Приполярье. Глава из детских воспоминаний

       Приполярье. Мороз и солнце. Прозрачный воздух колюч и терпок. Температура далеко за минус сорок по Цельсию. Солнечные лучи, отраженные от девственно-белого снега, слепят, вызывая слезы, которые, не успевая скатиться с ресниц, склеивают их, моментально превращаясь в льдинки. Чтобы высвободить ресницы из ледового плена, приходится прикладывать к глазам руку в теплой пуховой варежке, на ворсинках которой застывают кудрявые струйки пара от разогретой в муфте руки. Шагаешь быстро, чтобы не замерзнуть. Если ты достаточно долго проживешь на Севере, привычка быстро ходить останется с тобой на всю жизнь.
На ногах - пестрые теплые пимы - традиционная у северных народов обувь из оленьей шкуры. Нога в них, как в печке. Русские валенки здесь не помогут.

       Ни ветерка. В воздухе зависла пронзительная тишина. Её нарушает лишь ритмично поскрипывающий-попискивающий под ногами снег. Иногда этот размеренный ритм ломает случайная, промерзшая насквозь щепа, которая, попав под ногу, взрывается, брызгами разлетаясь во все стороны, словно разбитый хрустальный бокал. Временами откуда-то издалека долетает собачий лай, перекликающийся в звенящей вышине с собственным эхом. Да еще порой пронесётся стороной товарный состав, поприветствовав поселок зычным гудком паровоза, и исчезнет, увлекая за собой шлейф ритмичной чечетки, отбиваемой колесами на стыках рельсов. Вот, пожалуй, и вся звуковая гамма. Звуки в этой стеклянной тишине приобретают особую чистоту и содержание.

       Вокруг – ни души. Маленький станционный поселок с непонятным названием Кожва, затерянный где-то на краю земли, у Полярного круга, без того немногочисленный, пустеет: нет желающих без дела высовывать нос наружу в лютую стужу.
       
       Ажурные игольчатые лапы одиночных мачтовых сосен спокойно застыли в вышине. Стройные, совершенно прямые и голые стволы взметнули свои хвойные кроны высоко в небеса, оторвав их от земли на несколько десятков метров. Снизу, на фоне голубого ясного неба, они кажутся далёкими зелеными островками в безбрежном океане. Чтобы ими полюбоваться, приходится запрокидывать голову и тогда мороз безжалостно обжигает твой подбородок, на мгновенье извлеченный из-под теплого, заиндевевшего снаружи мехового воротника, туго стянутого шарфом.
       
       Вдоль поселка тянется полоса низкорослого редкого леса. Покрытые снегом невысокие ели и карликовые березы с искривленными стволами, утонувшими до половины в сугробах, подсвеченные золотисто-розовыми лучами то ли восходящего, то ли уже заходящего солнца, кажутся театральными декорациями.

       Осенью в этом лесу вместе с родителями собирали плотные, крепенькие маслята. Их жарили, солили, мариновали, и были они самыми вкусными и самыми душистыми грибами на свете. Особого запаха и вкуса северных маслят не забыла до сих пор, хотя минуло уже полвека. Казалось, весь лес пропитан этим стойким ароматом с примесью хвои. Скорее всего так оно и было, поскольку скудная кладовая лесотундры не балует разнообразием запахов. Летом воздух напоен пряным благоуханием лекарственной ромашки, цветущими кучками разбросанной повсюду: по обочинам дорог, вдоль тропинок, ведущих в лес, во дворах домов, вдоль изгородей...

       Там, дальше, за лесом, начинаются болота, на мягких моховых кочках которых растет клюква. За клюквой детей не брали и как она растет увидеть не довелось. А еще запомнилась подернутая дымкой голубика и черника, язык от которой становился иссиня-черным, а от черничного варенья – фиолетово-черным, ну и, конечно же, чУдная скромная ягода–морошка, не имеющая ни яркого цвета, ни яркого вскуса, ни особого запаха, просто пахнущая севером, при этом такая аппетитная, такая желанная!
       
       К лесной полосе примыкают огороженные низким забором из очищенных от коры тонких и длинных стволов сосен, прибитых к редким вертикальным кольям, земельные наделы, где выращивают картофель. Картофелины мелкие, размером с алычу, некоторые с черешину. Слишком короткое и прохладное от дыхания вечной мерзлоты лето не позволяет достичь более приличных размеров...