СКИТ окончание

Глава шестнадцатая

       Яркие очки представительской иномарки вынырнули из-за поворота и на мгновение ослепили стоящего возле подъезда мужчину. Тот даже прикрылся рукой от жгучего луча. Сидящий на заднем сидении респектабельно одетый пассажир слегка сморщился, завидя ожидающего. Он узнал его с первого взгляда и понял, что ждут именно его. Встреча не сулила ничего хорошего, это было известно солидному мужчине, и настроение его резко падало в мрачные глубины депрессии и стресса. И хотя рядом с ним находилось два молотобойца, вооруженных пистолетами, важный гражданин независимого государства прекрасно понимал, что уберечь его то неприятного общения они все равно не смогут.
       Машина остановилось, и водитель заглушил двигатель. Надо было выходить, но сильно не хотелось. А незваный гость, который хуже батыевского нукера, нес свою стражу у входной двери подъезда со стойкостью оловянного солдатика. Пассажир нехотя и слегка покряхтывая вылез из автомобиля. Не успел он разогнуть спину, как возле него, с обоих боков, словно из-под земли выросли две здоровенные фигуры хранителей его бесценного тела.
- Ну, что же ты, Василий Владимирович, в машине паришься, на улицу не спешишь, – сказал ожидавший, направляясь к своему старому приятелю.
       Телохранители, как верные сторожевые псы, моментально среагировали на движение неизвестного объекта и сделали шаг навстречу потенциальной опасности, дабы в случае чего, преградить путь наступающему, в полном соответствии с инструкциями и правилами их нелегкой службы. Василий Владимирович подал знак своим «церберам», мол это свой - его не трогать, а знакомец уверенно шел в направлении народного избранника, никак не реагируя на маневры его охраны и продолжал откровенно валять дурака. Уж таков был этот негодяй Филин.
- Я вот решил тебя на улице подождать. Весна. А запахи какие! – Филин сделал глубокий вдох, и как бы наслаждаясь неведомым Василию Владимировичу ароматом, задержал дыхание. – Одним словом весна. Честное слово вместе с природой так и оживаю. Прямо жить так и хочется.
- А мне и осенью и зимой жить охота! – сострил депутат, но как-то неуверенно, и не слишком громко. Оттого шутка получилась несмешной.
Тем временем Филин подошел практически вплотную к державному телу и протянул депутату руку для пожатия. Василий Владимирович принял акт дружбы и доброй воли, стиснув приветственный жест соей ладонью. А куда бы он, собственно говоря, делся.
- Ты скажи своим серьезным парням, – Филин кивнул в сторону телохранителей. – Чтобы они на месте постояли свежим воздухом легкие провентилировали, а мы с тобой немного под звездами прогуляемся, кое о чем пошепчемся, покалякаем.
 Василий Владимирович сделал своим хранителям соответствующий знак и они послушно остались стоять на месте, как каменные бабы на скифском кургане. Филин шагал слегка впереди и молчал, наверное, хотел отойти подальше от посторонних ушей. Пока длилась немая пауза, нарушаемая лишь шарканьем подошв туфель о шершавый асфальт, народный избранник пребывал в мучительном ожидании. Наконец, устав переживать, он первый задал вопрос.
- С чем пожаловал? – Василий Владимирович попытался придать своему голосу максимальную твердость, и у него это даже слегка получилось.
- Тебя повидать. Давненько ведь не виделись. Наверное, соскучился за мной? – продолжал юродствовать Филин.
- Не так, чтобы очень! – буркнул депутат.
- Ну, так, а зачем же ты тогда, Вася, друг сердешный, ерундой занимаешься. Инициативу проявляешь, там, где тебя не просят. Наши с тобой общие друзья пребывают в полном недоумении и легком шоке от твоих недавних показательных выступлений. Ты что там у себя в Верховной Раде все мозги отсидел?
       Очень оскорбительно было слушать Василию Владимировичу такие упреки. Все-таки надеялся он, что после той роковой ошибки его уже полностью реабилитировали. Ан нет же. Опять прислали этого темных дел мастера, специалиста по мутным ситуациям, да еще к тому же и шута горохового по совместительству. И он, Василий Владимирович, обличенный народным доверием должен выслушивать его издевки и насмешки. Очень скверно было на душе у депутата, как ему хотелось сорваться и поставить зарвавшуюся «шестерку» на место. Но думая о последствиях: о тех козырных тузах, которые стоят за этой малой сошкой, он вел себя сдержанно и крайне осторожно. Народный избранник с видом полного недоумения поинтересовался о причине столь большого негодования. И хоть сделал он это с чувством собственного достоинства и общественной значимости, все равно со стороны выглядело как отчет школьника – троечника перед педсоветом.
- А что я такого неправильного сделал? – поинтересовался Василий Владимирович у Филина.
- Ну как же? Ты ничего такого не делал! Я имею в виду полезного для общества и тех людей, которые на тебя большие надежды возлагают, – продолжал разносить Гена важную политическую фигуру в труху. – Тебя, вообще, кто за язык тянул? Беду решил на воздух поднять. Исполнителей разыскивал.
- Я его не хотел убивать! – вяло возмутился депутат. – Просто просил, чтобы пресанули, чтобы деньги уголовник вернул.
- Похвально. А скажи мне, пожалуйста, уважаемый «пресовальщик» седьмого разряда, кого ты в исполнители подрядил? Ты это сам до такого додумался или у кого совета спрашивал?
- Сам! – теперь Василий Владимирович даже перестал делать вид сопротивления и глотал упреки понурив взгляд.
- Это хорошо!
- Что хорошо? – спросил депутат сам не понимая зачем это делает.
- Хорошо, что не догадался объявления в прессе разместить. Мол, так и так хочу вернуть себе контрабандные деньги….
       Филин острил, только большая политическая фигура от его шуток почему-то не смеялась. Наверное, ей было не до смеха.
- Ты что действительно ничего не соображаешь? Я сейчас с большим трудом на след денег вышел, которые, между прочим ты просрал. А ты мне, вместо того, чтобы спасибо сказать гадости делаешь. Это ты специально пакостишь? Лично мне мстишь?
- Да не хотел я …
- Ах ты не хотел. Не хотел головой думать? Или чего ты еще не хотел? По секрету всему свету, - Филин театрально развел руками, выражая свое недоумение. – Это просто вредительство какое-то. А может, ты сам хочешь деньги найти и себе втихаря прикрысить?
Вместо ответа Василий Владимирович помотал головой, отрицая данные предположения.
- Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
- Мент свой был, – попытался в очередной раз оправдаться законодатель.
- Свой, это чей? У нас в соответствии с законом все менты свои. Они ведь нас защищать должны, покой и сон оберегать. А «твой», вернее «свой» мусорок успел растрепать о том, что ты с неким криминальным элементом Бедой общее дело имел, и уркаган тебя на деньги кинул. Как эта информация еще до средств массовой информации не докатилась, просто удивляюсь.
Василий Владимирович молчал. А что он мог сказать в свое оправдание? Мол хотел, как лучше, а вышло, как всегда. Тем временем мирно гуляющие граждане сами того не замечая практически обошли вокруг дома. Неожиданно внимание Филина привлекла яркая магазинная витрина. Небольшой универсам располагался прямо в жилом доме на первом - техническом этаже.
- Слушай Вася, а ты пить не хочешь? – поинтересовался Филин.
- Нет! – сказал облеченный народным доверием, хотя у самого от волнения в горле все пересохло.
- Ну тогда ты меня здесь подожди, а я схожу отоварюсь, – с этими словами Филин энергично поднялся по ступеням, отделявшим двери от пыльного тротуара, за которыми скрывались внушительные запасы всевозможной снеди.
       Во время отсутствия собеседника Василий Владимирович рассуждал и анализировал. Выходило так, что этот самый Филин являлся для него вестником всяких несчастий. Ну ни разу не принес он хорошей новости. Даже до того злосчастного скандала, Гена исправно исполнял роль такого себе черного демона – предвестника беды, болезней, несчастий….
- Представляешь Вася, какое мороженое прикупил! – похвастался Геннадий, выход которого из магазина большой украинский политик пропустил, погрузившись с головой в свои думы. – Как в детстве - пломбир. 15% жирности. И вкус, тоже похож. Просто натуральный вкус детства.
       Сделав несколько больших укусов замороженной сладости, он опять перешел к делу.
- Так вот, Вася! Знаешь, сколько ты мне работы своими необдуманными поступками прибавил? Пришлось мне после тебя хвосты подметать. Смертный грех на душу взял. А во всем ты Васек виноват.
       По руке Филина потекла тягучая молочная капля. Мороженое не выдержав температуры, кипевшей внутри Геннадия злости, начало стремительно плавиться, и растекаться в разные стороны. Это сильно расстроило сладкоежку - переростка.
- Мороженое хорошее, а вот холодильники хреновые. Непорядок Вася и прямо у тебя под носом, – заявил Филин, как будто Василий Владимирович и здесь был виноват.
       Он еще хотел поглотить с минимальными потерями утекающий из рук продукт и начал отрывать губами большие куски белой жижи. Однако процесс таяния значительно превосходил по скорости быстроту принятия пищи. Поняв, что доесть никак не удастся, он с досадой покачал головой и со злостью швырнул недоеденный раскисший кусок… прямо на туфлю народного предводителя. Да еще и штанину избраннику зацепил, о чем свидетельствовала белая, сладко-молочная полоса. И сделал это умышленно, прямо в депутата и целил. Василий Владимирович посмотрел на обидчика взглядом полным негодования, а тот, как ни в чем ни бывало, пожал плечами:
- Извини, Васек, вырвалось, - преспокойнейшим тоном пояснил происшедшее хам. Затем в его голосе снова мелькнули железные нотки. – Да и вот, что я тебе хочу передать…. Если ты еще раз такое учудишь… не сойти мне с этого места, если я тебе мудаку гланды не удалю… через задний проход… без наркоза. Ты меня понял?
 Василию Владимировичу ничего не оставалось, как кивнуть головой. Филин, не прощаясь, развернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал к своему автомобилю, который припарковал в укромном месте, с таким расчетом, чтобы со двора не было видно. Депутат стоял как завороженный и смотрел на удаляющаяся иномарку. Он о чем-то усиленно думал.
       О чем? О том, что его кто-то проклял. Так и есть. Ну сколько его могут преследовать неудачи. Он ведь сделал все возможное, дабы избавиться от них, обмануть злосчастный рок. И жена его сделала перестановку в комнате по фэн-шуй. И в Лавре он за тысячу долларов заказал о себе любимом молебен – пожизненный. Неужели монахи его обманули. Неужели не выполняют одну из главнейших заповедей, данных самим Христом – любовь к ближнему? Нет, надо что-то менять и срочно. Его точно сглазили. Ему даже показалось, что он знает имя подлого завистника, который наслал это страшную порчу хронического невезения. Вот сука, а ведь он считал его своим другом и даже соратником. Ну да черт с ним. Что же делать? А делать вот что, надо срочно снимать эту порчу. Да совсем недавно ему посоветовали одну бабку, которая может снять любой наговор. Бабка конкретная, и сила у нее мощная. Такая, что даже рядом не стоит ни одна доселе известная ведьма или городская шарлатанка от черной магии. Можно сказать людей с того света возвращала. И свою супер–силу она понапрасну не расходует, на всякий там сброд деревенский. Исцеляет исключительно бизнесменов и державных мужей, за умеренное в ее понимании вознаграждение. Мотивирует это тем, что здоровье свое драгоценное уж больно подрывает и силу отдает при процессе исцеления….. или? Или еще может сама и порчу насылать. От ее порчи никто не уйдет не схоронится. Правда, берет за это вдвое дороже. И не потому, что это страшное проклятье на весь ее род и грех смертный. Просто знает что злоба и зависть человеческие хуже всякой заразной болезни. Они, если к душе присосутся, то вывести их оттуда очень трудно, практически невозможно, как чуму. И будут они сосать человека и давить на грудь. Лишат покоя, сна и отдыха, пока не уступит он им, не подастся инстинктам диким, первобытным, звериным. И ничего не пожалеет человек, чтобы утолить их жажду. Знает об этом чертовка, потому и требует денег больше за проклятье, нежели за исцеление. И он, Василий Владимирович, теперь четко знает, что будет не только порчу снимать, но и насылать. Уже определенно знает на кого. И заплатит, сколько надо, а то еще и прибавит. Только бы наверняка. А что попы говорят, это грех, мол, большой - так ерунда это все. Бог еще спасибо скажет, за то, что он такую мразь, как Филин со свету сжил.
       
       Агей узнал о смерти Сахолова одним из первых. Полдела было сделано. Наверное, даже большая половина этого кровавого дела кровной мести. Главный зачинщик подлого убийства криминального авторитета был истреблен, правда не совсем так, как хотел сам Агей. Яду подсыпали! Инфаркт сымитировали! Нет не так должна была расстаться со своей жизнью эта падла. Заточку в сердце, или вообще лучше на куски порвать. Хотя и так догадаются «кому положено», откуда у этой скоропостижной и безвременной кончины ноги растут. Но все равно – не тот эффект. Зато, по полной, можно на кодле усопшего отыграться. Там уже нет никаких ограничений. Их можно будет рвать на выбор, как душа пожелает. Только дождаться сущей формальности – воровской сходки.
       Но даже не факт слишком легкой смерти лютого недруга тревожила душу Агею. Как оказалось, исполнителем приговора стал не кто иной, как Филин, человек мутный и мягко говоря, не очень-то любимый во всем воровском сообществе. Знал он об этом, еще до того, как дал свое окончательное согласие финансировать убийство Аслана. Больно смущало участие этого типа в предстоящей операции, но разве был у него, Агея другой выбор. Нет, выбора у него не было. Он еще, так для успокоения собственной совести заслал маляву на зону, с просьбой пробить тему – можно ли со стороны блатных подобраться к Сахолову. Ответ был неутешительный. Просто слово в слово, сказанное ранее Шкилем, только в письменной форме. Вот теперь с чистой совестью Агей мог оформить заказ даже у нелюбимого им Филина. Тот с исполнением долго тянуть не стал и оформил «жмурика» в два дня. Теперь он должен был приехать к вору за второй частью вознаграждения, весьма немалого, даже за такое мало выполнимое дело. Но уговор дороже денег, и поэтому платить вторую часть хочешь не хочешь, а все равно придется, и не позднее чем сегодня. Интересно, как бы на его месте поступил Беда? Вернее даже не на его, а на своем собственном месте, потому как сейчас Агей временно занимает пост ранее принадлежавший Сергею Борисовичу Бедулину. И именно от него сейчас зависит, как долго будет он его занимать. Немалая ответственность свалилась на плечи нового смотрителя воровской казны. Он и не ожидал, что «шапка Мономаха», так тяжела, а ведь его предупреждали. И Сам Беда не раз об этом говорил. Но это было раньше. Тогда Агей твердо знал… нет, скорее всего, просто думал, просто был уверен, что справится. А как ему не справиться?! Он ведь заведовал отдельным участком, и очень ответственным. Даже сам Борисович, Царство ему Небесное, очень редко вмешивался в его работу, так пару раз в самом начале его трудовой деятельности, на тогда еще новом и малоосвоенном им поприще. Так, чтобы сейчас сделал Беда? А сделал бы он все правильно, в этом Агей даже не сомневался. А вот по поводу непогрешимости собственных действий были у нового смотрящего некоторые сомнения. Как ни крути, а была во всем этом спешка. Как утверждал Шкиль необходимая, но все-таки спешка. Да и если честно разобраться, положить руку на сердце, то это грязное дело Агей сейчас замутил вовсе не для воровского братства, и не в честь светлой памяти глубоко уважаемого собственного учителя и наставника – Беды. Хотя и для него, конечно, тоже. Но по большей части старался он прежде всего лично для себя. Уж очень хотелось занять Агею вакантное место. А разве он этого не заслужил? Сколько лет находился рядом с опытнейшем авторитетом. Перенимал хитрости ремесла, учился. Вне всяких сомнений именно он - Агей должен стать на место убитого товарища. Кто лучше, чем он знает здешнюю обстановку? У кого такие связи, и кто может решить практически любой вопрос, на воле в столичном регионе. Нет, лучше, чем он, ворам кандидатуры и не сыскать. И сейчас Агей, отомстив за смерть уважаемого всеми нэпманского вора, еще раз доказал, что по праву это место принадлежит именно ему. Он достоин и прочь сомненья.
- К вам пришли! - вырвал из мрачных тревог и сомнений голос Трехи.
- Кто?
- Говорит Гена!
- Какой еще Гена? – удивился Агей незваному гостю.
- Сейчас узнаю, – Треха исчез в дверном проеме, и было слышно, как он переговаривается с охранниками по телефону.
- Сказал, что просто, Гена – Крокодил?! Базарит, что вы его очень ждете. Может послать его куда подальше? - доложил Треха по результатам проделанной работы.
 Тут до Агея дошло, кто такой этот загадочный Гена и чего ему по жизни надо.
- Зови! – сухо сказал он своему помощнику.
- Здорово! – добродушно сказал посетитель, заходя в кабинет.
- Здоровее видели! – ответил вор вместо приветствия.
- Что-то неласково гостей встречаешь! – шутливо сказал Гена, но не крокодил, а Филин.
- А ты что баба, чтоб к тебе ластится? – Агей твердо решил отыграться за чудачества, устроенные гостем.
- Во-ка?!! Куда ты мне подвел! – Филин говорил без всякой злобы, но и без всякого почтения к высокой должности временно занимаемой Агеем. Говорил просто, как приятель, как равный с равным. - В очередной раз убеждаюсь, что с вами уголовниками разговоры разговаривать, что против ветра писать. Мне бы с тобой с глазу на глаз пошептаться о делах наших скорбных. – Гена демонстративно скосил взгляд на Треху который стоял у двери и подхихикивал над шуточками, которые отпускал его хозяин. Посмеивался явно, чтобы заметили и оценили по возможности.
- Ладно Треха сквозани за дверь. Нам тут посовещаться надо.
Как только дверь за личным секретарем – телохранителем захлопнулась, Агей без лишних разговоров достал такой себе старомодный дипломат и небрежно положил его на стол перед посетителем. Филин без всякого ажиотажа, который полагается перед получением крупной суммы денег, даже не открывая крышку дорожного аксессуара, убрал его под стол, поставив рядом с собственным креслом.
- Ух-ты! – наигранно сказал вор. – И что даже пересчитывать не будешь? А вдруг обману?
- Я твоему слову, Агей, верю, – достойно ответил Филин. – Все-таки не с шалупонью базарной договаривался, а с серьезным человеком – будущим держателем воровского общака.
- Складно свистишь, что соловей весной! – сказал Агей и, хотя, внешне пытался показать, что все сказанное ему безразлично, но в глубине души все-таки не мог не отметить, что ему было очень приятно такое обращение. Только вот слово «будущий» немного смущало.
- Что-то не устраивает? Работой недоволен? – поинтересовался Филин с явным неудовольствием.
- Не так, чтобы очень! Умер-то «зверек», как-то мутно. Инфаркт, и эта объява в прессе о скоропостижной ненасильственной кончине. Как я теперь перед коллегами обосную, за что я тебе денег отломил?
- А ты, собственно говоря, чего хотел? – поинтересовался Филин, хотя, конечно, предполагал, что вор таки заплатил полную сумму, потому как сказал «отломил», стало быть, в прошедшем времени. – Ты хотел, чтобы в нем как в друшлаке швайкой дырок понаделали?
- А вот это было бы непогано и в цвет!
- Согласен, только не при таких раскладах. Сам знаешь, что Аслана менты стерегли, и подобраться к нему у вашей братии не было никакой возможности. Люди, которые работу сделали и так сильно рискуют, потому как в его внезапную и самостоятельную кончину даже желтая пресса не верит. Главное что? Я сказал, что умрет через два-три дня - он умер. Какие тебе и твоим коллегам еще доказательства нужны. Как он умер, это уже, извините, мое сугубо интимное дело. У нас с тобой насчет способа смерти никакого уговора не было. Стало быть, предъява тухлая. Да и тебе свое явное причастие к этой смерти тоже показывать не в масть. Правоохранительные органы раздражаются, когда их мудаками выставляют. А так все очень тонко и красиво вышло. Мусора хотели его по болезни на волю списать, а он стервец не дождался и на зоне помер, - Филин скривил улыбку сообразную своему черному юмору.
       Геннадий все изложил очень основательно и толково, оттого Агей и не стал более придираться к исполнительскому мастерству организатора заказного убийства. Наступила томительная пауза и по всем раскладам пора уже было прощаться, но Филин полез в кулек (он оказывается, пришел с этим пакетом, а Треха небось и проверить не догадался) и извлек оттуда бутылку коньяка и лимон.
- Есть чем цитрусовые порезать? – бесцеремонно спросил Геннадий у Агея. – Помянем всеми нами уважаемого Сергея Борисовича.
Уголовный авторитет к такому предложению, оказался не слишком готов и потому инстинктивно достал из верхнего ящика стола подарочную финку, с инкрустациями, которую как и полагается, купил за пятак у одного российского авторитета – друга детства, приезжавшего погостить к нему прошлым летом. Филин, получив в руки холодное оружие мастерски расчленил лимон на практически одинаковые ломти и вернул нож хозяину. Затем, окончательно распоясавшись затребовал рюмки и, заметив их в серванте, без спросу достал и наполнил питейные сосуды чаеобразной жидкостью.
- Ну, дорогой Борисович, Царствие тебе Небесное! Земля пухом! – сказал Гена и не чокаясь опустошил стопку до дна. Агей присоединился к Филину и ни слова не говоря, выпил свою пайку, предварительно капнув несколько капель коньяка на пол по старому русскому обычаю, когда пьют за упокой.
- Да! – сказал после некоторой паузы Филин. – Хороший все-таки был Беда человек и вор правильный. Конечно, были у него при жизни со мной терки, но по большому счету, я зла не держу, потому как он мне никогда западла не делал.
- Ты, Гена, возьми полотенце и сотри умняк с лица! Тебе бы на похоронах речи толкать. Большой талант имеешь! – Агей отошел от неожиданного предложения гостя – помянуть безвременно почившего вора, и сейчас нагло смотрел на Филина, ковыряясь в зубах зубочисткой.
- А ты зря так! Если бы это не Беду на воздух подняли, я бы под это дело не подрядился! – вполне серьезно сказал Геннадий.
- А чего же ты тогда идейный мститель, такие бабки заломил?
- А того, что убив Аслана, я пошел вразрез с мнением некоторых вышестоящих товарищей. Если об этом станет известно, то я не думаю, что ты мне поможешь мои проблемы порешать бесплатно. Я сейчас многим рискую. Если что, придется мне в бега удариться и все по новой начинать. Это – Филин указал рукой на дипломат. – Это так -пыль, для такой радикальной перестройки собственной жизни. Так что теряю я гораздо больше.
       На том и разошлись. Когда Филин покинул резиденцию, которая по штату предназначалась особе смотрящего, Агей вызвал к себе Треху.
- Человека, который у меня был, срисовать успел? – спросил вор.
- Сфотографировал, что карточку на память.
- Так вот, надо его попасти. Только аккуратно. Он фраер мутный и ушлый….
- Понял! Все сделаем в лучшем виде….
- Да не перебивай ты! – разозлился Агей. – Разнюхай, где он живет, кто к нему ходит, куда ездит, короче все что можно, времени тебе две недели.
 Не верил рецидивист в искренность Филина, особенно про то, что пошел он против воли своих хозяев. Может, просто хотел втихаря деньги прикрысить, которые ему вор за Аслана передал. И две недели Агей дал не просто так. Именно к этому времени должны были собраться вместе матерые воры, чтобы решить, что делать с оставшимися аслановскими отморозками, и самое главное – кто будет воровскую кассу держать. К предстоящей сходке Агей готовился очень основательно.

Глава семнадцатая

       Зоя Ивановна была самой настоящей верующей, с большим духовным стажем, коим очень гордилась. Вначале неутомимая женщина работала на государство, затем, когда вышла на пенсию, трудилась для Бога в одном из храмов. За свою старательность и принципиальность даже была произведена в старосты. Как справедливо считала сама дама, всю жизнь она старалась для других, и вот сейчас решила немного времени посвятить себе. «Вот в писании сказано - возлюби ближнего как самого себя. А я не могу его так возлюбить. У меня к себе и любви-то нет. Всю жизнь для других живу. Вот и решила я возлюбить себя как других! Поеду в паломничество. На Валаам! Хоть по-хорошему, это ведь опять не для себя, а для Господа стараюсь! Потому как возлюбила его всем сердцем своим»: вот так она мотивировала свое стремление съездить в святое место одной из своих страстных почитательниц. И таки поехала. И посетила не только саму Валаамскую обитель, но и практически все близлежащие скиты, которые разбросаны по окрестным островам. И теперь оставался последний, самый удаленный. Не могла Зоя Ивановна пропустить его. Уж очень ей хотелось посмотреть да оценить жизнь монашескую. Житием в других обителях она осталось довольна, хотя попадались на глаза неформальному общественному инспектору, некоторые огрехи в поведении послушников, да и самих монахов тоже. Вот, например, видела она в одном монашеском общежитии, как несколько молодых насельников стояли после службы утренней праздно и грелись на солнышке. Да не просто грелись, а улыбались, даже смеялись. И это в пост-то! А один даже шишку с елки ногой буцнул, словно мяч футбольный. Ну, просто срам один. Не то, что смотреть на такое, даже вспоминать противно!
       Теперь довольно внушительный катер вез ее в скит отца Тихона. Прихожане направились на остров, еще солнце не встало. Спешили на праздник, ведь не просто воскресная литургия, а великое торжество – Вербная неделя. Нет, не любила такое название этого новозаветного события Зоя Ивановна. Как только услышала она, от одного из прихожан такое неблагозвучное название то вспыхнула праведным гневом.
- Мы разве язычники? – Сказала она возмущенно. – Разве вербе мы поклоняемся, чтобы в честь нее праздник величать?
- Так ведь батюшка не запрещает так говорить. Да и в народе так повелось, такое название, - начал смущенно возражать мужчина средних лет.
- Вот и плохо, что не запрещает, – продолжила свои нравоучения Зоя Ивановна. – Праздник следует называть «Вход Господень в Иерусалим»! Говоря так, мы тем самым не вводим в соблазн людей, которые еще Бога не познали и в церковь не ходят.
       Провинциальные прихожане поутихли. Видать была эта городская дамочка шибко грамотная и умная, а что городская, то и на глаз определить можно. Да еще к тому же в преклонных летах, значит жизнь повидала и опыта набралась.
- Бывало, зайдешь в храм в воскресенье! – продолжала делиться опытом знаток церковных обрядов. – А там, представляете, - все слушатели уже начали рисовать в собственном воображении какие-то просто апокалептические картины, с таким выражением лица говорила об этом Зоя Ивановна – Они земные поклоны бьют.
       Присутствующие вздохнули с облегчением ведь уже приготовились к более страшному, а тут поклоны.
- Наверное, люди праведные, - сказал один старик, который стоял в сторонке. И сказал это на свою голову.
- Праведные? – изумилась Зоя Ивановна. – Праведным людям следует знать, что воскресенье это день, когда человек примиряется с Богом, и по правилам церковным земные поклоны запрещены. Только поясные.
- А если человек об этом не знает? – продолжил старик свою еретическую ахинею.
- Пусть спросит у других. В конце концов, в нашем приходе есть «правила поведения в церкви» напечатаны на листах. В них-то все сказано. И раздаются эти материалы совершенно бесплатно!!! Кого ни спроси, каждый мнит себя православным, а как учиться правилам поведения, так на это нет ни времени, ни терпения.
- А если грехи сами к земле клонят, и нет мочи в такой торжественный день перед Богом прямо стоять, – продолжал свои пререкания убеленный сединами мужчина. - Недостоин на жертву Его святую взирать. Если человек от осознания собственной низости на лицо свое падает. Разве ж это плохо? Что правил всех пока не знает, не беда, - выучит. Главное понимает, кто он таков пред Господом. А то получается, что мы как тот библейский фарисей приходим в храм уже оправданные и осуждаем человека в вере малоопытного. Унижаем его своей праведностью. А он может и есть тот самый мытарь, который в слезах да на коленях молит Бога в раскаянии прося: «Боже милостиви буде мне грешному».
- Вот, вы, кто, собственно, такой? – осерчала видная дама.
- Да так, раб Божий! – сказал старик.
- А если поконкретнее. Вы сейчас чем занимаетесь? – продолжала наступление на инакомыслие Зоя Ивановна.
- Да ни чем, отработал свое! – сказал объект нападок всезнайки. – Дома сижу да по выходным в храм езжу грехи свои тяжкие замаливать.
- А я вот до недавнего времени дома не сидела! Трудилась в церкви, старостой. – Зоя Ивановна сказала это в таком тоне, что спорить с такой авторитетной и всезнающей особой стало просто бессмысленно.
- Ты прости меня, дурака старого! – сказал дед со всей искренностью.
- Бог простит! – ответила оскорбленная пожилая женщина и обижено умолкла, предпочитая важно молчать, чем метать бисер перед свиньями.
       Так и добрались до берега в полном молчании. Каждый думал и рассуждал о своем, не мешая другим.
       А в это время в скиту готовились к праздничному богослужению. Матвей испросил игумена не ставить его на чтение, пока он толком не будет готов. Уверил настоятеля, что после светлой пасхальной седмицы уже сможет вполне сносно читать по-церковнославянски. Батюшка нежданно-негаданно пошел на такую уступку и Турчин был ему за это премного благодарен. В этот день некоторые из мирян прибыли в скит раньше обычного. Как выяснилось немного позже, именно они в большие праздники привлекались в качестве певчих и чтецов. Со знанием дела, стояли миряне на клиросе и под руководством старшего из их же числа проводили распевку. Когда один из чтецов начал читать «часы», предваряющие всякую литургию, в храме уже было полно народу. Прихожан все прибывало и прибывало. Они заходили в церковь благочинно в тишине и спокойствии. Становились, занимая свои места без лишней суеты и толканины. Пару раз Матвея все-таки зацепили, но при этом каждый из нарушителей его душевного и физического спокойствия попросил прощения. Их просьбы были такие далекие от казенных равнодушных фраз, которые порой приходится слышать в переполненном метро или троллейбусе. Извинения были искренни и полностью обезоруживали даже самых скандально настроенных посетителей церкви, если таковые вообще здесь были. По всему чувствовалось, что Литургия вот-вот начнется. Народ практически заполнил небольшой храм, но тесноты почему-то не ощущалось.
       Зоя Ивановна прибыла на службу с легким опозданием. Литургия еще не началась, но «часов» было прочитано большая половина. Но даже оставшуюся часть молитв она не слушала. Разве может человек слушать нормально «часы», когда припоздал к началу. Да ладно бы по своей вине, не было бы так обидно. А то ведь лодочник не мог слегка раньше отплыть. Вот из-за таких как он, и опаздывают благочестивые люди на светлый праздник. И потом еще долго стоят рассеяно и мысли разные к ним в голову лезут, которые никак не соответствуют торжественной службе. Эх, что за народ пошел? Даже Бога не боятся. Как дальше жить? И вот в самом апогее таких глубокомысленных размышлений о греховности окружающего ее мира, она вдруг была поколеблена какой-то внешней силой, и такая славная логическая цепь премудрых рассуждений развалилась, как карточный домик, пропала для всего человечества безвозвратно. А причиной был какой-то хам в темных джинсах и свитере, самой подозрительной наружности. Еще большую подозрительность ему придавала его небритость, которая уже перешла в бороду. Ну просто соловей-разбойник с большой дороги. И лезет еще куда-то! Тут и так сосредоточиться не получается а он еще и толкается, не дает слова Божьего послушать.
- Извините! - сказал Турчин задетой даме. Сказал, как умел, но от всей души.
       Однако женщину это вовсе не удовлетворило, и она жаждала словесной сатисфакции.
- Не извините, а простите! – сказала она ему, процеживая слова сквозь сжатые зубы.
- Ну, простите! – Сказал Матвей, растерявшись от такой ничем необоснованной вспышки агрессии. Народ на службах собирался все больше культурный и незлобный, поэтому Турчин порядком отвык от такого неприкрытого хамства.
- Вот куда вы лезете? – поинтересовалась ворчливая бабка, давая всем своим естеством понять, что извинения не приняты, а прощение не получено. – Вы знаете, для кого предназначена эта половина храма?
       Матвей действительно не знал, для кого эта половина предназначена, да уже и не хотел знать. Его начала раздирать злость на престарелую стерву. А ведь еще пять минут назад, было такое прекрасное настроение.
       Когда отец Тихон вышел из алтаря, а зачем собственно вышел он сразу и позабыл - толи дать певчим какое-то наставление, а может быть прочитать молитву к исповеди и исповедать хоть пару человек, ведь в такие праздничные дни ожидалось много причастников, и как правило приходилось отпускать грехи каждую свободную от ведения службы минуту. Но это было уже не важно. Важно было то, что практически напротив «царских врат», стояла пожилая женщина и отчитывала послушника Матвея. Тот видать по малоопытности и собственной несдержанности успел ответить ей, и ответить достойно. Прихожане, которые стояли вокруг них хотя и не принимали активного участия в словесной перепалке, но были далеки от службы и соответственно от Бога. Скандалистку игумен не знал в лицо, да и по поведению можно было определить, что она не из местных.
- Это я-то мешаю молитвы слушать? Это ты меня учить будешь? Да у тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы меня учить! - Громко шептала оскорбленная дама, стараясь не сорваться в крик, и от этого ее голос был похож на шипение чего-то вернее кого-то большого и злобного. – Да ты хоть бы поучился как себя в храме вести. Э-э, глаза твои бесстыжие, а еще на литургию пришел. И что ты знаешь? Ничего ты не знаешь. Даже самых элементарных вещей. По церковным канонам в левой части храма должны находиться женщины, а в правой мужчины. Для чего? Да для того, чтобы не отвлекаться от службы созерцанием друг друга. Чтобы мысли греховные во время общей молитвы в голову не лезли. Кто твой духовник? Чему он тебя только учит? ….
Она хотела продолжить свои поучительные наставления невоспитанному в лучших православных традициях молодому человеку, и к тому же неотесанному грубияну, как вдруг перед ней кто-то рухнул на колени. Она была так увлечена своими разглагольствованиями, от того сразу не сообразила, что же произошло.
       Матвей был уже не рад, что связался с такой сварливой бабой. Вот точно такие сидели когда-то перед его подъездом и просто мешали жить нормальным жильцам дома, которые не влазили своим поведением в их старушечьи стереотипы. Они сидели целый день на лавочке и перешептывались как змеи, издавая беззубыми ртами ворчливое, только им понятное шипение, а иногда и откровенно скандалили с неугодными им жителями окрестностей, призывая себе в свидетели то милицию, то Господа Бога. Матвей старался их избегать, и они его тоже. Вернее сказать они не рисковали вступать с ним в открытое противостояние, но он нередко слышал в спину их противное шипение: «Бандюга, такой зарежет и не дорого возьмет. И куда милиция только смотрит!». Вот стоявшая перед ним женщина, вернее гадкая старуха была родом из его детства и юности. Противная, злопамятная, всегда правая. После начала конфликта он уже знал, что остановить ее никак не возможно. Это как бомба с часовым механизмом, у которой выдернули чеку. Такая это порода. И не важно стоит она в церковной лавке за прилавком, торгует на базаре семечками, или плюет их перед подъездом, суть ее от этого не меняется.
       Турчин, собрав в кулак всю свою волю, терпеливо выслушивал незаслуженные упреки. Ему было неудобно перед другими прихожанами. Ведь многие знали, что он тут числится послушником. Хоть и «новеньким», но жителем святого места. Вот даже старец сюда направился, увидав какой разгорается нешуточный спор. Пока игумен подходил к месту конфликта, Матвей думал, чью сторону он примет. Возможно его, а возможно и нет. Ведь он все-таки ответил на грубость, а мог извиниться еще раз. Наконец можно было просто стерпеть. И тут нежданно-негаданно, для всех присутствующих, настоятель пал на колени перед вздорной бабой и отбил земной поклон.
- Прости его, судья праведная! – сказал он молебным тоном. – И меня, дурака старого, заодно, тоже прости.
       Зоя Ивановна просто опешила. Священник стоял перед ней на коленях и просил прощения.
- Да что вы такое говорите, батюшка. Какая я вам судья? Судья у нас один – Бог. И только Он судит судом праведным! – в изумлении сказала она, но не упустила случая показать свое знание вопроса.
- Ну раз ты осудила, стало быть ты судья. А коль осудила, то только судом праведным, вон столько примеров привела в доказательство. Да и вообще судить неправедно просто глупо. Так что судия у нас только Бог… и ты, раз на себя, Его обязанности взяла….
       Для Зои Ивановны это был настоящий конфуз. В такое неловкое положение она последний раз попадала, когда училась в школе. Женщина инстинктивно попыталась поднять священника но тот упорствовал.
- Не поднимусь пока не получу прощения! – настаивал игумен.
 Тут Зое Ивановне стало жутко стыдно. Стыдно за то, что она всезнающая дура, оказалась в таком положении. Она ведь прекрасно знала одну из главных заповедей «не суди да не судим будешь, ибо каким судом судишь, таким и тебя осудят». И поучительная история из жития одного старца была ей хорошо знакома и давно прочитана в одной духовной книге. Этот самый старец как-то затеял размышление о том кому и за что идти в ад, а кому в рай. И вот во сне он был восхищен ангелом на небо и посажен на престол. Пред монахом предстало несколько душ. И сказал ему ангел грозным голосом: «Суди, кому идти в геену огненную, а кому в сады райские!». Страшно тогда стало старцу. Ведь решать чью-то судьбу на веки вечные, да еще полагаясь на свой несовершенный рассудок, ой как страшно. Пал он тогда на колени и взмолил Ангела, чтобы тот его отпустил с миром. А ангел упорствовал: «Ты ведь судил, кому за какие грехи куда отправляться. Вот и оглашай этим душам приговор!». Еле упросил инок грозного небожителя, чтобы сжалился над ним. И надолго запомнил он этот урок. Никогда больше даже в помыслах своих не судил ни людей, ни поступки их. На это есть один судья Бог. А Зоя Ивановна это знала, но все ж таки не смогла устоять перед искушением, судила других. И вот теперь осудили ее, и самое страшное было то, что приговор ей вынесли незавидный, но справедливый. Потому как судьей был не игумен, а собственная совесть. Столько лет она проработала в церкви, а ничему так и не научилась. Ноги у нее подкосились и она рухнула на колени рядом со старцем и сотворила земной поклон в воскресный день, и в большой праздник. Хотя… хотя сейчас и был великий пост, и возможно бить земные поклоны было разрешено., а быть может и нет…..Она запуталась……
- Простите, батюшка, меня грешную. – сказала она сквозь слезы.
       Больше в этот праздничный день никаких происшествий в храме не произошло. Уже после службы Матвей подошел к брату Кириллу и как бы оправдываясь сказал.
- Вот представляешь, ведь знал что женщины налево, – Матвей улыбнулся случайно вспомнив греховное значение слова «на лево», но сразу отогнал от себя эту мысль прочь. – А мужчины направо. Вот знал, а не сориентировался. Да и вообще иногда просто из головы вылетает, кто слева или справа должен стоять.
- Да не бери в голову! - сказал монах. – Главное на службе, это не кто, где стоит, а как! Если стоишь и слушаешь молитву со вниманием сердечным, то без разницы, с какой стороны находишься. Ну, а чтобы ты не путался, то могу научить легко, как место определять. Вот видишь алтарь. А по центру «царские врата», через которые чашу выносят. Они в аккурат по центру любого храма находятся. Рядом с ними на иконостасе слева от тебя, лик Богородицы, а справа - Спасителя. Где Христос, в той стороне мужчины становятся, а где Дева Мария, в той женщины.
       И, действительно, теперь все было очень просто и понятно…

       Долго Матвей искал ответ на мучивший его вопрос. Не давало ему покоя несоответствие концепций мироздания. С одной стороны была знакомая еще со школьной скамьи теория эволюции Чарльза Дарвина, с другой теория божественного сотворения, которую исповедовал отец Тихон и всея православная церковь. Турчин принял бы ее с удовольствием, эту теорию шестидневного создания мира, но была она какая-то не слишком убедительная, неподтвержденная фактами. Поверить на слово не позволял жизненный опыт и полученное образование, вот поэтому Матвей и решил обратиться к настоятелю за разъяснениями. Уловив подходящий момент для беседы, послушник обратился к игумену. Начал Турчин осторожно, но по делу.
- Я тут, батюшка, начал «Ветхий завет» читать, книгу «Бытия» и …..
- Почто меня искушаешь, – прервал витиеватое начало игумен. – Если чего хочешь узнать, спрашивай прямо.
- Не могу понять изложенную теорию мироздания! – перешел к сути вопроса Матвей.
- Не «не могу понять», а «не хочу поверить» - поправил игумен Турчина.
- Да в том то и дело, что не могу, – настаивал на своем Матвей. – Все как-то слишком просто. Взял и в шесть дней создал. Уж очень быстро и гладко все вышло.
- Так ведь сам Бог творил. Не зря ведь Его называют создателем. Он Всемогущий поэтому и может дела такие вершить. А что до семи дней, то в «Святом писании», недаром сказано, что «день Божий» это понятие образное - для него один день как тысяча лет, и тысяча лет как один день. Нам ли мерять «день» Его своим умом.
- С этим согласен, но в остальном с научной теорией есть противоречия.
- С научной говоришь? – многозначительно сказал старец. – То, что изложено в книге «Бытия», никак не противоречит научной точке зрения.
Такой вариант ответа был для Матвея крайне удивителен. Он всегда считал, что существующая теория сотворения мира, вернее ее научная точка зрения диаметрально противоположна теологической ветви. - Как там сказано: «Сначала сотворил Бог небо и землю,» – процитировал игумен первые строчки «Библии» - «Небо» это не только атмосфера, но надо понимать как космос, – продолжил он свои пояснения. - Где здесь противоречия? Далее был «свет». Свет, который после всяких там активных процессов формирования планеты, начал проникать сквозь атмосферу. И далее в подтверждение тому сказано, что «свет» был день, а «тьма» ночью. Далее Господь разделил воду твердью, которую назвал небом. Вот тебе отсюда и «круговорот воды в природе». Одна вода, из которой проистекает дождь лежит на небесной тверди, а вторая в виде речек, озер, морей и океанов под твердью. А что небо твердь, это видим из того, что в атмосфере даже камень сгорает, когда на землю из космоса падает. И даже сушу он образовал в одном едином месте, и это был, по мнению ученых, единый материк, который после разделился на шесть частей. И зарождение жизни началось с растений, потом животных, потом человека. И жизнь в воде зародилась, а животные из пресмыкающихся. Потому как четко написано: «…да произведет вода пресмыкающихся, душу живую, и птиц…».
- Да он, вы отец, Тихон немного пропустили. В середине! – Выискивал темные пятна в этой теории Матвей. – Согласно написанному, Бог создал Луну и Солнце в третий день. Значить выходит, что Земля появилась раньше. И есть противоречия во второй главе «Бытия». Там четко сказано, что в начале Бог создал человека, а потом уже и растения и животных и даже женщину.
- Насчет второй главы, тут нет ничего противоречивого. Ибо во второй главе идет речь о душе, а не о материи. В ней сказано: «Вдохнул Бог в лицо его дыхание жизни и стал человек душою живою». Понимаешь, душою! Следовательно, речь идет о духовном. Оттуда и научился человек познавать для себя мир. И даже стал давать имена животным. А насчет женщины, так ведь явлена она ему была Богом как жена, а не как самка. Что тебя удивляет.
- Так, а как насчет Луны и Солнца, вы так и не ответили? – Упорствовал Матвей.
- Вот видишь, я тебе сколько примеров сходства теорий привел, а ты мне всего одно отличие. И на нем зиждишь свое неверие, – постарался вывернуться настоятель, но Матвей крепко держал его мертвой хваткой.
- Одно, зато какое!
- Да никакое? – нежданно-негаданно заявил отец Тихон. – Нет в этом ничего удивительного. Бог ведь Моисею излагал сотворение мира на горе Синайской в форме сообразной с восприятием пророка. Он ведь даже лица своего Моисею не показал, потому как человек не мог вместить его в свое понимание и остаться в живых. А ты хочешь, чтобы он разум свой попытался вложить в него. Сколько теорий всевозможных в книгах изложено. Даже малую часть из них невозможно в нашей скитской библиотеке разместить. Как же может такое количество познаний в голове человека уместиться? Да к тому же человека древнего, который даже таблицы умножения не знал. А ты хочешь, чтобы Бог ему еще и про динозавров рассказывал.
- Ну и рассказал бы! – настаивал на своем Турчин. – Это кстати очень поучительно.
- И чего в этом поучительного? – удивил своим вопросом старец.
- Ну хотя бы то, что динозавры вымерли от падения метеорита.
- Вымерли они, потому как Богу так угодно было. И люди, несмотря на свои познания не уберегутся, от Страшного суда. Вот даже недавно явлено было знамение человечеству. Когда американцы на Марс свои луноходы запускали, то их президент Буш сказал, что этим самым человечество ищет себе запасное место жительства, на случай, если Земле будет угрожать опасность. Ну и что? Сразу после этого астрономы наблюдали интересное явление, как «черная дыра» поглощает звезду вместе с ее планетарной системой. Ведь дал Господь явный знак людям, что не в силах они уберечься от Его гнева. На то Он и Вседержитель. И что? Не вразумились люди даже после такого светопредставления.
- Ну, Вы,батюшка, даете? – удивился Матвей. – Новости смотреть не велите и сами ими не интересуетесь, а про такие подробности знаете.
- Так ведь новости, они только тогда полезны, когда дают возможность волю Всевышнего в происходящем усмотреть. А когда они от Бога отвлекают, то какой с них прок? Никакого!!! – Авторитетно заявил игумен. - И далее по твоему вопросу. «Библия» это ведь книга не для естествознания в современном понимании этого слова. Тут не о плотском по большей части писано, а о духовном. Знания, которые в ней изложены они для души человеческой полезны, а не для прикладной науки. Зачем Моисею были нужны динозавры и кометы с метеоритами в деле спасения его и народа избранного? Низачем. И происхождение десяти казней Египетских ему ни к чему были. Все от Бога и ничего без Него. А наука теперь непонятно что выискивает, и самое главное для кого? Раньше наука была призвана помогать человеку в понимании Творца. А что теперь? Она только тем и занята, чтобы опровергнуть Его? Человек он теперь решил сам богом стать. Все ему неймется. Вот и бессмертие сейчас ищет. Только не в спасении собственной души, а в тленном теле. Хочет, чтобы тело жило. Для этого всякие там омолаживающие клетки ищет, клонированием занимается. Тело он то себе найти может, а вот душу кто найдет? Только Бог один может ее дать, а может ведь и забрать. Да и шутка ли сказать «жить вечно»? Через пять миллиардов лет солнце погаснет. Нет в мире тленном ничего вечного, токмо Бог и все что у него тоже вечно. И как человек не старается избежать этого, но конец света все равно настанет, потому как Господь об этом говорил, а в Его словах нет лжи. И не уровняется человек с Создателем. Глупая это затея и не новая. Вон даже самый могущественный из архангелов и тот не сумел против вседержителя устоять. Только человек, которого по ошибке величают «разумным» не разумен есть. Не хочет он учиться на чужих ошибках, а все потому, что считает себя умнее остальных, даже мудрее самого Бога. Глупость, да и только.
- Что глупость? – Поинтересовался Матвей.
- А все и есть глупость, – пояснил старец. – Вся эта наука с ее теориями эволюции. Вот скажи может ли человек, даже для собственной пользы отрастить себе третью ногу? Нет не может. Как ни старайся, а она не вырастет. Точно так же и любая тварь самопроизвольно ничего не может. Вот к примеру, как ложка сама по себе может стать вилкой? Никак. Хоть и схожесть имеет, и отличия не велики, но перевоплотиться по собственному почину не может. Нужен мастер, который ее переплавит и переделает.
- Ну вы, батюшка, даете! – Возмутился Турчин такому сравнению. – Тоже мне пример нашли.
- Ну, а ученые твои, какие они доводы приводят? Разве их примеры умнее. Ну, как жираф может сам по себе такую шею отрастить? Или рыба вместо плавников ноги сделать? Это ли не глупость? Даже то, что человеком искусственно создано да выведено не имеет в себе совершенства. Вот хотя бы взять собак. Все они произошли от волка. Есть среди них которые превосходят волка в силе, есть которые превосходят в скорости, есть породы, у которых лучше развит нюх, у иных выносливость. Но это все отдельные компоненты и если пес волка превосходит в чем-то одном, то во всем остальном обязательно уступает ему. А без человека собака вообще выжить не может. Даже дикие особи, и те возле человека живут и его объедками питаются. Подохнет собака в естественной среде обитания диких зверей. Так и все остальное - животные и растения, что были человеком созданы, могут существовать только при человеке, а в естественных условиях нет. Почему? Потому как нет в них совершенства. Создавать может только Бог, ибо он Творец и Создатель, а человек только и способен, чтобы производить мутации. А мутация это не развитие, а приспособление к условиям жизни. Деградация одним словом.
- А как же эволюция? Ведь она не мутация, а есть процесс развития. Создание совершенных видов, – возразил Матвей. – И человек к ней никакого касательства не имеет.
- А что оно есть эволюция? Где она, укажи перстом? – ерничал настоятель. – Для кого она старалась, эта эволюция?
       Матвей молчал. Вопросы хоть и были примитивны, но ответов на них с точки зрения мудрой науки не было.
- То-то и оно! Нет ответа.
- А у вас есть ответ? – разозлился Матвей на такое издевательство над эмпирическим познанием мира.
- Есть и он изложен в книге «Бытия», которую ты хаешь. Мир создал Бог и создал его для человека. И все, что на нем, тоже для человека. А ученые твои Творца пытаются эволюцией заменить. Не мог такой совершенный мир, быть сотворен чем-либо случайным, как это пытаются нам доказать. Он создан естеством совершенным, то есть Богом всесильным. Вот и получается, что наука сейчас не что иное, как глупость мира сего.
- Ну не такая уж и глупость. Все-таки именно она двигает технический прогресс.
- А толку с этого прогресса. Прогресс в технике есть, а в людях нет этого прогресса. Разве человек за последние тысячу лет стал лучше? Нет. Не может ни автомобиль, ни компьютер, ни самолет сделать человека совершеннее. Нет у них такой способности. И все, что человек не открыл, он только себе во вред применяет. На самолет бомбы вешает, из тракторов танки строит, ядерной энергией города с лица земли стирает. Где этот твой хваленный прогресс? Нет его.
- Зато в позитив можно отнести освоение космоса и поиск внеземных цивилизаций! А церковь внеземные формы жизни на корню отвергает, – Матвей решил поддеть отца Тихона таким ответом.
- Есть они эти инопланетяне или нет, об этом только одному Богу ведомо. А человек в этих поисках только понапрасну время тратит.
- Это почему? – возмутился Турчин.
- Потому как поиск этих самых инопланетян занятие бестолковое. Пустая трата времени. Все равно не смогут эти самые формы жизни к нам прилететь и нам к ним тоже не добраться.
- Насчет невозможности наших полетов к иным мирам, так это явление временное, – довольно оптимистично заявил Матвей. – Для того наука и создана, чтоб: «сказку сделать былью». А посещение нас представителями иных цивилизаций, это вполне возможно, если уровень их развития превосходит наш. Такое ведь вполне может быть.
- И они к нам не смогут прилететь, – продолжал стоять на своем настоятель.
- Так они возможно уже к нам прилетели, верите вы в это ли нет. Есть различные свидетельства уфологов. Фотографии неопознанных летающих объектов.
- В том то и дело, что свидетельства «различные». А в чем есть различие, в том нет единства, и стало быть такие свидетельства ложные. Обман это для легковерных, а не свидетельства. Бесы шутки шутят и ложными знамениями народ искушают и смущают.
- Это в смысле уфологов? – уточнил Турчин.
- Да нет, это в смысле вас доверчивых. Бесы они в уфологах сидят, через них и действуют. Всякие там сияния подстраивают для простаков. Посевы вытаптывают под загадочные знаки. От таких ученых один только вред и суета.
- Вот вы, батюшка, людей осудили, а может и напрасно, – укорил старца Матвей в нарушении одной из заповедей.
- Не осудил, а обличил. Обличать Господь нам не запрещает, и за правду не наказует. Он нам собственным примером не раз показывал, как следует поступать с лжецами и лжепророками, которые людей вводят во искушение.
- А вы сперва докажите, что они лгут…
- А это уже и без меня давно доказано, – Продолжал разносить уфологов на чем свет стоит монах. – И не мной, мужиком темным, а известным ученым, нобелевским лауреатом – Альбертом Эйнштейном.
Эйнштейн?!!! Это вообще выходило за рамки стереотипов, которые намертво закостенели в голове Турчина. В его представлении, человеки в рясах были хоть людьми и умными, но только в других сферах наук: в философии, психологии., но чтобы в физике?!!
- До ближайшей к нам звезды, – продолжал приводить научные факты отец Тихон. – До нее расстояние 4 световых года. Это если лететь со скоростью света.. И у этого светила поди даже планетарной системы нет. А если взять дальние созвездия, то от них к нам свет только сейчас доходит, который они излучали, когда Бог вселенную творил. – Игумен перекрестился. – Это еще одно доказательство, что Вседержитель безграничен и бесконечен. Разве может что либо ограниченное создать то, что не имеет ни конца, ни края, то есть вселенную.
- Вы, отец Тихон, насчет расстояний и Эйнштейна что-то рассказать хотели, – вернул разговор в прежнее русло Матвей.
- Так вот о расстояниях. Видишь как далеко от нас иные миры находятся. Если до ближних планет нам во всю свою жизнь свою не добраться, то о дальних и говорить нечего, если свет от них до нас миллиарды лет идет.
- Так это если лететь со скоростью света. А если превысить эту скорость, то все возможно.
- А ее нельзя превысить ,– авторитетно заявил старец. – И даже до этой самой скорости разогнаться нет никакой возможности.
- Это вы так думаете.
- Да нет. Это наукой доказано, на которую ты уповаешь. Я ведь не зря про Эйнштейна говорил, – перешел игумен к более аргументированным доказательствам. – Этот ученый еще в начале прошлого века открыл теорию вероятности. И теория эта впоследствии подтвердилась на практике. Так вот, согласно его расчетам, с увеличением скорости увеличивается и масса тела. А при приближении тела к скорости света его масса становится бесконечной. Отсюда следует, что на практике, телу по размеру большему чем атом, достичь скорости, с которой свет движется в пространстве никак нельзя.
- Ну это пока! – не сдавался Матвей, несмотря на столь неопровержимые научные доводы. – Возможно в будущем ученым удастся обойти эту проблему лишнего веса. Или они найдут иной способ перемещения в пространстве, например через черные дыры.
- Так для этого искателям внеземной жизни надо не с видеокамерами по полям да болотам бегать и всяких там светлячков на фотоснимках выискивать, а с карандашом над формулами корпеть и искать научные доказательства, что летать на такие расстояния возможно. А покамест сама наука, а не церковь отрицает существование инопланетян.
       Да с этой, чисто научной стороны Матвей увидел батюшку только сегодня. Было для Турчина очень неожиданным, что старец имеет такие познания в сфере точных наук. Раньше он его считал человеком зацикленным сугубо на изучении Библии и иных трудов духовных, что собственно говоря и подтверждал ассортимент скитской библиотеки. А тут теория эволюции и вероятности!!!
- Скажите, отец Тихон, а откуда у вас такие большие научные познания? Честно говоря не ожидал…
       Настоятель усмехнулся, и даже, как показалось Матвею, несколько засмущался.
- Это все грехи молодости. Были в ту пору на дворе времена безбожные, и официальная власть всячески пыталась опровергнуть теологическую точку зрения при помощи науки. Вот тогда я и решил бороться с ними их же оружием. Стал отыскивать в научных теориях и фактах не опровержение Божественной теории а ее подтверждения. И ты знаешь в большинстве своем, правда была на моей стороне. А как же может быть иначе, если сам Бог за нас. Конечно, и в ту пору мои познания в точных науках были весьма поверхностны, хотя я даже некоторые формулы знал и мог вывести, а теперь и говорить нечего, ничего не помню. И тем не менее их было вполне достаточно, чтобы успешно отстаивать взгляды православной церкви в полемике с заезжими лекторами. И не единожды их побеждал, потому как они имели привычку все свои разоблачительные доводы с бумажки зачитывать. А чуть копни глубже и они все, скисли. Один раз на борьбу со мной ученого мужа из Ленинграда прислали. Да только ничего доказать с точки зрения теории Дарвина он мне так и не смог. А потом компетентные органы сделали мне внушение и в ходе официальной беседы настоятельно порекомендовали мне прекратить свою антинаучную деятельность и пропаганду.
- А вы?
- А что я? Молод тогда был, вот и смалодушничал. Испугался, что могу на себя и на обитель беду навлечь, – сказал игумен с грустью в голосе. Видимо, неприятны были ему эти воспоминания. – А может и правильно сделал. Зачем попусту время тратить, доказывая то, что уже давно всем известно. Ведь все еще древние люди в книгах написали, что Бог это все, всему Творец и Создатель. Вот по ому инопланетяне нам и не надобны! На кой ляд человеку сдались эти внеземные цивилизации? Люди между собой разобраться не могут. Вот Бог дал человеку мир совершенный, уж более ничего и не надо. И дал основу основ для бытия – любовь! И к ближнему любовь и ко всякому созданию Божьему, как живому, так и не живому. А человек эту одну единственную заповедь исполнить не может. Природу на корню губит, и ближнего своего со свету сжить хочет. Сколько лет за всю свою историю человечество в мире пожило? Да на пальцах сосчитать можно. Брат брата не разумеет, а тут ему еще и инопланетянина подавай, для установления контакта, – окончил настоятель свои размышления о космосе и, подмигнув Турчину, улыбнулся.
- Это точно! Только инопланетян нам для полного счастья и не хватает, – согласился Матвей с доводами игумена.

Глава восемнадцатая

Татарчук сейчас полностью сконцентрировался на расследовании дела, связанного с убийством криминального авторитета Беды. В этом ему активно помогал Иван Богреев. Именно с его подачи Юрий разослал телеграммы по всем военным, милицейским, пограничным и МЧСовским госпиталям с целью выяснить не поступали ли в интересующий его период пациенты с огнестрельными ранениями. Лечебные заведения собственного ведомства он проверил в первую очередь и ничего, вернее никого там не выявил. Кроме того, была поставлена задача проверить и другие лечебные заведения на предмет выявления «подранков», вплоть до сельских медицинских пунктов. Ответы тягучей вереницей начали поступать к Татарчуку уже через неделю. Самыми бойкими оказались работники периферии. Наверное, они побаивались строгого столичного начальства, за которое принимали составителя данной телеграммы, оттого и проявили такую образцовую исполнительскую дисциплину. Областные центры и иные подразделения центрального аппарата имели дела поважнее, а посему с ответами не торопились. А за это время события уже начали потихоньку выходить из-под контроля. От неизвестной хвори «отдал концы» лидер преступной группировки Аслан. Помер прямо в тюремном лазарете. Первым об этом очень важном событии узнал Богреев, из газеты. И хотя сообщение прессы было довольно безобидным, однако, с прозрачными намеками. Юрий спиной почуял неладное. Приближались большие неприятности, и он к ним явно не готов. А ведь Татарчук не восседал в полном бездействии пока центральные и периферийные подразделения в муках рожали ответы на его запрос. Наконец-то на связь с ним вышел очень ценный агент, который находился в ближайшем окружении, как Сахоловского бандформирования, так и воровской шайки-лейки под предводительством Агея. Встреча с информированным источником должна была состояться в обед.
       А пока с самого утра Юра решил проведать девчонок из оперативно технического управления. Зачем? Затем, чтобы в самые кротчайшие сроки получить пару линий для слухового контроля телефонных номеров. Татарчук был старый и опытный воин. Он знал, что с нужными людьми даже самого невысокого ранга, но которые находятся в нужном месте необходимо водить дружбу. Он не только это знал, но и претворял в жизнь сей ценный опыт. Вот и сейчас шел в гости не с пустыми руками, а с презентом – коробкой конфет, банкой хорошего кофе, а в целлофановом пакете лежала бутылка вина. Это была не взятка, а широкий жест джентльмена. Только чекист напрочь лишенный фантазии несет дары в обмен на услугу. Это пошло. Подарок должен быть безвозмездным, иначе какой же это подарок? Это уже взятка. Другое дело при вручении очередного презента попросить о небольшом одолжении. Тут надо сыграть тонко, но Юра знал, как это делать. Да и не всегда он менял товар на услугу. Ведь поздравлял же сотрудниц оперативно-технического управления с международным женским днем. И на Татьянин день, когда «Таньки» (такое ласковое прозвище всех без исключения сотрудниц ОТУ досталось в наследство от КГБ) отмечают свой профессиональный, но официально не устаканенный праздник, Юрий Петрович всегда был в числе приглашенных на торжественный сабантуй. Короче говоря, для «Татьян» он был свой человек. Вот поэтому он скромный начальник направления, порой имел больше линий для прослушивания и фиксации телефонных разговоров, чем некоторые главы управлений. Татарчук этим очень гордился. В ОТУ вопрос решился без лишних хлопот и напряжений, даже с некоторым удовольствием. Юре удалось уговорить девчонок слегка согрешить перед обедом для улучшения аппетита, а по простому выпить винца. И хотя до обеденного перерыва было еще далеко, сотрудницы поломавшись исключительно для виду, решили улучшить обмен веществ пищеварительного тракта и убрали совместно с гостем (Татарчуком) 0.7 литра дара виноградной лозы, закусили конфетами и запили все это ароматным кофе.
       Выходя из серого здания технического управления, у Юрия Петровича было замечательное настроение. Уже выворачивая на Владимирскую, Татарчук повстречал своего старого знакомого, который раньше служил с ним в одном отделе, а затем перевелся в Главное управление «К» и был отправлен поднимать с колен подразделения, занимающиеся оперативным обеспечением органов внутренних дел.
- Привет, Юрчик! – приветливо поздоровался коллега. – Давно не виделись.
- Здравствуй, Женя. На ловца и зверь бежит., - сделал прозрачный намек Татарчук.
       Бывший сослуживец понял его с полуслова.
- Извини, старик! Сейчас такая запарка, просто никак руки не доходят ответ отписать на твой запрос.
- Ну, конечно. Вам центральному аппарату всегда руки не доходят когда территориальные органы о чем-нибудь просят. Зато когда вам надо, вы же не слезете. Будете по телефону доставать, угрожать, выходить на вышестоящее руководство., - начал нападать на представителя зажравшегося центра территориальный работник.
- Да ладно тебе… Я уже все узнал. Ну, раз ты такой принципиально возмущенный, то жди официального ответа, – сказал Женька с ехидцей, даже скорее с явным вымогательством. Теперь Татарчук понял намек и правильно среагировал, но на всякий случай поинтересовался.
- А что есть повод для веселья?
- Вот получишь ответ по почте и тогда узнаешь, – сказал вымогатель.
- А не выпить ли нам пивка? – как бы невзначай предложил Юрий.
 Евгений для вида, и не более того, посмотрел на часы, потом еще немного покорчил задумчивость на своем лице и дал согласие.
- Хорошо, но только по-быстрому, а то у меня времени нет.
- Тогда веди. Ты ведь тут абориген и все злачные места должен знать. Только туда где не дорого.
- Кстати о пиве, – сказал Женя, немного подумав, в какую сторону лучше направить стопы. - Ты на машине?
- Нет, я тоже с тобой выпью! – успокоил собутыльника Татарчук.
- В ремонте? - спросил абориген центрального района, скорее для поддержания разговора, чем из желания узнать действительное техническое состояние автотранспортного средства.
- Да нет. К вам на Владимирскую на машине ездить, все равно что в привокзальном туалете вальс танцевать. Такие пробки, просто умом можно тронуться.
- Это точно. Сейчас, действительно, «метро» самый быстрый вид городского транспорта.
       Опасаясь, как бы не быть замеченным строгим начальством в употреблении спиртных напитков в рабочее время, Евгений завел Татарчука в какие-то дворы, к какому-то ларьку. Пока прохладительный напиток с небольшим содержанием алкоголя пробивался сквозь стены пищевого тракта, занося спиртовые примеси в кровеносную систему, гроза нерадивых милиционеров сообщил приятную новость.
- Так вот, Юрец, должен ты мне как земля колхозу в самый урожайный год. В госпитале МВД, что находится на Лукьяновке, проходят излечение два больных. Оба поступили в тот самый день и с тем же диагнозом – пулевое ранение. Один из них с тяжелым, брюшной полости. Кто такие и откуда, узнать не удалось. Насколько мне известно, никаких расследований по факту огнестрела не проводится. Больных за все время лечения ни разу не посетил следователь или прокурор. А ведь одного из них можно было допрашивать хоть сразу, после перевязки. В общем, факт их пребывания всячески пытаются скрыть. Я думаю, для повышения собственных показателей, организую проверку сигнальной информации по данному факту, а затем ты приобщишь мои материалы к делу. Как такое предложение?
Юра просто не верил своему счастью. Вот так просто, за каких-нибудь пару часов, решить практически все вопросы и загадки по данному делу. Да неисповедимы пути твои, Господи. Наверное, это компенсация за провал с Матвеем, или что-то вроде этого.
- Не вопрос. Проверяй в рамках «сигнала», только не долго. А где лежат пострадавшие? - сгорая от нетерпения, поинтересовался Юра.
- Известно, где, в хирургии. Из реанимации второго уже выписали в палату….А палату не помню….Но что они вдвоем лежат это точно. Короче в ответе посмотришь. Там все изложено. Я прямо сейчас телеграмму и подпишу, после обеда.
       Татарчук взглянул на часы. Стрелки приближались к заветной единице – времени отведенному для приема пищи. Успеть к себе в столовую киевского управления было можно, но сложно.
- Давай пойдем в нашу - центрального аппарата. Какая разница, где брюхо набивать? – гостеприимно предложил Женя.
Юрий уже было принял предложение, но потом вспомнил, что ему через час предстоит встреча с негласным источником. А в столовке, сейчас очередь, непролазная, за час явно не управиться.
- С удовольствием с тобой бы отобедал, Женька, но увы, у меня встреча с агентом. Думаю, он угостит старого опера, не даст умереть с голоду.
- Тоже верно, – согласился Евгений. – В конце концов, надо же и деньги собственные экономить, а не только их на служебные нужды транжирить.
       
       Боярин поджидал Татарчука в кафе. Агент сам назначил место встречи. Юра порядком утомился от всех этих сложностей и мер конспирации при организации встреч с негласными источниками. Поэтому и встречался теперь с Боярином, где удобней. В кафе, так в кафе, тем более есть неплохой повод подкрепиться. И хотя товарищ майор, Юрий Петрович не слишком хотел пользоваться услугами этого скользкого типа, однако придерживался твердых убеждений, что все выпитое и съеденное не считается взяткой. Следовательно, почему бы и не угоститься за счет далеко не бедного бандита.
Когда Юрий сел за стол то Боярин чисто из вежливости спросил, не хочет ли он перекусить, а изрядно проголодавшийся сотрудник Службы безопасности, чисто из вежливости взял и согласился.
- Водочки? – поинтересовался Боярин, который после знаменитой воспитательной беседы очень зауважал оперработника.
- Можно и водочки, – согласился Татарчук без лишних ужимок. Ведь он будет хлестать горькую на встрече с источником информации, и такое, по крайней мере, в столичном управлении допускалось даже среди белого дня. Главное, чтобы от пьянки был толк, выражавшийся в ценной информации. И пусть агент, который за рулем, навряд ли составит ему компанию, все равно снять напряжение не помешает.
- Что, Эдик, у нас в криминальном мире столицы нового? – поинтересовался опер, глотнув первую стопку.
       Боярин тоже решил поесть, тем более, что делал он это за собственный счет. Не ломая понапрасну головы от заказал себе тоже самое, что и Татарчук, только алкоголь заменил минеральной водой.
- Пока все по старому, – уклончиво ответил Боярин.
- А потом? – насторожился Юрий.
- А потом будет большая разборка, – сказал Боярин со знанием дела.
       Это становилось уже совсем интересно. Татарчук даже решил перед тем как принять ценные сведения, разбавить свое сознание еще одной стопкой огненной воды.
- И кто с кем бодаться собрался?
- Блатные с бригадой Сахолова.
- Так Сахолов же на тюрьме умер? – удивился Юрий.
- Не умер, а урки умертвили, за то, что он Беду на воздух поднял. Заказал его Агей, а кто исполнил, о том мне неведомо,- продолжал сыпать интересными фактами Эдик, как из рога изобилия. – Теперь воры сходки ждут, но это так чисто для формальности. На самом деле уже все давно решено. Будут они бандитов Аслана рвать, по той же причине, что и их лидера завалили. Такого воры вовек не простят.
- А с чего ты решил, что это Сахоловцы Беду убили?
- А это вовсе не я решил, а Агей. Откуда он про это узнал мне неизвестно. Вот на сходняке жулики и объявят, что да почему….
- Так значит, точно Агей Аслана завалил? – переспросил Юрий, размышляя, что все с этим делать.
- Точнее не бывает ,– подтвердил Эдик.
       Как раз в это же время раздался телефонный звонок. Татарчук не спеша, извлек телефонную трубку и посмотрел на экран. Звонил Женя. «Наверное, хочет сказать, что телеграмму подписал и отдал на отправку», - решил Юра и нажал на кнопку ответа.
- Да Евгений! Я полон внимания, – игриво поприветствовал он коллегу.
       Однако коллега, как показалось Татарчуку, пребывал в настроении не очень предрасположенным для шуток.
- Слышь, Юрец. Тут такое дело…. Короче, помнишь, я тебе сегодня про двух подозрительных личностей рассказывал.
- Еще бы! Конечно, помню, – удивился такому непонятному вступлению Юрий.
- Так вот, это нормальные люди, они там, по-моему… россияне из Чечни приехали… или наши, украинцы, с горячей точки. Все нормально… все проверено… я тебе отпишу, что все нормально подозрительных лиц не обнаружено.
Татарчук пребывал в легком шоке. Он не мог понять. Нет, вернее он категорически отказывался понимать, что несет его соратник по борьбе с организованной преступностью. Женя, находившийся на другом конце провода, понял, что это молчание много значит, и посему во избежание лишних вопросов и споров решил раскрыть все карты перед сотоварищем.
- Юра, ты пойми, другого ответа я тебе дать не могу. Это не в моих силах… ты понимаешь?
- Понимаю! – еле выдавил из себя Юрий. Его просто разрывало от злости. Нет не на Женю. На того невидимого покровителя киллеров в милицейской форме, в силах коего переехать это дело многотонным катком.
- Да и ты, пожалуйста, никому не говори... ну в смысле, что я тебе утром рассказал. Сам понимаешь, меня за несанкционированную передачу информации могут нагнуть, – попросил Евгений.
- Это понятно, – согласился хранить молчание Юра. – А какая хоть палата?
- Пятая, – коллега положил трубку.
- А вот это уже интересно! – сказал Татарчук то ли себе, то ли Боярину, хотя тот ровным счетом ничего не понял, о чем шла речь по телефону. – Слушай Эдик, ты будь на связи. Из Киева никуда не выезжай. С Агеем дружбу води, это важно…. Когда там у воров сходка?
- Да через неделю должна быть. Где не знаю.
- Значит, есть еще время, – загадочно произнес Татарчук.
Телефон запиликал снова. На этот раз звонил начальник главного отдела.
- Ты где? – сказал Петр Семенович вместо полагавшегося по этикету «Здравствуйте».
- На встрече! – коротко ответил Юра.
- Где на встрече? – начальник начинал раздражаться, хотя он и с первой минуты разговора был какой-то взвинченный.
- В городе! В Киеве! - не выдержал Татарчук непонятных нападок и начал дерзить. – Сейчас точный адрес узнаю и доложу.
- Что ты мне голову морочишь? Зачем мне твой адрес? Бросай все и срочно в управление. Ты меня понял? Чтобы через пятнадцать минут был!!!! – орал начальник Петр Семенович на Юру, как на врага народа.
       Татарчук с тоской посмотрел на незаконченный обед.
- Нет. За пятнадцать не успею! – нагло ответил он своему грозному шефу. - Полчаса как минимум…
- Это меня не интересует!- после чего связь была решительно прервана.
- А хера тебе! Подождешь! – таки оставил за собой последнее слово Татарчук и продолжил вальяжно уплетать обед. – До управления подвезешь? – поинтересовался майор Юрий Петрович у Боярина, тщательно пережевывая пищу.
- Подвезу! – согласился Эдик, хотя было видно, что делал он это с большой неохотой. – Только не под саму же контору….
- Это понятно, – принял доводы Юра.
- У тебя «Анти полицай» есть? Запах от спиртного забить….
- Есть в машине.
- Вот и хорошо, – сказал Татарчук и засадил очередную стопку водки….всем врагам на зло.
       В положенные пятнадцать минут господин майор естественно не вложился. Только через полчаса автомобиль Боярина подъехал к Аскольдовому переулку со стороны гостиницы „Салют”, но не успела машина притормозить как Эдик надавил на педаль газа и рванул вперед по ул. Январского восстания, словно за ним кто-то гнался. Татарчук недоуменно посмотрел на своего негласного источника.
- Ну ты, блин, гражданин начальник даешь. Такой засвет голимый, – выпалил Боярин.
- Ты толком объясни, чего случилось? – поинтересовался Юрий Петрович.
- Да машина Филина под вашей конторой припаркована, – наконец то объяснил свою выходку лихой ездок.
- Ты уверен? – удивился Татарчук такому гостю.
- Убежден! – подтвердил сказанное Эдик. – Так, давай Юрий Петрович, я тебя сейчас под арку протащу и там высажу., что-то не хочется мне тебя в многолюдном месте из машины высаживать. День сегодня какой-то ....
- Нормальный день! – подмигнул Татарчук Боярину. – Удивительный и непредсказуемый.... Ничего Эдик прорвемся...
- Да, ну? – усомнился бригадир.
- Ты мне верь на слово. Да и чтобы ты потом не плакался, что Служба тебе не помогает, я все так устрою, что будешь ты у блатных в большом фаворе!
       Было видно, что в голове Татарчука родился какой-то очень хитрый план, затея-задумка. Оттого и было ему сейчас весело и хорошо на душе, когда все его наработки по делу рушились прямо на глазах.
       
       Богреев сидел в своем кабинете за компьютером и вяло рассматривал какую-то малозначительную информацию от какого-то там своего дежурного агента. Работать почему-то катастрофически не хотелось. И для этого были все основания. Он ведь таки включен в группу к Татарчуку и оказывает ему действенную помощь в работе по делу, ну, а все остальное., пусть пока подождет. К тому же, он вывел на след партийной кассы, бесцеремонно похищенной Матвеем, и это ему зачтется, хочет того руководство или нет. Так что можно смело брать тайм-аут на пару тройку месяцев, вплоть до полугодового подведения итогов, а там глядишь, чего-нибудь и стоящее подвернется. Надоело уже по мелочам работать для статистической отчетности, возраст уже не тот, да и выслуга лет тоже. Пребывая в таком вот состоянии, близком к анабиозу, Иван и не заметил, как в кабинете материализовался Татарчук собственной персоной с весьма мрачным видом.
- Ну, и что на этот раз у нас плохого? – спросил Богреев, оторвавшись от монитора.
- Тебе с самого начала?
- Ну а как же. Времени навалом, могу слушать хоть до конца рабочего дня.
- Ну, тогда слушай. Знаешь, кого я сегодня на Владимирской встретил?
- Понятия не имею…
- Женьку! Помнишь, у нас в направлении работал. Ну такой чернявый
- Помню. И эта неожиданная встреча тебя так сильно расстроила? – поинтересовался Иван.
- Сама встреча нет. Огорчили последствия. Короче, – Татарчук решил излагать, по сути, без излишних дифирамбов. - Он сейчас в отделе «П» работает и обслуживает в том числе госпиталь МВД, что на Лукьяновке. И вот в этом лечебном заведении стражей правопорядка лечатся два неизвестных типа с огнестрельными ранениями. Угадай, какого числа они поступили?
       Иван все понял. Понял без лишних комментариев, и от этого на душе стало как-то приятно. А чего скромничать, ведь это была его идея проверять не только больницы, но и госпитали Минобороны и МВД.
- Так это же здорово! – сказал Богреев, откровенно не понимая причины дурного настроения своего коллеги.
- Не совсем. Он все это сообщил в устной форме и клялся, что не позднее, чем во второй половине сего дня отправит мне официальный ответ. И вот сижу я на встрече со своим агентом, а тот мне и докладывает, что Аслана убили по наводке Агея.
- Во как? – удивился Иван. – Тебе явно сегодня везет. Гороскоп не читал? Может ставки поставим? Разбогатеем.
- Не смешно! – серьезно сказал Татарчук.
- Почему? – Иван дурачился, и ему это нравилось.
- Потому, что как раз во время этого разговора, мне позвонил тот самый Евгений и сказал, что все сказанное им ранее является злостным вымыслом.
- И чем он это мотивировал?
- Указанием вышестоящего руководства.
- Опа! – хотя Богреев привык уже к подобным штучкам, но сейчас был явно удивлен. Удивил его пролетарский размах неведомых злодеев. Раз центральный аппарат пытался похоронить эту тему, значит они докопались до чего-то конкретного.
- Это еще не опа! – продолжил Юра. – Опа будет дальше. Не успел я выслушать эту малоприятную новость, как меня вызывает шеф. Кричит, ногами топает. Требует срочно все бросать и мчаться в управление, как «лосю по капусте». Подъезжаю я к нашей конторе и встречаю…. Кого ты думаешь?
- Давай говори, не томи…
- Филина. Его машину мой добросовестный агент опознал.
- Честно сказать не припомню такого, – задумчиво произнес Богреев, тщетно пытаясь отыскать в анналах своей памяти эту личность.
- Да я про него тебе рассказывал. Он еще поимкой Матвея верховодил. Темная личность. Представитель от партии власти. Специалист по всяким темным историям.
- Ну, да ладно… Давай дальше. Что тебе Филин сказал?
Юрий улыбнулся. Да видно Богреев действительно пропустил мимо ушей всю полезную информацию в отношении этого человека. Не знал Ваня, что с такими мелкими сошками (как он с Татарчуком) Филин не общается.
- А ничего он мне не сказал. Я с ним собственно и не разговаривал. Куда мне. Его лично наш заместитель начальника управления, горячо любимый «генерал», провожал. Почти что до автомобиля, и на цыпочках… не меньше, как перед зампредом, а то и самим председателем.
- Так, а что тебя удивляет. К нам в Управление много всякой мрази приезжает, и эти холуи в лампасах, – Иван имел в виду руководство территориального органа, – перед ними на вытяжку стоят. Кто платит тот и музыку заказывает.
- Удивляет меня друг Иван, что как раз поле приезда этого товарища .а я время его прибытия установил у оперативного дежурного, сегодня Димка Погребняк на смене. Так вот после приезда Филина наш «генерал», который гостя принимал, позвонил Петру Семеновичу вставил пистон за инертность и велел меня в командировку отослать немедленно.
- Куда? Зачем? – не понял Богреев тактического замысла собственного руководства.
- В Луганскую область. Есть там такой населенный пункт Счастливое. Как оказалось пришла телеграмма из Луганского управления. В этом городишке обнаружены двое подозрительных, один из которых якобы ранен. Как утверждает сам пострадавший, случилось это на охоте. Но наш «генерал» сказанному как-то не слишком доверяет, вот и посылает мня лично разобраться и вывести наемных киллеров на чистую воду.
- Погоди, а когда они за медицинской помощью обратились? И куда ранили «охотника»?
- Охотника в ляжку подстрелили. А поступили они на следующий день после убийства Беды. Вот на это и напирает наш вождь. Сроки-то совпадают.
- Бред какой-то. Ранили в ногу, а ты говорил тяжело зацепили. Да и где это Счастливое. Они что совсем из ума выжили, чтобы с «подранком» через половину Украины тащится.
- И я того же мнения.
- А зачем они тебя услать хотят?
- А все дело в том, что блатные готовятся к разборкам. Будут прессовать остатки матвеевского бандформирования. Кто-то внушил уголовной братии, что Беду порешили именно люди Сахолова, по его же команде. И Филин каким-то боком хочет, чтобы им никто не помешал устроить «мочилово» городского масштаба.
- Тут я с ним солидарен, – высказал свое мнение Богреев. – Хотя я шибко сомневаюсь, что это Аслан авторитета грохнул, но мне эта затея нравится. Пусть друг другу глотки грызут. Чем больше поубивают, тем лучше будет. Хорошо бы чтоб потери с обеих сторон были стопроцентные или близко к этому. Честное слово ни одних, ни других нисколечко не жалко.
- Хорошо бы было, если бы они выехали на стрелку, куда-нибудь во чисто поле и там друг друга на тряпки рвали. Тогда не возражаю. А так сахоловская группировка сейчас сильно ослаблена. Они не пойдут на открытый конфликт, не поедут на стрелку. Запрутся в городе и будут глухую оборону держать. А тут мирное население. Представляешь, какие жертвы будут? Что братки, что урки народ некультурный. Не привыкли они тонко работать со снайперкой. Начнут взрывать, с автоматов крошить. Нельзя им позволять в городе бойню устраивать. Тем более, все это потом мне разгребать поручат, да еще и спросят, почему мол не предотвратил.
- А если честно? – доводы, хотя и были убедительные, но Иван чувствовал, что самого-то главного Татарчук так и не сказал. Не назвал причины, по которой хочет нарушить планы Филина и его компании.
- А если честно, не люблю, когда из меня дурака делают, – сказал Юра и недобро улыбнулся.
- О! У вас есть план?
- Есть ли у меня план? – Татарчук изобразил на своем лице что-то наподобие задумчивости. - У меня всегда есть план. И сегодня несмотря на отъезд, я внесу свою ложку дегтя в их бочку меда…
- Да ну! – по приятельски поддел Иван боевого товарища.
- Ты об этом скоро узнаешь! – довольно уверенно заявил борец с организованной преступностью.
- По радио? – продолжал резвиться Иван.
- И по телевиденью тоже!

Глава девятнадцатая

       Подготовка к Пасхе шла полным ходом. До празднования Светлого Христового Воскресения оставалась одна неделя, как ее называют православные – страстная седмица. Самый строгий пост. А в пятницу вообще не вкушать ни пищи и даже воды не пить. Матвей первый раз погрузился в атмосферу Великого поста по полной программе. Он даже сам не заметил, как втянулся в общий ритм жизни насельников скита. Особенно поразила его воображение служба, которая состоялась вечером в «чистый четверг», когда читали страстные главы из Евангелия. Двенадцать глав. Когда началось само богослужение, народ, находящийся на службе, зажег свечи. Зрелище было величественное. Так и стояли люди с огоньком в руках, до самого конца службы, поминая страдания Господа, которые Он добровольно принял за них. А после, не гася свои светильники, отправились домой, бережно прикрывая рукой язычок пламени, чтобы ветер не задул. Знающие прихожане прихватили с собой пластиковые бутылки, с предварительно отрезанным от сосудов дном. Туда они и поместили свои свечи. Им переживать за сохранность огня было нечего, потому как никакой сквозняк не мог добраться до пламени. Считалось что принесенный с этой службы огонь, очищает дом от всякой скверны.
       Страстную пятницу Матвей пережил без всяких усилий. Даже не пил, пока солнце не село. Удивляясь собственной выдержке и той легкости, с которой он перенес это испытание, Турчин поделился своими впечатлениями с братом Кириллом.
- С Божьей помощью все возможно! – сказал монах. – С верой да молитвой старцы без пищи и воды долгое время пребывать могли. Пост без молитвы, это и не пост, а так диета.
       В субботу прибирали храм вместе с мирянами и готовились к всенощной.
- Всенощная это, чтобы две службы объединить и народ лишний раз не утомлять. – пояснил Кирилл. – Тут как получается. В праздничную ночь, в двенадцать часов начинается вечерняя, и служится аж до часов двух ночи. Если народ по домам распустить, то придется им поутру снова в храм идти на литургию. Тяжело это! Вот поэтому и служат литургию сразу после вечерней. Получается, что в часов пять – шесть утра человек свободен, и может идти и отдыхать после всенощного бдения со спокойной душой и в мире с Богом.
 В одиннадцать часов вечера в храме уже было полно народу. Свет горел только в алтарной части и посему в церкви царил полумрак. Каждый вошедший подходил и, положив земной поклон целовал «плащаницу» (символ куска материи которой было овито тело спасителя после его крестных страданий). Ее выносили в пятницу вечером и убирали в субботу ночью. Бабки поговаривали, что когда плащаницу заносят и выносят, то вокруг процессии вьются ведьмы. По их нечестивому преданию, если кто в этот момент сможет прикоснуться к святыне, то получит большую силу. Вот и хотят они дотронуться до нее, чтобы на целый год получить дар сверхъестественный. Эту же историю Матвей услышал во время пасхальной службы, вернее перед самым ее началом. Одна из стоящих за спиной Турчина пожилых женщин тихо шептала рядом своей подруге, о проделках слуг нечистого.
- А еще, они любят благодать воровать! Особенно после исповеди. Их лукавый науськивает, чтобы причастник к чаше уже с нечистой душой подходил. Вот потому, после исповеди и нельзя ни с кем говорить и уж, тем более что-либо давать, как бы они не просили. У моего знакомого случай был. Я его дочери крестной прихожусь. И вот представляешь, недавно начались у него неприятности. Большие неприятности. Я его как-то встретила, а он мне все и рассказал. Я ему говорю, в храм тебе надо сходить, исповедоваться и причаститься. Знаю я, одного батюшку с Александро-Невской лавры. Вот говорю надо к нему на исповедь. В общем, все устроила. Приехали они без всяких приключений. Исповедовались, и ждут уже самого таинства евхаристии. А тут одна женщина в летах, рядом с ними стояла и давай у них молитвослов просить. Дайте дескать, а то свой забыла и не могу канона прочесть ко святому причащению. А я то им сказала, чтобы ни с кем даже разговаривать не смели, перед тем как святые дары принимать. Чтобы только и думали о теле и крови Христовой. Они не дали ей молитвослова. А она тогда начала деньги клянчить. Говорит: «Подайте, ради Христа денежку. Я себе сама молитвослов куплю». Ну, парни молодцы, выдержали и ничего ей не дали. Тогда она начала бесноваться и давай их клясть, на чем свет стоит. А ведь вначале такой благопристойной притворялась, а тут просто не узнать. Глаза выкатила, пеной бризжит. Просто ужас. Они таки ничего ведьме не дали и благополучно причастились. А стали обратно ехать, тут и началось. Я кстати тоже на службе была. Они меня на обратном пути подвезти решили. И вот едем, мы едем и тут машина вдруг остановилась и все. Заводят, а завести не могут и двери, как захлопнулись на замки, так и не открываются.
- Ну и дела! – изумилась подруга.
- Вот значит, как нам ведьма сделала, за то, что мы ее козни разрушили. Тогда я дала водителю молитвослов, и он вначале прочел «Отче наш» трижды, а затем кондак Кресту. И ты представляешь, машина завелась, и доставили они меня к месту назначения без всяких приключений, а затем и сами без всяких происшествий до дома добрались. А самое главное, что у этого моего знакомого после причастия все его дела наладились.
 Матвей все это внимательно слушал и удивлялся. Не очень верил он во все эти гоголевские рассказы, про нечистую силу. Он покосил глаз и к своему изумлению увидел, что рассказчица была одета в монашеское одеяние. Значит монахиня, а в сказки верит. Он лично в них не верил. Да и суеверия это ведь грех. Но спорить по этому поводу Матвей не стал – служба была праздничная, да и в споре нет истинны.
В это время один из прихожан торжественно объявил игумену, что благодатный огонь и в этот год сошел.
- Вот и хорошо, значит еще один год Бог даровал нам грешным! – сказал старец и перекрестился. Как показалось Матвею, он даже обрадовался такой новости.
Раздираемый любопытством Турчин спросил у Кирилла относительно этого самого огня.
- Благодатный огонь нисходит прямо с небес на православную пасху. Происходит это чудо в Храме гроба Господня. В специальный притвор, пещеру, где три дня покоилось тело Господа нашего Иисуса Христа, – Кирилл степенно перекрестился, - заходят священники и там в этой пещере происходит чудо. На каменное ложе, где лежало тело Спасителя, ставят лампаду с маслом, а вокруг тридцать три свечи по количеству прожитых земных лет Господа. Когда появляются священные искры, первым загорается масло. Вот таким образом без участия человеческого и снисходит священный огонь на грешную землю.
- Слышь, брат Кирилл, ты пойми меня правильно, я не то, чтобы в это не верю, но есть один вопрос. Они ведь могут легко огонь не с небес, а со спичек или зажигалки добыть? – сказал Матвей предельно осторожно, чтобы не обидеть брата своим неверием.
- В том то и дело, что не могут, – на удивление спокойно ответил монах. – Их перед входом обыскивают. Еще в старину по ритуалу всех входящих во гроб Господень обыскивают. Когда турки этой землей владели, то их стражники устраивали досмотр патриарха и кто с ним в пещеру входит. Не хотели мусульмане признавать чуда схождения. Да и раньше разве возможно было средство для добытия огня так легко, как сейчас упрятать. Огниво ведь между пальцев не утаишь. А по всему храму стояли турецкие янычары и был дан им приказ рубить головы тем, кто попытается патриарху и его спутникам хоть какой-то зажигательный предмет передать. Но сколько они не стерегли и не обыскивали, благодатный огонь все равно ежегодно в канун Пасхи зажигался. Ведь добыт был не руками человеческими, а с неба сходил. Теперь, конечно, янычар нет, но по традиции священников проверяет израильская полиция. И проверяет, как следует. Ведь иудеи в Христа не уверовали, и доказать, что схождения благодатного огня это всего лишь фокус им очень на руку. Но сколько веков не пытаются разоблачить чудо иноверцы, ничего у них не выходит. Если сам Бог с небес огонь посылает, то как же человек может этому воспрепятствовать? Хотя, конечно, пытались! Однажды католикосы, в смысле армяне подкупили власти и те не допустили православного патриарха ко гробу. Армянский священник молился у гроба, а православный извне. И тут благодатный огонь сошел по молитве православного священника из колонны храма. И до сих пор эта колона на своем месте стоит, как столп православной веры! Не может человек Богу противиться.
А как там интересно в момент схождения, – продолжал свой рассказ монах. - Народу просто тьма-тьмущая. Я там, конечно, сам не был, но вот брат Лаврентий рассказывал. Вообще сама эта пещера есть часовня над гробом. Для молитвы о снохождении туда заходят православный патриарх и патриарх католикосов. Как только они зашли, дверь в часовне опечатывает специальный страж, назначаемый из агарян – мусульманин значит. Опечатывает воском, на котором ставят несколько печатей. Это на тот случай, чтобы никто не думал, что в темноте кто-нибудь патриарху зажигалку передал. В храме гасят свет. И тут начинается чудо. В храме появляются и мгновенно исчезают блики. Такие, как маленькие молнии. Летают и сверкают везде. Эти молнии порой проходят даже через паломников, но не причиняют человеку никакого вреда. А потом уже снисходит и сам огонь в лампадку. И в самое первое время после схождения пламя для человека полностью безопасно. Им даже можно умываться без ожогов. Это еще одно подтверждение его чудесного происхождения. Из Иерусалима благодатный огонь потом по всему свету доставляют. И в Санкт-Петербург и в Валаамскую обитель должны передать….
 - А почему батюшка сказал, что еще один год нам даровали? – вернулся к начальной теме разговора Матвей.
- Есть предание, что если благодатный огонь не сойдет, то быть в этом году концу света. Перед тем, как во гроб Господень войти, патриарх исповедуется и причащается, потому как если огнь не сойдет, то он первый от гнева Божьего погибнет.
- Это за что же? – удивился Турчин.
- За грехи всего человечества. Он за такую кончину - быть ему в числе мучеников, а следовательно место в раю уготовано, – пояснил монах.
- И бывали задержки в схождении?
- Это когда как. В этом году он быстро сошел и десяти минут не прошло, а бывало так, что и по два-три часа молились, а он не сходил. Это уж, как Господь управит, так тому и быть.
       А потом была служба. Кирилл ушел на клирос, а Турчин остался среди прихожан. Хор в этот праздничный день был смешанный. Кроме мирян и брата Кирилла в песнопении принимали участие учащиеся духовной семинарии. А регентом был монах, приехавший по такому случаю с Валаамского монастыря. И если в обычные дни, даже в воскресную литургию, хоровое пение скита не выделялось особым талантом, то в эту Пасхальную ночь слушать их было одно удовольствие. Да и сама служба была очень особенная, красивая, с элементами драматизма и последующего восторга и всеобщего веселия. В самом начале свет был только в алтарной части, но вот в двенадцать, храм осветился полностью. Из Царских Врат вышел отец Тихон в золоченых ризах. Громогласно он объявил собравшимся о воскресении Господа нашего Иисуса Христа. А какой торжественный был крестный ход вокруг храма. Матвею поручили нести Хоругви – лик Пресвятой Богородицы. Ночной воздух отрезвлял своей прохладой. А какое было небо. Без единого облачка. Какие яркие звезды горели и на небе, в далекой космической дали, и на земле, зажженными огоньками свечей в руках верующих. А как самозабвенно отвечали верующие на возглас батюшки: «Христос воскресе!». И все присутствующие в один голос отвечали: «Воистину, воскресе!».
       Матвею показалось, что именно тогда он, действительно, в первый раз от все души уверовал, что Христос был и умер, и воскрес. А ведь без воскресения он не был бы Спасителем. Служба шла торжественно. Отец Тихон читал Евангелие «от Иоанна», в начале на церковно-славянском, затем на русском (современном), потом на греческом, на латыни и еще на каких-то языках, Матвей точно и не знал. Не знал, но понимал, что славят все эти тексты Сына Божьего, который умер за грехи наши. В часу четвертом Турчин стал залипать. Глаза начали смыкаться самопроизвольно, а слух стал рассеянным. Матвей еще раз, собрав последние силы и волю в кулак, попытался взбодриться, когда услышал возглас отца Тихона из алтаря предвещавший начало литургии: «Благословенно Царство! Отца и Сына и Святого Духа…..» но подержался недолго. Сон брал свое. Впрочем этого и следовало ожидать, ведь Турчин впервые присутствовал на всенощной. Матевя уже начали посещать малодушные мысли. Он решил отыскать свободную колонну, к которой можно было бы прислониться, а там будь что будет. Если что, то присядет и покемарит. И только он уже хотел направиться на поиски, напрочь позабыв о торжественной службе и не вникая в произносимые священником и остальными участниками богослужения слова, как чья-то рука взяла его под локоть. Турчин обернулся и увидел рядом с собой старушку. Она виновата заглянула Матвею в лицо.
- Прости, сынок, меня старую. Дай бабке на тебя немного опереться. Ноги уже совсем не держат.
       Как после такого можно было думать о сне. Если старая женщина, которой по всем правилам в общественном транспорте положено место уступать и та не смеет сидеть в Пасхальную ночь, и из последних сил он держится на ногах, как он здоровый бугай может позволить себе присесть и вздремнуть. Это придало Турчину новые силы и он уже не замечал боли в ногах и пояснице, простоял до самого конца службы в трезвом расположении духа и ума.
       После освящения пасок прихожане начали расходиться по домам, а Матвей вместе с игуменом и поющими на клиросе, отправились на праздничную трапезу. Даже винца выпили в честь светлого праздника. А какие были вкусные пасхальные куличи. Такие Матвей ел последний раз, когда жива была мама. Только она могла их так вкусно готовить. По окончании приема пищи все вышли на улицу. На востоке над водной гладью воды поднимался огромный, яркий диска. Озеро было бескрайним и упиралось прямо в горизонт. Казалось, что солнце выныривает прямо из воды, чистое и умытое. И хотя всем давно известно, что светило находится за полтораста миллионов километров от нашей планеты, все равно веришь, что звезда рождается прямо из синей пучины, новая, свежая яркая. Особенно этому веришь в такое утро.
       Щебетали ранние пташки. Воздух был чист и свеж. Матвею казалось, что он даже осязаем. А может, это была просто утренняя дымка. Да это была, действительно, сказочная ночь. В такую ночь каждый человек верит в чудо. Да не может он в него не верить в таком месте, как этот скит. Это как в новый год, когда ты маленький. Только с возрастом у тебя иллюзия волшебства проходит, а к средним годам некоторые становятся даже прожженными циниками и воспринимают ночь, в которую новый год вытесняет старый не более чем обычную календарную дату, ни больше, ни меньше. Но тут в Светлое Христово Воскресенье все по-другому. Тут, действительно, происходит чудо. Действительно происходит какой-то временной надлом. На Пасху тебе ведь прощаются все твои прегрешения вольные и невольные. Ведомые и неведомые. В это утро ты выходишь из храма с жизнью, как с чистого листа. Тебе дается еще один год и еще один шанс повернуться лицом к Богу, а ко греху задом и идти к Создателю путем спасения. Шанс переосмыслить и самое главное исправить собственную жизнь. Ведь именно после Воскресения ветхий человек был облачен в новые ризы. Ему, после его первого грехопадения в Эдеме был дан еще один шанс и вот он повторяется из года в год. Ежегодно мы получаем этот бесценный шанс. Но всегда ли мы его используем?
       На колокольне зазвонил колокол, разнося по всей округе благую весть.
- Эх, жаль, что колокол один. Но все равно благодатно звучит! – сказал регент со знанием дела. – У нас в монастыре трехголосый перезвон идет. Вот большой колокол бьет, – это стало быть Бога славит. Говорит он всем: «Бог-отец! Бог-отец!». Средний подпевает: «Сын Божий! Сын Божий!». А дальше маленькие переливом идут: «Благодать Святого Духа! Благодать Святого Духа!». Ох, да чего же хорошо их слушать, прямо голосами ангельскими поют. Так бы всю жизнь и слушал этот перезвон. А в первый понедельник светлой седмицы каждый желающий может в колокола бить, – продолжал делиться своими настроениями регент. - Такой ведь праздник великий. У кого имеется охота, тот может беспрепятственно Бога славить колокольным звоном.
       Матвей взглянул вверх, как бы пытаясь увидеть воочию разлетающийся по всей округе звук, и взгляд его остановился на огромном пятом океане воздушного пространства, вернее на небольшом его клочке, который навис над озером и островом, бывшего в тот момент для Турчина центром мироздания. Небо было прозрачное с отливом синевы. Кое-где, как недотаявшие льдинки, по бескрайним просторам атмосферы мерно плыли облака. Нет не серые, несущие в себе влагу, а легкие и белые, чистые-чистые, под стать самому небесному своду.
- Красивое небо! - заметил Матвей. – Высокое! В городе такого не увидишь.
- А где в городе ему взяться, - ответил капеллан. – Тесно ему в городе. Зажато оно со всех боков домами высотными. Там разве в этой бетонной теснине чего увидишь? Там не только небу и душе самой тесно. И суета кругом.
       К любующимся красотой дивного утра подошел и настоятель. Он молча смотрел на чудный вид.
- Имеется у меня к вам вопрос, отец Тихон, – сказал Матвей.
- Ну, так спрашивай! – сказал старец ласково.
- Я тут недавно с одним монахом на лодке плыл. И так, краем глаза заметил, на руке татуировки. Я так слегка знаю, что они значат. Вот я и хочу узнать, что если человек большую часть жизни своей жил неправедно, то может ли он спастись, если в монахи пойдет? Простятся ли ему все его грехи?
 Старец понял, о ком говорил Матвей и лукаво улыбнулся. Монаха Серафима имел виду Турчин, на лодке которого он хотел бежать из скита.
- Ты за него не переживай. Все у него хорошо будет. А что до примеров таких вот чудесных перевоплощений, то тут за ними далеко ходить не стоит. Был один грабитель и душегуб, Оптием звали… некоторые Оптой величали. Однажды прозрев и увидев свою греховность, забросил он свое разбойное ремесло и удалился в пустынь. Стал там Богу молиться и в грехах каяться. И не только сам оставление грехов получил, но еще и по милости Божьей на том месте, где он усердно каялся, монастырь образовался и назван в честь его имени – Оптина пустынь! И славилась эта обитель своими подвижниками. Вот так бывает. Да и в Евангелие как сам Спаситель сказал: «Милости хочу, а не жертвы. Ибо я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию».
- Так это выходит, что можно всю жизнь свою как тебе нравится жить, а потом перед смертью покаяться? – откровенно недоумевал Матвей.
- Можно и так, ведь даже разбойнику, на кресте висящему, даровано было оставление грехов по вере его. И сам Спаситель свидетельствовал, что сегодня же он будет с ним в раю. Только покаяться, это не так-то просто. Не каждому такой дар дан. Не так то легко каяться искренно, от чистого сердца. Те, кто вот так рассуждают, что потом перед смертью грехи исповедуют, навряд ли сумеют прощения вымолить у Бога, ибо изначально лукавят. А от лукавства ничего хорошего не выйдет. Как говорится «Что посеешь то и пожнешь!» Да и кто знает свой смертный час? Никому он не ведом! Наглая смерть может похитить неготового.
- Простите батюшка! Какая смерть? – переспросил Матвей.
- Ту, которую не ждешь. Лег человек спать, думая, что и утром может отпущение грехов получить. А утро для него и не наступило. Вот поэтому православный человек должен каждый миг быть к смерти готов, чтобы предстать пред Господом в чистоте, а не смрадным в грехах своих нераскаянных. А насчет разбойного прошлого ты не переживай и тебе в монахи можно. Главное, чтобы ты осознал и раскаялся.
       Ну, вот опять двадцать пять! Ведь не собирался Матвей быть монахом, а старец снова за свое. И вообще с чего он взял, что у Турчина преступное прошлое?

Глава двадцатая

       Треха не спеша, подъехал ко двору, где проживал Филин. А проживал он в пятиэтажном доме недалеко от центра города. Путь к зданию лежал через арку, но Треха заезжать во двор не стал, чтобы лишний раз не светиться. Он припарковался в тени, под деревом, которое своими могучими, хотя еще и безлиственными ветками, закрывало свет от фонаря напротив. Представитель блатного мира выключил двигатель и вылез из автомобиля. Не спеша, он прогулялся по двору, в центре которого находилась детская площадка, но к дому Филина не приближался. Было темно и пустынно. Парней, которым было поручено пасти клиента, видно не было. Не было даже заметно признака их присутствия, но в том, что они были на месте и зорко наблюдали за клиентом и всем происходящим вокруг него, в этом Треха даже не сомневался. Значит делали они свое дело правильно - скрытно, неприметно, «все как доктор прописал». Немного постояв под деревом, ночной посетитель неторопливо покинул колодец двора и прошел сквозь арку обратно к машине. Сев в салон автотранспортного средства он достал сотовый телефон и набрал номер.
- Мы тебя срубили как веник березовый! – сказал голос в трубке вместо приветствия.
- Это правильно! – поблагодарил за бдительность Треха. – Чего нового?
- Сейчас выйду и посидим пошепчемся! – в трубке послышались короткие гудки.
       Как ни странно, но Трехин знакомый, с которым он говорил по телефону, вышел не через арку, как это ожидалось, а из-за угла здания с внешней его стороны, выходившей на улицу.
- Ну, ты в натуре Коперфилд! – изумился внезапному появлению Треха.
- Чего так?
- Да умеешь, шайтан, сквозь стены проходить! Чего было интересного?
- А ничего! – кисло сказал народный умелец от магии. – Так ездит кое-куда., с людьми общается, терки трет, базар держит.
- С какими людьми?
- Да со всякими! По большей части с депутатами., с ментами., конторскими. Разносторонняя личность. Везде коны имеет.
- Ну, а вы их фиксируете?
- А то! – важно сказал незнакомец и протянул Трехе пачку отпечатанных фотографий.
- Так быстро? – удивился телохранитель Агея, глядя на дату в углу фотографий.
- Фуфло не толкаем! – гордо заявил собеседник.
       Неожиданно таинственный незнакомец засуетился и достал из кармана мобильный телефон. Звонка не было слышно, скорее всего сработал вибросигнал, о чем свидетельствовало противное жужжание самой трубки.
- Да! – коротко подтвердил главный наблюдатель собственное присутствие в телефонном эфире.
- Там к нашему другу гости пожаловали! – сообщили на том конце беспроводной связи.
- Сколько?
- Двое., один кажись мент….
- Срисовали гостей?
- Да! – утвердительно ответил подчиненный.
- Ну, тогда цинкуйте тему дальше, – дал распоряжение старшой. – Вот так вот и работаем! – сказал он Трехе с важным видом.
Не успел он засунуть телефон обратно в карман, как опять телефон противно задрожал.
- Ну что еще? – спросил «всевидящее око» недовольным тоном.
- Тут еще посетители ., и кажись наши….
- Кто это наши? – Удивился старшой, но ответа услышать не успел.
Как раз в этот самый момент, когда шел доклад о появление второй группы посетителей, двери машины распахнулись и на заднее сиденье ворвались словно вихрь двое неизвестных.
- Скажи, что все нормально и ложи трубку! – приказал один из них.
       По всему было видно, что непрошенные пассажиры вооружены и настроены решительно, потому главному наблюдателю пришлось, хотя и нехотя, но все же выполнить приказ.
- А я тебя знаю! – сказал Треха одному из гопников. – Ты Пеца, вместе с Баптистом промышляешь!
- Ну и что? – без тени смущения сказал Пеца.
- А то! Ты корешок даже себе не представляешь, на чей кусок хавальник разинул! Ты что совсем берега потерял? Куда ты роги мочишь? Отвечать тебе, Пеца, за такой косяк придется!
- Надо будет, отвечу! Было б перед кем! – безразлично ответил пассажир. – Ты лучше за себя переживай.
- А мне за себя расстраиваться нет резона! – бравурно заявил Треха.
- Ну, тогда ботало залепи, и сиди тихо, а то людей побудишь. Как никак ночь на дворе,
– настоятельно порекомендовал Пеца.
       Тереха отвернулся к боковому окну и увидел… От увиденного у него даже по коже пробежал неприятный холодок. В арку входил Баптист в сопровождении еще двух неизвестных. К гадалке не ходить, Баптист шел к Филину. Теперь Трехе стало все понятно… и беспокойно за собственную жизнь. Ну, то, что Филина в последнее время подозревали в нечистой игре это понятно. Для того и слежку установили, чтобы все проверить да разнюхать. А тут Баптист!!! Зачем он шел к Филину? Да еще тайком, ночью. Уж явно не чифир гонять. Зачем его - Треху стреножили? Он ведь свой! Одной ведь масти! А может это он - Баптист, Беду под стволы подвел? Ведь отделался бывший телохранитель коронованного вора в той перестрелке легкой царапиной. Для его-то нечеловеческого здоровья сущий пустяк. Ранение в руку навылет, это же для такой горы живой плоти, что комариный укус. И ему, одному из немногих было известно про эту отвлекающую карусель с автомобилями перед выездом. И маршрут следования тоже был ведом. Вот она значит сука. И никто ведь даже подумать не мог, что он - Баптист, который Беде был как преданный пес, не раз спасал его от гибели, возьмет и скурвится. А как ведь падло прикидывался. Как тосковал по убиенном хозяине своем. Просто по-звериному. Теперь Треху и его подельника, точно живым не отпустят. Не такой Баптист дурак, чтобы оставлять свидетелей. И надо же было ему в такой замес попасть. Какой хрен дернул его именно сегодня, сейчас приехать обстановку срисовывать. Можно ведь было это сделать и завтра. А теперь все! Хана. Теперь понятно на что Пеца намекал. Был, оказывается повод для волнения, только он его не заметил, не распознал. Смертная тоска в одночасье завладела душой бедного Трехи и сидел он, молча, печально глядя в мрачное беззвездное небо. Хотел в последний раз насладиться земной красотой, ведь увидеть следующую ночь ему не улыбается. Тут можно и к гадалке не ходить.
       Нарушая утомительную тишину, по передней торпеде машины запрыгала, затарахтела трубка мобильного телефона старшего наблюдателя. Положил он ее туда подчиняясь насилию, которое чинил беспредельщик Пеца, и теперь смотрел с полным безразличием на нервные вздрагивания сотового аппарата. Теперь ему было абсолютно все равно.
- Возьми трубку! – раздалась неожиданная команда Пецы.
Старшой хоть и вяло, но все же выполнил команду и нажал на кнопку ответа.
- Говорят мент с товарищем из квартиры вышли! – доложил он суть разговора ренегату от воровской масти.

Баптист нашел то, что хотел! Круг замкнулся, и все стало на свои места. А ты, Сергей Борисович, ты натурально можешь спать спокойно. Жаль, очень жаль, но ошибки уже не исправишь и ничего назад не воротишь. Подвел тебя Баптист. Еще ни разу в жизни он так тебя не подводил, а тут такое…. Эх, Сергей Борисович Бедулин, дорогой ты наш Беда, все ты поймешь и по возможности простишь. Да именно для него – Баптиста слово «дорогой» даже после случившегося не было пустым звуком, фраерским сотрясанием воздуха. Был старый авторитет ему не просто дорог. Был дороже родного отца. Судьба свела их вместе много лет назад. Как и водится на зоне. Был тогда Баптист здоровенным молодым балбесом, а Беда уже авторитетным вором. Мотал свой первый срок Баптист по «бакланке». Решил припугнуть одного пижона. Так съездил ему пару раз по роже. Для убедительности своих обещаний, к горлу нож приставил, а тут дружинники, неизвестно откуда нарисовались. Баптист был не из робкого десятка и вступил с тремя добровольными помощниками в схватку, правда, нож обратно припрятал. Пижон воспользовавшись заминкой сбежал и милицию вызвал. Тут его и взяли. Повесили, хулиганство, сопротивление, и еще этот баклан про нож на суде вспомнил, который у Баптиста при задержании изъят был. Был бы опытным, скинул бы его в кусты, и докажи что угрожал, а тут все улики и свидетели на лицо. И пошел он по 206 статье части третьей УК РСФСР. Пошел по этапу и по максимуму, потому как тот злосчастный для него год – был годом борьбы с хулиганством.
       Хотя с самого с детства был он босотой и отпетым хулиганом, и многие ему пророчили тюрьму и профессию – рецидивиста уголовника, не спешил Баптист связывать судьбу свою с черной мастью. По началу был на зоне «мужиком». Но «мужик» ведь «мужику» тоже рознь. Быть простым «мерянном», который за всех вкалывает, не позволило крайне незаконопослушное прошлое. Стать «Некрасовским мужиком», который то и делает, что ищет себе места потеплее, а ежели чего, то и продаст - не позволили собственные убеждения и принципы, которые были прямыми как рельса. Оставалось только одно - податься в «авторитетные» или «воровские мужики». Эта категория хотя и не была блатной, но закон воровской уважала. И «черная братва» - преступный мир тоже уважительно относился к этим «мужикам». Ведь не даром была у урок поговорка «Авторитетный мужик, блатнее иного жулика». И все-то у него было хорошо, пока не пришли с этапа партия блатняка. Да и не блатные это были, а так – бесы тухлые, черти рогатые, без понятий. И вышла у них с Баптистом непонятка, потому как вздумали эти козлы по беспределу и беспричинно загрубить ему и под шконку задвинуть. Однако задвинул их сам Баптист. Задвинул одного баклана на больничную койку, а остальные отделались легким испугом и обделанными портами. Но на этом все не закончилось. Пошли жулики недоделанные к смотрящим и объявили Баптиста беспредельщиком, которого надо к ответу призвать. Баптист в своей правоте был уверен, да только не учел он того, что за новых каторжан, с которыми он неосмотрительно повздорил, внесли большой вклад в общак. Блатные, что зону держали, в нарушение всех понятий о справедливости, вынесли Баптисту обвинительное решение. И подвели его под беспредел красиво. Как разговоры разговаривать – ворам таланту не занимать. А тут как на зло, в запальчивости, когда хорьков камерных манерам учил, он еще и языком что-то обидное ляпнул, чего именно он сам-то и припомнить не мог, а может и не было такого вовсе. Только не в этом дело. Главное, что «урки» решили наказать его, а было или не было, вопрос десятый.
       Понимая, что физическая сила не спасет его от неминуемой расправы, решил все-таки Баптист постоять за себя насмерть. Заточил он для этого дела ложку, ведь не одному же на тот свет идти, надо и кого-нибудь из этих козлов с собой прихватить. Вечера ждал, как владимирский ратник перед сечей на реке Сить, готовый к жестокой схватке, и без всякой надежды на победу. Был у баптиста дружок – Пантелей. В лагере с ним скорешились. Вот перед самым вечером рассказал этот корешок лагерный, что прибыл сегодня на зону очень авторитетный человек, из блатных. Поговаривали, что этот самый вор завсегда поступал правильно и от понятий не отходил, ни при каких раскладах. В «воровскую справедливость» ту самую, которую только сегодня испытал на собственной шкуре, Баптист уже не верил. Долго пришлось Пантелею уламывать своего строптивого товарища таки пойти попросить о справедливости. Наконец-то Баптист поддался уговорам. А чего собственно не сходить, умереть он всегда успеет. Беда, а именно он и оказался тем авторитетным вором, внимательно выслушал «честного мужика», но ответа не дал, сказал, что все обстоятельно обдумать надо и взвесить, все стороны выслушать. Велел прийти ночью в клуб, на правилку, там он и выскажет свое мнение. Делать нечего пришлось идти. Обидчики пришли на «собрание» уверенные, хорохористые, однако, их покровители, которые постановили Баптиста к ответу призвать, те уже были изрядно присмиревшие. Сидели в потолок глядели, пока Беда внимательно все стороны выслушивал, как будто здесь вообще не при делах. Когда все участники конфликта изложили чего имели, покровители «фраеров залетных», начали голос поднимать, старую волынку заводить, что мол не прав Баптист и нечего здесь порожняк гонять. На гроши, присланные в воровскую кассу намекали. А Беда все молчал. И вот, когда уже решили, что дело в шляпе, коронованный вор и сказал Баптисту: «Ступай. Никто тебя не тронет!». Вот так прямо и заявил при всем «честном братстве». И никто из присутствующих не посмел даже слово поперек сказать. Потом его, оправданного в барак спать отправили, а парчушек гнилых, что на него – «мужика» наехали попридержали. Чего там с ними делали, это для Баптиста осталось загадкой, только после этого перевели их в «шныри» (уборщики), что само собой говорило о многом. Как ни странно, но за такую неоценимую услугу Беда взамен ничего не попросил, а ведь для него Баптист готов был на многое. Однако не выказывал этот упрямый верзила своей благодарности так, как любят некоторые - публично да на показ. Не стал к вору ходить и шапку перед ним ломать за оказанную милость. Не такого был Баптист склада характера. Но то, что он добро помнит, доказал на деле. Как-то раз один баклан начал на авторитета бочку катить, про между делом, втихаря в бараке. Баптист недолго думая взял да и прижал «свистуна» к стене, и локтем на кадык надавил, да так, что у бедолаги аж глаза закатились. Беде быстро доложили про тот случай. Вызвал он к себе Баптиста и спросил, зачем он так поступил. А это увалень сказал ему как думал, не люблю, мол, когда хороших людей незаслуженно хулят. Вот тогда и сказал ему авторитет: «При мне теперь будешь!». И был при нем Баптист до самого недавнего времени. И не раз доказывал он своему хозяину, что не ошибся он в своем выборе. И не раз его от смерти спасал. И шрам на лице заработал на этой службе. Так было всегда до последнего раза. До той самой поездки. И ведь первый он заметил вспышку из кустов. И среагировал мгновенно, повалил Беду на пол под сиденье и накрыл своим телом. Второй машине, что шла в сопровождении досталось меньше, пацаны, что там сидели, смогли выбраться из автомобиля и открыть ответный огонь. А в его «Жигулях», положили всех. Водитель - Хмеля и верный напарник Кабан хоть и мертвые, но оберегали пассажиров на заднем сидении, ловили своими телами все пули, которые адресованы были им - Баптисту и Беде. И не заметил он даже, как его в руку ранило. Только почувствовал, что течет по нему что-то теплое. А когда киллеры восвояси убрались, и он обнаружил, что кровь из него идет, даже обрадовался, думал что Беда целым остался. Да только радость была не долгой. Со спины вор выглядел абсолютно невредимым, а кровь, так то с него самого - с Баптиста натекло. Но когда перевернул тело, заметил на шее небольшое отверстие. Одно единственное. В аккурат возле самой сонной артерии. И когда руку к той самой шее положил, чтобы хоть как-то кровь остановить, заметил, что пульс не бьется, и сам вор уже остывать начал, хоть времени прошло и не много. Убрали Беду грамотно с первого выстрела. И никто б его спасти не успел, значит не было в происшедшем вины Баптиста. Но простить себе эту потерю он все равно не мог. Не мог смотреть и как Агей - верный помощник Беды, не успел трон еще от прежнего хозяина остыть, на него уже взгромоздился да поудобнее умащивается. И как разборки он начал не вникая. Ведь толком и не разобрался. Ведь взял он ту версию, что на самом верху, на земле лежала. Ну, подумать только, разве Аслан до такой степени бестолковый человек, чтобы так подставляться? Мог бы как-нибудь и по-другому все завернуть. Даже примитивный на счет смекалки Баптист видел в этом деле большой подвох. Но разве Агею было до него? Жажда власти ему ум наглухо зашторила. И ведь говорил он вору: не раз, высказывал сомнения по поводу причастности Сахолова к убийству, да только его разве кто слушал. Агей вместо благодарности всякий раз на смех поднимал. Ну, спасибо хоть залог дал ментам, чтоб до суда на воле походить. Ведь мусора - волки позорные, вместо того, чтобы убийц искать, шили теперь ему - Баптисту незаконное приобретение, хранение и применение огнестрельного оружия. Была у него в той роковой поездке волына. Само собой разумеется незарегистрированная. Те, что в задней машине ехали и в ответ стреляли, у них с собой охотничьи ружья, на них же в ментовке записанные. А у него «ТТ» без всякого права на ношение и уж тем более применение. И выстрелил то с него он всего один раз. И знал твердо, что не попал - не мог он попасть, стреляя, не глядя да куда-то вверх, через сидение. Но мусора все равно прицепились. И светил теперь ему, как рецидивисту очередной срок, может быть и не маленький. Кто-то очень хотел, его посадить, и тем самым отвести от предстоящих разборок и выяснений. Об этом даже сам Николаев, который его взялся в суде защищать, так прямо и сказал. Только, кто это был, не мог он узнать. Была масса версий и предположений, кому мог мешать Баптист на воле. Даже на Агея грешил, думал, что это он хочет его на чалку свадить, чтобы под ногами не путался, да все к своим рукам прибирать не мешал. Но как оказалось, все подозрения оказались неправильными. Теперь он знал, кто убил Беду и его самого хотел на зону засадить. Без сомнений это был Филин.
       Слава Богу, Баптист на него таки вышел. Таки докопался до истины. А ведь если бы не Боярин с его такой очень существенной и своевременной подсказкой, мог бы и не узнать ничего. Так бы и висел Бедулин Сергей Борисович для всех живущих на совести Аслана. Но ничего. Теперь он до этих сук добрался, а значит Беда отмщен и может спать спокойно.
       Только успела дверь подъезда захлопнуться за ментом и его сотоварищем, как Баптист кивком дал знак Фазану, чтобы открыл входную дверь квартиры, за которой хоронился гнида – Филин. Фазан был матерым медвежатником, ему входную дверь открыть, что прохожему высморкаться. Только почему-то специалист по замкам не спешил выполнять сказанное. Он тихонько наклонился и сказал в самое ухо Баптисту: «Открыта».
- Почём знаешь? – не поверил тот. – Может защелка сама сработала!
- Обижаешь. Я такие вещи могу по звуку определить, – укоризненно сказал медвежатник.
       Баптист подал знак и двое дюжих молодцов осторожно подошли к двери. Не обманул Фазан, не ошибся. Поддалась дверь без всяких усилий, только на ручку нажали, сама открылась. Баптист дал добро, чтобы входили во внутрь и сам, не раздумывая, последовал за группой захвата. Действовали быстро. Заскочили в одну комнату – пусто. Во второй -тоже никого и только в спальне обнаружили Филина. Был он абсолютно спокоен, только слегка покачивался со стороны в сторону, да на лице осталась печать удивления. Осталась навсегда, потому, как висел Филин под потолком, а вокруг шеи его была обвита веревка, закрепленная за крюк, предназначенный для люстры. Люстра тоже была здесь правда на полу, прямо под опрокинутой табуреткой. По сломанному кадыку, Баптист моментально определил, что спасать висельника нет смысла. А повесился он только что, даже тело не успело остыть. Баптист быстро достал мобильный телефон и набрал Пецу.
- Те двое еще не выходили? – спросил он у подельника.
       
       Человек в форме старшего лейтенанта милиции прогулочным шагом шел через двор и негромко болтал со своим попутчиком. Возле детской площадки, которая находилась в центре колодца - двора, идущие остановились и закурили. Оглядевшись по сторонам они снова продолжили движение к арке, выводившей на улицу. Уже возле самого выхода, когда уличные фонари пробивали сквозь слабоосвещенный тоннель, перед ними выросла фигура. Да что там фигура - так фигурка щуплого мужичонки. Как показалось идущим, полнощный прохожий никак не ожидал встретить здесь посторонних, поэтому ошалело смотрел на стража правопорядка и его спутника. Наверное, он свернул в это темное местечко, для того, чтобы справить малую нужду, но нарвавшись на такую засаду ничего умнее не придумал как …
- Э…. Мужики! А закурить не найдется?
       Выглядело это довольно глупо. Сворачивать с осветленной улицы в темную арку и рассчитывать на то, что там кто-то будет курить? И нашел у кого спрашивать? У милиционера. У нас в стране такое делать не рекомендуется. Об этом даже школьник младших классов знает. Да мужик либо здорово перетрухал, либо был мертвецки пьян.
- Ты, хоть сам-то понял, что спросил? – снисходительно сказал милиционер.
- А чего? Я ничего… я того, курить хотел, - начал сбивчиво объяснять любитель табачного дыма свои действия. По его личному мнению просьба была вполне невинна и не наказуема законодательством.
- Слышь ты, хмырь! – стал терять терпение старший лейтенант. – Ты, что хочешь «на сутки» загреметь? Могу оформить?
- За что?
- За нарушение общественного порядка! За то, что ссышь в неположенном месте! – рявкнул милиционер. – Дай людям пройти!
       Он хотел оттолкнуть нарушителя спокойствия, и тут боковым зрением заметил, как спутник, который его сопровождал ни с того ни с сего упал на колени, а затем завалился на асфальт вперед лицом. Рука стража порядка уже потянулась к пистолету, спрятаному под курткой, но в это самое время кто-то сзади обхватил его шею тугой петлей удавки, которая лишила представителя правоохранительных органов возможности дышать. Руки самопроизвольно потянулись к веревке, дабы ослабить захват, но в это время щуплый и хилый мужичонка нанес точный и сокрушительный удар прямо под дых. Тело обмякло и подалось вперед.
 - Ну что, давай. Заводи тачку, поехали грузиться! – Сказал Пеца Трехе и озорно подмигнул.
Двигатель автомобиля зарычал, и машина медленно поползла под арку, забирать такой бесценный и в то же время такой ненавистный «груз», за которым так долго охотился Баптист.

Глава двадцать первая

       Наконец то Матвей решился причаститься. Он хотел сделать это еще на Пасху, но не смог. Не позволила ему этого сделать его душа. Да и пример о нерадивом обращении с бескровной жертвой был весьма впечатляющий.
       Кто-то перед самым Великим Воскресением в скит на литургию пожаловал послушник из Валаамского монастыря. Отстоял как полагается службу, и, когда вынесли чашу, то пошел принимать «источник бессмертного». И только ему в рот вложили тело Христово, как все лицо его онемело. Челюсть отвисла, и он не смог даже рта закрыть, как ни старался. Батюшка сразу заметил неладное и поспешил на помощь пострадавшему. Благо, что причастников было всего трое, и поэтому служба не сильно пострадала от недуга причастившегося. Послушника уложили на лавку и стали читать какие-то молитвы, по окончании которых игумен таки дослужил литургию. Только через час будущий монах смог прийти в нормальное чувство и после длительной беседы с отцом Тихоном, с его благословения покинуть остров.
Уже под вечер Матвей улучил момент и поинтересовался о происшедшем у брата Кирилла.
- Не готов был! – просто ответил тот.
- Это в смысле не готов? «Последование» ко святому причащению не вычитал, или «каноны покаянные» пропустил? – стал уточнять Турчн.
- «Последовние», вещь необходимая, но его одного мало для того, чтобы в трапезе Господа учавствовать. Ты лучше о происшедшем у батюшки спроси, – посоветовал монах. – Я то с послушником не беседовал и посему не мне судить, почему Бог не дал ему святой дар принять.
       Любопытство Матвея не оставило его в покое и он на следующее утро таки подошел к игумену с этим же вопросом.
- Случается такое! Хоть и редко но происходит, – сказал настоятель о происшедшем событии. – К чаше надо подходить с полным раскаянием. Как оно в молитве сказано, которую читает священник сразу после выноса чаши: «… пришедший в мир грешные спасти, от них же первый есмь аз…». Причастник называет себя первым грешником в мире. И должно называть ему себя так не от лукавого помышления, а от осознания того, что таковым он в действительности и является. А далее в этой же молитве следует: «Молюся убо Тебе: помилуй мя, и прости ми прегрешения моя, вольная и невольная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением и сподоби мя неосужденно причаститися пречистых Твоих Таинств, во оставление грехов и в жизнь вечную». Вот видишь, в начале ты просишь прощения всех своих грехов, а уж потом сподобляешься неосужденно причаститися. В этом то и есть главный смысл. Если нет в тебе полного раскаяния и осознания своей греховности то неосужденно принять тело Христово и Кровь его не выйдет.
- Вот вы говорите осознания полной греховности! – сказал Матвей настоятелю. – А если у человека нет такой. Вот скажем великие подвижники православной церкви. Они-то вели жизнь праведную, всю в постах и молитвах. Как им тогда быть? Что они тоже из грешников «первый есмь аз»?
- Да будет тебе известно, что самые великие подвижники, чем выше поднимались в духовном развитии, тем больше каялись, и считали, между прочим, себя самыми большими грешниками на земле. Искренне считали, потому как знали, каковы есть небожители и себя с ними сравнивали. Так это они - святые! А что о нас говорить, которые и праха с ноги их недостойны? Вот от такого осознания духовной немощи своей святые отцы, которые во Господи прославились принимали этот бесценный дар себе во благо и во исцеление души и тела. Недаром ведь Иоанн Златоуст в молитве написал: «сподоби неосужденно причаститься Пречистых, бессмертных, животворящих и страшных Христовых Таинств... ». Понимаешь, «Страшных»! Это не для того, чтобы люди боялись, а чтобы понимали. Чтобы подходили с трепетом. Ведь после принятия причастия совершается почастный суд над тобою. И если без веры и благоговения ты к чаше подошел, то быть тебе осужденным, как тому послушнику.
- Хорошо! Но я знаю много случаев, когда люди причащались не то что без покаяния, но даже не вычитав правила. И ничего. В смысле ничего страшного с ними не произошло ни сразу, ни потом. Почему тогда Господь над ними суд не совершил?
- Это плохо, – сказал старец печально.
- Что плохо?
- Плохо то, что они так безрассудно отнеслись к таинству. Плохо, что не понесли наказания тут на земле. Ведь, если ты на земле понес наказание за грех, то на небе он уже тебе прощен. Вот послушнику повезло. Его Бог этим временным параличом вразумил. Теперь он будет знать, что готовиться к принятию жертвы бескровной надо основательно. А те, кто без наказания, в этой жизни земной остался, те и будут дальше в грехах своих прозябать.
- Это, стало быть, Бог по принципу поступает: «Бей своих, чтобы чужие боялись»? Того кто верует - того и наказывает, – сделал малоутешительный для всех верующих вывод Матвей.
- А что здесь удивительного. Разве люди не так поступают с детьми своими, когда их воспитывают. Ведь тоже бьют их не из ненависти, а из любви. Чтобы из их ребенка человек вырос. Как в книге Иова сказано «Блажен человек, которого вразумляет Бог и потому наказания Вседержителева не отвергай. Ибо он причиняет раны и Сам обвязывает их. Он поражает и его же руки врачуют». И у Павла в послании к евреям сказано: «Ибо кого Господь любит того наказывает, бьет же всякого сына кого принимает».
       Не все было понятно Матвею в этой беседе, но одно он уяснил для себя точно. Причастие это штука очень серьезная и подходить к ней надо подготовленным, что называется от «а» до «я» - как к самому важному для себя бою. По этой вот причине и не стал причащаться Турчин на Пасху. Посчитал себя неготовым. Готовился уже по прошествии Светлой седмицы. Пришлось для начала ознакомиться с литературой, которой в скитской библиотеке оказалось в предостаточном количестве. Благо присутствовали книжечки для мирян, написанные просто и доходчиво. Самую большую пользу для подготовки к причастию Матвей почерпнул, прочтя небольшую брошюрку «В помощь кающемуся». Очень там было все толково изложено, и каждый грех расписан если не во всех, то почти во всех его проявлениях.
- Знаешь, брат Кирилл, – поделился своими впечатлениями Турчин после прочтения. – Если этой вот книжке верить, – Матвей показал, свой покаянный путеводитель. – То практически нет того греха, которого бы я не совершал. А некоторые выходит, что и по сто раз на дню творю.
- Так оно и есть, – подтвердил предположение Турчина монах. – Очень много грешим. Очень много. Как на исповедь готовлюсь, так такой страх берет, что просто жуть. Как пред Господом с таким то грузом тяжким предстану? Одна только и есть надежда на его милосердие и человеколюбие.
- Это понятно! – перебил его Матвей, потому как инок стал уклоняться от сути вопроса, которую Турчин так и не успел раскрыть. Его больше занимала практическая сторона покаянного дела. – Как мне со всем этом исповедоваться? Вот когда я читаю, то все ясно, со всем согласен, все помню, но как только книгу отложил, то половину своих прегрешений сходу забываю. Как быть? Стоять перед батюшкой книжку перечитывать?
- А не надо перечитывать, – успокоил Матвея инок. - Ты вот что! Возьми и все свои грехи на листок бумаги выпиши. Потом, когда к исповеди подойдешь, вновь их перечитай, чтобы еще раз мысленно в них покаяться и уже на самой исповеди можешь просто бумагу священнику протянуть. Он их сам прочтет и тебе листок обратно вернет или разорвет.
- И все?
- Нет вне все! – сказал Кирилл. – Покаяние это есть не только признание своих грехов, но и полное от них отречение в последующей жизни.
- Это я знаю!
- Мало знать, надо исполнять и всячески с соблазном бороться, – продолжил свои нравоучения инок.
 - А если не выйдет? – поинтересовался Турчин. – Ну, всякое может случиться. Человек ведь тварь слабая, может и не устоять в искусе.
- Так и не устоишь изначально. Хочешь не хочешь, а будешь грешить. Но если махнешь рукой и станешь беспрепятственно предаваться собственным порокам, какова тебе цена? Несмотря на то, что даже будешь падать и не единожды, надо все равно в себе силы находить, чтобы вновь подниматься и идти.
- Так, а в чем смысл?
- Смысл в борьбе. В постоянной борьбе и приобретении опыта духовного. Без борьбы никак нельзя. Даже сам Спаситель сказал, что отныне Царство небесное силой берется.
- Так, а зачем Бог тогда посылает на человека эти самые искушения? Для чего провоцирует?
- Господу нужны воины опытные. Как в народе говорится: «за одного битого двух небитых дают». Опыт, воин может приобрести только во время брани. Поэтому нашу земную Церковь и называют Церковью воинствующей. Потому, что не с людьми воюем, но ведем битву с Диаволом. Ни на одну секунду не прекращается эта битва. И даже раны которые на этой брани получаешь, делают тебя только крепче. Главное от всего сердца стремиться страсть победить. Тогда Бог тебе силы прибавит и одолеешь ее.
- Ой ли? – усомнился Матвей.
- И не сомневайся, – укрепил его монах, – Бог на человека не возлагает более того, что он может вынести.
       Вот так наставил Турчина его скитский товарищ брат Кирилл. Последовав его совету, Матвей записал все свои прегрешения на бумажке. Писал их долго и тщательно. Турчин вообще имел к любому делу основательный подход. Когда посмотрел на лист, мелко исписанный всякого рода страстями и слабостями человеческими, Матвею в первый раз в жизни стало страшно. Страшно за себя. Ведь излагал он только те грехи, которые смог вспомнить. А сколько было еще тех, которые неумолимое время вытерло с его памяти. Как быть с ними?
- Я тут список своих прегрешений составил,- сообщил Матвей брату Кириллу. – Получается, что обычному человеку в рай попасть вообще не светит. Даже издали…
- Человеку спастись невозможно. Но Богу все возможно. Ты главное от всего сердца покайся и на Господа уповай. Без Его помощи в деле спасения никак не обойтись, а с Ним все возможно. Вот в субботу на «вечерней» покаешься, и легче на душе станет.
- Так ведь и на воскресной литургии исповедь есть? - недоумевал Турчин.
- На литургии исповедываются те, кто физически не мог в субботу вечером быть на службе. Всякое ведь у человека может случиться, – терпеливо разъяснял Кирилл.
- Всякое это что? – приставал Матвей с расспросами. – Ну кроме болезни, какая причина неявки?
- Много их может быть. Главное, чтобы ты сам внутри себя разобрался, можешь ли ты службу пропустить или дело, которое мешает твоему присутствию можно отложить «на потом». Главное – это, чтобы было все по совести. Чтобы совесть была чиста и перед людьми и перед Богом. Вот ты ведь здесь в скиту обитаешь. Разве батюшка на тебя послушание, какое наложил, что ты не можешь на вечерней присутствовать?
- Да нет? – смущенно произнес Матвей.
- Так что же тебе мешает в субботу на «вечерней» в грехах покаяться? – поинтересовался Кирилл.
 - Ничего не мешает. А у тебя, что спросить нельзя? – разозлился Матвей на такой нравоучительный тон.
- Прости, брат, если чем обидел, – Монах склонил голову.
- Да брось, брат Кирилл. Это я на себя злюсь, просто не сдержался. Ты меня прости, – Матвей поклонился в пояс.
       Вечерняя служба была многолюдна. Многие из мирян приплыли на остров в субботу вечером, чтобы очистить свою душу перед воскресным причастием. Прихожане знали нового насельника обители и потому пропустили его к исповеди без очереди. Перед тем, как подойти к отцу Тихону для отпущения грехов, Турчин по совету брата Кирилла повернулся ко всем ожидающим исповеди и сказал поклонившись:
- Братья и сестры! Простите меня грешного!
       И все присутствующие в один голос ответили, но не громко, чтобы не мешать службе:
- Бог простит!
       Матвей подошел к тумбе, на которой лежало распятие и Евангелие, перекрестившись и приложившись к кресту и Святому Писанию он положил указательный и средний палец правой руки на Святое письмо и наклонил голову. Отец Тихон покрыл его чело длинными полами епитрахили. Матвей протянул список своих грехов. Батюшка читал этот список долго и вдумчиво. Затем спросил: «Каешься ли в своих грехах, раб Божий Матфей?».
- Каюсь! – сказал Турчин решительно.
Священник прочитал над Матвеем разрешительную молитву.
- Налагаю на тебя раб божий Матвей во искупление грехов епитимию – сто земных поклонов с чтением Иисусовой молитвы и утреннее и вечернее чтение покаянного канона. До рождественского поста ежедневно, а так же на срок епитимии отлучаю тебя от святого причастия, – закончил тайну исповеди отец Тихон.
       От этих слов Матвея, словно по голове обухом шарахнули.
- Так я ведь причаститься хотел, – начал он перечить старцу.
- Знаю, потому и налагаю епитимию, чтобы к причастию подошел, как положено. С полным покаянием и чистым сердцем, – неумолимо продолжал старец. – Не все достойны, принять тело Господа и кровь его. Вот и хочу, чтобы ты принял Христовы тайны не в суд и в осуждение, но в жизнь вечную.
- До Рождественского поста еще дожить надо, – выложил Турчин последний аргумент, но увы, он не возымел на батюшку никакого воздействия. Игумен был неумолим.
- Не тревожься, до поста ты точно доживешь. Ступай с Богом, – сказал старец напоследок.
       Всю оставшуюся службу Матвей прослушал невнимательно. Не мог сосредоточиться. Мешала злоба. Он считал, что с ним обошлись несправедливо. Ведь он действительно покаялся во всех грехах, рассказал о себе такого, чего и лучшие друзья о нем не знали. И вот она благодарность за чистосердечное признание.
       Брат Кирилл еще на службе заметил, что Матвей чем-то сильно расстроен. Чем закончилась исповедь он не знал, да и отвлекать от вечерней службы ему Турчина не хотелось. Дождавшись окончания богослужения инок подошел к Матвею.
- Ну, что брат Кирилл, внял я твоему совету. Во всех своих прегрешениях покаялся, – начал первым разговор Турчин.
- Вот и слава Богу! – искренне порадовался за товарища монах.
- Оказывается у монахов и мирян одни и те же принципы, – в голосе Матвея была заметна обида.
- И какие же?
- Чистосердечное признание это прямая дорога в тюрьму. Короче нигде оно пользы не приносит, один лишь только вред.
- Признание своих грехов это прямая дорога к спасению, – возразил Кирилл.
- Только почему-то мне за такой подвиг батюшка вместо причастия дал епитимию, да еще и на полгода.
- Не беда. Епитимия это сладкое лекарство для души страждущей.
- Кому как! – не унимался Матвей.
- Всем так! Ты ведь пойми, что епитимия тебе же во благо дается.
- А какое же здесь благо? Я в своих грехах уже покаялся. Откуда вы знаете, от чистого сердца я это сделал или нет? Может я действительно все признал и осознал. А меня за это на полгода причастия лишают. Вдруг я до Рождественского поста и не доживу? – Матвей сомневался, что он досидит на острове до этого срока и поэтому обоснованно считал тему с причащением во скиту навсегда закрытой.
- Если батюшка сказал, то точно доживешь! – Кирилл говорил уверенно. Как будто точно знал, что все так и будет. – А насчет раскаяния, так епитимия только в помощь кающемуся. Тебе дается возможность слезами смыть с себя всю нечистоту, а ты все в штыки воспринимаешь. Это ведь не принудительная работа, как в тюрьме у арестантов. Ее нельзя делать сугубо механически, не задумываясь. Тогда от епитимии толку не будет. Толк от нее только тогда, когда ты постоянно мысленно вспоминаешь, за что она тебе дана была, и желаешь от всего прошлого греховного твоего жития отречься.
- Твои б слова, Кирилл, да Богу в уши, – сказал Матвей и пошел в свою келью исполнять душеспасительное наказание.

Глава двадцать вторая

       Татарчук стоял и смотрел в окно кабинета на тихий переулок. Небесное светило по имени Солнце давно уже вышло из-за горизонта скрытого от глаз многоэтажными постройками и освещало длинные металлические штыри забора, который ограждал беззаботный окружающий мир от страшных государственных тайн, компактно умещенных в толстых бетонных стенах серого окраса, особняка построенного в стиле позднего советского классицизма. А на улице было так хорошо и светло. Птицы, радуясь весеннему солнечному утру, пели какие-то веселые, забавные - только им самим понятные песни. Весна давно прошла свой зенит и потихоньку готовила всех живущих в этом климатическом поясе к пришествию своего сменщика – жаркого лета. Даже слегка потрепанные временем и внешними природными факторами стены дома напротив имели в это прекрасное начало теплого майского дня какой-то торжественный вид. Хотя ветви деревьев украшали сопливые скрученные в трубочку стручки, подхалимы каштаны уже помахивали своими растопыренными лапами, приветствуя немногочисленный рабочий люд, спешащий в столь раннее время по столь малопроходимому пешеходами и автотранспортом проулку.
- Все равно не люблю я каштаны! – сказал Татарчук своему боевому товарищу Ивану Богрееву.
       Богреев сидел за столом и не разделял оптимизма своего друга. А хорошим товарищем Татарчук стал не только по работе, но и в быту. Оно и не мудрено. Столько времени проводить в месте. А неразлучны они стали с того самого совещания, когда им двоим, была поставлена задача задержать и посадить криминального авторитета Турчина, которого сейчас, раки и иные подводные падальщики давно превратили в скелет (по крайней мере, так думал Иван, потому что не ведал о чудесном спасении Матвея). Все-таки хороший мужик оказался Юрка. Жаль, что раньше Богреев его не знал, как человека. Так иногда пересекались по службе, участвовали в совместных пьянках, но не более того. А оказалось, что рядом был человек, с которым можно и в разведку ходить и в трудную минуту поддержку найти. Такие теперь встречаются редко. Только всё равно не мог он его сейчас понять. Стоит и радуется - солнца полна голова, а причин для ликований немного. Вот, например взять самого Богреева. Подорвали с кровати ни свет, ни заря, пригнали в управление как на пожар, даже пожрать не успел. Поэтому сейчас он злой, не выспавшийся, голодный, никак не может найти причин для радости. А этот? Юрка ведь еще раньше его - Ивана встал, и пол ночи по городу мотался, а теперь пейзажами любуется и о местной флоре рассуждает.
- Чего это ты их не любишь? – спросил Богреев, хотя ему сейчас были глубоко до фени все симпатии и антипатии Татарчука. Поинтересовался он так, чтобы беседу продолжить. Чтобы не сидеть в гробовой тишине.
- Весной они конечно, глаз радуют, а вот осенью… самые первые листву сбрасывают. А это как-то грустно. Есть в этом что-то предательское. Осенью вообще грустно. Я ее еще с училища не люблю… эту прекрасную пору, очей очарованья…
- Ого брат. Да ты решил классикам перечить? – подшутил над приятелем Иван, так чтобы самому проснуться, а то еще немного совсем залипнет и начнет носом стол клевать. – Пушкин это авторитет, это тебе может любая учительница русской литературы подтвердить. И если Александр Сергеевич сказал, что прекрасная, значит она прекрасная!
- Тут ты не прав! - охотно вступил в полемику Татарчук. – Этот авторитет барином работал. А вот если бы он курсантом побыл, такого б написал про эту пору «очей очарованья», что ни в одном журнале не напечатали - цензура не пропустила бы.
Осенью все люди как люди на работу идут, не спеша, шаркая листвой. Им этот золотой ковер может быть и в радость, – опять предался воспоминаниям о своей курсантской юности Юрий. - А мы как дураки с метлами, и чтобы ни одного листочка. Особенно раздражала уборка территории, когда в наряде стоишь. Только ветер подул - опять все листья с деревьев на землю полетели и тебе заново метлой махать.
- Так а чего, сейчас ты такой довольный? – удивился Ваня неиссякаемому оптимизму своего напарника.
- Так сейчас ведь не осень, и я не в училище. Весна!!! Птицы поют. Весной всегда жить хочется!!!!
- А мне не всегда. Вот сейчас бы я с превеликим удовольствием умер, часика на два - на каждый глаз. А потом воскрес бы с превеликим удовольствием. Как медведь после спячки.
- Я вот хоть не спал… и ничего! Бодр и весел. И даже готов к различным неприятностям. Это потому, что весной в организме переизбыток адреналина.
- А что должны быть какие-то неприятности? – насторожился Иван. Только их ему сейчас и не доставало.
- А как же без этого! – Юра лукаво подморгнул Богрееву, а тот сидел и никак не мог взять в толк, почему его коллега так радуется грядущим неприятностям.
       То, что эти самые неприятности должны были наступить именно сегодня, Татарчук узнал еще ночью, когда у него зазвонил телефон и товарищ из УБОПА сообщил, что час назад в своей квартире найдено тело, которое некогда принадлежало Геннадию Семеновичу Филимонову – ныне покойнику. Этот самый Геннадий Семенович был более известен в криминальном миру под сценическим псевдонимом Филин. При жизни господина Филимонова побаивались, если не все без исключения, то очень многие. Даже непосредственное и вышестоящее руководство киевского управления очень сильно его уважало. И ведь было за что. Был этот Филин простым парнем, без всяких там апломбов и зазнайства. Мог вот так, по-простому, зайти к любому генералу в кабинет, и так без обиняков бухнувшись в кресло и, закинув ноги на стол, взять и позвонить со служебного телефона хозяина кабинета «куда приодеться и кому попало», перед началом душевного разговора. И этот самый «кто попало», как правило, просил передать трубку человеку в лампасах и поднимал последнего своим до боли родным голосом и мягкой интонацией из насиженного и горячо любимого кресла, выстраивал по стойке смирно, и, выслушивая советы и пожелания, держа трубку левой рукой, а правой как то велит воинский устав отдавать честь, хотя голова и пуста (в смысле без головного убора). Ну, как после этого можно было не любить Гену? Как можно было ему отказать, не принять его просьбу как свою собственную? Вот такой был наш покойный, о котором нельзя говорить плохо. Умел он найти подход к любому человеку. Для всех он был «парнем из нашего двора». Из двора хоть и «нашего», но очень авторитетного, куда простые смертные попасть не имели никакой возможности. Зная, как дорог усопший был руководству родного управления, Татарчук ничтоже сумняшееся, несмотря на поздний час, позвонил своему руководителю – начальнику главного отдела «К» Петру Семеновичу и доложил все как есть. Грустная весть расстроила Семеновича до крайности, он аж трубку из рук чуть не выронил, представлял, какой «каток» покатят «сверху» на главных борцов с преступностью этого регионального органа, за то, что парня не уберегли, а ведь Киев это их территория и зона ответственности. В виду вышеизложенного Петр Семенович приказал Юре немедленно выдвинуться на место преступления, а утром быть у него с подробным и обстоятельным докладом. Татарчук как дисциплинированный офицер выполнил приказ. Уже через час он был на месте происшествия.
       Квартирка у Филина была не такая простая, как он сам, обставлена побогатому и со вкусом. Три комнаты, причем одна из них, холл или гостиная, ранее была разделена стенкой. Видимо много имел Гена друзей, потому и решил расширить гостиную, чтобы принимать их всех вместе. Опознать тело, на месте (формальность, но необходимая) так и не удалось, потому как безутешная вдова, хотя уже и скорбела о непоправимой утрате, прилететь с Канарских островов могла не позднее, чем завтра к вечеру, а то и послезавтра. Труп в морг еще не забрали, и он лежал накрытый простыней в спальне. Как ни странно, но впервые в жизни Татарчуку не было жаль покойника. Ну, ни капельки, не было. Как будто елочная игрушка, дурная и надоевшая, которую выбросить жалко, упала с еловой лапы и разбилась. Не больше и не меньше сожалений об утрате. И хоть это не хорошо, не по-христиански, было у Юрия Петровича, при виде бездыханного тела, чувство какого-то непонятного, морального удовлетворения. Даже предварительный осмотр давал повод утверждать, что не сам Филин покинул этот суетный мир.
       Были у него помощники. Об этом свидетельствовал сломанный кадык. Стало быть, его поломали еще до того, как водрузили на крюк. Такая травма могла образоваться и самостоятельно, если бы тело падало с большой высоты и под собственной тяжестью само сломало себе этот хрящ об веревку. Но хотя потолки и были высокие, все равно не до такой степени, чтобы организовать необходимую длину полета и скорости падения. Да и люстра что лежала под табуреткой? Она ведь цела, а по логике, табурет должен был падать прямо на нее и непременно разбить, когда «самоубийца» с него спрыгивал.
       Несмотря на неопровержимые свидетельства, следственные органы не спешили возбуждать уголовное дело по факту убийства. Мол есть еще отведенные законодательством десять дней на проверку, все проверим все взвесим, а там уж решим - будем «возбуждаться» или нет. Были и другие странности. Когда Татарчук поинтересовался у своего знакомого борца с преступностью, почему по «жмурику» работает УБОП, а не местный «убойный отдел», тот отвечать не захотел. Так для виду развел руками, давая понять что, мол, наше дело маленькое, нам сказали мы и приехали.
       Больше на месте совершения преступления делать было нечего и Татарчук решил ехать, но не в управление, а на встречу с агентом. Негласный помощник сильно не хотел встречаться в такую рань, но ничего не поделаешь, долг перед родиной – это святое. Встретились прямо в машине майора Юрия Петровича. Вот тогда, после этой самой встречи и установилось у Татарчука на душе ясная и теплая погода. И даже надвигающиеся неприятности не могли поколебать его настроения. А вот они и не приятности.
- Ну и почему я не вижу доклада? – спросил Петр Семенович, который только что вошел в кабинет. Вид у руководителя был мрачнее тучи, ну прямо Иван Грозный, перед тем, как сына посохом по голове погладить.
- Вот все изложено! – Татарчук протянул лист бумаги.
- А чего смешного товарищ майор? Что вы сияете как новая копейка? Есть повод? Так поделитесь, я вместе с вами порадуюсь! – начал раздражаться начальник на неоправданные при таких обстоятельствах приступы веселья у своих подчиненных.
- Отчего же! Я скорблю! – начал ерничать Юра. – Вот сидим и с товарищем Богреевы поминаем.
- Что вы делаете? – складывалось такое впечатление, что Петр Семенович за всю свою продолжительную жизнь ни разу не слышал этого слова.
- Поминаем, говорю усопшего незлым тихим словом, товарищ полковник! Какого человека для общества не уберегли. Не вынесла душа покойного несправедливости жестокого мира. Не позволила совесть дальше продолжать бренный, жизненный путь. Какого сына Родина потеряла…
       Татарчук вошел в раж и прямо таки заливался, как Ярославна о князе Игоре. Петр Семенович явно был не готов к такому демаршу, а потому стоял и смотрел на майора со стажем, - Юрия Петровича Татарчука, как завороженный, пока тот не кончил валять дурака.
- Прикажете изыскивать истину? Ловить виноватых, убийц, свидетелей? – закончил свой монолог Татарчук.
- Да что вы себе позволяете?! – раздался крик возмущенного начальника.
- Не расстраивайтесь Вы так, Петр Семенович! Никто сверху на вас собак спускать не будет. Следственные органы после проверки установят, что помер товарищ Филин - Геннадий Семенович, - Юра специально сделал ударение на отчество, чтобы намекнуть на небольшую идентичность в инициалах между своим начальником и покойным. – Так вот, помер он от самоубийства, исключительно по собственной инициативе.
- Что вы мелете? Вы что идиот? – продолжал гнуть свою линию руководитель.
- Никак нет! Напротив я нормальный! – опроверг такой диагноз Юрий Петрович. – До такой степени нормальный, что иногда сам себя опасаюсь!
 – Да Вы же пьяный! Вон домой! Придете когда проспитесь! Тогда и поговорим! – последнюю фразу на счет последующего разговора Петр Семенович сказал с явной угрозой, давая понять, что не собирается спускать это дело на тормозах.
Действительно от Татарчука шел легкий шлейф, но пьяным он не был по определению. Надо быть большим пошляком, чтобы напиваться одной бутылкой пива.
       Богреев сначала очень переживал за своего ни с того ни с сего сорвавшегося боевого соратника и держал себя в руках, делая вид, что ничего такого не происходит. Затем хотел встрять в Юркин монолог, чтобы его урезонить. Но, когда тот устроил такой душещипающий плач о покойном, не смог сдержать предательскую улыбку - во все тридцать зубов (два он успел уже себе вырвать). Это не осталось незамеченным со стороны руководства.
- А вы чего зубы скалите, товарищ Богреев? Есть чем гордиться? – перекинулся побагровевший Петр Семенович на личность Ивана.
 – А что разве нет причин для гордости? По-моему есть, и очень веские! Я, например, в этом году большую сумму денег в конвертируемой волюте в государственный бюджет вернул!
       Хотя Богреев прекрасно понимал, что способствовал возврату денег, полученных подельником Матвея - Дондергом, не в мифический государственный бюджет, который может вовсе и не существует, а в чей-то карман. Но все равно пусть знают, что он тут не подряжался в частные сыскари. Руководители и иже с ними пускай их, куда хотят туда и девают, и кому хотят тому и передают, а он – Иван средства эти для государства нашел, и этот результат ему официально должны, да просто обязаны, зачесть.
- Хрена лысого Вы вернули! Матвей эти деньги успел через оффшоры перепрятать.
- А этим пускай центральный аппарат занимается! – возразил Ваня. – Это их головная боль.
- Да нет, Иван Леонидович, то, что ты этого вшивого Дондерга нашел, это ничего не значит. Дорога ложка к обеду. А вы, два наиболее подготовленных и опытных работника, – насчет работников, так это Петр Семенович сыронизировал, - Турчина прощелкали! Татарчук… ты еще здесь?!!!
- Я только сейф закрою, – без особого энтузиазма Юра складывал в железный шкаф стандартные листы, на которых черным зерном букв были посеяны мысли.
- А ну вон из Управления пока в вытрезвитель не сдал, – с этими словами начальник главного отдела вышел из кабинета и так хлопнул напоследок дверью, что аж уши заложило.
       Когда Богреев убедился, что грозный руководитель удалился от двери на почтительное расстояние, он удивленно посмотрел на своего друга и так, между прочим поинтересовался.
- Ну и зачем ты с Семенычем погрызся? Он ведь тебя теперь сдонжит!
- Плевать! Давай лучше пойдем и приведем свое состояние в полное соответствие с мнением руководства, – предложил Татарчук.
- Не понял? – переспросил Иван.
- А чего тут непонятного? Раз мне сказали, что я пьян, то сам Бог мне велел сегодня нарезаться. Не позволяет мне субординация и выслуга лет не подчиниться приказу моего любимого начальника. Напиться, значит напиться! Не вопрос, – продолжал браваду Юра, как будто повздорил с обычным прохожим, а не с собственным руководителем.
       Богреев немного помялся, а потом взял и плюнул на все переживания. Почему бы не присоединиться к разгулу своего сотоварища.
- Пойдем, только я в навоз убиваться не стану. Меня ведь «домой» не выгоняли.
- Как хочешь. А я таки усугублю по-настоящему.
       Кафе выбрали недалеко от управления. Странно, но в центре города, в самом престижном районе, сохранились таки оазисы недорогого общепита с вполне съедобным меню и, что самое главное, приемлемой по цене выпивкой.
С приходом тепла, любое уважающее себя заведение старалось перенести часть дополнительных посадочных мест на улицу, если для этого была хоть кокая-то возможность. Данное заведение было приличным и такой возможности у него было предостаточно. В солнечный денек, грех было прятаться в темном и душном помещении, и друзья решили присесть на свежем воздухе.
- Точно сказано: «С кем поведешься – так тебе и надо»! - сказал Иван, плотно закусывая выпитую чарку.
- Это ты к чему? – Татарчук изрядно захмелел. Хоть доза была и не большой, но бессонная ночь и пустое брюхо дали о себе знать.
- Да к тому, что это мой конек был – с начальством задираться, – пояснил Богреев.
- Плохому быстро учишься! - Юра многозначительно подмигнул своему товарищу.
- А почему плохому? – притворно возмутился Иван
- Ну, хорошему! – без боя согласился Татарчук. – Только ты мечи пореже, а то так скоро и закуска закончится.
- Ты как хочешь, а я сюда жрать пришел.
- А как же пить? – Юрий Петрович был удивлен до крайности.
- Пью просто так для аппетиту! – пояснил Ваня. – Ты мне лучше вот что скажи. Что ты там наплел, что мол никакого шума по факту убийства Филина не предвидится?
- Это почему же наплел? Доложил проверенную информацию! - деловито заявил Татарчук.
- И ты в ее достоверности уверен? – усомнился Богреев.
- Бери выше! Убежден!!!!
- Так может поделишься?
- Не вопрос! То, что Филина уберут, я не то, чтобы знал, но догадывался. Поэтому вел активный сбор информации вокруг да около этого малосимпатичного субъекта. И его скоропостижная кончина не стала для меня неожиданностью. Я знаю, кто его убил и самое главное за что.
- И кто же его убил?
- Убили его свои!
- То есть как? – удивился Иван, не совсем поняв значения слова «свои».
- Его же подельники. Один из них участвовал в покушении на воровского авторитета Бедулина и схватке с его телохранителями.
- Постой! Это один из тех, что в милицейском госпитале здоровье поправлял?
- Не он, но их дружок! – подтвердил правильность суждений своего коллеги Татарчук.
- А зачем им было своего шефа мочить?
- Потому что приказали!
- Кто?
- Те кто сверху! Ты помнишь несколько дней назад было сообщение о форменном беспределе. В санатории МВД, на хуторе Вольном, средь бела дня больного проходящего курс реабилитации швайкой проткнули. Насмерть разумеется!
       Иван начал припоминать об этом инциденте. Да еще много было шумихи по телевидению. Этот убитый оказался бойцом нето Беркута, нето какого-то там еще милицейского спецназа. Его начальник, брызгая слюной в объектив камеры, клялся и божился, что этого дела, так не оставит, понесут наказание по всей строгости закона. Милицейский чин связывал это убийство, с какой-то недавней операцией в отношении одной из криминальных группировок столицы.
- Ну, было такое! – подтвердил Богреев.
- Но это далеко не все, что было. В этот самый день ушел из жизни еще один человек. Правда, из-за громкой смерти сотрудника МВД никто не придал значения его насильственной кончине. Я имею ввиду простых обывателей. Те, кто нужно, все сразу усмотрели и осознали.
- Значит я простой обыватель! – Иван покамест еще не мог уловить взаимосвязи между этими событиями.
- Тот мент из санатория, не кто иной, как «подранок». Ну, которому брюхо бандиты прострелили, когда он в Бедулина стрелял.
- Значит и тот, который для всей прогрессивной общественности незаметно помер…. тоже там был?
- Ты, Вань, делаешь большие успехи!- подшутил по-дружески Татарчук.
- Убили значит их воры. Естественно из мести. И заточку использовали, когда курортника жизни лишали специально. Чтобы дать понять тому, кому надо, – высказал свои предположения Богреев.
- Не только из мести. Урки специально остальных киллеров спугнули, чтобы те засуетились и на заказчика вывели. Но не все получилось, как себе это уголовный элемент представлял. Заволновались не только рядовые члены бригады Филина, но и его руководство. Они, конечно, провели акцию устрашения. Обыски по притонам устроили. Кучу воровской общины, «до выяснения» задержали, но таки поняли, что на дальнейшие действия матерых рецидивистов это мало повлияет. Тогда они, конечно, скорбя сердцем, решили принести в жертву своего боевого товарища – Филина. Нет Филина и концы в воду! И поручили это не кому-нибудь, а его же подчиненным, чтобы и их потом, как ненужных свидетелей на тот свет спровадить.
- Слушай, я просто поражаюсь, кто страной руководит? Каким же это падлом надо быть, чтобы своего, вот так запросто и в расход!
- Можно подумать у нас не так! – зло выпалил Татарчук. – У нас если что, не дай Бог, то сначала человека увольняют, а уж потом разбираются, прав он был или нет! Помнишь Вовку Голикова из экономики…
- Ладно, не будем о грустном! Ты мне лучше вот что скажи, зачем они вообще Беду убили и Аслана. Зачем им это надо было. Я ведь деньги их вонючие практически нашел.
- Следы заметали перед выборами
- Так до выборов еще времени сколько! – возразил Иван.
- Ну, тогда не знаю, это уже их дела. Знаю, только что по странному стечению обстоятельств оба погибших были напрямую связаны с Турчиным и контрабандой редкоземельных металлов. Ну и Филин тоже, правда, косвенно.
- А откуда такая уверенность, что Филимонова его же подручные замочили? Тем более, такие подробности об участниках покушения?
- Потому что они сами в этом признались.
- Кто?
- Как кто? Участники покушения.
- Кому, признались? – Иван ничего не мог понять.
- Некоему Баптисту! Телохранителю Беды. Он их задержал со своими живодерами и допросил с «Особой нежностью». Преступники, конечно, во всем покаялись и умерли… от стыда. Думаю, их последние часы земной жизни были самыми трудными и мучительными. А показания предельно откровенными. Учинить с ними жестоко у Баптиста было несколько причин. Во-первых, они убили Беду, к которому этот человек-бронепоезд был сильно привязан, во-вторых, он самолично хотел Филина как организатора убийства авторитета, на куски голыми руками порвать, а они лишили его этой возможности. Одна у Баптиста осталась утеха, замучить до смерти непосредственных участников покушения. Входную дверь в квартиру Филина, Баптист специально открытой оставил, чтобы тело побыстрее нашли, и весь уголовный мир узнал, что на одну суку стало меньше.
- С Филином понятно, его свои же хозяева жизни лишили. Только при таких обстоятельствах они могут убийство, своего заплечных дел мастера, списать теперь на блатных.
- Это они и попытаются сделать. Не даром ведь УБОП на «мокруху» примчался. Только ни фига у них не выйдет! – со знанием дела заявил Татарчук.
- Это почему?
- Потому что один из двоих киллеров, задержанных добровольными помощниками от блатной масти, был ментом. Представляешь, что он там Баптисту наговорил? Руку на отсечение даю, что всю их последнюю исповедь воры исправно задокументировали. Против такой «компры» не попрешь. Думаю, что когда обнаружится таинственное исчезновение «государственных мокроделов», то наши политические фигуры, кто при делах был, пойдут с ворьем разговоры разговаривать и договоры заключать. А Филимонов получится, что сам на себя руки наложил.
- Так ведь наследили же не по детски. Столько трупов в карман не спрячешь. Тем более среди погибших есть представитель стражей порядка, – рассуждал Иван, не слишком доверяя заявлениям Татарчука.
- За это можешь не переживать. Спишут на боевые, – успокоил Юра своего коллегу. – Менты будут числиться погибшими при исполнении, на боевом посту. Женам мокрушников выпишут материальную компенсацию внушительных размеров и наградят льготами как вдов героев. Сиротам – пенсию. И все это их «заботливые» хозяева сделают не себе в убыток, а за счет государства. Так что все у них будет: и пышные похороны кормильцев с цветами, оркестром и оружейным салютом. Со слезами, соплями и клятвами, что виновных найдут и спросят по всей строгости. А как же - это ведь дело чести, – Юра кисло улыбнулся.
- А вот мне интересно, как воры на убийц вышли? – полюбопытствовал Иван.
- Помнишь перед моей бестолковой командировкой в Луганскую область, я тебе интересные факты излагал. Обещал подпортить праздник некоторым «хитро сделанным» товарищам.
- Ну?
- Баранки гну. Я таки его испортил. Короче….

       А если совсем коротко, то в тот уже, казалось, далекий холодный и пасмурный весенний день, стоя на перроне вокзала Юра набрал на мобильном знакомый номер телефона.
- Здравствуй. Это опять я! – сказал Татарчук незнакомому абоненту. – Надо сидеться…Нет не в Киеве. Я сегодня сейчас уезжаю…Короче, слушай меня внимательно. Я еду на поезде № 20 Киев - Лунганск. Отправление через 10 минут. Примерно через часа 2-3 он остановится на станции Гребенка. Это узловая станция и паровоз стоять будет минут двадцать…Там и встретимся. Явка обязательна, - приказным тоном сообщил Татарчук и сбросил вызов.
       Юрий, не спеша, вышел из вагона на платформу. Узловая станция Гребенка предстала пред ясны очи киевского обитателя в виде двух небольших зданий: вокзала и железнодорожных касс, затерявшихся среди параллельных линий рельсов, которые обходили этот островок пассажиров и слева и справа. Не успел поезд остановиться, как по платформе засновали бойкие торговки, предлагая путникам всевозможную выпечку. Татарчук не спешил. Тот, кто ему был нужен, уже ждал его на улице. Его фигуру Юра увидел в окно, когда поезд, скрипуче тормозя, медленно сунулся вперед, вдоль платформы.
       - Здравствуй, – Татарчук поздоровался со своим знакомцем за руку. – Не хочешь пирожков местных отведать. Говорят самые лучшие на железной дороге пирожки, пекут именно здесь в Гребенке.
       Юрий не спеша, направился вдоль состава в поисках первой попавшейся бабки. Его спутник, от такого неожиданного предложения, застыл на месте, как вкопанный. Татарчук обернулся.
- Ну, чего стоишь. Я тебе серьезно говорю пирожки, просто пальчики оближешь. Пошли я угощаю. – Как ни в чем не бывало повторил свое предложение сотрудник СБУ.
       Спутник быстрым шагом догнал Татарчука и нервно стал выражать свое недовольство.
- Вы что, Юрий Петрович, прикалываетесь. Я 150 километров сюда гнал, чтобы пирожки жрать?
- Эдик, я тебе серьезно говорю, что быть в Гребенке и не отведать местной сдобы это форменное свинство. А пока мы будем искать выпечку повкуснее, слушай меня внимательно. Ты не так давно сетовал, что любимые органы никак не способствуют продвижению твоей криминальной карьеры.
       Боярин (а это был именно он) недовольно сморщился. Он очень хорошо помнил, этот разговор, но каждый раз вспоминал его с большой неохотой. Видя ответную реакцию, Юра взбодрил негласного помощника.
- Так вот, Эдик, Родина решила дать тебе возможность расти над собой, – Татарчук по- приятельски похлопал Боярина по плечу. – Но не забывай, для чего тебя направили на этот очень опасный и ответственный участок невидимого фронта, – напомнил ему сотрудник, его основную задачу. – А теперь к делу. Ты Баптиста знаешь?

- В общем, – продолжал Татарчук свой рассказ Богрееву. – Через нужного человечка сообщили Баптисту номер палаты, где клиенты лечатся. Воры за ними наблюдение установили. Не знаю, кого он там подкупал из медперсонала, и за какие деньги, но таки четверых участников покушения личный телохранитель авторитета точно установил и убил.
- Ты что с ума сошел? Ведь за такие шутки посадить могут, - Иван очень переживал за своего друга. Татарчук ведь мог сгоряча таких дров наломать, совершенно не думая о последствиях.
- Ну, зачем так драматизировать. Максимум, это уволят. Я ведь что? Источнику задание отрабатывал, а он сволочь двоедушная взял и сдал ворам информацию. Но это если станет известно, откуда ноги растут. А этого не случится….
- Агент хоть надежный?
- Супер надежный! Спортсмен! Патриот. Главное в работе с негласным источником уйти от формализма, особенно в процессе обучения и воспитания, – Татарчук умничал, а сам вспоминал не без удовольствия о том, как воспитывая Боярина кулаком, сумел таки пробудить в бандите крепко дремавшие патриотические основы негласного сотрудничества. - Тем более в процессе воспитания, если источник завербован из преступной среды.
- А почему ты эту информацию именно телохранителю Беды сдал, а не этому, как его, Агею? Ну, который у держателя общака помощником был.
- Потому, милый друг, Вано, что Агей бока запорол. Он Аслана заказал до сходки, а оказалось, что Сахолов не при делах. Беду-то не он убил. Агей сука еще та! Сильно хочет держателем воровской кассы стать. Мог бы и скрыть бесценные сведения. Кроме того, - Юра озорно улыбнулся и даже смешок вырвался. – Поговаривают, что Агей за смерть Аслана еще немалых денег из общака заплатил.
- Ну, это понятно! У нас теперь все только за деньги…
- Самое смешное в этой истории, что Агей дал денег не кому-нибудь, а лично Филину.
-Да ну? – изумился Иван.
- Вот тебе и ну! Ты понимаешь, как он теперь в глазах всей воровской общественности выглядит. Баклан и есть. Теперь его навряд ли на эту ответственную должность поставят. А если бы все осталось в тайне, шансы у него были неплохие. Баптист другое дело. Он тупой и преданный и за своего покойного хозяина любому пасть порвет, невзирая на чины и должности. И я таки в нем не ошибся, – заявил Юра самодовольно.
- А чего ты Семеновичу про блатных ничего не сказал?
- Так я ему все это написал!
- Все? – не на шутку испугался Богреев за своего бесшабашного товарища.
- Ну не все, конечно, – успокоил Ивана Татарчук. – Естественно упустил некоторые моменты. – И очередной раз влил себе в организм порцию алкоголя. – Конечно же про свой коварный план умолчал. Некоторые детали не конкретизировал, в том числе об истинной роли Баптиста в моем замысле. И так по мелочи, кое что упустил, но, не меняя сути. Все здорово получилось, только вот Беду в этой ситуации чисто по-человечески жалко.
- А мне нет! – зло буркнил Иван. – Мне его совсем не жалко. Туда ему и дорога. Таких, как он давить надо. Он враг…
- Это точно, он враг, – согласился Юра. – И с ним надо бороться. Но враг врагу рознь. Беда был открытый враг. Он всем и всегда открыто заявлял, что с государством и властью находиться в контрах. Ни от кого своей натуры не прятал. И даже «боевые действия» вел по своим правилам и законам, как это у них говорится «по понятиям». Я его за это уважал. Беда в сто раз честнее, чем эти уроды, которые сами есть бандиты и воры, но при власти. Они намного опаснее, чем матерый рецидивист. Они сами лезут в государство, но не затем, чтобы ему служить, а чтобы красть безнаказанно. И нет у них никаких «понятий» ни воровских, ни человеческих. Я ворам эту информацию слил без малейших угрызений совести, потому что считаю что блатные, в сто раз лучше, чем эти твари при больших портфелях. Жаль, что не получилось достать мудака - Василия Владимировича. Ой, как жаль. – Юра окончательно захмелел и постепенно утрачивал над собой контроль. Он так разошелся в своей лютой ненависти к «бандитам от власти», что перешел на крик, и даже соседние столики стали обращать внимание на буйного оратора. Однако Юру это не сильно беспокоило, точно так же, как и все попытки Богреева урезонить не на шутку расходившегося приятеля.
- Ты что орешь? – упрекал в который раз Иван своего коллегу. – Ты еще давай, начни листовки на салфетках про вице-спикера писать и по столам разбрасывать.
- И начну! Не сдавался Татарчук…
       Выступающего оборвал телефонный звонок. Юра посмотрел на высветившийся на дисплее номер, скорчил презрительную мину и выключил питание мобильника.
- Свободны! – объявил он, когда закончил все операции с индивидуальным средством связи. – Сегодня я пьяный! Никто их за язык не тянул.
- Может Семенович успел уже на тебя накапать?
- Да нет, он наверное прочел докладную. Теперь желает всякие дурацкие вопросы задавать. А вот хрен ему! Я все подробно и обстоятельно расписал. Взяли привычку, переспрашивать по сто раз. А читать ленятся, все им на словах расскажи да на пальцах покажи. На хрена же тогда бумагу марать? Вот пусть почитает и во всем сам разберется.
Теперь телефон зазвонил у Богреева. Тот, в отличие от своего сотоварища он снял трубку.
- На встрече. Нет не знаю, он мне не докладывал. Сейчас позвоню, – говорил Иван абоненту.
       Татарчук равнодушно наблюдал за своим товарищем и успел пропустить еще одну стопку.
- Слышь, Юра, пошли в Управу. Тебя Семенович очень видеть хочет, – попросил Богреев.
- Ну, и куда я такой нарядный пойду? – поинтересовался Татарчук.
- Да покаешься и делов-то. А так ведь могут еще и выговор, а то и на аттестационную отправить, за злоупотребление спиртными напитками, или за халатное отношение.
Богрееву почему-то стало как-то боязно за Юрку. Ведь хороший же мужик, толковый опер, и вот так по дурости может пропасть.
- Не боись! Ничего они со мной не сделают. По крайней мере, до тех пор, пока это дело не уляжется. Они ведь сейчас «наверх» очень важные сведения сообщат, и прольют свет на все это темное дело. Можно сказать, в моем документе компромиссное решение заложено, по выходу из кризисной ситуации. Чтобы и волки были целы, и овцы сыты.
 Опять раздался телефонный звонок.
- Да звонил! Вне зоны! Наверное спит, а телефон отключил. Да не пьяный он был, всю ночь работал… Устал. Да уже на подходе, – Богреев положил трубку в карман. – Давай, Юрец, дуй срочно домой на такси. Да и ключ гони! Я твою машину во двор управления поставлю, и пойду отдуваться перед начальством… за тебя между прочим.
- Удачи тебе! - сказал Татарчук грузно поднимаясь из-за столика и передавая ключи от своего автомобиля Ивану. – Иди, я тачку сам поймаю. Я еще не совсем невменяемый.
 Вопрос, который задал начальник главного отдела «К», когда Богреев зашел в его кабинет несколько озадачил Ивана.
- Ты за этого раздолбая Татарчука расписаться можешь? – поинтересовался Петр Семенович. Начальник уже успокоился, и даже про Юрку говорил хоть и с укором, но как-то без злобы, по-отечески. Наверное, бальзам на душу пролила докладная Татарчука, и этот крамольник если и не был полностью прощен, то был очень близок к абсолютной амнистии.
- Где? – удивился Богреев такому неожиданному вопросу.
- В некрологе! – сострил Петр Семенович, затем продолжил уже серьезно. – Да, в справке его. На, читай, что этот клоун написал.
       Начальник главного отдела протянул Ивану последний лист, где, как это и водится во всех порядочных государственных учреждениях, стояли данные о составителе. Иван глянул в самый конец текста. Затем опустил взор и бегло пробежал по званию должности и всему прочему. Внимательно рассмотрел подпись, число дату. Вроде бы все на месте все в порядке.
- А что не так? – спросил Богреев у начальника.
- Читай вслух воинское звание господина Татарчука.
- Майор … - Иван запнулся, не смог сдержать ехидного смешка, но нашел таки в себе силы и прочитал несуществующее в украинских воинских формированиях офицерское звание полностью – Майор сверхсрочной службы…. Так все правильно. Так и есть «сверхсрочной». Он который уже год майором перехаживает….

Глава двадцать третья

- Благословите батюшка на путешествие? – чернявый мужчина склонился в поклоне, сложив крестообразно ладони, для принятия благословения. Его черная борода не позволяла незнакомому с ним человеку определить его возраст. Растительность делала мужчину гораздо старше собственных лет. Волосы его уже с пробивающейся сединой были перехвачены сзади резинкой и коротким хвостиком свисали с затылка. Одет он был во все черное. Черный слегка выцветший плащ, под ним черная рубаха, и посеревшие от ветхости, некогда черные джинсы. Заверщали его одеяния черные, но давно не чищеные ботинки. Прямо вылитый монах, только без подрясника.
- И далече ты собрался? – поинтересовался старец, но благословения просителю таки не дал.
- Так вот, в Киев собираюсь ехать. Печерскую лавру посетить! Во святых пещерах преподобных Антония и Феодосия грехи свои замолить. Тяжко мне с ними жить. Нет сил носить такое бремя, – степенно ответил любитель святых мест, стоя согнувшись в ожидании благословления.
       К большому его удивлению, старец ничего не ответил и на его просьбу никак не отреагировал, а не спеша, как будто и не было его вовсе пошел в направлении собственной кельи. От случившегося посетитель впал в состояние ступора, и лишь когда старец уже было собрался открыть дверь монашеского общежития, догнал его и снова обратился к игумену.
- Так, а как же благословение? – поинтересовался он у настоятеля.
- А никак! Нет тебе моего благословения! – ответствовал отец Тихон. – Нечего тебе в Киеве делать. Дома дел по горло!
- А как же Бог!?
- Вот для таких, как ты искателей благочестия, Господь и сказал: «Возлюби ближнего своего!»
- А еще, – стал пререкаться мужчина – Спаситель сказал: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь». И еще он сказал: «Кто любит отца своего и мать более нежели Меня, тот недостоин меня, и кто любит сына или дочь более, нежели меня не достоин Меня»!
- А в следующем стихе как сказано? – спросил старец у дерзкого знатока святого писания.
- «И кто не берет креста своего и не идет за Мною, тот недостоин Меня,» - процитировал тот очередной отрывок.
- Так почему же ты крест свой бросил? – строго спросил настоятель.
- Это как же?
– Семья это ведь тоже твой крест. Может быть, самое главное испытание всей твоей жизни. А ты о нем не радеешь. И не совестно тебе святым образам в глаза смотреть. Жена вон твоя с детьми бедствует. На пропитание не всегда имеет, а ты, вместо того, чтобы о них заботиться, по монастырям шляешься. Благодати ищешь, Бога ищешь, а чад Его теряешь. И себе врешь, и мне врешь и Господу врешь…
- Да не вру я батюшка, все как на духу говорю. Если я где и слукавил укажите мне…..
- Не Бога ты ищешь, а от проблем бегаешь. И прикрытие себе нашел славное, мол я за вас родные и близкие, Господа молю, а вы меня теперь кормите. Разве ты увечный, что трудиться не можешь? Ведь, как бог сказал Адаму, когда его из рая изгонял: « В поте лица твоего будешь есть хлеб…». А ты нарушаешь повеление Его. Ты когда последний раз к матери приходил? Когда деньги нужны были! А какую Бог заповедь нам дал: «Почитай отца твоего и мать твою…». Почитай, а не на шее у них сиди! И детей народил, а теперь о них Бог заботиться должен? Не про тебя ли поговорка сложена «Заставь дурака Богу молиться…»? Ступай с миром и живи по заповедям, а больше от тебя Богу ничего и не надобно.
       Матвей видел, как к причалу пристала небольшая лодка и из нее вышла женщина. Вид у нее был подавленный. Скорее всего, случилось у нее большое несчастье, потому как шла посетительница скита низко упустив голову и плечи. Давило на нее свалившееся горе. Она не спеша, подошла к Турчину, поклонилась и тихо спросила, почти прошептала:
- Где я могу видеть отца Тихона?
Матвей без лишних колебаний взялся проводить просительницу к батюшке. По дороге к келье старца он встретил мужчину слегка неопрятного, заросшего бородой и одетого во все черное. Вид его тоже не отличался особой бравурностью, хотя когда тот прибыл на остров, Турчин успел заметить, что пребывал он в хорошем расположении духа и чувствовал себя уверенно. А теперь пристыжено шлепал к причалу, а вид у него был как у первоклассника получившего двойку. Так они и встретились две разные судьбы на узкой тропинке. Две разные и две одинаковые, потому как оба искали спасения у Бога, только разными способами. Да и сам Матвей тоже был таким же заблудившимся путником, который идет на свет, но не знает, согреет его это ослепительное сияние или обожжет. Женщина подошла к игумену попросила благословения.
- Тут, батюшка, у меня такое горе, - и она задрожала, затряслась, не сумев сдержаться, разрыдалась горько и затяжно, по-бабьи. Так только умеют плакать русские бабы. Сдержанно и так естественно, откровенно, не скрывая своих чувств, но не переходя в истерику.
- Все знаю дорогая! - сказал старец по-отечески. – Понимаю тебя. Ты поплачь, поплачь. Оно на душе легче станет. Горе в душе носить тяжело. Только перед ним слезу не пускай. Не смущай его. Ему и так не сладко.
- Так может, Вы отмолите его. Вы ведь все можете. Вот и депутатскому помощнику ведь помогли. Все в районе только об этом и говорят. Еще б месяц другой и все - был бы безнадежный! А тут ему операцию вовремя сделали на желудке, и говорят, что все хорошо будет. Мы, конечно, не депутаты, но уж поверьте, отблагодарю, как могу. Все продам, все отдам, только пусть он выздоровеет, – женщина расстегнула сумочку и протянула старцу конверт.
       Матвей догадался, что в конверте лежали деньги. Догадался об этом и старец и очень осерчал.
- Ты мне эти глупости брось. Или в писании не читала как Господь сказал: «Даром получили, даром давайте…»? Не гневи Бога понапрасну и меня в его глазах не порочь.
- Ой, простите меня дуру. Уже от горя и сама не соображаю что делаю! - запричитала женщина. – Отмолили бы вы его. Ведь он человек не плохой. Даже хороший, – женщина опять завыла в несносной своей тоске.
- Да разве ж я против того. Буду от сего дня твоего супруга поминать и в келейной молитве и на церковных богослужениях. Все, что от меня зависит, все сделаю. И отвар ему приготовлю.
- И он выздоровеет? - в глазах женщины вспыхнула надежда.
- А это, милая, как Бог управит. Ты пойми, что некоторые болезни даются, чтобы исправить жизнь, а некоторые, чтобы приготовиться к смерти. Все во власти Всевышнего.
- Ой, – воскликнула женщина, даже боясь слышать о трагическом конце, который может постигнуть ее любимого человека. – Ради всего святого, умолите Бога, пусть он его жить оставит. Я готова за это хоть душу свою положить. – Она рухнула перед старцем на колени, как подкошенная и, ломая руки, смотрела на него, как на последнюю надежду. От этого Матвею вдруг стало так невыносимо больно на душе, как будто умирал родной ему человек.
       Старец наклонился, поднял женщину с земли и усадил ее на лавочку, которая стояла рядом с входом в кельи.
- Ты ведь пойми, что Богу,- Ему виднее, когда человека от греховной земной жизни изымать. В младенчестве или в старости это только Ему одному решать. Ну, а если уж Он положил такой срок земной жизни, то значит так для человека лучше.
       Женщина, с поникшей головой сидела, и безразлично глядя в землю, слушала игумена.
- Что же в смерти может быть полезного? – сказала она безучастным голосом.
- Того и полезно, что смерть тела это еще не смерть души. Вот у одного из «декабристов», точно уже и не помню, как его звать… так вот, мать у него была набожная. И во младенчестве сын ее, единственный, заболел. Врача вызвали, но он только руками развел и посоветовал несчастной женщине готовиться к худшему. А малец просто на глазах сгорал. И вот женщина всю ночь провела в страстной молитве о своем сыне и уже под утро, упав на кровать, обессиленная заснула. И снится, что говорит ей голос с неба: «О чем просишь меня?». Она и отвечает: «О здравии дитя своего единственного! Сжалься Боже, оставь мне его!». Он ей и отвечает, что не в радость будет он тебе. А она его умоляет, мол, все равно лишь бы жив был. Тогда ей Вседержитель и говорит: « Тогда смотри!». И показывает ей сына, как он подрастает. Вот он оканчивает пажеский корпус. Вот он на Бородинском поле в числе героев. Мать смотрит на все это и не нарадуется. Дальше идут какие-то тайные заседания. Затем Сенатская площадь, арест. И дальше все как за непроницаемой занавесью. И вдруг занавесь эта падает и видит она сына своего висящего среди висельников. И спрашивает ее Бог: «Хочешь ли ты теперь, чтобы я оставил его тебе?», Она, несмотря на страх, который напал на нее, после всех этих видений говорит: «Все равно оставь!». Тогда ей Бог и отвечает: «Будь по-твоему!». Она ведь грешная думала, что все исправить сможет. Что не допустит до такого конца. Вот по этой причине и стояла на своей просьбе. Наутро проснулась, а горячка от сына ее отступила, и он встал с постели своей здоров здоровехонек. Мать, конечно, обрадовалась, да вот только радость вылилась ей в большое горе. Сколько она ни старалась, все равно не уберегла свое чадо неразумное. Нахватался он от французских масонов всяких идей еретических. Вышел он, в конце концов, на Сенатскую площадь и вывел за собой своих подчиненных, совершив тем самым преступление против людей и Бога. Не только себя погубил, но и всех, кто с ним был. И повесили его, как злодея.
- Почему Господь так жестоко поступил с бедной женщиной. Сына ее в ад сослал, – сказала просительница задумчиво.
- Ну, в ад тот попал или нет, не нам с тобой это решать. А сделал он это ей и другим в назидание. Чтобы люди на волю Его полагались, а не на собственные суждения. Ты не бойся милая. Будет на то воля Божья, Он и супруга твоего болящего с одра поднимет и на ноги поставит. Господь и не такое творил. И умершего Лазаря по трем дням лежания во гробе воскрешал. Ну, а если решит Он его к себе забрать, то должен супруг твой приготовиться в последний путь, как подобает христианину. У вех, кого обидел, прощения испросить. Самому своих должников простить от всего сердца. Собороваться, исповедаться, причаститься. Ты милая не бойся, все мы пред Господом предстанем - кто раньше, кто позже. А вот где мы обращаемся по конце своей земной жизни? Вот о чем скорбеть надобно.
 По всему было видно, что женщина успокоилась, а может и смирилась. Только глаза, несмотря на то, что в них было безразличие и отрешенность, все равно были какие-то грустные.
- Посиди тут подожди меня старика. Я тебе сейчас отвар вынесу. Как знал, что ко мне сегодня приедешь – сказал отец Тихон.
 Тут женщина начала потихоньку выходить из ступора и дивиться прозорливости старца. Смятение явно читалось у нее на лице, в застывшем выражении крайнего удивления и широко раскрытых глазах. Она уставилась на вход в келью и не сводила взгляда с дверей, застыв, словно скульптура в парке культуры и отдыха. Как показалась Матвею, даже не моргала. Наконец дверь открылась и на пороге появился игумен со снадобьем в руках.
- Батюшка а как же вы это… - начала сбивчиво посетительница.
- Про болящего что ли? – обыденным голосом сказал старец, как будто речь шла о случайно угаданной детской загадке. – О том, что горе у тебя, на лице написано, и любой о том догадаться может.
- Так, а что это муж?
- Ну, так разве ж о не родном человеке, кто убиваться станет? А самый родной и есть муж. Как в писании о супругах сказано. «Оставит человек отца своего и мать свою и да будут одной плотью».
- А может вы мне скажете как с ним …. Что с ним дальше будет? Ну, умрет он или жить останется?
- Этого никто не ведает, ни я ни даже ангелы. Только один Бог. На все святая воля его.
- А я вот тут к гадалке ходила так она сказала, что на него порчу наслали, и все в порядке будет…
- К гадалкам ходить не смей. Это я тебе строго запрещаю! – разгневался старец. – Себя погубить хочешь и супруга своего?
- Так ведь люблю же его, на все ради него согласна, – женщина опять разрыдалась.
- То, что он жив будет, в этом никогда не сомневайся. Душа она ведь бессмертная. Сейчас самое главное ей не навредить. А земная жизнь - это туман скоропроходящий. Все мы тут гости на земле. Все там будем. Вот возьми отвар. Хороший отвар. Ему полегче будет. На операции не соглашайся. Если будет на то воля Господа, то отпустит его болезнь сама, а если нет, то и хирург его не спасет. Только перед смертью его измучаешь, и сама измотаешься. Ступай, милая, с Богом, а я о твоем муже молиться буду.
- Спасибо вам отец Тихон! - сказала женщина спокойным голосом.
       Встав, она не спеша, побрела к причалу. Остановившись возле входа в храм, она трижды перекрестилась с поясным поклоном и дальше продолжила свой скорбный земной путь. А игумен вместе с Матвеем печально смотрели ей вслед.
- Зачем вы так? – спросил Турчин у настоятеля.
-Что правду сказал? Так, а что мне делать прикажешь? Врать? Не могу я врать. Как же мне после этого люди верить будут? Сколько раз я Бога молил, чтобы он забрал от меня все это. Ведь дар не только в радость людям бывает. Это хорошо, когда знаешь, что благополучно разрешится. А если нет? Ой, как скорбно мне такие минуты переживать. Душа моя просто на части рвется. А ничего поделать не могу. Ни поделать, ни изменить.
- А отвар вы ей дали для отвода глаз?
- Что-то я тебя раб Божий, Матфей, понять не могу?
- Ну, вы говорите, что самое главное лекарство для человека это молитва. Я просто понял, что молитва в этом случае не поможет. Точно так же как и врачи и экстрасенсы. А отвар это, чтобы не сильно расстраивалась. Чтобы в отчаянье не впадала?
- Да нет, трава она ему действительно поможет. Если не выздороветь, то хоть боль снять, и страдания облегчить. Ведь траву не зря Господь целебной силой наливает. Для того, чтобы мы ее себе и ближним во благо использовали. Как же она может быть просто так? А что до молитвы, поможет она или нет, это не нам с тобой решать. Если с верой молишься то все возможно. Помнишь, как в писании женщина, страдавшая кровотечением двенадцатью. Она ведь веровала что исцелится, даже если только к краю риз Спасителя прикоснешься. Дерзнула и получила по вере своей. Никто из людей не мог ей помочь, а Бог помог. И это, несмотря на то, что по закону Моисееву кровотечение ее считалось нечистым. И все чего она касалась, считалось оскверненным. А Бог человеколюбец не вменил ей это во грех, и, подбадривая сказал: «Дерзай дщерь! Вера твоя спасла тебя»!
- Ну, так, а что сейчас мешает женщине этой вымолить здравие для своего мужа? Веры у нее хоть отбавляй. Если будет молиться, значить обязательно супруг выздоровеет!
- Это как Бог управит! – сказал старец уклончиво.
- Тогда я ничего не понимаю. Сами ведь говорите что главное вера. Если так, то почему нет уверенности, что человек исцелен будет? Если эта женщина с верой просит, а муж умрет, то откуда потом ей снова взяться?
- Не понимаешь, ты, потому что не видишь остальных благодетелей. За верой идет надежда. Надежда на волю Господню. На нее только надеяться и нужно. Как говорят: «надежда умирает последней!». До конца человек надеяться должен на Всевышнего, в любой ситуации. И если это воля Его - человека призвать, так оно и должно быть. А дальше идет любовь. Вот все составляющие, что дают человеку возможность познать Бога. И если убрать одну из них, то ничего не добьешься.
- А насчет врачей и экстрасенсов?
- А что насчет врачей? К ним ходить не только можно, но и нужно. Ведь Господь им не зря дает знания и навыки. Просто не тот случай, чтобы к ним обращаться. Тут медицина, как это принято в народе говорить - бессильна! От операции только лишние муки будут и ничего больше. И в больнице про это ей сказано было очень авторитетными специалистами. Есть, конечно, еще и частные докторишки, которые за плату за любую работу взяться готовы. Но будет ли из этого толк? Думаю, что нет. А вот к экстрасенсам, гадалкам и прочим хиромантам ходить строго воспрещается. В старые времена людей, которые к колдунам и ведьмам за помощью обращались, вообще от Церкви отлучали.
- А почему у вас, служителей церкви, если только народный целитель, так сразу или колдун или ведьма? Что это, ревность? Или простому смертному нельзя от Бога дар получить? Да и сам Спаситель говорил в Евангелии, что не может сатана изгонять сатану. Значит не все они слуги Диавола, раз с ним же борются.
- А еще господь сказал так: «Не всякий, говорящий мне "Господи! Господи!", войдёт в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от твоего ли имени мы пророчествовали? и не твоим ли именем бесов изгоняли? и не твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от меня, делающие беззаконие,» – процитировал священник отрывок из «Нового завета». - Вот тебе и весь ответ. А на счет ревности и дара целительства, то и простой мирянин может его стяжать. Только стяжать, жизнью праведной. Иконки да молитвы непонятные, которые «народные целители» используют в своих ритуалах это еще не праведность. Многие из них ведь не только порчи снимают, но еще их и насылают. А разве это от Бога - людям зло делать? Мало того, что на своей магии деньги зарабатывают, так они еще и души человеческие губят. Воруют благодать, какая у человека имеется, а Диавол за это дает им силу чародействовать. И не целительство все это, а обман - фокусы. В малом лукавый отступает, чтобы похитить больше. А в глазах людей несведущих и доверчивых это кажется врачеванием. Как в писании сказано: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить в геенне». Для Диавола не тело важно, но душа.
- Ну а те, кто проклятья на людей не насылают? Те тоже от лукавого? Они что, тоже не праведны?
- А где в них праведность. Они ведь за деньги работают. И рекламу в газетах дают. Но не Господа прославляют, а себя. Сергий Радонежский, или Серафим Саровский, разве они себя делами прославляли? Не себя, но Бога. А Николай Чудотворец, архиепископ Мир Ликийских, он вообще многие добрые дела делал в тайне, от людей. Золото отцу бедных дочерей ночью подкидывал, чтобы никто не видел. Разве народные целители таковы по сути?
- Пожалуй, нет! – согласился Матвей.
- То-то и оно. Надобно только на Бога надеться, а не всяких там бабок шептух. На все воля Его. Что он положит, то и поимеем.

Глава двадцать четвертая

- Да браты, - честные воры, лихая година собрала нас вместе, – начал вступительную речь Седой.
       Нет, это была не сходка. Ее перенесли на позже, до выяснения. А сейчас в гости к Агею приехали очень авторитетные люди – законники. Так, осмотреться на месте, что тут произошло, и что со всем этим делать впоследствие. Возглавлял делегацию матерых уголовников Седой – «нэпманский вор», злостный ревнитель норм старого воровского закона. Его сопровождали Бесараб и Миша Гопа – тоже очень уважаемые господа, но не да такой степени, как глава делегации. В принципе все зависало от него – от Седого, и об этом Агею было хорошо известно. Но от этого не легче. Были бы эти двое сопровождающих одни - тогда можно поторговаться. Не факт, что их можно купить, но все-таки шанс. У каждого есть своя цена, и, если не в денежном эквиваленте, то можно предложить в услугах: помочь через сходку вопрос протащить, или нужного человека под свое крыло взять. Тем более ведь ходатайствовать будет не кто-нибудь, а смотритель «кассы». Но если сам Седой присутствует - все это предположения и не более. Вот же старый хрыч, святоша воровского мира, уголовный аскет. Этот деньги презирает, а его воровская корона – высшая награда за все заслуги. Он ее не променяет на все богатства мира. А что ему может предложить Агей? Остается одна только надежда и он ее непременно использует. Есть ведь хоть мизерный, но шанс. Да и виновника торжества на этом сборе нет, и вряд ли он на сходке будет присутствовать. Замели Баптиста после воровского беспредела в отношении Филина и его компании. Залог вернули, а его закрыли и до суда ему теперь не выйти, а после так тем более. А ведь могли и раньше закрыть, если бы Агей залога не внес. Тогда было бы все по-иному. Тогда можно было бы все по-тихому спустить на тормозах, а за Беду отомстить потом, когда все уляжется. Что до Аслана то Агея нисколько не мучили угрызения совести. На одного бригадира меньше и то хорошо. И пусть до последнего инцидента воры с его кодлой жили в мире и общак за счет их пополняли, и общие дела мутили, все равно по большому счету бандиты люди без понятий, и стало быть ненадежные. Таких можно мочить - их не жалко. И как это он матерый вор, не углядел опасности. Ведь кольнуло в груди нехорошее предчувствие, когда мусора воровскую общину прессовать начали за то, что их коллегу в санатории на швайку насадили. А он сам тоже хорош? Нет, чтобы обстоятельно во всем разобраться, найти откуда паленым несет, взял и списал этот беспредел на отмороженных гастролеров. Да еще и ментов в этом убедил. А кто мог ожидать от этого тупого быка – Баптиста, такой запуты. У него мозгов только и хватало, чтобы кого-нибудь убить или до смерти замучить. Ладно бы для себя старался, чтобы самому смотрящим за казной быть. Тогда бы Агей его понял. Не простил бы, но понял! А так ведь непонятно на чью мельницу лил он воду распетливая этот сложный узел. Кто ему денег дал на все хлопоты? Хотя, наверное, дал ему денег Седой, он же и благословил его, в обход Агея, все разнюхать да по местам расставить. Интересно, что успел узнать этот тупоумная горилла, и что передала Седому? Какие козыря держат в рукавах понаехавшие воры? Это хоть и не сходка, но от сегодняшнего совещания многое зависит. Какую сторону примут сейчас «гости столицы», такая постанова и будет принята на малоросском слете воров. Лишь присутствие одного человека вселяло надежду в Агея. Только Шкиль, который тоже был в числе приглашенных, мог спасти его от неминуемого краха - заката его криминальной карьеры. Именно он был его козырем, и эту карту Агей решил разыграть в решающий момент предстоящей партии.
- Давно такого не было, чтобы власти так беспредельничали. За один раз скольких наших братьев положили. А самое главное Беду – настоящего авторитета на воздух подняли, – закончил Седой свою мысль и замолк.
- Что будем решать? Как разводить ситуацию? – перешел к сути вопроса Гопа. – Дошли до нас слухи, что Аслан к мокрухе ни при делах. Стало быть, ты Агей, его замочив - косяк запорол. На бодалово с бандитами подвинул. За это надо ответить перед «честным собранием».
- Аслан с Филином якшался и не факт, что он в этой теме стороной проходил. Во всяком случая это он Беде стрелку забил. – На мертвого можно, что угодно вешать. Ему-то все равно. По крайней мере Агей не видел в этом ничего плохого.
- Ну, так ты перед правилкой не обосновал ведь, чего против «зверя» имеешь, значит вышло у тебя все по беспределу.
- Не было беспредела, – твердо ответил Агей. – То, что я суку уработал до сходняка, так были на то свои причины. И воры меня в этом поддержали…. - Выступающий многозначительно посмотрел на Шкиля, но тот видимо намека не понял, и сидел как будто эта тема его не касается.
- И кто же тебя поддержал? – поинтересовался Бесараб.
- Веня Одессит и Шатун! – ответил Агей и вновь посмотрел на безучастного Шкиля. Это было очень подозрительно.
- И кто может это подтвердить? – опять перешел в наступление Бесараб.
- Шкиль! – ответил Агей и бросил злобный взгляд на своего «скромного» подельника, который так упорно не хотел принимать участие в этом «дружеском разговоре».
- Во как? – удивился Гопа. – Ну, тогда тебе Шкиль ответ держать, зачем ты за авторитетных воров говорил, и кто тебе на это права давал? Мы маляву на зону засылали и Веня с Шатуном не при делах. Не давали они тебе таких поручений. И на счет Аслана никаких решений не выносили!
- Шо за дешевый зехер? – взорвался Шкиль праведным гневом. – Шо за наезды. Агей попутал а я отвечай.
- Ах ты, сука! – Агей хотел собственными руками задушить на месте такого гада.
- А разве я тебе говорил, шо Веня с Шатуном замочить Аслана велят? Я ведь разговор вел, про то, шо мы с ними дело это обкашляли и интересовались, как ты, Агей поступать собираешься. Воры совещались, как ты за масть черную мазу держать будешь. Про Аслана и слова не было. Ты Агей что-то попутал.
       Это был удар ниже пояса. Шкиль уходил от ответа. Уходил ловко, умело. К такому трюку Агей был явно не готов, потому ни доводов у него, ни толковых возражений припасено не было. Выходило так, что он действительно действовал по беспределу и отвечать перед воровской братией теперь придется в гордом одиночестве. Раз так, то теперь у него руки развязаны, и он может смело валить на Шкиля все грехи – вольные и невольные, ведомые и не ведомые.
- А может это не ты предлагал Аслана до сходки кончить? – начал хватать за руки плута Агей.
- Я предложил. И были у меня на это веские причины, – совершенно спокойно ответил Шкиль.
- Поделись с нами своими причинами, – попросил Бесараб, – или тебе в западло?
- Лёгко! – по-фраерски с ударением на «ё» сказал Шкиль. – Мне один корешок по большому секрету рассказал что мусара Аслана слить хотели за бугор до сходняка, про который им хорошо известно. Я об этом поделился с Агеем. Все честь по чести.
- А с чего ты вообще решил, что это Аслан Беду замочил? – продолжал дознание Бесараб.
- Я?!! – возмутился и одновременно удивился Шкиль, как будто на него вешали покушение на Ленина вместо Фани Каплан. – Когда я такое говорил?
- Ну, ты же напирал, чтоб Аслана кончить? - вмешался Гопа.
- Я сказал, что с убийцы надо спросить как с гада. А то, что Беду Аслан замочил, так это Агей утверждал. Он вор авторитетный и значит знает, о чем говорит. Ему-то тут по месту виднее, чем мне из-за забора. – Намекал гад на то, что когда Беду убивали он срок мотал, и расклады ему не известны. - Я только сказал, что если это Аслан, то Агей может не успеть с этой сукой поквитаться. Какие ко мне предъявы?
       Агея всего трясло. Никогда он не был в роли лоха, и вот теперь его разводили как баклана. Разводили по полной, и он ничего не мог с этим поделать. Он злился, но гнев и ярость не способствовали логическому мышлению а только ему мешали.
- А кто мне «мокродела» подсунул? – выплеснул Агей на редкую сволочь очередной неопровержимый факт.
- Так я ведь помочь хотел. Подсобить хорошему человеку. Кореша в беде выручить, это святое.
       Да Шкиль был большим талантом. Последнюю фразу он сказал так вдохновенно с такой искренностью, что в другой ситуации у всех присутствующих, на мероприятии слезы на глазах навернулись бы.
- Это ты правильно сказал! – как бы проснулся от спячки Седой.
       За весь разговор, он промолчал. Ни единого слова не обронил. Сидел, сложив руки на палку, на которую опирался при ходьбе. Который год хромота досаждала авторитету. Сказалась травма, которую вор получил в молодости. Уходя от погони, пришлось прыгать ему с третьего этажа. Приземлился не очень удачно, но поначалу в азарте и пылу погони даже не почувствовал. Дал деру, да с такой прытью, что преследователи и заметить не успели, куда он делся. И вот теперь на старости лет сильно ушибленная пятка дала о себе знать. Вот так и сидел Седой, облокотившись на палки и, положив еще сверху подбородок. Голова была наклонена к полу таким образом, что глаз из-подо лба видно не было. Никто не мог понять спит ли авторитет или внимательно слушает. А может, просто отрешенно гипнотизирует ровную поверхность пола. Несмотря на шум и склоку он пребывал в той же самой неизменной позе, как будто окаменел - ни разу даже плечом не дернул. И вот теперь, когда по этому делу все было сказано, на все вопросы отвечено, он проснулся для того чтобы объявить приговор. Нет, все-таки умеют старые воры делать все красиво, эффектно. Даже Агей, которому сейчас было не до величественных поз и жестов, в душе позавидовал умению Седого держать себя в «приличном обществе».
- Все правильно. За что человека упрекать? За то, что он помочь хотел? Я тут никаких косяков не усматриваю.
       Агей напрягся. Стало быть теперь он крайний.
- А за Аслана? Так не мы ведь его завалили. Не нам и отвечать. Верно я говорю?
       Всем стало ясно, что Седой решил спрыгнуть с темы. В принципе всех это соломоново решение полностью удовлетворяло. Ну, может быть, немного Агею было оно не на руку. Ведь отвечать перед бандитами или нет - это дело десятое. Все равно с таким досадным промахом претендовать на смотрителя воровской казны не так-то сподручно. А Шкиль! Ну и мутная ж натура. Вот же фраер крученый. Вывернется из любого расклада.
       Если бы Шкиль узнал, что про него думает Агей, то очень бы за себя порадовался. Но он этого не знал, да и думал совершенно о другом. Думал он, как теперь свое дельце протащить. Ведь шанс собственно говоря не плохой. Сейчас, если Седому все правильно подрассказать о своих претензиях на особое положение в криминальном обществе, то и на общей сходке оно пройдет. Агей, после случившегося уже не союзник, но это не так страшно. Седой ведь, по сути, принял сторону Шкиля. Можно же перекроить ситуацию. По сути, на него - честного вора, наехали незаслуженно, и он вправе требовать компенсации, так сказать за моральный ущерб. Только теперь надо момент поудобнее выкроить.
- Что уже было, того не вернешь! – продолжал туманно философствовать Седой. – Перед человеком, конечно, не удобно получилось – это он имел ввиду Аслана. – Зазря его со свету сжили. Но ничего не поделаешь, все под Богом ходим. На то мы и люди, чтоб ошибаться. Только один вопрос сейчас меня беспокоит…. Как оно под кума стелиться? Хорошо ли … отвечай Шкиль?
 Такое сообщение прозвучало, как гром среди ясного неба. Это была полная неожиданность, для всех за исключением Седого.
- Шо за дела? – удивился Шкиль.
- Дела, это у прокурора! – спокойно ответил Седой на реплику. – А у нас так делишки…. И еще предъява к тебе.
- Вы шо? Меня на понт берете? - Шкиль еще пытался представить все происходящее как милый розыгрыш, поэтому и скривил улыбку, которая в теперешний момент была неуместна. Он окинул взглядом собравшихся. Никакого намека на милую добрую шутку, лица у всех присутствующих были очень серьезные. А у Седого так вообще, как у памятника воину- защитнику Брестской крепости - выражение суровое, а взгляд, исполенный ненависти, как к фашистскому оккупанту. И нет в этом лике ничего человеческого, только холодный камень, и смертельный холод. Улыбка у Шкиля самопроизвольно размазалась и исчезла, а глазенки испуганно заметались из стороны в сторону.
 - Никто тут с тобой шутки шутить на собирается, курва ты мусорская! За сколько серебрянников лягавым продался?
Лицо Шкиля приняло землистый цвет. Он сидел пораженный и смотрел на своего обвинителя. Смотрел и собирался с мыслями. Ведь сейчас решается его судьба. Предъява была очень серьезная и могла закончиться для обвиняемого, если вина будет доказана, летальным исходом.
- Обоснуй? – собрав все свое мужество бросил Шкиль в лицо своему наветчику.
- А нечего, тут обосновывать. Все и так ясно. Сдал нам тебя, корешок твой – Филин. И ты падла ссучившаяся, тут из себя целку не ломай.
- Да! Знал я Филина, ну что с того? – завопил Шкиль, как баба на базаре у которой кошелек стащили. – Его вон и Беда и Агей тоже знали. Через него я Аслана заказал… ну так ведь он работу чисто сделал.
- А чего же ты падла позорная, про деньги, которые ты вместе со своим подельником из кассы воровской скроили, ничего не рассказываешь? Сколько ты с Филина получил?
- Не получал я ничего! – бился в истерике Шкиль. – Он себе за работу деньги требовал….
- А он нам обратное рассказал!
- Как? Когда? – удивлению Шкиля не было предела! – Он ведь сдох.
- А вот перед тем как «зажмуриться», он Баптисту исповедаться успел, и много чего интересного про ваши с ним делишки, поведал, – блефовал Седой, но делал это мастерски.
- Поклеп! Парафинил гнида кальсонная! Парафинил Бля-буду.
- Это вряд ли, – Седой отрицательно покачал головой. - Не будешь! Не успеешь! Что сидишь, Агей, как король на именинах? Давай исправляй ошибку. Не могу же я у тебя в дому самоуправство чинить.
- Треха! – грозно крикнул Агей.
 Телохранитель влетел в кабинет со скоростью пули. С ним вместе вбежал крепыш, который приехал вместе с делегацией и весь день крутился возле Трехи. Агей указал кивком головы на Шкиля. Тот подорвался с места и заголосил, срываясь в вой.
- Вы шо воры? Я ведь свой по «масти»! – прокричал Шкиль. Не хотел он верить, что все творящееся вокруг него правда.
- «Твои» в канаве лошадь доедают! Тварь!!!– сказал Седой презрительно.
Треха навалился сзади на плечи и усадил Шкиля на место, заткнув ему рот широченной ладонью. Крепыш встал сбоку.
- Может перед смертью покаяться хочешь? Душу облегчить? Расскажи куда деньги девал? Они ведь покойникам ни к чему.
Шкиль судорожно затряс головой. Седой дал знак и Треха разлепил пасть с нестройным рядом изрядно попорченных кариесом зубов.
- Бес попутал, братья, – застрочил свои оправдания Шкиль, как будто боялся, что не успеет высказаться. – Взял-то самую малость. Так на первое время пожить. Ведь от «хозяина» откинулся вообще без копейки. И деньги эти проклятые мне сам Филин предложил.
- А ты значит и их брать не хотел? – с издевкой спросил Седой.
- Гадом буду не хотел. Он мне сказал, что это, мол, как в бизнесе «откат» за то, что заказ подсуетил.
- Ну, и куда, ты этот «откат» определил?
- На хате он у меня. Под шкафом. Под доской. Все они там в целости. Ни копеечки оттуда не взял. Простите меня суку…
Нет, воры не умеют прощать! Седой кивнул головой. Треха по команде зажал рот, а крепыш отточенным ударом вонзил в грудь заточку. Острие вошло правильно и пробило самую трудолюбивую мышцу, которая начинает свою очень важную для жизни человеческой работу задолго до рождения, и не знает покоя до самой смерти. Тело Шкиля выгнулось в страшной судороге, как будто хотело удержать улетающую из него жизнь и затем безвольно обмякло.
- Не вынимай швайку, – сказал Седой крепышу, когда тот хотел извлечь из тела орудие убийства. – Не надо! Она об эту гниль уже опомоилась. Не марайся. Даже по-человечески сдохнуть не сумел. Вывезите его в лес и прикопайте как собаку, чтобы и следа о нем не осталось.
       Агей, мог бы радоваться, что таки Шкиль, сволочь редкая, получила по заслугам. Кроме того, теперь можно было бы валить все на него. Однако, смущал Агея тот факт, что Седому известно про деньги, которые он заплатил Филину. Неприятно выглядеть идиотом, но ничего не попишешь, никто не застрахован от ошибок.
- Теперь поговорим о делах наших скорбных, - продолжил заседание Седой, когда труп уже вынесли из кабинета. – Я тебя Агей, конечно, понимаю, – начал он издалека, – чего- чего, но такого я не ожидал. НО…
Агей все понял. Все, конец. Окончательный и бесповоротный. Седой принял решение и навряд ли его изменит. - Я буду предлагать, перед воровским собранием сюда другого человека поставить, – добил авторитет последние надежды.
- Каждый может ошибиться! – попытался оправдаться Агей.
- Был бы ты каждым, не было б базара. Смотрящий это не каждый. Нельзя ему косяки пороть. Так что Агей не ошибся ты, развели тебя, как лоха. А если самого смотрящего так развести можно, что же о нас ворах, в целом, люди думать станут? – Седой решил во избежании дальнейших прений и, пользуясь случаем, подрассказать несостоявшемуся смотрителю воровских сокровищ, кто он есть и что он - Седой о нем думает. Чтобы впредь не перечил и уважал мнение старших. – Это хорошо, что так карта легла. А если бы не мы этот косяк вскрыли да исправили. Тогда что? Ты ведь человека по беспределу завалил, и за это с тебя спросить надо. И бабки за работу ты не из собственного кармана выложил. Общаковские взял. А кто тебе на это разрешение давал? И главное ты ведь от имени всех воров действовал. А кто тебе такие полномочия делегировал? Разве был сходняк? Разве все воры порешили Аслана замочить? Нет Агей, не умеешь ты за порядком смотреть. Гордыня мешает. Еще не поставили, а ты уже распоряжаешься всем, как хочешь. Ни с кем советоваться не желаешь, законы наши не уважаешь. Ты запомни на всю свою жизнь оставшуюся, что не ты один в авторитете. Есть и кроме тебя еще воры законники. И они право голоса имеют. И даже, если ты общак держишь, то это не значит, что всех под себя подмял, и можешь творить, что хочешь, не спрашивая мнения у тебя равных. Все! Базар окончен. Да и перед бандитами тебе извиниться придется. Растолкуешь им, что Шкиль сука ментовская, со своим подельником Филином эту тему замутил. Мы с обоих и спросили - к ответу призвали, потому как они и Беду приговорили. Так что все по ровному.
- А с этими депутатами и другой шалупонью что делать? Они ведь за Филина придут спрашивать. Уже приходили и еще придут, – поинтересовался Агей.
- А это не твоя забота. Придет новый человек на место Беды он все и решит. И зашли маляву Баптисту. Напиши, за то, что он стойку за воровской закон держал и дело по уму обставил его на зоне коронуют. Хоть и не по масти он, конечно, но за такое дело не грех, сделать исключение.
Лучше бы Агей этого, не слышал, и не знал. Вот как оно бывает! Везет же дуракам.
       
       Агей сидел у себя в кабинете. Сидел и ждал аслановских бандитов, так сказать для официальных извинений. Вид у него был мрачнее тучи. И вовсе не потому, что на него возложили эту не совсем приятную миссию. Это уже никак не могло испортить его настроения. Все, к чему он стремился, к чему шел всю свою сознательную преступную жизнь, рухнуло. Он, видите ли, не достоин быть смотрящим! Много в нем гордыни! Слишком любит власть! А кто ее не любит? Седой? Да он ею просто упивается. Единолично решение принял Аслана убрать? А разве Седой с ним самим поступил по другому? Поет-то он складно, но только решение вынес, как будто сходка его уже давно утвердила. Показал всем присутствующим свою значимость. Мол, как сказал, так и будет. Вот тебе и сама скромность. А пригласи такого за общаком смотреть? Он ведь так просто не согласится . Будет ломаться и выкаблучиваться. Его еще и упрашивать придется, мол соизвольте взойти на царство. За что этих старых авторитетов уважают? За принципы? Может быть и так, да только кому они сейчас нужны их принципы. Его видите ли разрывает от гордость за собственный устаревший титул – нэпманского вора. Только толку от этого никакого. Нельзя уже жить по тому далекому закону, принятому в 30 годы прошлого века, даже прошлого уже тысячелетия. Ушел он, этот закон. Канул в лету совместно со светлым будущим. Теперь все деньги решают, и у кого они есть, того и уважают. Сейчас все по-другому. Нужна реформация. Не надо от власти бегать и государства чураться. Ведь именно там теперь все сосредоточено. И Беда (земля ему пухом) это под конец понял. Ведь он со слугами государственными якшался и контрабандные дела крутил. Пусть незаконные, но все же дела. А сколько денег подняли за раз! Столько в общак за весь год не поступало. Даже если квартиры в элитных районах бомбить - все равно и десятой части не наберется. Теперь все люди умными стали и ушлыми, все сбережения и большую часть драгоценностей в банках хранят. Да и сигнализации, охрана, замки, запоры, решетки, видеонаблюдение не способствуют процветанию домушников. А контрабанда, которой промышлял Беда совместно с «властью», которую ему по закону положено всячески избегать, так она ни чем не лучше разворовывания иностранных траншей и государственного бюджета. Только там навар побольше, чем в кассе затрапезного сельпо. И закон, который их, обычных воров, щемит и преследует, этих воров от государства, он всячески защищает и оберегает от уголовной ответственности. Вот с кем сейчас надо дела делать. Беда это понял, да только поздно. Надо было изначально от Матвея откреститься. Пусть бы его жрали. Пускай и их, воров, за холку взяли бы да нагнули. Зато даже стоя раком можно было свое хаволо набить до отвалу. Поднакопить жирка, да силушки, а уж затем выпрямиться, встать в полный рост. Тогда был бы уже их черед всех нагибать. Ведь можно своих людей в Верховный совет провести и сделать их неприступными., тогда и авторитетов никто тронуть не посмеет. Ведь даже братва, какая ни есть бестолковая, а до такого додумалась. А Беда хоть и соображение имел, но не дала ему собственная гордыня подчиниться властям. Пустой воровской понт – лагерная романтика про понятия, законы да традиции помешали жить дальше коронованному авторитету. Жить и процветать. Нужны изменения. Но старые ортодоксы преступного мира, такие как Седой, и сами толком не живут и другим мешают. Чуть все воровское сообщество не похерили, в начале девяностых. Но тогда повезло. Не хотят они признавать своих ошибок, а на чужие тыкают. Не хотят видеть очевидного. Кончилось их время. По крайней мере ему, Агею, это ясно как Божий день. Да только не много проку от этих познаний. Все равно не быть ему смотрителем общака. По крайней мере, в этот раз.
- Там это… Боцман с Птицей пришли! - оторвал от задумчивости своего хозяина верный Треха.
- Раз пришли, так зови, – равнодушно сказал Агей.
       Два крепких парня довольно уверенно вошли в кабинет и, не дожидаясь приглашения, сели в кресла.
- Здорово! - буркнул Агей себе под нос.
- И вам не болеть! – ответили делегаты от братвы.
- Тут такое дело! Мы тут разобрались. Все путем! Вы Беду не убивали. Его Филин замочил! Он же и Аслана кончил. При нем еще одна сука была из наших, но мы ее на ноль помножили. Если что не так - предъявляете, будем решать.
- Да все нормально, – сказал Боцман. – Все мы в убытке от этой канители остались, и не к чему сейчас эту гниль разводить.
- Да тут воры порешали, что вы при всем своем остаетесь, и мы в случае чего поддержим, – сказал радостную весть вор на прощанье.
-Вот за это благодарим! – высказал свое почтение браток.
Ах как упоительно Агею, было говорить за всех воров от своего имени. Жаль что уже завтра, он опять станет, вроде бы авторитетным, вроде бы даже самостоятельным, но не первым. А что второй, что последний невелика разница. По крайней мере, для него лично.

Глава двадцать пятая

       Не думал Матвей, не гадал, что звонок другу обернется для него таким расстройством. С Семеном они уже созванивались. И не реже, чем со Слоном. По крайней мере, каждый раз, когда Матвей выбирался с острова он обязательно звонил своему самому лучшему другу. Вот и сейчас он, прежде чем позвонить Костику в Питер, решил в начале справиться, как обстоят дела у его читинского брата. Только вот голос Семена сразу насторожил Турчина.
- Привет Матвей! – сказал он, но без особой радости. Турчин сразу смекнул, случилось что-то недоброе. Но с кем и где?
- Что стряслось? – перешел Матвей к сути. – У тебя все нормально?
- У меня все…
       Турчин вздохнул с облегчением. Остальное было не столь страшно.
- В Киеве Беду и Аслана замочили! – выдавил из себя Семен недобрую весть.
- Как, когда? – у Турчина от такой новости чуть трубка из рук не выпала. Ему приходилось и раньше слышать о насильственном уходе из жизни его знакомых, и знакомых его знакомых, но сейчас убили не просто подельников, убили людей с, которыми он дружил, которых он любил и уважал.
- Беду в марте, Аслана чуть позже, – ответил Семен.
- А кто?
- Да полные непонятки. Блатные утверждают, что вора Аслан порешил. Ему, вреде бы свободу обещали, если он авторитета уберет. А кто Аслана убил, этого никто не знает. Одни говорят, что блатные, другие, что сами заказчики следы заметали. Официальная версия – инфаркт.
- Херня это все! – перебил Турчин товарища. – Я знаю, кто их убил. Да только сделать ничего не могу, – Матвей от злости стукнул кулаком по стенке переговорной кабинки, аж стекла затряслись.
 О чем дальше был разговор, Турчин не помнил. Известие об убийстве затмило его сознание и полностью заняло все мысли, вернее мысль теперь была у него одна о двух в принципе неплохих людях, вырванных из жизни. И пусть многие считали их бандитами и душегубами, он ведь лучше других знал, какими они были на самом деле.
       Игумен не спеша прогуливался вдоль берега и вдруг его взору предстала принеприятнейшая для него, как для духовного лица, картина. На одном, из нагретых теплыми солнечными лучами валунов сидел насельник его скита Матвей и курил!!! прерываясь лишь для того, чтобы приложиться к бутылке вина!!! Сидел он, наверное, долго, потому как успел изрядно захмелеть. Турчин смотрел, куда-то вдаль и даже не заметил, как к нему подошел старец.
- Как это прикажешь понимать? – строго поинтересовался настоятель.
- Друзей у меня убили! – сказал Матвей отрешенно. А потом швырнул окурок в воду, потому что за месяц с небольшим, успел изрядно отвыкнуть от курения. Да и сейчас оно не приносило ему ни удовольствия, ни облегчения. Дымил по привычке в хмельном угаре.
- Это и не удивительно! - прорек игумен. - И у хороших людей враги имеются. Что же говорить о дружках твоих? У них недругов, как у собаки блох, вот и убили.
- Не вам судить, хорошие они были или плохие! – огрызнулся Матвей.
- Это ты верно сказал! Один Бог судит праведно по делам нашим! Только расскажи ты мне дураку старому, причем здесь вино и курево к смерти твоих близких?
- Как причем? Сижу, поминаю, – заявил Матвей, удивившись такому вопросу.
- А разве так должно поминать? Что пользы в том, что ты сейчас дурманом голову забиваешь? Забыться хочешь? Так ведь забвение алкогольное, оно только на время боль снимает. Завтра ведь кроме душевной боли еще и головная прибавится.
- Молиться значит надо? – зло буркнул Матвей.
- Конечно! – снисходительно ответил старец.
- А что толку. Вот я о родителях своих усопших молюсь. А как мои поминания им помочь могут? Ведь в Евангелии написано четко, что когда человек умер, то уже ничего изменить нельзя! Зачем же я тогда молюсь о родителях?
- Потому что так Бог велел! – сказал старец серьезно.
- Я чего-то в «Новом завете» такого не нашел!
- А разве заповеди ты не читал? Что там сказано? «Почитай отца твоего и мать твою». Ведь не сказано, что почитать надо только при земной жизни.
- Ладно, на счет родителей согласен. А вот, как насчет всех остальных. Такой ведь заповеди нет - за друзей умерших молиться?
- Не умерших, а усопших, – поправил игумен. - Нет у православных такого понятия «умер». И молитва называется не «об умерших», а об «усопших». «Усоп» - это значит уснул. А если уснул, то значит и проснется. Или не знаешь ты, что душа бессмертна? Если не веришь, что душа бессмертна то, не веришь что и воскреснет она в день Суда! А если не веришь, что воскресение возможно, то как же можешь поверить, что Христос воскрес. А если Христос не воскресал, то как ты можешь верить в него, как в Господа?
- Ладно, батюшка. Лихо вы меня развели на слове.
- Не я тебя развел, а ты сам себя развел. Дурью маешься. Говоришь заповеди нет, о друзьях усопших молиться? А как же: «Возлюби ближнего своего»? Как ты можешь к нему любовь проявить, если он уже не земной жизнью живет? Где твое милосердие к нему, к усопшему? Почему не ходатайствуешь о нем перд Вседержителем? Или ты не имеешь надежды, что Господь многомилостив? Не имея надежды, сам не спасешься.
- А Бог справедлив? – поинтересовался Турчин с неподдельным любопытством.
- А как же! – не задумываясь ответил старец.
- Тогда я хочу спросить? Моих друзей убил нехороший человек. Короче падла. И вот их нет, а он жив и не плохо себя чувствует. Так где она справедливость?
- Не тебе о ней судить, о справедливости Божьей. Ты сам-то знаешь, что это такое?
- Не знаю! – выпалил Матвей. – Потому, что вот это все… это не справедливость. Жаль, что я не Бог…
- Читал ли ты у апостола Иакова такие слова: «Ибо суд без милости не оказавшему милость; милость превозносится над судом!». Разумеешь, о чем сказал апостол? – грозно вопрошал старец. - Это даже очень хорошо, что ты не Бог. И для других людей хорошо и для тебя самого. Если Он этого нехорошего человека жить оставил, значит так надо. Значит есть у него шанс еще все исправить и стать на путь истинный. Вот и тебе самому Господь такой шанс даровал. Друзья ведь твои мертвы, а ты жив. Значит есть еще время для покаяния и добрых дел. Подарил Он тебе это время, а ты у других отнять хочешь. Где же твоя справедливость, где милость твоя?
       Турчин ничего не ответил. Но взял недопитую бутылку вина, закупорил пробкой . Затем посмотрел на нее, как бы решая как поступить, и потом словно заправский герой-панфиловец перехватив за горлышко стеклотару метнул ее далеко-далеко, в воду.
- Простите меня батюшка! – сказал он игумену.
- Бог простит! - ответил старец.
       
Матвей всегда радовался приезду Костика. Все-таки, это была единственная ниточка, связывавшая его с миром. Миром, в котором он раньше жил, и жил не плохо до последнего времени. Только с некоторых пор Матвей в отдельных вопросах стал не совсем понимать своего друга. Наверное, просто одичал. Отвык от нормальной жизни, той которая течет полноводной могучей рекой на том берегу. Но обминает этот бурлящий поток сонное царство скита, где время остановилось со времен первого пришествия. Не меняются тут законы вот уже почти, что две тысячи лет. Все тут по правильному, как в книге написано, ту, что апостолы писали. И весь белый свет здесь только из двух красок состоит – белой и черной. Не понять насельникам скита, что там на другом берегу озера, все по-другому. Там все перемешалось кругом, остался только серый цвет, и нет такой четкой границы между добром и злом. И сам Слон замечал перемены, которые происходили с его товарищем. Уж больно он принимал близко к сердцу правила жизни на этой временной остановке, хотя? Хотя остановка это определенно затягивалась по объективным причинам. Вот и в этот раз порадовать друга было откровенно нечем. Вопрос с паспортом откладывался на неопределенный срок.
- Да в принципе ничего страшного. Я уже даже втянулся! – сказал Матвей, хотя раньше такие новости его раздражали. – Посижу еще немного, на халяву ума и мудрости наберусь.
- Ты пойми брат – приняв все сказанное за сарказм, Костя начал оправдываться. – Я действительно уже всех с этим вопросам напрягаю. Только пока толку нет. Такая ситуация.
- Да ладно Костя! Не бери в голову. Я действительно могу еще здесь поторчать. Спешить мне некуда, ведь для всего прогрессивного человечества я уже мертвый. После того как Беду из автомата покосили, надеяться на возвращение в Киев не приходится. Теперь мне только две дороги – либо в монастырь, либо за кордон.
- Ты с монастырем не горячись. Ты еще на воле людям нужен,– пошутил Слон.
- Сам не хочу! - ответил на шутку Матвей, но как-то слишком серьезно у него это вышло.
- Как ты в целом? – поинтересовался Костик, так для поддержания разговора. – Может денег привезти или еще чего? Ты говори, не стесняйся.
- Монахам деньги не нужны! – сострил Матвей. – Я еще те, что ты передал, не потратил. Кроме как на переговоры, девать их некуда.
- Ну а харч? Я ведь слышал, что в монастырях с ним как-то не очень!
- Так его все равно хранить негде. В келье холодильника нет. Все продукты, что в общий котел идут, их в погребе хранят. Мясо вкушать устав не велит, даже если нет поста. Так что колбаса не пойдет к трапезе. А как тихушник, ночью под одеялом грызть я не привык. Так что вынужден поститься вместе со всеми. Вот так и живу. Да и не в деньгах счастье, как оказалось.
- Это уже интересно?
- Так и есть! Тут недавно случай был. К нам иногда юродивый на праздничные службы приезжает. Стоит на паперти перед храмом, побирается. Знаешь, на что копит?
- Понятия не имею!
- Копит на гармошку. Вот такая у него незатейливая мечта. Цель в жизни. Народ здесь по большей части нищий, денег не много. Короче он целый год собирал по копеечке, а то и больше. И вот на прошлой неделе подошла под храм одна женщина с ребенком, в инвалидной коляске. Просила денег на операцию.
- Да развод это чистой воды! – перебил товарища Слон. – Я про таких передачу видел. Они живут не хуже нашего, – Костя слегка замялся, вспомнив о том, что сейчас Турчин живет не так уж и хорошо. – Ну не хуже моего, – поправил он сам себя.
- Вот что ты за человек. Сразу о людях только плохое думаешь. Ей действительно на операцию надо!
- Ну, вот откуда ты это знаешь? – усомнился Костя.
- Я людям верю! – сказал Матвей и улыбнулся. – Да местная она, ее тут каждая собака знает. – пояснил он причину своей доверчивости. - Короче, этот Петя-дурачок, подошел к ней и как разреветься. Ну, просто взахлеб. Никто понять не может, отчего у него истерика. Плачет Петя, а сам руки к груди прижимает и что-то в них держит. А потом слезы утер и кинул ей в кубышку деньги.
- Так, а в чем прикол?
- А прикол, дорогой Костя, в том, что бабки это были, те, что он на гармошку собирал. Жалко ему было с мечтой расставаться. Аж, до слез жалко. Но таки мальца пожалел больше, вот и отдал деньги.
- Ну и дурак! – так ничего не поняв в этой истории ответил Слон.
- Это почему?
- Да потому что, значит у него такая мечта была! Никакая! – подытожил Слон ценность мечтаний юродивого. - Кто же свою мечту отдает первому встречному. Пусть даже и гармошку. За мечту бороться надо. Иначе ничего не достигнешь. И зачем тогда вообще жить, если ни к чему не стремиться.
- Возможно, ты прав. У него действительно цель была неправильная, – согласился Матвей с мнением своего товарища.
- Ну, так а я тебе о чем….
- Только знаешь что этого Петю-дурачка, от нас с тобой отличает? То, что он сумел осознать, понять вовремя, что не о том мечтал.
- Слушай, Матвей, ты говори как-то попонятней. Как-то попроще и без лишних аллегорий. Что конкретно он понял, и к чему вся эта история?
- Вот скажи, Костя, какая у тебя лично мечта - цель в жизни?
- Ну, уж точно не гармошка. У меня цель в жизни такая. Чтобы все было нормально! Чтобы деньги были! Чтоб их на жизнь хватало и все было как у людей - машина, квартира, дача, положение в обществе. Чтобы меня уважали! Чтобы дети учились в нормальном институте. Может даже за границей. Пацанам помогать. Ну и людям в меру возможностей.
- И это для тебя главное?
- А как же! Это смысл жизни!
- Вот видишь, а юродивый поумнее нас оказался. Понял он, что деньги это не главное. Вот стал перед ним выбор, себе гармошку или человеку жизнь. И он этот выбор сделал правильно. Вот ты мог так бы ради другого, незнакомого тебе человека свою мечту отдать? Ну, или хотя бы половину мечты.
- Ты знаешь, Матвей. У меня и своих проблем хватает! Денег бы я этой тетке, конечно же дал, если бы был уверен, что она их действительно на лечение пустит. А что? Что-то не так?
- Да нет, все правильно, все так! Ты вот что Костя. Как будешь сюда ехать, купи гармошку.
- Зачем? – изумление Слона не было предела.
- Пете-дурачку подарю. Нельзя же человека мечты лишать, тем более, если он ее заслужил.
- Хорошо! Гармонику я куплю! – Костя усмехнулся. – А тебе, брат, уже пора отсюда эвакуировать.
- Это как Бог управит! – ответил Турчин.
- О!!! Как все запущенно. Срочно забирать и без всяких отлагательств. Человек прямо на глазах пропадает, – сказал Слон шутливо.
       Уже перед самым отъездом он неожиданно поинтересовался у Матвея.
- Так, а с женщиной той что? Собрала она денег на операцию?
- Собрала! Я ей оставшуюся сумму доложил! Может на том свете зачтется!


Глава двадцать шестая.

       В этот знаменательный для молодого украинского государства день Татарчук был ответственный. Ответственный за все, если что случится. Теперь ему весь день торчать в Управлении и ждать «всякого случая», чтобы под предводительством начальник отдела ДЗНГ (Департамент защиты национальной государственности), отбыть на место происшествия. Раньше эти подразделения имели более короткое название – «Т» и занимались чистой политикой. В том числе мяли и топтали политические движения и течения, которые не пролазили сквозь узкие врата коммунистической идеологии. Организовывали высылки с позором всяких диссидентов, боролись с терроризмом при помощи своего боевого подразделения «Альфа». Теперь же они защищали государственную независимость и территориальную целостность, плюс все тот же терроризм. От этого и разрослась аббревиатура, но суть работы осталось та же. Именно они обеспечивали безопасность во время проведения различных политических мероприятий государственного масштаба. Все остальные подразделения, вернее сотрудники, которые были назначены дежурными и ответственными, придавались им в помощь. А по большому счету быть ответственным не так уж и противно. Очень редко дежурную группу вызывали на выезд, потому как редко происходили на этих праздниках чрезвычайные происшествия, которые влияли ли бы, или могли повлиять на государственную безопасность. Сиди себе весь день в кабинете, пей чай, кофе, смотри телевизор, если он у тебя есть (а у Татарчука он таки был). Можешь и на улицу выйти прогуляться кости размять, или вообще домой смотаться, если личный автотранспорт имеется, но ненадолго. И обязательно следует предупредить «старшего» - начальника оперативной группы, и пообещать, да нет, дать торжественную клятву вернуться в Управление по первому зову, максимум в течение получаса.
       Зато после дежурства идешь в положенный отгул, за то, что в выходной день трудился, и ехидно улыбаешься, представляя, как твои коллеги парятся на совещаниях и выслушивают очередные бредовые задачи. Когда Юра был молодым сотрудником, то ему даже в такие благодатные дежурства некогда было отдыхать и расслабляться. Всегда находилась работа, которую он не успевал сделать в отведенные для этого пять трудовых будней. Сидел он как проклятый и отписывался от разной оперативной информации с самого утра и до поздней ночи, а потом в положенный выходной отсыпался. Теперь он был не только матерый агентурист, но еще и руководитель. Хоть маленький но командир, а значит мог себе позволить на дежурстве ничего не делать. Да и делать было нечего. Все дела, которые были в производстве у его подчиненных и у него самого, не требовали срочной реализации, а всякие там отчеты, докладные, сводные таблицы результатов оперативно-розыскной деятельности подразделения давно написаны, заполнены, доложены и отосланы. Как у всякого клерка в кабинете Татарчука имелось достаточное количество стульев, чтобы соорудить из них нечто наподобие лежака. А как же без стульев с подчиненными совещания проводить? Не будет же он их гонять к себе и обратно с приспособлениями для сидения. Вот и вытребовал от «спонсоров», при первом удобном случае «дополнительные места». Кресло руководителя, подарок все тех же «спонсоров», хотя и было мягким с претензией на кожаную обивку, но сидеть в нем откровенно надоедало и в рабочую неделю. А вот полежать, почему-то никогда не утомляет, хоть и на твердом, но таки лёжа. Только он успел поудобнее устроиться, как в дверь кабинета постучались. Дверь была заперта, так на всякий случай - вдруг начальник управления несмотря на праздник решит появиться в ввереном ему органе, и прошвырнутся по отделам для проверки личного состава. А тут он – Татарчук, возлежит на стульях, как дева на полотне художника эпохи возрождения. Хоть и не преступление, но неудобно как-то. Вот и заперся. Пришлось вставать, открывать замок. На пороге стоял Богреев.
- О! Вань, а ты чего тоже дежуришь? – удивился Татарчук.
- Да поменялся. Хочу машину на СТО отогнать, а слесаря по выходным не работают. Завтра как раз в свой положенный отгул и смотаюсь. А то ездить совсем невозможно стало. Ходовая тарахтит так, что кажется, сейчас на запчасти разлетится. А ты чего дежуришь, не мог кого-нибудь назначить вместо себя?
- Эту почетную обязанность мне лично доверили. Вдруг какие-либо проявления организованной преступности на светлом празднике вольнолюбивого народа обнаружатся. Тем более, жена вместе с ребенком сейчас на югах поправляет свое пошатнувшееся за годы совместной жизни здоровье. Да и по большому счету дома одному делать нечего. Даже водки выпить в одиночку, и то как-то противно.
- А я вот к тебе зашел общим праздничным духом заразиться. Так сказать проникнуться атмосферой торжества.
- Короче Склифосовский? – сказал Юра поудобнее умащиваясь на своем импровизированном ложе.
- Давай парад, что ли посмотрим? Он как раз вот-вот начаться должен, – раскрыл Иван причину своего прихода.
- Давай. Правда, я парады люблю на девятое мая смотреть.
- Так у нас вроде бы на День Победы военные не ходят?
- Так я по России - по РТР смотрю, - пояснил Татарчук. - Что не говори, а россияне на счет этого молодцы.
- Это точно! Ну, давай переключай, – поторапливал товарища Богреев.
- Не суетись ты, сейчас еще наш главком будет речь задвигать на минут пятнадцать, а то и больше. Честно сказать слушать его у меня нет никакой охоты.
- У меня тоже - признался Иван поудобнее усаживаясь в кресло начальника направления.
       На экране появился президент, вернее его голова и плечи. Слабый августовский ветерок слегка трепал отращенный за время своего правления редкий рыжий чуб. Говорил он как обычно, без энтузиазма, монотонно не слишком громко, короче - занудно. Богреев, глядя на верховного главнокомандующего, представил его на поле грандиозного сражения. Правда, одет президент был в штатское. Никак Иван не мог нацепить на самого главного командира всех вооруженных сил военную форму или камуфляж. Просто не влазил он в него хоть убей. Пришлось виртуально прикинуть «гаранта» в наполеоновский камзол. Представить себе флегматичного Наполеона, с вялыми движениями и монотонной речью в момент решающего сражения мог только Богреев. От этих мысленных перевоплощений и комбинаций Иван стал улыбаться.
- А что смешного? – поинтересовался у товарища Татарчук.
- Да так…. Ты можешь себе представить этого… нашего главкома в боевой обстановке?
- Такого даже гипотетически быть не может! – довольно самоуверенно заявил Юра.
- То есть ты считаешь, что у нашего государства не может быть внешних врагов?
- Я так не считаю. Враги могут быть, и может даже уже есть. И они могут напасть, а наша немощная армия может даже вступить с ними в вооруженную борьбу. Но! Но главкома на боле боя точно не будет. Во-первых, сейчас так не принято, а во-вторых, нашего главкома в этот исторический момент, не будет даже на территории Украины. Как только раздастся первый выстрел на границе, глава державы смело и решительно покинет родные пределы. Если отстоим независимость, то вернется на родину героем, а если нет - будет гетманом в изгнании. У нас только так. Если на отчизну нагрянет беда, то все сразу становятся гетманами в изгнании. Примеров хоть отбавляй. Вот – герой украинского народа Мазепа. Между прочим, Иван - твой тезка.
Богреев скривился. Его мировоззрение и принципы никак не могли записать эту историческую личность в герои. Да и тот факт, что кавалер ордена «Иуды», является его тезкой, не слишком грел душу.
- Так вот, борец за независимость Малороссии, после поражения шведов под Полтавой, как запахло жареным, сразу в Молдову лыжи навострил. Ведь не стал со своими сподвижниками класть буйну голову, защищая колыбель украинского казачества - Запорожскую сечь, которую войска Петра первого разорили за измену. Бороться за независимость до конца, до последней капли крови, в прямом смысле этого выражения, у нас как-то не принято. Тем паче лично возглавлять вооруженную борьбу! Прямое тому подтверждение ближайший соратник и последователь гетмана-ренегата - Пилип Орлик. – Юра сделал многозначительную паузу, переходя к новой исторической личности. – Он, где независимость украинского народа от «москальского ига» отстаивал? С оружием в руках на родной земле? Нет, он больше к перу тяготел. Писать больно любил. На счет конституцию или универсал сочинить, это у нас все грамотные. Еще могут по заграницам ездить про судьбу тяжкую украинского народа канюкать, да денег под эту мульку клянчить. Такой же и профессор Грушевский с компанией…. Как бумагу марать, у нас все великие государственные деятели, а как родину защищать, то нету героев-то в своем отечестве. Все сразу… гетманы в изгнании. Вот возьми хотя б Басаева и Масхадова. Не вопрос, сволочи редкие. Я ведь не скрываю, что россиянам симпатизирую, потому не могу к ичкерским боевикам относиться иначе. Но! Где они борются за «независимость»? В Арабских Эмиратах или Лондоне, с карандашом в руках как Ленин в разливе? Хрена! Они там у себя в горах с автоматом в руках свои претензии и притязания обосновывают. Как ни крути но, несмотря на все их скотство и варварские методы, надо отдать должное. А наш великий борец с режимом Бендера. Где эту гниду чекисты достали?
- В Бонне или Берлине точно не помню, – неуверенно ответил Богреев.
- Главное, что не в Карпатских лесах. Он видите ли, там боролся с врагом. Интеллектом хотел тоталитарную систему одолеть. Труды все крапал и желторотых сопляков призывал к вооруженному сопротивлению. Ну и кто он после этого? – задал вопрос Юра и сам на него ответил. - Гетман в изгнании! Все наши символы и идол – гетманы в изгнании. Для них, что главное? Всех взбаламутить, подставить, затем кинуть, а самим тикануть куда подальше. Потом издалека слезливые и сопливые прокламации присылать. Одним словом – уроды. Почему так? Потому что на алтарь свободы во все времена сподручнее чужие жизни класть. А свою собственную для этой категории завсегда жалко. Ее надо для истории беречь. Прямое тому подтверждение - триста студентов и их героическая гибель под Крутами. Теперь это у нас красный день календаря. Чтим память героев. Сравниваем их с тремястами спартанцами.
- Тогда гражданская война была. Междоусобица – дело скотское. Трудно сориентироваться на чьей стороне правда. Так что, Юра, не нам об этом судить, – высказал свое мнение по данному вопросу Богреев.
- Не нам говоришь? – Юра явно разошелся и решил безжалостно проехать бульдозером по ушедшим в историю персоналиям и датам. – А кому же еще? Круты это тебе не Фермопильский проход. Жертва спартанцев была целесообразной. Пока царь Леонид и его товарищи самоотверженно сдерживали перса в ущелье, греческие правители не чемоданы паковали и за границу тикали, как крысы с тонущего карабля, а готовились к генеральной драке. А у нас взяли сопляков, пороха не нюхавших и кинули под стройные ряды корпуса Муравьева, в коем весь личный состав Первую мировую прошел. Разве у этих, так называемых «студентов» были, хоть какие-нибудь шансы? Не было их по определению, и державные мужи об этом знали. Знали и все равно кинули на убой. А теперь у нас это день «скорботы». Только скорбим не о том. Скорбеть надо, что погибли эти юнкера, студенты и добровольные казаки за здоровье и социальный статус отдельных дяденек, которые в последствии благополучно переквалифицировались в гетманов в изгнании. А спартанский царь Леонид, между прочим со своими бойцами в ущелье голову сложил, – забил очередной гвоздь в крышку гроба национальных героев Татарчук.- И сейчас, когда очередное политическое рыло возлагает венок к памятнику «Крут», делает это не в память погибшим, а в оправдание тех деятелей, которые за свой шкурный интерес пацанов на верную смерть послали. Потому как, сами таковы есть!
- Ну так, а что делать, если других героев на Украине не было? – сказал Иван.
- Тут ты не прав. Имеем мы таковых, просто плохо ищем. И не только из простого народа нормальные люди были, он даже из руководящего состава. Просто не тех вождей на щит поднимаем. И кроме Хмельницкого у нас были нормальные гетманы. Вот например, Павло Полуботок.
- И что же он хорошего сделал? – Богреев не очень любил историю, но больше тяготел к современности и поэтому ничего не слышал о «нормальном гетмане».
- Да ничего особенного. Просто сказал Петру Первому все, что о нем думает. Вернее, о его делах и поступках, от которых малороссам живется не сладко.
- А дальше?
- Дальше, по приказу Его Императорского Величества, смутьяна в кандалы заковали и в Петропавловскую крепость определили на перевоспитание.
- Ну, а вольности и все такое, о чем он царю говорил?
- Как было, так и осталось. Петручо - царь наш император, был большой самодур, что от такого ожидать?
- И чем же тогда он отличается от «гетманов в изгнании»? Чем он так хорош? – спросил Иван, не совсем понимая, куда клонит его товарищ и в чем видит «достойный поступок» этого человека. Ведь не с оружием же в руках права народа отстаивал?
- Принципиально отличается! – завелся Юра, раздражаясь на недогадливость своего товарища. – Потому что он дурак в современном понимании. Потому что сам!!! Один решил пострадать за всех. Он ведь знал, на что шел. Сам подставился под удар, а других уберечь пытался. А «гетманы в изгнании», те наоборот. Они хотят, чтобы за них подставлялись. Чтобы за них страдали. За их идеи! Или за идеи, которые они считают своими. Вот и сейчас у нас наверху все «гетманы в изгнании», поэтому и выбирают в кумиры себе подобных! Поэтому низость, бездарность, откровенную трусость они хотят подставить современникам как подвиг. Готовят себе отходные пути. Так на всякий случай! Мол, ежели чего вдруг, то буду я действовать в лучших традициях национальных героев – возьму и убегу. Да и те немногие из «знаменитостей», кто вооруженную борьбу вел или пытался вести, до героев откровенно не дотягивают. Вот взять того же Петлюру. Ну, за что его уважать? Он ведь у Красной армии ни одного сражения не выиграл. Так только на мелкие стычки и хватало главнокомандующего украинского войска.
- Так на то время никто против красных не смог устоять! – возразил Иван.
- Далеко ходить не надо. Финляндия. Она поменьше Украины будет. И восстание пролетариата Маннергейм лихо усмирил, и интернациональный сброд на финскую землю не допустил. И армия у него значительно уступала Украинской. Хватило ведь у человека и мужества и таланта, отстоять даже не свою родину, а место, где он проживал. Маннергейм он ведь был царский генерал.
- Ну вот видишь, все таки генерал, а Петлюра политик. Что ты от него хочешь? Если бы он с Красной армией с высокой трибуны сражался, словоблудием и острым языком, то нас хрен бы кто победил. А на поле боя политик что-то вроде манекена. Так, не более чем бесплатное приложение к войскам. Только и того, что говорить умеет.
- Не скажи. Это только наши, такие способные, – продолжал давить Юра. – Вот за что Грушевского на пятидесятигривневой купюре увековечили? За то, что он просто был президентом? Что различные пасквили сочинять умел? Так в этом не большая заслуга. Другое дело Джордж Вашингтон. Он имеет полное право на вечную память в американской валюте. Правда, полководец из него был не очень. Горстка англичан гоняла, как хотела, все континентальные войска вместе взятые. И тем не менее войну за независимость Вашингтон таки выиграл. Политическими действиями или боевыми, это уже не важно. Главное конечный результат. Да и победителей не судят. А вот проигравших, сколько угодно и все кому не лень.
       Как ни грустно было это осознавать, но Юра сейчас говорил чистую правду. Татарчук замолк и уставился в телевизор. Все «большие дядьки» уже успели высказать свое веское мнение по поводу Дня Независимости и теперь важно, раздувая щеки помидорами, принимали парад. Перед ними торжественным маршем, по-батальонно шли ровные коробки участников военного шествия.
- Эх, ничего святого, – грустно рассуждал Татарчук. Теперь от преданий старины былой он перешел к объективной реальности, и она оказалась такой же безрадостной, как и наше прошлое. Ничего не изменилось в государстве с гетманской поры. У людей все те же пороки, а может, даже и прибавилось со временем. По крайней мере, это можно смело утверждать о тех, кто сейчас на трибуне стоит и «творит», вот именно что «творит» в самом худшем понимании этого слова, современную историю. - Вот хотя б знамена. Разве это боевая святыня? – Юрий ткнул пальцем в реющее на экране знамя малинового цвета – нового, независимого образца. – Я когда после училища, в войска пришел, у нас еще советские знамена были. Особенно мне нравилось знамя отдельного противотанкового дивизиона, который с нашим полком по соседству размещался. У них там было вышито, как сейчас помню: «415 отдельный батальон истребителей танков». От такой надписи аж дух захватывало. Ты прикинь, через что это полотнище прошло, что на своем веку повидало. Оно ведь действительно боевое. С ним поди, в атаку ходили. Перед ним не стыдно и на колени встать. Даже почетно! А теперь? – Татарчук с досадой махнул рукой. – Тряпки какие-то. Так, скатерка для застолья, рассол проливать да окурки тушить. Не вызывают они у меня ни уважения, ни трепетных чувств.
- У меня тоже! – согласился Богреев. – Все чем можно действительно гордиться, все отняли, испаскудили, изоврали. Придумали какие-то, мифические символы. И насчет героев ты прав.
       Парад шел к своему завершению. Военный оркестр под руководством целого генерал-майора начал исполнять различные попурри на военные и гражданские мотивы.
- А давай, Юрий Петрович, для того, чтобы гнать мрачные мысли прочь, дернем по маленькой? На торжествах ведь ничего опасного не случилось, а следующий приступ народной эйфории ждать только вечером.
- Нет, Вань, ты, конечно, если хочешь, то пей, у меня в шкафу стоит. А я воздержусь, – убил на корню творческую инициативу Татарчук.
- Это почему же? – Богреев пить сам категорически не хотел и поэтому решил склонить товарища к употреблению спиртных напитков на рабочем месте.
- Потому что сегодня ответственным по Управлению наш любимый «генерал». Ты же знаешь, как он наш отдел любит. Думаю, он непременно посетит сегодня наш «аппендикс» своим присутствием. – Юра назвал крыло, где размещался Главный отдел «К» «аппендиксом» не случайно. Двухэтажная пристройка к основному корпусу действительно напоминала этот отросток. Но в отличие от атрофировавшегося элемента кишечника, куда скапливается весь не нужный организму мусор, «аппендикс» Главного отдела был набит большей частью людьми трудолюбивыми, хорошо знавшими свое дело, и работал как «пламенный мотор», выдавая практически все основные экономические показатели, коими гордилось родное управление на всевозможных подведениях итогов.
- А, по чуть-чуть? – не сдавался Иван Леонидович.
- Губы марать не хочу. Да и «по чуть-чуть» у нас с тобой, как правило, не выходит!
- Это точно! - согласился Иван. – Но я все равно выпью! Что там у тебя?
- Коньяк, водка. С закуской, правда туговато. По-моему есть лимон и хлеб с шоколадом.
- Тогда коньяк! – решительно заявил Богреев. – Пить водку в гордом одиночестве и закусывать ее хлебом с шоколадом, это форменное свинство.
       Иван достал из шкафа бутылку с приложением в виде лимона и половины шоколадной плитки.
- Ты бы на всякий случай дверь проверил? – поинтересовался Юрий, клацая пультом и пытаясь отыскать в телевизионном эфире что-нибудь стоящее его внимания.
- Обижаешь начальник! – наигранно возмутился Иван, наливая себе в стопку чайную жидкость. – Меры конспирации соблюдены неукоснительно. Ну давай, что ли чокнемся, а то я уже начинаю ощущать себя форменным алкоголиком.
       Татарчук протянул навстречу рюмке свой кулак и упер его в коньячную пайку Богреева.
- Ты не переживай, Вань, – сказал Юрий Петрович, когда Иван вгрызался крепкими зубами в лимонный ломтик. – Я тут недавно одну статейку прочел. Очень обстоятельно было написано про алкоголизм. Хорошая такая публикация, с таблицей, дозами употребления и градацией пристрастия к спиртному. Исходя из нее мы с тобой законченные хроны, и все остальные в нашем управлении тоже.
- Это обнадеживает! – порадовался Богреев окончательно расправившись с долькой цитрусовых. – А скажи мне, строгий постник и ревнитель трудовой дисциплины, отчего ты сорвался, ну когда Филина убили? Петру Семеновичу нагрубил…..
- Ах, ты про это, – нехотя отозвался Татарчук, всем своим видом показывая, что к этой теме возвращаться у него нет никакого желания.
- Это я так чисто для справки. Не хочешь не отвечай, – провоцировал Иван своего товарища к откровенности.
- Да понимаешь, просто взбесило! Взбесило, как наши руководители отреагировали на убийство. Ведь кого по сути жизни лишили? Падлу!!! Это если охарактеризовать усопшего, без инфернальных выражений. Я бы, вот честное слово, за это уркам еще и денежное вознаграждение по «девятой» статье выписал. Он ведь хуже любого уголовника, этот Геннадий Семенович….
- Это почему?
- А потому, что дорогой Ваня, даже самого матерого рецидивиста - авторитета, в конце концов, можно по закону привлечь. На основании обычного уголовного кодекса. Он как оказывается и для них тоже писан. Даже большей частью именно для них, чтобы оценивать дела и поступки. А Филина нет. Не привлечешь ты его ни по какому закону. Он для нас самих и есть закон. Из-за таких, как Филин, и иже с ними наша страна находится там, где она находится. Я ведь, когда в органы шел, еще в военную контрразведку, думал вот сейчас наступит абсолютная справедливость. Теперь я смогу всех мздоимцев, ворюг и иную нечисть привлечь и покарать. И что? Не успел к работе приступить, пошло поехало. Этого нельзя, этого не трогать, об этом даже думать не сметь. Вот попал! Считал своих руководителей злыми коррупционерами. Но когда я в «территориалы» перешел, то понял, что были военные контразведчики просто ягнята. Тут мы вообще стали шестерками бандитскими. Так и есть шестерки! Кто нам все эти «заказные дела» заказывает? Филины – бандиты при власти. И мы их команды добросовестно исполняем. В их же преступных интересах. И Матвея нам с тобой отдали, потому, что так Филин захотел. Где эта справедливость? То-то. Ты ведь Турчина тоже жевать пытался, по закону, по кодексу. И чего? Дали по зубам! Зато, когда Филин приказал съесть Матвея по его, сугубо интимному интересу, который к государству вообще отношения не имеет, то тут сразу всех подключили, все задействовали. И не важно, что не по закону, не по кодексу.…
- В смысле?
- Без всякого смысла! У меня были очень бледные основания Матвея брать.
- А как же убийства… как его «Таганки» и рыночника? – Иван был крайне удивлен таким поворотом событий.
- А никак! Не факт, что их Турчин порешил. Нет, вполне может быть, что и он, но с такой же уверенностью можно арестовать Абдулу или Боярина. Не было у меня против Матвея прямых улик….ни-ка-ких!!!! Мотивы у Турчина были, но это не значит, что он убивал или заказывал. Мотивы для суда плохое доказательство.
- А чего тогда ты решил именно Турчина под это дело подставить?
- Я ничего не решал! Меня вызвали! Нагнули по результатам работы, за разгул преступности. В том числе за то, что криминальный авторитет Матвей еще на свободе, и не дает спокойно жить мирным гражданам. Поставили перед фактом, мол это он был заказчиком убийства Таганки и честного украинского бизнесмена. Сказали, что помогут с доказательствами. Выгоды очевидны - я и два заказных убийства раскрываю, и преступную группировку Турчина ликвидирую.
- Ого брат! Да у тебя самого рыло в пушку! А чего же ты на меня в поезде ерепенился, когда из Питера возвращались? - разобидился Иван.
- От злости и ерепенился. Турчин конечно гад и таких давить надо. Да только не в угоду другим бандитам, которые в сто раз хуже его самого. Думал, что только я заказ выполняю, ну там из-за территории или бизнесовых интересов, а ты для дела, для справедливости работаешь. И что получается? Меня использовали под тебя. Вышло что, ты тоже заказ выполнял - воровские бабки искал, чтобы ворам их вернуть.
- Ну не воровские, а депутатские! – кисло сострил Иван. Вышло как-то не смешно, а напротив грустно.
- А для меня это одно и то же. И когда одну из таких тварей – Филина замочили, то с нашими руководителями едва инфаркт не приключился. Семеныч чуть трубку с рук не выронил….
- Ну, а Семеныч здесь причем? Не он ведь с Филином общие дела крутил? Да и нет теперь больше Филина.
- Не беспокойся, другого пришлют. Свято место пусто не бывает. А насчет вздорного поведения то ты брат не по адресу, – намекнул Юра на скандальный характер Ивана в отношении собственного руководства.
- У меня другие мотивы! Всеобщей справедливостью и не пахнет. Я Юра, тогда, кгода у меня Дондерга отобрали, больше за себя обиделся.
- Не понял? – теперь уже Татарчук задавал вопросы, а Богрееву приходилось на них отвечать.
- А что тут понимать. Я ведь хотел все это дело с пропавшей «партийной кассой» сам до логического конца довести. Хотел, чтобы наконец-то на должность назначили. Подполковника к сроку получить. А когда Дондерга у меня забрали, понял, что мой карьерный рост откладывается на неопределенный срок, и мои положительные результаты поимеет наш куратор, то есть «генерал» и центральный аппарат. И вообще, где справедливость? Я сколько раз на начальство восставал по делу. И что? Всегда только подзатыльники получал. А ты раз, но в масть. Сразу подполковника дали.
- Ого, Иван Леонидович, так у тебя «жаба»!
- А я этого и не скрываю. Только чувство мое не низменное, а светлое, белое и пушистое. Могу я в конце концов другу позавидовать от всей души?
- Не вопрос. Завидуй, сколько хочешь. Только вот завидовать нечему! Я сколько в майорах перехаживал?
- Ты в другом положении. Ты руководящую должность занимал. А у меня что?
- Тоже подполковничья должность! – подбодрил товарища Юра.
- А толку! Все мои сотоварищи, с которыми службу в органах начинал, уже в руководители выбились. Даже туповатый Толик Слобода и тот начальник направления. А ведь двух фраз связать не может. И как опер ноль - полтора «сигнала» в год, это максимум что он мог из себя выжать. Теперь он руководитель, а я все в полях тружусь, за агентами бегаю. Десять лет бегаю, а толку никакого. И все из-за этого гада Турчина. Он мне всю карьеру мою запорол. Я ведь уже, который год в своем отделе правофланговый по результатам работы. Меня ведь хотели на начальника направления ставить, правда, в отдел по «экономике», но все равно приятно. И тут Турчин попался со своей «крышей». Хорошо, что со службы не выперли, за превышения и злоупотребления. Так что достать его у меня был свой шкурный интерес. Но и тут он меня обыграл, ушел от справедливого возмездия. Взял и утонул.
- Ну, вот видишь, «Бог не Антошка»! Это, наверное, и есть высшая абсолютная справедливость.
- Не согласен! – возразил Бореев. – Это случайность. Хоть и справедливая, но случайность. А в деле возмездия нельзя полагаться на жребий. Помнишь, когда я Дондерга привез, ты меня тогда о справедливости спрашивал? Ну в смысле, когда она на земле нашей грешной наступит. Вот я все думал, в какой форме в нашей с тобой профессии она должна восторжествовать. Наивысшая справедливость, это снайперская винтовка, не взирающая на чины и должности. Нажал на спусковой крючок и понеслась на встречу очередной сволочи пуля, которая пробьет любую депутатскую неприкосновенность. Понимаешь, в идеале должно быть подразделение, которое будет устранять врагов государства физически. Без суда и следствия, потому, как и суд и прокуратура продажны до неприличия. Помнишь, ходили слухи, что в России есть специальная команда, которая занимается физическим устранением криминальных авторитетов. Вот так и я предлагаю. Только сферу деятельности немного расширить. Стрелять не только воров – рецидивистов, но и всякую там депутатскую сволочь. Получили достаточную и главное достоверную информацию о преступной деятельности, и выписали сразу лицензию на отстрел…
- Ого, брат! Попахивает тоталитаризмом, - сказал Татарчук довольно серьезным тоном, якобы не разделяя взглядов своего товарища, а потом улыбнулся и, подмигнув, продолжил. – Если вдруг попадешь в такое подразделение, про меня не забудь походатайствовать. С превеликим удовольствием приму в отстреле подонков активное участие.

Глава двадцать седьмая.

       Что за цоканье среди ночи? Словно лошадиные копыта бьют по камням. Так и есть -лошадь и всадник. Оксана? Первая отличница и школьная любовь. Откуда она здесь, да еще и на коне. И одета как-то по идиотски - в тунику. Вот смотрит на меня. Проезжая мимо крыльца улыбается как-то лукаво. Сворачивает в лес и, остановив свое ветхозаветное транспортное средство, манит пальцем. Я кричу ей: «Оксана, Ксюша подожди!». А она как будто не слышит. Медленно удаляется в чащу. Да и лес вроде бы погуще стал. Да нет, это просто ночью так показалось. Ночью все кажется и больше и чернее и гуще! Но откуда здесь она? Как будто бы материализовалась из юношеской мечты. И совсем не изменилась. Только формы стали еще более привлекательные. И тогда ведь, в далеком прошлом, дураком был - не смог ей признаться. Не решился. Боялся!!! А чего собственно? Что пошлет? Ну и послала бы. От этого ведь все равно ничего не поменялось. Ведь ничего настоящего так и не завязалось - только тайные взгляды и вздохи. Нет, боялся я совсем другого. Боялся обидеть, оскорбить. Ведь не просто же я хотел с ней по улице ходить, за ручку держаться. Хотелось мне уже настоящей любви со всеми вытекающими последствиями. А что же мне помешало тогда все ей сказать? И не только сказать. В начале дурацкая юношеская застенчивость, а потом спорт. Когда мне было с ней амуры крутить, если тренировки практически каждый день? Только и видел что в школе. А потом и вовсе видеть перестал, перевели в спорт-интернат. Но зато, когда на нее смотрел, это было что-то. После уже ни разу такого не испытывал. Дыханье просто захватывало. Смотреть прямо не мог. Не мог взгляд ее выдержать. Краснел как херсонский помидор. Кольку в школьном туалете уработал за то, что тот ее толкнул на перемене. Так и осталась она для меня навсегда чистая и возвышенная.
       Да что ж это такое? Я к ней, она все дальше в лес заезжает. Вроде бы лошадь смирно стоит, и даже не шелохнется, а она все дальше и дальше. Ну и ночь! Вот, а теперь вообще в тени пропала - виден только силуэт всадницы! И он тоже растворился в кофейном мраке ночного леса.
       Матвей стоял ночью, в лесу, мало чего понимая. Какая Оксана? Да и вообще как она могла очутиться здесь на острове? Верхом на лошади? Поздно ночью? Да и еще в этом дурацком наряде? Он зашел далеко в лес. Так далеко, что и куполов храма не было видно. То есть как это не видно? Нет на острове такого дремучего леса. И вообще, куда идти если нет ориентиров? Матвей огляделся по сторонам, но так и не смог определить в каком направлении ему возвращаться. Местность была ему совершенно незнакома. Незнакома? Да такого быть не может. Он исходил весь этот клочок суши взад и вперед сотню раз, как минимум. Да он уже с закрытыми глазами спокойно везде расхаживать может не спотыкаясь. Ну и ночь! Мрак кругом. Кажется, он его даже ощущает. Как туман, только черный. Осязаемый мрак! Его можно рукой потрогать. Он живой, он перемещается между деревьями, и зорко следит за Матвеем из глубины чащи. Вот он, как волна накатил на Турчина, обхватив его своими холодными липкими лапами, и снова отступил. Он там за деревьями. Матвей его слышит. Даже ветка хрустнула. И шорох листьев. Неприятная дрожь пробежала холодком по спине Матвея, а зрачки расширились до невозможности. Это от страха, наверное, а может, потому что в темноте такая реакция у глаз. Турчин попятился назад, споткнулся через корягу и упал. И тут черный мрак, где-то там, в глубине леса образовал сгусток, который устремился на лежащего на спине Матвея. По мере его стремительного приближения, Турчин начал различать яркие, мутно холодные, желтушно-больные глаза, и пасть, из которой даже на этом расстоянии чувствовалось смрадное дыхание. Глаза горели каким-то сатанинским светом и прижимали Матвея к земле. Ноги стали совсем ватными и он не мог пошевелиться. От дикого ужаса свело челюсть и не то, что крикнуть, но и выдавить из себя хотя бы один звук, было практически невозможно. Преодолев в себе постыдный для любого мужчины паралич дикого испуга, Турчин вскочил на ноги и бросился со всех сил бежать. Сквозь колючий кустарник, и густые еловые ветви, которые казалось хватали его за одежду своими руками – крюками и впиваясь в ткань корявыми сучковатыми пальцами пытались всячески удержать. Несмотря на все препятствия и неровности в виде ухабов, ям и торчащих из земли корней деревьев, Матвей не бежал, он просто летел над поверхностью, еле касаясь грешной земли своими ногами и то ради того, чтобы не срамить старика Ньютона с его законом всемирного тяготенья. Однако, несмотря на всю его прыть, преследователь был гораздо проворней и неотвратимо настигал его с каждой минутой. Еще бы он ведь был на коне. На коне? Да именно на коне. Турчин успел увидеть, бросив беглый взгляд через плечо, что за ним гнался всадник на черной лошади из ноздрей которой валил пар, едкий пар. А всадник одет был в какой-то плащ с капюшоном, из-за которого не было видно его лица, только глаза. Эти два красных уголька, неотступно следившие за беглецом и не предвещавшие Турчину ничего хорошего. Эх зря он обернулся. Ведь знал же, что нельзя, и все равно не удержался. Теперь его ноги начали увязать в почве. Тягучая земля не пускала их, всасывая в свое гнилое жирное чрево ступню после каждого шага. Из ее противной слизкой пасти ногу приходилось просто выдирать в прямом смысле этого слова. Конь уже бил в спину Турчина своим огненным дыханием, но Матвею от этого стало холодно. Просто леденящий холод опять сковал его тело. Измотанный и потерявший всякую надежду на спасение беглец бросил прощальный взгляд за спину. Всадник был не один. Позади него, бежали, шли, плелись, ползли тени. Полулюди – полузвери. Некоторые из них самые проворные, нагнув свои короткие туловища, резво бежали, обминая всякие естественные препятствия, отталкиваясь от земли не только ногами но и руками, как обезьяны или вурдалаки. Когда лунный свет падал на их серые мертвецкие лица, то даже издали был виден их звериный оскал, и глаза сияли жаждой человеческой плоти. Иные из преследователей казалось перемещались как тени, даже не двигая своими членами. Их лица застыли в отвратительной гримасе, предвкушения удовольствия - животного и примитивного. Остальные же плелись где-то позади и были очень далеки от желанной поживы. Все они спешили к нему, к своей добыче. Их было много, как деревьев в лесу. А всадник торжествующе поднял своего коня на дыбы, и капюшон сполз с его головы. А под ним пустота, только глаза – два красных уголька и кривая улыбка рта. Кровавая улыбка с гнилым дыханием тления. Костлявая рука сделала взмах! Взмах косой, которая сверкнула, отразив на своем острие осколок луны. Тут наконец уста Матвея отверзлись и он, издав нечеловеческий вопль, крепко зажмурился и наложил на себя крестное знамение уже смирившись с неминуемой гибелью. Время остановилось и замерло вместе с беглецом. Матвей уже не слышал ничего вокруг, только сердце отчаянно молотило по грудной клетке и отдавало в ушах и висках затяжной молитвой «Господи помилуй»! Как ни странно грозный палач медлил с расправой над беззащитной жертвой.
       Турчину показалось, что прошла вечность, а он еще стоял, цел и невредим. Когда Матвей, наконец открыл глаза, то стоял он на крыльце возле своей кельи и вокруг никого. Только Луна, которая, играя с ним, то пряталась, то выглядывала из черных облаков. Как будто и не было ничего, только сердце бешено колотилось, напоминая о пережитом ужасе. «Надо пойти помолиться и лечь спать», - решил Турчин. Он уже взялся за дверную ручку, как вдруг услышал за спиной знакомый до боли голос: «Постой Матвей!». Это была Оксана. Только уже без всяких мистических одеяний. Просто в плаще, в светлом плаще.
- Откуда ты здесь? – Матвей не мог понять спит он или теперь, его любимая девушка стоит перед ним наяву.
- Да так! Совершенно случайно! Слышала, что на этом острове живет старец. Очень сильный старец! Вот и решила навестить его.
- А что у тебя, горе какое случилось? – в голосе Турчина слышалось человеческое участие, и Оксана поняла, ну скорее всего поняла, что до сих пор ему не безразлична.
- Да нет! – она усмехнулась, глядя на него своими прекрасными глазами. – Просто хотела о судьбе своей дальнейшей расспросить, разузнать.
- А почему ночью? – Матвей не мог до сих пор поверить в происходящее. Он даже попытался себя ущипнуть, но как ему показалось, она это заметила и снисходительно улыбнулась.
- Просто так получилось. Совершенно случайно. Со станции добиралась на попутках. Машина сломалась, а недалеко лодка была. Рыбак какой-то полуночный, ехал сети ставить. Наверное, браконьер. Вот он меня и завез сюда. А я брожу, брожу вокруг церкви, все везде заперто и ни души. Я уже бояться начала. Страшно здесь у вас. Темно и страшно.
- Ах ты, дурочка? Ночью с незнакомым мужиком на лодке! Ох и дурочка, – Матвей ругал свою любимую, но как-то ласково. Теперь на смену страху пришла неописуемая радость. Пришла сама, ночью, через озеро. – Ну и что тебя в твоей судьбе не устраивает? - спросил он ее обнимая. Спросил на самое ухо. Нежно и тихо. Боясь спугнуть.
- Тебя, - ответила она шепотом, прижимаясь к нему своим горячим телом.
       Матвею показалось, что под плащом у Оксаны нет никакой одежды. Он запустил свою истосковавшуюся по женскому телу руку между пуговицами верхней одежды и обнаружил, что его любимая таки голая. Только плащ скрывал ее срам. Любимая? Оксана?
- Ты мой! Никому тебя не отдам! – прохрипел старушечий голос, проникая прямо в душу.
Матвей заметил, что русые волосы его школьной любви стали вдруг черными путанными космами и несло от нее какой-то несвежей тиной. А кожа на шее была мраморно белая, бесцветная, и опять этот противный невыносимый холод. Турчин рванулся, чтобы вырваться из капкана ледяных объятий, а она вцепилась своей рукой в плечо. Вцепилось мертвой хваткой. Матвей почувствовал резкую боль от ее острых как бритва ногтей. Несмотря на то, что жертва вырвалась, незнакомку это нисколько не смутило. Теперь было видно, что это точно не Оксана и одета она так, как была тогда на коне в тунику. Хотя, конечно, красивая. Только Матвею сейчас было не до ее прекрасных форм. Он начал пятиться назад, как недавно в лесу. А она ему мило улыбнулась, и, нежно поманив к себе рукой, медленно скинула с себя тунику. Ее безупречные формы так обворожительно играли в лунном свете, что на секунду Матвей застыл как вкопанный, любуясь совершенным телом.
- Ну чего, ты глупенький. Иди! Иди же ко мне! – звала его незнакомка словно мифическая сирена Одиссея. – Не бойся меня.
И тут Луна в очередной раз скрылась за облаками. Матвей выпал из всесильных чар гипноза и продолжил пятиться, пока не уткнулся спиной в стену. Это была стена храма! А вот и дверь. Он дернул за ручку и дверь поддалась, а рядом с ним уже была эта!!! Матвей дернулся по направлению входа в церковь, но она успела схватить его пальцем за свитер. Одним лишь только пальцем. Турчин рванулся, он ничего из этого не вышло. Он практически висел на пальце, словно на крючке. Прямо на глазах ошалевшего Матвея черты очаровательного лица женщины стали меняться. Они стали вытягиваться и в конце-концов приняли форму, напоминавшую голову какой-то рептилии. «Дракон!», - решил Турчин и только теперь заметил, что в его свитер вцепился не женский пальчик, а уродливый коготь. Он рванул из последних сил, тех, что у него еще остались. Ткань не выдержала и издала противный треск. Матвей просто ввалился в Храм!
- Ты мой! Все равно будешь моим! – прогремело загробным голосом чудище. Никуда тебе от меня не деться.
       Это «нечто» уже намеревалось переступить порог, дабы извлечь из дома Божьего свою добычу, когда Матвей рухнул на колени и неистово крестясь, прокричал отрывок из Святого Писания, первый, что пришел к нему на ум : «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее!». Издав протяжный рев дракон исчез, создавая при этом огромный смерч, поглощающий в себя все вокруг. Уносящий материю в свою черную бездну.
       
Простыня была вся мокрая от пота, холодного, противного, липкого пота. От него склеились волосы, даже на небольшой бородке. Матвей лежал в своей келье, а солнечный зайчик весело сидел на стене и изредка прятался в тень из-за шевеления листвы за окном. Было еще раннее утро, но Матвей не мог ни спать, ни встать. Он просто обессилел. Так и лежал, глядя в потолок. Его бил озноб и подташнивало. При любой попытке оторваться от подушки кружилась голова. Когда вошел брат Кирилл звать его на службу, он только и смог выдавить из себя, что болен. В принципе он мог этого и не говорить, присмотревшись, монах и сам определил по лицу лежащего, что тому крайне нехорошо. Хотя? приложил руку ко лбу, а он «холодный». Даже показалось, что холодный больше, чем положено. Справился насчет врача. Турчин отрицательно покачал головой. Врач здесь навряд ли поможет. Попросил, чтобы после службы, батюшка зашел к нему. Есть, мол о чем поговорить. Когда Кирилл ушел, Матвей потянулся, чтобы поправить одеяло и резкая боль пронзила его левое плечо. Он с любопытством посмотрел на него и обнаружил четыре красных борозды с запекшейся кровью!!!
 Отец Тихон внимательно слушал повествования о похождениях во сне раба божьего Матвея, но особого эффекта они на настоятеля не воспроизвели, даже те царапины, неизвестно откуда взявшиеся на плече Турчина. Пострадавшего от сновидений это очень удивляло.
- Ну что скажете? – спросил он на конец у флегматичного игумена.
- А что тут сказать? Не хочет бес отпускать свою добычу. Не так-то просто от него освободиться. Только молитвой и постом, как в Писании сказано! Ибо при восхождении духовном токмо они брони и оружие на демонов. Когда Бог изгнал Адама и Еву из рая, то одел их в толстые шкуры. Тут следует понимать не только одежду плоти, но и души. Этими самыми толстыми шкурами он оградил ее от влияния всяких потусторонних сил, потому что человек в духовном отношении слаб и несовершенен. По сему и соблазнился и в грех впал. Тот, кто поднимается ближе к Богу, сам делает это свое защитное одеяние тоньше, для того, чтобы не иметь «грубого сердца». И бесы этим пользуются. Не хотят они, чтобы человеческая душа спаслась, вот и атакуют. И чем выше человек поднимается, тем больше ему бесы досаждают.
- А я думал, что бесы только атеистов мучают! – удивился Турчин.
- Вот как раз их они трогают меньше всего. У атеиста шкура толстая, оттого и сердце огрубевшее. Правда и таких бес одолевает, но не так явно как человека, который к Богу стремится. Атеист он и так мертв, оттого нет большого интереса лукавому, с его толстой шкурой возиться.
- Так, а чего они от меня хотели? Просто жути навести?
- Хотели, чтобы ты надежду на спасение утратил.
- И всего-то? – удивился Турчин.
- Не всего-то! – старец нахмурил брови от такого несерьезного отношения. – Ежели утратишь надежду, прекратишь трудиться на этом поприще, перестанешь усердствовать, утратишь оружие и защиту против нечистых духов. Потому как защита и оружие на супротивных есть вера, молитва, житие по заповедям. Утратишь оружие, будешь легкой добычей для лукавого. Вот чего они добиваются.
- Значит, нет шансов? – поинтересовался Турчин.
- Все только от тебя зависит. Если без упования на Бога будешь с ними брань вести, то одолеют тебя. Бес ведь хитер и многоопытен. Он свои нечестивые дела вершит от сотворения мира. А что может человек ему противопоставить? Сколько у него самого опыта? Ну максимум до сотни лет, ибо больше этого навряд ли проживем. Вот и выходит, что нет у человека шансов один на один с бесом ратоборствовать. Тебе еще повезло, что искушение твое явное. Есть ведь и тайные, которые сразу и не разберешь.
- Это какие? – удивился Матвей.
- Это, когда лукавый через помыслы действует. Даже через благие помыслы уловлять человечков может. Например, многие миряне таким лукавым способом вводимы бывают во искушение. Забывая по ленности и нерадению своему вычитывать молитвы утренние и вечерние, они заменяют их самопроизвольно различными канонами и чтением псалмов. И обманчиво считая, что творят это из собственного благочестия, на самом деле делают это по наущению нечистых духов.
- Как такое может быть? – для Турчина такие суждения были очень непонятны и он хотел получить разъяснения.
- А вот так и может! – Продолжил старец. – Молитвенное правило есть послушание для мирского человека. И как любое послушание он должен его исполнять исправно. А он что делает? Об этом труде духовном не радеет, а другим по своенравию занимается. Ни это ли собственная гордость и высокоумие? На такие вот наживки и ловит бес желающих свою душу спасти.
- Так, а если у человека желание имеется каноны читать. Разве это плохо? Зачем ему запрещать Бога славить?
- Так, никто ему не воспрещает. Пускай славит, только не в ущерб молитвенному правилу и не по своеволию. Пусть берет благословение и читает себе на здоровье. Ведь наставления, что святая церковь постановила как для мирских, так и для монахов, все из личного опыта великих праведников, которые знали, как души спасать и свои и чужие.
- Эх, батюшка, а где она эта душа? Вот я Фрейда читал, так там вообще сказано, что подчиняемся мы своим инстинктам, и они нами полностью управляют. Выходит что душа наша чернее ночи.
- Фрейд говоришь? – игумен недовольно сморщился. – Фрейд всю натуру человечью оболгал. Что он сделал? Тварь возвысил! Убил он, согласно своей еретической теории, божественное начало и опустил «образ и подобие» на самый низменный уровень развития. Оправдал он все пороки и слабости человеческие. Только оправдание его не к прощению, а к осуждению.
- Значит такая наша истинная суть! Ведь если честно посмотреть, то принцип жизни что у зверей, что у людей: «Выживает сильнейший». Эта основная движущая сила в человеке, и все действия только ей и подчинены. И мыслит он соответствующим образом. Так у него мозг устроен.
- Это ты верно сказал, что мозг у человека именно так и устроен. Да вот только и ты, и Фрейд про душу совсем забыли.
- Да ладно! – скептически сказал Матвей. – Я все понимаю, что душа возле сердца находится. Только все это сказки. Реально душа в мозгу человеческом сидит, потому как именно мозг всякие мысли рождает. Вот эти всякие инстинкты, про которые Фрейд писал, и есть душа. И они нами управляют. Выходит, что в голове душа наша.
- Инстинкты говоришь управляют? Души говоришь нет?
- Я такого не говорил! – возразил Матвей, – просто душа она больше инстинктам, чем к Богу тяготеет.
- Тогда скажи мне, известен ли тебе такой инстинкт самосохранения?
- Конечно! – утвердительно ответил Турчин.
- Вот и чудно. Объясни мне такую ситуацию. Случается так, что идет человек и видит, как слабого обижают. И напали на слабого люди сильные. Вот инстинкт ему и говорит: «Пройди мимо, иначе можешь пострадать. Ведь не родственник он тебе и человек совершенно незнакомый. И свидетелей нет. И про трусость твою никто не узнает. Да и какое дело тебе до происходящего. Может и награды не получишь за свое вмешательство ибо неблагодарный народ нынче пошел». Но идущему жаль несчастного и он вопреки голосу разума, берется помогать ему. И бывает, что за это сам страдает, но таки отстаивает притесняемого. Вот и получается, что разум и инстинкты это не душа. Душа это и есть тот «образ и подобие». Именно она и делает нас детьми Божьими. Разум или мозг это те же самые инстинкты только более развитые, усовершенствованные. И если инстинкты приспосабливают существо к окружающей среде, то разум может даже влиять на эту среду и использовать сложившуюся ситуацию себе на пользу. Оттого человек сам себя и прозвал царь природы. Оттого и научился побеждать даже тех животных, которые больше и сильнее его. Но это еще не делает его человеком. Человеком его делает душа. А инстинкты они и у насекомых имеются. Вот теперь и выбирай, кто ты есть – насекомое или человек!
- Настоящим человеком быть трудно! – философски заключил Турчин.
- Это точно! – подтвердил его мнение игумен.
- Так, а что мне теперь делать, вот с этим? – Матвей показал разодранное плечо.
- Делать? Молиться усердно. На Бога уповать. Попостись. Более тебе ничего и не надобно. Ну, а если и это не поможет, то причащу тебя. Ради такого придется и епитимию снять. Потому как, если после крестного знамения бес отступает от человека, то после причастия он к нему вообще подойти не может несколько дней, пока спасаемый сам не осквернится в своих делах и мыслях. Вот такая у причастия сила.
       В этот день Матвей был настолько обессилен ночной борьбой с потусторонними силами зла, что так и не смог подняться с кровати. С ужасом ожидая приближения темного времени суток он с каждым часом все усерднее читал «Иисусову молитву». Читал-читал да и заснул. Заснул крепко. В эту ночь он вообще не видело снов и это его нисколько не огорчило. На следующее утро он поднялся, полон сил и энергии. С небывалым доселе вдохновением прочитал утренние молитвы, и даже поврежденное в ночной схватке плечо ему не досаждало. Он не слышал, да и не мог слышать, что в келье игумена до поздней ночи старец усердно просил Господа простить прегрешения раба божьего Матвея, ведомые и неведомые, в уме или помышлении, словом и делом.
       
Непонятный шум людских голосов, который порой срывался в крик, привлек внимание настоятеля, Матвея и брата Кирилла. Они завернули за угол храма и пред ясны очи Турчина предстала группа людей. Спорящих было человек около шести, двоих из них Матвей узнал, это были прихожане скита. А словесная баталия разгоралась с каждой секундой. Люди, уже не слыша друг друга, самозабвенно и без остановки доказывали что-то один другому, постоянно перебивая оппонента. В этой сплошной какофонии звуков практически ничего невозможно было разобрать.
- Спаси Господи! – сказал отец Тихон, подойдя к спорщикам никем из них незамеченным из-за всеобщей и полной поглощенностью полемикой.
В наступившей тишине, по поводу прибытия настоятеля, двое прихожан повернулись к священнику и, сложив перед собой крестообразно ладони, попросили благословения.
- Бог благословит! - сказал игумен, возложив поочередно руку на головы каждого из них. - Так что тут за спор случился?
- Да вот сектанты приехали, в поселок, – один из прихожан демонстративно ткнул пальцем в присмиревшую группу теологических противников. – Людей с пути истинного сбивают. Рассказывают нам как в Бога верить надо.
- Никого мы не сбиваем! – возмутился один из прибывших. – Мы раздаем литературу и проповедуем.
- Да уж проповедуют! Цепляются на улице к прохожим, прямо-таки за руки хватают и начинают охмурять, – продолжал обличать сектантов прихожанин. – Я ему и говорю, что у нас есть проповедники, которые в отличие от вас балаболов, правильному учат. Вот они услышали и с вами лично пообщаться изъявили желание….
- Ничего подобного! - возмутился самый говорливый представитель неклерикальной общины.
- Мир вам, добрые люди! – сказал игумен, склонив голову в поклоне.
- И Вам мир! – ответили прибывшие гости.
- С чем пожаловали? – поинтересовался старец довольно миролюбиво.
- Вот имеем стремление, во благо литературу распространить в поселке, а если хотите, то и здесь можем проповедовать. – Для начала это было довольно дерзко. С этими словами один из прибывших показал журналы, как показалось Матвею, издания имели одно и то же название «Сторожевая Башня».
- И что же в них? – поинтересовался отец Тихон.
- В них слово Божье! Интересные статьи о вере истинной. Обличение существующих лжерелигий, – важно заявил миссионер, по повадкам которого можно было определить, что он главный среди прибывших проповедников.
- Спасибо за труды ваши тяжкие, да только зря вы сюда ехали. Никто из моих прихожан журналы эти все равно читать не будет! – достойно ответил старец.
- Это почему же? – удивился главный сектант.
- Потому что сами не захотят! Да и я благословения не дам, – отец Тихон сохранял внешне полное спокойствие, а вот проповедники неклерикальных конфессий, разгоряченные спором, уже начали терять самообладание.
- Значит вы, читать им нашу литературу запрещаете? – спросил напрямик главный миссионер.
- Не благословляю! – повторился старец.
- Это в принципе одно и то же! – сказал оппонент. – Позвольте узнать почему?
- Потому что нет в них ничего полезного для души. Только вред и суета!
- Докажите! – разволновался один из прибывших.
- А тут и доказывать нечего. Чему вы людей учите?
- Как это чему? Слову Божьему! – возмутился другой сектант, а их старший в это время внимательно следил за каждым словом настоятеля, пытаясь найти слабые места в его защите.
- Так, а я по-вашему чему учу? Тоже слову Божьему! Только мое учение от вашего отличается. Вот как оно выходит, учить мы с вами должны одному и тому же, а учим разному.
- Потому что, сбились вы с пути истинного, – авторитетно заявил старший. – И мы об этом свидетельствуем!
- Во как? – удивился игумен. – Хотелось бы мне грешному послушать ваших свидетельств.
- Погрязли вы в грехах! – начал зачитывать все прегрешения вольные и невольные, как архангел на страшном суде, главный сектант среди присутствующих. – Учите народ преданием человеческим, заменив ими заповеди Божьи…
- Это я где-то такое уже слыхал, – сказал старец. – Уж не из Евангелия цитата?
       «Проповедник» утвердительно кивнул головой и хотел было дальше продолжать список страшных деяний православной церкви перед Вседержителем, но старец не дал ему такой возможности.
- А какое Евангелие вы изучаете? – поинтересовался отец Тихон с неподдельным любопытством.
- Синодальное! – ответил проповедник со знанием дела.
- Это, которые было принято в Никии, на первом Вселенском Соборе?
- Еще до того, как первая церковь отступила от заповедей Божьих, – продолжал обличать народный богослов монаха и всю церковь иже с ним.
- И судите вы о наших прегрешениях, руководствуясь знаниями почерпнутыми в этом Святом писании?
- Именно так! – подтвердил старший сектант.
- Интересно у вас получается. Вы верите в Книгу, которая была составлена церковью, но не верите в саму церковь?
- Книга Евангелие было составлено апостолами, а не этой церковью. Не той что сейчас, – стал возмущаться проповедник.
- Добрый человек, позволь тебе напомнить, что православная церковь называется апостольской. Объяснить почему? Потому что идет она от апостолов. И дух священства передается от этих самых апостолов и до сего дня возложением рук. А ваша церковь, если ее так уместно величать называется Евангельской. Это потому, что некоторые из людей в начале прошлого века решили, отвергнув все существующие доселе познания о Боге, самостоятельно изучать Священное писание, полагаясь лишь на собственные мудрствования. Не мудрено, что они сбились с пути истинного.
- Это вам так кажется! – откровенно разозлился главный агитатор и обличитель.
- В том то и дело, что не кажется. Вот вы Евангелие изучаете. И изучаете его как солдаты воинский устав. От корки до корки. И слывете вы знатоками Писания. Только знания ваши поверхностны. Всего то и заслуг, что наизусть стихи зазубрены, а понимания никакого.
 - Это почему же у нас нет понимания?
- Потому что вы одного не уразумеете, что ведет ко спасению не мертвая буква, но живой дух. Не по человеческому разумению надо Слово Божье постигать, но по духу. И подход ваш сам неразумен. Да будет вам известно, что на этом самом Соборе было принято святыми отцами много иных постановлений для верующих. Почему же вы Евангелие принимаете, а все остальное отвергаете? Получается у вас - тут верю, а тут не верю. Так не бывает. Ежели решительно отметать все знания, что людьми были до нас нажиты, так можно и второй раз Америку открыть вместе с таблицей умножения. Вот какая глупость приключиться может.
- Предание от людей! – продолжал упорствовать «проповедник».
- А ты скажи мне, разве Бог в Библии хоть одну строку своим перстом написал? Нет - писали Книгу люди, в начале пророки, затем апостолы. Так почему вы тогда одно принимаете, а другое отвергаете?
- Так на апостолах, был Дух Святой!
- Так и на отцах церкви Он тоже почивал, когда они на Соборе постановления принимали.
 – Позвольте в этом усомниться, - злорадно заявил главный агитатор. – Если это было так, то не приняли бы на одном из вселенских соборов постановление об идолопоклонстве. У вас даже праздник, посвященный этому недостойному христианина событию, имеется. Да и в остальном, все действия вашей церкви против вас же и свидетельствуют. Устроили в доме Бога торжище, как ветхозаветные фарисеи. Торгуете литературой, изображениями идолов, как вы их называете иконами, свечами. Берете мзду за обряды – крещение, отпевание покойников, венчание. Поклоняетесь людям - вашим угодникам. Почитаете плотскую матерь Христа. Заменили живую молитву, мертвой буквой, заставляете читать прихожан с бумажки слова чужие на малопонятном языке. Мучаете их бесполезными голодовками - постами. Занимаетесь политикой, оставив службу Божью. Утопаете в роскоши и богатстве.
- Это все? – весьма спокойно отреагировал на такой бурный поток увесистых обвинений отец Тихон.
- И к вере истинной не допускаете желающих душу спасти, – продолжил обличитель от «правильной церкви». - Прихожан своих учите, чтобы нас избегали, потому как мы правду глаголем и вас обличаем. Боитесь власть утратить, но все равно Бог отнимет ее у лжепророков и отдаст истинным ученикам Его. Вот теперь все, – закончил он наконец свою гневную тираду.
- Эх, – скорбно вздохнул старец. Скорбно, но без злобы, лишь с сожалением. - Кабы ты только нас обличал, то не было бы на тебе большого греха. Осуждение, это ведь не большой грех в сравнении с тем, что вы творите. Жалко мне вас. По христиански, по человечески жалко.
- Не понял? – изумился такому странному тону, да и самому ответу предводитель сектантов.
- Это и плохо, что не понял ты. Страшно не то, что ты церковь хулишь, и не то, что сам преступаешь заповеди Божьи. Страшно то, что ты людей соблазняешь и за собой в погибель ведешь. За это придется ответ держать перед Вседержителем. Самый строгий спрос будет за чужие души, которые ты погубил. Вот почему я и веду брань с вами и такими как вы. Ради вас же и веду.
- Да, вы на себя посмотрите - затянул старую волынку сектант.
- Ты мне уже сказал все, что имел, – хотел было продолжить игумен, но был прерван.
- Далеко не все, - попытался разразиться новой тирадой спорщик, но старец рукой подал знак призвавший оппонента остановить очередной поток обвинительных речей и тот к удивлению своих спутников подчинился просьбе.
- Ты уже много сказал, позволь ответить на все твои замечания и реплики, которые были произнесены ранее. А то я так и на службу вечернюю опоздать могу.
       Сектант кивком головы принял предложение и, сложив руки у себя на груди, приготовился выслушать оправдания священника. Выслушать скептически, потому как в своей правоте он был не просто уверен, убежден!
- Начнем с торжища в храме. Хотя оно и не в храме, а в притворе ведется, но тут правда твоя, торгует церковь. Но ведь не от хорошей жизни. Не берем мы с верующих десятины и от государства отделены. Хоть и не хлебом единым, но и священнику жить как-то надо. Потому и за обряды принимаем даяния. Но это если у человека деньги есть. А ежели их нет то бесплатно и покрестят, и отпоют. Это наш долг. Есть, конечно, отдельные перегибы, не без этого. Так ведь все мы не без греха.
Обвинитель последней фразой был явно доволен и хотел что-то сказать, но старец опять остановил его, давая понять, что это далеко не основная тема, которую он хочет затронуть. Поборник «истинной веры» согласился с этим и приготовился к предстоящей полемике.
- Теперь перейдем к вопросам духовным, которые больше всего меня и тревожат, – продолжил игумен. - Насчет идолопоклонства, это ты верно сказал, что на седьмом вселенском соборе в 787 году было установлено почитание икон. И праздник в первую неделю великого поста имеется «Торжество православия». И посвящен он именно иконам. И по преданию первую икону сотворил сам Христос – игумен перекрестился, упоминая Господа, - оставив лик свой на холсте, которым отер лице свое и передав изображение одному из правителей, который глядя на него исцелен был. Именно так появился «Спас нерукотворный». А вторую икону ежели мне память не изменяет, написал апостол Лука. Писал портрет Богородицы, – старец опять наложил на себя крестное знамение. – И Пресвятая сказала: «Благодать моя на образе сем почивает».
- А как же не сотвори себе кумира и никакого изображения? – с ехидцей в голосе поинтересовался непримиримый борец за истину.
- Как и было. Мы ведь изображения делаем токмо во славу Божью, а этого Господь не запрещал. Все святые, кто на иконах изображен, всей своей жизнью Бога прославляли. Многие за него страдали, и даже мученическую смерть приняли. И второй заповеди мы здесь никак не преступаем, – преспокойно ответил старец.
- Это как?
- А вот так! Там как сказано «Не поклоняйся им и не служи им». А служим мы только одному Богу, Ему токмо и поклоняемся. Да и изображения были еще в ветхозаветные времена. Даже сам Господь повелел Моисею при изготовлении ковчега изобразить на крышке двух херувимов. Разве может он сам себе противоречить? Никак. Потому и написал, не сотвори себе кумира. Не изображение, само по себе, но богов деревянных и каменных, которым и поклонялись язычники, пока не познали Бога единого и истинного.
- А своей Богородице Вы тоже не служите? Называете ее царицей. Поставили выше всех, своих святых. За какие заслуги? Что она такого сотворила, что вы ее как самого Бога почитаете?
       Вопрос был сложный. Обычно, когда начинали возводить хулу на Царицу небесную, то отец Тихон сразу обрывал этот разговор. Даже слушать на эту тему ничего не хотел. Но сейчас был другой случай. Надо было терпеливо выслушивать еретические речи, и, держа себя в руках, дать достойные ответы и обличить наветчиков. Праведный гнев был плохим помощником, ведь он, как обычно замутняет рассудок. Этим людям одним только грозным словом ничего не докажешь и не объяснишь. Тут требовалось спокойствие, при котором голова работает ясно. Спокойствие и убедительные доводы из Святого писания, ведь в предания сектанты не верят. А зря, очень зря. Именно там хранится много полезных знаний о Богородице.
- Что сотворила говоришь? – задумчиво произнес старец. – Миру Спаса явила.
- Не велика заслуга, – продолжал нападки проповедник.
- Да нет! – возразил старец. – Велика и даже очень. Эту честь надо было заслужить житием праведным. Разве нечистая смогла б родить чистого? В том, что она благословенна, сам ангел ей прорек при благовещении: «Радуйся Благодатная, Господь с Тобою. Благословенна ты между женами».
- Зато Христос ее не сильно жаловал. Как он ей говорит: «Что тебе жено», или как сказал всенародна «Кто матерь моя и братья мои? Те кто исполняет волю Отца моего Небесного».
- Правильно сказал, – согласился старец. – Не сказал ведь, что сие не мать моя. А сказал, что кто волю отца небесного исполняет Ей уподобится. И она волю Бога исполнила, так как родила Господа нашего Иисуса Христа. Через Матерь Божью сбылось великое пророчество. «Жена сотрет голову змия». Того самого, через которого человек грех познал, который Еву соблазнил. И если Ева мать нам по плоти, то тем паче Богородица нам мать по духу. С женщиной грех и смерть вошел в человека, через нее и спасения и жизнь вечная нам дарованы. Если она Богу Мать, как же нам она может быть никем? Как же ее не почитать?
- С этим ладно, – сказал сектант раздраженно. У него уже были готовы другие более весомые аргументы, в иных темах предстоящей словесной баталии. - А вашим «угодникам», которых на иконах рисуете, вы значит не молитесь? – хотел поймать старца на слове неклерикальный проповедник.
- Молимся! Только молитвы эти все Богу адресованы, ибо даже святые угодники сами от себя ничего творить не могут. Как в молитвах сказано «Моли Бога о мне святый угодниче….». Стало быть просим его быть ходатаем перед Вседержителем. А про ходатайство это и апостол Иаков пишет: «многое может усиленная молитва праведного».
- Это Иаков о живых говорил! – надменно ответил старший.
- А у Бога все живы, – парировал отец Тихон. – Или не знаешь ты, что душа бессмертна?
- Как это она бессмертна? Она тоже умирает и будет воскрешена только после второго пришествия, вместе с телом. Всем, кто хочет истину постичь, это хорошо известно. А вы такое знание от народа скрываете и наживаетесь на молитвах «об усопших», – возразил спорщик.
- Для таких знатоков как ты, мил человек, даже в писании свидетельство есть. Как насчет притчи о богаче и Лазаре. Ведь, когда богач умер, то душа его попала в ад, а Лазаря - в рай. И случилось это сразу по смерти их. А ты говоришь, что душа мертва! Как же она тогда видела все вокруг себя, да еще и с Авраамом говорила? А ведь Авраам тоже умер.
- Ну это притча. Так сказать аллегория! Просто…
- Это глупость твоя! Глупость твоя сейчас говорит, потому как про бессмертие души есть еще свидетельства. Например, как являлся Илия и Моисей Христу на горе в момент преображения. Ведь на тот момент пророки по плоти мертвы были. И три свидетеля этому явлению имеются – Петр, Иоанн и Яков. – Сектант молчал, не зная, что и говорить по этому поводу, а игумен продолжал разносить вредную для души теорию. - А как насчет «не бойтесь тех, кто убивая тело, не может душу повредить!».... Что, тоже аллегория? Нет! Не аллегория, а прямое доказательство того, что тело и душа независимы. Что после смерти тела, душа живет, в своих посланиях апостол Перт это подтверждает: «потому что и Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, был умерщвлен по плоти, но по духу жив. Которым Он и находящимся в темнице духам, сойдя проповедовал». Находящимися в темнице, а не умершим. Ибо как сказано «во ад сошедшего и поправшего силу дьяволову». Как же тогда вы после стольких свидетельств утверждать можете, что душа умирает? А о посте, что вы мелете? Кто вам дал право пост отменять. Сам Господь сказал, что когда будет отнят жених из чертога брачного, то будут в те дни его ученики поститься. Или вы больше самого Спасителя, что отменяете его повеления?
- Он имел ввиду духовный пост, – возразил сектант.
- А чего же Христос сам в пустыне постился и плотью, когда сорок дней искушаем был Диаволом?
- Ну, а вы все свели только к плоти….
- Не правда твоя! – возмутился старец. – Я прихожан на каждой литургии учу, что без духовного бдения и усердной молитвы и пост не пост.
- Правильно, без молитвы! – воскликнул воодушевленно проповедник, как будто нащупал слабину в доводах монаха. - Молиться надо от сердца или цитатами из писания и псалмов, но никак не по бумажке.
- И я тебе скажу. Эти все молитвы, которые в «молитвослове» записаны составили великие подвижники, такие как, Иоанн Дамаскин, Иоанн Златоуст, Василий Великий и многие другие. Старались они ради нас же. Чтобы, когда человек Богу молится, ничего не упустил в просьбах своих полезного для души.
- Значит вы и с отцом своим по бумажке общаетесь? – съязвил сектант.
- Иногда и так случается. И не только с отцом но и с другими приходится по бумажке разговаривать, – невозмутимо ответил старец, чем немало удивил своего оппонента. - Когда знатный и почетный гость, например президент могущественной державы, приезжает к нам, встречающему завсегда текст для торжественной встречи на листе пишут, чтобы он сказал все как надо, красиво, без косноязычия. Чтобы случайно не обидел гостя своим необдуманным словом. Если вельможам мира сего такой почет оказывают, то насколько больше их Бог. Разве позволительно с ним фривольное обращение? А насчет «по бумажке», так ведь молитву как надо читать? Со вниманием сердечным. Только тогда твоя молитва услышана будет. А всуе Бога призывать можно и без бумажки, разницы никакой. И церковь на которую ты хулу возводишь, зиждили великие подвижники и молитвенники. Жизнь они вели праведную и богоугодную. Покажи мне среди своей паствы и основателей таких людей как Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Антоний и Феодосий Печерские. Великих безсребреников, молитвенников, постников, которые жили токмо ради Бога, отрешившись от всех благ земных. Если есть таковые среди вас, то я к вам в секту уйду. Вот прямо сейчас же уйду, если таковые имеются. Ну что молчишь? Нет у вас таких. Так какое ты право имеешь их поносить? – старец в мгновенье ока преобразился. Еще секунду назад он смело и грозно обличал еретиков и делал это довольно успешно. Ему бы сейчас развить успех и добить врага в его логове, как сделал бы любой другой искушенный полемик, а он замолчал и печально смотрел на своего врага. Только «врага» не с точки зрения военного стратега, который всячески пытается уничтожить своего неприятеля, а как настоящий христианин. Глядел с сожалением и болью. - Жалко мне вас, добрые люди. По высокоумию своему извратили вы учение Христово и это самый главный и страшный ваш грех. За это и не благословляю читать ваши сочинительства. Не православной церкви они несут угрозу, а душе. Бог вам судья в ваших ересях. Скорбит сердце мое по вас, ибо трудно будет вам спастись, заблудившимся.
       К великому сожалению старца сектанты хоть и были повержены в полемике, но никак не в своих взглядах. Они только озлобились. Озлобились, что не смогли, козыряя своим основными оружием, цитатами из Библии победить хитромудрого старца. И удалились они не с осознанием собственных заблуждений, а с чувством озлобленности. Радовались победе над супостатом только прихожане, которые и не сомневались, что батюшка одолеет в споре непрошенных гостей.
- Вот сколько раз себе говорил, не ввязываться в споры с сектантами. А таки не удержался. Вот опять с ними поспорил, и нет на душе благодати.
- А еще тошно оттого, что правы они, – высказал Турчин свое мнение по поводу данного спора. – Погрязла, батюшка, церковь в роскоши. Сколько вон священников забыли о Боге ради мзды неправедной. Попы крестные хода организовывают в поддержку политических лидеров. Где она чистота веры? Какие же это священники после такого?
- Знаю я, что не все слуги Божьи поступают праведно. Этим не только подвергают осуждения себя лично, но и всю церковь православную. Но в такие времена смутные надо тем более за веру крепче стоять. Ведь, отрекаясь, уподобишься Петру, который в момент слабости от Господа отрекся. Потом всю жизнь свой грех оплакивал. Говорят, что слезами у него на щеках две глубоких борозды вымыло. Вот так за слабость свою и непостоянство в вере расплачивался. Нам с тобой надо собственным примером показывать жизнь христианскую. Да и веру утверждают святые угодники, а не грешники. Их молитвами - отцов наших Антония и Феодосия Печерского, Марии Египетской, Нила Мироточивого всех праведников, во земле русской воссиявших, стоит вера наша и до конца дней стоять будет. Глядя на их жизнь благочестивую, люди будут в вере православной укрепляться. А что до нерадивых священнослужителей, то кому дано много, с того много и спрошено будет. Не нам их судить, а Богу. А что они таинства церковные вершат, то ничего страшного, пока на нем есть священство, то позволительно ему это делать. Ведь и через ржавый гвоздь электричество проходит. Времена смутные они же во испытание даются не только церкви, но и служителям ее.
- Так разве же сейчас на церковь есть гонения. Она ведь разрешена, и даже многие большие политики ей покровительствуют. Какие же это смутные времена? - изумился Матвей.
- Так, испытания не только в гонениях. В гонениях устоять в вере легче. Тогда всем ясно, что за Христа страдают. Другое дело, когда искушают тебя лукаво. Не явно. Когда языком чтут Бога, а сердце далеко от Него. Когда служители сами из-за благоденствия земного отпадают от Господа. Добровольно, а не по принуждению. Именно в такие времена, когда мир и спокойствие, надо как никогда бодрствовать. Трезвиться и умом и сердцем, чтобы не впасть во искушение. Как оно идет в поговорке сказано: «Огонь, вода и медные трубы». Ведь недаром «трубы» следуют последними, потому как, самое большое это испытание, не только для мирских людей, но и для слуг Божьих. Вот нам теперь и предстоит их на себе выдержать.
Однако Матвей и дальше продолжал пребывать в смурном состоянии духа.
- Что тебя еще тревожит, раб Божий, Матфей? – спросил с неподдельным участием настоятель.
- Имеются сомнения, что официальная церковь, действительно, не прикрывает свои грехи. Ведь она всегда себя ставит как непогрешимую, от того и есть такие подозрения, – изложил свои душевные тревоги Турчин.
- Да нет. Тут ты не прав. Даже официальная церковь язвы свои не стыдится обнажать. Пусть не все, и не так часто, но все же показывает. Ты вот возьми и почитай «Посмертные вещания Нила мироточивого». Там речь идет про гору Афонскую. Это ведь одна из великих православных святынь, но и там было все не Слава Богу. Много грехов в уделе Богородицы процветало в ту пору. А ведь не самые плохие времена тогда были для веры христианской в девятнадцатом веке. И эту книгу официальная православная церковь издать не побоялась, и купить ее может не только монах, но и простой мирянин. Да и тебе самому прочесть полезно будет.
       И действительно Матвей прочел эту книгу. Он не ожидал такого откровения и обличения пороков, царивших в монашеском общежитии. И писал ее не паломник или мирской инородец. Писал ее монах, о себе и о других. Излагал безжалостно, дабы другим не повадно было, чтоб на чужих ошибках опыта духовного и мудрости житейской набирались.
Двадцать восьмая

       Наверное, с самой гражданской войны в Чите такого не было. По крайней мере в центральной ее части. Люди в бронежилетах и касках, вооруженные автоматами оцепили целый квартал. Сержанты милиции, матерно ругаясь, гоняли любопытных и пытающихся проникнуть за периметр. Особым упорством отличалась одна вредная старуха, которая с завидным упрямством пыталась попасть туда - за милицейский кордон, за натянутую ленту ограждения. Никакие уговоры, мольбы и даже угрозы на нее не действовали. Никакая смертельная опасность не могла остановить старушку. У нее ведь очень весомая причина рискнуть собой ради спасения другой, не безразличной ей жизни. Усмирять строптивую пенсионерку пришел целый капитан. Старший сержант, который до этого вел нелегкие переговоры с пожилой дамой, стоял в стороне, нервно курил и высказывал свое мнение о бабульке, такими словами, за которые воспитанников детских садов ставят в угол на колени, на гречку.
- Туда нельзя, - как можно спокойнее, не срываясь в крик и мерзкие сквернословия, пытался урезонить настырную старуху милицейский чин. – Там стреляют!
- Так ведь потому ….ведь стреляют ….ведь убить же могут…. Пусти меня, касатик, я быстренько. Я по-за стеночкою, как мышка….
       Капитан, совершенно ничего не мог понять со сбивчивых объяснений просительницы. А она, как назло, стояла и тарахтела без умолку путанными лишенными здравого смысла связками слов.
- Зачем вам туда? – попытался внести милиционер окончательную ясность.
- Так ведь дома одна, она ведь еще маленькая… я только в магазин-то и вышла, а тут такое. Если с ней, чего случится, вовек себе не прощу.
- Да вы не переживайте, всех эвакуируют из опасной зоны. Вот мобильный, позвоните и скажите, чтобы к окну не подходила, а лучше вообще пусть в ванной сидит. – Милиционер протянул старушке сотовый.
- Так как же я ей скажу? – удивилась бабулька, глядя на трубку.
- Человеческим голосом! – начал терять терпение капитан. Потом решив, что дремучая бабка навряд ли разберется в современном устройстве беспроводной связи и решил позвонить сам. – Давайте номер ….
- Так кто же трубку снимет? – убила бабушка наповал защитника правопорядка.
- Внучка, дочка, кто там у вас дома остался… тот и снимет, – последние капли сдержанности испарялись прямо на глазах.
- Так кошечка там у меня!!! Маленькая совсем, несмышленая, – как будто смышленые кошки умеют разговаривать по телефону?
       Как ни странно милиционер, услышав причину бабушкиного беспокойство не сорвался в истерический крик, лишь поманил старушку пальцем, мол подойди поближе, чего скажу. Он долго шептал, что-то пожилой даме на ухо, а та внимательно слушала. Закончив эксклюзивную беседу, капитан развернулся и, не спеша, направился вглубь оцепленного периметра.
- Это ты чего мне такое … говорил, – наконец вышла из состояния ступора бабка. – Это ты меня куда послал? А ну-кась, поди сюда… давай свой документ фамилию посмотреть. Я тебя запомнила! Да я самому министру вашему напишу. Да ты щенок…. Да я, - и обиженная пенсионерка начала призывать всех окружающих в свидетели, при этом, активно жестикулируя руками, должно быть указывая, направление, куда посоветовал ей направиться милиционер, а быть может, изображая конечный пункт назначения.
- Нифонтов, – крикнул офицер сержанту, и когда тот подошел, сказал ему, как можно тише. – Бабка малохольная. С ней спорить без толку. Если она через заграждения попробует пробраться, задерживай ее и отправляй в отделение. Оформляете как неповиновение, пусть в «обезьяннике» посидит до окончания операции, от греха подальше, нам еще жертв среди мирного населения не хватало.
- А чего там? - полюбопытствовал сержант, кивая головой в направлении центра.
- Полная жопа!!!
Вновь раздался треск короткой автоматной очереди, и, испуганная стая птиц, взмыла над домами.
       
А все так неплохо начиналось. Собрался Семен ехать во Владивосток. Пригласил его туда кореш - хороший человек. Вместе собрались бизнес мутить…
       После того, как Матвей стал числиться в разряде умерших, Семен окончательно уверовал в собственную безопасность. Зачем он кому нужен? Ведь в основном искали Турчина, а его так за компанию. По приезде в Читу, месяца два он осторожничал: на улицу выходил не часто, внимания к себе не привлекал. Затем пришла печальная весть из Питера, что Матвей утонул. По доброму славянскому обычаю Семен непогано помянул товарища – недельным глухим запоем, который закончился в одном из фешенебельных ресторанов в центре города. Финиш был эффектным, мордобой, битье посуды. Выходить из похмелья пришлось в отделении милиции. Семен очень переживал, что сейчас обман с его документами вскроется и он, как государственный преступник, находящийся в международном розыске, под конвоем будет эпатирован на родину для справедливого суда. Но по паспорту и личности задержанного вопросов у правоохранительных органов не возникло. А от суда и положенных пятнадцати суток дебошир благополучно откупился – благо в деньгах недостатка не было. Даже после того, как выделенная Матвеем наличность, от постоянных фестивалей и гулянок стала подходить к концу, Семен не слишком расстроился. Ведь у Слона был запас, который Турчин отложил на всякий случай. Он мог им свободно распоряжаться, но брать денег оттуда не стал. От безделья стало как-то скучно, даже разбитная, разухабистая жизнь с бесконечными саунами, девками, ресторанами изрядно поднадоела. Дабы окончательно не впасть в хандру и депрессию Семен решил так от нечего делать принять участие в паре проектов своих сотоварищей. Предприятия носили не совсем законный характер – отбор у должников двух станций технического обслуживания. Риск для Семена был слишком велик. Вымогательство – это ведь не административное правонарушение. Если следователь начнет копаться в его биографии, то тут даже не спасет российский паспорт, которым снабдил его и Матвея Руслан при переходе украино-российской границы. Но, несмотря на это, он рискнул, и стал пить шампанское. За участие в деле он начал получать хоть и небольшой, но стабильный процент. Поймав кураж, Семен дерзнул начать сольную карьеру и, сколотив себе шайку лейку из конкретных «отморозков», скоро начал пользоваться авторитетом и уважением у читинской братвы и бизнесменов. Тут ему очень пригодился опыт совместной работы с Матвеем. Как оказалось многие приемы, которые использовал Турчин в своей преступной деятельности, были полным новаторством для его местных корешей. Затем пришла добрая весть, что Матвей таки жив, и даже уже здоров, но пока вынужден скрываться, где-то в глухом монастыре. С новым паспортом для Турчина были тоже сплошные проблемы, и переход через границу откладывался в долгий ящик. А Семен уже и не хотел никакой заграницы. Ему понравилось. Понравилось быть самостоятельным. Раньше он такого за собой не замечал, а может, просто не знал за собой такой склонности. Всю свою сознательную трудовую жизнь он ходил под кем-то. Матвей был хорошим руководителем. На него Семену грех было жаловаться. И вознаграждал он своего подопечного за выполнение порученного очень даже хорошо. Но в том-то и дело, что подопечного. Все время Семен выполнял чьи-то указания. Правда, иногда он вносил предложения, и их даже принимали, но все это были мелочи, да и «своим» назвать эти темы можно было с большой натяжкой. А тут свое, собственное дело. Конечно, есть и отрицательные стороны у такой самостоятельности. Денег, работая под Матвеем, Семен получал значительно больше. Опять же, при личном руководстве за все голова болит. Надо постоянно работу подыскивать для своих головорезов, чтобы было чем их кормить и чтобы дурью не маялись. Самому думать и решать, как дело обставить. Все это очень хлопотно, но все равно приятно, ведь свое собственное. А что до денег, так ведь Москва тоже не сразу строилась. Место тут было перспективное, и через пару тройку лет, можно было столько «бабок» нарубить, что киевские подельники от зависти сдохнут. Да и что собственно делать за границей? Там ты чужой. Ничего не знаешь, даже языка. Пока присмотришься, пообвыкнешься, столько времени пройдет. А ведь уже не мальчик, чтобы сидеть и ждать у моря погоды. О возвращении в Киев Семен даже и думать уже забыл. Видать крепко они с Матвеем кому-то насолили. Очень большим людям дорогу перешли. Да и что его собственно связывало с «матерью городов русских»? Ничего! Кореша? Так их и в Чите немало. Положение? Так нет его там теперь, а тут будет, да уже имеется. Семья? Так отец с матерью все равно жили отдельно - в маленьком шахтерском городке, затерявшемся среди тысячи себе подобных в густонаселенной Донецкой области. Приезжать они оттуда не хотели ни под каким предлогом. Ну пусть пока там посидят. Он их потом сюда заберет, даже силой. Только дела наладит и заберет. Жены с детьми тоже нет. По крайней мере, официально. А девки и здесь хорошие имеются для создания крепкой ячейки общества. Нет, Семен уже никуда ехать не собирался. Он решил крепко осесть здесь. Да и Матвею без него будет легче. А тут еще и новое очень заманчивое предложение, от старого знакомого, который обосновался во Владивостоке.
       Встретились они случайно на СТО. Туда знакомец пригнал свою новую шикарную машину. Узнав, что Семен является хозяином этого ремонтного заведения, а к тому времени киевский беглец уже успел прибрать к себе станцию, с теплыми боксами, гидроподъемниками, камерой покраски и другими современными наворотами, он и предложил ему дружить на почве автолюбительства. Тема была проста и гениальна. Во Владивостоке можно было организовать неплохой канал поступления на материк новых японских автомобилей элитных марок. Ну и так всякой шлаетой еще приторговывать, на мелкие нужды – сигареты, девочки, фирменное пойло. Только вот денег для развития этого бизнеса сотоварищу не хватало. Посидев, прикинув, что по чем новые компаньоны пришли к выводу, что даже объединив свои капиталы для шикарного старта не хватит. Даже если продать это СТО. Даже если очень выгодно продать, все равно не хватит. И вот тут один из подопечных Семена предложил толковую мысль – взять инкассаторский фургон, в пятницу! У него друг работает- ездит выручку снимает. Он-то и рассказал братку, что в пятницу многие мелкие предприятия имеют привычку сдавать недельный выторг. Плюс еще и ежедневный сбор с крупных предприятий. Общая сумма, которую инкассаторская машина подвозит к банку, была ну очень большая. Ее с головой хватало для открытия «машинного бизнеса» и еще на что-нибудь. Соблазн был велик, и компаньоны перед ним не устояли, решили таки брать машину. Семен поручил своему подручному свести его с «инкассатором», который стал консультировать налетчиков по техническим вопросам. Бронированный автомобиль, оказался не такой уж грозной преградой, какой казался. Нападать решили возле банка, когда все деньги будут собраны, да и место для нападения там самое оптимальное с точки зрения уязвимости охраны и транспортного средства. Пути отступления были продуманы до мелочей. Правда пришлось уламывать алчного сборщика денежных средств, дабы обставить дело именно в его смену. Он как мог, отговаривался, но перед предложенной суммой не устоял. С такой деньгой и в бега можно удариться. Приятель из Владивостока тоже выразил желание поучаствовать в налете, ведь как ни крути, а деловой партнер.
       Дело пошло с самого начала как по маслу. Бронированным фургоном завладели в считанные секунды. Правда, для подавления воли к сопротивлению пришлось одного из инкассаторов пристрелить. Ну да сам виноват, нечего было за оружие хвататься. А вот дальше начались проблемы. Вначале маленькие. В банке оказалось вооруженной охраны, гораздо больше, чем рассчитывали. Затем побольше - обошли волки позорные заслон, что вестибюль держал, и не давал подкреплению пробиться из банка к машине. Были где-то ворота на улице, которые при внешнем осмотре здания не разглядели «следопыты» хреновы, которых послал Семен на разведку, когда еще только планировал нападение. Через них и выскочили сторожа с помповыми ружьями и начали палить по налетчикам , по тем, что возле банка суетились и тем, кто возле машины засел. Началась жара. Теперь и у бандитов были потери, правда, пока только раненые. Затем уже начались большие проблемы, когда водитель, который должен был славных гопников с места преступления вывозить, сдрефил и умчался на автомобиле, бросив своих подельников. И вот теперь проблемы были огромные, а положение безнадежное. На место происшествия прибыла милиция и обложила «Семена и Ко» плотным кольцом, через которое прорваться было просто невозможно. И убитые теперь появились среди бандитов - из шести человек, осталось только трое. Водитель не в счет, он сбежал. От здания банка налетчиков оттеснили к броневику. Именно здесь был их последний рубеж обороны. А отступать некуда. Братан с Владивостока паниковал, второй напарник Семена был ранен. Задели серьезно, и теперь он пребывал на пороге болевого шока. Смотрел по сторонам безучастным взглядом, как зритель на киноэкран. В качестве укрытия использовали отсек для перевоза денежных средств. Тут и стены от пуль защищали и даже были три бойницы для ведения огня. Но дверь все равно приходилось держать открытой. Была опасность, что менты могут обойти со стороны кабины, которая практически изолирована от салона, лишь небольшое окошко, с внутренним запором. Туда разве что руку просунешь. А если мусора подберутся и через это самое окошко начнут дымовые шашки со слезоточивым газом закидывать вовнутрь, то пиши пропало. Противогазов то нет.
- Сука! Обложили со всех сторон, – кричал уцелевший кореш, – может сдадимся?
- Заткни пасть и прикрывай спину, – обозлился Семен на компаньона. – А ты! – сказал он ренегату – инкассатору, – не скули! Вместе пойдем, драндулет заведем и ходу. Рванем так, что никто не догонит. А ты, пока я с ментами буду терки тереть и к кабине прорываться, под заложника коси.
- Почему я? – убил своей тупостью собиратель денег.
- Потому что одного напарника мы кончили для острастки, а второго уцелевшего, свои же в перестрелке уработали. А на нас суки обоих повесят. Вот такие вот дела….
- Почему я заводить должен. Они ведь меня тоже подстрелят, и до кабины добраться не успеем.
- Со мной пойдешь! – сказал Семен и потащил упиравшегося инкассатора наружу, на свет Божий. К голове «живого щита» он приставил пистолет. – Ключи где?
- Должны быть в кабине, – заикаясь ответила новоиспеченная жертва бандитизма.
- Не стрелять, суки! У меня заложник!!! Я его замочу!!! Дать пройти!!! – заорал Семен, срывая голос.
На улице не стреляли и поэтому требования бандита были слышны очень хорошо. После того, как Семен осторожно вылез из машины, прикрываясь обмякшим от ужаса телом инкассатора, послышался противный свист, и мегафон начал выплевывать звуки мало похожие на человеческий голос:
- Вы окружены!!! Сопротивление бесполезно!!! Положите оружие на землю и сдавайтесь!!! Этим самым вы облегчите себе участь и спасете собственную жизнь….
- Ага сейчас!!! А ну заткнись и дай пройти... я его замочу!!! - Семен для убедительности произвел несколько выстрелов в асфальт.
Говорящего не было видно, впрочем, как и многих участников операции со стороны милиции. Попрятались со знанием дела. Только за уазиками, которые перегородили улицу с обоих сторон схоронились с десяток человек вооруженных автоматами. Но это были далеко не все противники. Это Семен знал точно. И улицу прибрать успели. Даже четверых мертвых охранников, которые пали жертвами налетчиков в самом начале нападения прибрали. Остались лежать только два убитых инкассатора возле машины и трое бандитов.
- Не стрелять!!! – ответил мегафон на такой решительный жест. – У него заложник!!! Не стрелять!!!
Осторожно передвигаясь спиной к машине и прикрываясь спереди инкассатором, Семен подошел к кабине. Дернул за ручку двери, та не поддалась.
- Где ключи? – прошипел он на ухо заложнику. – Ты же падла говорил, что они в кабине.
- Наверное у водителя! – ответил тот, кивая головой в сторону мертвого своего коллеги.
Тут Семен заметил, что труп, лежащий ничком сжимает в своей правой руке заветную связку. Это был тот смельчак, который решил оказать вооруженное сопротивление. Вон и вторая рука у кобуры застыла. А не дернись тогда, могло бы быть все по-другому. Мог бы жить. Сам дурак виноват. И лежит он на том же месте, где и положили, в пару метрах от кабины. Всего пару метров и спасение будет в руках. А дальше завести мотор и газу.
- Значит так! - приказал Семен мнимому заложнику. – Сейчас не спеша, подходим. Берешь ключи и даешь их мне. Только делаешь все медленно. Ты меня понял?
Ответа он не услышал. Раздался хлопок! Раненый в ногу инкассатор начал падать вниз и повис у Семена на левой руке, которой он держал заложника за шею. Держал не крепко и поэтому раненый выскользнул у него из рук. Он попытался подхватить падающее тело, но все произошло так быстро и неожиданно, что Семен толком среагировать так и не успел. А потом глаза залила кровь. Его собственная кровь!!! И выстрела не слышал и боли не почувствовал. Так и провалился во мрак, ничего не поняв.
       Снайпер сработал мастерски, не оставив Семену ни единого шанса. Его тело еще не успело упасть на землю, а в распахнутые двери фургона уже влетали выросшие прямо-таки из-под земли спецназовцы и что-то дико орали, отбивая всякую охоту у оставшихся в живых бандитов чинить отпор.

Глава двадцать девятая.

       Мужичок был не прост, ой как не прост. Как говорится встречают по одежке. А по одежке было видно, что это натуральный бизнесмен. Кожаная куртка, штаны из такого же материала. Цвет черный. Прическа короткая, пальцы гнутые. Цепь на шее, что у «Тузика». И мобильный, ну очень дорогой, по которому он и разговаривал.
- Ты там типа че? – говорил он по телефону неизвестному, и приложил к этой многозначительной фразе пару-тройку крепких словец, от которых девушки из пансиона благородных девиц обычно падают в обморок.
       Видать собеседник мужчину очень крепко расстроил и от таких нездоровых дел бизнесмен курил сигарету за сигаретой. Наконец сеанс связи был окончен, и он, швырнув окурок в воду, вальяжно зашагал по пристани. Игумен Тихон с Матвеем наблюдали эту картину, сидя на лавочке, возле храма. Подойдя к сидящим и, определив по большому наперсному кресту, висевшему у настоятеля на шее, кто здесь главный, посетитель сразу перешел к делу.
- Вы тут поп? – обратился он к старцу.
- Священник, – поправил его Матвей.
- Ну, типа да! Священник! – говорящий сделал многозначительную паузу, собираясь с мыслями. Было заметно, что говорить русским языком у него не слишком-то получается, поэтому для формирования мыслей и правильного их выражения он основательно готовился. Чтобы как-то сгладить неприятную для него самого паузу, он достал пачку жевательной резинки и, сочетая мыслительный процесс с заботой о кислотно-щелочном балансе, закинул себе в рот две подушечки, чего-то там без сахара.
- Я тут, короче хочу, чтобы мне машину покрестили, – наконец разродился бизнесмен прошением.
- Так мы машины, не крестим! – ответствовал старец, еле сдерживая улыбку.
- Я че-то не понял? Как это не крестим? Вон Тохе, на прошлой неделе покрестили.
- Здесь? – удивился священник
- Да, не в Питере! – со знанием дела ответил проситель.
- Ну, так ты добрый человек езжай в Питер и пусть там тебе машину крестят.
- А вы по ходу вообще не крестите? – промежду прочим поинтересовался расстроенный проситель.
- Почему же! Людей крестим! - ответил старец.
- Я понял! Это че-то типа узкая специализация! – проявил поразительную догадливость бизнесмен.
- Специализация и очень узкая! – подтвердил Тихон.
- Жаль! - и действительно по внешнему виду предпринимателя было видно, что ему очень жаль. – А я реально хотел дать Вам денег заработать. А может все-таки покрестите?
- Ты сам-то крещенный? - поинтересовался игумен.
- А то! Натурально православный! – гордо заявил бизнесмен.
- А чего именно сюда приехал крестить?
- Ну, типа тут реальный старец есть. Он типа заговоры такие серьезные делает, что даже человека пуля не берет. Вот я и решил, чтобы он мне машину покрестил, ну чтоб там мусора не тормозили и жулики не угнали.
- Ну, если так, то и я тебе скажу, натуральный православный! Машины, их не крестят, а святят! Только я их не свячу, потому что без толку это. Для таких, как ты христиан, никакого проку от освящения! Ты знаешь, что если в освященном доме скверное слово будет произнесено, то дом надо заново святить? А ты вон возле причала какую тираду выдал. После нее не то, что вещь по новой освящать, тебя от церкви отлучать надо! Ты знаешь, что курить нельзя по церковным канонам? А в месте, которое освящено, тем более нельзя. Ты что в машине курить перестанешь? Не верю! Ни к чему тебе машину святить, ни здесь, ни в другом месте! Натурально, православный, – сказал с укором старец. – Да на тебе даже легкого налета православия нет! Язычник ты! «Заговоры заговаривает, чтоб мусора не тормозили», – процитировал отец Тихон Бизнесмена. - И слушать тошно.
- А зачем тогда святят? – откровенно недоумевал проситель.
- Для того, чтобы в дороге молиться было легче. Чтобы Бог молитву твою скорее услышал. Чтобы ангел-хранитель рядом с тобой пребывал. А чтобы не тормозили и не угнали, купи себе мигалку и сигнализацию…
       
Это была самая страшная новость за последнее время.
- Зачем?! – кричал Матвей куда-то в холодную пустоту озера. Затем развернулся к Слону. – Ну, на хрена ему надо было банк грабить? Ведь были же деньги. Ну, чего ему не хватало по жизни. Дурак. Ой, дурак. Так глупо, – сокрушался Турчин.
- Я Матвей все, понимаю, но ты, братан, сейчас о себе подумай, – перебил его Костя. – Пацаны с читинского СИЗО маляву прислали. Семен своему корешу из Владивостока, с которым налет организовывал, проболтался. Рассказал, что друг его закадычный, с которым он в бегах, сейчас в монастыре под Питером чалится. А эта падла, на допросе раскололась и все следователю слила. Думаю, что скоро гости пожалуют по твою душу. Надо тебе, Матвей, когти рвать.
- Куда бежать? – обреченно сказал Турчин.
- Ну, куда придумать можно! Есть у меня пару адресков. Правда, придется тебе до лучших времен перейти на полное нелегальное положение.
- А они вообще, когда-нибудь наступят эти лучшие времена?
- Наступят и очень скоро! Поверь мне на слово, – подбодрил своего товарища Слон. – Я уже в работу твой новый паспорт запустил. И насчет перехода через кордон к горячим финским парням договорился. Все будет в лучшем виде. Но пока вопрос решается придется пожить в подполье. Думаю, через месяц ты уже будешь в славной стране суоми.
- Не знаю, Костя, – сказал флегматично Матвей. – Надоело, все надоело. Устал я. Понимаешь, устал! Прятаться устал! Бегать устал! Жить так устал! Пусть приезжают, пусть берут.
- Ты давай, Матвей, прекращай истерику. Вот тебе телефон, как надумаешь, позвони Лехе, ну помнишь тот, который тебя к тетке своей завез. Я ему поручу, и он тебе сразу все устроит. Только ты не затягивай, потому что времени у тебя в обрез. – Слон сунул в руку Турчину листок бумаги с заветным номером.
       Зима в этот год настала очень рано. Еще не начался Рождественский пост, а Ладога уже стала. Сковал ее ледяной панцирь. Связь с большой землей практически прекратилась. Лед был еще не настолько крепок, чтобы по нему можно было ходить, не боясь провалиться. Да и ходить Матвей мог только в сопровождении брата Кирилла, который знал безопасные места прохода по льду. После того, как Слон сообщил ему о гибели Семена и об угрозе ареста, прошло почти что две недели. А Матвей все еще находился в скиту. Вначале он думал, как ему лучше поступить, и вот пока он думал, вода замерзла. Теперь об уходе оставалось только мечтать и ждать или конкретной оттепели, или пока мороз окончательно не зацементирует верхние слои воды, чтобы можно было ходить. Успокаивало Турчина только одно, его преследователи тоже не могли попасть на остров, разве только что на вертолете. А вертолет в этих местах был большой роскошью. И вот наконец в эту ночь мороз усилился. Надо было решаться на побег, иначе за ним придут сами. Преследователи были близко, это Матвей чувствовал нутром, поэтому ничтоже сумняшеся, перед самым рассветом, решился на побег. Сперва он хотел сообщить о своем замысле настоятелю. Сообщить так, в общих чертах, поблагодарить за хлеб за соль, за крышу над голой, за то, что уму разуму учил, такого – сякого прохиндея, мучался с ним. Однако настало время и теперь ему пора в дорогу. Он даже подошел к келье игумена, и было уже даже открыл рот для того, чтобы произнести молитву перед входом в жилище монаха, но так и не решился. Не смог. Не в том дело, что священник мог проболтаться следователям и операм, куда и во сколько ушел разыскиваемый преступник. Нет, Турчин был уверен, что отец Тихон никогда подобного не сделал бы. Даже под пыткой! Просто Матвей, подумал… нет, он просто решил, что… он просто не смог. Не смог и все. Так и удалился из скита, не сказав никому ничего. Только записку оставил со словами благодарности игумену и брату Кириллу. Из небольшого окошка старые и печальные глаза смотрели на удаляющуюся фигурку. Она четко выделялась на белом покрывале, которое устлало все вокруг. Фигурка с каждой минутой становилась все меньше и меньше. Игумен подошел к лику Богородицы и, перекрестившись, начал сердечно молиться:
- Пресвятая владычица наша, Богородица, спаси и помилуй раба Божьего Матвея …
       Когда Турчин ступил на лед, то солнце начало выкатываться из-за горизонта. Самого светила еще не было видно, только так алая каемка загорелась, заиграла на Востоке, окрасила лед в ярко-алый цвет. Впечатленный таким зрелищем Матвей бодро зашагал по направлению к большой земле. Он не единожды плавал туда на лодках и поэтому, в какую сторону ему идти знал наверняка. Вот уже и остров начал скрываться из виду, а огромный огненный шар все смелее высовывался из-за линии, за которой земля начинает закруглять свои бескрайние просторы. Теперь Матвею почему-то не думалось о плохом. Он уже не чувствовал душевных терзаний по факту своего ухода из обители. Как ему самому показалось, он возвращался не просто на материк, он возвращался к нормальной мирской жизни, и это чувство с каждым шагом усиливалось. С каждым шагом он становился все ближе к обычным людям, которые тоже верят в Бога и даже ходят в церковь, но у которых есть также и свои личные дела, и собственная личная жизнь, и она занимает практически все их свободное время. И деньги, вернее записи счетов, на которых хранились деньги от последней контрабандной операции, зашитые в подкладку куртки, придавали путнику уверенности в завтрашнем дне. Хотя, конечно, в большей части все дела наши и хлопоты пусть и приятны, но суета сует. Собирание тленного богатства и нерадение о нетленном - того, что на небесах. Мысли о вечном, накатывали на Матвея волнами и в эти моменты ему опять становилось тоскливо. Совесть, которую он хотел отвлечь лицезрениями прекрасных зимних пейзажей, снова начинала терзать его. «Да в конце-концов, я ведь не в монахи записывался!», - злился Турчин на обличение собственной души. «Просто надо было пересидеть, в скиту. Временно! И теперь это время вышло. И игумену я сразу так и сказал, что побуду здесь, пока все не уляжется. И жил в обители в соответствии с монастырским уставом. Так что все по-честному!». Хоть и жалки были эти самооправдания, да только других у него все равно не было.
«Помогите!» - донесся откуда-то издалека крик. Матвей отвлекся от своих размышлений и внутренней борьбы, внимательно вслушиваясь. «Помогите!» - опять долетел до него далекий зов о помощи. Теперь Турчин точно знал, что это не слуховая галлюцинация. Это действительно был крик отчаяния. Он кинулся со всех ног на помощь неизвестному, который видимо, попал в беду. Буквально через пару минут Матвей был на месте. Возле полыньи бегал малец лет двенадцати и громко вопил, призывая на помощь, а в воде плавало нечто темное. Вначале Турчин решил, что это какой-нибудь груз, который мальчишка уронил в прорубь или завез, не заметив опасной промоины. Однако по мере приближения, он понял, что в воде находится вовсе не груз, а человек и по всей видимости еще живой. Утопающий хватался слабеющими руками за лед, но он как назло крошился, и несчастный опять погружался в ледяную воду. На раздумья времени не было. Матвей, кинув в сторону дорожную сумку, побежал к тому краю проруби, где находился человек. Это был ребенок. Его большие глаза были полны дикого ужаса и отчаянья. Увидев прибежавшего взрослого, мальчишка уцепился в него взглядом как за последнюю соломинку и старался из всех сил не выпускать его из поля зрения. Матвей упал на живот и потихоньку пополз к мальчугану. Его товарищ метался вокруг полыньи, продолжая дико орать. Турчину показалось, что этот ребенок тоже пребывает в шоке, и появление взрослого мужчины осталось для него незамеченным. Вот, до утопающего уже остались считанные сантиметры. Обессилевший мальчонка закинул руки на кромку льда и висел на этой спасительной, но нестабильной опоре, по грудь утопая в ледяной воде. Это было то, что надо. Излишняя активность ныряльщика могла только повредить. Матвей потихоньку протянул руку и … малец сделал воистину фантастический прыжок какие делают тюлени на всяких аква-шоу, вылетая на край бассейна. Мертвой хваткой он схватил Турчина за ворот куртки и, сползая в воду, стал увлекать за собой собственного спасителя. Ситуация была критичной. Матвей, сам не понял, вернее не успел понять, что произошло, как вынырнул из своей верхней одежды, а пацан сообразив, что куртка уже не спасет его от очередного погружения, отпустил ее и она упала в воду. Кажется, в последний рывок мальчишка вложил последние силы, потому как он уже не предпринимал попыток снова выбраться на лед. Матвей тем временем подполз по хрупкому льду до самого края проруби и в свою очередь, ухватив утопающего за ворот пальто, начал тянуть его на себя, что было мочи. От холода и напряжения пальцы занемели, Турчин их абсолютно не чувствовал. Когда туловище мальчишки уже основательно лежало на льду, Матвей сделал последний рывок. Пацан просто был выброшен из полыньи. Турчину показалось, что прошла вечность, пока он лежал тяжело дыша на холодной поверхности ледяного панциря. В борьбе за жизнь мальчишки он полностью растратил все свои силы и теперь был как выжатый лимон. А сам горе купальщик то ли от переохлаждения, то ли от пережитого стресса потерял сознание. Разлеживаться было некогда. Спасенный из водной ловушки мальчишка теперь мог умереть от переохлаждения. Матвей поднялся на ноги. Возле коченеющего мальца крутился его товарищ, что-то говорил своему спасенному другу, не обращая внимания на то, что товарищ находится в беспамятстве. Матвей подошел к нему и скомандовал: «Снимай пальто!». Тот безропотно подчинился. Взамен, настоящий друг, получил от Турчина его полумокрый свитер, а сам Матвей остался в одной футболке. До поселка было ой как далеко. Не то, что донести переохлажденного, но и самому в таком легком одеянии добраться до ближайшего человеческого жилья на том берегу было весьма проблематично. Укутав бесчувственное тело в пальто он взвалил его на плечи и, не раздумывая побежал в направлении скита. Товарищ пострадавшего бежал рядом с ним, пытаясь не отставать. Матвей даже не чувствовал холода, потому как темп передвижения был очень высоким. Правда, уже через метров пятьсот от быстрого бега начали неметь ноги. Зато уже на горизонте стал прорисовываться скит, и это придало новых сил.
       Шатаясь и еле держась на ногах, задыхаясь от длительного бега Матвей все-таки нашел в себе силы произнести: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!». Он, конечно, мог и не говорить молитву перед входом в келью игумена, ведь случай был особый, но сработала привычка, а может и чувство уважения к слугам Божьим. «Аминь», донеслось из-за двери незамедлительно. Турчин уже не вошел, а ввалился в келью со своей ношей в сопровождении мальчишки - друга пострадавшего. В жилище игумена было тепло. Настоятель бодрствовал. Он рукой указал, куда положить промокшего парнишку. На кровати игумена невесть откуда взялся матрац и перина, а раньше он спал на досках и не укрывался вообще. Как будто знал старец, что к нему пожалует такой гость. В келье появился брат Кирилл, он помог отцу Тихону раздеть мальчугана и уложить на кровать, укрыв его сверху теплым пуховым покрывалом. Матвей, после того, как избавился от своей ноши, бессильно сел на пол, облокотившись спиной о стену, и тупо наблюдал за действиями монахов. Наконец, брат Кирилл подошел к Турчину, помог ему встать на ноги и дойти до своей кельи. Лежа на кровати, Матвей думал об одном: «Догадался ли настоятель о попытке побега или нет». Ближе к обеду Турчин наконец-то пришел в себя и был на всеобщей трапезе. Кроме него на ней присутствовал еще и пацаненок, которому в отличие от своего незадачливого попутчика удалось избежать коварной ледяной ловушки.
- Мы это, – рассказывал мальчишка, – на полюс собрались с Димкой. Решили полярниками стать. На льдинах плыть. К походу начали еще с лета готовиться. А сейчас ждали, пока морозы начнутся. Ну, вчера вечером попробовали, лед уже толстый. Ночью тихо, чтобы родителей не будить, встали и ходу на полюс.
       Матвею было смешно и радостно от таких детских игр. Да, в этой глубинке еще оставалась жить детская мечта. Чистая и прозрачная, ничем не загаженная. Наверное, одноклассники этих горе полярников мечтают стать не «крутыми», «бизнесменами» «банкирами», «моделями», как их городские сверстники, а космонавтами, докторами, пожарными, геологами, военными, летчиками. На таких вот пацанах и держится земля Русская, точно так же, как и Украинская и Белорусская.
- А припасы, ну там еду и одеяла с палаткой на санях повезли, чтобы легче было. В начале я тащил, а потом Димкина очередь. Ну, вот идем, а лед под ним ка-а-к затрещит. Санки в воду и Димка с ними. А я как закричу. А он не кричит. Только глаза такие большие и круглые, а я бегаю вокруг и кричу. А тут дяденька прибежал и Димку из проруби вытащил. А я кричу и даже сразу не заметил, что дяденька прибежал, - взахлеб рассказывал парнишка о происшедшем.
- Ну, брат Кирилл, иди сейчас, пока не стемнело в поселок и сообщи, что мальчишки нашлись. Родители, поди извелись их разыскивая. Возвращайся поутру, и пусть доктора с собой привезут, – сказал отец Тихон после трапезы.
       Монах, взяв у настоятеля благословения и прихрамывая двинулся в путь, а в обители остались из взрослых насельников Матвей да игумен. Уцелевшего в ледовом походе мальчика тоже оставили в скиту. Мало ли что в дороге может случиться. Лучше уж пусть родители его поутру забирают вместе с его искупавшимся в студеной воде товарищем. Матвей весь день старался не смотреть в глаза настоятелю. Почему-то ему было очень стыдно за эту попытку побега. Когда он еще весной хотел покинуть скит на лодке вместе с монахом из бывших уголовников, его не мучили такие угрызения совести. Тогда он даже считал, что в ситуации слегка был неправ отец Тихон с его принципиальностью. А вот сейчас были совсем другие ощущения. Словно подвел он отца родного, обманул, не сдержал данного слова. Хоть он не подряжался к иноческому подвигу, да ведь мог утром зайти и все объяснить. Но не сделал этого. Вот из-за чего и корил себя Турчин. Батюшка весь день возился с мальчиком, давал отвар, растирал всевозможными маслами, страстно и подолгу молился. Под вечер несостоявшийся покоритель полюса пришел в себя, и даже попросил покушать.
       Матвей все это время находился у себя в келье, размышляя над происшедшим. Его радовало только одно обстоятельство, он отплатил один из своих долгов скиту. Ведь почти что год назад спасли его, а теперь он сам спас жизнь другому, весьма юному человеку. О том, что в любую минуту могут придти и забрать его самого, надолго, а может и даже навсегда, Турчин не думал. Гнал эти мысли прочь. Под вечер келью посетил старец. Когда отец Тихон вошел в помещение, то Матвей заметил у него в руках узел. Положив свою ношу на кровать, старец развязал его и достал фуфайку и несколько банок рыбных консервов с буханкой хлеба.
- Вот возьми. Куртку ты утопил. Не голым же теперь ходить, - сказал настоятель Турчину. – И припасов возьми в дорогу. Пригодится. Деньги хоть не все утопил? Могу ссудить немного. Ну, а дальше тебе вроде бы друзья твои помочь обещались.
       Говорил старец совсем сухо. Понятно, что отпускал Матвея с тяжелым сердцем, но все-таки отпускал добровольно. Нет, лучше бы выгнал. Тогда Турчину уходить было бы намного проще. А тут фуфайку принес, еще и денег дать хочет. Матвей не выдержал. Он упал на колени.
- Простите, меня грешного, отец Тихон, – сказал Турчин искренно.
- Бог простит! – ответил старец, и в голосе его Матвей почувствовал такую сердечную заботу о нем, что ком подкатил прямо к горлу.
- Что мне, батюшка, делать? Ведь придут за мной не сегодня, завтра. Ведь уходить надо…
- Ну уйдешь ты? А дальше что? – спросил старец ласково.
- Не знаю! – ответил Матвей растерянно.
- А я знаю. Дальше будешь всю жизнь свою, как заяц скакать. От людей прятаться. В лучшем случае тебя арестуют и посадят, а в худшем свои же убьют. Разве ж это жизнь?
- Ну, а останусь я, так ведь все равно посадят….
- Это уж как Бог управит. А даже, если и посадят? Тут ничего страшного нет. Вон святых великомучеников, не то что в тюрьму без вины сажали, но и смерти предавали. И они не роптали, а даже благодарили Господа, молили, чтобы Он помиловал их истязателей. А ты ведь по делам своим получишь. На что же тебе пенять?
- И какая тогда разница? Останусь я или убегу, все равно конец один.
- Разница большая. Человек ведь тварь вольная. И у тебя сейчас выбор есть. Есть выбор по принуждению, за свои прегрешения ответить, полагаясь на собственную волю, и, отвергая промысел Божий, или есть добровольно - за содеянное пострадать, отдав себя самого всецело в руки Вседержителю. Тебе решать, как поступать и чью сторону принять.

Глава тридцатая

       Поезд монотонной дробью отбивал об стыки рельс пройденные километры. Богреев со своим неизменным спутником Татарчуком любовались через широкое окно тамбура дивными пейзажами морозной русской ночи. Прямо как на картинке из школьного букваря. Ночь, луна, мороз, все серебрится и сверкает. Нет, в городе такой красоты и чистоты не найдешь, как не ищи. Все грязное и серое, начиная с дорог, которые постоянно посыпают какой-то дрянью и заканчивая домами. И эта слякоть. И люди тоже какие-то серые. Сутулые, угрюмые, бредут по улице нескончаемой толпой. Только детвора зиме радуется. А тут на широком просторе все не так. Здесь тебя переполняют необъяснимые чувства, что-то по типу восторга, эйфории. Не можешь ты спокойно стоять и созерцать такую величественную красоту. Так и хочется стряхнуть с себя всю шелуху, состоящую из напускной важности и возраста, и, как в детстве, поскользить вниз по снегу на чем попало с холма. Хотя бы вон с того, что величаво, важно проползает за окном подернутым причудливым морозным узором.
- Ну что пойдем к себе в купе! – предложил Татарчук, выбрасывая окурок в специально прицепленную к стене жестяную коробку.
- Давай здесь постоим! – ответил Иван, продолжая глазеть сквозь стекло в морозную ночь. – В купе эта бабушка с параноей, в отношении сквозняков и простуд, не даст и штору приоткрыть, чтобы ночными красотами полюбоваться.
- Зато внучка у бабульки какая! Вот кем надо любоваться! – игриво сказал Юра.
- Слышишь, ты, Донжуан-самоучка! У тебя жена и дети дома, – пристыдил своего товарища Богреев. – Да и она тебе в дочери годится.
- Так в том-то и дело, что жена и дети дома, да и удочерить ее я совсем не против, – нашел выход из положения Татарчук.
- Ну и что ты с внучкой делать собираешься? Ты бабушку видел? У нее взгляд один чего только стоит. Такое ощущение, что вокруг одни враги народа. Смею предположить что в пору своей трудовой деятельности, она у Лаврентия Павловича Берии машинисткой работала. Это я так, не сгущая красок, а может и следователем. Так что Юра, на внучку особо ты губу не катай.
- Скучный ты человек, Иван. И к тому же абсолютно лишенный фантазии. Не обязательно кадрить девчонку на глазах строгого блюстителя морали с тоталитарным прошлым. Можно, не давая поводов к беспокойству, галантно поухаживать за дамой, и пригласить ее в вагон ресторан на чашку кофе. А там дело техники.
- И ты думаешь, что тебя старого развратника бабушка со своей кровинушкой, одного без присмотра отпустит в ресторан?
- Так, а я предлагаю тебе, отвлечь внимание подозрительной старушки. Поиграть с ней в шахматы или пополемизировать на тему вредности сквозняков.
- А больше ничего тебе от меня не надо? – высказал свое категорическое «фе» Богреев.
- Так ведь не за бесплатно ж. По окончании операции под кодовым названием «Дичь», с меня поляна.
- Спасибо, мне завтра работать! - отверг Иван без колебаний столь заманчивое предложение.
- Эх, Ваня! Работа, она ведь не волк, в лес не убежит…
- Работа может не убежит, а Турчин точно ждать не будет, – опроверг Иван народную мудрость.
- Да нет там Матвея, – стал злиться Татарчук. Лично он, изначально не верил в успех предстоящий экспедиции. И сведения, поступившие из Читинского УФСБ были по его скромному мнению, весьма сомнительные. В них мог поверить разве что законченный оптимист, далекий от реалий практической розыскной деятельности, как декабристы от народа...и еще Богреев! - Соврал урка. Соврал следователю, чтобы себя выгородить. Ты что не знаешь, какие подозреваемые плетут кружева, чтобы время потянуть и на лагерь, как можно позже попасть. У них ведь под следствием год за три идет.
- Допустим не за три, а за два! – поправил товарища Богреев.
- Это не важно! – продолжал гнуть свою линию Татарчук. – Важно, что Турчина в Ленинградской области нет и быть не может. Ведь мы же тогда весной все перерыли. И что? Ничего! Если бы он там действительно осел, мы обязательно на его след вышли бы. Утонул он! Точно утонул, как Муму.
- А если все-таки нет!
- Ну, а если нет, то уже давно за кордон свалил и сейчас приобретает в теплых странных
шоколадный оттенок на всем теле. А мы тут, как дураки, в поездах трясемся. Ну что ты действительно, думаешь, что Турчин сейчас в монастыре сидит и тебя дожидается? Даже, если он там и был, то давно уже ушел. Как говорится снаряд два раза в одну и ту же воронку не падает.
- Вот именно. И он тоже так думает. Думает что мы, тогда весной, не нашли и больше не приедем, – настаивал на своем Иван.
- Ты мне лучше вот что скажи, чего Матвею в монашеской обители делать? Был бы женский монастырь, тогда понятно, – спошлил Татарчук. - Но в мужском? Чего он там забыл? Никогда в жизни не поверю, что он собрался в монахи уйти. Да и ты сам в это тоже не веришь.
- В это нет. Но в то, что мы Матвея найдем, в этом я не сомневаюсь. Не может Господь Бог так жестоко со мной обойтись. Иначе я перестану верить в Его справедливость, а этого Он уж никак не допустит. И вообще я тебя что-то не пойму. Это не у тебя ли дело «повисло» в связи с пропажей Турчина? – Иван решил задеть своего товарища за живое.
- Вот именно что у меня. Тебе то чего переживать? – Юра хотел срочно воплотить свои коварные намерения в отношении молодой и очень соблазнительной особы и оттого не желал отвлекаться на всякие рабочие моменты.
- Этот точно, тебе переживать теперь незачем. Ты ведь подполковника уже получил…
- Ты что теперь меня этим до самой пенсии попрекать будешь?! - не на шутку расстроился Татарчук.
- Нет, - начал оправдывать Богреев, понимая, что перегнул палку. - То, что ты звание получил, это даже очень хорошо и я этому рад.
- Что-то по тебе не видно, – продолжал дуться Юра.
- А вот так? – Иван широко улыбнулся, выставляя напоказ всю свою радость за успехи друга.
- Тогда мне твои упреки совершенно не понятны!
- Я тебе в упрек ставлю, что ты сам получил, а другу помочь не хочешь. Где твоя пролетарская сознательность и дух товарищества? - пояснил Богреев суть своих претензий.
- Вот и я тебе про то же! – Татарчук намекал на оказание содействия в его предстоящих любовных похождениях. – Боевой товарищ просит провести отвлекающий маневр, пока он будет проводить вербовочную беседу с прекрасной представительницей слабого пола, а ты не хочешь протянуть руку помощи…
- Да сдалась тебе эта девка - попытался вернуть Иван своего спутника на путь истинный, но тот пропустил последнюю фразу мимо ушей и заявил как ни в чем не бывало:
- Ну, можешь тут дальше морозиться, – Юра демонстративно съежился, показывая, что он мол не на шутку продрог, – и о Боге рассуждать а я пойду, попытаю счастья!
       Счастье в этот вечер Татарчуку, несмотря на все его старания, так и не улыбнулось.
По приезде в Питер пришлось разделиться. Часть Ладожского озера территориально находилась в республике Карелия. Ладно, если бы просто озера, а то и православная святыня Валаамский монастырь тоже лежал в карельской части. Именно там легко было затеряться среди паломников, прихожан, служащих и послушников. Татарчук и Богреев решили, что в этот раз ограничиваться сугубо Ленинградской областью, как было указано задержанным читинским налетчиком, они не станут. Прочешут всю Ладогу, и будут искать до верного. Несмотря на то, что Татарчук в поезде не высказывал особого энтузиазма по поводу предстоящей роботы, на первом же совещании с российскими коллегами из ФСБ проявлял такую активность, что Иван только диву давался. А что ему еще оставалось делать. Крайне бесперспективное дело в отношении Турчина висело именно на нем, и именно ему необходимо было найти либо Матвея, либо его тело. Кому ехать в Карелию, а кому работать в Ленинградской области, рассудил жребий. Юре выпало ехать, Богрееву остаться. Свой жребий Татарчук принял без особых стенаний и жалоб, ведь попробуй, проработай один только Валаам. Это не деревенский приход в двадцать прихожан, а один из центров паломничества не только российского, но и зарубежного. Сколько народу через монастырь за последний год прошло, одному только Богу и известно. А еще вокруг обители, как бисера, скитов рассыпано по островам. Там, конечно, схорониться сложнее, но мало ли. Зато и шансов поймать Турчина на этом участке несравнимо больше. Вот поэтому поехал Юра в Карелию с блеском в глазах и полный решимости. А Богреев, тем же днем отбыл на берега Ладоги, лежащих с противоположной стороны, и вновь начал с того же места, где была обнаружена машина Турчина. Если автомобиль утонул где-то здесь, значит и Матвей должен быть поблизости, потому как в тот морозный январский день уйти далеко он не мог. Приезду «иностранной делегации» правда, уже в единственном лице (Ивана), в провинциальном отделе не сильно обрадовались. Еще свежи были воспоминания о весеннем визите беспокойной двоицы. Опять прощай тишина и спокойствие. Опять этот неугомонный хохол будет искать неизвестно где, неизвестно кого, при этом постоянно беспокоя гостеприимных хозяев. А ведь и своих дел хватает и годовые подведения на носу. Ну, ничего не поделаешь, поступила команда сверху оказывать прибывшему гостю всякое содействие. Близлежащие приходы Иван шерстил примерно с неделю, но ничего конкретного так и не выяснил. Никто не признал по фотографии Турчина. Дабы суетливый эсбэушник не отвлекал лишний раз местный райотдел внутренних дел и ФСБ, в виде компенсации он получил мотосани. В случае обнаружения особо опасного преступника в помощь Богрееву придавался милицейский спецназ, а при особых осложнениях, даже подразделения «Альфы» Питерского управления. По крайней мере, так было обещано на совместном совещании в УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, сразу после приезда. Ежу понятно, что все процессуальные действия осуществляла российская сторона, поэтому совместно с гостем из ближнего зарубежья розыски Турчина вел сотрудник ФСБ Санкт-Петербургского Управления и два местных милиционера - не то участковые, не то еще кто-то. Вот с одним из них Иван и отправился в очередной объезд отдаленных обителей. И как всегда безрезультатно. Богреев уже потихоньку начал терять уверенность в успехе своих розысков. Оставалось всего пару мест, которые он еще не успел посетить. И в этих местах скрываться было довольно альтернативно, потому как обитателей монашеских общежитий было раз-два и обчелся.
       Милиционер, который был приставлен к Ивану, оказался парень покладистый. Он терпеливо носился по обширным простором Ладоги в поисках преступника. От скита к скиту, от обители к обители. Помогал опрашивать служителей церкви и местных жителей. Нередко оставался ночевать с украинским визитером, потому как работа иногда затягивалась до самой ночи. И вот по пути в одно из последних мест, где мог скрываться Матвей согласно отрабатываемой версии, сопровождающий обратился к Богрееву с просьбой. Но начал издалека.
- А я ведь ваш земляк, тоже украинец. Вернее батько, - он специально употребил украинское слово, и сделал это правильно с нужным акцентом и ударением. – Он родом с Украины с Полтавской области. Сюда после окончания института прибыл по распределению. Ну и дело молодое влюбился в гарну дивчину и остался здесь. А потом и я с сеструхой родились. Да тут вообще хохлов, - он слегка запнулся, не зная как Богреев отреагирует на такое прозвище малороссов, но Иван не обиделся - То есть, я говорю украинцев очень много. Я к чему это? У моей сеструхи сегодня День рожденья. Ох, и гулянка ж будет знатная. У них в поселке знаете, как гуляют. – Тут лицо его расплылось в мечтательной мине, как будто представил наяву сегодняшнюю пирушку. – Давайте смотаемся к ней. Посидим, отдохнем. А завтра с самого утра заедем в скит к батюшке Тихону. Там все равно народа человека три не больше, а потом еще в один приход заскочим, в который сегодня заехать планировали.
Предложение было заманчивым, но времени на розыски оставалось тоже не так уж много. Иван на этот раз не собирался ограничиваться поисками только в этом районе. Он решил прочесать все монастыри, скиты и пустыни Ленинградской области, даже если они находились вдали от озера.
- Вот что, Петя! – сказал Богреев своему провожатому. – С превеликим удовольствием заехал бы прямо сейчас, да времени маловато. Давай вот как поступим. Ты сейчас отвезешь меня к вашему Тихону, а сам заскочишь в другое место. Думаю, так будет быстрее. Затем, подберешь меня на обратном пути, и будем до утра гулять у твоей сестры, с чувством выполненного долга предаваться пьянству и разврату. Это если, конечно, Турчина не встретим.
- Да не встретим. Тут-то и спрятаться негде! – авторитетно заявил милиционер. – Я же говорю в обителях по два-три человека вместе с настоятелем. Разве ж тут спрячешься?
- Это точно! – согласился Иван.
       Милиционер прибавил газу и уже через пятнадцать минут высадил Богреева возле причала, который вел прямо к храму. Петя кинул тоскливый взгляд в сторону поселка, где вероятнее всего гулянка уже начиналась, затем поправил форменную шапку, развернул снегоход на сто восемьдесят градусов и до такой степени накрутил ручку газа, что сани чуть не вылетели из-под него. Милиционер улетал от скита на бешеной скорости, поднимая за собой белое облако снежной пыли. Сговорились встретиться через два часа на этом же месте.
       Остров встретил гостя не слишком приветливо. Да и вообще, что тут может быть приветливого на небольшом клочке суши, причудливо торчащего из застывшей водной глади. Кругом внушительные голые валуны, как это еще лес умудрился вырасти, на такой почве. Сумерки приближались стремительно. Недолог полярный день. Хорошо, что тропинку от причала расчистили, знаешь хоть, куда двигаться. Хотя, конечно, можно было ориентироваться по куполу храма, но идти пришлось бы, проваливаясь в рыхлый снег. Богреев еще раз бросил взгляд на маяк (позолоченный крест), который гордо возвышался над всем островом и прикинул, что до жилых построек идти не далеко.
- Здравствуйте! – сказал Иван, войдя в трапезную, где его поджидал игумен.
- И Вам здравия и долгоденствия! – любезно ответил монах.
- Я офицер Службы безопасности Украины! – перешел Богреев прямо к делу. – Прибыл на территорию Российской Федерации для задержания опасного международного преступника. По имеющейся информации, он может скрываться в одной из Валаамских обителей, выдавая себя за другого человека. Хотел бы опросить всех живущих в скиту лиц на предмет установления места нахождения данного преступника.
- Нас тут всего трое. Я, брат Кирилл да еще один послушник, – ответил старец без всяких эмоций. – Начнем с меня?
- Да нет. Вы по возрасту не подходите, – успокоил церковного начальника Иван. – Давайте начнем с ваших подчиненных. Давно ли они проживают в скиту? – задал стандартный вопрос Богреев. Иван не рассчитывал найти здесь Матвея. В последнее время он вообще проводил опросы автоматом, даже иногда не до конца выслушивая ответы, потому как эти ответы были по большей части отрицательные, а подробности в рассказах опрашиваемых не имели никакого отношения к розыску преступника.
- Да, послушник с весны живет, – равнодушно ответил старец. – А монах, тот уже при обители более пяти лет. Точно и не скажу.
- Это интересно! На счет послушника, – сказал Иван, хотя таких интересных случаев у него было в каждом монастыре минимум по два, а то и три. Раньше он сразу оживлялся, когда дата поступления человека в обитель совпадала со временем предполагаемого исчезновения Турчина. Но как только подозреваемый представал пред ясные очи Богреева, вся надежда на поимку исчезала, как утренний туман. – А вы не могли бы пригласить его для беседы? – попросил Богреев.
- Отчего же не пригласить. Я все понимаю. У вас работа такая. Ведь не зря же Бог ратных людей поставил, чтобы мирных тружеников от разбойников да воров охранять. Я тогда его позову, и вы тут сами общайтесь. А я вам мешать не буду.
 Богреева такой вариант полностью устраивал. Игумен удалился, а Иван, развалившись в мягком гостевом кресле и мечтательно вздохнув, предвкушал вечернюю гулянку в поселке. Намечался легкий флирт с провинциальными матронами и обильная выпивка с закуской, а наутро, как следствие, тяжелое похмелье. Он даже взглянул на часы, подсчитывая, сколько времени ему осталось ждать до приезда своего напарника. А ждать оставалось еще долго – один час и сорок пять минут. Дверь в трапезной распахнулась и Богреев аж привстал от неожиданности. Перед ним стоял не кто иной, как Матвей Степанович Турчин собственной персоной. Сильно он изменился. Зарос бородой, да и волосы нестрижены, даже в маленький хвостик собрал на затылке. Похудел изрядно на монастырских харчах. Черты лица стали острее, и этот подрясник сбивал с толку. Но даже, если бы Матвею надели солнцезащитные очки и широкополую шляпу, Богреев все равно бы узнал его. Узнал бы из тысячи, из миллиона. Узнал бы с закрытыми глазами, на ощупь. Но сейчас он не слишком обрадовался этой долгожданной встрече. Потерял ты, Ваня концентрацию. Расслабился. Взял и отпустил милиционера. Остался с особо опасным преступником один на один. Матвей хоть и бывший, но таки чемпион Европы по боксу. И не спасут теперь Богреева трехразовые тренировки на тренажерах в спортивном зале управления. Даже битье груши, и редкие спарринги с коллегами, увлекающимися единоборствами, тут ничем не помогут. Если Матвей приложится, то у Ивана не будет никаких шансов. Уложит с одного удара. Хорошо, если просто вырубит, а если убьет. И кресло это, на котором сидел Иван для подручного средства обороны или нападения (это уж как получится) было неподходящее. Да, Матвею сейчас терять нечего. А этот настоятель? Божий одуванчик! Принимает в скит кого попало. Небось, ни документов не проверил, ни поинтересовался, откуда человек, да каким ветром его сюда задуло! Правду про монахов говорят, что они не от мира сего. У такого, как он хозяина, можно не то что оружие, типа пистолета, в келье спрятать, но и противотанковую пушку, где-нибудь возле церкви зарыть. Ох, попал ты Ваня, так попал! Правда, несмотря на такие внутренние переживания Богреев не подал виду, что растерян. Решив, немного осечь возможную агрессию со стороны преступника, Иван сунул руку подмышку, как бы собираясь извлечь оттуда оружие.
- Не надо, Иван Леонидович! – спокойным голосом сказал Турчин. – Нет при тебе ствола.
- А зачем мне ствол? – начал выворачиваться Богреев. – Он мне совершенно ни к чему. Остров окружен.
- Опять соврал! – укоризненно произнес Матвей. – Нет тут у тебя никого. Сопровождающего своего ты отпустил. Сам ты здесь.
 А вот это было уже совсем не здорово. Оказывается Матвей про него - Богреева, все знал.
- И рация здесь тоже не берет, и телефон мобильный, – продолжал добивать Ивана Турчин.
- Напарник мой сюда через час приедет. И бежать тебе по-хорошему некуда, – начал защищаться Богреев, хотя такие доводы были весьма слабые.
       
Мотосани остановились возле пристани, на которой стоял человек, как будто специально встречал гостя. Петро заглушил мотор и посмотрел на стоящего. Нет, это был не Богреев, а местный монах. Вон и ряса на нем, из-под фуфайки торчит, на ветру развевается.
- Эй, человек Божий, а где тут разместился гость, которого я недавно привез, – поинтересовался страж закона у насельника.
       Тот видать не расслышал и, спрыгнув на лед подошел к Петру.
- Говорю, где гость, которого я привез? - повторил свой вопрос блюститель правопорядка.
- Ах гость! - наконец то дошло до послушника, о чем его спрашивают. Вместо ответа в бороду милиционера пушечным ядром врезался отточенный правый прямой. Уже когда Петро в бессознательном состоянии переваливался через своего железно-пластикового «коня», его догнал левый боковой, который попал в область виска. Обмякшее тело, как мешок с тырсой, бухнулось на лед. Турчин одним прыжком перелетел сани и очутился возле поверженного, который не подавал даже признаков жизни. На осмотр содержимого карманов ушло не более двух минут. Обнаружив табельный пистолет, Матвей сунул его себе под рясу.
- Авось сгодиться! - Сказал он сам себе.
 Посмотрев по сторонам и убедившись, что поблизости больше никого нет, Турчин, как заправский ковбой, вскочил в сани и повернул ключ в замке зажигания, который ничего не подозревавший Петро, так и не успел вытащить, дал газу и стал быстро удаляться от скита.

       Вот такие невеселые картины рисовало Богрееву, его собственное воображение.
Если все так и произойдет, то пока их здесь найдут, пока объявят перехват, пройдет не меньше суток, а то и больше. Матвей за это время может далеко уйти. Невеселая перспектива вырисовывалась перед Богреевым.
       Пока Иван мучительно представлял себе малоприятные картины своего будущего, Матвей хозяйничал по-настоящему. Он без лишних слов подвинул к себе папку, которую Богреев постоянно таскал с собой, и в этот раз не рассчитывая, что она сгодится, бросил ее посреди стола. Турчин извлек из нее стандартный лист и ручку, стал что-то писать, не спеша и вдумчиво. Все это время Богреев внимательно следил за ним, вжавшись в кресло. Его била внутренняя дрожь. Ладони, зажатые в кулаки сильно потели, а в висках слышался пульс, который порой заглушал все внешние звуки. В такой ситуации Иван никогда не был. Ведь если разобраться сейчас он находился в роли заложника, и изменить ход событий в свою пользу, был не в состоянии. По крайней мере, до приезда милиционера. Если он, конечно, дождется его приезда. Рассуждая над собственным будущим, Богреев даже не обращал внимания, чем в настоящее время занят Турчин. Вернее внимание он обращал, но строго в узком ракурсе. Сидит и хорошо. Не делает резких движений вот и славно. Это для Ивана Леонидовича было сейчас самое главное.
- Вот! - Матвей протянул исписанный лист.
       Богреева словно кипятком ошпарило. Такое он не мог увидеть даже в самом радужном сне. Все перевернулось с ног на голову. Секунду назад он был еще жертвой. Первый раз очутился в такой роли и растерялся, не знал, что делать и как себя вести. И вот он снова охотник. В его руках была «Явка с повинной». От таких неожиданных перипетий и перепадов Иван еще с минуту приходил в себя - в свое естественное состояние.
 - Значит решил сдаться? – поинтересовался он Турчина, не веря своему счастью.
Матвей кивком головы подтвердил правильность данного предположения.
- А чего ж так? – торжествовал Богреев.
- Страшно стало, – ответы Матвея были односложны, а вид абсолютно равнодушный.
- А кого ты испугался? Корешей своих? – язвил Иван. – Это правильно, потому как они Беду с Асланом порешили. И тебя тоже бы кончили, если бы раньше меня нашли…
- Да нет. Кореша здесь ни при чем. Бога бояться стал, вот и решил душу облегчить!
- Тоже не плохо! – согласился опер. Ведь действительно не важно кого испугался Матвей, важен результат. А результат налицо, вернее на бумаге. Теперь можно было перевести дух и обстоятельно ознакомиться с написанным. - А почему только про себя написал, а про подельников своих нет ни слова? Что решил в благородство поиграть. Вину на себя взять? – спросил Богреев, окончив чтение и вкладывая в папку ценный документ.
- У меня своих грехов аж до неба. Некогда мне за чужими следить. Пускай они сами за себя рассказывают, – удивил Ивана Леонидовича своим ответом Турчин.
       Богрееву не терпелось одеть на запястья Матвея стальные браслеты, а с другой стороны преступник даже не сопротивлялся. Даже морально, и от этого становилось как-то противно козырять своей властью. Да и по правде говоря наручников у Ивана Леонидовича с собой не было.
- Ну, а деньги где? - поинтересовался опер пристально глядя в глаза Матвея. – Те, которые ты от реализации редкоземельных металлов получил? Не хочешь добровольно сдать, покаяться в грехах тяжких?
- Деньги, как и положено на счету лежат в оффшорном банке, – ответил Турчин. – Только номер счета и код я, к сожалению, указать не могу. Утонули они в проруби, вместе с курткой.
 - Это понятно! – Богреев не мог удержаться от иронии. Ну не верил он, что Матвей с ним искренен. Хорошо он его знал, чтобы в такое поверить. – А чего же ты в проруби делал? Закаливанием занимался?
- «Полярника» доставал! – коротко ответил Матвей! – Там и утопил. Могу указать, где заветные записи на дно ушли. Правда, приблизительно, потому как ни до этого было, чтобы место метить. Ели они тебе так уж необходимы, то вызывай водолазов, пускай ищут.
- А ты думаешь, я тебя из-за денег ищу? – стал злиться Иван. – Мне эти деньги до фени! Я лично за тобой приехал. По твою душу, – окончательно вспылил Богреев, сам не зная почему. Видимо показалось, что в упрек Турчин про деньги сказал… так ведь он сам эту тему начал. Наверное, просто перенервничал, вот и сорвался.
- Я про других людей плохого, не думаю! По крайней мере, стараюсь не думать, - Матвей прямодушно смотрел на Ивана Леонидовича. Нет не безразлично, а прямодушно. Не было в его взгляде лукавства и злобы, точно так же, как не было в нем страха и апатии. Может некая печаль, сожаление. О чем? Зачем? Этого Богреев покамест не мог понять.
Такое поведение раскаявшегося грешника выходило за всякие рамки. Ивана аж затрясло. Если Турчин и валял сейчас перед ним ваньку, то делал это мастерски. Очень хороший актер, ничего не скажешь.
- Послушай, Матвей, давай только начистоту! Вот ты видел, что я сюда приехал. Почему не убежал?
- Надоело! – коротко ответил Матвей.
- Что надоело? Бегать надоело? – переспросил Иван.
- И не только.
- А что еще? – не отставал с расспросами Богреев.
- Не поймешь ты, Иван Леонидович. Да и не зачем тебе знать. В протокол все равно внести будет нечего. - Вот тут послушник заблуждался. Теперь Богрееву было мало просто упечь Матвея в тюрьму. Теперь он хотел его понять. Понять этого, нового Матвея, которого обнаружил в скиту после долгих поисков. Очень он изменился, стал для Ивана непредсказуем. И это больше всего сейчас тревожило государственного служаку.
- А ты попробуй. Не такой уж я тупой, да и разговор этот не для протокола. Для допросов у нас с тобой времени будет предостаточно. Так чего не убежал?
- От тебя Иван Леонидович убежать хоть и проблематично, да все же можно. А вот от себя никуда не убежишь, не скроешься. Нет такого места на земле, где бы совесть тебя не достала и поедом не ела…
- Вот только про угрызения совести не надо! – раздраженно прервал Богреев.
- Я же говорил, что не поймешь, – печально закончил Матвей.
- А я и не понимаю! – разошелся опер. – Не понимаю я, зачем ты тут передо мной комедию ломаешь. Ну решил сдаться – молодец, уважаю, значит есть на то причины. Только совесть здесь при чем? Отчего это она в тебе проснулась? Ведь столько лет спала себе спокойно, не тревожилась. А тут просто покоя не дает….
- Наверное, так Богу угодно было, – дал ответ Турчин. – Ведь не зря он меня на этот остров определил.
- И именно тут в тебе все человеческое и пробудилось, – продолжал нервничать Иван, полагая, что его разыгрывают.
- А где ж еще ему пробудиться, если не здесь, в обители Божьей…
- Вот чего ты все заладил Бог да Бог. Ты хоть сам в Него веришь? – Богреев пристально посмотрел на Матвея.
- Верую, – ответил тот вполне убедительно. Ивану показалось, что сказал он это даже с некоей гордостью. – Ладно, устал я! – перевел тему разговора Турчин. У меня к тебе, Иван Леонидович, просьба имеется…
- Ну, давай, излагай.
- Я тебе можно сказать подарок сделал, бесхлопотно сдался, и обещаю, что последую с тобой в Украину без выкрутасов. Не будет у тебя никаких проблем с моей транспортировкой. Но прошу тебя, отложи мой арест на один денек до завтрашнего утра.
- Это еще почему? - Богреев напрягся. Просьба была более чем странной. Какая разница, когда его заберут. Один день ничего не решает, как говорится: «перед смертью не надышишься».
- Завтра на литургии причаститься хочу. Понимаешь, епитимия у меня была. От святых таинств почти, что на полгода был отлучен. Завтра заканчивается мое духовное наказание, я бы перед такой дальней дорогой принял «Крови и Тела Господней». Для меня это очень важно. Я тебя как человека прошу, не откажи в последней просьбе.
- Посмотрим на твое поведение, – уклончиво ответил Иван, нервно поглядывая на часы. До предполагаемого времени прибытия участкового инспектора было еще далековато. Как показалось Ивану, разговаривать с Турчиным было уже не о чем. Вот Богреев и решил, пока суть да дело, опросить настоятеля, так для выяснения некоторых подробностей.
- Значит так. Ты сиди и жди меня здесь! – приказал опер Матвею. – И я тебя прошу, не вздумай бежать. Не расстраивай меня, пожалуйста.
- Если бы хотел сбежать, давно бы это сделал, – равнодушно заметил Матвей.
       Игумен находился в храме и усердно молился. Увидев Богреева, он дочитал молитву и направился к Ивану.
- Мне вас опросить надо, – заявил Иван настоятелю. – Где это лучше сделать?
- Давайте пройдем в трапезную, – вежливо предложил отец Тихон.
- Давайте! – согласился Иван. – Но для начала немного пройдемся. Хочу воздухом подышать. Жарко у вас в помещениях.
 Игумен согласился. Иван Леонидович решил не удаляться от построек скита, так на всякий случай. Хотя, конечно, если Матвей надумает бежать, то, как он ему помешает это сделать? Разве что найдет какую-нибудь дубину или топор.
- Скажите, Вы своему послушнику верите? – начал Иван издалека.
- А ты? – задал встречный вопрос игумен и пристально посмотрел на майора госбезопасности.
- Я нет! – сказал Богреев, но как-то не совсем уверенно. – Я этого человека хорошо знаю.
 - Раз ты его хорошо знаешь, зачем меня спрашиваешь? – уклончиво ответил отец Тихон. Такой ответ слегка обозлил Ивана.
- А чего это вы, святой отец со мной «на ты» разговариваете. Насколько я помню, на брудершафт мы вместе не пили, – стал откровенно грубить майор пытаясь осадить строптивого священника.
- Так я и с самим Богом «на Ты», или ты больше Бога?
       Довод был более чем убедительный. Иван понял, что первая попытка была не успешной, но Богреев не сдался и для начала решил установить паритет - тоже перейдя «на ты».
- Тебе бы, батюшка, хорошо с блатными на стрелках базар держать и разговоры разговорить. Честное слово, замечательно получается! – съязвил Богреев, идя на второй заход в этой словесной баталии.
- А меня сан обязывает со всеми без исключения хорошо разговаривать, – достойно ответил старец, и опять «сделал» опытного сотрудника безопасности.
- Зря со мной так себя ведете, – перешел Иван к конкретным угрозам. - Я бы на вашем месте, этого не делал. Между прочим, в вашем скиту до сего дня скрывался преступник, находящийся в международном розыске, – намекнул Богреев, что со стороны закона и церковного начальства у старца могут начаться неприятности.
- А где ж ему еще быть, – огорошил своим ответом отец Тихон. - Как в писании сказано: «Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее». Не праведников пришел призвать, но грешников.
 Иван Леонидович не понял, шутит ли старец или нет. Вид у него достаточно серьезный, а говорил откровенные глупости.
- Это Вы серьезно? – переспросил Богреев у монаха.
- Вполне! – ответил тот и глазом не моргнул. – Где же грешнику еще душу свою спасать, как не в монастырских стенах.
- Ну, у нас для грешников законодательством другие стены предусмотрены, – с ехидцей заметил Богреев.
- Это то и плохо! – своеобразно отреагировал на остроту игумен.
- Что плохо? – Богреев уже начал откровенно злиться на настоятеля. Честное слово странные на этом острове люди живут. Им говоришь одно они тебе другое, как инопланетяне. Даже с действующим законодательством не согласны.
- Плохо что в темницы людей сажаете из злобы и мести, – пояснил свою точку зрению настоятель, но для Ивана она продолжала оставаться непонятной.
- А с каких же по-вашему побуждений мы матерых уголовников должны в тюрьму спроваживать? Из человеколюбия что ли?
- Именно с человеколюбия. Для перевоспитания в первую очередь, а потом уже и для наказания. А у вас все вверх тормашками.
- У нас все по закону! – попытался прекратить бессмысленный спор Богреев. И, действительно разговор завалился в совершенно ненужную сторону.
- А у нас все всегда «по закону». В гражданскую по закону революционного времени безвинных людей расстреливали и вешали, в море топили. По закону у нас в тридцать седьмом тройки заседали. Сколько по закону людей жизни лишили? Десятки, сотни тысяч невинно убиенных. Да еще миллионы в лагерях сгноили тоже по закону? – обрушился старец на Ивана Леонидовича. Нельзя сказать, что беспочвенны были его нападки, но до крайности не приятны и главное, Богреев к описываемым событиям был абсолютно не причастен.
- Я тут ни при чем! – дал решительный отпор Иван.
- А у нас никто никогда «ни при чем»! – продолжал атаковать старец, и хотя говорил он вроде бы и спокойно, без лишних эмоций, голос у него был какой-то грозный, воинственный. – Если тебя лично не касается, то ты и ни при чем. А там хоть по заслугам, хоть без вины соседа на плаху волокут, «моя хата с краю». От того так и живем – вначале голову усечем, а потом жалеем о содеянном.
- Мы сейчас вообще-то о Турчине говорим.
- О Турчине говорить нет нужды, с ним и так все ясно, – настойчиво продолжал настоятель. – Давай лучше, Иван Леонидович, о тебе поговорим.
 Честно говоря удивил отец Тихон Богреева, своей феноменальной памятью. Ведь только мельком видел удостоверение, а запомнил и имя и отчество. А может про него Турчин монаху рассказывал?
- Это для вас нужды нет! По-вашему Матвея вообще в тюрьму садить не надо.
- Оно, конечно, посидеть ему бы и не мешало. Грехи свои при земной жизни искупить, завсегда полезно. Только не в этом случае…
- В каком таком случае? – удивился Богреев.
- А то ты сам не знаешь? – прорек игумен укоризненно, как будто хотел Ивана в чем-то обвинить. Богрееву это естественно не понравилось.
- Знаете, что… святой отец…Вы давайте, говорите прямо без всяких аллегорий. Я человек военный и понимаю все буквально, – Иван еле сдерживал себя, чтобы не наговорить слуге Божьему разных гадостей и колоритных казарменных выражений. Только священный сан собеседника удержал его от такого радикального шага.
- Ты в тюрьму Турчина упрячешь, а там его убьют. Без всякого закона….
Да уж!!! Про убийство, для Богреева было действительно неожиданно. Откуда интересно монах мог знать про такие перспективы? Хотя, ему, наверное, Матвей рассказал. Точно, так и есть. Решил игумену на жалость надавить, чтобы походатайствовал за него перед властями. Вот же хитрая шельма. Однако своего удивления опытный опер показывать не стал.
- Ну, это его дела, – безразлично ответил Иван. – Лично его и бывших дружков.
- В том-то все и дело, что это ему дружки бывшие, а тебе настоящие – теперешние.
- Ты, монах, думай, что говоришь! – Богреев метнул испепеляющий взгляд в игумена, но тот остался совершенно спокоен.
- Я всегда думаю, что говорю, ибо каждое слово имеет свое значение, – продолжил свои нравоучения отец Тихон. – Матвей раньше с ними дружбу водил и их поручения выполнял. А теперь ты сам у них на побегушках.
- Что ты мелешь? У кого я на побегушках? - стал оправдываться Иван Леонидович, хотя понял, куда клонит старец.
- У тех, кто тебя сюда прислал. И сам ты прекрасно знаешь, что не Матвей твоим хозяевам интересен, а деньги, которые им очень нужны, далеко не на благое дело. Из-за них они и убьют его. Из-за них же и отдали тебе его на растерзание.
Про деньги было тоже очень неожиданно. Значит Турчин ему и про деньги все рассказал. А может даже и поделился…
- Я сюда приехал арестовать преступника, и а как там дальше сложится, меня это не интересует. Турчин сам себе судьбу выбрал. Ему и отвечать, – решил гнать прочь от себя сомнения офицер. В конце концов, душа душой, а долг есть долг.
- Тут ты прав! - наконец-то хоть с чем-то согласился настоятель. – Он свою судьбу себе сам выбирал. И ты сам себе выбираешь. Ему за себя отвечать, тебе за себя, – и опять перешел к витиеватым мудрствованиям.
- А я за себя отвечу, – решительно заявил Богреев. – У меня советь чиста…
- Ой-ли! – недоверчиво произнес старец. – Ты меня обмануть можешь, а себя не обманешь. Ежели бы ты не знал, что Матвея убить сговорились, то не было бы на тебе греха. А так, обо всем тебе известно и грех на тебе будет, что человека жизни лишат.
- Да что вы заладили: «убьют да убьют». Может его никто и пальцем не тронет. Откуда мне знать, – сорвался Иван.
- Неправда твоя. Все ты прекрасно знаешь. Знаешь, что убирают свидетелей, и Турчин не будет исключением…
Прав был священник, ой как прав. И бил в самое яблочко. Действительно на процентов девяносто Богреев был уверен, что Матвея убьют в заключении. Но до этого разговора майор как-то не особо расстраивался по данному поводу. Да и сейчас тоже… он уже колебался. Он уже колебался!!! От того и сорвался в разговоре, повысил голос. Не было у него уже этой стопроцентной уверенности в том, что поступает правильно.
- Ну, а что я могу-то сделать? Не я ведь его буду жизни лишать.
- Это ты верно сказал, не ты. Но жить с этим тебе предстоит. Не будет ли тебе награда, за кровь полученная, на плечи давить?
- Какая награда? – удивился Иван.
- А то ты не знаешь? Ту, которая тебе за Матвея обещана. Ежели бы без корысти Турчина ловил, как это раньше было, я бы тебя понял. А сейчас, Иван Леонидович, правда не на твоей стороне и ты это знаешь. Одно дело красиво языком говорить да негодяев хаять, а совсем другое на практике свои взгляды отстаивать.
       Вот тут Богреев опешил. Если раньше он мог грешить на то, что многие подробности его предыдущей жизни стали известны монаху благодаря Турчину, то про только что упомянутые, даже сам Матвей ничего не знал. Ведь, действительно, за возврат денег Ивану была обещана должность и соответственно звание. И по словам игумена эти самые погоны будут давить ему на плечи, вернее на совесть…на душу, потому как добыты в обмен на жизнь человеческую. И то, что он часто хаял свое начальство, обвиняя его в коррупции, об этом тоже Матвей однозначно не знал. Неужели ясновидящий???
- Ты пойми, Ваня, – продолжал настоятель ласково. – Закон у нас с тобой один – совесть. И нет выше этого закона. Ее всегда слушать должно. Разум он более к неправде тяготеет, а совесть ее мгновенно обличает. А ежели человек постоянно этот самый совершенный закон преступает, и голос «судьи своего» сам в себе душит, то черствеет душой, и нет в нем больше искры Божьей.
 За разговором Иван и не заметил, что удалился от скита на приличное расстояние. Теперь с настоятелем они шли вдоль берега, а может и по застывшей воде, потому как снежный покров не давал возможности определить, где кончается суша и начинается впавший в зимнюю спячку водный простор. Только валуны, возле самого берега, как буйки указывали приблизительный ориентир береговой линии. Вокруг была неописуемая тишина. Богрееву показалось, что он ее даже слышит, как она шумит, эта тишина. Только размеренный скрип снега под подошвами ботинок нарушал ее приятное пение. Иван достал из кармана пачку сигарет, потом глянул на монаха и спрятал ее обратно.
- Так, а что мне делать? – нервным голосом спросил офицер.
 - Вот ты сам и решай. На то тебе и власть дана от Бога
- Короче, мне подумать надо. Можно я сегодня у вас на ночь останусь?
- Оставайся! Дело твое, – ответил отец Тихон.
       Милиционер слегка задержался, и, не смотря на то, что у любимой сестры полным ходом шло веселье, на которое ему не терпелось попасть, слуга закона добросовестно выполнил поручение и установил, что один из монахов совсем недавно уехал в паломничество на Афон. А в скиту, который милиционер проверял, этот самый паломник появился весной, прибывши из другой обители. Ему даже удалось раздобыть фотографию этой подозрительной личности, правда стоял этот слуга Божий боком и на приличном удалении, от этого детально разглядеть его лицо было трудно. Петр все это терпеливо рассказывал, а сам не мог дождаться, когда Богреев усядется на сани, и они помчат в поселок навстречу радости и веселью. Но Ивана эти доклады уже не сильно интересовали. Для приличия он выслушал обстоятельный рассказ милиционера, но когда тот перешел к детальному изложению подробностей, остановил рапортующего. Понимая, что он зря задерживает своего коллегу, опер сказал:
- Ты давай, Петя, езжай к сестре. Гуляй, а я здесь переночую. С утра как проснешься, заедешь за мной. Можешь не спешить. Мне тут кое о чем поговорить надо.
- С отцом Тихоном? – понимающе поинтересовался милиционер. – Это правильно, это верно! Ох, и сильный он старец. Ох, и сильный. Такие дела творит, ну просто чудеса…. А может мы бы сперва к сеструхе заехали, а под вечер я вас обратно привез?
- Петро! – сказал Богреев своему российскому напарнику на украинский манер. – Так уже вечер. Так что давай езжай и без всяких разговоров. А то смотри, при себе оставлю. И накроется твоя гулянка медным тазом.
 Петро все понял без лишних объяснений, и вместо ответа, накрутив рукоятку газа до предела, рванул с места, помахав на прощанье рукой.
       Для Богреева это была самая долгая и самая бессонная ночь в его жизни. Остановился он на ночлег в келье Турчина, для чего туда была поставлена еще одна кровать, которая еле вошла в узкую и вытянутую как пенал комнату. Пока Матвей совершал свои молитвы перед сном, Иван ему не мешал, прогуливался на дворе вдоль скита, любуясь суровой северной природой. Затем, вернувшись он увидел, что Турчин лежит на своем одре, с закрытыми глазами, но не спит. Богреев лег на свое ложе. Так они лежали, молчали примерно с час, а то и больше. Каждый думал о своем. Каждому предстояло сделать трудный и может быть самый главный в своей жизни выбор.
       Не то, чтобы настоятель переубедил Ивана, но все-таки в большинстве своем рассказал все правильно. Да одно дело языком ляпать и хулить на чем свет стоит своих коррумпированных начальников и совсем другое на деле отстаивать свои принципы. Вот Юрка Татарчук тот отстоял, когда Филина под петлю подвел. И ведь рисковал же, сильно рисковал. За такое ему не то, что служебное несоответствие реальный срок светил, стань его проделки известны даже не очень широким массам. А он, Иван, хорош. Разглагольствовал, что с удовольствием отстреливал бы преступников от большой власти, а как дошло дело до малого, незначительного тут и засомневался. Не готов оказался против ненавистной ему системы восстать. Кишка оказалась тонка, против воли государственных бандитов пойти. Или нет? Ведь он еще ничего не решил. Ведь остался до утра, не объявляя Петру о своей грандиозной находке, а значит еще можно все изменить. Хотя что менять? Зачем менять? «Вор должен сидеть в тюрьме!». И с этим мнением капитана Жеглова майор Богреев был полностью согласен. За какие, такие заслуги отпускать Матвея? За то, что он добровольно решил исправить свою жизнь? Так ведь не так уж и добровольно. Не прижали бы ему прошлой осенью хвост, не загнали бы, как зверя на этот далекий остров, занимался бы Турчин и поныне своим преступным промыслом. И не мешала бы ему совесть получать мзду неправедную в особо крупных размерах. Раньше ему надо было свою жизнь и душу в порядок приводить. Да и на сколько Матвей изменился в действительности одному только Богу известно. Может ведь и притворяться, что раскаялся, и этому настоятелю пыль в глаза пускать. Хотя такого разве обманешь? Все насквозь видит. Ведь про него знал - как с открытого листа читал. Знал не только поступки, которые были и возможно будут. Знал, что у него в душе твориться. Иван окончательно запутался в своих рассуждениях. Да пригрузил его настоятель за время этой короткой прогулки очень основательно. Но недоверие все ж таки осталось. Не сильно верил майор Богреев в потусторонние силы и всякого рода предсказательства. Вот и сейчас хоть и не большие, но сомнения остались. От того и решил еще раз переговорить с Турчиным дабы расставить все точки над «и», да и самого Матвея еще раз проверить. Вдруг все-таки ошибся монах.
- А скажи мне, Матвей? – прервал тягостные раздумья Богреев. – Ты в скит по зову сердца попал и здесь жить остался?
- Нет! По стечению обстоятельств, – прямодушно ответил Турчин. – В начале просто идти отсюда было некуда, ведь паспорт я утопил вместе с машиной. А потом…потом даже не знаю сам, наверное, так Богу было угодно.
- А зачем ты по льду на машине катался? – спросил Иван. – Это ведь не ледокол…
- Да так надо было из города срочно уезжать. Поехал в объезд, а дорогу замело. Хотел по озеру прорваться да не вышло.
- А что ж так? Куда спешил?
- С местной братвой повздорил!
- По причине? - с неподдельным любопытством поинтересовался Богреев.
- Да просто не люблю, когда над слабыми издеваются!
- Так ты у нас еще и Гриша Добросклонов!? С каждой секундой открываю все новые и новые таланты. «Полярника» из проруби достал, за слабых заступался. Может тебя и в тюрьму сажать не за что? - Иван, конечно, понимал, что Турчин рассказывал ему все это не с целью похвастаться своими добродетелями, а скорее всего из простоты душевной, но все-таки рефлекс сработал. Его обычный рефлекс недоверия, к таким вот личностям, как Матвей.
       Турчин замолчал. Нет не потому, что обиделся. Просто понял, что вырисовывается он, по собственным рассказам, в глазах Богреева, уж очень каким-то положительным. Аж до безобразия!
- Да нет, Иван Леонидович! В тюрьму меня как раз есть за что сажать! - ответил Матвей после довольно значительной паузы.
- А скажи мне! – продолжил свои расспросы Иван. – Вот ты говоришь, что о моем возможном приезде тебя заранее предупредили. Не спрашиваю кто, все равно не ответишь. Просто интересно, неужели тебе убежать совсем не хотелось? Вот так прямо сидел и меня дожидался?
- Почему дожидался? Была у меня даже попытка побега, да как-то не сложилось. Бог не допустил мне такого малодушия, а от второй попытки батюшка удержал.
       А вот это было совсем интересно. Стало быть, игумен не дал Матвею уйти из скита. Да и Матвей вел себя не совсем адекватно. Все-таки пытался драпануть. Только зачем сейчас об этом ему рассказывает. Действительно искренне говорит или только делает вид, чтобы бдительность усыпить. Но зачем?
- И что же тебе батюшка сказал? – для Ивана сейчас это было очень важно. Важно понять мотивы, которыми руководствовались эти пустынножители. Неужели все так и есть, как они говорят?
- Сказал, что за дела свои отвечать надо.
- И в тюрьму сесть?
- И в тюрьму сесть, – согласился Матвей. – Грехи хорошо при земной жизни искупать.
- И ты к этому готов? – недоверчиво поинтересовался Богреев.
- Кабы, не готов был то тебя б, Иван Леонидович, не дожидался!
       Как ни удивительно, но все сходилось. Значит действительно монах готовил Турчина к заключению. Но зачем тогда он пред ним - Богреевым, ходатайствовал, чтобы не забирал Матвея.
- Да, хорошо местный батюшка «грузить» умеет, – высказал собственные мысли в слух опер.
- Грузят, Иван Леонидович, баржи помидорами, а отец Тихон все по делу говорит, как жить правильно.
Богрееву даже показалось, что Матвей слегка обиделся на его реплику.
- Скажи, а ты настоятелю про деньги рассказывал? – продолжал щупать почву Иван.
- Нет. Я ему про себя ничего не рассказывал, а он и не спрашивал. Незачем ему это. Ему Бог дар дал. Он человека насквозь видит, и не только душу, но и поступки.
- И ты в это веришь? Ну в дар этот?
- Верить можно только в то, что не видишь, и чего тебе не явлено. Батюшка свой дар неоднократно являл и при мне лично и при ином народе. Так что выходит, что я не верю, а знаю!
- Да, тут с вами с ума сойти можно, – заключил Иван Леонидович. - Скажи мне, Матвей, но только честно. Ты в Бога действительно уверовал или просто голову морочишь?
- А ты?
- Я? Да! - ответил Богреев. – Верю, конечно. Верю, потому что Он дал возможность мне с тобой повстречаться. Уж очень я давно этого хотел. Да и не справедливо было, если бы я тебя не нашел. Вот Он мне представил такой шанс. Как после такого не верить?
- Вот видишь! И я верю. И раньше верил, но не так, как должно. Раньше я считал, что только Бог мне обязан, а я Ему нет. Считал, что не я Ему служить должен, а Он мне. Он мне обязан был во всех моих делах помогать, независимо от того добрые они или злые. Любил Его только тогда, когда Он мне благодетельствовал, а когда наступали дни скорби и другие неприятности, то роптал на Него и злился. Эгоистом был! Потребителем. А сюда попал, и все мне открылось в другом виде.
- И что же тебе открылось?
- А то и открылось. Бога надо уже только за то благодарить, что дает нам шанс спастись. Дает его ежедневно и ежечасно. Дает, несмотря на все былые прегрешения. Дает нам хлеб насущный на пропитание. Нет, не для жиру, а в меру необходимости. А мы этого не понимаем. Излишествуем, делаем все наперекор, а Он нас терпит. За терпение Ему тоже низкий поклон. Ведь возьми даже меня. Кто я такой? Бандит. Преступник. По законам человеческим меня вообще давно убить следовало. И будь ты или любой другой на месте Вседержителя, так бы и поступил. А он видишь, не карает за дела мои. Значит, Он добр, и воистину человеколюбив. И это несмотря, на то, что мы злы.
       Странные были рассуждения Турчина и вообще сам этот разговор. Не так, ой не так, представлял эту встречу Иван. Не о том он просил Бога. Что ему теперь делать? Вот ведь дурак! Уж лучше бы Матвей так и остался числиться в списках пропавших без вести. Захотел быть судьей, вот и получай. Суди теперь, жить человеку дальше или убиту быть. Ведь если он передаст его в руки, так сказать «правосудия», то жить Турчину останется недолго. В этом Богреев был просто убежден. Не оставят в живых такого опасного свидетеля. На «этапе» или на «зоне» обязательно с ним что-то случится. А может еще и в СИЗО. Зачем его до суда допускать. Еще взболтнет чего лишнего во время процесса. И хоть раньше Матвей был редкой сволочью, ну так в том, то и дело что «был». Наверное, все-таки изменился. Ну, не может человек так врать. Да и поступки его не логичны. Будь это «старый» Турчин, он бы такого не творил. Богреев, даже наверняка знал, как все было бы. А этот «новый», даже и не пытается, как-то вывернуться, выскользнуть. Неужели, действительно смирился?
- Послушай, Иван Леонидович. Меня, если не к пожизненному приговорят, то скорее всего на «Березань» отправят? Там ведь по-моему зона строгого режима и содержат в ней рецидивистов и особо опасных вроде меня? – поинтересовался Турчин.
- Зачем же так мрачно! На «пожизненное» ты не натягиваешь. Даже в самом крайнем случае, со всеми ходатайствами о прибавке, получишь лет десять – двенадцать. А если еще и счета вспомнишь, на которых деньги лежат и того меньше. Можешь еще и на амнистию попасть. Если, конечно, - Богреев запнулся.
- Если раньше не убьют, – продолжил незаконченную мысль Матвей. – Да ты не думай. Я иллюзий не строю. Никто меня из зоны живым не выпустит. Просто, не хочу умереть не готовым. Там на Березани, говорят и церковь есть. А более мне ничего и не надо.
 - Ладно, давай спать, – сказал Иван. – Завтра много дел предстоит. Да и ехать…. Спи, короче!
       Сам Богреев так и не заснул. Не шел к нему сон. Ведь это надо же! И к смерти он готов, и говорит об этом как-то равнодушно. Грехи искупить решил или так по безнадеге из себя праведника корчит?
Так и пролежал до утра, тупо глядя в белый потолок. А утро в монастыре наступало рано. В семь часов уже начали читать «часы» перед литургией. Естественно, во всех богослужебных церемониях Иван не участвовал, но с интересом наблюдал издали. Было любопытно, и даже как-то захватывающе.
       А Матвей стоял на литургии, как в последний раз в своей жизни. Жадно ловил каждое слово и сам с каким-то невиданным до сего дня упоением читал псалмы и молитвы. К принятию святых таинств, он готовился с самого утра. Спать Турчину и вовсе не пришлось, тоже как и Богреев глаз не сомкнул, но к часам пяти его начал одолевать сон. Пересилив себя Матвей встал и тихонько в углу кельи начал вычитывать вначале утренние молитвы, затем покаянные каноны, и уж потом последование ко святому причащению. Теперь он был готов и душой и телом, растворить в себе кровь и тело Христовы. Готов по-настоящему. Когда он подошел к чаше, то заметил, как сияло лицо игумена, когда он давал ему, Матвею, ложечку с кусочком просфоры и несколькими каплями вина. Нельзя сказать, что по причащению Турчин почувствовал, особые изменения. Но то, что что-то произошло, он знал наверняка. Произошло что-то хорошее и очень существенное в его жизни. И даже унизительная процедура ареста и увоз его из обители не могли затмить в нем эту радость и ожидание светлого и божественного.
 Отец Тихон сняв с себя ризы, уже выходил из алтаря, когда к нему вновь подошел Богреев.
- Поговорить надо, батюшка! – сказал Иван священнику. – С глазу на глаз.
- Отчего же не поговорить! – согласился настоятель. – Пойдем в трапезную. Там нам никто не помешает.
       Долго Иван не решался задать вопрос священнику. Вернее не мог его правильно сформулировать. И вот наконец решился.
- Как Вы думаете, это у него на долго?
- Что? – переспросил отец Тихон.
- Ну, исправился он, навсегда или возможны рецидивы? – уточнил Богреев.
- А кто его знает? – убил Ивана своим ответом настоятель. – Оттого у нас и церковь земная называется воинствующей, потому как ежесекундно ведет брань с лукавым. Тут ведь, в земной жизни невозможно окончательную победу над злом одержать. Диавол хитер, от того и называется лукавым, потому как обманом хочет душу праведную уловить. Вот евангелист Матвей был мытарем, а у евреев сборщик податей считался большим грешником. Так вот он взял да и стал апостолом. Великим апостолом, одним из двенадцати. А Иуда был апостолом, тоже одним из самых близких учеников Христа, а сделался предателем. На все-то воля Божья. Никто тебе гарантии не даст, что не впадет человек во искушение. Оттого и в молитве «Отче наш» молим Господа, дабы не ввел нас во искушение и избавил от лукавого.
- Я что-то вас не пойму? То вы мне рассказываете, что Турчина уже не надо в тюрьму сажать, а вот теперь твердите, что не знаете надолго ли он исправился.
- Так этого, никто не знает, даже ангелы. Токмо один Бог ведает, – уклончиво ответил старец.
       Богрееву изрядно надоели такие философствования. Сейчас он принимал очень важное решение и рассматривать его с теологической точки зрения у него не было ни времени, ни сил. Петро, нагулявшись вдоволь, уже приехал и ожидал Ивана возле пристани. Про свою драгоценную находку Богреев ему ничего до сих пор не сказал. Самому же Турчину велел идти в келью и собираться в дорогу. Остались у Ивана Леонидовича большие сомнения, что, забирая Матвея, он поступает правильно. С этим и пришел он к настоятелю, а тот вместо того, чтобы расставить все на свои места, начал опять витиеватые рассуждения.
- Короче так, отец Тихон, - гневно начал Богреев но из-за двери донеслось: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!». Иван сразу узнал голос Матвея.
- Аминь! – ответил старец.
Дверь распахнулась и в помещение вошел Матвей с вещевым мешком за спиной.
- Я готов! - сказал он Богрееву. И, склонив голову, обратился к священнику, – Благословите, батюшка!
       Настоятель встал из-за стола и дал свое благословение.
- Я тут еще вот, - сказал Матвей и протянул Богрееву свернутый пополам лист. – Ночью, когда не спал кое-что вспомнил. Это счета, на которых деньги лежат. Конечно, далеко не все. Но хоть что-то. Да и сумма приличная даже по «их» меркам, – Матвей имел виду «хозяев» этих денег. Нет не подлинных, потому как крадены они были у народа, и стало быть хозяин им народ, а тех, кто украл эти средства и бессовестно присвоил себе.
- Спасибо тебе, - сказал Богреев, беря листок. Теперь он точно понял, что не ошибся в своем выборе.
- Короче так! - продолжил Иван свой прерванный монолог. – Я оставляю его здесь, –Богреев кивком указал на Матвея. – Под вашу, отец Тихон, личную ответственность. И запомните, если что случится вы не только его потеряете, вы еще и меня подставите. Так что, если сейчас же не дадите мне слово, нет клятву, что Матвей будет жить в этом скиту, и пребывать в том же состоянии, в котором я его сейчас нашел, то я его арестую, и дальше вы сами знаете, что с ним будет, – строго пригрозил Богреев настоятелю. Пусть он теперь делает выбор.
       Матвей честно сказать не ожидал такого поворота событий, но таки устоял на ногах. Хотя еще ничего не решено. Ведь настоятель может и не дать такого обещания. Да и не известно, не передумает ли сам Богреев.
- Он будет пребывать в скиту и вести праведную жизнь во Господеви. Станет монахом, – ответил старец.
- Вы обещаете? – еще раз переспросил Иван.
- Я так вижу! – ответил старец.
- Нет, Вы лично обещаете? – настаивал Богреев.
- Раз Бог мне такое показывает, значит обещаю!
       Иван развернулся, собрался, было уходить, но потом замедлил. Повернулся к священнику и сказал:
- Благословите, батюшка.
       Священник перекрестил его голову и ответил:
- Бог благословит! Ступай с миром!
       Матвей упал на колени перед Богреевым. Тот уж совсем замялся, думал, что Турчин сейчас будет растекаться в благодарностях, а он искренне попросил прощения. Не из человеческого подхалимажа и рабской благодарности, а чисто по-христиански.
- Иван, прости меня грешного! За все мои прегрешения, как к тебе лично, так и ко многим. Прости за все.
- Да чего уж там! – начал Иван застенчиво. - …Прощаю. Ладно, пойду я. Ждут меня…
 
- Ну, чего? Поговорили с батюшкой? - поинтересовался милиционер, на лице которого прослеживались следы вчерашней вечеринки, - красные глаза и темные круги под ними, а также некоторая помятость самого портрета.
- Поговорил.
- Это правильно. Ох, отец Тихон бывает такое скажет, до чего сам и вовек бы не додумался. Прямо-таки глаза откроет. До того мудрый старец! К нему даже из самого Питера важные люди за советом ездят. И чего он не говорит, все сбывается.
- Твои б слова да Богу в уши! – загадочно произнес Иван.
- Да я вам серьезно говорю! - продолжал Петр. – Если он вам чего сказал, Вы то и делайте. И будет у вас все хорошо, а к сеструхе моей Вы зря вчера ехать отказались. Ох и погудели.
- Да я вижу! - сказал Богреев смеясь. Милиционер глянул на свое лицо в зеркало заднего вида мотосаней и тоже расхохотался.
       
Теперь в купе Татарчук и Богреев были совсем одни, и это Юрия совсем не радовало.
- Нет, абсолютно бесполезно съездили! – сетовал он товарищу.
- Это потому, что Матвея не нашли? – переспросил Иван.
- В целом. И погулять толком не смогли. И Турчина не нашли. Как-то все неправильно. С девками у них в провинции туго. Одна только водка. Я не пойму, как они вообще размножаются. Я им понимаешь ли хотел влить новую украинскую, ничем не испорченную кровь в генофонд, а в результате мой благородный порыв остался не понят. Просто произвол какой-то.
- Юра, я тебя честное слово не пойму. Ты вот женатый человек, а какой-то сексуально озабоченный. Тебе что одной женщины мало?
- Ого! Да тебе видать в скиту здоровую мужскую психику сильно повредили. Запомни, Ваня, что народная мудрость гласит: «Мужик без любовницы, что Чингисхан без конницы».
Только Богреев никак на эту шутку не отреагировал. Был он весь какой-то задумчивый. Нет не грустный, не угрюмый, а именно задумчивый, целиком погруженный в себя.
- Да совсем забыл, как насчет высшей справедливости? Справедлив ли Бог? – продолжил беседу Татарчук.
- Справедлив! – серьезным тоном ответил Богреев. – И высшая справедливость существует. И как оказалось это не снайперская винтовка, которая выбирает цель, невзирая на чины и должности. Это нечто высокое и непостижимое.
       Не открыл Иван Татарчуку своего секрета. Не рассказал о том, что нашел Турчина. Не понял бы его Юра. Дернул бы за «стоп кран» и помчался назад на Ладогу арестовывать послушника Матвея. Да и сам Иван еще несколько дней назад не смог бы этого постичь. Вот поэтому и умолчал.
- Так, а где же эта справедливость? Турчина ты все равно не нашел! – продолжал досаждать Юра. Но делал это не со злости. Так лишь бы время убить.
- Зато нашел, кое-что другое! – ответил Иван и достал из кармана аккуратно сложенный стандартный лист бумаги.
- И чего это? – недоверчиво спросил Татарчук.
- А это Юра, то, ради чего нашим руководителям и нужен был Матвей. Это номера счетов банков, где деньги лежат.
- Да ну! И где же ты их нарыл?
- Законопослушные граждане отдали. Из утопшей машины Матвея достали, а передать в следственные органы запамятовали. Решили что ненужная макулатура, хорошо хоть не выбросили, – соврал Богреев.
- Тогда все в порядке, – повеселел напарник Ивана. – Считай, что подполковничьи звезды и соответствующая должность тебе обеспечены. И кстати такое надо обмыть.
- Это точно! – согласился с предложением товарища Богреев. – Предлагаю проследовать в вагон-ресторан.
       Друзья вышли из купе и направились к месту грядущих посиделок. Переходя из одного вагона в другой, Богреев неожиданно остановился на стыке и, достав из кармана заветный листок, сказал своему товарищу:
- А знаешь, Юра, я считаю, что справедливее всего будет сделать так…. – И, смяв записи, швырнул их в щель между вагонами. В мгновенье ока белый комок растворился в вечернем сумраке.
- Дурак! Что ты наделал? – крикнул Татарчук.
- Восстановил справедливость, – спокойным тоном ответил Иван. – Просто не хочу, чтобы эти деньги нашим великодержавным уродам в руки попали. Пусть уж лучше иностранные банкиры на них наживаются.
- Лучше бы себе оставил!
- Я и над этим думал. Долго думал и решил, что эти нечестно нажитые средства опасны для здоровья. Ведь за них могут убить, а умирать в ближайшее время я не собираюсь. Да и семья моя пострадать может. Оно мне надо, такое счастье?
- Ерунда. Просто посидел бы тихо некоторое время, не показывая, что очень обеспечен материально. И не узнали бы наши ворюги от большой политики, что ты их честно украденные средства себе на карман положил? – продолжал расстраиваться Юра.
- Они эти деньги еще долго искать будут! Будут проверять всех лиц, которым что-либо было известно по этому поводу. В том числе и нас с тобой. Зачем мне рисковать. Я и так себе в состоянии на жизнь заработать, а больше мне не надо.
- Так, а зачем мы с тобой в ресторан идем? Обмывать твою неслыханную щедрость? Можно теперь смело будет внукам рассказывать, о том, что сам видел, как миллионы на ветер бросали, – Татарчук грустно усмехнулся.
- Да ладно не расстраивайся. В ресторан ты сегодня попадешь. Это я тебе обещаю. И за поляну я плачу, – порадовал товарища Ваня.
- А что есть повод?
- А как же! Считаю, что надо отметить удачную реализацию оперативно–розыскного дела. Все объекты, которые совершали противоправные действия в той или иной степени понесли заслуженное наказание, но не в соответствии с уголовным кодексом, а по закону высшей справедливости. Бандиты от власти остались без денег и своего сторожевого пса Филина. Преступные группировки в ходе междоусобной войны понесли значительные потери. Близкого соратника Турчина по преступному бизнесу, достала спецназовская пуля в Чите.
- Ну, а сам Турчин? – поинтересовался Юра.
- А сам Турчин умер! – уверенно сообщил Богреев.
- Ты в этом уверен?
- Убежден! Точно умер…по крайней мере как для этого суетливого мира! И ни один судья не вынес бы такого мудрого и справедливого приговора. А ты говоришь, нет высшей, абсолютной справедливости.
       Так рассуждал Богреев, пробираясь сквозь тесные туннели вагонных коридоров к заветной цели – вагону-ресторану.
- Все конечно хорошо. Но твои доводы к делу не пришьешь. Мне то ладно. Будет висеть дело оперативного розыска на Турчина, вместе с уголовным, пока срок не выйдет. А ты как? Думаю, что с должностью и званием у тебя могут возникнуть проблемы.
- А не нужны мне теперь ни должность, ни звание! Я решил потихоньку на дембель готовиться.
       Для Татарчука это была очень грустная новость. Как-то аж не верилось, что карьерист Богреев может уволиться. Он ведь, действительно, был карьеристом до мозга костей, только в самом положительном значении данного слова.
 - Ты что серьезно решил увольняться? – спросил Юра своего друга, уже сидя за столом в ресторане.
- Серьезней не бывает. Надоело быть сторожевым псом у всякой мрази. Со льготными годами у меня двадцать лет уже на подходе, так что пенсионом я буду обеспечен.
- Ну, а чем заниматься собираешься на пенсии. Пчел разводить?
- Да нет пойду в адвокаты. Как никак, а у меня есть юридическое образование. Еще успел в академии на курсах получить, когда из армии переходил в службу. Вот теперь пойду работать по специальности.
- На контрабанде будешь специализироваться?
- Да нет, не хочу идти в сферу уголовного права. Там ведь придется становиться на сторону всякой сволочи. Рубиться со своими бывшими коллегами.
- Так а где же ты работать собрался?
- Известно где! Буду осваивать ниву гражданско-правовых отношений. Согласись, что отсуживать у негодяя мужа алименты, намного симпатичнее, чем отмазывать от срока какую-нибудь падлу.
- Это для кого как! – возразил Татарчук.
- Ну ладно! У банка выплату по страховке, – поправился Иван.
- Вот это гораздо лучше, – согласился Татарчук. – Хотя, конечно, зря. Может еще передумаешь?
- Это навряд ли.
- Тогда за твою блистательную адвокатскую карьеру, – Юра поднял налитую рюмку.
- За это грех не выпить, – согласился с тостующим Иван.

       А где-то в северной части России, на затерянном острове, среди величавых просторов Ладоги на крыльце небольшой церкви стоял старец, и его седая борода развевалась на морозном ветру. Он смотрел на восходящее солнце и по-детски радовался новому дню. Еще одному дню, который подарил Господь ему и обитателям этого скита, и человеку, который подъезжал к центральному вокзалу города Киева. И его другу, и всем православным христианам, и всем Его детям, живущим на голубом шарике который несется со скоростью 106 000 километров в час по своей орбите вокруг огромного огненного шара – звезды по имени Солнце.

КОНЕЦ