Зверь

Мы идём в подземный театр; мы выходим ночью из дома и натыкаемся на деревья; у нас красные руки — в нашей крови, уверяю вас, только в нашей!! — сегодня вечером мы убили Риту, а Рита — это мы; впрочем, она не заметила; впрочем, её никогда не было рядом. Над нами парит чёрный остров — это Исландия; по телевизору сказали — Исландия вышла из берегов, мы не поверили, но сейчас мы собственными жёлтыми глазами видим: Исландия вышла из берегов, медленный ветер тянет Исландию на восток; скоро длинные корни Исландии будут здесь, в наших краях. Мы идём в подземный театр; мы — актёры; сегодня наша очередь запускать зверя. Мы очень долго готовились; нам даже пришлось убить Риту в процессе подготовки, но — честно признаемся — Рита не мучилась, поскольку Рита всё равно живёт в обратную сторону. Мы выходим ночью из дома и натыкаемся на деревья — мы никак не можем попасть на главную улицу, которая ведёт прямо в подземный театр; мы — это я и Рита; мы — это Рита и черноголовый кинокефал в зелёной рубашке. Сдавленно вопят мобильные телефоны в наших карманах: мы опаздываем, за нас волнуются, нас уже давным-давно хотят видеть на сцене. Над нами парит огромный чёрный остров — это Исландия сорвалась с цепи и вышла из берегов. Рита смеётся; у него получилось раньше нас, — говорит Рита, задыхаясь; у него получилось раньше и лучше, — думаю я, зная, что Рита прекрасно меня слышит, — только вот я не вижу поводок; или корни Исландии, которые скоро будут здесь, в наших краях, это и есть — поводок? Но Рита не отвечает; Рита сосредоточенно мертва; Рита ничего не видит; у Риты из глаз — серьёзные крупные слёзы, как будто бы серьги на веках. Мы опаздываем, — кричит Рита за моей спиной, — где же мы? Эта чёртова Исландия, из-за неё темнее, из-за неё ещё темнее, чем бывает обычно!! — а я вижу в ответ только чёрные стебли; фонарик выскальзывает из когтей. Рита, — думаю я оглушительно, — Рита, мы, кажется, в другом городе; Рита, мы не туда вышли; Рита, мы катастрофически опаздываем, мы катастрофически опоздали; Рита, как ты думаешь, в этом городе есть метро? Рита, нам нужна главная улица, а не этот удушливый подземный лес; Рита. — впрочем, всё бесполезно, — и я роняю фонарик в мокрую от пота траву. Рита смеётся; у него получилось раньше и лучше нас, — говорит Рита, подставляя лицо небу, как будто бы умея видеть, — посмотри, — и тянет холодный кровавый пальчик вверх, — это Исландия, которая вышла из берегов; этот зверь в небе — это Исландия, которая сорвалась с цепи и вышла из берегов; у него получилось лучше, а поводок ему не нужен, поскольку такие, как он, знают другие способы держать при себе, но далеко от себя. — у меня получается только выть; у меня получается упасть на землю и грызть её клыками; Рита, неужели это так важно? Мы идём в подземный театр; мы — актёры; сегодня мы запускаем зверя, нашего зверя, — но неужели это так важно? Мне кажется, мы перестарались, Рита; мне кажется, мы можем сделать это в этом лесу, Рита; сегодня мы вышли из берегов, Рита; мы — это я и Рита; мы — это Рита и черноголовый кинокефал в зелёной рубашке; сегодня вечером мы вышли из берегов и убили Риту — и это заметно: у Риты дыра в груди; сквозь Риту можно смотреть на луну и звёзды и острый край чёрной Исландии. Это такая считалочка, — думаю я шёпотом, — мы ходим по кругу, мы водим себя по широкому кругу; мы натыкаемся на деревья — это больно, поскольку ни одно из деревьев не умеет быть видимым в практически полной темноте. — не отвечай, — говорит Рита, прислушиваясь. В кармане у меня жужжит и дёргается похожий на обмылок крохотный телефончик. — не отвечай, это из театра. Пусть думают, что мы умерли; что мы попали под корни Исландии и умерли; нас раздавили длинные корни Исландии. Мы больше не будем играть в подземном театре. Когда мы выберемся — если мы выберемся! — мы уедем; уедем на север, куда угодно на север, потому что на севере никто не живёт, никто не знает нас в лицо, никто не помнит отпечатков наших ладоней. Сегодня у нас красные руки — мы убили себя, пробуя новые актёрские техники. Это правильно. Это правильно. Мы больше никогда не будем актёрами и не прикоснёмся к стенам ни одного театра на свете. — я соглашаюсь, размалывая телефон когтями в горячую муку. Мы будем запускать зверя здесь, в этом лесу, — думаю я хрипло, срывая с себя рубаху, — мы будем запускать зверя для себя, Рита. Где цепь? — Рита показывает мне пустые ладони в засохшей крови: вот она, держи. — Исландия прямо над нами, длинные корни её с истошным хрустом убивают невидимый лес. — Рита, — думаю я напоследок, — а может быть, это не мы вышли из дома, а дом — вышел из нас? Весь, полностью, без остатка? Может быть, это вовсе и не Исландия? Может быть, это просто наша самая последняя смерть? Может быть, всё уже было? Ты знаешь, а я ведь не помню, как просыпался сегодня ночью. — но Рита не слышит меня; Риты больше нет; Рита — сосредоточенно мертва под внезапно исчезнувшим небом. Мы больше никогда не будем актёрами, — пытаюсь не думать я, взлетая вверх; Рита обвисла в моих руках, как набитая мясом полость неправильной формы, — у нас не получится, — пытаюсь не думать я, прикасаясь к Исландии и сбрасывая якорь — никогда не бывавшую рядом чудесную Риту, — а у него и правда получилось лучше. Его зверь — Исландия; его чёрный зверь — плывущая на восток Исландия, на спине которой каждую минуту вспыхивают белёсыми огоньками смех и аплодисменты.

1 апреля 2008 г.