Животное

       Она лежала на кровати, вытянувшись во всю длину, уткнувшись щекой в подушку и закрыв глаза. Если бы у ушей были заглушки – она закрыла бы и их. Заткнуть уши пальцами мешали длинные блестящие ногти, поэтому руки безвольно покоились на подушке возле лица. Лицо нельзя было назвать красивым. Не канонической красотой. Но мимо такого лица вы не прошли бы ни за что, оглянулись бы вслед, и образ девушки еще долго стоял бы у вас перед глазами. Она была из редкой породы по-настоящему эффектных, необычных, экзотических женщин. Он была изумительна. Даже изюмительна. От слова «изюминка».
       Он быстрым шагом мерил комнату, легко преодолевая расстояние в несколько метров от одной стены до другой. Он пружинил на тренированных ногах, наступая на носки ступней, словно грациозный хищник. Он метался по комнате, словно действительно был зверем. Но не в пример животным он говорил. Говорил безостановочно, порой задавая вопросы, не дожидаясь ответа, и, как следствие, отвечая на них сам. Потом снова принимался вышагивать по комнате, что при его почти двухметровом росте не составляло ни малейшего труда. Он был действительно красив. Мужественен. Слегка состоятелен. Немного женат. Достаточно молод. Невероятно брутален. Он никогда не снимался, но любой фотограф был бы счастлив с ним работать. Он был успешен, и раздражал уже этим. Но при этом всем он еще и говорил:
       - Ты слышишь меня? Нет, ты не слышишь меня! Ты живешь как растение! Ты безмозглая тупая кукла! Я дал тебе все! Слышишь? Все! Я сделал из тебя человека! Хотя нет, не сделал… Но я пытался! Я сделал все, что бы ты ни в чем не нуждалась! Я боготворил тебя! Я обожал тебя! Я дал тебе все! Слышишь? Что, скажи мне, тебе не хватало? А? Молчишь? Сказать нечего, да? Ты! Ты – просто вещь! Но ты моя вещь! Моя!
       Он застыл возле кровати с перекошенным лицом и воззрился на неподвижное тело. Её грудь вздымалась ровно, хотя она не спала – подрагивали ресницы, слегка шевелились пальчики, визуально удлиненные острыми ногтями. Такая маленькая, даже во всю длину тела, на этом огромном ложе. Такая хрупкая. Такая стерва.
       - Хотя нет. Ты не растение, не вещь. Не-е-е-т. Ты – животное! Примитив! Одни инстинкты! Один секс на уме! Все желания – пожрать, поспать, сходить в клозет и напялить на себя новую тряпку! Что ты сделала в жизни, тварь? Что??? Молчишь? Животное! Бессловесная тупоголовая скотина!
       Вдруг она улыбнулась, не открывая глаз. От этого он пришел в такую ярость, что замер на месте и начал задыхаться, хватая воздух ртом. Она медленно, артистично опираясь на руки, демонстрируя тонкие запястья, которые так легко сломать, поднялась и приняла полусидящее положение. Потом медленно, лениво отвела от лица длинные, искусно наращенные дорого оплачиваемым мастером волосы цвета воронова крыла. И лишь потом открыла глаза, узкие, доставшиеся в наследство от далеких татаро-монгольских предков, обрамленные удивительно длинными, но почти прямыми черными ресницами. Глаза, цвета янтаря. Глаза кошки.
       - А разве этого плохо?
       От звука её низкого, хорошо поставленного голоса, его бешенство достигло той точки, в которой все страсти слились в едином желании ударить по лицу это отвратительно бездушное создание. Но он сдержался, выплеснув весь яд одним словом:
       - Что?
       Она закрыла глаза, провела ладонью по лицу, словно утираясь, и снова посмотрела на него.
       - Разве плохо быть животным?
       Он онемел. Стоял, разевая рот, словно большая рыбина. Потом овладел собой.
       - Дорогая, ты похоже психически больна!
       Она снова улыбнулась, не обнажая зубов, и он издал рокочущий рык, не предвещающий ничего хорошего. При соотношении их весовых категорий 118 к 50 – эту битву она могла и проиграть. Однако он снова сдержался, лишь стиснул кулаки.
       - Больна? Ну почему же? Я просто не хочу жить как все. Что в этом такого?
       Он рыкнул и метнулся к кровати, вцепившись побелевшими руками в резную спинку. Его резкий маневр насторожил её, и из движений исчезла прежняя небрежность, она чуть подобралась и сжала в кулачок шелковую простынь, натянув её на ноги.
       Он заревел:
       - Не так, как все? Не так? Тогда иди работай! Ты же не приспособлена к жизни! Да ты сдохнешь без меня! Я содержу тебя! Я! Ты обязана быть такой, какой хочу тебя я! Поняла?
       Она успокоилась и твердо взглянула ему в глаза:
       - Будь добр уважать меня. Я не твоя собственность, я принадлежу только себе. Ты спишь со мной. Ты платишь за это.
       Он побелел и тряхнул кровать в приступе злобы.
       - Тогда иди на панель, маленькая шлюшка!!! Зарабатывай телом на какую угодно жизнь! Пока ты живешь за мой счет – будешь делать то, что скажу я!
       Она отползла подальше от его лица, вытирая пальчиком грудь там, где на неё попала его брызжущая слюна, угнездилась между подушек, поджав ноги и сказала:
       - Если я буду делать то, что скажешь ты – я тебе быстро надоем. Ты любишь меня за то, что я – есть я. Других у тебя неограниченный выбор в любое время суток. Не обижай меня, я не потерплю унижения! Животные уходят от плохих хозяев, вот и я уйду. А бесишься ты оттого, что тебе стыдно перед самим собой – ты вожделеешь животное. И ничего не можешь с этим поделать. И даже свою блондинку жену ты не любишь так, как любишь меня. Это она для тебя растение, мебель, вещь, ходячий депозитный вклад, не выдающий деньги назад. А я – это то, что ты прячешь в самых темных уголках своей души и никогда не расстанешься с этим, твоя фобия, твоя мания, твоя идея-фикс. Это ты болен, родной. Ты – зоофил. Смирись с этим.
       Удар кулака подушки смягчили лишь отчасти. На её тонкой бледной коже мгновенно выступили пунцовые пятна. Волосы взметнулись и закрыли лицо, быстро опухающую скулу. Обручальным кольцом он вероятно поцарапал её, потому что сквозь спутанные волосы показалась кровь.
       Он застыл на месте он шока. Он никогда прежде не бил женщину. Животных – да, пинал кошек, лупил собак, ударил о стену чересчур болтливого попугая. Но женщину…
       Он осторожно потянулся к ней рукою, что бы понять – жива ли она.
       Движение было молниеносным. Снова взлетели черные волосы. Длинные когти вцепились в щеки, раздирая кожу. Острые зубки сомкнулись на протянутых в порыве раскаяния указательном и среднем пальцах и рванули вверх и в сторону. Сквозь дикую боль он отчетливо услышал хруст ломающихся суставов. Он дернул руку на себя, и она повалилась вперед, вовремя разжав челюсти и успев выставить руки перед падением на жесткий пол. Он с изумлением взирал на багровеющие пальцы со сломанными фалангами, и не понимал, как такое могло произойти. На капающую с располосованных щек кровь он не обращал внимания.
       Тихий стон отвлек его от созерцания боевого ранения. Она поднялась, пошатываясь, и направилась к окну. Он дернулся к ней, но случайно оперся на поврежденную руку, и вспышка боли на миг лишила его сознания. Очнулся он, когда она стояла уже с той стороны подоконника.
       - Стой! Куда ты! Куда?
       Она обернулась. Видимо, он сломал ей точеный носик, потому что лицо превратилось в опухшую маску химеры. И без того узкие глаза заплыли, и лишь яростный огонь янтарных глаз сверкал из глубин лиловатой плоти. Волосы растрепались, и образовали настоящую спутанную гриву. Длинные когти частично были сломаны, но оставшиеся довершали сходство с горгульей. Она искривила рот, обнажив розоватые от кровавой слюны зубки, и прохрипела:
       - Гулять. И кто из нас животное после этого?
       Он часто мечтал, вспоминая об этом, что бы после шага за окно за её спиной вдруг раскрылись два перепончатых крыла, и, махнув хлыстообразным хвостом, она улетела навстречу полной луне.