Имя ему - Рим

Уверенная рука разбросала блестки на черном полотне. Собственно черным оно было не везде: в центре, где уверенно заняла свое место Селена, небосвод казался молочно-серым. В эти апрельские теплые дни располневшая богиня с интересом взирала на происходящее внизу. С ее наблюдательного поста хорошо были видны пастушьи хижины, редко разбросанные по вершине холма.
       На поляне окруженной гранатовыми деревьями, находился наспех сколоченный помост, служивший опорой для носилок с телом, обернутых белой тканью. Вокруг лежащего сгрудились несколько человек, то и дело что-то поправляя и разглаживая. Среди них выделялся один, одетый в ярко-красную тунику. Красивое лицо юноши носило на себе печать достоинства и благородства: черные, как смоль, волосы, перехваченные у основания широкой лентой; высокий лоб, называемый пастухами "знаком богов", и прямой нос, теряющийся меж голубых глаз, укрытых густыми бровями - выделяли его среди остальных.
       - Прости меня, брат! – произнес Ромул, умащивая мертвого благовониями. Он обратил внимание на рваные раны, уродовавшие красивое и сильное тело Рема. – Ты погиб, а я не смог этого предотвратить. Нас ждали великие дела - так обещал Марс при нашем рождении. Божественный отец! Как мог допустить ты столь нелепую и ненужную смерть! Как позволил, чтобы одно из твоих человеческих воплощений сейчас находилось на пути к Орку! Рем... – тут голос говорившего пресекся и он, беззвучно плача от бессилия, приник к телу, лежавшему на носилках.
       Несколько минут собравшиеся стояли молча, не решаясь прервать скорбь Ромула. Его плечи судорожно вздрагивали, отчего носилки, уложенные на непрочное основание, раскачивались из стороны в сторону: казалось, что вот-вот вся конструкция упадет. Один из присутствующих подошел к скорбящему и с силой оторвал его от мертвого тела.
       - Достаточно, Ромул, - сказал он. – Все уже готово к сожжению, да и Плутон заждался своего гостя.
       - Ты прав, Фаустул, - на лице юноши уже не было слез. А может их и не было вовсе: так часто человек плачет при виде растерзанного животного или раненой птицы, но, когда умирает близкий, – лишь воспаленные глаза и подергивающиеся губы служат признаком горя.
       Совсем рядом послышался вой. Никто не схватился за оружие, не закричал и даже не пошевельнулся. Лупита, выкормившая братьев, считалась в селении священной.
       - Волчица печалится вместе с тобой, Ромул, - с дрожью в голосе произнес Фаустул и подал факел. Пламя весело выпускало свои язычки, не подозревая о скорбной роли, которую ему придется сыграть в обряде.
       Сухой хворост занялся мгновенно: после первой неуверенной пробы огонь разбежался в стороны, и, почувствовав безнаказанность, взлетел, подбадриваемый легким ветерком с реки, выбрасывая вверх красивые, игривые искринки...

       ***

       На следующее после похорон утро, Ромул сидел в хижине Фаустула. Небольшое строение, в центре которого был врыт столб, поддерживающий соломенную крышу, стало местом беседы пастуха с приемным сыном. Хозяин с тревогой вглядывался в печальное лицо юноши, пытаясь определить: как повести разговор. Гость отверг предложенное угощение: какая еда, ведь вчера он похоронил брата.
       - Что ты будешь делать с Целером? – спросил Фаустул. – Убийца брата должен быть наказан.
       - Ты сказал, что Рем был убит заступом. Но раны, которые я видел на теле брата, оставлены зубами зверя. Как ты мне объяснишь это?
       Пастух задумался. Он один знал правду о гибели Рема, но готов ли Ромул узнать её? Воля богов бывает иногда настолько непонятной для человеческого разума. Не лучше ли выдумать что-нибудь более подходящее. Юноша будто прочитал мысли Фаустула:
       - Мне нужна правда, какой бы горькой она не была. Я не верю, что мой товарищ – убийца брата. Если бы мог я вернуть вчерашний день! Как случилось, что я ничего не помню? – Ромул обхватил голову, зарываясь пальцами в волосы.
       Он встал и принялся ходить по хижине. Пастух протянул руки, пытаясь усадить того, кого он считал своим сыном, но тщетно: юноша заревел и несколько раз ударил себя кулаком в лоб.
       - Присядь, сынок, - нежно глядя на приемного сына, сказал Фаустул. – То, что я скажу, тебе будет непросто выслушать.
       Ромул отрешенно посмотрел на говорящего, но послушно опустился на подстилку. Его молодое лицо отражало боль и страдание, гнев и жажду мести, но более всего – недоумение, неприятие действительности.
       - Вчера ты и брат решили заложить новый город на том месте, куда вас выбросили воды Тибра. Ваш спор о месте постройки и имени, которое будет дано новому городу, был нешуточным... Я знаю, что ты это помнишь, - поспешно сказал пастух, узрев нетерпеливый жест юноши, - но позволь мне продолжать. Предвидя несчастье, я призвал Лупиту: та, которая своим молоком вскормила вас, могла, по моему мнению, усмирить гнев братьев. Однако, волчица задержалась и я, не желая больше ждать, принес в жертву лучшую свинью из своего стада на алтаре Марса, чтобы отец вмешался в спор своих сыновей. После этого появился священный дятел, принесший божественное послание: Марс появится в облике волчицы и решит спор о постройке.
       Ты уже начал копать ров, который должен был окружать стены будущего города. Рем, очевидно раздасадованный твоим упрямством, начал насмехаться, приговаривая: "Эти стены перепрыгнет и ребенок." Не нужно было ему это говорить. Ты пришел в негодование и замахнулся на брата, но тут подскочил Целер и выхватил заступ из твоих рук. При этом черенок прошелся по твоей голове и ты упал, ударившись головой о землю. Увидев, что ты без сознания, он нанес сильнейший удар Рему.
       - Значит это правда? И тот, с кем я делил радость и горе, жару и холод, с кем ел из одной миски и укрывался одним одеялом, – убийца моего брата? – молодой человек резко поднялся.
       Фаустул положил руку на плечо приемного сына. Что это было: жест утешения или призыв не спешить с выводами, отцовская поддержка или надежда? Ромул глянул в глаза пастуха – и увидел в них лишь свое отражение. Вторая рука пришла на помощь первой, чтобы попытаться вновь усадить горячего юношу. Акка Ларенция поднесла ему чашу с вином. Почему до этого момента Ромул не ощущал как пересохло в горле. Руки вырастившей его женщины были нежны и терпеливы. Взял сосуд неверным движением и чуть было не упустил, но Акка – чувствует отчаянье родного человека – придержала, не выпустила чашу до тех пор, пока не была уверена, что жидкость не прольется. Прохладное вино, жадно выпитое, немного охладило пыл. Юноша вернулся на подстилку, всем своим видом выказывая нетерпение узнать все о событиях того рокового дня.
       - Дело в том, - продолжал Фаустул, когда уверился, во внимании слушавшего, - что в последний момент Рем успел отклонить голову, и заступ, содрав кожу на голове, обрушился на плечо твоего брата. Крови, однако, было достаточно. Все оцепенели, предполагая худшее: знали, что несмотря на крутой нрав и бесконечные споры, ты очень любил Рема. Да и Целер, хоть и предан тебе всей душой, не жаждал считаться убийцей. В это самое время появилась Лупита. Она грозно зарычала на присутствующих, давая знать, что на месте случившегося несчастья не должно быть никого. Я объяснил твоим людям желание Марса, и те поспешно вернулись в свои хижины. Бог, принявший облик волчицы, говорил со мной: такое случилось впервые и было ощущение, будто это собственные мои мысли.
       Отвлекшись ненадолго, рассказчик взглянул на Ромула. Тот накручивал свои длинные, вьющиеся волосы на палец, что служило признаком крайнего волнения. Не желая больше испытывать терпение юноши, пастух вернулся к прерванному повествованию:
       - Когда нас осталось только четверо, я тоже решил уйти, но бог внушил мне, что необходимо остаться. Стало понятно: я должен быть свидетелем. Волчица подошла ко мне и заглянула в глаза. Никогда не забуду этот взгляд - печальный и одновременно решительный. Не было сомнений: Марс делает свой трудный выбор. Лупита приблизилась к Рему и опустилась рядом с ним, положив голову на грудь твоего брата. Могу поклясться, что видел слезы в ее глазах. Я отвернулся, готовый заплакать словно ребенок. В ту же секунду послышался треск разрываемой кожи и хруст позвонков. Я оцепенел: желание обернуться боролось во мне со страхом увидеть происходящее. Звуки смолкли внезапно, как и начались. И тут же раздался вой, леденящий душу...
       Не знаю сколько прошло времени прежде, чем я смог пошевелить онемевшими от напряжения членами. Картина, представшая моим глазам, будет преследовать меня до конца дней. Голова Рема была запрокинута, открывая рваную рану на шее; кровь от удара, нанесенного Целером, пропитала землю вокруг тела...

       Ромул жестом остановил рассказчика. Фаустул посмотрел на юношу и поразился перемене, произошедшей с ним – на него смотрело лицо взрослого человека, закаленного битвами и смертями близких, умудренного опытом правителя и гордого героя.
       Не сказав ни слова, Ромул вышел из хижины. Он направился к реке – их с братом любимому месту на склоне Палатина, где когда-то их нашел Фаустул. Небольшая пещера, в которой они играли, учились премудростям охотника и искусству воина, столько мечтали о будущих подвигах и о новом городе, из-за которого погиб Рем, и теперь ласково приняла отчаявшегося Ромула в свое лоно.
       Печаль и тоска переполняли юношу. Ему не хватало верного плеча брата рядом, его уверенности, задора и - да – заносчивости Рема. Теперь, когда изменить уже нельзя ничего, Ромул раскаивался в своей неуступчивости и гордыне, приведшим к столь трагическому финалу. И чем больше он думал о случившемся, тем сильнее овладевала им мысль: без брата и ему нет места на земле.
       Незаметно наступила ночь. И тогда решение было принято. На свет появился короткий меч, с которым юноша никогда не расставался. Минуты хватило, чтобы приладить его меж камней острием наружу. Ромул закрыл глаза и стоял так некоторое время перед броском. Но, как только он раскрылся навстречу смерти, вдруг сильно затряслась земля и его отбросило внутрь пещеры. Удивленный произошедшим, неудавшийся самоубийца открыл глаза и в проеме пещеры увидел знакомый силуэт в ореоле лунного света. Волчица горделиво стояла, устремив взгляд на Ромула.
       - Сын мой! - раздался голос, заполнивший всю пещеру. - Как осмелился ты идти против воли богов? Как решился распоряжаться жизнью, которая тебе не принадлежит? Разве не знал ты с рождения, что сыну Марса уготована судьба героя; что ум, красоту и силу ты получил свыше. Малодушие, нерешительность и отчаяние - разве этому учил тебя Фаустул?
       - Ты отнял у меня брата, - понурив голову, начал оправдываться юноша. - Разве не могли мы вместе выполнять предначертанное судьбой? Разве Рем не знал, что он тоже рожден для подвигов? С колыбели Рем не разлучался со мной...
       - Молчи и слушай! - голос стал еще громче. – Против необходимости и боги бессильны. Город должен быть построен, но не дано было вам совершить это вместе. Рем должен был погибнуть. Но твой проступок будет наказан: боги решили, что никто не будет знать, где находится могила основателя главного города мира. Сейчас же тебя ждут великие дела. Иди к своим людям и дай им повод гордиться своим предводителем.
       Посмотрев на проем, Ромул уже не увидел волчицу. Он встал и зашагал к пастушьим хижинам. Друзья окружили его, с радостью похлопывая юношу по спине. Подошел и Фаустул. Даже при неверном сете факелов, одного взгляда достаточно было умудренному опытом пастуху, чтобы увидеть в своем воспитаннике совершенно другого человека: воина, готового к борьбе; героя, благословленного на подвиги; вожака, умеющего повести за собой подданых.
       - Разжигайте костры, принесите мешочек с землей, копайте яму, - приказы сыпались один за другим. Люди, засидевшиеся без дела, бросились выполнять распоряжения. Вскоре мундус, как назвал вырытое углубление один из пастухов, был готов. В яму высыпали землю с родины предков, чтобы перенести души умерших в черту нового города. Встав на образовавшийся после засыпания мундуса холмик, в свете зарождающегося дня Ромул торжественно произнес:
       - Здесь будет центр великого города, вечного города, ибо так захотели боги. И будет имя ему – Рим.
       Восторженные возгласы раздались над Палатинским холмом. Аврора на своем ложе, сладко зевнув, открыла глаза. Это было утро двадцать первого апреля семьсот пятьдесят третьего года до новой эры.