До остановки сердца

***
Для кого-то наступило совершенно обыкновенное утро, в котором, как в супе, смешались торопливые сборы на работу, обыденные мысли, обрывки прошлого, ожидания, планы… Бывают утра, когда эту бурду невозможно есть – от этого хмуро и хочется, чтобы суп этот, то есть день, закончился побыстрее. Жизнь в этом смысле, как няня в детском саду –всегда приходится доедать до конца, даже если он невозможно плох или нет аппетита. А бывает и вкусно. Бывает даже очень вкусно, когда вдруг понимаешь ясно и бессловесно, что смысл жизни – в этой еде. И этот хаотичный набор случайностей – словно вдруг удавшаяся стряпня человека, вовсе не умеющего готовить. Так бывает, да-да, так бывает.
Для кого-то наступило совершенно обыкновенное утро – ингредиенты были чудо как хороши, а рука у повара легка. Все складывалось. Запах травы, витание в облаках – как будто что-то началось и ждет продолжения, а может быть, уже продолжается, но с кем-то другим. Кто-то другой идет навстречу твоему волшебному утру и еще не знает, что скоро ваши разные истории станут частью одной. Ты слушаешь случайную мелодию и вспоминаешь, что когда-то давно написал такую же – в детстве, или почти в детстве – в тот момент вы учились в каком-то классе, а класс продувался всеми ветрами и запахами. Двери и окна были распахнуты, и было, конечно, лето. Как сейчас. Ты играл эту свою мелодию на старом рояле, который занимал полкласса – теперь все это кажется просто сном... А мелодия почему-то не пропала, попала к кому-то еще. Ну разве в самом деле что-то может исчезнуть бесследно?
И теперь ты ждешь продолжения того, что началось сегодня – ты же чувствуешь, что что-то началось. Ты ехал в автобусе на работу и смотрел в окно, и увидел случайно, как кудрявая темноволосая девушка играла на воображаемой гитаре (ее глаза, наверное, видели яркие софиты и зрителей внизу), а ты просто проехал мимо, и все закончилось. Но, понимаешь, твое сердце осталось в этом мгновении, когда светофор-девушка-гитара-автобус-лето-запахи. Что-то уже началось.

***
…Ну может это и не она играла тогда на воображаемой гитаре, но похожа очень. Что-то такое в… Ну да, темные кудряшки. Глазищи яркие, какого-то смутно зеленого цвета, с черным ободком. Редко ведь обращаешь внимание на то, какого цвета у человека глаза – обычно это потом, когда уже и близость, и доверие, когда сокращается расстояние, можно заглянуть ему в глаза смело и не бояться их разглядеть. Во всех деталях. Радужки – это целые картины, нарисованные каждая в своей художественной манере. Тут беглым взглядом не отделаешься – максимум можно разобрать, светлые они или темные, и то, бывает, ошибешься…
А тут сразу. Глянул вскользь, нарисовалось широкими мазками – худоба, кудряшки и глазищи яркие, светлые, обведенные черным. И цвет сразу запомнился – такого цвета бывают бутылочные стеклышки, обкатанные морем и высохшие от воды на солнце. Светлого мутновато-зеленого цвета. Матовые.

***
…и почему-то опять испортилось настроение. Из-за ерунды какой-то, ну подумаешь пролила за обедом этот чертов суп. Полдня прошло, а так и не полегчало, иногда такая глупость – и весь день насмарку. Просидела весь вечер, насупившись, у барной стойки, хотела напиться, но заказывала одну кока-колу. Теперь тошнит от нее.

***
А как вообще люди знакомятся? Я вот увидел эту кудрявую, теперь весь вечер думаю о ней. Сидит одна и пьет кока-колу. Предложить ей мартини? Ужасно пошло… Не хочется ее отпускать, она словно инопланетянка тут. К тому же на гитаре играет. Ну ладно, может, на гитаре играет не она, вернее, может, она на гитаре вообще не играет, даже если это она тогда была на светофоре, но все равно – не хочется ее отпускать.

***
Идти рядом, молча, поздним вечером, наполненном шумом машин, в поющем воздухе. Вот так идти рядом, в который раз пытаясь заговорить о том, что небо сегодня фантастического цвета, а зеленые светящиеся стрелки, указывающие машинам путь, похожи на птичьи лапки. Идти рядом, в который раз пытаясь прервать молчание, скашивать глаза в его сторону, глядя на высокий и далекий профиль, понимать, что в этот момент он думает о том же самом, а значит, зачем об этом говорить.
Мы почему-то часто молчим. То есть нет, мы, конечно, разговариваем, рассказываем друг другу всякую всячину – про работу, про детство немножко, но боимся говорить о прошлом и совсем не говорим о будущем. Как будто если сказать вслух: "а лет через десять мы увидим, что вырастет из того недодеревца", что-то случайно упадет нам на головы. Потому что это то же самое, что "мы будем вместе и через десять лет". А как такое можно сказать, если мы вместе всего две недели…

***
– Ты случайно не помнишь, как мы познакомились?
Он смотрел на нее растерянно. Она хотела, было, возмутиться, но осеклась.
– Ого… Не помню.

***
– Покормишь моего кота? Я уезжаю на две недели.
Опять позвонила с этой просьбой… Я давно должен был ей сказать. Как-то так получилось, что мы стали друзьями. Я кормлю ее толстого рыжего кота, она привозит мне еду домой, мы одалживаем друг другу денег и никогда не просим их вернуть. Мы болтаем обо всем на свете, только одну тему я старательно обхожу стороной. Я точно знаю, что у нее никого нет. Не, может быть, она спит с кем-нибудь случайным или ходит по свиданиям в надежде наткнуться на того-самого-который… Но она живет одна, играет в клубах на гитаре, ее никто не встречает и не провожает. Только я. Но я-то просто друг.
У меня тоже никого нет. Интересно, почему она никогда не спрашивала у меня, почему? А я почему не спрашивал?
– Окей, а куда уезжаешь?
– В Рим. Не хочешь, кстати, со мной?
Смущается. Но вопрос все-таки задала. Интересно, она влюблена в меня? Никак не пойму. Могли бы ведь встречаться…
– Как же я поеду, кота ведь некому будет кормить?
– Ну я попрошу еще кого-нибудь, это не беда!
Улыбается, похоже, там где-то, откуда звонит. Представляю ее лицо – смущенная улыбка, растрепанные завитки волос, которые она нервно смахивает со лба и щек. Отрастила их, не стрижет больше. Уже до лопаток. Ей идет, если бы не трогала их и оставила в покое. Но ведь теребит все время – то заколет, то распустит, то за уши заправит, то еще что-нибудь.
Рим. Надо же.
– Нет, извини, не поеду. Денег нет как-то на заграничные поездки, да и что я там забыл.
И вдруг тишина. Ненадолго, конечно, но я эту тишину знаю. Сам-то понял, что сказал? Что я там забыл? Я уже три года забываю ей сказать, что люблю ее, а тут такое прямо ей вот так, да еще и по телефону…
– А. Ну да. Ну пока, до встречи тогда. Ключи тебе завтра в клубе отдам.
– По… – короткие гудки.

***
Столько лет выступаю, а все равно каждый раз одно и то же. Нервы, листочки с текстами – на всякий случай, позвонить кому-нибудь, чтобы подыграли, пара торопливых репетиций, чтобы не совсем уж опозориться… В метро чувствуешь себя полным отщепенцем. Чехол этот громоздкий, кто ногой его пнет, кто посмотрит зло, кто с любопытством. Не люблю привлекать внимание. Потом вечно эти концерты в час пик – проползаешь сначала вглубь вагона с этим своим сокровищем, потом так же выползаешь. Собираешь по дороге все эти взгляды и пинки.
Настроение портится. Почему у меня все время портится настроение?
Потом обязательно что-то не так в клубе, что-то не так на саундчеке, что-то не так во всем. И нет никакого положительного заряда внутри, чтобы его выпеть туда, со сцены. Этим лицам, этим глазам.
Но это проходит на первой же песне. Как будто весь этот мир с метро и толпами, с микрофонами и проводами, вся его материальная составляющая, которая так портит мне настроение, вдруг перестает существовать.
Я помню, как впервые поймала это ощущение – в самой, казалось бы, не подходящей для этого обстановке, на школьном экзамене по фортепиано. Кажется, я тогда впервые сдала его на пять. Это было очень легко, потому что вокруг ничего и никого не было. Я очень любила ту пьесу, которую играла, я играла ее так, как будто написала ее сама, только что…
В тот момент я поняла, что все эти мои температурные перепады – жарко-холодно, высоко-низко, близко-далеко, хорошо-плохо – просто адаптация к незнакомой недружелюбной непонятной среде. А музыка – не абы какая, а в которой не замечаешь уже ни нот, ни длительностей – это словно портал, ненадолго возвращающий меня на инопланетную родину…
…Но в этот раз все было просто ужасно.
Я пропевала ноты, выговаривала слоги и дергала струны. Ни разу не ошиблась. Сыграла как механическая кукла. Они хлопали, конечно, им даже понравилось. А я ничего от этого концерта не получила. Не получилось съездить в родные края.
Что ж, через неделю самолет – и Рим. Не так уж плохо? Хоть отвлекусь.
Он не любит меня, конечно, не любит. Если бы любил, давно бы сказал – разве можно за три года ни разу на это даже не намекнуть? Так не бывает…

***
Бывает, оказывается, и такое – дружба засасывает так глубоко, что невозможно пробраться ближе. Потому что близко, куда уж ближе, а тут еще дело в глубине, наверное… Чтобы разглядеть глаза, понять, какими штрихами, какими красками нарисована радужная оболочка, надо сесть рядом и долго смотреть в них. Изучать. Молча. Разве возможно представить себе двух друзей, которые молча разглядывают друг у друга глаза? Господи, нет. Это так тупо.
Она улетает завтра. Видел ее сегодня – бледная и молчаливая. Надо было сказать ей о том, что с первой самой минуты, когда увидел ее (да даже если это не она была, какая разница? увидел-то ее), она для меня стала камертоном. Мне кажется, что даже когда я о ней не думаю, я все равно к ней прислушиваюсь, сверяю себя по ней.
Необязательно же вслух говорить… Можно письмо написать или ну… поцеловать ее просто. Провести по щеке ладонью, обнять крепко, заняться любовью. После этого сложно остаться друзьями, а расстаться мы уже не сможем. Мне кажется, мы никогда с ней не сможем расстаться… И тогда ей станет понятно, что не друзья мы вовсе, что мы намного ближе, чем друзья, и намного дальше.

***
…очень болит живот. То есть сначала он просто очень сильно болел – еле-еле отстояла все эти очереди – багаж, паспортный контроль, таможня… А в самолете боль стала невыносимой. Забывалась периодически, почти отключалась, но помощи не просила, думала, что-то обычное, вроде желудочного расстройства или не знаю чего там еще бывает… Никогда не приходило в голову сразу вызывать врача.
Приземлились. Дальше помню смутно. Надеюсь, все это хотя бы по страховке… Больница… Операционная…

***
…очень захотелось секса. Было вполне терпимо, а тут вдруг – сразу и ужасно захотелось. Думал, умру, если сегодня придется снова засыпать одному. Пачкать одинокую постель.
Пришел в клуб – тот самый, где мы с Машей познакомились. Вообще-то там приличные люди в основном, но мне показалось, что это наивернейший способ и свое получить, и от этого тягостного чувства избавиться. Глупость, конечно, – такая всегда пустота наваливается после секса с незнакомкой. Утром и неловко, и серо все. Отупелое состояние – ни мыслей, ни надежд, только отвращение к себе. Хорошо если догадается уйти под утро, не разбудив. Сделав вид, что не разбудила…
…В клубе почти никого – не было концерта, поэтому и народа не было. В это мгновение я даже вздохнул с облегчением – окей, просто нажрусь в радугу-дугу и отвалю домой, а там, глядишь, и пройдет как-нибудь.
Но вечер сложился иначе. Нажрался я так и так, однако алкоголь не разогнал похоть, а только усилил ее. Не помню как, но оказался дома у какой-то девицы (она с утра тоже не помнила, как я у нее оказался, даже имени моего не вспомнила с утра)…

***
…очень больно… больно…
Голова тупеет, тело как-то съеживается, как будто исчезает вовсе… И боль потихоньку отступает, словно проигравший противник оставляет границы моего государства. Но я, кажется, догадываюсь, что это лишь маневр – и проигрываю я.

***
Моя тяжеленная голова раскачивается на тонкой шее. Наверное, на самом деле все не так, но именно это я ощущаю изнутри – и вовсе не уверен, что правильно оцениваю происходящее снаружи.
Мы с какой-то девицей стоим посреди небольшой заваленной вещами комнаты. Я целую ее и начинаю раздевать, мну соски. Она довольно закрывает глаза и расслабляется в моих руках. Избавив ее от одежды, запихиваю палец ей прямо туда – беспощадно и резко, она вскрикивает – от удовольствия и неожиданности. Оседает. Подхватываю ее и кладу на кровать. Мы долго и самозабвенно делаем друг с другом все, что взбредет в голову, и кажется, оба получаем от этого удовольствие. Но где-то в глубине меня, где сидит безучастный наблюдатель за моей жизнью, появляется и нарастает ясность – мы оба проиграли. Если мы хотели забыться, то, конечно, получили чего хотели на один вечер, одну ночь, но ведь оба мы – я это чувствую, хоть и не знаю ее совсем – хотели не забыть, не потрахаться, как животные. Мы хотели убить в себе что-то…
…кончаю. Сердце, кажется, почти остановилось…

***
– Остановка сердца! Дефибриллятор, быстро!
…не знаю, что со мной и где я. Боли больше нет – той физической. Нет вещей, нет людей, нет запахов. Я осталась совершенно одна – даже не в Риме, где-то, где-то… Не знаю где. Возможно, я в музыке, в моем маленьком личном королевстве, на планетке Маленького Принца… Возможно, я просто умерла – но есть ли разница? Увертываюсь от тяжелого тягучего зова – обратно. Хочу еще немного побыть здесь … Я вспоминаю вдруг Сашу – почему Сашу? Любовь эта, прикинувшаяся дружбой, вплелась уже давно в мою музыку, стала самостоятельной – горькой, пронзительной – песней…
Сердце, кажется, остановилось…

***
– Маша! Маша!
Оборачивается. Кудряшки почти до пояса, улыбка в складочках. Годы прошли... "Привет", – говорит.
– Маша, как твои дела?
– Нормально, а твои? По-прежнему один?
Так легко она спросила об этом… Так спокойно…
– А ты? По-прежнему?
Улыбается. Уверенно, безмятежно.
– Нет, нашла себе пару. Или пара меня нашла… В общем, больше не одинока.
Чувствую, что ничего почему-то не чувствую. А должно бы сердце разорваться – должно было бы, если бы услышал это лет пять назад.
– Хорошо выглядишь.
– Спасибо.
Бывают ли диалоги тупее, чем между двумя бывшими друзьями, встретившимися спустя много лет.
Она пропала сразу после поездки в Рим. Я слышал, она попала там в больницу, с перитонитом, кажется. Была при смерти. Вернулась через полтора месяца и больше ни разу мне не звонила. Я тоже не звонил. От меня как будто отрезали ломоть на исходе той ночи, когда я занимался любовью с совершенно чужым мне человеком… В то утро что-то остановилось во мне, какое-то внутреннее, не физическое сердце – и перестало любить.
Наверное, с Машей в больнице произошло что-то похожее. Наверное, мы одновременно перевернули последнюю страницу нашей странной книги – а впрочем, все страницы в ней были пустыми. Ведь ни я, ни она так ни разу и не сказали друг другу о том, что…

***
В тот день, когда я шла по улице и наигрывала на воображаемой гитаре новую песню, мне казалось, что началось что-то. Что-то началось.
Это и было началом чего-то важного, теплого, хорошего в моей жизни. Проблема была только в том, что я не сказала. И он не сказал. Мы оба промолчали, промучились три года – и наш малыш, наша маленькая история, которая должна была начаться в тот день, так и застряла на первых строчках.
"Они встретились и полюбили друг друга".