, поджарый, улыбчивый и задорный. Из города явился, чтоб закрепить свои учёные знания. Так сказать на практику. Изучил дело конное, пора бы и в жизни попробовать. Все о нём и хлопочут.
Помню, когда рожала моя первая дочь, а это пару десятков лет тому назад, всё было также. И урожай не обещался, и неместный пожаловал. Тогда заехал средних лет мужик. Обосновался на северной стороне села в избе покойной бабки.
О нём и расскажу.

Забыл сказать, что тогда я жил в Горьковке. Там всё и происходило. Вернее там ничего не происходило. Жизнь, как жизнь, текла со скоростью обмелевшей речки: то высыхала совсем, то иногда наполненная новым потоком ускорялась. Как ни странно, жители не замечали своей закостенелости, жили, так сказать, как жилось, и многого не думали.
Приехал Олег, тот самый, средних годов мужичок, так казалось, начнётся что-то новое. Бабы понатягивали наряды яркие - улыбаются, мужики руки стали подавать - здороваются. Да всё впустую. Был этот Олег – ни жив, ни мёртв. Вроде он есть, а вроде его и нет. Посмотришь на него – что бы ни делал, словно спит. Говорит – спит. Дрова рубит – спит. Кушает в столовой – спит.
Знали люди о нём только то, что по батюшке он Всеволодович, что не женат и живёт один. Олег сам о себе не рассказывал. Как местные не старались разговорить - он вообще не говорил. Кивал иногда, жал мозолистую руку, обедом указывал в столовой пальцем на суп и гречку с котлетой.
Работал он электриком. Так как работы накопилась куча, а в округе знающего электричество не было и в помине, Олег не скучал. Ну, или казалось, что он всегда занят. Всегда тащит какие-то провода, ленту, кусачки. В голове мысли только о напряжении да изоляции. Ох уж этот электрик…
Частенько бывал в каждом доме, осматривал проводку, хмыкал, попивал чаёк, которым его угощала хозяйка, откланивался и уходил. В другое время видели Олега на сельских столбах – обматывал, закручивал и привязывал. Залазил аккуратно, обмотавшись старой верёвкой и нацепив на сапоги перешедшие от деда блестящие кошки. Гордился Олег своими кошками. Хотя они и давно не блестели.

Прошёл год, другой. Олег Всеволодович влился в поток. Стал одним из многих. Уже не пытались жёны улыбнуться ему в окошко, не сплетничали про мужика. Его серую курточку было трудно отличить от десятков других, мужицких куртёшек. Ходил он или нет, не замечали. Спроси любого, откуда и когда взялся этот электрик, никто бы и не вспомнил. Есть и есть. Электричество в порядке – Олег подключил все дома в селе. Что ещё нужно?

Помню, жена мне вторая рассказывала, а ей об этом подруга-соседка нашептала, как Олег себя вёл странно на сельском собрании. Вот уж удивительный случай!
Собрание было по поводу назначения нового старейшины. Старый помер. Выбирали из Петьки слесаря, и Ивана доктора. Голосовали открыто – руками. Все ручёшки свои повытягивали, кто за Петю, тот налево встал, кто за Ваню, тот направо. Остался один Олег посреди избы стоять и решить не может, куда ему пойти. Мужики зовут его налево, другие направо, а он стоит как вкопанный, только глазами по толпе водит. Заметили люди, что он избирателей на каждой стороне считает, так совсем оторопели. “Олежа, выбирай быстрее!” – завопили девицы. Тут Олег и шагнул налево. Вроде все решились с выбором. Со спокойствием вздохнули. Ничего не случилось. Начали считать. Вот шутка то! Поровну оказалось голосовавших…
Кто тогда бранил электрика за его расчётливость, а кто-то как обычно ничего не говорил. А что тут говорить?

Старейшиной стал доктор Иван. Решили, что люди будут здоровее, коли врача избрать.

Этим же вечером все отправились в клуб местный – танцы устроил новый старейшина. По поводу своего избрания. Так и Олега нашего туда под руки затащили. Посадили у стола и налили винца.
Девки пошли в пляс – сарафаны крутятся, юбки так и летают. Мужики охают, кто-то сам топчет пол сапогами. Никто танцевать не умеет, но все стараются. Один вот молодец в присядочку пошёл, помню так же умел в свои-то годки. А эта красавица пуще других носится, каждого обтанцевала, охмурила. Люблю я эти деревенские пляски. И веселье и сплетни ползут. Душа отдыхает…
Сельчане по парочкам разобрались, кружатся неправильно, как редкие снежинки. Тут к спящему Олегу и подошла та танцорша. Её звали Ольгой. Такая всегда весёлая, умненькая. Хвать электрика под руку, и тащит в центр – плясать будем – говорит. Тот раскраснелся, напрягся, ноги, как верёвкой связанные, передвигать не может. Ольга хохочет, ведёт бедного мужичка. К счастью его, музыка кончилась, отправились спать.
Разошёлся народ, а Олег, отпущенный в танце, так и остался стоять посреди зала. Один.

В ту ночь сгорел клуб. Говорят, пьяный кто-то свечку нёс и уронил в сено. Но это только говорят…

Ещё говорят, что после танцев Олег Всеволодович зачастил в избу, где Ольга жила с папенькой и братом младшим. Всё вроде смотрел проводки свои. Что-то вечно разматывал, потом обратно сматывал. Ничего не говорил. Мол, повод и так был, зачем объяснять… Пил Ольгин чай и смотрел на зелёные цветочки её платья. Глаза поднять не смел. Не мог посмотреть на тёмные её волосы, голубенькие глазки-маргаритки.
Однажды после ухода Олега, Ольга увидала бумажку между проводочками у себя на потолке. Подставила стульчик. Достала, развернула бумажонку. Так и расплылась в улыбке. Что там такого написал электрик, одному чёрту известно.
В тот же вечер, ближе к ночи, Оленька побежала на северную сторону села к дому Олега. И долго свет горел в его избе. В ту ночь не только Ольга, да и все сельчане услышали истинный голос Олега Всеволодовича. Он прорвался сквозь окна и щели. Прорвался в уши и души сельчан. Он пел. И какова же была эта песня! Такая, словно что-то очень давно держало её: сильная, задушевная, мужицкая, глубокая и громкая. Так поют только о любви. И что-то мне подсказывает, что именно та самая любовь заперла, а потом открыла олегову песню.
Как кончилось пение, так задорная Олюшка из дома Олега, смеясь и подпрыгивая, побежала к себе.

Поле этого, как не видели Ольгу, так она напевала эту простую, но приятую мелодию. Всё также улыбалась и пела.
По сарафанному радио прошла весть, что у Олега и молодой Олюшки любовь. Что встречаются они частенько, гуляют и целуются. Но не видал никто этого. Электрик так и ходил в избы, лазил по столбам в старых дедовских кошках. Девушка так и плясала на танцах, бегала и припевала олегову песенку. Как заклятье положено на село – ничего не может поменяться. Только Олег улыбаться чаще стал, и хмыкать повеселее.

Минул месяц, как разрушилась местная идиллия. Ольга слегла с болезнью. Болела, да болела. Нынешний доктор-старейшина ей помочь не смог. Бабки травницы тоже вскоре руки опустили. Так и отошла молодая девица.
Думал народ, что после смерти любимой Олег совсем пропадёт, но тот так и ходил, горбясь, менял обмотку, да провода перематывал. Ничего в нём и не поменялось. Песен, правда, он больше не пел…

Шло время, и, если день и ночь не сменялись бы, то не заметили, наверное, сельчане, что что-то проистекает. Да и то время текло неторопливо и важно.

Как-то раз, вроде это было весной, Порфирий, местный кузнец, разрубил проводку в своём доме. В тот же день отправился он к Олегу Всеволодовичу – только один мастер на селе. А того, как не странно, на месте не оказалось. “Вернётся” – подумал кузнец и ушёл восвояси.
День, другой никто не видал Олега. И курточки его серой не мелькало среди домов, ни к кому электрик не заходил. Уж было удивился народ, но одна старуха сказала, что уехал он, да все и позабыли. Что был электрик, что не было. Детишки растащили провода да кусачки из его избы, все кому не лень обмотали олеговой лентой дымоходы.
Пропал мужик. Забыли его. Но вскоре объявился.

Сей разговор я слыхал лично, происходил он рядом с моим навесом.

- Девчушечки, бабуленьки, дорогие! Горе-то какое! Павлуша убился! – прибежала бабка Настя из южной части. Вся красная, отдышаться не может.
- Ты, Анастасья, что, совсем из ума выжила на старости, какой ещё Павлуша? Как убился?
- Ну тот самый, что провода всё крутил, да с Ольгой тоже крутил-вертел…
- Так то же Олег был. Который месяц назад уехал – те, что сидели на скамеечке, старенькие переглянулись.
- Да, тот самый Олег, перепутала я. Поливаю я цветы на клумбе своей. А он как спрыгнет со столба! Я кричу ему:”Павлик, ты чего!”. А он только глаза выкатил, побагровел и сложился пополам. И завонял сразу, словно испортился.
- Так что же он всё время прятался от нас там, на столбе? Хоть бы слово сказал. И вот те на, спрыгнул и убился.
- Не прятался он там – доктор-старейшина пришёл на шум, он тоже видел покойника – как его мы потеряли, так он там и висел. Ударило видно электричеством, рука вся обожжена. Да и сам уже под солнцем высох да сжался. Как же ты, Анастасья, цветы поливала целый месяц, а электрика мертвого не разглядела на своём столбе?
- Так, я что, смотрю что ли наверх…

Похоронили олегово тело на местном кладбище. В северной части. Скромный крест поставили и гроб осиновый. Было разговоров на неделю. Кто-то говорил, что и правда Олег самоубился, спрыгнув со столба, другие говорят, что целый месяц он провисел там. Да как кончились разговоры, так всё и забылось. Электричество в порядке – Олег подключил все дома в селе. Что ещё нужно?

Вот такая история. Что был Олег, что не было. Спроси у любого – никто и не вспомнит, был ли то Павлуша или Олежа. Электрик он был, или конюх.
Жизнь продолжается. Село спокойно. Время течёт. День сменяется ночью. Сельчане по-прежнему не смотрят вверх. Не смотрят на яркое небо, не замечают красивые звёзды. И если бы там, на небе умерло солнце, они бы тоже не заметили.

Только бабка Настя редко, поливая цветы, посматривает на столб. Там, возле проводов висит верёвка и торчат из древесины олеговы блестящие кошки. Лишь бы не упали…

Беспокоюсь, я, старый козёл за того, новенького… Лишь бы прижился. Вроде конюхом заделался, да? Тогда ему работа найдётся.
Так уже и ночь подступает. Пора под навес.