Быстрый бисер фонарной ряби...

(О метафизике пермского характера)

       Мелкий нелепый дождик висит над просыпающимся простором Реки. Его морошенье – как першенье в горле. Река словно бы в глубокой медитации. Тихо плещет буровато-желтой волной к моим ногам на серый замусоренный песок левого берега... Клочок грязной болезненной пены прилип к черной мертвой коряге... Но это лишь внешнее, это только на поверхности, как и дождевые пупырышки на водной коже… Река давно уже погрузилась в саму себя, на дно самой себя. Она вся там – в глубине и не замечает ни суетливо пляшущих на склонах под экзотические ритмы домишек, один нелепей другого, ни перекинутых с берега на берег осенних паутин мостов. Все это – мимолетно для нее: сегодня – есть, завтра – нет. Река же – вечна, пока существует этот мир.
       
       Из глубокой медитации снова и снова плещет Река с самого своего дна к моим ногам буроватой волной, вобравшей в себя темные железистые соки низин, болот и увалов этой земли… Без нее их просто не было бы. Не было бы не только Города, но и всего края, его характера, его самобытности. Было бы что-то другое, но не Прикамье.
       
       Именно Река – хозяйка и основа этой земли. Она – буквально материализовавшееся воплощение Души огромной горной страны, протянувшейся от Арктики до Аралокаспийских степей, его женское начало. И если сами Уральские или Рифейские горы – это мужское (ян, восточное) личностное проявление края, внешнее воплощение его самости, дающее своим насельникам своеобычную силу и характер, так хорошо проступающие на картинах пермского художника А. Репина, то Река, чье имя созвучно индоарийскому названию любви, любовного влечения, желания, – это ее женственность, мудрость (инь, западная теневая сторона), ее интуиция, подсознание, память. Омывая и пронизывая все и всех, она одухотворяет эти земли, дает им чувственность, душевность. Она вечная возлюбленная, вечная спутница Урала, протянувшаяся вдоль всего хребта. Она его противоположный полюс и его зеркальное отражение. И хотя в нескольких местах Река принимает другие обличия, становясь Уфой, Белой, а на севере даже изменяет свое направление к Ледовитому океану как Печора, она все равно всегда сопутствует своему избраннику, поддерживает и одновременно подтачивает его корни. Эта пара – Река и Хребет, Кама и Урал нераздельны, как две капли в даосском символе единства Инь-Ян.
       
       Любопытно и то, что Река, со всеми ее ответвленьями, такими как Вишера, Чусовая, Сылва, Щугор, Уса, Юрюзань и другими, древнее самого Хребта. Причем одна из ее главных составляющих, возможно даже и самый первый исток – Чусовая, перепилила и твердь водораздела: течет с восточного склона Урала, то есть Азии, на западный, то есть в Европу. Что еще раз доказывает ее древность... Горы появлялись, росли и разрушались, а она все текла, наполняя эту землю собой. В этом Кама родственна Инду, Гангу и Цангпо, некогда прорубившим Гималаи. Сейчас доказано, что именно Кама как наиболее древнее образование впадает в Каспийское море, а Волга является лишь ее притоком...
 
       Вообще даосская символика (западный – Инь (женский), восточный – Ян (мужской) очень заметна на Урале. Восточный склон Хребта – более резкий, крутой, однозначный, сухой. Западный, наоборот, – мягкий, пологий, постепенно спускающийся ступенями параллельных увалов к Реке, влажный, заболоченный. Наличие этих двух первоначал обыгрывается отчасти и в названии главных уральских городов: мужские - на восточном склоне, а города-женщины – на западном. Например, Свердловск (Екатеринбург) – чисто мужской город и по характеру и по стилю, а его западная пара – Пермь – явная женщина и по названию, и по характеру. Тот же принцип можно проследить и в других частях Урала: Челябинск - Уфа, Березов - Печора, Салехард - Воркута.

       Заметно это и в национальных характерах народов, некогда до прихода русских живших на Урале: коми, удмурты (финны) – инь (запад) и угры, самодийцы, тюрки (восток) – ян. Первые – это оседлые жители равнин и густых диких лесов, вторые – подвижные энергичные жители гор и степей.

       Любопытно, что и Камские берега подчинены тому же принципу: западный берег – женский, изначально населенный коми и удмуртами, восточный – мужской, до прихода русских принадлежавший вогулам и остякам, постепенно ассимилированным татарами и башкирами.


       Из всего этого истекает и метафизика самой Перми, в характере которой имеется явная противоречивость. Это заложено уже в противопоставлении Города и Реки. Кама и Пермь - антагонисты (вернее, «антагонистки»). Кама - это вечная текучая, плавная, несуетная Душа, подлинная наследственная царица. Пермь же, с точки зрения Реки, - нечто временное, искусственное, созданное по указке свыше, инородное, вызывающее у нее болезненное раздражение. Пермь - это постоянно норовящая узурпировать власть Реки выскочка-временщица, мечтающая только о сиюминутной выгоде.

       Это непримиримое противостояние Города и Реки было интуитивно замечено и молодым Пастернаком, написавшем в своем стихотворении «На пароходе»:

       «Седой молвой, текущей исстари,
       Ночной былиной камыша,
       Под город в бризе, в быстром бисере
       Фонарной ряби Кама шла…»

       Город для Реки - лишь «быстрый бисер фонарной ряби», и ничего с этим ему не поделать, хоть перегороди Реку стеной. Город для Реки - лишь временное неудобство, лишь недомогание, которое можно перетерпеть, и все вернется на круги своя. Ведь то, что для человека день – для Города секунда. А то, что является секундой для Реки – для Города растянется на неделю, если не на месяц. И длится это противостояние между вечным, мудрым, эпическим, былинным – и суетным, временным, мелким, эгоистичным, присущим миру купцов и чиновников, которым являлась и является Пермь, вот уже почти три людских века. Для Города же этот срок – какие-нибудь тридцать лет – период взросления. А для Реки – вообще лишь мгновение.


       На характер Города и его горожан также сильно повлияло состояние пограничности: нахождение между землями остяков (Ян) и финнов (Инь). Причем, Пермь-женщина находится на остяцком, восточном, мужском берегу Камы, то есть пусть это и дама, но с норовом и некоторыми мужскими качествами, какие были, кстати, и у ее крестной матери – императрицы Екатерины II. Характер Города вобрал в себя вместе с этим противоречием и противоречия самого места, его крутых взлетов и заболоченных долин. Пермь – это некая волевая женщина-администратор, которой при этом присущи все женские слабости, как положительные, так и отрицательные. Она порой инертна до косности, пассивна и мелочна. Активность ее часто выражена в излишней суетливости. Но при этом Пермь чувствительна, душевна, эмоциональна. В большинстве случаев она скромна до застенчивости (часто – напоказ).
       
       Честно говоря, она не лидер, ей естественнее быть в тени, быть исполнителем… Но при этом все неизменно должны восхищались ею, восхваляли ее. Равнодушия Пермь не прощает. Хотя при необходимости она может-таки исправно руководить, и не раз доказывала это на деле.
       
       Ко всему прочему Пермь еще и купчиха-скопидомка, барахольщица: в отличие от поджарого Екатеринбурга, она сильно раздобрела, прибрав к рукам все близлежащие территории. Которые, кстати, она не в силах толком освоить, но… - авось да сгодятся в хозяйстве когда-нибудь... Один раз ее пытались обрядить в мужское платье, сделав Молотовом, но без успеха. Ту же попытку предпринял и Пастернак, окрестив Юрятином, видимо, почувствовав противоречивость характера. А вообще Пермь – это женская вариация на тему Петербурга – такого же искусственного города, созданного чьей-то волей по указке свыше на болотах, и постоянно испытывающего дискомфорт от своей противоестественности.


       Все эти черты Перми в большей или меньшей степени присущи и его жителям, которых условно можно разделить на «людей Реки» и «людей Города». Одни пытаются всю жизнь смотреть за Реку, в неведомое, вневременное, глубинное, другие – жить одним днем, рутиной. Но все они по своей сути спокойные до инертности, мягкие, душевные и порою чрезмерно застенчивые люди. Хотя склонные при этом порою к неожиданным, часто неоправданным взбрыкам эмоций и вспышкам сверх-активности.