СКИТ часть вторая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая.

       Беда сидел в своем рабочем кабинете отрешенный от всего внешнего и суетного. О чем думал вор, знал только он один. Никого не допускал к своим мыслям. Не нужны ему сейчас были советчики. А поразмыслить было над чем. Незримо, но уверенно над блатным сообществом сгущались тучи. До грозы, которая непременно должна таки разразиться ждать оставалось совсем недолго. Беда давно обозначил свою позицию, и выбор этот был сделан в строгом соответствии с понятиями и законами воровского мира. Стало быть, о нем матерый рецидивист нисколько не жалел. Он готов был стоять за эти принципы до конца. Но готовы ли были другие, находящиеся рядом с ним? Этот вопрос сейчас больше всего тревожил смотрителя воровской кассы. Многих воров проточила ржа наживы. Нет не общей (той, что идет в «общак»), а единоличной, собственной. Теперь в некоторых авторитетных кругах считалось не зазорным иметь личные счета и покупать для индивидуального употребления дачи и ранчо на берегах теплых морей и океанов. Даже среди тех, кто был рядом, проскакивали тухленькие разговорчики о необходимости поменять некоторые уклады, прописанные в воровском законе. Такая гнилая червоточина завелась еще в период глухого застоя.
       Эта история происшедшая уже в далеких 70-х, успела обрасти легендами и выйти за пределы реального восприятия. Многие знатоки криминального мира рассказывали залетным фраерам о большом сходняке, который произошел не где-нибудь, а на Лубянке – в святая святых государственной безопасности. Тогда те, кто был в авторитете - с одной стороны, и их невольные союзники с васильковыми полосками в погонах, украшенных большими звездами, с другой стороны, сидели и мирно решали, как жить дальше. Говорят, инициаторами сходки выступили сами «комитетчики» – небывалый случай в истории отечественных спецслужб. Именно тогда, в расцвет брежневской эпохи, цепные псы существующего строя впервые серьезно осознали всю опасность сращивания власти с теневым бизнесом и криминалом.
       На голубых и сильно мерцающих от паршивого сигнала телевизионных экранах культурно одетые дикторы вещали на всю, одну шестую часть суши, что организованная преступность имеет место быть только в странах загнивающего капитализма. А в Советском Союзе ее нет и быть не может, впрочем как и секса. На самом деле она была и процветала. И не только в лагерях и «малинах», но и в больших кабинетах слуг народа. Ярким подтверждением тому послужил один инцидент, происшедший в сердце Страны Советов – городе-герое Москве.
       В 1970 году один гнилушный вор по кличке «Монгол» решил обложить данью «цеховиков», подпольных миллионеров, гревших руки на дефиците и иных нуждах трудящихся. Тогда новому «Робин Гуду» и его шобле удалось обнаружить на столице не один десяток зажиточных граждан, которые скрывали от фискальных органов свое немалое состояние. Кроме завидных барышей эти теневые деляги имели очень серьезных покровителей среди советских чиновников и даже лиц, занимающих большие посты в МВД. Однако такие серьезные связи Монгола нисколько не смутили, и он стал уверенно щупать барыг за бока. Кто не хотел делиться «по-хорошему», отбирали силой, ведь большевистский принцип, «грабь награбленное», был отнюдь не чужд воровскому сословию. Уголовное сообщество такой поступок приняло неоднозначно. Одни считали, что Монгол в принципе прав, другие – что жить с процентов сучье дело. По такому поводу даже собрали сходку, на которой коронованные воры большинством голосов усмотрели в попытке жить с процентов, поступающих от барыг, форменный беспредел. Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал - и в 1972 году Монгол стараниями родимых органов оказался на зоне. Тут то честные воры и должны были спросить с него по полной. Однако нарушителем установленных правил в «общак» был заслан такой жирный кусок, что его не только оставили в покое, но даже не понизили в статусе. Это был один из первых случаев, когда за деньги стали покупать спокойствие даже в воровской среде. И пошло-поехало. Все, кому строгие правила жизни матерого уголовника в одночасье показались слишком обременительными, начали брать свой гнилой процент с подпольных предпринимателей и откупаться от «ответа» перед честной арестантской братией. Начался большой дележ теневой экономики. В нем приняли самое активное участие и представители власти, ставшие в одночасье преступниками закона, которому должны были служить верой и правдой. С той поры стали сплетаться в тугие косы деньги и интересы, воровские и цеховые, а иже с ними и коррумпированной партноменклатуры.
       Обеспокоенные такими нездоровыми тенденциями гэбэшники порешили созвать на совещание верхушку уголовного мира, дабы навести в стране порядок: они - в государстве, воры - у себя в вотчине. Поговаривали, что на этой встрече присутствовал и сам Беда. Правда, авторитет никогда не подтверждал реальности данного события…, но и не опровергал. Однако, несмотря на достигнутую договоренность, положить край беспределу так и не удалось. КГБ просрало страну в 1986, когда грянула перестройка и падение последней в мире империи было лишь вопросом времени. Воры и того раньше. Еще в 1979 году в Кисловодске прошел общесоюзный сходняк, на котором кавказские товарищи задвинули постанову иметь с «цеховиков» обязательную дань в размере 10% от прибыли. Нэпманские воры под предводительством неоспоримого авторитета Васи Бриллианта выступили против таких новшеств. В их числе был и Беда. Однако, несмотря на свою значимость и былые заслуги их оказалось меньшинство. Гнилую постанову утвердили. Как результат, устои уголовного мира сильно зашатались в сторону рыночных отношений. Воровская корона стала товаром. На Кавказе, заслав в «казну» кругленькую сумму, можно было короноваться даже не имея «ходки» к «хозяину». И хотя битые каторжане презрительно называли таких авторитетов «лаврушниками» и «апельсинами», произрастала эта блеклая масть, словно грибы после летнего дождя. Кроме того, жизнь «на проценты» скрывала в себе и иные угрозы. Именно легкие деньги породили «рэкет» а вместе с ним и рэкетиров – бывших спортсменов, ни имевших никакого отношения к криминальной среде. В начале их еще хоть как-то пытались контролировать и воспитывать. Но постепенно это движение вышло из-под контроля и в начале 90-х, некоторые особенно отмороженные шайки стали ставить под сомнение авторитет самих воров.
       Да и среди тех, кто придерживался «закона» нашлось немало таких, которые позволяли себе некоторые послабления ввиду новых экономических реалий. Например, Вася Сизый открыто держал казино и некоторые доходные места, что противоречило принципам уголовного авторитета. И тем не менее высокого титула его так и не лишили. Более того, среди воров новой формации стали появляться и такие, считавшие, что по «новым понятиям» перед ментами можно было смело вообще пойти в отказ от «воровской масти» - мол мусору сбрехать это не в западло. Беда, имевший ортодоксальное уголовное воспитание, полагал иначе и всячески старался давить ренегатов. Не так давно у него самого вышел большой конфликт с одним из таких «отказников». И, несмотря на то, что отступник был коронован по всем правилам и ловко разводил на базаре отстаивая свою правоту Беда расплющил его своим авторитетом и перед «правилкой» (сходкой) разжаловал его в денщики. Затем при помощи маляв воровскую общественность строго предупредили, что такой-то больше не является «вором», потому как сам отказался от короны, и стало быть, с ним - как с предателем. Однако эта борьба за старые устои походила на поединок с ветряными мельницами. Понимал это и старый уголовник, однако, менять ничего не хотел. Держатель воровского общака считал старые «понятия» абсолютной истинной в последней инстанции, жил по ним сам и заставлял неукоснительно соблюдать тех, кто был рядом. Оттого и шел сейчас на открытый конфликт с властью, которую никогда не праздновал, потому как «закон» не велит.
       Звонок телефона оторвал авторитета от тяжелых дум и неприятных воспоминаний. Старый вор, неспешно потянулся к аппарату и взял трубку.
- Слушаю, – сухо ответил Беда.
- Здравствуй, Сергей Борисович! – донеслось из слухового прибора.
- И ты будь здоров! Только скажи мне мил человек, кто ты есть?
- По жизни или как? – ни без иронии в голосе поинтересовался незнакомец.
- По половой ориентации! – раздраженно ответил Беда, не расположенный в данный момент к шуткам и розыгрышам.
- Да, Борисыч, наверно долго мы с тобой не виделись, если не признал. Филин, имеет честь тебя беспокоить, – озорно представился звонивший.
- Не ожидал тебя услышать, – сказал в трубку рецидивист с большим стажем. - Ну, и что у тебя за дело?
- Да так сущий пустяк. По телефону всего не расскажешь. Так что придется нам с тобой свидеться.
- Заезжай ко мне, тут и потолкуем, о твоем «деле». - Сие приглашение Беда сообщил крайне не гостеприимно, и на другом конце провода это почувствовали, но страха в голосе у Филина даже после этого не прибавилось.
- Да боязно мне к тебе в гости ехать, – продолжал резвиться звонивший. – Давай лучше где-нибудь на нейтральной территории.
- А с каких это пор ты таким пугливым стал? – с насмешкой спросил Беда.
- Сон плохой видел!
- Суеверия это грех? – укорил вор своего не шибко любимого знакомца.
- А кто из нас не без греха? Ты вот тоже c восьмой заповедью не дружишь. Как на счет: «Не укради»? – достойно ответил Филин.
- Не тебе мне проповеди читать! – Обозлился уголовник.
 – В общем, Борисыч ты не серчай, а давай назначай место и время. Можешь сам приехать, а можешь с компанией. Только предстоящий разговор не для посторонних ушей. Так что, пока мы с тобой будем калякать о делах наших скорбных, твоим провожатым придется поскучать где-нибудь в сторонке.
- Тогда в лесу, на свежем воздухе обсудим! – предложил авторитет, стараясь подавить в себе бушевавшую ярость. Угрозы и гневные предупреждения в адрес наглеца, которые любой другой на его месте уже давно пустил бы в ход, были делом бестолковым. Воплотить сказанное в жизнь было предельно сложно и не своевременно. Вот почему на месте «смотрящего» был не любой другой, а именно Сергей Борисович, который прежде чем что-то сказать хорошенько обдумывал каждое слово. Беда резонно считал бессильную ярость проявлением слабости. А перед этими людьми, с которыми ему придется столкнуться лицом к лицу, выглядеть слабым он никак не хотел.
- Да ты Сергей Борисович не подумай, что я тебе «стрелку» набиваю? – объявил о миролюбивости своих намерений Филин.
- А я и не думаю! – с ухмылкой ответил Беда.
 - Ну хорошо! Если хочешь по тропинкам ногами потоптаться да целительным лесным воздухом легкие набить, давай так и поступим.
- Тогда завтра в двенадцать. Возле меня есть неплохой парк, как раз подходящий для задушевной беседы. Встретимся возле въезда на дачный поселок, – предложил Беда своему знакомому.
- Не вопрос, буду обязательно и без опозданий. А то ты меня за непунктуальность еще чего доброго на счетчик поставишь. – Филин громко рассмеялся.
Беда раздраженно положил трубку. Вот и объявился он буревестник, черный предвестник грядущего шторма. Несколько успокоившись, Сергей Борисович достал записную книжку и, периодически поглядывая на запись, начал набирать номер.
- Ало, Агей? Давай срочно ко мне, – коротко сказал вор и положил трубку. Агей уточнять ничего не стал. Не один год он был рядом с авторитетом и прекрасно знал, что все необходимые сведения и подробности ему сообщат при личной встрече. Немного поразмыслив, Беда нажал кнопку громкоговорящей связи на телефонном аппарате, и приказным тоном сказал в переговорное устройство, – Разыщите мне срочно Баптиста, пусть зайдет ко мне в кабинет.
       
       День выдался морозным. Деревья слегка потрескивали, и снег под ногами скрипел с невиданной силой. По узкой тропинке шли две черные фигурки, ярко выделяясь среди покрытых инеем деревьев и белой от снега земли. На первый взгляд можно было подумать, что отец с сыном мирно гуляют в парковой глуши и ведут степенную размеренную беседу про дела житейские. Так и было на самом деле, шедшие говорили чисто, «по жизни», и о ее «понятиях». Седовласого вора сопровождал более моложавый спутник, который и был тем самым Филином. Был он человеком мутным и наделенным немалыми полномочиями. Это мог подтвердить народный избранник Василий Владимирович, который на собственной шкуре испытал, что такое иметь дело с этим пренеприятнейшим типом. И Беда про это тоже хорошо знал, и тем не менее решил не прогибаться перед таким посланцем свыше. Сказать по правде, старый авторитет прогибаться-то и не умел вовсе.
- Ну, говори какое у тебя дело ко мне? – задал вполне уместный вопрос корифей уголовного мира.
 Филин начал уж очень витиевато, что собственно говоря было в его стиле.
- Проблемы у нас Сергей Борисович! Если, конечно, брать в мировом масштабе, то незначительные, но жить всем мешают…
- Проблемы не у «нас», а у «вас»! – Поправил собеседника вор.
- Да нет проблемы у нас. У всех! – настаивал на своем Филин. – Вот скажи, Сергей Борисович, зачем нам обоим эта головная боль?
Беда посмотрел на своего спутника и как-то лукаво улыбнулся.
- Ты, Гена, что-то попутал! – обратился авторитет к Филину по имени. - Я тебе не доктор, чтобы голову лечить. Да и проблем я никаких не вижу.
- Тогда раз так, позволь я тебе кое-что расскажу, чтоб не было между нами непоняток – не сдавался Филин. – А то в последнее время при беседах с твоими подельниками складывается такое впечатление, что разговаривает автопилот с автоответчиком. Никакого взаимопонимания…
- Ну что ж просвети старика, – довольно быстро и легко согласился уголовник со своей ролью терпеливого слушателя.
- Тут такая ситуация, даже не ситуация а так – усмешка судьбы. Матвей он ведь по жизни «фиолетовый». Ни мне, ни другим серьезным людям, что за мной стоят, он не интересен….
- Вот как? – искренне удивился Беда, услышав такое.
- Так и есть! Все из-за Васьки. – Уж очень оскорбительно помянул в беседе Филин видную фигуру вице-спикера. – На Турчина ведь наезд сделали только ради того, чтобы кореша вашего сделать более сговорчивым. Откуда же мы знали, что Васька – гнилая душонка сразу обратный ход включит.
- Ну, так, а к нам тогда какие предъявы, раз все само собой разрешилось? – резонно поинтересовался Беда.
- А то ты не понимаешь? Матвей ведь чужой общак прихватил, а этого делать нельзя. Не по понятиям.
Беда внимательно посмотрел на своего собеседника. Особенно ему понравилось «про понятия». И главное, кто бы говорил?!
- Раз ты уж понятия затронул, – начал довольно серьезным тоном старый уголовник – то позволь поинтересоваться, о каких именно ты толкуешь, Гена? Они ведь разные бывают: «ментовские» и «воровские» «людские» и «гадские». Если по «воровским» и «людским» судишь, то «общак» делиться между теми, кому плохо, а не между теми, кому хорошо… А Матвею сейчас не сахар, так что, где ты «косяк» углядел – ума не приложу. Вы с вашей депутатской шоблой бабки не поделили. А мы какими краями к этой разборке? На честного пацана накатили, вот он в бега и ударился. Надо ж было сперва придти, поговорить. Ситуацию прояснить. Матвею ведь без разницы с кем рассчитываться – с Васей или с вами. – Толково разъяснял всю неправоту претензий уголовный авторитет.
 Филин терпеливо выслушал такие издевки и, когда рецидивист закончил, продолжил без всяких обид
- Не все так просто, Матвей, он ведь многим нахамить успел. Выставил дураками, и меня, и СБУ, и ментов, и бандитов, и главное серьезных людей, на плечах которых вся государственная власть лежит.
- Нет, серьезные люди так дела не делают, – возразил Беда. – Так свои вопросы решать пытаются разве что бесы тухлые. И чем я могу тут помочь? – уголовник картинно развел руками, расписываясь в собственном бессилии. Только имел Сергей Борисович в виду не ситуацию с Турчиным, а тех «больших людей», которых уже только могила исправит.
Филин пропустил и эту реплику мимо ушей.
- А помогать нам и не надо. Ты главное не мешай.
- И чем же я вам мешаю?
- Да вот поступили на тебя, Сергей Борисович, жалобы! – стал разъяснять суть своей просьбы Филин. – Ты братву лихую, которая нам помочь пытается, на коротком поводке держишь. Не даешь возможности проявить творческую инициативу. Не хорошо получается.
- Значить есть у меня свой интерес, чтобы еще раз с Матвеем побеседовать пока твои помощники его на воздух не подняли.
Филин снисходительно покачал головой.
- Ты ведь, Сергей Борисович, битый каторжанин, а такую полярную ночь метешь, что хоть свечи жги. Зачем меня за баклана держишь? Я ведь не понаслышке знаю, что Турчин твою долю уже давно вернул. Какие у тебя еще могут быть с ним интересы? Ты пойми правильно, Борисыч, – Филин начал фамильярничать, а стало быть, терпение его подходило к концу. – Я ведь тебя не прошу активную помощь в розысках оказывать. Просто отойди в сторонку и не мешай. Зачем тебе на старости лет лишне неприятности? Тебя ведь тюрьмой пугать никто не будет. Здесь ставки повыше….
 Филин многозначительно посмотрел Беде прямо в глаза с целью установить понял ли вор этот не двузначный намек. Ничего не увидел он в линялых глазах, видавших на своем долгом веку разное. Только зрачки на секунду сузились, да взгляд стал жестким и холодным. Значит урка все понял правильно.
 - Доживай свой век бесхлопотно у себя в хоромах, – уже добродушно продолжил Гена. - Здоровье поправляй. Ты ведь у нас «динозавр»! Таких, как ты беречь надо и в «красную книгу» заносить. Да и разве это дело, когда такой авторитетный человек «закон воровской» нарушает.
Беда удивленно повел бровью. Уж чего он только не наслышался за свою жизнь, но такого ему еще никто не предъявлял.
- Да, да!!! - Уверенно подтвердил Филин ранее сказанное. – Нарушаешь! Разве тебе по масти положено в дела государственные нос совать? А вы свой пятак пхаете туда, куда собака хер вставлять брезгует, – стал откровенно хамить собеседник.
- А скажи мне, Гена, – начал довольно беззлобно старый рецидивист, – разве это я в ваши сучьи дела лезу? Это вы в мои, свое жало пхаете. Да еще и со своим уставом пролезть пытаетесь. Мне по моей «черной масти» воровать положено и уголовный кодекс с другими нормативными актами не праздновать. А вам кто мешает по вашему же «закону» век коротать? Вы ведь сами эти законы принимаете, да только вот жить по ним не хотите. Не я к Васе пришел с этой воровской темой, а он ко мне. А говоришь что ты не баклан! – Беда презрительно посмотрел на оппонента. – Шестерка ты, Гена, бестолковая.
Филин с ответом не замедлил, и сделал это более чем достойно.
- Другой бы спорил и в драку лез, а я не стану, – довольно нагло заявил он авторитету. – Я и есть шестерка. Да только не простая, а козырная. Так что могу любого туза побить запросто. - Филин улыбнулся, но не по-доброму, показав при этом свои клыки. Дал понять, что и «авторитет» ему не указ по жизни. Вот и нашлись два лютых зверя на узкой тропке. Встретились взглядами хищными. И хотя Беда взгляд этот выдержал, но сделал это не без труда и внутреннего напряжения. Давно ему не свтречался такой матерый соперник.
- Это ты сейчас меня имел ввиду? – В глазах у вора вспыхнули недобрые огоньки.
- Эх, Сергей Борисович, нет между нами взаимопонимания как раньше, – произнес с напускной досадой Филин, хотя ответа на поставленный вопрос так и не дал.
- Раньше, Гена, все по-другому было. Раньше земля плоская была и на трех китах стояла. А сейчас видишь, как все круто поменялось.
- Так и тебе меняться надо, Борисыч. А ты у нас прямо как крокодил ходишь, только вперед, а задний ход, несмотря на прожитые годы, включать так и не научился.
- Так может поэтому крокодилы до сих пор и не вымерли!?
- Может оно и так, – дерзко произнес Филин. – Только выбора у тебя на самом деле нет. Давай я кое-что тебе расскажу. И очень прошу тебя внимательно меня выслушать и по возможности не перебивать. - При этих словах наглец бросил вопросительный взгляд на авторитета. Удостоверившись, что его просьба, хотя и с трудом, но будет выполнена, он продолжил. – Ты отдаешь себе отчет, с кем ты воевать собрался? Кому ты перечишь? Тебе что Турчин сын родной? Мне тебя чисто по-человечески жалко. Правда! Гадом буду если вру! Хозяева мои, они ведь многое могут. Не тебе с ними тягаться.
Филин бросил взгляд на попутчика, но Беда сохранял невозмутимость. Хотя когда прозвучала эта, хоть и завуалированная, но все же угроза, стары вор слегка напрягся. Скорее всего Беда в непроизвольном порыве гнева хотел поставить зарвавшегося рассказчика на место, но сдержался. Убедившись, что ответной реакции не последует, Филин продолжил излагать свои доводы.
- Понимаешь, Борисыч, многое изменилось. Это раньше вы реальную власть и вес имели. Теперь вы только на зоне короли, да и то не на каждой. Всякая блатота вас еще до сих пор побаивается. А бандиты, те уже давно не празднуют и по вашему закону жить отказываются. А есть ведь люди и покруче братков, на которых вы управы не имеете. Они могут ежели что и на место поставить, а то и вовсе со свету сжить. Понимаешь, эпоха тоталитаризма и рыцарской чести уже давно канули в лета. Теперь все деньги и власть решают. На самом деле у вас теперь ни реальной силы, ни положения былого нет. Вот я, как бывший коммунист, и взываю к твоей беспартийной сознательности. Бросай Борисыч, ерундой заниматься и бока пороть. Давай эту тему к обоюдной выгоде разрулим и разойдемся с миром. По быстрому уладим дельце и будешь, как и прежде, на троне сидеть и смотреть за соблюдением воровской законности.
- Ну а если нет? – хладнокровно прозвучал голос авторитета.
- «Ну, а если нет», то, Борисыч, я даже не знаю, что тебе ответить. Пойми, я ничего не решаю. Одно могу тебе сказать определенно, будут у тебя проблемы и большие, – с сожалением сказал Филин.
- Так вот передай своим хозяевам, что я у них никогда в шестерках не бегал и бегать не собираюсь. Пугать меня, что небо красить, посему не стоит время тратить. А офаршмачить себя я никому не позволю. На счет денег, то думаю, что дело в отношении Матвея замять гораздо легче, чем в бодалово лезть, от которого денег по ходу не прибавится. Я это еще осенью вашему «чушку» рассказывал, но видать он меня не понял или передать забыл.
- Это все? – поинтересовался Филин, явно разочарованный результатами переговоров.
- Все! - спокойно ответил авторитет.
Филин бросил прощальный взгляд на старого вора и, ничего не говоря, зашагал прочь.

       Беда, Агей и Баптист сидели в просторном кабинете авторитета.
- Сам приезжал, сука – зло бросил Агей. – Совсем страх потерял «падло батистовое» (очень плохой человек).
- А может, под «правильного» проканать вздумал? – робко вставил Баптист.
- А чего ему бояться? Вся ментовка знает, куда он направился. Если не вернется, то все стрелки на нас сойдутся, - дал обстоятельные пояснения Агей такой необузданной отважности.
Беда пристально посмотрел на спорящих, и те как по команде, умолкли.
- В общем так, – сказал вор, когда наступила полная тишина, – это полулюди, полузвери, потому как у них только наружность человеческая, а внутри суть натурально звериная. Так вот, они хотят, чтобы мы ссучились и Матвея им сдали. Понятно, я отказал. Теперь у нас могут большие проблемы начаться.
- Вот суки, что теперь делать будем? – не сдержался Агей.
- Ничего, отобьемся – спокойным тоном ответил Беда.
- А если нет? – продолжал нервничать верный помощник. – Ведь это не шпана и не босота привокзальная. Они ведь могут на нас таких собак спустить. У них ведь все под рукой и менты, и контора….
- Короче, что ты предлагаешь? – сурово спросил авторитет.
- Может тебе, Беда, пока уехать куда-нибудь, от греха подальше, – предложил Агей.
- Не та масть, чтобы мне, как зайцу, бегать. Ежели суждено помереть, то так тому и быть. Я вором жил, вором и умру. Все же лучше, чем оставшийся век, как таракану по щелям прятаться.
       Это были не пустые слова. Гражданин Бедулин был вором закоренелым до мозга костей. Свою масть он подчеркивал всем своим видом. Наколки, жаргон, походка выдавали в нем матерого рецидивиста. Беглого взгляда хватало, даже самому неискушенному человеку дабы повесить на Сергея Борисовича малосимпатичный для нормального члена общества ярлык – «блатной». Полный асоциальный образ жизни подтверждал эту точку зрения. Беда никогда не работал, не заводил семьи. Не единожды он страдал за свою накожную роспись и манеру поведения. Советские стражи правопорядка задерживали Беду при любом удобном случае, пытались вешать такие дела, о которых он даже не слышал. А что говорить о судьях? С первого взгляда « строгая но справедливая рука советского закона» уже делала для себя вывод, что прокурор просит правильно и никаких скидок быть не может. Беда страдал, но страдал как мученик за идею, за право называться вором, за право, не таясь объявлять всему этому обществу баранов, что он не такой как они. У него есть свой закон, которого он придерживается всю свою сознательную жизнь и очень строго. За это теперь и сам стал законом. Да, он гордился тем, что он «вор» и скорее расстался бы с жизнью, чем с этим очень почетным в криминальной среде званием.

Глава вторая

       Солнце высоко стояло над водной гладью. Небольшая рыбацкая шхуна медленно ползла прочь от береговой линии, которая казалась тонкой полосой, причудливо менявшей свою толщину в зависимости от ландшафта. На корме стояли две фигуры в черных рыбацких плащах и о чем-то беседовали.
- А что, Степан, в этот год рано лед сошел, да и рыба как с ума посходила, так и прет на нерест, как голый в баню, – смотря на волны, отходящие от борта, сказал рыбак своему другу, стоявшему рядом на палубе.
- Да чего? Все правильно! – степенно возразил товарищ, потягивая папиросу. – Как никак, а март месяц. А вот на счет улова, тут ты прав. Если так и дальше пойдет, то глядишь мы в две недели квартальный план выполним. И самое главное, ходить далеко не надо.
- Ну что это наш Андрюшка обалыматный разворот не делает. Уже к берегу идти пора. Так рыба и сеть, чего доброго, прорвет. Да и мужикам на берегу тащить тяжеловато будет, – деловито сообщил первый рыбак, всматриваясь в береговую полоску. – Вон уже и буй прошли. Ну, точно заснул. Наверное вчера к своей Верке бегал да всю ночь трудился
На загорелом и небритом лице говорившего поползла лукавая усмешка.
- Да, с этой Веркой у него одна только канитель, а толку никакого, – поддержал разговор Степан. - Вроде и баба хорошая, и собой ладно скроена, и хозяйство у нее в порядке, бери да женись, а он все носом крутит. Докрутится, что пошлет она его к едрене матери и выйдет за другого. Да я и сам бы ее в жены взял, если бы на двадцать лет помоложе был.
- Ты это еще своей Полине расскажи, – съехидничал товарищ. – Она тебе быстро женилку топором оттяпает и иди тогда жениться на все четыре стороны.
Рыбак бросил лукавый взгляд на Степана и громко рассмеялся.
- А тебе бы только зубы скалить, – обиделся Степан. – Твоя, тоже тебе спуску не дает. И без лишних рассказов, каждый день поедом ест, что саранча. Это ты тут хорохористый да важный, а как порог переступишь, то сразу тише воды ниже травы.
- Да ладно тебе напраслину наводить, – беззлобно возмутился собеседник. – Это только, когда я «навеселе» домой возвращаюсь, то даю ей некоторые вольности. А так она у меня сидит и не гавкает. – Рыбак с важным видом по-геройски выпятил грудь вперед и расправил плечи и протянул вперед крепко сжатый кулак, символически указывая женино место. – А все-таки знаешь, Степан, за что я флот люблю?
- За что? – удивился тот, такому неожиданному повороту разговора.
- А за то, что таким стервам в юбке на корабль ход закрыт. И я очень даже согласен с мнением, что женщин на судно допускать никак нельзя.
По палубе покатился, запрыгал здоровый мужской хохот.
 - Нет! Схожу-ка, я его потормошу, – сказал рыбак, немного успокоившись, – а то мы так в Карелию уйдем.
Он быстрым шагом направился в капитанскую рубку. Сквозь стекло было видно, как вошедший что-то объясняет молодому парню, стоящему за штурвалом. Шхуна потихоньку начала забирать вправо и поползла в обратном направлении. Закончив давать указания рыбак неспешно покинул рубку.
- Ну, что Николай, вставил пистон Андрюшке, – поинтересовался Степан у своего товарища.
- За ним глаз да глаз нужен. Замечтался. Смотрит вперед, а света белого не видит, – буркнул Николай. - Это хорошо, что у нас корыто маленькое да юркое, а вот если бы это настоящий сейнер был, океанский. Там на один поворот знаешь, сколько места да времени понадобилось бы?
- Так в океане поди места поболее будет, чем в этой луже, – подтрунил своего товарища Степа.
- Да ладно, тебе балаболка, языком трещать, пойди лучше посмотри, что там с сетью делается.
Балагуры разошлись по своим местам и принялись выполнять каждодневную рутинную работу. Шхуна без всяких приключений начала подходить к берегу, где её ожидали рабочие рыбсовхоза. Вдруг сеть натянулась как струна.
- Стой!!!- бешено заорал Степан.
Николай мигом очутился на корме
- Что стряслось? – спросил он у своего напарника.
Тот вместо ответа указал рукой на сеть, и старому рыбаку все стало ясно без лишних разъяснений. Мгновенно сориентировавшись в ситуации, Николай ловкими прыжками помчался к рубке и через мгновение мотор был включен на реверс. Потом опять потихоньку вперед. Однако, несмотря на все маневры, сеть так и не сдвинулась с места.
- Вот проклятье, – в сердцах выругался Николай. – А ну, Степа, бегом в рубку, бери лот и замерь глубину.
После быстрой процедуры замера стало ясно, что глубина под килем критическая.
- Вот, тебе и пятилетка в два года, – зло пробурчал капитан судна. – Надо было мне за штурвал становиться. Как чувствовал, что все это добром не кончится.
- Что там? – раздался за спиной голос Андрея.
Николай оглянулся и увидел перепуганное лицо парня.
- Что такое? Руки тебе бы повыдергивать да вместо ног всунуть, – сурово сказал старый рыбак.
- Да и голову еще вместо задницы приладить, все равно бестолковая, – вставил свои два слова Степан. - Хорошо, что еще сами на мель не сели. А сколько до берега?
- Да еще метров полтораста, а то и больше, – робко ответил Андрюха.
- Ладно, брысь отседа, – приказал капитан, молодому напарнику, направляясь к рубке. – Сейчас сам попробую! От вас, нынешней молодежи, одни только хлопоты да убытки. А ты, Степа, иди на нос и глубину меряй. Не хватало, чтобы мы и сами здесь загрузли.
 Шхуна медленно поползла вперед, однако, даже этот маневр не принес окончательного успеха. Сеть от дна так и не удалось оторвать. Маломощная кран-балка, которая навряд ли справилась бы с сетью и без дополнительного груза, оказалась абсолютно бесполезной в данной ситуации.
- Придется лодками сетку к берегу гнать, – угрюмо резюмировал все эти старания Николай. – Эх была бы моя воля, я бы тебе жених хренов, кое-что тупыми ножницами взял да и отчикрыжил, – высказался Коля, глядя на молодого рыбака.
Андрюха уткнул глаза в палубу и молча сносил словесную экзекуцию.
       Через два часа адских мучений работники совхоза дружной артелью навалились на сеть. Она ползла медленно, таща в себе что-то тяжелое. О рыбе уже никто не думал. Всем скорее хотелось вытащить эту ненавистную снасть на берег.
- А может наши Морские волки кита поймали, – пошутил кто-то из рабочих.
Вся артель дружно рассмеялась.
- Или вражескую подводную лодку, – продолжал озорничать шутник.
- Ты лучше зубы не скаль, а бойчее руками перебирай! – огрызнулся Николай. – А то глядишь, там крокодил окажется и ноги тебе вместе с тем, что между ними болтается и отгрызет.
Вдруг под водой показалось что-то черное, причудливой формы, имевшее вид правильного прямоугольника. Подстегиваемые любопытством рабочие удвоили обороты и из-под воды потихоньку, одно за другим начали выплывать четыре колеса. Затем кузов.
- Растудыт твою качель, – громко крикнул кто-то из рабочих. – Наши мореплаватели таки машину поймали.
- С войны, наверное? – поинтересовался кто-то из стоявших позади.
- Ага! С войны! В аккурат на войне немцы на «Жигулях» ездили. Сдается братцы, что это «девятка», - сказал один из рабочих и направился к неожиданному улову. – Точно, так и есть девятка, – подтвердил свое предположение рабочий, оглядев автомобиль, лежавший кверху колесами, со всех сторон.
- А ты посмотри внутри, есть кто? – полюбопытствовали из толпы.
Следопыт доброволец оказался не робкого десятка и даже возможность присутствия мертвеца в автомобиле не смогла остановить его. Мужик подобрался поближе и заглянул в приоткрытую дверь водителя.
- Пусто! – уверенным голосом ответил народный эксперт, чем немало порадовал всех собравшихся.
- И кому это захотелось, на машине по воде плавать? Да еще интересно, как он далеко от берега заехать-то смог? – раздался уместный вопрос из толпы.
- Зимой, наверное, на рыбалку решил съездить да в полынью попал, – вмешался в разговор Николай. - Понаедет тут городских фраеров на льду с удочкой посидеть. Здешних мест–то, толком никто из них не знает, вот и тонут.
- А ты глянь, может там, какие документы имеются? - предложил осматривающему автомобиль мужику кто-то из рабочих.
- А может и деньги! – выкрикнул еще один рационализатор.
Мужик осторожно подполз практически на четвереньках к перевернутой машине и осторожно влез вовнутрь. Через несколько минут он вынырнул из автомобиля, держа в руках небольшую сумку – «барсетку». На удивление замок поддался без особого труда (сразу видно, что вещь дорогая, фирменная). Не спеша и предельно аккуратно следопыт достал из сумки какие-то бумаги.
- Вот, кажись, паспорт, – объявил искатель приключений о своей находке.
- Короче, надо в милицию звонить – сказал Николай рассудительно. – Путь приезжают и разбираются, что к чему, а наше дело рыбный промысел. Ну что встали, как вкопанные – крикнул он рабочим. - Нечего глаза таращить. Вынимайте из сети эту бесову куклу и снасти укладывайте.
Глава третья

       Вот уже вторую неделю Богреев и Татарчук рыскали по берегам Ладоги, пытаясь найти следы Турчина. Но все эти следы обрывались в автомобиле «Жигули» девятой модели. Вопросов становилось все больше, а ответов на них не прибавлялось. Хотя сетовать на жизнь было бы несправедливо. После находки «утопленницы» (машины), рыбаки как законопослушные граждане сообщили о ней, куда положено. Там «где положено» внимательно изучили все найденные артефакты и хотели объявить пропавшего любителя водных процедур в розыск. Даже уведомили по месту жительства владельца, ушедшего под воду авто, вернее по тому адресу, который был вписан в паспорте, о страшной находке, но ответ, пришедший обратно, удивил даже видавших виды милиционеров. Как показали близкие родственники мнимого гражданина РФ фотография, которую предоставили для опознания его, сильно отличалась от оригинала, уехавшего 5 лет назад на заработки в Испанию и с тех пор не подававшего о себе никаких вестей. Проявив служебное рвение, стражи порядка не без труда таки выяснили, что это лицо уже усердно разыскивают братские правоохранительные органы, правда под другой фамилией. И делают это с пролетарским размахом, в международном масштабе. Телеграмма об обнаружении транспортного средства, принадлежавшего объекту, после усиленных поисков немедленно улетела в Киев. Вместо ответа бдительные правоохранители Ленинградской области получили двух братьев по оружию из сопредельного государства (Татарчука и Богреева, которых направили в эти живописные места в длительную командировку) и большой геморрой в виде оказания всесторонней помощи прибывшим товарищам.
       Иван с Юрой сидели в кабинете местного межрайотдела МВД. Это помещение принадлежало руководителю милицейского органа районного значения. Если бы убрать портрет, который гордо возвышался над головой начальника и повесить туда лик одного из бывших генеральных секретарей, то можно было бы предположить, что ты попал как минимум в эпоху глухого застоя. Мебель, находившаяся в помещении, скорее всего, была изготовлена «еще до того как» и резала глаз киевских гостей своим бестолковым, угловатым дизайном с претензией на роскошь, потому как опилочная поверхность ДСП была оклеена бумагой с узорами «под орех» и густо смазана лаком для пущего блеска. Шторы с карнизами, скрывавшие от постороннего глаза зарешеченные окна были под стать мебели. Имперский дух витал в этом помещении буквально везде, даже под потолком возле старорежимной люстры, которая тускло освещала интерьер, одной из двух положенных по штату лампочек. Кроме двух гостей в кабинете находились: коллега из ФСБ и сам хозяин кабинета - майор милиции.
- Две недели и ничего! – грустно подвел итоги поисков Богреев. – Турчин как в воду канул.
- Так и есть, канул! – подтвердил предположение Ивана милицейский начальник, усердно пытаясь приладить к своей новой форменной фуражке милицейскую кокарду. Однако это занятие не мешало ему принимать активное участие в беседе.
- Не факт, – усомнился Иван Леонидович.
- Обоснуй! - вступил в разговор коллега из ФСБ.
- А что обосновывать? Где тело?
- Это точно, – согласился майор милиции – Нет тела, нет дела! Но где ж мы его возьмем?
- На дне! – сказал Татарчук, которому, труп был необходим как воздух. Без него Юрию было очень проблематично закрыть дело оперативного розыска, да и уголовное тоже.
- Так ведь искали, - спокойно ответил главный районный милиционер, любуясь своей работой, и оценивая «на глаз» симметричность водруженной эмблемы относительно околыша головного убора. – Водолазов бедных чуть до смерти не заморозили, как капусту на колхозном складе, пока они там по дну лазили.
- А толку?! – с досадой то ли спросил, то ли упрекнул Богреев.
- А его не могло быть по определению, – невозмутимо продолжал майор милиции. – Где машина под воду ушла, и где ее нашли, это совсем два разных места. Когда ледоход идет то многотонные валуны как бильярдные шары с места на место катаются. А тут машина? Ее могло не один километр протянуть.
- Так значит необходимо, расширить зону поисков, – предложил Татарчук.
- Так что мне прикажешь по всему озеру шарить? Ты знаешь, какая площадь Ладоги? Почти две тысячи квадратных километров, – обозлился майор, потому как ему эти розыски доставляли одну лишь головную боль. Он отложил в сторону фуражку, которую вертел в руках, любуясь работой рук своих, и подался вперед так, что корпус его грозно навис над столом и был устремлен в сторону противника, глаза налились кровью. Всем своим видом он дал понять, что к противоборству мнений полностью готов. - Если есть желание, можешь своих ныряльщиков везти. Пусть по дну ползают хоть до самой зимы.
- Не кипятитесь, – вмешался в назревавшую ссору коллега из ФСБ. – Мужики, да и вы тоже, реальней на вещи смотрите. Искать тело до посинения никто не будет. Это определенно и обжалованию не подлежит. А то, что Турчин ваш утонул, в этом можете не сомневаться.
- В том то и дело, что для сомнений причин предостаточно, – не унимался Богреев.
- И какие же?
- Первое, нет тела. Почему вы так уверены, что он не выбрался из автомобиля. Он мог вообще машину специально на дно пустить, чтобы следы запутать.
- Ерунда! – высказал собственное мнение в категорической форме милиционер. – На кой ляд ему следы путать. Документы, что утопли вместе с автомобилем, настоящими-то оказались. Правда бланк паспорта, числится утерянным, но кто его по номеру проверял бы. Бумага-то казенная со всеми водяными знаками. И прописка с регистрацией тоже подлинные. Он с таким документом мог бы по всей России-матушке колесить беспрепятственно, если, конечно, законов не нарушать. А ежели сидеть и не высовываться, то вообще можно спокойно жить до самой смерти. И фамилия взята реального человека, который без вести пропал лет пять тому назад.
- Да! - печально сказал Татарчук. – Не зря мне говорили, что нельзя брать чужое имя, особенно если судьба у человека была не очень хорошей. Можешь и свою, собственную, прогадать как прежний хозяин.
- Юра, подвязывай со своей хиромантией, ты уже действительно на ней помешался, –пресек Иван невероятные и мало очевидные росказни своего товарища.
- Помешался, говоришь? А не я ли тебе, друг мой разлюбезный, сказал, что Матвей в городе находится, в котором раньше престол стоял? Или забыл?
- Допустим не в городе, а в области. Это во-первых. Во-вторых, это не ты сказал, а гадалка. А она могла просто угадать. Случайно!!!
- Ну, так угадала же! Против этого никак не попрешь, – настаивал на своем Татарчук.
- Ладно! Оставим гадание гадалкам, а сами вернемся к фактам и версиям, – продолжил разговор по сути Богреев. - Допустим что, он действительно провалился в воду. Он ведь мог выбраться из машины и выжить. И вообще, ума не приложу, что он здесь делал? Зачем на озеро поперся, на лед заехал.
- Пьяный был! Решил порыбачить, – высказал свое мнение милиционер.
- Не похоже!? – усомнился Богреев, который очень хорошо знал повадки Турчина. - Матвей хоть и мог много выпить, но не в этой ситуации. Очень он острожный, чтобы в такой беспокойной обстановке водку глушить.
- А чего бы ему не выпить? Тогда ведь, все-таки праздники были. Новый год, Рождество. Документы в порядке. Если не буйный, можно и расслабиться. А на счет рыбалки, так в этом месте, где он предположительно в воду канул, делать то больше и нечего. По дороге, что вдоль берега идет, никто не ездит в зимнее то время. Ее напрочь снегом заметает. А в этом году еще и дерево упало, так что проехать там было никак нельзя. Чтобы на трассу выехать, так это такой крюк давать надо. Только рыбалка и остается. А если он даже с машины на лед и выбраться успел, то все равно это ему мало чем помогло. У нас ведь тут зима настоящая. Замерз бы все равно. Дорога пустая, попутку не словишь, а до ближайшего населенного пункта километров двадцать, а то и все двадцать пять. Через лес, конечно, ближе, но в сугробах и местные навряд ли тропинку найдут. Так что, если вам повезет, то в ближайшее время труп в лесу собиратели ягод обнаружат. Ну, а если на льду помер, то дело гиблое. Там его накрепко приморозило, никто бы и с трех шагов не заметил. А потом унесло труп по ледоходу, хоть на ту сторону, – обстоятельно обосновал собственные суждения милицейский майор.
- А может он в воде и не намок, – капризничал Богреев. Он уже порядком надоел со своими сомнениями, и это Иван Леонидович прекрасно понимал. Однако он был профессионал, и ему надо было проработать все версии, даже самые маловероятные.
- Это как? – удивился милицейский начальник.
- А вот так. Вышел покурить или лунку просверлить. А машина сама без него взяла и утонула.
- Я понимаю, что когда из машины выходишь не всегда с собой документы берешь. Но, чтобы когда курили, правый ботинок снимали? Штиблет то в машине остался, – ехидно подметил местный страж порядка, и на это трудно было чем-нибудь возразить, но Иван нашел контраргументы.
- А если предположить, что он был не один. Ведь с ним еще его верный друг Семен таскался. Взял да и поделился с товарищем одеждой.
- Не знаю, где он своего друга потерял, но тонул этот ваш Турчин сам, это определенно, – уверенно сообщил милиционер.
- Это почему?
- А потому, что я такого еще не встречал, чтобы человек, когда из тонущей машины выскакивал за собой двери закрывал. Ведь все пассажирские двери были изнутри замком блокированы.
- Вдруг их просто заклинило?
- Может и заклинило, но когда автомобиль из воды вытащили, то все они распрекрасно работали.
Да майор был не промах и большой знаток своего дела. Не поленился даже протокол осмотра места происшествия прочесть. И не просто формально, а подробно и вдумчиво. Не ушла от его зоркого ока ни одна деталь. Богреев даже в душе позавидовал такой деловой хватке местного начальника.
- Да хоть бы и одеждой поделился, все равно бы не выжил, – вновь вступил в разговор ФСБешник. Большую часть времени он молча сидел и слушал доводы сторон, как третейский судья. Говорил всегда только по делу. «Способный парень далеко пойдет»: подумал про себя Иван. – В эту зиму с начала января помнишь, какие морозы были?! – обратился чекист к майору милиции. Тот в знак подтверждения кивнул головой. – Тогда на Крещение не всякий «морж» в проруби купаться решился.
- А обмороженных сколько было! – предался воспоминаниям милиционер. – Тогда все больницы были переполнены.
 Больницы! Точно больницы, их ведь не проверяли. И как это он, Богреев, раньше об этом не подумал. Если Турчин, несмотря на мизерные шансы, все-таки выжил, то без медицинской помощи ему не обойтись. Как минимум при сильных обморожениях светит стационар, если не реанимация. Значит, вот, где надо искать утерянный след.
- Большое, вам, мужики! Большое нечеловеческое спасибо! – поблагодарил Иван от всей души российских коллег за подкинутую идею.
- За что? - удивился сотрудник ФСБ.
- За больницы. Если он все-таки выжил, то искать его надо именно там. Много у вас лечебных заведений в округе?
- Все, что есть, все в вашем распоряжении. В радиусе километров двадцати три больницы и ну там еще пяток поликлиник, медпункты в расчет не беру. Только, мужики, вы уж сами их пошерстите, а то у меня проверка на носу из Питера, надо на своей территории порядок навести, – сообщил милицейский чин о невозможности участия в розысках своих подчиненных.
- Без обид! – воодушевленно сказал Татарчук.
       Работа в больницах заняла еще неделю. Действительно обмороженных в эту зиму было очень много. Из них десятка два получило травму после водных процедур, которые произошли не по воле искупавшегося. Все пострадавшие даже с незначительными ожогами с запасом плюс-минус месяц от предполагаемого происшествия с Турчиным были тщательно проверены. К местным жителям выезжали домой, в отношении иногородних были посланы шифротелеграммы в региональные подразделения ФСБ. Подозреваемых проверяли осторожно, через подразделения «оперативного документирования», дабы не дай Бог не спугнуть. Трудились «федералы» основательно и скрупулезно как нейрохирурги. Ответы пришли содержательные и максимально полные. Кроме установочных данных и фотографий в них было указано: какое время проживал человек на этом месте, где трудился, проходил ли этой зимой лечение в стационаре. Все подтверждалось, но украинских оперов это не слишком радовало. Все проживали по указанным адресам более трех лет. Работали на одном и том же месте не менее года, и попадали в больницы ленинградской области с обморожениями. Были среди пострадавших от лютого мороза и иностранцы из ближнего зарубежья: двое белорусов, двое украинцев и один молдаванин. Своих соотечественников оставили на закуску, а вот в отношении остальных трех гостей земли Русской немедленно были составлены ориентировки. Недемократичная Белая Русь ответила с поразительной быстротой, правда ответ был отрицательный. А вот молдавские чекисты тянули кота за мошонку со спокойствием, которому позавидовали бы матерые олимпийцы, нервную систему которых нередко ставят в пример. Наконец, и они разрядились депешей. Татарчук с Богреевым ждали ее с нетерпением, так как у Турчинова через Молдову шел хорошо поставленный канал контрабанды, а стало быть, были шансы зацепить ниточку, но ответ их снова разочаровал. При работе с местным населением в подозрение подпали три лица, проходивших лечение в одной из клиник. Они были взяты на особый учет из-за того, что вся троица попадала в категорию лиц без определенного места жительства. Оставшись без документов, Матвей мог реально замаскироваться серди социальных низов, до того как не разживется новым паспортом (если, конечно, документ у него был один!!!). Одного, из подозреваемых нашли сразу. Бомжу очень понравился неказистый быт лечебного заведения и он уговорил начальника, отвечавшего за хозяйственную часть, принять его на временную работу – подсобным в котельной. Там его Иван с Юрием и застали за работой. С остальными двумя пришлось повозиться. Получив необходимую медицинскую помощь, бродяги решили не менять вольную волю на крышу над голой да сносный харч и ушли восвояси. И все-таки и их нашли. Неоценимую помощь оказал начальник межрайотдела милиции и это, несмотря на проверку, и, связанные с ней большие хлопоты. Сработал оперативно, скитальцев обнаружили меньше, чем за три дня, но от этого особенно Татарчуку легче не стало. Матвея среди них не было. Пока украинские чекисты прорабатывали больницы, этот майор, молодчина, проработал еще одну версию. Совместно с сотрудником ФСБ исключительно на личном энтузиазме он проверил вариант, который упустил и Богреев и Татарчук. Матвея ведь могли убить местные бандиты, труп закопать или сжечь, а машину сбросить в озеро. Бандиты упорно отрицали всякую причастность к исчезновению Матвея и божились на чем свет стоит, что такого в глаза не видывали. После того, как все эти мероприятия были окончены, Ивану и его коллеге Юрию в Ленинградской области делать было больше нечего.
       Юрий лежал в купе на нижней полке и был мрачнее тучи. Даже легкое покачивание вагона абсолютно не отражалось на его позе и выражении лица. Богрееву такое настроение было предельно понятным. Татарчуку в очередной раз доложить руководству будет нечего. Да, найден след, да, возможно «объект» дела утонул, но это все версии и предположения. Кроме автомобиля, с которого все и началось, и документов, найденных в салоне машины, больше ничего существенного обнаружено не было. Богреев попытался успокоить напарника.
- Да, не переживай, ты, так. По крайней мере, мы сделали все, что могли.
- А то ты не знаешь, как наши вожди отреагируют на наши максимальные возможности. Им нужен результат, а не оправдания.
- Ну, тогда предложи, чтобы откомандировали на Ладогу всех водолазов Черноморского Флота. Флота у нас все равно нет, а людям тренировка не помешает. Может они кроме Матвея, еще найдут и все, что осталось от тевтонских псов-рыцарей, которые на ледовом побоище утонули. Будет науке неоспоримая помощь.
- Тебе все зубы скалить. Честно сказать не пойму твоего бравурного настроения? Да и, между прочим, ледовое побоище состоялось не на Ладожском, а на Чудском озере.
- Все нормально, Юрец. Оставим крестоносцев археологам, а сами займемся делами насущными. Результаты есть и конкретные, ну если не считать самого Турчина. Поверь мне на слово, если все, что я думаю, окажется правдой, тебя не тронут.
- Не понял? Поясни.
- Как говорил величайший из сыщиков Шерлок Холмс, «Это элементарно Ватсон!» - Иван придал своему голосу немного хрипотцы, чтобы спародировать знаменитое изречение Ливанова, исполнившего в советской экранизации роль знаменитого сыщика с Бейкер-Стрит. - Тут перед отъездом я в вещичках порылся, что после Матвея остались. И нашел кое-что интересное. Правда, все еще надо проверить. Но как мне кажется, контрабанду, которая так сильно интересует наше руководство, покойный реализовывал за кордоном, через свою давнишнюю связь, некого Дондерга Якова Захаровича. И, если это подтвердится и нам удастся заполучить ушлого торгаша от народа избранного, про Турчина все дружно позабудут.
- Это почему?
- Потому, что наше руководство в первую очередь интересуют деньги. А Турчин это так, совмещение полезного с приятным.
       Тут Иван решился и рассказал своему боевому товарищу, с которым за время совместной работы успел сильно сдружиться, все. И про секретное поручение, полученное от начальника отдела перед неудачной попыткой ареста Турчина. И про подозрение, что в контрабанде редкоземельных металлов были замешаны очень большие политики. И про то, что главное в этом деле вернуть деньги, полученные от последней продажи, которые присвоил себе Матвей. И про то, что все, сказанное сейчас, является страшной тайной, которая будет поважнее, чем государственная. Татарчук слушал молча и дулся все больше и больше. Под конец разговора он окончательно вскипел:
- Японский городовой! Так что же, ты об, этом раньше молчал?
- Велено было, вот и молчал!
- И знаешь, кто ты после этого?
- Знаю! Нормальный человек. – Иван, конечно, мог понять недовольство своего коллеги, но по его сугубо личному мнению все вопросы относительно этой мало приятной истории надо было задавать не ему, а руководству родного Управления.
- А я так не считаю! – не на шутку разошелся Тататрчук.
- А я считаю, – не согласился Иван. – Ты бы сам сказал?
- Я бы сказал, – без колебаний выпалил Юрий. – Мы с тобой не один год друг друга знаем. Может, конечно, и не так хорошо, как после начала этого дела, но я всегда знал, что ты мужик порядочный и на тебя можно положиться. А ты значит сомневался во мне. Хороший же ты приятель!? - Татарчук демонстративно отвернулся лицом к стене.
- Дурак ты, Юрий Петрович. Дурак на всю голову, – не сдержался Иван. Он не любил оправдываться, так как придерживался мнения, что оправдания это удел виноватых, а таковым он себя не считал.
       Иван лежал и думал. Думал, что хорошо все-таки, что с Матвеем все так закончилось. Общество освободилось еще от одного бандита, который паразитировал на нем с самого начала своей трудовой деятельности. Ладога разобралась с ним лучше всякого самого строгого судьи. Смертный приговор в связи с требованием европейского сообщества был отменен, и в любом случае Турчина ожидал срок в лет десять. На пожизненное все равно не хватило бы улик, если бы Матвей при задержании не предпринял бы попытку оказания вооруженного сопротивления. А тут раз - и все!!! Без суда и следствия!!! И главное справедливо и по заслугам. Одним словом, судьба, от которой никуда не убежишь. А сколько раз она благоволила Турчину. Ведь этот хитрый гад избежал многих капканов и силков, которые искусно расставил для него Иван. Ему даже удалось беспрепятственно перекинуться через границу и обзавестись вполне проходимыми документами на другое имя. И вот, когда Матвей считал, что все худшее уже позади, справедливая доля накрыла его медным тазом. Сколько раз он мог погибнуть под бандитскими пулями, и судьба его берегла, для того, чтобы утопить вдалеке от дома и посторонних глаз. Воистину дивны дела твои, Господи. А может и вправду добро побеждает зло не только в сказках. Только одно обстоятельство омрачало этот светлый праздник жизни. Нет не ссора с Татарчуком, такая нелепая и несвоевременная. Досадней всего было осознавать то, что Матвей был покаран без его, Богреева, участия. Идеально вышло, если бы Турчин оказал сопротивление при задержании и Иван самолично уложил бы его из пистолета. Рука не дрогнула б. В том, что он способен убить бандита без особых колебаний и сожалений, в этом Богреев даже и не сомневался. Настолько он был ему ненавистен. И хотя в реальных условиях, в России такой вариант был маловероятен, потому, как ни он ни Татарчук не имели пре себе оружия, но все же если бы Турчина убили на глазах у Ивана, ему стало бы куда легче. По крайней мере, он лично в этом и не сомневался. Ненавистен был Турчин не только как отдельно взятая личность, испортившая Ивану карьеру. В сознании Богреева, Матвей стал неким воплощением абсолютного зла. В его облике он видел всех контрабандистов, продажных чиновников, депутатов-воров, прокуроров-взяточников и других рядовых бандитов, против которых он боролся, и которые не давали ему работать. Все они были одним целым, руками одного преступного организма,…монстра,….спрута, которые постоянно мыли одна другую. Нет на них «Железного Феликса». Потому сволочи и боятся одного его вида. Поэтому и портрет их пугает, грозным и бескомпромиссным своим взглядом. Не хотят они видеть его на стене, оттого, что знают, кто они есть и что их ожидало бы. Но теперь все было кончено. Матвей канул в воду, и вместе с ним потонуло в озерных глубинах многое – личная месть, ненависть, обида на несправедливость. Теперь Турчин уже стал перевернутой страницей. Перевернутой решительно и без сожаления.
С нижней полки нежданно-негаданно раздался голос Юры. Как ни странно, он был спокойным даже несколько виноватым.
- Спасибо, тебе!
- За что? - удивился Богреев.
- За то, что мне помогал, хотя, как оказалось, тебе это на хрен было не надо. А ты все версии рассмотрел, со мной по больницам мотался. Вообще ты молодец. А у меня уже башка совсем не варит. Наверное устал.
- Да ладно, не за что, – миролюбиво ответил Иван.

Глава четвертая

       Для солнечного луча нет никаких преград. Даже если это лагерный барак, и периметр зоны бдительно охраняют часовые на вышках. Все равно свет обойдет все ловушки и запоры, сотворенные руками человеческими. Колючая проволока не может истерзать его своими острыми шипами. Не догнать его и быстрым сторожевым псам, не схватить крепкими челюстями да острыми зубами, не разорвать на части неосязаемую плоть. Даже серые холодные стены, с массивными, сделанными из крепкой стали решетками на окнах, неспособны удержать его стремительного бега. Была бы щель. Он всегда найдет себе дорогу. Вот и сейчас большое светлое пятно, побитое на множество мелких квадратов, лежало на полу. И никакой шнырь, не мог соскрести или отмыть его с ровной горизонтальной поверхности.
       Аслан сидел на нарах и тоскливо смотрел сквозь решетку. Солнце ярко слепило глаза, но это абсолютно не смущало заключенного. Как ему хотелось сейчас раствориться в этом веселом луче и улететь отсюда, далеко-далеко, на волю. Это только отпетые идиоты могут рвать на себе рубаху и вопить на каждом углу: «Мой дом тюрьма». Не может быть домом родным дом казенный. Нет тут ничего домашнего, ни пищи, ни уюта. Лица тут у всех серые, землистые. Не от хорошей жизни такими стали. Воздух тухлый. От пищеблока такой штын идет, что не сразу привыкнешь. Кисляком и гнилью смердит пищеблок. А есть баланду, приготовленную в нем, можно только с сильной голодухи. Но и с этим можно было бы смириться. Главное, что делает тюрьму, тюрьмой, это отсутствие воли. Перемещения по строго ограниченному пространству, пускай и с элементами городской и индустриальной архитектуры, времен построения социализма, все равно не дает ощущения свободы. Выйти за проклятый периметр, который зорко охраняется невозможно, но ой как охота. «Может в этом все и дело», - думал Аслан, пристально глядя на яркое небо. «Наверное, поэтому здесь так и невыносимо!». Не лезут в глотку, деликатесы, переданные «дачками» с воли в обход установленных правил. И особое положение среди арестантов душу не греет. Тоска раздирает в этих серых стенах. А сидеть здесь еще ой как много.
 - Заключенный Сахолов Аслан Борисович 3 отряд. Статья … – начал вяло и нехотя рапортовать Аслан, но был неожиданно прерван.
- Да ладно, дальше можешь не продолжать, все твои подвиги нам известны, – сказал ему все тот же голос, который он уже слышал не единожды. – Вы, прапорщик, свободны! – сообщил «хозяин» зоны сопровождавшему Сахолова вертухаю. Тот повернулся на каблуках и вышел их кабинета плотно закрыв за собой дверь.
В кабинете за столом сидел знакомый ему человек в полковничьей форме, начальник исправительной колонии строгого режима, а возле окна, спиной к входной двери стоял неизвестный в штатском.
       Все было очень неожиданно и крайне подозрительно. Ни с того ни с сего, Сахолов был вызван к начальнику колонии. За что такая честь? Ведь не было же повода. Вел Аслан на зоне себя тихо. И хотя работать категорически отказывался, но в воровские дела не лез, да и к активу с администрацией относился нейтрально. Жил по понятиям людским, и к остальным принципам и укладам относился уважительно. До последнего времени через Матвея засылал долю в тюремный общак, откуда хозяину отстегивали «абиссинский налог». Все было тип-топ. Зачем он, Аслан, понадобился первому человеку на лагере?
-Ты проходи, садись, – великодушно пригласил хозяин зоны Аслана. Тон его был какой-то необычный. Не было в нем обыденного высокомерия. Он показался Аслану даже весьма дружелюбным, но вот по отношению к кому? Скорее всего, полковник заигрывал перед приезжим гостем. По крайней мере, так решил заключенный.
Сахолов принял предложение и степенно направился к стулу, стоявшему возле начальственного стола. Незнакомец, стоявший возле окна, повернулся к заключенному. Из-за яркого света бившего сквозь прямоугольное зарешеченное отверстие, Аслан не мог разглядеть лица мужчины, и даже цвета его костюма. В глазах у ЗЕКа стоял черный силуэт, залитый по краям ослепительным сиянием. Сидящий за столом полковник бросил взгляд в сторону силуэта и, получив от незнакомца какой-то, незаметный Сахолову, условный знак, встал из-за своего рабочего места.
- Ну, вы тут поговорите, а я пойду, не буду вам мешать. Да и работы сами понимаете много. Хозяйство-то большое. Вот и приходится крутиться как белке в колесе, – услужливо сказал начальник зоны незнакомцу.
Полковник был хорошим служакой, но очень плохим актером, поэтому даже школьник начальных классов мог без труда определить, что все эти отговорки про сильную занятость были всего лишь предлогом, оставить наедине заключенного и какого-то влиятельного посетителя колонии. Полковник, прихватив со своего стола увесистую папку, быстро зашагал к выходу. Перед тем как закрыть за собой дверь он на прощание кинул строгий взгляд на ЗЕКа, дал понять, что не стоит жаловаться на условия и хаять начальство исправительного учреждения, и со всей почтительностью кивнул головой посетителю, как бы сообщая о том, что приказание выполнено. Аслан без эмоций пронаблюдал за этой немой сценой и уставил свой взгляд в пол. Незнакомец не спеша, подошел к рабочему столу полковника и по-хозяйски развалился на кресле. Вальяжное поведение гостя еще раз подтверждало его особые полномочия и высокий статус. Сахолов, не торопясь, поднял глаза и внимательно рассмотрел сидящего напротив. Перед ним был мужчина средних лет, одетый в костюм – двойку, рубашку и галстук. Взгляды заключенного и визитера столкнулись и уперлись друг в друга. Аслан прямо смотрел на своего оппонента с равнодушным видом. Гость, кажется, изучал зека. Пауза затянулась.
- Здравствуйте, Аслан Георгиевич, - неожиданно заговорил гость.
- И Вам крепкого здоровья, – ответил заключенный твердым размеренным голосом.
- Ну, что ж, перейдем сразу к делу. Как мне стало известно, ваши товарищи, которые остались на воле в последнее время упорно лоббировали вопрос о вашем досрочном освобождении! Хотя эта мера поощрения напрямую противоречит приговору суда и действующему законодательству. – Незнакомец пристально посмотрел на Сахолова, пытаясь отснять его реакцию на сказанное.
Аслан был тертым калачом и добиться от него проявления каких-либо эмоций таким дешевым приемом, была напрасная трата времени. Заключенный все таким же, как при начале разговора, равнодушным взглядом мерил собеседника. Поняв, что никаких эмоциональных всплесков не последует, важный гость продолжил свой монолог.
- Кроме того, нам достоверно известно, что за данную поблажку, ваш ближайший соратник Турчин оказывал некоторые услуги одному очень влиятельному политику.
Заключенный и на этот выпад внешне никак не отреагировал, хотя такое странное начало, и, главное, содержание беседы, заставило Аслана внутренне напрячься. Несмотря на видимое безразличие он внимательно следил за каждым словом оратора. «Наверное, по Матвея душу пришли», - была первая мысль, промелькнувшая в голове криминального авторитета. Он хорошо знал о неприятностях, которые постигли Турчина за последнее время, и это только утверждало его в правоте данного предположения.
- Вот видишь, уважаемый Аслан, – незнакомец неожиданно перешел «на ты». – Нам, все известно. Ты наверное уже осведомлен, что Матвей не до конца выполнил свои обязательства, а попросту кинул очень уважаемого человека на деньги. Можно сказать, что из-за этого ты до сих пор и паришься у «хозяина», а мог бы давно волю хавать, – перешел на блатной жаргон незнакомец, демонстрируя свою всестороннюю развитость.
- Как там на самом деле было, я не знаю, - ответил Аслан, глядя прямо в глаза собеседнику. – И в этой теме я даже краями не проходил. Однако как мне передали, то на Турчина наезд ментовский устроили, и, следовательно, у него были причины, на этого, вашего «большого человека» зуб заиметь. А насчет невозврата денег, не ко мне. Я сейчас срок отбываю, и не при делах, что там, на воле творится. Так что навряд ли, могу быть, чем-нибудь полезным.
- Короче, Аслан, не будем попусту время терять. Перейдем к сути, – заявил незнакомец, теряя терпение. – Я приехал решить вопрос полюбовно. Скажу больше, в знак доброй воли, мы даже готовы выполнить данное нами обещание. Другими словами организовать тебе выход на волю, разумеется легальным путем. - Говоривший лукаво улыбнулся и умолк.
Аслан остался невозмутим, даже после того, как услышал эту приятную новость. Он безразлично посмотрел на собеседника и после непродолжительной паузы поинтересовался:
- А что взамен? Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
- Это ты точно подметил, – усмехнулся незнакомец. – Так как мы с тобой играем в открытую, я готов без всяких обиняков сообщить об условиях твоей свободы. Ты должен заставить Матвея вернуть нам долг. Для того мы тебя и отпускаем, чтобы, так сказать дать свободу действий. Сроку тебе после выхода из зоны два месяца. По всем вопросам, связанным с поисками беглеца, готовы оказать любую помощь. Но и ты должен понимать, что в данный срок, как хочешь, но должен уложиться.
- А с Турчиным, что будет, после того как я… или вы его найдете? – резонно поинтересовался заключенный.
- Не переживай. Он нам без надобности. Главное долг взыскать, а там поступай с ним как знаешь. Одно могу сказать твердо, если мы нашу проблемку полюбовно уладим, придется ему пропасть по собственной инициативе и очень надолго. Лучше навсегда. Хороших мест на земле много, так что будет куда податься. Мы его даже можем не задерживать, если ты сам урезонишь Матвея деньги возвратить. Как тебе такой расклад?
 Аслан задумался. Это без особого труда можно было определить по выражению, застывшему на его лице. Незнакомец был крайне удивлен такой подозрительностью и осторожностью заключенного. «Как будто, он мне одолжение делает», - раздраженно подумал про себя неизвестный гость.
- Ты пойми, Аслан, это в твоих же интересах, – не выдержал незнакомец затянувшихся раздумий ЗЕКа. – Я вас блатных честное слово понимать отказываюсь. С Бедой вот недавно разговор имел. Так нет, чтобы навстречу нам пойти, себе да Матвею помочь, он из себя крутого корчит. Вы нам по большому счету до фени. - Посетитель сделал эффектную паузу, и еще раз попытался заглянуть в глаза бывшего спортсмена. - Короче не буду я тебя словно девочку нецелованную уламывать, не хочешь помочь, будешь здесь гнить. Запомни, больше у тебя такого шанса не будет, – перешел собеседник к конкретным угрозам.
- Надо подумать, – наконец-то проснулся от долгих раздумий Сахолов. – Сколько у меня есть времени?
- Времени у тебя, дорогой, до вечера. – Незнакомец посмотрел на часы и конкретизировал срок. – Ровно четыре часа, думаю, хватит на размышления. Если не надумаешь, то будем считать, что я зря потратил время. Вызывать тебя к себе, я уже не стану. Если, что захочешь сказать, то попросишь, чтобы тебя привели к начальнику ИТК.
       
       Времени на размышления да еще по такому вопросу было на самом деле очень мало. «Уж очень мягко стелют», - который раз говорил Сахолов самому себе. Да и в этом заманчивом предложении все было подозрительно. С чего это вдруг, после наезда, бандиты от большой политики сразу же сменили гнев на милость, и, забыв старые обиды начали активно предлагать помощь. Не те это люди, чтобы так все просто прощать. «Видать, ничего у них с Матвеем не вышло»,- продолжал собственные рассуждения Аслан. «Наверное, чуют, что из-за собственных косяков могут довольно крупную сумму бабок утратить. Да и выборы не за горами, а в такие моменты «воздух» каждому нужен. Вот и засуетились. Но почему Беда им помочь отказался? Старый, вор правильный, от понятий не отступает. Значит не все так чисто, как они мне тут трут. Все-таки какую-то, подлянку затеяли! Но какую? А может Беда просто реально не может на Матвея выйти. Вот, старый и решил, не морочиться, и пошел в отказ. Тем более урезонить его им очень трудно. На него у них ничего существенного нет. Со мной другой базар. Они мне реально свободу предлагают, и знают, что под эту тему, меня можно заставить спину гнуть. Впрочем, если сейчас с этого предложения съехать, то они меня потом все равно гноить будут, до тех пор, пока я не соглашусь. Только вот предложат ли они мне амнистию потом? Сомневаюсь». Аслан стал колебаться. Нет не боязнь за собственную шкуру или безумное желание выйти на волю любой ценой были основной причиной, не позволявшей ответить политическим боссам твердым отказом. Просто странный гость вел себя во время разговора действительно странно. Излагал все напрямую. Да и зачем им понадобилось выпускать засаженного на долгий срок криминального авторитета, если можно было сперва потребовать найти Матвея, а уж потом и амнистию устраивать. «А может, действительно хотят миром разойтись!?», - подумал Аслан. «Ладно, можно согласиться, обговорив в начале все условия. Все равно, хуже не будет. Да и всегда есть шанс спрыгнуть с темы, если почую что-то неладное».
       Дверь кабинета распахнулась, и Сахолов увидел сидящим за столом все ту же личность в дорогом костюме.
- Ну что, Аслан, надумал? – поинтересовался незнакомец.
- Да! – спокойно ответил заключенный. – Только давай сразу обсудим все условия, чтобы у нас потом непоняток не вышло.
- Вот это уже совсем другой разговор, – искренне обрадовался неизвестный. – Излагай, чего ты хочешь.
- Для начала, – начал высказывать свои условия Аслан, – вы прекращаете преследовать Турчина и оставляете его в покое, до тех пор, пока я буду заниматься его поисками. Во-вторых, даже если у меня с ним терки возникнут по факту долга, вы в наши дела не суётесь, пока я сам помощи не попрошу. В-третьих, мне, Турчину и другим моим людям нужны гарантии безопасности. Ну и, в-четвертых, долг мы вам возвращаем без всяких процентов и комиссионных.
- Пойдет, – неожиданно легко согласился с требованиями Сахолова собеседник. – Только теперь послушай и ты меня. У нас тоже, есть свои условия. Сам понимаешь, обе стороны должны иметь друг перед другом обязательства. Так вот, – перешел к конкретике собеседник. - На поиски тебе два месяца. Мне без разницы, кого ты будешь разыскивать, Матвея или бабки. Мне важен результат, то есть возврат денег в кассу. Само собой разумеется, ты будешь у нас под наблюдением. Жить тебе положено на даче. Людей своих к тебе приставим, уж не обессудь. В Киеве рекомендуется бывать только ради решения нашей проблемы. На людях не светится. Ну и в случае, даже, если мы все путем порешаем, за городом сидеть тебе придется еще долго. Не стоит будоражить отечественную и международную общественность твоей личностью. От дел тебе тоже придется на время устраниться. Можешь все вопросы через своих быков решать, но самому, куда-нибудь лезть, крайне не рекомендую. Ну и последнее, если ты где-нибудь, по криминалу засветишься, то помогать тебе никто не станет, пойдешь по полной катушке. И вообще, Аслан, переходи в легальный бизнес, – участливо посоветовал бывшему спортсмену незнакомец. - Хватит тебе уже бандитствовать. У вас же у блатных никакого творческого роста: украл, выпил в тюрьму. Разве это жизнь для умного бизнесмена вроде тебя? А так, станешь уважаемым человеком. Да и спокойная старость не последнее дело в нашей жизни.
- Я подумаю, - сказал Аслан и сразу уточнил. – По поводу легального бизнеса.
- Ну, а насчет всего остального? – настороженно поинтересовался незнакомец.
- Ну, если будет все, так как ты мне говоришь, то можно и по рукам ударить, – по- купечески, сказал Аслан.
- Значит договорились? – переспросил собеседник.
- Да! – Коротко подтвердил свое решение ЗК.
- Теперь слушай, по какой схеме мы тебя будем на волю спроваживать. Идти в разрез решению суда это форменный беспредел. Кроме того, если ты, конечно, не забыл, некто иная как Мадлен Олбрайт, была инициатором того, чтобы тебя расплющить по закону. Так что ко Дню Независимости ты никак под амнистию не попадаешь. Даже с учетом всех твоих физкультурных заслуг и большого вклада в развитие отечественного спорта. Посему придется тебя по инвалидности на волю сплавить. Будем делать все на законных основаниях, чтобы как говорится комар носа не подточил. Ты не позднее чем сегодня, станешь сетовать, что «мотор барахлит». Тебя сразу на больничку отправят для обследования. После установят, что у тебя якобы инфаркт случился с тяжкими последствиями, и мы врачебную комиссию организуем. Напишут все, как будет велено. Документы о помиловании в связи с резким ухудшением здоровья и перспективой скорой кончины будут месяца три ходить. Вот тебе за это время надо Матвея разыскать. Пока суть да дело, оформим тебя числиться в одну из клиник, так как тюремный стационар не позволяет поддерживать жизнедеятельность твоего подорванного долгим сидением организма. А ты тем временем на даче поживешь. Перед амнистией мы тебя опять на место вернем, для натурализму. Кстати о правдоподобности, к самой комиссии тебя придется как следует подготовить. – Рассказчик сделал небольшую паузу и посмотрел на Аслана, которому такая подготовка была явно не по душе. – Да ты не дрейфь, - беззаботно продолжил собеседник. - Никто твое здоровье богатырское паскудить не собирается. Но некоторые препараты принять придется. Они, для жизни не опасные и выводятся из организма, однако, анализы после них такие, – гость сокрушенно покачал головой, давая понять, какие анализы получаются в результате, - хоть сразу на погост неси. Ну и подыграть медикам тоже придется. Хочешь не хочешь, а надо, чтобы все естественно выглядело. Так что, ты уж не подведи. Вся эта канитель с комиссией займет неделю, ну от силы две. Ну и ты время зря не теряй. В положенный срок мы с тебя спросим, можешь в этом даже не сомневаться. Посему настоятельно рекомендую, совместить приятное лечение с полезным розыском нашего общего знакомого. Начнешь сразу суетиться, прибавишь еще полмесяца к поискам. Для этого мы тебе на «больничке»» некоторые вольности дадим, в плане упрощенной связи с волей. Посетителей к изможденному страшным недугом телу допустим. Но только приглашай сюда людей исключительно по делу. И не вздумай с нами в игры играть, – сказал суровым голосом собеседник. - Не тебе объяснять, но я так на всякий случай осмелюсь напомнить. Не стоит сообщать, кому бы то ни было, даже маме родной, о нашем с тобой соглашении. Для всех смертных ты тяжело больной человек. Это в твоих же интересах. Ну если нет вопросов, то желаю удачи.

Глава пятая

       Туман в такую мартовскую погоду не редкость. Просто молоко, разлитое над гладью воды. Такое же непроницаемо белое и мокрое. Вокруг ничего не видать даже на расстояние вытянутой руки. Даже птицы в таком непроглядном облаке, упавшем на землю, не летают, сидят себе на деревьях и помалкивают. Тишина кругом, ни звука ни шороха, и только на затерянном в водных просторах Ладоги острове, разносится из храма мелодичная молитва. Хоть зной, хоть дождь, хоть камнепад, а Литургия должна служиться. Если по всей земле, хоть один единственный день не состоится хоть одна единственная, но самая главная и важная для православного христианина служба, то конец - конец света наступит незамедлительно, в тот же самый день. Это отец Тихон точно знает из церковных преданий. Поэтому, даже когда болеет, все равно идет служить службу. Вдруг он последний, кто остался.
       Остров и не далеко от «большой земли», но стоит как-то особняком. Заезжают сюда только прихожане на праздники, да те, кто хочет душу излить игумену, в грехах покаяться, совет получить. Знают, что хоть и стар прозорливый монах, и здоровье у него уже не то, что прежде, но никому не откажет. Всех встретит, выслушает, посоветует, поможет. Никого в беде не оставит. А то, что строг он в отношении дел духовных, так ведь это только на пользу тем, кто душу спасти свою хочет. Нет на этом каменистом клочке суши ни телефона, ни других средств связи. Нет ни телевизора и ни радио. Не нужны они монаху – пустынножителю. Отвлекают они от мыслей светлых, от Бога отвлекают. И от газет да журналов только суета и беспокойство. А если читать захочется, то много есть чего в библиотеке скита. Читать, не перечитать книги духовные, которые стоят на полочках. Хоть всю жизнь свою на это истрать. Поэтому если есть минутка свободная от трудов праведных и служб церковных Господу, то ступай сюда и познавай мудрость, которую люди святые в письменах изложили. Ведь веками все это накапливалось, наслаивалось, документировалось и передавалось потомкам. Зачем? Да чтобы жили они и чужих ошибок не совершали. Чтобы были лучше и чище, чем те, которые этот тернистый путь сквозь узкие врата спасения прокладывали. Значит для нас старались подвижники и праведники. Нельзя уподобляться свиньям, перед которыми бисер мечут, и они того не понимают, что это дар бесценный. Нельзя расточать это богатство как сотворил «блудный сын», с наследством родительским. Надо самому познавать и других учить по мере возможности и все во славу Господа. Все труды бесценные разбиты здесь по рубрикам. Чтобы читатель знал, чего и где найти. Практически все книги духовные собраны настоятелем. Что он с собой принес из духовной академии, когда преподавал там науки душеполезные будущим епископам и архиепископам, а может и просто рядовым священникам. Да, наверное, просто рядовым, потому как именно они самые большие делатели на ниве Господней. Их много и каждый из них несмотря на ничтожество своего прихода несет Слово Божье в самые отдаленные уголки земли Русской. Не всегда ведь архиерей может выбраться в глубинку. У него дел очень много. Хоть и большая, но слишком суетная эта должность. Бедные – бедные архиепископы и епископы. Дано им много, много и взыскано с них будет. И мирская жизнь их заедает, хуже блохи. Сложная настала жизнь для пастырей. Раньше все было ясно. Церковь в государстве. Раньше не было этого баловства – демократии. Царей выбирали очень редко. Крайне редко. За всю историю святой Руси всего-то три раза. Первый раз, когда варягов на княжество приглашали. Второй во времена семибоярщины и затем Романовы. Бывало в наказание за грехи людские, Бог воздвигал царей неразумных, жестокосердечных, таких как Иоанн Четвертый – Грозный. Но так ведь тогда понятно все было. Если плохой царь выпал, так это в наказание, за грехи наши тяжкие. А теперь что? Каждые два - три года, новые выборы, то в Думу, то в президенты. Шуму много, а порядку нету. Отверг народ волю Господню, решил сам себе быть судьей и правителя выбирать. Но если Бог и наказывал народ дурным государем, то делал это не так часто, да и после поучительного вразумления всегда давал царя толкового и мудрого. Тем и жили. Не попускал Вседержитель, чтобы народ долгое время страдал. Чередовал гневы и милость. Люди же такой мудрости не имели и иметь никогда не будут. Они выбирают себе правителей один хуже другого. Как нарочно сами себя бичуют, и нет этому конца и края. А откуда ему взяться, ведь нет в этой самой политике человека хорошего, справедливого и мудрого. Все как на подбор устами лживыми о народе радеют, а дела их темны. И даже если самый праведный туда попадет, то не сможет устоять в свете. «Политика это от лукавого», - не уставал повторять отец Тихон.
- Ну, вот и все! – Сказал Тихон, стоя на крыльце храма. – Службу отслужили, туман разогнали. Вишь и Солнышко выглянуло. Благодать-то какая.
- Вы бы шли отдыхать! – Сказал брат Кирилл своему настоятелю. – Всю ведь ночь глаз не сомкнули. Снадобье готовили.
- Сейчас вот, постою немного. Миром Божьим полюбуюсь. Косточки старые на тепле погрею. Чем не отдых для души и тела?
       Но отдохнуть видимо сегодня не судилось. От небольшой пристани, которую и таким словом назвать можно было с большой натяжкой, бежал брат Феофан. Бежал, торопился. Скользкие доски настила, который служил вместо тротуара на неудобных для ходьбы местах, не способствовали быстрому передвижению монаха. Несколько раз нога слетала с импровизированного тротуара и спотыкалась о камни, покрытые зеленоватой слизью от долгого пребывания в воде. Только врожденная ловкость позволила брату Феофану удержать равновесие.
- Вон как спешит, спотыкается! – сказал брат Кирилл с явным недовольством.
Он откровенно недолюбливал этого монаха, который не так давно появился на этом острове. Он ему сразу не понравился. Непонятен был он рабу Божьему Кириллу, ох как не понятен. Весь на показ. Так и хотел, чтобы заметили его старания и непременно отметили, похвалили. Прямо не монах, а ударник социалистического труда, который обязательно хочет на доску почета попасть. Любил брат во Христе Феофан похвастаться своей ученостью и блеснуть знаниями Святого Писания и в вопросах Богословия, перед мирянами. Но больше всего старался, чтобы настоятель заметил и услышал его мудрствования. А еще любил Феофан хвастать, во скольких он святых метах побывал да пожил. Зачем он этот делал? Известно зачем. Странствовал он в поисках мудрости. Желал поучиться праведности у строгих подвижников современности. Вот приезжает он, живет, учится уму разуму у старца, а затем, кода всего постигнет и учиться больше нечему, переходит к другому. Были у Феофана очень большие планы на жизнь. Вначале, пока молод и здоровье позволяет, совершенствовать себя и приобретать нужные душеполезные знания, а так же известность великого искателя истины и жития в Бозе! Затем уже можно будет и о росте в церковной иерархии позаботиться. А может Бог дарует и в митрополиты попасть, ведь он монах, и стало быть имеет все шансы. И не только на Божий промысел надеялся Феофан. Были у него весьма серьезные покровители среди служителей Церкви. Потому-то ему так ловко и бесхлопотно удавалось кочевать с места на место, уходить и приходить в очередной монастырь, скит, пустынь по собственной воле, когда пожелает. Но далеко идущие планы пока были только планами, а сейчас Феофану надобно было только учиться, учиться и еще раз учиться.
       В самом начале свою нелюбовь к новому монаху брат Кирилл списывал на зависть. Ведь Феофан с первого дня всячески пытался угодить отцу Тихону. Угодить в «лучших» своих традициях, чтоб заметили. Все время старался быть он рядом с игуменом и при первом удобном случае оказать ему любезность, от больших поручений до самых маленьких мелочей. Кирилл тогда возревновал своего соперника. Ну, а где ревность, там и зависть, а потом и более страшные грехи идут чередой. Ведь и Денница, самый могущественный ангел, в свой смертный грех впал из ревности, когда приревновал Бога к другим созданиям. Ревностью своей и любви лишился к Господу и получил же от нее в дар ненависть ко Всевышнему. Слаб оказался Кирилл в борьбе с этим грехом, с этой страстью. Сколько раз он каялся отцу Тихону в этой червоточине. Сколько раз лил слезы горючие, молил Бога, не ввести во искушение. Бил лбом земные поклоны, гнал от себя эту греховную мысль и все равно не получалось у него никак полюбить брата Феофана. Только он наведет лад в душе. Только оправдает все слова и поступки нелюбимого инока, а он опять что-нибудь такое вычудит, что просто нельзя сдержаться. Вот и недавно заявил, что не зря ему дали такое имя при постриге. Видать предначертано ему прославиться, как самому Феофану затворнику. Ну, как после такого можно удержаться, чтобы не вспыхнуть гневом праведным. Ведь это же ГОРДЫНЯ!!!!
- Вон бежит, поспешает! Так старается, что и себя самого не бережет!– сказал монах настоятелю, указывая на своего бегущего собрата.
- Нельзя так, брат Кирилл! Не человеколюбиво! – в очередной раз укорил игумен.
- Простите меня грешного! – Кирилл отвесил поясной поклон.
- Бог простит! – ответил старец. – И не у меня прощение проси, у него, – Тихон кивком головы указал на Феофана.
А тот уже подбежал к крыльцу весь взволнованный. И грудью так жадно воздух вдыхает и пот с чела утирает, мол торопился я шибко, спешил весть принести. Так и хочет, чтобы старания отметили.
- Ух, батюшка чуть не зашибся, так спешил к вам, – молвил Феофан, задыхаясь.
А почему он спешил, было уже видно и без доклада. Из лодки на пристань выходил отец Александр в сопровождении еще одной духовной особы и мирских лиц, – одного в длинном пальто, под которым виден строгий костюм и галстук, одного с камерой для съемок и барышни с микрофоном.
- Случайно заприметил отца Александра! – продолжал доклад Феофил, видя что объявлять о прибытии нет никакого смысла. – Только испросил у него благословление и сразу к вам. Как пуля летел….
- Спасибо тебе за старания! – поблагодарил Тихон и низко поклонился.
- Так чего уж там! – наигранно засмущался Феофан. – Для вас батюшка я хоть… и по воде пойти смогу на ту сторону, – монах указал рукой в сторону дальнего берега озера. – Только повелите и хоть сейчас пойду…
       Гости расположились в трапезной. Келья настоятеля была слишком мала для того, чтобы разместить стольких человек, да еще впридачу и камеру с микрофоном. К большому удивлению выяснилось, что в план строительства, которым лично руководил настоятель, не был внесен такой важный элемент любого начальствующего лица, как рабочий кабинет игумена. За это старца не раз укоряло церковное руководство. Мол, не только ведь для себя строишь. А вот помрешь или куда переведут, как новому настоятелю без кабинета. Где людей принимать? Отец Тихон всякий раз высказывал свой взгляд на эту проблему. Мол, посетителей принимать целесообразней в храме, потому как они то приходят в большинстве случаев с духовными проблемами. А на мирские? Так у хорошего слуги Божьего и времени-то нет, а на крайний случай и трапезная сгодится или библиотека.
- Ну что, отец Тихон! – сказал отец Александр, сидя в гостевом кресле. – Вот привез тебе гостей.
А кресло было хорошее, мягкое, удобное. И возвышалось над всеми остальными седалищами. Нельзя было сказать, что это самое кресло берег настоятель скита специально для приезда высокого церковного начальства. Оно стояло здесь всегда и могло похвастаться что обнимало не только епископские зады и пятую точку значимых бизнесменов и политиков, но поротого люда. Подарили его батюшке, не то на именины, не то еще на какой праздник. Подарил один из прихожан, которого он дочку на ноги поставил. Дар был сделан от чистого сердца, и доставлен сюда из самого Санкт-Петербурга, из элитного магазина. Ведь поди неудобно было сидеть отцу Тихону на деревянной табуреточке. Жестко, да и низковато. Вот и подарил. Батюшка принимать его не хотел. Ему такая роскошь незачем, да и благодарить его не за что. Бога надо благодарить за исцеление. Но бизнесмен и слушать никаких отговорок не желал и напирал на бескорыстность подношения. Пришлось из человеколюбия уступить, но объявив при этом дарителю, что предмет сей переходит не в его (отца Тихона) собственность а имущество скита, и сидеть на нем будут гости. Вот теперь сидел в нем отец Александр, хотя гостем его можно было назвать с большой натяжкой, ведь он приходился в некотором роде начальником скитскому игумену.
- Представитель поборника веры православной депутата Думы Андрея Петровича Ромашова. Порошу любить и жаловать, – представил священнослужитель прибывших вместе с ним лиц. - Вадим Алексеевич, со съемочной группой. Будут сюжет снимать. Ты им уж окажи помощь и содействие.
- Так пусть снимают! - сказал игумен с покорностью. – Разве я могу перечить. Брат Феофан все покажет.
Феофан пригнул голову в готовности сейчас же исполнить волю своего духовного наставника.
- Тебе это надо сделать! – настойчиво сказал отец Александр старцу. – Ты тут во главе поставлен, тебе перед народом и ответ держать.
- Да разве ж я на такое способен. И косноязычие у меня. Слов просто связать в кучу не могу, И говорить чего не знаю. Боюсь и сам осрамлюсь и вас тоже подведу, – Тихон пристально посмотрел на представителя депутата Думы Вадима Алексеевича.
- Да вы не переживайте, – успокоил тот игумена. – Мы вам подскажем, что говорить, и, если надо то и текст составим. Поверьте, тут нет ничего сложного.
Дама с микрофоном и человек с камерой подтвердили сказанное кивком головы.
- Пусть вон лучше Феофан! – упорствовал монах. – У него и язык подвешен и выглядит он солидно! Как раз для этого дела сгодится.
Тут только Вадим Алексеевич заметил, что игумен одет в старый линялый подрясник. Действительно, в таком виде представать перед камерой было как-то даже неприлично. Хотя?
- Как раз то, что нужно! – неожиданно вмешалась в разговор дама. – Это ведь ваша, так сказать, рабочая форма одежды? Так вот, - не дожидаясь ответа, продолжила дама. - Ракурс, на фоне прибрежных камней. Кругом вода. Вы отшельник, отрекшийся от всего, от всех благ цивилизации. Вы идете вдоль берега. Если можно читайте какую-нибудь молитву. Вслух. Затем… второй сюжет. Вы стоите напортив храма и текст за кадром …. Это просто замечательно, – продолжала разжигаться дама в пылу рабочего энтузиазма. – Простой народ! Нет, лицо простого народа. Настоящая русская душа крупным планом на экране! Вот он электорат, вот опора новой политической силы…..
- Так, а чего говорить-то? – продолжал недоумевать отец Тихон, чем вызывал большое раздражение у своего церковного руководителя.
- Расскажешь, куда деньги истратил, которые тебе Сергей Павлович пожертвовал, – подсказал отец Александр, потеряв терпение, положенное по сану.
- Фу-ты! – облегченно вздохнул игумен. – А я-то грешным делом оробел. Это я мигом. Пойдемте милые. У меня для вас есть хороший сюжет. Это я сейчас вам все покажу…
- Отец Тихон поднялся с табурета, и полный энтузиазма двинулся к выходу, приглашая за собой съемочную группу.
       Процессия проследовала, но не к церкви с золоченым крестом, а немного в сторону. Среди деревьев скрывалось от посторонних глаз небольшое сооружение. Оно было хоть и выкрашено в экономический зеленый цвет, он от этого его внешний вид симпатичнее не становился. Отхожее место они и в Африке сортир, в какой цвет его не крась.
- Вот тут и располагайтесь! – бодро предложил отец Тихон.
Съемочная группа, как зачарованная, начала готовиться к съемкам. Наверное, они ожидали, что сейчас должно произойти какое-то чудо и что здание это вовсе не то, о чем они изначально подумали. Когда все уже было готово, камера взяла правильный ракурс и микрофон был включен, отец Тихон поманил к себе пальчиком представителя думского парламентария Вадима Алексеевича. Дама с микрофоном последовала за важным гостем словно тень, держа свой рабочий инструмент в полной боевой готовности. Старец кивком головы дал понять, что пора начинать съемку и открыл дверь!
       За деревянной дверью не было никаких неожиданностей. Доски пола с дыркой, расположенной чуть ближе к задней стенке. В нос ударил резкий запах хлорки. Старец включил электрический фонарь, и когда он только успел его взять с собой и навел мощный луч в сердцевину – основу основ данного сооружения. Пред ясны очи представителя и корреспондента предстали нечистоты. Предстали так красочно, что казалось незатейливые посетители ощутили их смрад. Первым не выдержал Вадим Алексеевич. Он пулей, чуть не сбив с ног корреспондента, отскочил вбок к ближайшим абсолютно голым кустам и там дал волю рвотным рефлексам. Дама с микрофоном видимо пребывала в шоке от этой мерзкой сцены и, казалось, впала в оцепенение. Зато старец чувствовал себя вполне нормально, и окончательно добивая всех присутствующих, начал уверенным тоном говорить в микрофон, как будто всю жизнь тем и занимался, что раздавал интервью.
- Вот стало быть все щедрые дары нашего многоуважаемого Андрея Петровича. Пустил так сказать братии на пропитание. Хоть и не хлебом единым…. как говорится, однако, окаянная плоть все ж требует своего. А дары все здесь – Отец Тихон указал пальцем в сторону мерзкой дыры. – Копеечка к копеечке, все для отчета в полной сохранности пребывает. Ежели желаете можете пересчитать.
       Старец резко развернулся и зашагал в сторону храма с пристройками. Самый первый из ступора вышел оператор.
- Не смешно! - заявил человек с камерой.
- А я и не скоморох, чтобы людей смешить! – ответил очень серьезным тоном игумен. – Так и передайте своему народному избраннику.
- И это все? – неизвестно к чему спросила корреспондент.
- Все! Не будет больше ни сцен, ни ракурсов, – заявил настоятель и пошел прочь.
А навстречу ему уже двигался отец Александр. Вид его был мрачнее тучи. Он сразу заподозрил неладное. Еще, когда строптивый настоятель повел съемочную группу неизвестно куда. Не имей он духовного сана, Александр бы высказал сейчас возмутителю спокойствие собственное мнение относительно его поведения. Высказал да так крепко, что запомнил бы на всю оставшуюся жизнь. Однако, вырезав все мерзкие сквернословия, он только и смог выдавить из себя, что…
- Что же ты вытворяешь?
Старец ответил, как всегда в своем духе. Он отвесил поясной поклон и, не разгибаясь, прорек.
- Прости меня, дурака грешного, отче Александр! – и в голосе его прозвучало искреннее раскаяние. – Пойдем, отец Александр, пройдемся, прогуляемся.
 Несмотря на то, что настроение было не самое лучшее для совместной прогулки, священник принял это предложение. Минут пять, медленно передвигая ноги, священнослужители шли в полном молчании.
- Ты, отец Александр, не держи в себе. Лучше выскажись. Слово-то оно тоже грех, только грех греху рознь. Слово не такое страшное, как помысел. Его сказал и облегчил душу. Потом пошел, покаялся и нет греха. После того, как сказал что-либо непотребное, всегда себя за это коришь и терзаешь. От этого раскаянье твое искреннее. А вот мысль, это язва. Ее гонишь прочь, а она возвращается. Бывает так прилипнет, что и молитвою отогнать не можешь. Коришь себя за этот грех, а все равно разжигаешься помыслами. Слово это миг и все, а помысел – может быть и всю жизнь в человеке пребывает. Так что ты скажи, ежели чего, не молчи. Не мучь меня.
- Да что мне тебе говорить? - начал сетовать отец Александр. – Ведь не дитя же мало. Голова вон вся седая, а ты все дурачишься. Или мстишь за то, что из Духовной академии сюда перевели?
- Да что ты, батюшка. Как же можно до такого низменного чувства как месть опускаться! Да и пустынножительство это разве ж наказание? Это благость и высшая награда для монаха.
- Ну, так, а зачем тогда благотворителя обидел. Разве так надо поступать с жертвователями. Разве это благодарность за содеянное, – продолжал укорять дерзкого служителя отец Александр.
- Так ведь как сказано в святом писании, – игумен лукаво прищурил глаза. – «Смотрите, не творите милостыню перед людьми с тем, чтобы они вас видели, иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного…. У тебя же, когда творишь милостыню пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была в тайне и Отец твой видящий тайное, воздал тебе явно!», – процитировал отрывок из Нового завета отец Тихон. - Не о своем ли жертвователе я пекусь, скрывая дары и благодеяния его щедрые? Разве награда от Отца Небесного скуднее людской похвалы и депутатского мандата? Я, его благодетеля, каждый день поминаю на литургии, когда чашу выношу. «Строителей благоукрасителей, жертвователей храма сего да помянет Господь Бог во царствии совеем», - тягучим голосом произнес старец молитву. - И ежели Господь по ходатайству такого грешника, как я, не помилует его, то простятся грехи ему ради жертвы святой, которую я недостойный в руках держу.
- Это ладно. Но зачем ты сейчас юродствовал? Дерзкий ты стал, Тихон. Нет на тебя управы. Разве не известно тебе, что Ромашов, сколько полезного для церкви сделал, сколько храмов реставрировал и еще один достраивает? Ну что молчишь, святой старец? Как-то с этим быть. Чему ты людей учишь? За что их агитируешь?
 - Я, батюшка, митингов не провожу, чтобы на них агитировать. Народ не баламучу, потому, как с острова уже года два никуда не выезжаю. А чему я крамольному учу, так укажи мне на то, потому как намеки мне твои вовсе непонятны.
- А то ты не знаешь? Вон белое священство на литургиях поминает добрые дела, которые сделаны для церкви Ромашовым. Нет, не агитируют, а просвещают мирян. Это ведь две разные вещи. А ты что говоришь? К чему призываешь?
- Я призываю, чтобы жили люди по совести и в этом нет греха. Если человек не считает этого самого Андрея Петровича достойным, то чего же за него свой голос отдавать.
- Ну, а если нет других-то! Только хуже и гаже! Тогда что? – начал повышать голос отец Александр.
- Тогда, пусть вообще не голосуют. Ни за кого! – спокойно ответил старец.
- Так нельзя! Это ведь грех! Как сказал апостол Павел: «Будьте покорны властям».
- А разве ж я им не покорен? Разве ж я законы преступил. У нас сейчас свобода выбора и даже в законодательстве указано, что ежели не хочешь голосовать ни за кого, то всех и вычеркивай. Где здесь грех?
- А о церкви не радеть? Это разве не грех? Не будет Ромашова, кто тогда будет храмы строить да реставрировать?
- Лужков! – вспылил Тихон. – Он ведь уже один построил «Христа Спасителя». А потом на Пасху, в великое Христово воскресение, туда на богослужение вход по пригласительным устроил. Ну и кого он туда пригласил? Нищих, сирых, да калечных? Нет, бизнес элиту и мужей державных. Разве о таком писал апостол Иаков в своем соборном послании? Как там во второй главе сказано: «Братия мои! Имейте веру в Иисуса Христа нашего, не взирая на лица…, и вы, смотря на одетого в богатую одежду, скажите ему: «тебе хорошо сесть здесь», а бедному скажите «ты стань там» или «садись здесь у моих ног…»
- Да знаю, я знаю, - нервно перебил игумена отец Александр. - «То не пересуживаете ли вы в себе и не становитесь ли судиями с худыми мыслями!», – процитировал священник продолжение стиха, с досадой, потому как сами слова апостола обличали совершенный на Пасху в святом храме поступок.
- Так, отчего же так произошло, что заповеди попрали? – спросил игумен, и зная, что ответа на этот вопрос не последует, продолжил. - Я скажу почему! Потому, что не вы в этом храме хозяева и не Христос управителем на трапезе своей, а Лужков. Это не Дом Божий, а так – памятник архитектуры. Храм то он ведь не в бревнах, а в ребрах. Если у тебя самого внутри храма нет, то как же ты можешь его для других строить.
- Ну, что ты меня за живое хватаешь, душу выматываешь? - прямо таки взвыл Отец Александр. – Сам то хорош. Забился у себя здесь на острове и в мир ни ногой! Боишься чистоту свою утратить, в делах житейских греховных. Испачкаться боишься. А мне что делать прикажешь? Мне как быть? Придет кто другой, возьмет и воздвигнет на церковь гонения! Тогда как запоешь, когда вышибут тебя с этого острова, а тут баптисткую секту обоснуют? Думаешь, мне приятно со всякими политиками и бизнесменами общаться? Да меня самого от этого воротит. А что делать? Приходиться, дабы утвердить веру православную. – Отец Александр наложил на себя крестное знамение. - Я вот, может тоже хочу как ты в пустыни обосноваться и не отвлекаясь на суету Богу служить. Может, давай поменяемся? А-а, не хочешь!
- У каждого свой крест! – рассудительно ответил игумен. – Если выпал тебе батюшка жребий такую нелегкую службу служить, то делай это со старанием и усердием. Только не забывай, что Богу служишь, а не страстям человеческим. Не потакай ты им. Не ставь во главу угла. Так ведь с пути прямого можешь сбиться на извилистый и не только сам к погибели прийти, но еще и многих туда привести. А это страшно, ой как страшно. Не преступай за мзду заповедей Божьих, даже если хочешь потом эту жертву неправедную на благое дело пустить. Помнишь, что было с ветхозаветным пророком Валаамом сыном Восоровым, который до того возлюбил мзду неправедную, что аж осел от негодования заговорил голосом человеческим, обличая своего хозяина. Неужто и мы до такого грехопадения дойдем?
- Это ладно! Это ты верно сказал. А зачем ты сегодня эту катавасию затеял? – спросил укоризненно отец Александр. - В старый подрясник вырядился. Разве у тебя нового нет?
- На новый подрясник я ризы надеваю и службы Господу служу, а не перед заезжими вельможами реверансы развожу. Для этого и берегу его.
- А над корреспондентами подшутил зачем? Разве так можно. Ты ведь не юродивый на паперти. Игумен ведь!
- Да блаженные ради Христа, посвятее нас будут. Так что жалею я, что такой чистоты не достиг и смелости, чтобы на грех всякому указывать по средствам юродства своего. Прости батюшка! Ей Богу прости, но зря ты их сюда привез. Знал ведь, что не смогу я против совести пойти, а все равно привез. Не со зла я тебе мероприятие испортил. Таков просто есть. Прости меня грешного!
- Да знаю я все. И не хотел их сюда везти, но Ромашов тебя сильно любит. Я ведь ему предлагал в другом месте репортаж этот сделать, но он разве слушает. Нет, говорит, хочу чтобы отец Тихон это сделал… эх, – отец Александр с досадой махнул рукой. – И пожертвования тебе шлет.
- Избави меня батюшка от нее! Ради Христа избави. Не нужны они мне. Храм мне мужики из поселка без всякой мзды подремонтировали. Вон, как новый стоит. А плату что я предлагал не взяли. Говорят, пусть нам лучше ее апостол Петр перед райскими вратами выдаст. Вот такие шутники.
- А чего же тогда предыдущую взял? - удивился священнослужитель.
- Так ведь у моей прихожанки беда приключилась. Дом сгорел, жить негде и денег нет, чтоб хоть какую-то крышу над головой возвести. Вот и отдал я ромашовскую милостыню. Всю до копейки и отдал. Вернул так сказать деньги народу, у которого они изъяты были.
- И что мне с тобой теперь делать?
- А делай со мной, отец Александр, чего хочешь! – с покорством и почтением ответил старец.
- Ладно! Пойдем, проводишь меня, с людьми попрощаешься, – ласково молвил игумену его церковный начальник.
       Съемочная группа не в лучшем расположении духа, уже стояла на причале и ждала отца Александра для погрузки в моторную лодку. Деньги, которые были плачены корреспонденту и оператору за репортаж, остались неотработанными, и это очень расстраивало работников СМИ. Они холодными взглядами встретили подошедшего отца Тихона. А он! Он улыбнулся им, а затем очень серьезно сказал представителю депутата Вадиму Алексеевичу.
- Вы бы к врачу сходили, когда домой приедете. Вон ведь как желудком слабы. Чуть что не так, и сразу тошнота. Плохо, ой как плохо!
Уезжающим было непонятно, несмотря даже на серьезный тон говорившего, сказал он правду, или так, дальше продолжает шутки шутить и дурака валять. Каждый воспринял сказанное по-своему. Корреспондент ехидно хихикнула, вспоминая не очень достойное поведение Вадима Алексеевича. Оператор скривил ухмылку, глядя на игумена. Сам объект внимания пристыженно наклонил голову. Только отец Александр не постеснялся и попытался расставить все точки над «И».
- Опять шутки шутишь? - спросил он старца с напускной строгостью.
- Да какие тут шутки! – ответил отец Тихон вполне серьезно. – Поспешить надо! Еще два-три месяца и все!!! Поздно будет. Так что поторопись милок и все уладится. Господь милостив.
Как ни старался настоятель скита, но вновь шокировал приехавшую публику. Наступила тягостная пауза. Все сидели молча и неподвижно. Лишь один представитель депутата изрядно суетился. Он приложил руку к больному месту – животу, и как бы пытался самолично нащупать источник хвори.
       После того, как непрошенные гости покинули остров, отец Тихон поспешил в одну из пристроек, где размещались кельи. Войдя в одну из них, он увидел брата Кирилла рядом с человеком, лежащим на постели и закутанным в теплое одеяло. Лицо лежащего было бледно. Щетина, плавно переходящая в густую черную бороду с небольшой проседью, изрядно покрыла большую часть его лица. Щеки впали, а давно не видавшие расчески и мытья жирные волосы, непослушными вихрами спадали на взмокший лоб и прилипали к коже. Инок Кирилл посмотрел на игумена и с досадой сказал
- Горячка не отпускает! Наверное и до Благовещения не дотянет.
- Все в руцех Божьих! – прорек старец и перекрестился. – Ты ему отвары давал?
- Давал батюшка! Все как вы говорили. Да только вот жар все равно держится.
- Все в руцех Божьих! - повторил отец Тихон, затем повернулся к иконе Богородицы «взыскание погибших» и начал читать.
- О, Премилосердый Боже, Отче, Сыне и Святый Душе, в нераздельной Троице поклоняемый и славимый, призри благоутробно на раба Твоего……., болезнею одержимаго; отпусти ему вся согрешения его; подай ему исцеление от болезни; возврати ему здравие и силы телесныя; подай ему долгоденственное и благоденственное житие, мирные Твои и примирные блага, чтобы он вместе с нами приносил благодарные мольбы Тебе, Всещедрому Богу и Создателю моему. Пресвятая Богородица, всесильным заступлением Твоим помоги мне умолить Сына Твоего, Бога моего, об исцелении раба Божия…….. Все святые и ангелы Господни, молите Бога о больном рабе Его ……..Аминь.
 Читал страстно со вниманием сердечным и мольбою к Вседержителю «Молитву об исцелении больного». Только в тех местах, где необходимо было указывать имя хворого, старец делал паузы и с сожалением смотрел на лежащего.
Многое может молитва праведника….

Глава шестая

       Многое что переменилось в жизни Василия Владимировича после неудачной попытки обрести политическую независимость. В основном уклад его депутатского бытия не претерпел особых перемен. Поубавилось у него в значительной степени аппетита и амбициозных претензий на будущую жизнь. Однако планы стать самостоятельным, а стало быть, значимым у него остались, просто в связи со сложившимися обстоятельствами он перенес их реализацию на более поздний срок.
       После небезызвестного визита Филина, вернее сразу поле его ухода из кабинета, Василий Владимирович пребывал в большой прострации. Его сломали, растоптали и сделали это при помощи мелкой сошки, чтобы указать на место, где находится он, ловкий политик, уважаемый среди парламентариев человек. Это бесило больше всего. Потихоньку «опущенная звезда» начала закипать и довела себя до состояния тульского самовара перед большим чаепитием. Ущемленная гордость и мания величия требовали отмщения, причем в самой примитивной форме. Убить, непременно убить. Но не Филина, а того - самого главного, от которого все зависит. Прикончить собственноручно. Для этого дела есть пистолет, который приобрел политик в начале своей карьеры, так на всякий случай. В этот момент его раздирала такая решимость, избавить общество от этой гнили, что он готов был пойти до конца. Даже стопроцентная гарантия собственной гибели не уменьшала его решимости… хотя? Хотя, тут он сразу вспомнил про семью и похищенного сына. Они ведь его убьют! А что будет с остальными, когда семья лишится кормильца? Кто их защитит от злобных нападок? А что будет с остальными его подчиненными и теми, кто его окружает – помощниками, советниками, консультантами, замами, завами и прочая, прочая, прочая? А народ? Как же народ, который избрал его защищать свои интересы? Нет, слишком многим он благоденствует. Слишком многие от него зависят. Не может он себе позволить удовлетворять собственные амбиции. Не имеет права ставить личные интересы выше общественных. Очень многим он еще нужен на этом свете. Да что там нужен, просто необходим как воздух. От этой мысли о собственной значимости Василий Владимирович слегка успокоился. Все оставшееся время он размышлял о том, что сообщить супруге о пропаже сына. Сказать правду? Это исключено! Глупая баба может растрезвонить о случившимся, а этого делать никак нельзя. Так, находясь в глубокой задумчивости, в конце рабочего дня он покинул собственный кабинет. В приемной его поджидали два дюжих молодца из «Госохраны», приставленные следить не столько за его безопасностью, сколько за ним самим. От этого на душе сделалось совсем гадко. Зато, когда он приехал домой, то настроение сразу улучшилось. Жена сообщила, что звонил сын и сказал, что поехал с друзьями на дачу. Василий Владимирович попросил жену перезвонить и узнать, как там дела. Она с обычной легкостью связалась с любимым чадом и подробно расспросила, чем он занят сейчас и какие планы на ближайшее время. Счастливый родитель понял, что отпрыска никто не похищал в традиционном понимании это слова. Однако намек, сделанный ему Филином, он хорошо понял, поэтому достигнутой договоренности нарушать не стал.
       К великому удивлению участников политического новообразования, которым он имел честь руководить, Василий Владимирович сообщил, что передает бразды правления доверенному человеку, который до этого даже не входил в этот блок. Глава фракции заявил, что передает управление временно. Обосновал это красиво и просто – дескать, хочет до выборов позиционировать себя как «нейтрального политика», дабы с таким положительным имиджем его блок преодолел минимальный барьер и прошел в парламент нового созыва. Более непонятно было поведение политика оппозиционерам, когда он заблокировал рассмотрения вопроса о слуховом и визуальном контроле за народными депутатами со стороны СБУ.
       Со злосчастной иконой, которую он подцепил на место лика «гаранта конституции», он расстался быстро и безболезненно. Вначале он хотел ее выкинуть, просто из мести и досады. И у него были на это все основания. Вместо небесного покровительства в его благих начинаниях, он получил полное уничижение и крах надежд. Этого простить парламентарий не мог, по крайней мере, этому образу так точно. Единственное, что удерживало его от немедленного выноса иконы на свалку – это ее цена. Мало того, что лаврские богомазы содрали за работу неумных денег, так еще и оклад из драгоценных металлов – серебро с позолотою, прибавлял ценности этому произведению. Без него образ выглядел уж слишком обыденно, и повесить его на стену в самом примитивном варианте Владимир Васильевич отказался. Затребовал «полный фарш». Исполнили оклад очень искусно, и поэтому большая часть средств была затрачена на работу. Сдавать его на лом не было никакого смысла. Убедившись на личном опыте, что икона приносит исключительно одни несчастья, он даже одно время хотел презентовать ее по случаю, какому-нибудь из своих заклятых врагов, но не успел. Пресс-секретарь нашел ей лучшее применение. Лик был торжественно подарен одной из церковных новостроек столицы. Церемония была организована на самом высшем уровне. При огромном стечении прихожан храма и еще большем скоплении журналистов, образ был торжественно водружен на алтарную стену. Ко всему прочему, на стене сверху лика была прикреплена памятная табличка из меди, гласящая, что сей дар, был принесен приходу чисто из религиозных побуждений и заботы о ближних, депутатом Верховной рады, защитником всех сирых и угнетенных Василием Владимировичем. Буквы имели достаточную величину и посему надпись можно было беспрепятственно прочесть даже с самого дальнего уголка храма. Все-таки, пресс-секретарь, большая умница. Одним выстрелом убить двух зайцев, избавиться от настенного украшения, приносящего сплошные неприятности владельцу от большой политики, и увековечить свое имя на долгие годы. Это же можно использовать и на выборах, которые не за горами. Пускай людишки знают, кто о них заботится.
       С «властью» отношения постепенно налаживались. Конечно, они были не такими уж теплыми, как до генеральной ссоры, но все-таки было налицо потепление отношений. И в этом была тоже немалая заслуга Василия Владимировича. Выждав примерно с месяц после осеннего кризиса, он решил лично встретиться с «ним самим», чтобы принести покаяние и объясниться. Однако, несмотря на все его старания получить доступ к телу через официальные возможности ему так и не удалось. Всякий раз ему дипломатично давали понять, что видеться с ним не желают. Пришлось прибегнуть к хитрости. Через своего хорошего знакомого, который занимал внушительный пост в аэропорту «Борисполь» Василий Владимирович выведал, когда первое лицо будет улетать с очередным визитом. Дальнейшее было делом техники. Ухитрившись проникнуть на взлетное поле, при помощи своих многочисленных связей, раскаявшийся грешник поймал гаранта за рукав возле самого трапа самолета. Дальше была исповедь со слезами на глазах и дрожью в голосе. Она была краткой, по причине крайнего стеснения во времени, но очень чистосердечной. Василий Владимирович изложил все. Его неправильно поняли, и он вовсе не хотел идти вразрез с «генеральной линией». Он виноват в этом сам. Надо было посоветоваться, а он развел самодеятельность. Политическая независимость нужна была только для виду, чтобы ввести в заблуждение оппозицию, а в самый решительный момент нанести удар с незащищенного тыла. Если своим поведением он кого-либо обидел, то готов немедленно принести свои извинения. В общем говорил он быстро, четко, без запинки, чтобы успеть сказать по максимуму. Его внимательно выслушали, слегка пожурили за лукавство и по большому счету простили, хотя концовка встречи по своей душевности была далека от сюжета запечатленного на картине, «Возвращение блудного сына».
       Теперь Василий Владимирович решил окончательно восстановить свой пошатнувшийся образ в глазах всемогущих покровителей. До него доходили смутные слухи о том, что с возвратом денег, которые он отдал из партийной кассы в рост Турчину у Филина и компании возникли большие проблемы. Турчин пропал, его покровитель, и гарант – Беда, ушел в полный отказ, и не собирался оказывать помощь кредиторам, пока не прекратятся уголовные преследования его подельника. Хуже всего, ходили смутные слухи о том, что Матвей утонул на Ладожском озере. Стало быть, концы пропавшей казны можно было найти только у Беды. Василий Владимирович и ранее старался склонить старого уголовника выдать заветные счета, где осели средства после реализации контрабанды. Для этой цели он даже отрядил парламентера. Сам ехать не решился по нескольким причинам. Во-первых, уркаган был хам в самой последней стадии, и в мирной жизни придерживался своих лагерных повадок. Это очень четко выражалось в процессе общения. Говорить с ним надо было аккуратно, и не только из-за боязни физической расправы за неосторожное слово. Он, Василий Владимирович, этого совершенно не боялся. Просто говорить, взвешивая каждое слово с представителями низшей касты, а именно к ней он относил старого вора, он уже безнадежно разучился. А тут еще антагонистическое отношение представителя преступного мира к матерным выражениям, которые полюблял использовать Василий Владимирович в узком кругу, дабы показать собственный кругозор и эрудицию. Короче говоря, общение с таким субъектом было крайне неудобно для опального политика. Кроме того, державный муж боялся того, что несмотря на все убедительные доводы рецидивист с большим лагерным стажем ответит отказом, и это пугало его больше всего. Потерпеть поражение от простого уголовника, этого себе Василий Владимирович никак не мог позволить. Авторитет наживается годами, а лишиться его можно в мгновение ока. Другое дело парламентер. Ему отказали, но Василий Владимирович всем своим внешнем видом показал полное равнодушие к этой неурядице публично отнеся ее в разряд второстепенных. Единственное он публично, в присутствии своих вассалов, пообещал разобраться с зарвавшимся авторитетом, но немного позже. И вот это немного позже наконец-то наступило. Он понял, как можно наказать строптивого уголовника, показав тем самым своим верноподданным, что он слов на ветер не бросает и самое главное получить достаточные для возврата пропавших средств сведения, другими словами добыть их из первоисточника. Ну, а потом, потом он принесет их на блюдечке с голубой каемочной своим обидчивым покровителям, показав тем самым, что ему по силам решать любые, даже самые архи сложные вопросы, а тот демарш с собственной самостоятельностью, так, небольшое недоразумение.
       Для реализации собственного замысла он пригласил к себе одного своего знакомого из министерства внутренних дел. Этот знакомый должен был Василию Владимировичу, как земля колхозу в самый урожайный год.
Дабы этот хитромудрый план не получил преждевременной огласки, политик решил провести деловую встречу в своей загородной резиденции. Хорошо охраняемая территория и специальная бригада по выявлению электронных закладок для негласного снятия информации, делали предстоящую беседу абсолютно интимной. Да и место было само по себе очень хорошее, настраивающее на душевный разговор. Шикарный двухэтажный особняк с пристройками отделяли от постороннего глаза и ушей несколько гектаров, обнесенных высоким кирпичным забором. Перед самим домом находился внушительных размеров пруд, в котором, гордо изогнув длинные шеи, плавали две пары лебедей, белые и черные. А вокруг водоема чудные английские лужайки с автоматической системой полива. И по этому зеленому ковру бегут, изгибаясь тропинки для прогулок. И деревья рассажены с умом. Тонкие, грациозные, декоративные. Больших денег плачено за саженцы. Хотя некоторые, экзотические виды достались в подарок от разных лиц и рож искавших его покровительства. Хорошо гулять и любоваться красотой, сделанной по заказу и на совесть, да только не сегодня. Встречу с большим милицейским чином Василий Владимирович решил провести в охотничьем домике, где имелся камин, бар и большой бильярдный стол. Интерьер был сделан под деревянную старину – все максимально посрто и сурово как в средневековом замке, не считая конечно кресел, стоявших в углу возле стола. Да и вся эта «простота» была напускная. Если внимательно присмотреться то было видно, что каждый предмет, каждая деталь отделки стен и потолков изготовлена очень искусно, тонко. Только настоящий эстет мог это заметить и оценить хозяина по достоинству. От этого похвала приобретала еще больший вес, чем простой затертый до дыр комплимент обывателя. Как и полагается в охотничьем жилище стены были увешаны всевозможными трофеями. Были среди них головы местной отечественной живности: медведи, кабаны, лоси, олени, волки, косули. Но также встречались экзотические виды: тигр, лев, ягуар и даже носорог. Большинство чучел было подарено Василию Владимировичу на различные торжества и юбилеи, но редкий гость решался спросить о происхождении этих настенных украшений. В основном все восхищались охотничьими успехами хозяина, и это представляло политика в его собственных глазах и представлении окружающих как настоящего мужчину, в правильном, истинном понимании данного выражения, удачливого добытчика, ловца, охотника. Часто, привирая по поводу своих успехов, Василий Владимирович, уже и сам не помнил, каких зверушек подстрелил он сам (и были ли такие вообще,) а какие купленные. Даже те, кто лично дарил ему эти трофеи, нередко слышали о собственных презентах занимательные охотничьи истории и байки, правдиво рассказанные хозяином. Тут внутри этого небольшого дома Василий Владимирович чувствовал себя уверенно как истинный повелитель жизни, и не только своей, но и вот этих, что на стенах висят.
       Николай Николаевич был генерал-лейтенантом милиции. Он прибыл на рандеву в оговоренный срок, несмотря на всю свою занятость. Политик лично встретил «дорогого гостя» у порога. Провел экскурсию по поместью. Проводил к месту встречи – в охотничий домик. Для разминки предложил партию в бильярд, затем усадил за стол, предложил коньячку. «Значит просьба будет не пустяковая!», - решил милицейский чиновник.
- Давненько мы с тобой не виделись, Николай Николаевич! – любезно сказал хозяин кабинета, размеренно потягивая ароматный напиток из специального бокала. – Все суета заедает, некогда, понимаешь ли, с хорошим человеком вот так просто посидеть, по душам поболтать.
- Это точно! – согласился милиционер.
- Вот и сейчас, не буду кривить душой, пригласил я тебя не просто так. Приходится мне к тебе, моему старому приятелю с просьбой обращаться.
       Слова «приятель» и «с просьбой обращаться» Василий Васильевич сказал как-то фальшиво, неестественно. И дураку было видно, что просьбой тут и не пахнет, это будет поручение или даже приказ. Просто просительная форма слегка льстила исполнителю, ставя его как бы в один ряд с заказчиком.
- Какие могут быть вопросы, Василий Владимирович. Чем сможем, всегда рады помочь! – любезно ответил Николай Николаевич, хотя радости ему от этого было мало.
- Ну, уж не прибедняйся, Николай Николаевич, в твоем-то чине, и чем сможем…..
       Чин политик тоже упомянул не случайно. Ведь благодаря нему Николай Николаевич стал начальником одного из департаментов Министерства внутренних дел. Если бы не Василий Владимирович, то был бы он сейчас ну в лучшем случае подполковником, заместителем начальника одного из районных управлений. А так протянули его от грешной «земли», на которой был расположен его отдел, до генеральских «звезд», и теперь хотели взыскать должок за эту услугу.
- Да ладно, давай к делу, – продолжил Василий Владимирович. – Тут такая ситуация. У одного моего очень хорошего знакомого некто Бедулин, а в простонародии криминальный авторитет «Беда» занял деньги, много денег и не отдает. И порядочный человек, честный бизнесмен, терпит убытки от уголовника. Это несправедливо и ситуацию надо как-то решать.
- Надо встретиться с этим бизнесменом, подробно его расспросить. Подумать, как это дело обставить. Такие ситуации с кондачка не решаются, - уклончиво ответил милиционер.
- Не понял, что-то не ясно? - спросил Василий Владимирович с явным раздражением.
- Многое не ясно. Темнит ваш знакомый. Беда ни у кого в долг не берет. Это не по понятиям, – спокойно ответил страж порядка.
- Может, они совместный бизнес крутили! – недовольно сказал очередную нелепость хозяин кабинета, которую придумал на ходу.
- Тогда ваш бизнесмен не такой уж честный. Беда никогда с государственной властью сотрудничать не станет. Даже в сфере бизнеса. Он придерживается старых воровских законов, и легализация капиталов, это не по его части. Вот поэтому надо с этим бизнесменом все предельно четко обговорить и обсудить, чтобы, не дай Бог, он вместе с Бедой по статье не пошел.
- А никакой статьи и не будет. Ни статьи, ни дела, – окончательно расстроился Василий Владимирович. – И не твоя забота кого-либо отмазывать. Тебе вообще в этой ситуации даже думать не надо. Просто надо взять и сделать, что говорят. Слушай, что я тебе предлагаю. Ты закроешь Беду в СИЗО. Подселишь в камеру с «кумовскими». А потом на допросе его прижмешь, поставишь перед выбором, либо он сдает, где деньги лежат, либо его опустят. У воров ведь это без разницы за дело или по беспределу офаршмачили, главное сам факт. Думаю, что у Беды нет охоты расставаться с воровской короной, и он тихо и мирно сообщит про счет, на котором бабки лежат.
 Василий Владимирович так ловко оперировал блатным жаргоном, что даже закрадывались легкие сомнения по поводу интеллигентности и месте работы. Все эти повествования Николай Николаевич выслушал с предельным вниманием и некоторым удивлением.
- Учись студент, как надо с уголовным отребьем работать! – самодовольно завершил излагать политик свой коварный замысел.
       Василий Владимирович был горд за себя. Придумать такую блестящую комбинацию! Правда, придумал ее не он. Это был плагиат, случайно увиденный в одном из телевизионных сериалов, но сейчас это не имело никакого значения.
- Оригинально! – по достоинству оценил задумку генерал милиции.
       Однако за этим «оригинально» не было ничего хорошего, по крайней мере, лично для Василия Владимировича. Он хорошо знал, что обычно следует за словом, произнесенным в такой интонации. Как обычно после такого вступления шли витиеватые отговорки о невозможности привести данный замысел в исполнение, с длинным перечнем причин, которые не способствуют реализации плана. Хозяин кабинета грозно сдвинул брови, давая понять, что отказа он не потерпит.
       Видя это, Николай Николаевич не решился дать прямой отрицательный ответ, а начал излагать причины.
- Беда уже давно стоит «смотрящим» и сам на дела не ходит. По должности не положено. Поэтому посадить его, даже в СИЗО очень трудно…. Но возможно. На месяц – другой. Не в этом основная сложность.
- Так, а в чем проблема? – вспылил Василий Владимирович.
- В исполнителях. Очень трудно найти желающих на такое дело.
- Расходы я беру на себя! – сообщил Василий Владимирович.
Сказал он это с явным упреком. Не ожидал он, что Николай Николаевич, окажется махровым жмотом, и будет требовать со своего благодетеля деньги. Он его протащил в начальники департамента, и хотя генерал заплатил за это «назначение» двести тысяч североамериканских долларов, за такую должность эта сумма была просто символическая.
- Дело тут не в расходах.
- А в чем же тогда?
- Как говорят в народе, мертвым деньги не нужны. Поэтому очереди, в желающие вора опустить, ожидать не приходиться. Ни заграничный паспорт в придачу с теплыми странами, ни большие деньги не спасут этого отморозка от мести блатных. И заточка в спину или если пуля сделает отверстие для третьего глаза Шивы, который понадобится счастливому обладателю разве что на том свет, это самый лучший исход. В худшем случае, его возьмут живым, а потом, инквизиция с ее жутейшими камерами пыток, нечеловеческий конвейер смерти третьего рейха, и зловещее НКВД, в подвалах которого ломали самых стойких, все они курят в затяжку, по сравнению с тем, что ожидает этого смелого, но не очень умного человека.
- Твою мать! – взорвался Василий Владимирович. – Если вы такие там все немощные, то исполнителя я сам найду. Что еще надо? Самому допросы проводить? Или лично Беду опускать?
- Еще надо, решить вопрос с Департаментом исполнения наказаний. Убедить их будет практически невозможно. Если Беду опустят по наводке администрации, такое начнется! На дыбы не только СИЗО, все зоны по Украине встанут. И это будут не голодовки и вскрытые вены. Начнется резня. Блатные вырежут весь актив, а может и кое-кого и из администрации. Навряд ли кто-то захочет себе на голову такие проблемы. Такой вариант как с Васей Бриллиантом уже не пройдет. Тем более что «вора» таки убили в камере и инсценировали все как самоубийство. Но опускать его в открытую никто бы не рискнул, даже на крытой тюрьме….
- Что ты мелешь? Ты мне хочешь сказать, что из–за одного старпера такой шум подымется? Ты это можешь своим сержантам ППС-никам на утренней линейке по ушам возить! Но не мне…. Ты меня понял?
 Как говорят японцы, Василий Владимирович окончательно утратил лицо и сорвался в крик. Это нисколько не красило его как очень влиятельного человека, обладающего большой властью. Ведь крик это проявление слабости, если не полного бессилия. А вот его собеседник вел себя правильно и не терял головы в приступах бешенства.
- Я вас понял, и всегда говорю только то, что знаю, – сдержанно, но с большим достоинством ответил генерал милиции. – Дело ту не в старпере, как Вы, Василий Владимирович, изволили выразиться. Вы ведь покушаетесь не на человека. Вы покушаетесь на воровские устои власти. За них блатные будут стоять до конца. Иначе все, им конец! И тем более сделать вы это хотите практически в их вотчине, на зоне. И с кем? С Бедой. Он ведь не какая-то мелкая сошка. Для всех блатных он даже не святой. Можно сказать он апостол. В отличие от многих современных воров, он свой титул не за деньги купил, а получил заслуженно, в полном соответствии с воровским законом. Еще в бытность СССР был коронован и является авторитетом, что в Киеве, что в Казани, что в Душанбе или Тбилиси.
- Ты так про это отребье вдохновенно рассказываешь, что я сейчас просто расплачусь, - грубо оборвал Василий Владимирович главу департамента.
- А плакать пока нет причины! – неожиданно ответил Николай Николаевич. – Я так думаю, что воры не ограничатся расправой только над исполнителем и общим демаршем против администрации. Они захотят убить и заказчика, чтобы другим повадно не было. И своего они добьются. Может не сразу, а скажем через год или пять. Но то, что они отомстят, я лично в этом даже не сомневаюсь. Вот когда они начнут, свои планы в жизнь воплощать, вот тогда плакать надо будет. Только как бы не было поздно слезы лить.
 Василий Владимирович намек понял. Разговор ведь шел о нем. Вначале политический деятель даже не совсем осознал смысла сказанного. Имея практически неограниченную власть и мощную государственную машину, которая охраняла его от любых неприятностей, он вообще даже представить себе не мог, что может умереть… даже в далеком будущем… даже от старости. И вот ему, обличенному народным доверием и властью, предрекают смертельную опасность и от кого, от уголовного сброда. Он в это не мог просто поверить. Просто не укладывалось в голове. И сообщал ему об этом не кто-нибудь, а генерал-лейтенант милиции, которому законом предписано давить блатных. А он? Он расписывается в полной неспособности защитить его.
- Ты хоть сам понял, что сказал? – поинтересовался Василий Владимирович у собеседника.
- Я то понял. Главное, чтобы Вы поняли! – с завидным спокойствием ответил Николай Николаевич. - Убить Беду гораздо легче, чем опустить! Вот так вот получается.
       С этими словами генерал милиции поднялся со стула.
- Извините, Василий Владимирович, в данной ситуации ничем помочь не могу. Если будут другие идеи и просьбы, обращайтесь. А здесь, не в моих силах. Честь имею.

Глава седьмая

       Матвей толком ничего не помнил. Помнил, что провалился под лед, потом бежал, потом шел, а затем устал и заснул прямо на снегу. Еще слышал колокол. Правда, тогда он решил, что это его душу зовут на тот свет и не удавился звону. Ведь отправляется каждый сущий на земле, после того как почтит не куда-нибудь, а на суд Божий. Вот потому и нужен колокол, дабы дать понять, что время пришло. Но его, Турчина, время как раз и не пришло. Не по нем звонил тот колокол. Очнулся он, уже лежа в маленькой комнатенке. Сколько пролежал толком сказать не мог. Даже какое время года на дворе не знал. Когда открыл глаза, то обнаружил, что рядом с ним кто-то сидит. Вначале сквозь пелену, налипшую на зрительные органы от долгого сна и мешавшую четко различать окружающий мир, пробилось темное одеяние, длинное платье, а на голове вроде бы платок, обвязанный вокруг этой самой головы. Решил, какая-нибудь деревенская баба посажена следить за больным. Когда пелена с глаз окончательно спала, то к его большому удивлению увидел, что перед ним сидит мужик. То, что он принял за женское убранство, оказалось простым монашеским подрясником, а платком оказалась шевелюра, убранная назад и заплетенная в тугую косу. Концами же обхватывающими шею – густая борода, свисавшая аж до самой груди. Матвей непроизвольно улыбнулся. Сидящий ответил тем же.
       «Сиделкой» оказался брат Кирилл. Он и сообщил болящему, что тот находится на острове. Что подобрали его он и еще один брат во Христе. Случайно заметили в такой пурге. Бог сподобил, что пошли они в этот день искать сбежавшую с подворья козу. Козу таки не нашли, наверное замело, а может кто и нашел да себе взял. Зато к великой своей радости обнаружили погибающего человека. Обнаружили и спасли. Принесли в скит, и вот он пролежал в беспамятстве почти целых два месяца. Уж что только не делали с ним. И целебными отварами поили, и молитвы читали и проводили чин елеепомазания. Ничего не помогало. Предлагали в больницу свезти, но игумен воспротивился. Сказал, что сам выходит. И таки выходил. Травки целебные да горячая молитва не дала недугу побороть болящего. Потихоньку начал подниматься Турчин на ноги. Отлежался так, что даже ходить разучился. Руками еще куда ни шло, мог работать, себе жить помогать, а вот ноги были просто деревянные. Переставлял их как бревна. Неделю ходил при помощи костылей, благо не выкинули, после того как брат Кирилл увечился на строительстве храма. Через несколько дней выбросил костыли и Матвей, потому как потихоньку оправился, и ходить смог без их помощи. Одежды у него своей практически не осталось. Джинсы, в которые был облачен Турчин, в тот не слишком удачный январский день, когда он в спешке бежал из города, пришлось резать, потому, как они просто примерзли к телу и снять их иным способом было практически невозможно. Точно так же поступили и со свитером. Единственной уцелевшей вещью была куртка. Она, родимая, дорогая и уцелела. Одна единственная, а больше и не надо. Именно в ее глубоком кармане уцелел блокнот с заветными цифрами и кодами банковских счетов, где покоились деньги. Лежали себе и потихоньку размножались в неволе, по всем законам финансового бизнеса, под жарким тропическим солнцем каких-нибудь дальних островов, затерянных в необъятном Тихом океане. Даже отсутствие паспорта не могло испортить Турчину радости. Ведь без этих вот цифр, все! Все пойдет прахом. Никто уже не сможет добраться до этих капиталов. Теперь, это уже не просто блокнот, куда обычные люди записывают ненужные телефоны своих друзей, знакомых и деловых партнеров. Это самая настоящая карта сокровищ. Несметных сокровищ, может даже побольше тех, что закопал грозный пират Флинт на далеком острове. Только те сокровища были в книге Стивенсона, а эти в солидном банке оффшорной зоны. Вот и вся разница. А что они, как и пиратский клад, нажиты преступным путем, так это Матвея нисколько не тревожило.
       Брат Кирилл, как-то в одну из своих поездок в поселок попросил у тамошних мужиков одежонку. Они дали. Правда, одеяние было разномастным, и выглядел в нем Матвей как… ну а в прочем не важно, другой одежды все равно не было. Только одна куртка напоминал, что некогда этот не совсем с иголочки одетый человек был респектабельным бизнесменом. И что фигура у него была покрепче нынешней. Болезнь выпила много жизненных соков. Даже в те славные времена, когда он активно занимался спортом вес у него был побольше. Сейчас, остались кожа да кости, да немного мускулатуры, совсем немного. Лицо заросло бородой, которую сбрить на острове было нечем, да и не очень хотелось. Турчин ее так, слегка остриг и подровнял при помощи все того же монаха Кирилла. Настоятеля Матвей пока видел довольно редко. Игумен постоянно то Богу молился, то по хозяйству хлопотал, а в оставшееся время спал, потому как оставшегося времени было совсем немного. Связи с внешнем миром на острове тоже не было. Ни телефона, ни даже рации. Прямо хоть голубиную почту заводи. Свой мобильный телефон, Матвей добросовестно утопил вместе с автомобилем, но как позже выяснилось, даже при наличии такового, он все равно был бы бесполезной игрушкой. Почему-то операторы беспроводной связи проигнорировали этот клочок поверхности, состоящий преимущественно из воды и горстки суши, и оставили его без зоны покрытия. Только из поселка можно было подать весточку остальному миру.
       Отец Тихон как-то мало интересовался судьбой выздоравливающего. В редких беседах не расспрашивал, откуда он пришел и куда направлялся, кто он такой по жизни и почему не спешит выбираться на большую землю. Так просто поинтересуется о самочувствии, подбодрит, и все Бога поминает через слово. Может быть Матвей и хотел уйти отсюда в цивилизованный мир, да вот грехи не пускали. Нет не душевные терзания и чувство вины. Грехи перед законом. Паспорта у Турчина не было. А без него далеко не уйдешь. И восстановить его нет никакой законной возможности. Ведь тот, который вручил ему Руслан перед переходом государственной границы, хоть и был на подлинном бланке, но данные в него были внесены не совсем верные. Особенно то, что касается фамилии, имени и отчества. Надо было как-то попытаться связаться с внешним миром. Может быть, Слон уже вернулся из вынужденной заграничной командировки. Может он сможет помочь обзавестись новыми документами и даже перейти в ближайшее время к финнам. Не век же здесь на острове куковать.
       Когда со здоровьем окончательно наладилось Матвей решился подойти к старцу и испросить разрешения съездить в поселок, дабы позвонить родным, сказать, мол жив, здоров, чего и им желает. Мог бы, конечно, и без спросу уехать, да только не на чем. Лодка была только скитская, а ждать попутчика дело хлопотное. На остров люди приезжали довольно часто, но одно дело уплыть с ними в поселок и совсем другое, вернуться обратно. Попутчика может не найтись, а шарашиться в населенном пункте, где местные жители каждую собаку знают, да еще и без документов было очень рискованно. Вот и пришел Турчин в то утро к настоятелю попросить во временное пользование лодку и провожатого. А игумен в это время разговаривал со своим подчиненным монахом Феофаном в трапезной. Говорили о какой-то малопонятной нормальным людям ерунде.
- А не рано ли ты, брат Феофан, на вериги покусился? – спрашивал инока настоятель.
- В самый раз! – ответствовал тот. – Чувствую, не хватает мне для дальнейшего духовного совершенства более строгого смирения плоти. Так сказать для одержания полной победы над окаянной.
- А что уже все остальные способы смирения испробовал? - поинтересовался игумен.
- И сейчас их применяю и совершенствую. Пост да молитва, как завешал нам Господь, практически всех бесов от меня отогнали. Но чувствую. Что все равно не совершенен. Хочу предельной чистоты добиться и жития, и помыслов. По сему и прошу у вас благословения на этот подвиг. – Феофан неожиданно перешел на таинственный шепот.- И еще хочу вам по секрету большому поведать. Был мне знак!!! – сказал он настоятелю чуть ли не на самое ухо.
- Какой такой знак? – полюбопытствовал старец.
- Явился ко мне во сне великий подвижник и учитель люда православного – Феофан затворник. И сказал он мне «Услышаны мольбы твои, и труды твои принесли плод благой. Теперь дерзай, чадо, дабы окончательно усмирить плоть свою немощную, подвизайся веригами!»
- Так прямо и сказал? – недоверчиво переспросил игумен.
- Вот так, батюшка, и было! Рассказал все как на духу.
- Ну, так, а зачем тогда тебе мое благословение, ежели тебя сам отче Феофан благословил?
- Так ведь по чину так положено, чтобы вы как мой духовный наставник благословение дали, – продолжал упорствовать Феофан.
- А мне вот за знамения свыше мой духовник епитимию дал. Сто земных поклонов три раза в день и утром, и вечером покаянный канон Господу Иисусу Христу вычитывать.
- Это за что же так? – удивился монах. – Расскажите, чтобы и мне на пользу пошло…..
- А тут, собственно говоря, и рассказывать не о чем. Я тогда только постриг принял. И года не прошло. И вот как-то творю молитву у себя в келье, и тут лампадка зажглась. Самопроизвольно взяла и зажглась. Ну, думаю, услышана молитва моя. Время позднее было и рассказывать об этом знамении я никому не стал. Наутро повторилось то же самое. Я тут так обрадовался и после утренней службы сразу обратился к своему духовнику. Так мол и так, явил Господь свою милость и на мне грешном. Вознаградил за усердие в молитве. Духовник меня внимательно выслушал, а потом взял да и говорит, что для радости нет повода, напротив скорбеть должно. Исповедал меня немедля да и назначил епитимию. И что же ты думаешь. Стал я на вечернюю молитву, а лампадка вновь сама по себе загорелась. Как только я начал поклоны бить, то от нее зловоние пошло, а уж как покаянный канон читать начал, такой смрад учинился, что хоть во двор беги. И вот так целых три дня продолжалось. В писании как сказано, что и бесы могут являться в образе ангелов света. Вот так они являются и искушают души праведные…
- Да, батюшка, по молодости и неопытности и не такое может случиться. Спасибо вам за урок хороший. Но тут ведь я точно знаю, что сам святой Феофан приходил. Я то уже опыт духовной жизни имею немалый, и Господь за усердие и старание в служении сподобил меня даром, отличать грешных от праведных.
- Ну, коли так, будь по-твоему. Раз ты уже нужной духовной степени достиг, что тебе во сне святые угодники являются, отчего же тебе препятствовать в дальнейшем восхождении.
- Благословите Батюшка! – Феофан сложил ладони для принятия руки благословляющей и согнулся в поклоне.
Батюшка дал свое благословление подвижнику и обратился к Матвею.
- А тебе чего надобно, раб Божий? – спросил он Турчина.
- Да мне бы… – Матвей почему-то сбился. Он не знал, как толком разговаривать с настоятелем. Как обращаться к нему и правильно вести беседу, по-ихнему, по-церковному.
- Тебе бы в поселок съездить и сообщить о своем чудесном спасении и телесном здравии? – неожиданно для Турчина, то ли спросил, то ли сказал вместо него старец. – И не только лодка тебе нужна, но и провожатый?
- В принципе да! – удивлению Матвея не было предела. Откуда интересно ему все известно. И не говорил же он ни с кем о своих намерениях. А может во сне чего ляпнул лишнего. Хорошо, если только это…
- Ступай, брат Феофан. Ступай с Богом. Господь тебя благословит.
- Так я тогда завтра в поселок съезжу, у кузнеца все и закажу?
- Конечно, съездишь и вот человека проводишь, покажешь где телеграф. Ну ступай…
Матвей тоже собрался было идти, но старец его задержал. Когда Феофан ушел, то настоятель извлек из тумбы лист и ручку и принялся что-то писать. Закончил быстро, уложив свои мысли буквально в два-три предложения. Затем свернул бумагу и протянул ее Матвею.
- Как будешь у кузнеца, передашь это ему. Только не спеши. Пускай вначале брат Феофан свою просьбу выскажет, а затем и ты уж подавай письмецо. Сам его не читай, потому как не тебе оно адресовано… и другим не показывай. Это моя личная просьба. И дело это касается только меня и кузнеца. Хочу его в тайне сохранить.
Во время наставлений Матвей слушал старца и ухмылялся. «Нашел кого инструктировать», - думал он про себя. «Излишнее любопытство в моей прошлой жизни не только не приветствовалось, но и было признаком дурного тона».
- Передать его с глазу на глаз? – уточнил для себя Турчин маленькую деталь.
- Да нет! Передавай прямо, не стесняйся. Кузнец человек надежный, он лишнего не скажет. Да и как передашь, скажи, чтобы сразу прочел и ответ мне дал! Очень я буду ждать его ответа. Так ему и передай, когда будешь послание вручать.
- Да не вопрос! – сказал Матвей и вышел из кельи.
На следующее утро отправились сразу, после того как Феофан отстоял Литургию. Матвей в церковных обрядах участия не принимал и посему выспался всласть. После всех положенных церемоний, когда Феофан спросил у игумена благословления на дорогу, как будто он его вчера на это же дело не благословлял настоятель, Турчин и монах уселись в лодку. Уселись как-то странно. Феофан сел на корму, Матвей на нос, а место за веслами осталось вакантным. Матвей не желал «шестерить» и решил твердо отставить свои житейские принципы и положение в обществе. Феофан от рождения был человеком смекалистым, и только по одному выражению лица своего попутчика понял, кому сегодня махать веслами и быть перевозчиком. Он нехотя сел на положенное место и вяло начал грести, показывая всем своим естеством, что эта работа не самая его любимая. Не о том он с самого детства мечтал, чтобы людей на лодках катать. Не для этого принял монашеский постриг. Однако, Матвею было плевать, о чем сейчас думал инок. У него и без того забот хватало.
- Вот говорил же батюшке, что надо бы мотором разжиться! – канючил Феофан. – Не то, чтобы хлопотно на веслах туда да обратно ходить, просто сколько времени зря тратится. Это еще хорошо, что в скиту есть здоровые люди, такие как я… но может еще Кирилл. А вот, если не было бы нас? Тогда что? А если какая беда случится и помощь срочная понадобится? Ведь, какое-никакое, а расстояние. Это просто батюшка на большую землю давненько не ездил. Кабы почаще, то сразу все бы ему открылось. А зимой, когда вода станет, это вообще мрак. До поселка только пеша и добираемся. Ну да ты сам знаешь, как оно пешком во вьюгу бродить, когда света белого не видать. В такую погоду, если куда отлучаемся, то кто-то непременно в колокол бить должен, чтобы дорогу обратно найти. Ох, столько хлопот из-за этого. А ведь предлагали добрые люди пожертвовать скиту мотосани. Удобная вещь. И обернуться быстро можно. И даже в лютую стужу, не замерзнешь. Одел тулуп и кати себе на здоровье. И мотор к лодке тоже предлагали. Да что там мотор, целый катер подарить хотели. Современный. А какой быстроходный? Просто пять минут и уже на берегу. Да вот батюшка все упорствует, не желает дары принимать. Говорит, что всего у нас достаточно, а лишнего не надо. Вот ты человек посторонний. Ты бы сказал ему, что мотор надобен, ну и снегоход бы не помешал?
       Хитрец все ж таки был этот Феофан. Сам подставляться под удар не желал. Вдруг старец заподозрит его в ленности и нежелании нести непростой крест пустынножителя. Нет не такого пустынника, какими многие нынче себя мнят. У которых даже персональная машина (не одна, и далеко не запорожец) под боком, компьютеры самой последней модели и сотовая связь. Именно тех святых подвижников, которые в первые века христианства снискали себе славу своими подвигами. Сейчас до такого самоотречения дойти трудно, ели вообще возможно. И дело не в техническом прогрессе. Не те сейчас люди. Немощны! Духовно немощны! Нет у них такой веры. Растеряли они ее за две тысячи лет. Разменяли на всякие ненужные вещи, которые делают жизнь проще, а душу черствее. Даже отец Тихон, заслуженно считавшийся очень суровым подвижником, не мог мнить себя достойным даже пыли со стоп первых ревнителей Христовой веры.
- Не переживай Феофан! – подбодрил Турчин гребца. – Я сам вам и катер и мотосани подарю. За то, что жизнь мою непутевую спасли. Должник я ваш теперь, а в должниках ходить не привык. Так что все у тебя, Феофан, будет…. – Матвей подмигнул монаху, по-свойски, по-приятельски. Понял он его. Понял с первого взгляда. Слуги Господни они хоть и праведные, но все равно люди. И им тоже присущи маленькие слабости. Отчего же их не побаловать, не отблагодарить за доброе дело.
- Ох, многие так говорят! Когда помощь необходима. А потом суета заедает, и забывают свои обеты, – сделал инок прозрачный намек, который очень не понравился Матвею
- Я тебя когда-нибудь обманывал? Ты можешь меня упрекнуть, что я слова своего не держу? – стал кипятиться Турчин.
- Нет! - настороженно ответил Феофан, стараясь, понапрасну не злить вспыльчивого попутчика.
- Вот и другие, которые меня всю жизнь знают, тоже такого сказать не могут, что я слово мною данное не держу! - Матвей постарался успокоиться. Ведь зачем давать повод монаху думать о себе плохо. Вдруг еще обидится да настучит, куда следует. Кто их знает этих людей в рясах.
       Далее плыли в полном молчании, покуда не пристали к берегу. От причала до поселка было с километр, который инок с Турчином шли пешком. Поселок был невелик. Тротуары какие-то допотопные, вымощенные из досок. Да и на дороге грязища. Но в целом ничего себе так населенный пунктик. Дома стоят опрятные, чистенькие. В центре даже имеется несколько двухэтажных строений и асфальтированная улица. Во дворах частного сектора тоже полный порядок. В кузницу уговорились идти, после того, как Матвей позвонит родственникам. Телеграф – небольшой кирпичный домишко, в котором всего-навсего два телефонных аппарата. Хорошо, что уцелели не только номера счетов, но и телефоны. Слону на мобильный Турчин звонить не стал. Решил сначала через рабочий телефон узнать у секретарши, что к чему. Вдруг Слон еще из-за кордона не вернулся. Тогда какой смысл с ним связываться. Ответ прозвучал мгновенно не успел раздаться длинный гудок, а на другом конце провода послышалось «алло».
- Скажите, пожалуйста, а могу ли я переговорить с директором вашей компании, Константином Сергеевичем, – сказал Матвей, когда приятный женский голос закончил щебетать стандартные фразы телефонного приветствия.
- Он сейчас занят! – раздался обнадеживающий ответ. – Перезвоните пожалуйста через минут десять.
«Занят», «минут десять» - значит на месте Слоненок. Это очень обрадовало Турчина. Десять минут это что? Это пустячок по сравнению с бесконечностью.
       Предупредив своего попутчика, что сеанс связи откладывается на небольшой срок и, оставив его ждать в помещении телеграфа, Матвей вышел на крыльцо и угостился у первого же прохожего сигареткой. Паршивой, дешевой, но такой желанной и такой ароматно-вкусной, как никогда. У Турчина «уши пухли» уже давно. На острове куревом разжиться было просто не реально. Монахи во главе с настоятелем, само собой разумеется, вообще не курили, а прихожане, которые приплывали в скит по различным требам и духовным нуждам, как назло с собой курева не брали - место, видите ли, святое. Неплохо было бы с собой пачку прихватить. Да жаль денег ни копейки. Пришлось стрельнуть пару-тройку штук про запас. Насытившись никотином, Матвей вернулся на телеграф. Теперь его, наконец-то соединили с Константином Сергеевичем.
- Здравствуй, Слон, – сказал Турчин в трубку, когда услышал знакомый голос товарища.
А в ответ тишина и только прерывистое сопение. Видимо узнал Костя голос пропавшего без вести.
- Ну, чего молчишь, морда ты протокольная? Не рад слышать?
- Вы кто? - не веря своим ушам, выдавил из себя Костя. К гадалке не ходить он был просто ошарашен.
- А ты не понял? – Матвей на всякий случай не стал называть свое имя по телефону. – Тебе перезвонить? – Возможно, был смысл перезвонить на другой номер, а то ведь мало ли чего, как говорится и стены уши имеют.
- Да нет, братан! Все путем. Говори…Говори чертяка рогатая….Ты сейчас где? – Голос Слона дрожал и Турчину показалось, что он даже плачет.
- Да есть места хорошие и виды чудные. Может в гости заедешь? Порыбачим вместе….
- Говори, куда ехать, не томи….
       
 Кузница находилась на противоположном конце города. Была она не то, чтобы старая, но уровень механизации был воистину дедовский. Если не считать каких-то там новшеств относительно горна, все остальное делалось по старинке. Железо мяли, клепали, гнули и придавали ему различные формы при помощи дедовского молота и небольших молотков. Работа в кузне кипела и спорилась под могучими ударами мастеров. От шума кузнец и его двое подмастерьев даже не услышали, как в помещение вошли гости, монах и еще один, не поймешь кто, с бородой, в сапогах под военные брюки-галифе и куртке, довольно таки приличной. Наверное, в каком-нибудь дорогом магазине куплена. Возможно даже в Питере, а то и из самой Белокаменной. А на голове шапка спортивная вязанная, черная. Вот и пойми после этого, кто он такой. Если бы не с монахом пришел, хоть руки ему крути и в участок сдавай.
- Мир вам, добрые люди! – учтиво поздоровался инок. – Бог в помощь!
- И тебе того же – учтиво отозвался могучий дядька лет сорока. – С чем пожаловал к нам, человек Божий?
- Да вот хочу себе вериги справить. Сам отец Тихон на подвиг благословил! – не без гордости заявил Феофан.
- Ну, для батюшки так это мы всегда рады. Тогда рассказывай, чего хочешь видеть на себе?
- Вот есть у меня задумка! - с притворной скромностью заметил монах, и протянул листок с какими-то набросками. Что это было Матвей толком не успел разглядеть.
       Кузнец повертел листок, почесал подбородок и деловито сказал.
- Узоров многовато. Боюсь, времени займет немало.
- А ты не спеши, добрый человек! – захлопотал Феофан. – Ведь не что-либо делать будешь, а во славу Бога вышнего. Тут сам понимаешь, красота нужна, можно сказать неземная.
- Ну если не спешить, тогда думаю здюжаю. Твои замысловатости как по нарисованным выведем. А ну-ка, Федька, глянь. Справимся с такой красотой или нет?
       К кузнецу подошел один из подмастерьев с огромным молотом в руках. Поставив свой могучий инструмент подле своих ног, он глянул на листок.
- Сложно, конечно, но сделать можно! – сказал он бодро.
- Ну, раз Федор сказал, что смогем, значит так тому и быть. Я ему как себе верю. – Кузнец потрепал парня по загривку.
- Только вы уж постарайтесь, чтобы узор был хорошим, четким. И чтобы смотрелось красиво, – продолжал давать полезные наставления Феофан.
- Да ты не переживай, сделаем как для себя, а то и лучше! – Кузнец игриво подмигнул иноку.
- Ну что это все просьбы и пожелания? – спросил кузнец у посетителей намереваясь продолжить свое кузнечное дело.
- Да нет! - неожиданно для Феофана сказал Матвей и протянул кузнецу записку.
- Это с тобой? – поинтересовался кузнец у монаха, подозрительно глядя на его спутника.
- Со мной! – подтвердил Феофан и как зачарованный смотрел на листок, который вертел в своих широченных пальцах кузнец, не зная как с ним поступить.
- Это вам игумен передал! – пояснил Турчин, видя замешательство последователя Гефеста. – Отец Тихон просил сразу ответ дать. Говорил, что уж очень он его ждет.
       Феофан терялся в догадках. Чтобы это могло значит? Почему старец не передал эту записку, через него, Феофана, своего верного слугу. Почему доверил эту важную для себя просьбу мирянину. Да еще и не известно, откуда такого гостя ветром задуло. Погруженный в собственные размышления он даже не услышал вопроса кузнеца
- Это точно батюшка передал? – спросил он, недоверчиво глядя на незнакомого, странно одетого человека.
- Точнее не бывает! – ответил тот, откровенно не понимая, почему повелитель метала, ему собственно не доверяет.
       А Феофан наконец начал все понимать. Наверное, батюшка задумал какой-нибудь сюрприз и поэтому скрыл от него свою просьбу. И специально попросил передать эту записочку после того, как он о своем заказе расскажет. Вот ведь как бывает! А он уже грешным делом стал обижаться на старца за недоверие.
       Удар был такой силы, что у бедного Феофана аж искры из глаз посыпались, и он кубарем покатился в угол, совершенно не понимая, что с ним случилось и почему он сидит на полу.
       Матвей тоже не понял действий, которые последовали за прочтением записки. Турчин, подчиняясь своим инстинктам, сперва даже хотел запустить «боковой» прямо в квадратную челюсть подлого обидчика монаха, но потом почему-то решил, что для начала он просто скрутит ему руки, чтобы чего доброго не добил бедного Феофана. Размышления продолжались не больше секунды. Уже через мгновенье Матвей заскочил за спину стоявшему неподвижно после своего дерзкого нападения кузнецу и схватил его ручищи в замок, предварительно заведя их за спину. «Еще не забыл кое-какие навыки из борьбы», (которой он занимался еще до того как пошел на бокс) порадовался за себя Турчин.
       Подмастерья просто на месте застыли, а Федя от удивления аж выронил из своих рук молот. Они теперь не знали, как им поступить. Вроде бы и за кузнеца заступиться следует, и монаха жалко. Ни за что – ни про что в ухо получил.
       Удар видать был не слишком сильным, как показалось с первого взгляда. Феофан, видя что его обидчик ловко скручен, спешно поднялся и дал достойный ответ. По крайней мере, в этом он не сомневался. Однако Матвею представилось все совсем иначе. Удар у монаха был какой-то неправильный, девичий. Да и силы в нем вообще не было. Голова кузнеца, несмотря на прямое попадание даже не пошелохнулась. Хилая кисть согнулась во время соприкосновения с гранитной челюстью, отчего произошел вывих. Монах схватился за поврежденную конечность. Кузнец, видимо решив, что с ним уже расквитались по полной, без особого труда стряхнул с себя Матвея, словно спелую грушу. Ох и здоров же был этот мужик, а может просто Турчин изрядно ослаб после перенесенной болезни.
-Ну, будет! – буркнул он Матвею, видя, что тот не собирается сдавать назад и готовится к бою. Вместо пояснений он протянул своими квадратными пальцами записку.
       В это время Феофан жалобно ныл, не понятно, по какой причине, то ли болело ухо, в которое его угостил кузнец, то ли от боли в руке, которую сам зашиб.
- Что же ты, сволочь, делаешь! На кого же ты окаянный руку поднял, – причитал монах.
Матвей, видя что ему сейчас не до чтения, сам решил ознакомиться с содержанием таинственного послания.
«Ты мил Игнат Лукич, после того как прочтешь эту записку, дай тому, кто у тебя вериги заказал в ухо. Только не зашиби! За то, что руку приложил, не беспокойся. Пусть этот грех на мне будет. Я тебя на это благословляю
Благословение Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами!
игумен Тихон».
Матвей не то, чтобы отличался тупостью или тугодумием, но прочел эту коротенькую записку дважды.
       Пока Турчин вникал в смысл этого довольно странного письма, Феофан продолжал буйствовать. Окончательно обозлившись на драчливого кузнеца он схватил собственные чертежи вериг, которые Игнат Лукич положил на железный стол с инструментами, перед тем как угостить в ухо слугу Божьего, и спрятал себе в карман, дав тем самым понять, что заказ снимается и будет передан другому, более достойному мастеру. Матвей протянул неправедно пострадавшему иноку записку. Тот ее прочел. Затем еще раз и удивленно посмотрел на Матвея. Тот в свою очередь пожал плечами. Монах резко развернулся, и ни слова ни говоря, вышел из жаркой кузни. Матвею ничего не оставалось, как последовать за ним. Кузнец отвесил поясной поклон и сказал им вслед
- Братия, простите меня грешного!
- Бог простит! – процедил Феофан, только в словах его не было ни капельки любви и милосердия.
       До пристани шли молча, быстрым шагом, монах впереди, Матвей за ним. Феофан все силился понять, что же, в конце концов, с ним произошло. Он из лучших побуждений попросил у отца Тихона благословение и тот ему его дал. А после посылает с этим подозрительным типом записку и БЛАГОСЛОВЛЯЕТ!!!!! чтобы кузнец ударил его, смиренного инока. Просто ерунда какая-то получается. Просто быть такого не может…, потому что не может такого быть.
       Матвей тоже размышлял над произошедшим. Он всегда считал монахов и священников людьми крайне серьезными. А тут просто бред какой-то. Настоятель посылает записочки как школьник! И просит, чтобы его же подчиненному дали в ухо. Это что, шутка? А кузнец тоже хорош. Ведь взрослый же мужик, чтобы участвовать в таких розыгрышах. Просто детский сад какой-то, честное слово.
 Когда пришли на пристань, то Феофан, как пострадавшая сторона, уселся подальше от весел, давая понять, что везти своего попутчика назад, на остров он не собирается. Для большей убедительности он стал поглаживать забитую руку. Матвей в принципе ничего не имел против того, чтобы отвезти пострадавшего обратно, у Феофана действительно был серьезный ушиб, о чем свидетельствовала опухоль, ну и в конце концов сюда в поселок его вез инок, стало быть теперь его очередь. Да и размяться не мешало бы после столь долгого лежания на одре болезни. Силы у Турчина было предостаточно, он с легкостью перетаскивал лодку по водной глади.
- Вот видишь, Феофан, и мотора не надо! И глазом моргнуть не успеешь, в скиту окажемся. – Решил приободрить служителя Божьего Матвей.
 А что же Феофан? Он бросил на Матвея гневный взгляд. Теперь он понял… понял все и очень разозлился на обидчиков, которые позволили себе глумиться над ним, монахом… подвижником…. Ах вы ж, ну я вам устрою….
- Что? Рад небось? – как-то очень подозрительно спросил Феофан у Турчина.
- Что-то я тебя не пойму? Чему мне радоваться? – переспросил Матвей.
- Как же? Небось смешно теперь? Ты хоть знаешь, какой грех совершил? – Выдвигал непонятные для Матвея обвинения монах.
- Ты куда клонишь? – разозлился гребец.
- Туда и клоню. Сам хоть догадался или дружок твой Кирилл надоумил надо мной посмеяться. Ох будут вам обоим от этого смеха горькие слезы!
Матвей еще не до конца понял в чем он винтоват, но то, что его обвиняют в этой проклятой затрещине, было ясно, как Божий день.
- Слышь ты, великий праведник! – Турчин пристально посмотрел на попутчика, и ничего хорошего в этом взгляде для Феофана не было. – Ты когда земные поклоны бил мозг случайно не зашиб. Ум по черепу не расплескал? Ты же сам все видел, я же при тебе записку кузнецу передал.
       Феофан вытащил из подрясника клочок бумаги и злорадно ухмыльнулся.
- Думали не догадаюсь? Не сохраню вашу мерзость? Вот оно доказательство вины вашей и перед людьми и перед Богом.
- Ты что думаешь я ее сам написал? Ошибка вышла, почерк не мой. Да и отец Тихон ее при мне лично настрочил, с ним и разбирайся. А на меня стрелки косить нечего. Понял …. Брат во Христе… - Турчин уже начал подумывать, что за такие наветы не грех и съездить этому Феофану по бороде. Да не так, как кузнец, который просто толкнул, а удара то самого и не было. Уж Матвей в этом деле был профессионал. Он знал, как и куда бить. Когда человек летит несколько метров, как это показано в голливудских фильмах – это не удар, а просто толчок. От него никакого вреда. Ну, разве что задницу зашибешь, когда приземляться на нее будешь. От настоящих ударов не летают. Только голова дергается, и ноги подкашиваются или заплетаются. Главное, чтобы именно голова хорошенько дернулась и чтобы мозги, от этого сотрясения, об черепную коробку посильнее шмякнулись. Вот тогда и получается настоящий удар со всеми вытекающими отсюда последствиями – нокдаунами и нокаутами. Как хотелось Турчину сейчас проверить свои боксерские навыки на этом противном монахе. Ох как хотелось….
- Не ты говоришь, писал? – продолжал говорить Феофан, сам того не подозревая, какая опасность над ним нависла. – Это правда! Писал это мерзкую записочку Кирилл. Он мастак почерка подделывать. Я давно такую способность за ним примечал. Вот он от имени отца Тихона и написал. Да ничего я вас быстро выведу на чистую воду.
- Слышь, Феофан, ты бы заткнулся ….. Пока я тебя в этом озере не утопил! – Матвей смачно плюнул за борт, чтобы было понятней.
       Монах не стал рисковать своим здоровьем, тон у Турчина был больно убедительный, поэтому и заткнулся он, и молчал до самого скита, как в рот воды набрал.
       -Вот, батюшка! – жаловался Феофан на обидчиков. – Вот чего удумали.
В трапезной кроме игумена да самого пострадавшего находились еще Кирилл с Матвеем, обвиняемые, стало быть.
       Отец Тихон посмотрел на записку, и к удивлению побитого монаха ни капельки не удивился.
- Вы оба, – обратился старец Кириллу и Матвею – ступайте. А ты, Феофан, рассказывай как было дело!
       Когда дверь за этими двумя захлопнулась, он начал свой рассказ.
- Удумали они значит батюшка меня с вами посрамить, – хитро начал излагать собственную версию пострадавшая сторона. Хотел значит и игумена тоже задеть, чтобы наказал озорников посуровее. – Взяли да и подделали…
- Про это после, ты мне скажи, что в кузне произошло, - перебил выступающего старец.
- Так я же и говорю. Я значит кузнецу стою и рассказываю, что мне вериги надо сделать…. А этот значить записку ему тычет…. И тут…. А кузнец тоже хорош! Если своих мозгов нет, хоть бы у меня спросил. Ну разве может человек в здравом уме поверить, что вы, отец Тихон, о таком просить станете.
- Ну и что кузнец? – Складывалось такое впечатление, что игумена больше интересовала сама драка, чем причина ее возникновения.
- Так я же и говорю! Кузнец человек ума не далекого взял и дал мне в ухо. Ой как дал…. Я до сих пор ничего на него не слышу. И в голове помутнения образуются. Боюсь как бы сотрясения мозга не приключилось…
- А ты чего? – продолжал допрос старец, не желая вникать в подробности последствий содеянного.
- Я-то? Я ему ответил. Ответил как положено…. Аж руку зашиб…. Чтобы думал на кого руку поднимает… ведь это же…..
- Ну, а вериги? С ними-то что? Заказал или нет?
       Причем здесь вериги! Тут слугу Божьего избили, над его саном надругались, а ему заказал ли вериги или нет…. Не мог смекнуть Феофан, куда клонит настоятель.
- Нет, конечно. Да и не буду я у него их заказывать…
- Это ты правильно сделал, не нужны они тебе! – сделал отец Тихон неожиданный вывод. – Записку эту я писал, и все, что там написано, подлинно…
- Так как же это…. Да за что же это, - Феофан просто был растерян и подавлен. – Так это значит, за любовь мою вы так меня отблагодарили?
- За любовь говоришь? – переспросил батюшка и дальше продолжил спокойным размеренным тоном, как на проповеди. – Как у апостола Павла сказано про любовь? «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится. Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Не радуется неправде, а порадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». Так ведь сказано в послании святого апостола Коринфянам? Так, где же твоя любовь, брат Феофан? Нет ее! Ни ко мне нет у тебя любви, ни к ближним, ни тем более ко врагам твоим. Зачем тебе вериги? Не спасут они тебя. Не готов ты к такому подвигу. Что тебе надобно было сделать, когда тебя кузнец ударил? Как в писании сказано?
- Так ведь если бы на меня покусился, я бы стерпел. Он ведь на служителя Божьего руку поднял. Не за себя ведь, – стал оправдываться Феофан.
- Вот видишь, Божьего! И если сам Господь велит своим ученикам, что когда бьют по правой щеке, подставь левую, то неужели ты больше Его, чтобы заповедь отменять? Или ты не Его ученик? Где твое смирение, о котором ты мне вчера говорил? Разве ты свой дух хоть на йоту смирил с Богом, чтобы плоть немощную терзать? Нет! И еще раз нет! Ступай, брат Феофан, с миром. Ничему я тебя научить к великому поему прискорбию так и не сумел. Иди в другие места Божью премудрость постигать, у меня только зря время потратишь.
       Уже вечером, когда страсти улеглись, Матвей решился расспросить брата Кирилла.
- Я вот чего-то не пойму. Зачем батюшка тогда благословлял Феофана на подвиг? Ведь ясно же, что не хотел, чтобы наш «великий подвижник» эти самые вериги не носил…
- Хотел, не хотел, на все воля Божья! – ответил монах задумчиво.
- Значит его благословение, как бы это сказать, ненастоящее?
Кирилл усмехнулся.
- Не бывает благословений «ненастоящих». Батюшка Феофана на духовный подвиг благословлял и делал это от чистого сердца.
- Так, а почему тогда Бог ему не помог? И благословление тоже?
- Потому как все от тебя зависит. Если ты с чистыми помыслами дело вершишь, то Бог тебе помощник, а если нет, то и никакое благословение не поможет. Недаром ведь в народе говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай». Вот Феофан и сплоховал.
- А зачем надо было кузнеца бить заставлять?
- Так чтобы на примере показать, что не готов он к такому подвигу. Ведь батюшка сколько раз его отговорить пытался, а Феофан ни в какую.
- Бить людей разве это не грех? – недоумевал Матвей.
- Грех. Только грех греху рознь. Если им от большего падения спасти можешь, то такой грех только во благо.
- Ну и что спас игумен Феофана от большего греха?
- Спас! – утвердительно ответил Кирилл. – Не дал лукавому прельстить его. Ведь для чего Феофану вериги надобны были? Плоть смирять? Нет самолюбие и тщеславие свое потешить. Для того он и такого искусного исполнения требовал от кузнеца, чтобы узоры были один к одному. Хотел видать людям показывать, как он о Боге радеет и себя не щадит…. - Тут Матвею показалось, что Кирилл прикусил язык, так быстро он запнулся и замолк, затем встал отвесил земной поклон и наложил на себя крестное знамение.
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! - еле слышно произнес монах короткую молитву.
       Такую точно Матвей уже слышал, когда иноки перебирали четками. Они монотонно твердили эту фразу. Как выяснилось, молитва сия называлось «Иисусовой молитвой». Ее рекомендовалось читать монаху постоянно, дабы занять свой ум и не допускать в него греховных помыслов.
- Давай лучше тему сменим, а то видишь в какое я искушение впал. Брата своего осуждаю.
- А что такое вериги? – спросил Матвей. Было ему очень интересно узнать значение данного слова.
- Ну, это если дословно переводить, бремя, оковы. Подвижники их носят на себе дабы укротить восстание плоти.
       - Это такие с крестами впереди? – Матвей начал припоминать, что видел их, давно, в детстве в музее, в Киево-Печерской лавре. Тогда на дворе был еще развитой социализм, находящийся в полном застое, и богоборчество. – Их еще монахи-фанатики носили, – сказал он, припомнив надпись, которая была под этими странными и непонятными ему предметами.
- Не фанатики, а святые люди, – поправил его монах. – Многого ты еще не понимаешь….
- А я вас вообще не понимаю. Людей бьете, цепи таскаете…. Нет, не понимаю я вас, хоть убей…..

Глава восьмая

Богреев удобно расположился в комфортном кресле аэробуса. Глаза его были закрыты. Наконец он мог позволить себе расслабиться и подремать под равномерный писк турбин. Рядом с ним сидел невысокий полный мужчина средних лет, с большой лысиной и что-то бубнил синхронно с работой двигателей самолета. Бубнил настойчиво и возмущенно. Именно его противный голос не давал Ивану спокойно заснуть.
- Нет, это в конце-концов, просто возмутительно! – бормотал сосед. – Это нарушение всех норм международного права. Как вы меня будете допрашивать, если мой адвокат находится здесь на территории Объединенного Королевства?
- Предоставим общественного, – вяло отвечал на поставленные вопросы Иван. – Не переживайте, без защиты не останетесь. По конституции не положено.
- Общественного! – возмутился пассажир. – И это вы называете цивилизованной защитой. Да это просто означает вообще остаться без адвоката.
- Не нравится общественный, наймете за деньги. У нас вы знаете, с этим проблем тоже нет. Широкий выбор специалистов в различных сферах уголовного и гражданского права.
- А почему собственно я должен нанимать нового адвоката. Меня вполне устраивает, тот что ведет мои дела здесь в Лондоне.
- Меня он тоже вполне устраивает, – безразлично согласился Иван.
- Но вы ведь не даете возможности, чтобы он принимал участие в уголовном процессе и осуществлял мою защиту…..
- От произвола властей?! – продолжил недосказанную Дондергом фразу Богреев и не смог сдержать улыбки.
- Что? – переспросил пассажир.
- Ничего! Никто не препятствует вашему защитнику приехать в Украину. И если у него имеются соответствующие документы, позволяющие заниматься адвокатской деятельностью на территории нашего государства, пусть он представляет ваши интересы. Препятствовать этому мы не будем.
- Нет, я вам просто поражаюсь. «Препятствовать мы не будем»? - перекривил неугомонный спорщик Богреева. – А что по-вашему, вы сейчас делаете? Именно препятствуете. Разве он успеет в кратчайшие сроки оформить все необходимые документы для въезда в страну. Тем более еще не известно, может ли он осуществлять мою защиту в вашей стране? В конце концов, моя причастность к этому преступлению еще не доказана. А допросы можно было провести и здесь, в Великобритании. Я знаю, что вы задумали. Вы будете мариновать меня в тюрьме без квалифицированной защиты, пока не принудите меня дать нужные вам показания. Вы лишаете меня свободно выбирать защитника, и это есть нарушение всех правовых норм. Я буду жаловаться…
- Жалуйтесь. По прибытию на гостеприимную украинскую землю, я предоставлю вам листок и ручку для составления жалобы. Только рекомендую вам адресовать ее вашему лондонскому адвокату, потому как будете судиться с властями Великобритании. Ведь это они приняли решение о вашей экстрадиции. А сейчас у меня к вам огромная просьба …. Пока мы прилетим, Вы посидите тихо. Мысленно обдумайте содержание этого очень важного документа. Я дико устал и хочу спать. Если я не высплюсь, то буду очень зол, а злой следователь это совсем не здорово. Тем более в таком не правовом государстве как наше.
 Попутчик заткнулся, а Иван провалился в приятную дрему. Но сон к нему не шел. В голове всплывали события, которые предшествовали этому моменту торжества, справедливости.
       По приезду из Ленинградской области он и Татарчук подверглись жесткой экзекуции со стороны руководства, как будто они лично утопили Турчина, а вместе с ним и все концы к несметным богатствам, нажитых неправедным путем. Иван из тактических соображений не стал раскрывать все карты, только слегка упомянул, что в затонувшем автотранспортном средстве обнаружились документы, которые необходимо проверить. Затем ушли срочные запросы в Оперативно-техническое управления. Цель была проста, сопоставить хронологию переговоров между Турчиным и его доверенным лицом Дондергом Яковом Захаровичем, который занимался сбытом контрабандного товара в дальнем зарубежье. Все сходилось. Как раз в тот момент, когда последняя партия редкоземельных металлов переправлялась в Европу, в обход таможенных правил, интенсивность переговоров между заинтересованными сторонами была максимальной. Стало быть, Дондерг был причастен к реализации последней партии. После того как все материалы были на руках, Иван доложил об этих открытиях своему руководству. В этот же день по данному поводу было собрано экстренное совещание, на котором Богреев повторил свой доклад о полученных результатах и планируемых мероприятиях. Это произвело такой фурор, как если бы Турчин самолично явился под стены Управления сдаваться властям. Еще бы! Несмотря на возможную гибель главного объекта оперативного розыска, перспектива добраться до заветного счета и тем самым выполнить установку руководства была не такая уж призрачная, особенно в свете вновь открывшихся обстоятельств. Руководство было до такой степени удовлетворено промежуточными результатами, что рассыпалось в комплиментах. Даже Татарчука, считавшегося главным виновником ухода Матвея от суровой руки закона, и того не обошли стороной и отметили его упорство и старание в работе по розыску. Правда, о закрытии уголовного дела не могло быть и речи. Без свидетельства о смерти ни один прокурор не подписал бы постановление. Однако, что касается контрабанды, то дело пошло к своему логическому завершению семимильными шагами и это не могло не радовать Ивана. В самые кратчайшие сроки, через Интерпол было установлено местопребывание Дондерга. А затем не успели уйти документы, подтверждающие причастность данного лица к совершению преступления на территории Украины, как из Туманного Альбиона поступил ответ, что подозреваемый задержан и в ближайшее время будет решен вопрос о его экстрадиции. Что ни говори, а личный интерес государственных чиновников, это тебе не кислые интересы самого государства (существа аморфного бесполого и никем доселе невиданного). Это, брат, великая сила, способная решать даже самые не решаемые вопросы. Более того, Богреев был крайне удивлен, когда узнал о том, что именно ему выпала почетная миссия этапировать Якова Захаровича из Великобритании на родину великого Кобзаря. И вот теперь все было позади, и, обиженный Дондерг сидел на соседнем сидении и угрюмо молчал, а Иван отдыхал душой и телом. Лайнер поднялся в воздух и теперь не было причин переживать, что его подопечный может скрыться в неизвестном направлении. Без парашюта с высоты девять тысяч метров это просто не реально. Теперь ничто не могло помешать доставить Якова Захаровича на Украину, для проведения следственных действий.
 Сразу по приезде Дондерг был доставлен в Управление, где ему сообщили, что в отношении его как подозреваемого избрана мера пресечения, содержание под стражей. В качестве подтверждения была предоставлена санкция, завизированная судьей киевского городского суда. После такого известия Яков Захарович находился в состоянии шока. Он никак не ожидал, что его, отвыкшего от недоразвитого коммунального быта украинской столицы, в сравнении с роскошествами престижного лондонского района, поселят даже не в затрапезной гостинице, а придется ему прозябать в Лукьяновском следственном изоляторе. Когда его спросили, желает ли он, чтобы его допросили, прежде чем отправить в казенный дом, где ему придется временно пожить до конца следствия, он безвольно пожал плечами. Одним словом клиент созрел. После того, как руководство задало несколько глупых вопросов, типа, где деньги и номер счета, и не получив на это вразумительных ответов, удалилось, Богреев остался в кабинете с задержанным один на один.
 - Вы там, в самолете говорили мне что-то про своего личного адвоката. Мой вам совет сообщите ему, чтобы оформлял российскую визу.
       От удивления у Дондерга округлились глаза.
- Зачем российскую? – промямлил Яков Захарович мало чего понимая.
- А затем, что, скорее всего вам придется мотать срок именно на просторах одной шестой части суши, вернее где-нибудь в ее северном уголке. Климат там очень вредный для вашего слабого здоровья. Ведь у вас слабое здоровье?
Дондерг неуверенно кивнул головой, затем спохватился и начал сыпать вопросами.
- Причем здесь Россия? Вы можете мне объяснить. Я хочу знать…. В конце концов я имею на это право. Я требую….
Богреев равнодушно выслушал эту словесную тираду и, когда оппонент выдохся, спокойно продолжил.
- Вы так не переживайте, я вам сейчас все доведу до вашего сведения. Если, конечно, вы дадите мне возможность вставить в разговор хотя бы пару слов.
       Убедившись в том, что у Якова Захаровича словесный понос иссяк, Иван не спеша продолжил дожимать клиента.
- Все дело в том, что металл, который вы сбывали на территории объединенной Европы, имеет российские корни. Да, да именно там он и был похищен. По крайней мере у нас имеются документальные подтверждения этому. И мы в соответствии с договорами, подписанными между нашими странами, готовим передачу документов. На их основании российская прокуратура начнет проверку и скоре всего возбудит уголовное дело по факту хищения государственного имущества. Не стоит вам объяснять, что хищение это тянет на особо крупные. Должен вас сразу предупредить, что российская общественность относится крайне отрицательно к представителям «народа избранного», которые хотят лично обогатиться, за счет их народного достояния. Ну, а после конфликта вашего земляка Бориса Абрамовича Березовского с властями, не трудно предположить, какая будет дана установка в отношении вас.
- Я вообще не имею никакого отношения к хищению метала! – взвыл Дондерг.
- А кто может это подтвердить?
- Не верите, спросите у Турчина!
- К несчастью небезызвестный вам Матвей нашел вечный покой на дне Ладожского озера и свидетельствовать о вашей невиновности может лишь на сеансах спиритизма. Но как вы сами понимаете, такие показания к делу не пришьешь.
       Ивана несло. Он блефовал, но не просто обыденно, как бывало много раз на допросах по рутинным делам. Делал он это с вдохновением, которое неожиданно на него нахлынуло. В его голове рождались, чуть ли не поэтические аллегории, которые он сходу сообщал сидевшему напротив Дондергу. Были в них и сентиментальные моменты, рисующие Якову Захаровичу радужные перспективы близкого знакомства с родиной всех советских евреев и ее столицей Биробиджаном. Возможно, там не так уж плохо. В конце концов, там ведь жили и до сих пор живут люди. И на жизнь, между прочим, не жалуются. Ну, а если попадется что-либо более северное, то и это не беда. Увидеть собственными глазами северное сияния, это разве не предел мечтаний? Да за такое зрелище не жалко и полжизни отдать. По крайней мере, так утверждают многие путешественники. А возможность провести вдали от мирской суеты лет этак восемь - десять, потому как статья серьезная. Посидеть, подумать над смыслом жизни. Ведь это тоже полезно, особенно для спасения души.
       Вначале этой задушевной беседы с глазу на глаз, Яков Захарович аж упрел от волнения, затем обмяк. А после зарисовки его довольно без радужных перспектив оказаться в лапах свирепого русского медведя окончательно расплылся как талое масло, и единственное, что мешало Дондергу провалиться в глубокий обморок, была спинка стула, на котором он сидел. Она служила ему опорой, как личности, так и телу - с точки зрения физики. Не выдержав словесных истязательств Яков Захарович взмолился.
- Что вы от меня хотите?
- Вот это уже разговор двух деловых людей, – довольно произнес Иван. – Я искренне хочу помочь вам. Это правда. И у вас есть не плохие шансы избежать сурового сибирского климата. Сидеть вам за ваши делишки все равно придется, тут ничего не поделаешь. Но одно дело коротать срок на благодатной украинской земле, с умеренными климатическими условиями, и совсем другое в районах вечной мерзлоты. Тем более за активную помощь следствию предусмотрено значительное сокращение срока заключения и возможное решение вопроса об отбывании наказания при тюрьме. Согласитесь, лагерная романтика это не ваш конек. А мы пристроим вас где-нибудь при котельной или прачечной. Ведь это намного лучше, чем производить для народного хозяйства шлакоблоки или скажем кирпич. А так, теплое место, не утомительная работа, бесплатные харчи, плюс хоть небольшие, но перечисления на сберегательную книжку. Не такая уж плохая перспектива.
- Я согласен, – обреченно произнес Дондерг
- Вот и чудно. Тогда предлагаю оформить «явку с повинной».
- «Явка с повинной» – прямая дорога в тюрьму! – сказал Яков Захарович и кисло улыбнулся.
- К сожалению, дорога в тюрьму для вас заказана, по любому. Будете вы сотрудничать с нами или нет, сидеть все равно придется. Но вот смягчить приговор это в ваших силах.
- Давайте лист и ручку.
Когда Дондерг уже строчил обо всем и обо всех Богреев спросил его.
- Есть ли у вас знакомые в Киеве?
Яков Захарович, не отрываясь от собственных мемуаров, кивнул головой.
- Через них Вы сможете нанять себе квалифицированного адвоката. Можете позвонить им с моего рабочего телефона.
       Этот жест был верно истолкован задержанным. Он оставил подробное изложение всех перипетий своей не совсем законопослушной жизни последних лет и посмотрел на Богреева. Иван заметил на лице Якова Захаровича нестираемую печать благодарности, к своему благодетелю. «Есть контакт! Значит все будет хорошо», - подумал Богреев.
       В эту ночь Иван Леонидович не спал. Вначале он подробно анализировал данные, которые изложил Дондерг на трех стандартных листах мелким почерком. Начал сопоставлять все имена, даты и факты. Складывал их словно «пазлы». К утру из пестрых квадратиков, отдельных эпизодов, стала прорисовываться ясная картина. Все сходилось. Все, ну или почти все, участники слегка незаконной предпринимательской деятельности были установлены.
С самого утра, за два часа до начала рабочего дня позвонил непосредственный начальник – Виктор Викторович. Для приличия сделал вид, будто бы удивлен от того, что Иван находится на рабочем месте в такую рань. Выглядело это удивление в глазах Богреева смешно и очень глупо. Если не рассчитывал застать, зачем тогда звонил? Начальник отдела вежливо, по-отечески поинтересовался, как обстоят дела с Дондергом. Иван сообщил, что все в порядке. В связи с тем, что «душевный разговор» закончился далеко за полночь, пришлось оставить задержанного до утра в «дежурке» под охраной и обороной «оперативного». С самого утра Татарчук отвезет его сдавать в Лукьяновское СИЗО. От Якова Захаровича получена явка с повинной. Есть много интересных фактов и к часам одиннадцати он - Иван будет готов их доложить. Виктор Викторович докладом остался доволен.
Примерно в половине одиннадцатого в кабинет зашел Татарчук. Этот визит очень удивил Богреева, ведь Юра еще в девять должен был увезти Дондерга в изолятор.
- Приказано оставить Якова Захаровича здесь, до личной встречи с заместителем начальника управления. С нашим горячо любимым «Генералом».
 - А когда запланирована встреча? – поинтересовался Богреев.
- Примерно в половине двенадцатого.
- Значит ждут моего доклада! – буркнул Иван себе под нос.
       В голове Богреева зарождались крайне неприятные, но очень обоснованные подозрения. Если в дело вмешался сам «генерал» значит, он хочет урвать себе большой кусок от этого пирога. Никогда заместитель начальника управления ничего не делал просто так. Всегда и везде он пытался поиметь для себя максимальную выгоду. Значит, хочет лично в зубах притащить добычу своим высокопоставленным хозяевам, а его Ивана – крестьянского сына, который, собственно говоря, и добыл этот результат задвинуть куда подальше. И тогда ордена, медали, звезды посыплются, как из сказочного рога изобилия на широкие полковничьи плечи и грудь. А про заслуги Богреева сразу забудут, ну может тоже наградят грамотой или объявят благодарность. Не променяет, ни за что не променяет заместитель начальника управления свои генеральские погоны на Ванькины подполковничьи.
- Что?
- Да, так, ничего. Думаю, что все заслуги наш доблестный «куратор» взвалит на свои натруженные плечи. Хочет лично прогнуться перед вышестоящим руководством, и показать, как он умеет злостных международных преступников «колоть», – озвучил собственные мысли Богреев.
- А вы значит, Ваня с Юрой ходите лесом. Вы тут ни при делах, – продолжил мысль Татарчук.
- Что-то вроде того!
- Японский городовой! Когда на этой земле наступит справедливость? – задал Юрий риторический вопрос.
- Думаю… на этой… никогда!
- Ты лучше расскажи как там Англия? – поинтересовался Юрий Петрович.
- А что с ней станется? Стоит на месте.
- Ну, а Лондон? – приставал с расспросами Татарчук, не бывший за кордоном ни разу в жизни.
- А что Лондон?! Как обычно – овсянка сэр! Туман…. Мерзко, сыро, противно. Короче городок на любителя. Машины наоборот ездят. Смотришь влево, давят справа.
- И все? – удивился обыденностью повествования о столице Великой Британии Юра.
- Ну извини, на прием к английской королеве не попал…. Недосуг было. И давай Юрец я тебе лучше вечером все обстоятельно расскажу и опишу во всех цветах и красках про жизнь красивую, заграничную. А сейчас прошу прощения писанины до едрени фени, голова не тем забита.
       К одиннадцати часам Иван, как и обещал, представил пред ясны очи Виктора Викторовича обобщенную справку по делу контрабанды редкоземельных металлов и план дальнейших оперативно-розыскных мероприятий. Кроме непосредственного начальника в кабинете присутствовал еще и Петр Семенович – начальник главного отдела «К». Как лицо главенствующее, он с довольным видом первый взял документы и стал ознакамливаться с изложенным, передавая прочитанные листы Виктору Викторовичу. Когда он перешел к «Плану оперативно-розыскных мероприятий» и прочитал его большую половину, на лице его отразились в начале удивление, затем раздражительность, и в конце-концов крайнее недовольство. Так и не дочитав последнего листа, он отложил «план» в сторону и уставился на Ивана недобрым взглядом.
- Как это понимать? – наконец спросил он Богреева, указывая рукой на недочитанный документ.
- Как последовательность необходимых оперативных и следственных действий, – пояснил Иван без тени смущения.
- А я считаю, что это прямое глумление над руководством, – грозно прогремел Петр Семенович и окончательно сорвался в крик. – Кто дал вам право надо мной издеваться? Я что ваш школьный приятель, чтобы со мной шутки шутить? Или Вы, товарищ майор, окончательно из ума выжили?
 Богреев стоял молча и ждал, пока у начальника сядут батарейки. Пытаться оправдать себя пока не утихнет бурный поток гневных слов и словосочетаний, было бесполезно. Это Ивану было хорошо известно. Он не первый год работал под началом этого руководителя и знал все его повадки и манеру поведения.
- Вы что хотите, чтобы я это подписал? – с этими словами Петр Семенович порвал пополам раздражитель собственного спокойствия – «план» и, скомкав, швырнул его на стол перед Богреевым.
- Может вы еще хотите и его… - Петр Семенович не решился произнести в слух имя небезызвестного политика Василия Владимировича и оттого многозначительно ткнул указательным пальцем вверх. – Его тоже на допрос вызовете и под арест возьмете?
- Под арест, это потом! – Как ни в чем ни бывало гнул свою линию Иван. – Когда соберем достаточно легализованных материалов. Тогда можно и запрос в Верховную Раду подавать о снятии депутатской неприкосновенности и привлечению к уголовной ответственности. У нас ведь перед законом все равны. И в конституции об этом имеется соответствующая запись.
       Богреев прекрасно понимал, что все это – и арест и привлечение, и еще многое, чего из того, что он запланировал, хотя и было правильным с точки зрения теории, но на практике скорее относилось к научной фантастике, чем к реальной оперативно-розыскной и следственной деятельности. До прихода в кабинет Татарчука Иван в построении мероприятий исходил сугубо из объективной реальности, но после того, как он узнал от Юрия, что высокое руководство затеяло очередное хамство в отношении своих подчиненных, Богреев не на шутку разозлился и решил всю злость вылить в данном документе. Стоять под шквальным огнем огульной критики Иван за последнее время так привык, что не сильно переживал по поводу обратной реакции со стороны грозного начальства. Жаль, что демарш так и останется похороненным в главном отделе. Вот если бы дошло до самого «генерала» в первозданном виде. Уж очень хотелось Богрееву посмотреть на его лицо и выкатившиеся наружу от бешенства глаза. Было бы, что вспоминать на пенсии.
- А о таком понятии, как политическая целесообразность, вам что-либо известно, господин контрразведчик, – продолжал распекать строптивого подчиненного Петр Семенович. – Или вы тут в отделе окончательно до уровня участкового инспектора деградировали. Не забывайте что вы, в конце-концов работаете в спецслужбе, и должны мыслить шире тупого, но исполнительного служаки.
 Начальник главного отдела бросил взгляд на часы и заметил, что на «вливание очередной порции бодрости» в подчиненных у него ушло аж пятнадцать минут. Как раз в этот момент затрезвонил телефон. Виктор Викторович, который в избиении младенцев не принимал активного участия, взял трубку.
- Так точно. Это вас, – сказал он, протягивая трубку своему начальнику. Затем шепотом добавил, – «Зам»!
- Да, так точно. Все готово. Сейчас вносим пару изменений и сразу к вам. Через минут пятнадцать! Есть через десять. – Петр Семенович возвратил трубку телефона хозяину кабинета и опять обратился к Татарчуку с Богреевым. – Ну, что стоим. Или не слышали. Чтобы через пять минут новый «план» был у меня на столе.
       Да уж, время, отведенное для написания столь важного в розыскном деле документа, таяло прямо на глазах как прошлогодний снег.
- Так ведь по новой не успеют! – вступился за своих питомцев Виктор Викторович.
       Начальник главного отдела нехотя потянулся к остаткам Богреевского шедевра, развернул их, достал из кармана перьевую ручку, признак административной работы, и начал решительно кромсать злостные инсинуации своего подчиненного. Через пару минут все мероприятия компактно уместились на одном единственном листе.
- Вперед! – скомандовал цензор в полковничьих погонах. - У вас в распоряжении пять минут.
 Хорошо, что Иван не закрыл на своем компьютере этот документ. В принципе он его специально оставил висеть на экране монитора, заведомо зная, что в таком виде, он точно не пройдет. «План» успели сдать вовремя, так сказать раньше срока. Богреева отправили дожидаться окончания собрания в рабочий кабинет, а Татарчука отослали за задержанным. «Генерал» разговаривал с Дондергом долго - часа два. Татарчук был выставлен за дверь. Подпирая стену, Юрий не единожды помянул незлым тихим словом заместителя начальника Управления и его служебное рвение. Богрееву повезло больше, все это время он злостно состязался с компьютером в преферанс. Наконец дверь открылась и на пороге появился Юрий Петрович собственной персоной.
- Ну, чего смотришь, как на тень отца Гамлета. Вставай, пошли дальше разговоры разговаривать, – заявил Татарчук недовольным тоном, как будто Иван лично заставил его торчать под кабинетом, пока не закончится допрос.
- А где Яков Захарович? – поинтересовался Богреев, поднимаясь из-за стола.
- В дежурке! – коротко ответил Юра.
- Он, что у нас теперь до приговора суда прописался?
- Ты это у меня спрашиваешь? Мне сказали отвести к оперативному дежурному, я выполнил….
- А что там наш «Наполеон», - поинтересовался Богреев в отношении вышестоящего руководства.
– Этого я не знаю! – проворчал Татарчук
 Как только Иван со своим товарищем пересекли порог кабинета Петра Семеновича, все стало ясно как, Божий день.
- Подготовить дело в отношении контрабанды редкоземельных металлов к передаче, в Главное Управление «К».
       Иван, услышав о таком неожиданном повороте событий, не сдержал улыбки.
- А вы зря улыбаетесь, Иван Леонидович, – злорадно продолжил начальник главного отдела. – Вы продолжаете работать по этому делу. Ведь вы, если мне память не изменяет, состоите в рабочей группе.
- Так точно! – по казенному ответил Богреев.
- Ищите! Ищите господа хорошие Матвея. Живого или мертвого мне все равно, ищите. И чем быстрее вы его отыщете, тем будет лучше… для вас!
- Так как нам его искать? – не выдержал Татарчук.
- А как хотите, так и ищите. Можете сами в озеро нырять, мне без разницы.
Да, Петр Семенович умел наносить ответные удары и смеяться последним. Сейчас был его час. Час отмщения Богрееву за недавнюю дерзость. Татарчук попал под раздачу за компанию.
- И до каких пор мы должны осуществлять розыск? – поинтересовался Богреев.
- Пока не найдете! Хоть до второго пришествия! Все свободны!
Уже в коридоре Иван сказал расстроившемуся товарищу.
- Да, не переживай ты так. По крайней мере, могу смело утверждать, что до пенсии мы с тобой работой обеспечены.

Глава девятая

 Костя не мог поверить своим глазам. Перед ним стоял Матвей собственной персоной. Изменился, правда, бородой оброс, похудел. Да оно и не мудрено, ни хухры-мухры, с того света человек вернулся. А одет, конечно! Просто и смех и грех.
- Сволочь ты редкая! Не мог, что ли раньше позвонить? – сказал Слон вместо того, чтобы просто по-людски поздороваться. И сразу полез обниматься. Стиснул так, что у Турчина аж дыхание сперло.
- Не мог Костян, натурально не мог, – ответил Матвей, крепко сжимая в своих объятьях старого друга. Так его эта встреча растрогала, аж к горлу что-то подкатило. Турчин не замечал раньше за собой такой сентиментальности, а сейчас чуть слезу не пустил. Второй раз в жизни. Своей взрослой осознанной жизни. Первый раз он позволил себе это сделать на похоронах родителей. Тогда он проходил «курсы повышения квалификации» в Москве. У очень авторитетных ребят ума разума набирался, когда его родители погибли в автокатастрофе. Оба сразу, на месте, без никаких шансов. Тогда Матвей, сломя голову, ближайшим самолетом, потом на такси, домой, а утром на похороны. Хоронили в цинковых гробах, потому как тела были сильно изуродованы. Сестра на опознании два раза падала в обморок, прежде чем подтвердила личности погибших. Почему, он тогда заплакал? Может из-за несправедливости. Ведь не старые были и болезни, опасные для здоровья их терзали. А тут раз… и нет, в один миг не стало. А может еще потому, что сразу оба…. «Почему сразу обоих?», - спрашивал Матвей Бога, но тот молчал. Он ведь любит забирать к себе хороших людей, и нет Ему дела, что они еще нужны здесь - на земле. Очень сильно нужны. И даже последний раз взглянуть на самых родных людей ему не дали. Даже попрощаться по-человечески не смог. Только и поцеловал на прощанье вместо, пусть и мертвых, но самых дорогих и родных людей, холодный металл крышки гроба. Тогда Матвей в первый раз пришел в храм не для того, чтобы свечку поставить, во исполнении какого-то механического ритуала. Тогда он пришел с конкретным делом к Господу. Он пришел с Ним судиться. Была у него для суда веская причина. Долго он стоял в полумраке Храма и беседовал с Богом. Он говорил ему, не боясь и не стесняясь. Уверенным голосом требовал ответа, глядя на лик Спасителя. Он хотел знать: ПОЧЕМУ? Почему они, которые не делали зла? Почему сейчас, когда дела пошли хорошо, и он мог обеспечить им благополучную старость? Ведь они всю жизнь трудились ради того, чтобы вырастить его с сестрой. Отказывали себе во многом, отдавая все лучшее им – детям. И вот теперь, когда настала пора возвращать долги, не только из нравственных соображений, но и из большой любви, которую он испытывал к людям, подарившим ему жизнь, его лишили такой возможности. Даже не дал в последний раз увидеть, перед тем как их закопают в холодную землю. Навеки! И сделал это Господь ничего не объясняя, просто взял и забрал. Так ведь нельзя. Он ведь, Матвей, тоже право имеет…. Где твоя любовь, Господи? Где человеколюбие?????? ….. Вынесенный Вседержителю Матвеем приговор, был хоть и нелеп, но как тогда считал сам Турчин, справедлив. ВИНОВЕН!!!! После этого целый год, он не мог примириться с Богом. И даже в храм не ходил. Даже на Пасху яйца светить. Потом отпустило, начал заказывать за усопших родителей заупокойные.
       И вот теперь он опять был близок к тому, чтобы пустить скупую, мужскую, но все-таки слезу, признак человеческой слабости.
Слон приехал после звонка на следующий день. Встречались здесь, на острове, Матвей побаивался выходить в люди. Ни документов и одет подозрительно. Костя приплыл на моторной лодке. Матвей как раз в это время гулял возле берега и увидел приближающееся водное транспортное средство, а затем узнал стоящего на носу. Узнал и аж сердце замерло. Так теперь они и стояли на пристани.
- Ну, давай говори, - требовал Слон. – Рассказывай, как ты до такой жизни докатился. – Костя демонстративным жестом указывал на одеяние Матвея.
       Турчин улыбнулся и развел руками, мол извини так вышло. От волнения даже не мог начать разговор, не мог сообразить с чего начинать.
- Мы ведь тебя похоронили! – продолжал Константин, глядя на своего товарища и до сих пор не веря собственным глазам. - Тут совсем недавно машину твою нашли. Ты что решил в капитаны Немо податься?
- Да нет! Просто хотел проверить, как хорошо железные кони умеют плавать, - сострил Матвей.
Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, друзья решили уединиться и разузнать все последние новости друг о друге во время неторопливой прогулки в глубь острова.
- Да наделал ты тут шороху. Способности просто незаурядные. Ты зачем менту голову отбил? У него и до этого мозгов было не так, чтоб слишком.
- Не люблю, когда слабых обижают.
- Здорово! Сам в бегах, можно сказать на полулегальном положении и такое чудишь. Везучий ты просто, фартовый. Это хорошо, что все так вышло….
- Это в смысле, что я «утонул»?
- Не только! Этот мент, полудурок, решил тебя наказать за обиду и нанесенные телесные травмы через своих дружков - бандитов. Он им тут «крышу» мастерил. Второй, которому ты сотрясение мозгов организовал, это бригадир, компаньон мента. Ну, так лохи одним словом. С торговок на базаре деньги сбивают, ну и с побирушек всяких тоже не брезговали. Они на тебя даже «охоту» объявили!
- Тетка Алексея не пострадала? – спросил Матвей, вспомнив о хорошей женщине, и от души переживая за нее.
- Да нет. Хотя, конечно, вычислили они тебя быстро. И к тетке в гости наведались, но Леха прикатил с ребятами питерскими и они им быстро подрассказали, кто тут на земле хозяин. И я вовремя вернулся. Чтобы хитрый мент не рыпался, я на него из его же родного ведомства надавил - из областного управления. Короче говоря, на стрелке постановили, что бандиты сами были неправы, и никаких претензий ни к тебе, ни к Лехиной тетке иметь не могут. А мусор просто в разборки не лез. Да и мне тоже повезло, что он это дело по закону не запустил. Могло бы все намного печальнее закончиться.
- Это почему же? – поинтересовался Матвей.
- Потому что, как только машину на дне озера обнаружили, сразу по твою душу из Киева примчались. Тут все кверху дном перевернули. Рыли старательно. Наверное, и к этому «участку» наведывались. А ему-то и сказать нечего. Он ведь не доложил, что с тобой имел свиданьице и не проявил служебного рвения. Должен был опознать разыскиваемого преступника и принять меры к его задержанию. Так что мусорок лягавый видимо ничего не сказал заезжим гостям. Сильно испугался за собственную шкуру. Если бы слил, то «земляки» твои без труда бы на Леху вышли, а там уж и на меня. Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Давай рассказывай как ты сухим из воды выбрался?
- Не сильно-то и сухим, – сказал Матвей, закатав один рукав продемонстрировал несколько приличных шрамов от обморожения. – Если бы монахи не пошли козу искать, то все, хана….
- Кого искать? – переспросил Костя.
- Да коза у них убежала, они ее искать пошли… вот так, и вышло, искали козу, а нашли меня.
- Короче, махнули не глядя! – пошутил Слон.
- Где-то так! – согласился Матвей. – А у тебя то, как дела? Мне Леха говорил, что тебя контора пасла.
- Да все нормально! Все уладилось.
- А чего они от тебя хотели?
       Вместо ответа Слон пожал плечами.
- Слушай Костя, я ведь вместе с машиной и паспорт утопил. Теперь должен здесь сидеть, пока новой ксивой не обзаведусь.
- Понял! – сказал Слон. – Дурак бы не понял, а я все понял. Приеду в Питер и сразу пробью тему. Правда, как быстро с этим получиться сказать не могу. Сам понимаешь….
- Да мне не к спеху, но побыстрее…, - Матвей улыбнулся.
- Тебе деньги нужны! Да чего, я тормоз, спрашиваю, конечно нужны! – Костя протянул Турчину стопку зеленых купюр. – Тут что-то около штуки. В следующий раз привезу больше. Тебе сколько нужно?
- Да мне этого выше крыши. Тут и покупать кроме свечей нечего. А в поселок я не часто выбираюсь, да и цены там остались в наследство от социализма, так что в этой местности такая сумма, просто бешеные деньги.
- Только я тебя умоляю. Купи себе нормальные шмотки. Или может тебе из Питера привезти…. Говори размеры. Ну, честное слово, просто партизан образца 1941 года…
- Да нет, из Питера не стоит, – резонно возразил Матвей. - Тут в местном магазине прикуплю, чтобы из толпы аборигенов ничем не выделяться.
Гуляли еще долго, говорили о разном. О всяких мелочах. Вспоминали смешные истории. Перед отъездом Матвей попросил Слона сообщить Семену о своем чудном спасении. Со связью? Со связью были проблемы. Сотовый был бесполезен в отсутствии сети, а покупать спутниковый, не было нужды, ведь Матвей все равно не собирался здесь долго засиживаться. Решили, что Турчин будет звонить Косте из поселка. Ну, а тот приедет к нему на очередную «свиданку» буквально через недельки две. Мог бы и чаще, но как бы не вызвали его частые визиты подозрений у местных правоохранителей. Ведь могут поинтересоваться у настоятеля, зачем сюда подозрительные личности ездят. А тут еще в самом скиту невесть кто без документов ошивается. Лучше не рисковать. Расставались легко. Знали, что вскоре встретятся.
       Матвей с нетерпением ждал вестей от Кости. Ему изрядно надоело торчать на этом острове. Делать тут было нечего, скукота сплошная. Хотел даже было приобщиться к литературе, но в библиотеке книги были только религиозные, для Турчина совершенно непонятные. И произведения как на зло попадались все как на подбор, наивные, больше похожие на детские сказки, чем на серьезные духовные наставления. А чего стоили советы, которые в них содержались? Такие приемлемы разве что для монахов. Мирянину по ним жить просто противопоказано. Матвей точно знал, что монахом он не будет, и совершенно позабросил чтение уже через пару дней. На службы он не ходил. Не видел в этом смысла. Он вообще не любил посещать храмы, в то время, когда там проходили богослужения. Даже святить пасхальные куличи в светлое Христово Воскресение он не любил. Как-то раз то ли на Рождество, то ли еще на какой-то праздник, его притащили в храм. Именно притащили, потому что идти туда по собственной инициативе он не собирался. Народу было просто не протолкнуться. Все суетились, передвигались, протискивались то к алтарю, то к выходу. Оттоптали Матвею все ноги. Мало того что священники читали и произносили молитвы на малопонятном церковно-славянском языке, а тут еще суета между прихожанами. Турчин как ни силился, но так и не смог разобрать чем заняты священники, и что конкретно они просят у Бога. И душевного спокойствия не приобрел, раздражаясь на снующий люд. А какая была ужасная очередь, за свечами в церковную лавку. Матвей уже давно отвык от этого нудного и крайне утомительного дела – стояние в длинной веренице. Наверное, со школьной скамьи не доводилось ему так долго утомлять ноги. Стоять в окружении непонятно кого: ведь здесь - в очереди, народ был самый разношерстный, от депутатов до бомжей. И раньше, чем подойдет твой черед никак нельзя, потому что даже бомжи стоят здесь на равных. «Никто» и с тобой на равных!!! Это окончательно добило Турчина. После этого случая, если он и посещал церковь, то старался это делать днем, когда народу мало, и никто не мешает, не отвлекает Бога своими пустяковыми просьбами. В будние дни службы в скиту были не многолюдны, иногда бывало, что на литургии присутствовали игумен да брат Кирилл. Но похоже служителей церкви это совершенно не смущало и они устраивали богослужения вне зависимости от количества присутствующих. Однако и отсутствие посторонних не пробуждало в Матвее особого желания даже пассивно участвовать во всех этих обрядах. Дело в том, что Турчин слегка был оскорблен недавней выходкой Вседержителя, когда ему заступнику всех сирых и угнетенных пришлось по неволе искупаться в ледяной воде. Матвей обоснованно считал, что Господь обошелся с ним и в этот раз не очень справедливо. Не такой помощи он от него ждал, когда молился перед иконой «Призри на смирение».
       Вот и сегодня на утренней литургии было только двое – священник и монах. Матвей с завидным упорством проигнорировал приглашение инока пойти в храм. Он решил, что для здоровья гораздо полезнее крепкий сон. Когда Турчин проснулся, солнце уже высоко висело над макушками деревьев. Матвей умылся, совершил положенные общепринятыми правилами гигиены процедуры и вышел на улицу. Денек был теплый, и даже небольшая облачность не могла повлиять на широкомасштабное наступление теплого весеннего фронта, который постоянно кочует в слоях атмосферы и воюет с холодными воздушными массами и иными погодными явлениями. Извечная борьба между теплом и холодом, как и противостояния добра и зла.
       Матвей сел на небольшую лавку, стоявшую возле храма. Он даже хотел закурить, но курить возле церкви было запрещено. Игумен лично предупредил, чтобы не видел в скиту никаких сигарет. Как мальчишке приходилось Матвею ходить подальше в лес и хорониться за деревьями, чтобы сделать пару-тройку сладких затяжек. Благо Слон был тоже курящим и оставил, уезжая целую пачку сигарет «Парламент». Отец Тихон не мог не догадываться, что Матвей курит. Ведь запах табака, хочешь, не хочешь, а присутствует и очень заметен, особенно для некурящего. Но, учитывая тот факт, что Матвей формально соблюдал запрет и не курил возле скитских построек, игумен прикрывал глаза на его «подпольные шалости».
       Наконец- то дверь храма отворилась, и на пороге появился Брат Кирилл совместно с отцом Тихоном. До трапезы еще было порядочно времени, и монах решил немного передохнуть от каждодневных молитвенных хлопот на свежем воздухе, на той же самой лавочке, на которой сидел невольный житель скита.
- Утро доброе, брат Кирилл! – поздоровался Матвей. – А где батюшку потерял?
 Турчин сидел спиной к стене церкви и потому не мог видеть, куда делся настоятель.
- Спаси Господи! – ответствовал на приветствие монах. – Отец Тихон наверное к себе в келью пошел, немного отдохнуть.
- Что опять только вдвоем были? – поинтересовался Матвей.
- Так и есть. Сегодня только я да батюшка, – умиротворенно ответил слуга Божий.
- Послушай, брат Кирилл, а зачем оно вам надо каждый день службы служить? Ведь на них все равно никто не ходит. В пятницу, субботу, воскресенье, это понятно. Тогда хоть народ в храме присутствует. А среди недели для кого стараетесь?
- Так ведь мы же не только для людей службы служим, но и для Бога. От этого и службы наши называются «Богослужением, то есть служить Богу!
- А люди это вроде бесплатного приложения получаются? – подшутил Турчин.
- Зачем ты так? Все присутствующие тоже участники службы. Ведь как сказано в Писании «там, где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я среди них». Выходит, что все присутствующие в храме в момент богослужения с Христом пребывают. Ты знаешь, как ангел-хранитель радуется, когда ты в храме на службе стоишь? Это все равно, что у него День Рождения.
- У моего, стало быть, не так часто такие Дни случаются! – задумчиво произнес Турчин, но без особого расстройства. В конце концов, ходил Матвей в церковь не чаще, но и не реже, чем другие – в смысле его друзья и друзья его друзей. И ничего зазорного в этом он не видел.
- Это плохо! – сказал брат Кирилл. – Общая молитва она ведь многое может. Вот бывало помолишься с батюшкой, от всего сердца и такая благодать на душе. Выходишь из храма и так тебе радостно и люди такие все красивые…. С тобой такого не случалось?
- Не случалось! – буркнул Матвей. – Не вижу я в некоторых людях вообще ничего хорошего и красивого. Потому что нет в них ничего хорошего по определению.
- В каждом человеке обязательно есть красота, – возразил монах. - Ведь сотворены мы все без исключения по образу и подобию Божьему. И сколько не стараемся себя всякой гнилью греховной испаскудить, измарать, все равно есть в нас эта красота. Понимаешь неистребимо это Божье начало.
- Ну не знаю, - сказал Матвей задумчиво. Но действительно многого не знал. Вернее знал много, да все не то. Знал больше плохого. И в некоторых людях, видел только плохое. Так его научила жизнь. Может быть от того, его специально какие-то неведомые небесные силы и загнали на этот остров научиться видеть прекрасное. Видеть в человеке создание Божье, несмотря на то, что он сам себя так обработал, что даже отдельных признаков его светлого начала разглядеть невозможно.
       Матвей сидел и рассуждал о сказанном и от этого он злился. Злился от того, что живут же люди. Забитые, без всяких удобств на затерянном клочке суши и умеют жизни радоваться и красоту видеть. А но, дитя человеческого прогресса, видавший виды, знавший все стороны жизни полной наслаждений этого делать не умеет. И как не силится, такое постичь, да так и не научился. Не влезали его представления и понимания, образ жизни обитателей скита. А ведь не дурак же, и не раз это на деле доказывал. Но простые истины, которые известны этому не слишком эрудированному иноку, ему не даются. А тем временем Кирилл продолжал отстаивать принцы общего богослужения на конкретных примерах.
- Вот Бог даст на «Вербное воскресенье» народу будет превеликое множество. Конечно, может случиться, что и на «Благовещение». Но тут понимаешь, день рабочий, не у всех желающих получится на службе быть. А вот «вход Господень в Иерусалим» всякий раз на воскресенье выпадает и потому много молящихся собирается! - Непонятно почему у монаха даже сама мысль о том, что будет много народа на это самое «вербное воскресенье» вызывала нескрываемую радость.
- Слышишь, Кирилл, а вот ты мне объясни, чего вы тут все через слово Бога поминает, «Вот Бог даст»…. «Вот будет на то воля Божья»?
- А что же тут непонятного? – искренне удивился инок. – Так оно и есть. На все воля Всевышнего. Как он устроит, так все и будет. Как у царя пророка Давида сказано: «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудился зиждящий. Аще не Господь оградит град, всуе будет стрегий». Так что без Бога никак нельзя.
- А типа самому взять и сделать? – напирал на свое Матвей. – Ты пойми, Кирилл, это, конечно, может и правильно, что на Бога надейся, только и сам не плошай. В смысле, «если Бог даст», это не конкретно. Это у вас здесь на острове, если Он даст. А там, на большой земле так нельзя. Там если ты так с людьми говорить станешь, ну типа: «если получиться» или : «если смогу», с тобой никто дел вести не будет. В мирской жизни конкретика нужна. Если сказал, то должен сделать, чтобы ни случилось. Или, если сказал, что к такому-то часу буду на, - у Матвея чуть не сорвалось на «стрелке» - На встрече. – Поправил Турчин сам себя. - То быть на ней вовремя ты просто обязан. Если опоздаешь, придется штраф платить. За каждую минуту задержки…. Время оно тоже денег стоит. Должен же быть во всей этой жизни и человеческий фактор, а не только воля Божья. Ты ведь сам же можешь распоряжаться своим временем. К примеру, ты сегодня сам на службу встал и пошел. А почему? Потому что так захотел. А я вот не пошел, потому что не захотел. Ты пойми, Кирилл, не только Бог тебе по жизни давать должен, ты тоже сам должен от нее брать. Сам должен свое будущее планировать. А то у тебя получается, жить одним днем…. если Бог даст.
- Ну и что ты сам напланировал? – раздался за спиной голос старца. Матвей и не заметил, как вернулся игумен. А может он никуда и не уходил, а стоял на крыльце церкви и все слышал. А вот теперь соблаговолил спуститься и, представ пред ясные очи Турчина, и присоединился к разговору, когда его подопечный был загнан Матвеем в глухой угол. – Сам то ты, строитель собственного жития, разве планировал здесь очутиться?
- Ну, скажем, все, что произошло это чистая случайность. От нее никто не застрахован и Бог тут ни при чем!
- Ой-ли? Ты небось еще полгода назад сидел далеко отсюда и прибыли считал. Думал, что удачу за хвост поймал. А оно вон, как все вышло. Вовсе не так, как ты себе представлял да планировал. Как сказано у апостола Иакова: «Теперь послушайте вы, говорящие: «сегодня или завтра отправимся в такой-то город, и проживем там один год, и будем торговать и получим прибыль», - Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо, что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий», – процитировал настоятель отрывок из «Соборных посланий».
       В чем-то отец Тихон был, конечно, прав. Слишком много было у Матвея этих случайностей. Началось все с закрытой входной двери в офисе. Именно из-за этой случайности ему удаюсь ускользнуть от ушлых чекистов незамеченным, по пожарной лестнице. Затем шла длинная череда таких же случайностей, которая и привела его в конце-концов в скит, на этот остров. Но не эта мысль занимала сейчас Турчина. Его интересовал, откуда игумен про него так много знает. И хотя говорил он все больше витиевато, но по делу. Как будто знал про Матвея все. И это очень сильно раздражало Турчина. Ну откуда такая осведомленность? Наверное, точно в бреду проболтался. Стало даже как-то обидно за себя.
- Я вам вот что скажу, – огрызнулся Матвей. – Да, полгода назад я сидел и считал прибыли. Потому как получил их собственными силами. Но есть, конечно, и ваша правда! Попал я сюда не по своей воле. И перед тем, как оказаться на острове, посетил храм и Бога попросил, чтобы помог мне. И дело хорошее сделал, за правду вступился. – Матвей имел в виду женщину, которую он спас от бандитов. – И что я за хорошее дело получил взамен? Чуть в озере не утонул. Вот что мне Бог дал, – гневно завершил свою речь Турчин.
- Неразумный ты! – сказал старец с сожалением. – Бог тебе шанс дал жизнь свою исправить.
- Вот вы, святой отец, все знаете, все понимаете. А раз вы такие умные то почему же тогда такие бедные? – Матвей хоть как-то попытался взять у игумена реванш.
- Не правда, твоя! Я богат и очень богат! И богатство мое истинное. Его ни ржа не изъест, ни вор не подкопает. Потому как оно на небесах собрано. Мзда моя во Господеви и в него я богатею. А где твое богатство? Что оно есть? Прах земной. Из праха возникло и в прах обратится. И не поможет тебе то, что ты на сердце положил и на что надежду имеешь!
Матвей от таких слов инстинктивно приложил руку к карману куртки, где находился его блокнот со счетами оффшорных банков. И, действительно, лежал он в аккурат, напротив сердца.

Глава десятая

 Вот уже третий месяц Аслан Сахолов сидел на загородной даче. Правда дача была не его. Двухэтажный дом, построенный в лучших традициях советского классицизма частного строительства, с замашками на индивидуализм, стоял невдалеке от бывшего колхоза - миллионера. Сейчас колхоза не было. Следовательно, место считалось немноголюдным, и именно поэтому было выбрано для содержания Аслана. К дому в виде приложения прилегал приусадебный участок примерно в сорок соток. Обнесен он был казенным бетонным забором, состоящим из серых плит, стянутых между собой для прочности железной арматурой и глубоко вкопанных в землю. Как сказал бы Остап Ибрагимович, такую усадьбу могло построить существо с воображением дятла. От Филина Сахолов узнал, что «дятел» этот некогда был заметным партийным чинушей, но с развалом «единого и нерушимого» утратил свою значимость, влез в долги и вынужден был уступить это строение, на базе которого, некогда желал устроить свое родовое гнездо. Купили его не столько из архитектурной ценности, сколько из-за земли, на которой стоял этот аляповатый особняк. Новые хозяева до хлопотного дела реконструкции пока не добрались и поэтому дом ломать не стали. Так он и стоял в своем первозданном виде, в коем и был построен, окруженный неухоженными фруктовыми деревьями и паутиной дорожек, состоящих из бетонных прямоугольников, какими обычно устилали подножия монументов или площади захолустных городишек.
Прямо из негостеприимных стен колонии строго режима Аслана доставили сюда в сопровождении трех дюжих молодцов. На даче их поджидал невысокий худощавый человек. Судя по тому, как он давал распоряжения конвоирам, Сахолов понял, что это старший. На следующее утро два охранника уехали, а вот маленький и еще один верзила остались присматривать за освобожденным из заключения. Впрочем, Аслан освобожден был только формально. Как и предупреждал Филин, на следующий день, после того, как была заключена договоренность о взаимопомощи, его поместили в тюремную больницу. Начали подводить под нужный диагноз. По медицинскому заключению врачебной комиссии Аслану оставалось жить буквально пару-тройку месяцев. Исходя из истории болезни, бывший спортсмен был полностью лежачий и нуждался в особом уходе, организовать который в условиях заключения не представлялось возможным. Сейчас, по документам он находился на стационарном лечении в одной из клиник. Но это было только начало. Окончательный вывод о его состоянии врачи отложили до полного прохождения курса терапии, другими словами, после того, как Аслан найдет Матвея и вернет деньги. С поисками не совсем ладилось. Следы обрывались в Санкт-Петербурге, откуда Турчин последний раз передавал привет одному из старших бригадиров Сахолова - Птице. Самостоятельно обнаружить счет, на котором деньги лежат, тоже не вышло. Матвей всю эту операцию прокручивал с максимальной осторожностью, и посему даже самое ближайшее окружение не знало, что, куда и через кого отправлялось и поступало. В общем, никаких зацепок. Время неумолимо бежало вперед, а результат был нулевой. Филин наведывался раз в неделю, не чаще. Пару раз оставался на ночь, благо в доме было столько спальных мест, что можно было бы легко расквартировать мотострелковый взвод. В начале «благодетель» не сильно напирал на безрезультатность проводимых розысков, но по прошествии месяца стал прозрачно намекать на пассивность Аслана, а совсем недавно даже открыто предъявил претензии. На Сахолова, это никак не подействовало. Он был мужчиной и поэтому не подавался на эмоциональные словоблудия. Да и вообще всегда действовал очень обдуманно, никакой спонтанности, и если бы не эта стерва в юбке - Олбрайт, то пожалуй гулял бы он сейчас на свободе. Дело ведь ему шили белыми нитками, но это был госзаказ, а значит приговор обжалованию не подлежал. По большому счету Филин был абсолютно прав. Аслан как-то очень аморфно относился к поискам, и сам прекрасно это понимал. Скорее всего, делал он это из чувства вины, и как ни старался, не мог избавиться от мысли, что совершает что-то очень подлое - неправильное. И хотя внешне, все выглядело пристойно, но Сахолов не поддавался искушению снять с себя полную ответственность. Что бы там не говорили, а он менял свою свободу на Матвея. Даже после профилактической беседы Аслан не изменил своего отношения к делу. С дачи в последнее время он практически не выезжал, не было нужды. Все необходимые для розыска дела, Аслан успел решить в течение двух кратковременных визитов в столицу. Его подопечные сами приезжали на дачу, для отчета о поисках и иных насущных предприятиях. Именно в одну из таких встреч, когда Сахолов убедился, что за ним не следят, он попросил Птицу, привезти ему мобильный телефон. Аслану он был необходим на тот случай, если Матвей даст о себе знать и захочет с ним связаться. Условно освобожденный не сомневался, что все средства связи, находящиеся в доме, прослушиваются, а для разговора с Турчиным ему нужна была полная конфиденциальность. Своим временным союзникам он не слишком-то доверял. На зоне у Аслана был свой личный, мобильный аппарат для общения с волей. Был у него сотовый телефон и здесь, на даче. Но если, сидя в колонии, Сахолов твердо знал, что его номер чист, то здесь за это он не мог поручиться. Трубку ведь ему дал не кто иной, как Филин. Значит, он и номер знал и мог через свои большие связи в правоохранительных органах поставить его на контроль. А чистый тюремный телефон остался на зоне, потому как забрать его сюда не было никакой возможности. Птица, как и положено, передал мобильный незаметно для соглядатаев, и Сахолов, не включая батарею, спрятал его в надежном месте в своей комнате, за карнизом. Но до сих пор, случая включить аппарат так и не представилось.
       В этот день Филин нагрянул на дачу ни свет, ни заря. Не успел Аслан совершить утренние омовения, как его позвали к столу. Стол был накрыт с размахом и всяческими изобилиями. За ним в гордом одиночестве восседал Филин. Он широким жестом пригласил Сахолова присоединиться к трапезе. Аслан принял приглашение.
- По какому случаю праздник? – поинтересовался Аслан, усаживаясь за стол.
- Есть повод, дорогой Аслан! Кстати Матвей не объявлялся? – неожиданно спросил Филин.
- Нет! – односложно ответил Сахолов и внимательно посмотрел на собеседника. «Судя по всему, о Турчине стало что-то известно», - заключил Аслан. Он не хотел выдать волнения, но наверное Филин все ж таки уловил в его жестах и мимике некоторую напряженность.
- А что ты так занервничал Аслан? – ехидно спросил Филин после небольшой паузы. – Я тебе верю. Скажу больше, я даже точно знаю, что Матвей на связь не выходил.
- Нашли?
- Ну, мы ведь серьезная организация! – продолжал подтрунивать над Сахоловым ранний гость. – Это вы хоть и называетесь организованной преступностью, порядка у вас никакого. Так детский сад - штаны на лямках.
- Где он? – спросил Аслан, не обращая внимания на едкие уколы собеседника.
- На дне! В прямом смысле этого слова. Но мы тут ни при делах. Утонул Матвей исключительно по собственной инициативе.
- А где это произошло?
- Ладога! Кому дорога жизни, а кому и смерти.
- А чего же ты тогда радуешься?
- А радуюсь, я дорогой Аслан, вот по такому поводу. Деньги то мы нашли, – озадачил своим ответом Филин. У Сахолова закрались сомнения, что этот человек не имеет никакого отношения к гибели Матвея, - и без помощи Матвея, – успокоил Аслана гость.- Во как работаем!
 А вот Сахолову было сейчас не до радости. Матвей был не только хороший партнер по уголовному бизнесу. Он был хороший, правильный человек по жизни. И товарищ, каких сейчас мало. Впрочем, о покойниках или хорошо или никак, но Аслан и не мог вспомнить о Турчине каких-либо гадостей. Да, спорили, бывало и ругались, но это все ерунда, обычные житейские ситуации. Никогда не давал Матвей повода Аслану, да и всем, кто был рядом с ним, говорить о себе плохо. Это очень большая потеря, как для «дела», личная, человеческая.
- Чего ты приуныл Аслан? Тебе есть тоже чему радоваться! Поверь мне на слово. – Филин взял положенную паузу для пущего эффекта. - Хотя ты волчья сыть – травяной мешок, ничем конкретным нашему общему делу не помог, но за старания твои я ходатайствовал, чтобы наша договоренность осталась в силе. На радостях по такому случаю дарована тебе господин Сахолов свобода. Но не сразу. Сначала еще раз комиссию пройдешь, затем придется до Дня Независимости здесь в деревенской глуши качуматься. А 24 августа, тебе как безнадежно больному человеку и передовику лагерного производства будет дарована возможность помереть на воле. Правда, наивные обыватели не знают, что умирать ты будешь еще минимум лет тридцать, – Филин отвратительно захихикал. - На комиссию поедешь завтра. Тебе перед выездом Григорьевич (маленький надсмотрщик) укольчик кольнет. Тот, который ты в лагерной больничке уже получал. Но будет у меня к тебе последнее поручение! Перед тем, как попасть в варварские руки тюремных эскулапов, тебе надо будет встретиться с Бедой. Забей ему стрелку на нейтральной территории. Где-нибудь в кафе, на одесской трассе. Их там много.
- Это еще зачем? – насторожился Аслан. Поручение было довольно странным.
- Выступишь в качестве герольда, – пошутил Филин. – Передашь ему, что Матвей благополучно почил по причине несчастного случая. Свое мы уже нашли, и к нему никаких претензий не имеем. У меня с ним последний разговор как-то не заладился. Он меня неправильно понял. Вообще в последнее время он стал какой-то подозрительный. Охрану с собой везде катает, даже в сортир без нее не выходит. Нервы у старика уже сдают. Как бы не напорол косяков по горячности. Нам лишние неприятности ни к чему, да и ему думаю тоже. Только все о чем я тебя прошу, передай, пожалуйста, лично, при встрече. По телефону ничего не говори. Нынче связь такая ненадежная. А информация эта конфиденциальная.
       
       Беда сидел напротив окна, и смотрел на оживающую после долгой спячки природу. Зима отступила под напором весеннего тепла, но не желала капитулировать. Она откатилась в лесные чащобы, где под оккупационными белыми сугробами еще была прижата мелкая растительность. Только на полянах, куда сквозь могучий заслон сосновых лап удавалось пробиться солнечному десанту, противоборствующей стороне удалось прогрызть грязные дыры в ее крепком панцире. Иногда ночью, набравшись наглости, белая ведьма вылезала из собственного лесного логова и высаживала свои войска по всей поверхности в виде снежных хлопьев. Но таких рейдов с каждым днем становилось все меньше и меньше. Даже яростное сопротивление не могло хоть как-то остановить или задержать приход весны. Зима была обречена. Такие упорные битвы происходили каждый год, и каждый год победитель оставался неизменным и был известен заранее. Старый вор любил наблюдать за этой ежегодной схваткой. Делал это он с каким-то мальчишеским интересом. Неоднократно прогуливаясь парком к большому неудовольствию собственной охраны, которую в последнее время Беда постоянно брал с собой, но сворачивал с бетонированных дорожек, чтобы отыскать очаги белого сопротивления. Сравнить, насколько вглубь обороны противника продвинулись зеленые. Откуда у него взялась эта тактическая жила он не знал, вернее слабо помнил. Возможно, это было одно из воспоминаний беззаботного детства, когда он мечтал стать красным командиром, носить шашку и револьвер в скрипучей кобуре. Однако вопреки всем своим детским надеждам стал вором. Об этом он не жалел. Разве был у него другой выбор. Разве мог он работать на государство, уничтожившего его отца и мать - честнейших людей, гнувших спину на Власть Советов. А отец даже проливал кровь в Гражданскую, в прямом смысле этого слова. Взяли их перед самой Отечественной войной в мае 1941, ночью. Вначале отца, через неделю мать. Его в детский дом. Больше он своих родителей не видел, и даже не слышал о них. Они просто растворились, как будто и не существовали вовсе. Государство отобрало у будущего вора и родителей и отдельную комнату и игрушки и приличный харч, и дала взамен интернат для детей врагов народа, хотя, конечно, числился он в официальных документах как обычная школа-интернат. Даже родную фамилию и ту постарались вырвать из памяти. Сын «немецких шпионов» даже не считал, сколько раз страдал за то, что не отзывался на новое имя, присвоенное ему в детском доме. Его били, ставили в угол, лишали обедов и завтраков. И все равно Бедулин упорно не желал становиться Ивановым. Для Сергея Борисовича Родина-мать оказалась злой мачехой. Воспитатели стервы, питание не весть какое, вместо маминой ласки - физические наказания за детскую шалость. Вот, что получил Беда, взамен семьи от советского народа и Коммунистической партии.
       В самом начале войны детский дом разбомбили при эвакуации. Оказавшись на оккупированной фашистами территории, Сережка прибился к каким-то беспризорникам и начал промышлять воровством. Воровали, несмотря на смертельную опасность. Немцы беспощадно карали за кражи, особенно военного имущества и провианта. Затем пришли наши. Но Беда, эта кличка приклеилась к нему уже тогда, хлебнувший вольной жизни, уже не спешил отправляться в детский дом, который был для него хуже, чем тюрьма. Он продолжал заниматься делом, освоенным при оккупационном режиме. И если некоторые из его подельников делали это просто, для того, чтобы выжить, то Беда мстил. Но мстил государству и власти. Мстил лично, за своих родных, за личную обиду. Уже тогда он выбрал себе стезю по которой и шел не сворачивая всю сознательную жизнь. Сын врагов народа твердо решил стать врагом государственной власти. Только не как его отец и мать – мнимыми, а подлинным, самым настоящим. С самого детства Сергей Борисович был лидером. Поэтому он, наверное, и хотел стать именно командиром, а не рядовым красноармейцем. Пойдя по воровской масти, но тоже старался достичь карьерных успехов на выбранном поприще. Очень сильно в этом деле ему пригодился опыт, полученный в колонии для несовершеннолетних. Если на «взрослой» зоне действуют хоть какие-то человеческие законы, то на «малолетке» форменный беспредел. Это даже сами «взрослые» зеки признавали. Если ты слабину дал, то все «пиши – пропало». Дети всегда жестоки, но особенно в тюрьме. И, несмотря на это, Беда не только выжил в «малолетке», но еще и стал центровым. Во взрослую зону он уже попал с богатым опытом тюремной жизни. Благодаря своему несгибаемому характеру и стремлению быть первым везде и во всем Сергей Борисович Бедулин в конце концов, стал вором в авторитете. Настоящим вором, по всем понятиям. Именно последним обстоятельством он сильно гордился, и использовал его как довлеющий аргумент на различных сходняках во время споров. Беду коллеги по цеху уважали, а многие даже побаивались. Длительная воровская жизнь сделала его безжалостным и беспощадным. В этом мире нет места слюнтяям, гуманистам, рассуждающем о высших добродетелях. Сама природа устанавливала здесь порядки. Выживает сильнейший. Нет, ни при помощи бицепсов, похожих своими размерами на спелые херсонские арбузы. Главное быть сильным духом, волей, характером. Многое в тюрьме решается на уровне взгляда. Одним только правильным взглядом можно решить конфликт в свою пользу. Основное, чтобы соперник увидел в твоих глазах, кто ты есть по сути. Тогда ты выиграл, остался жить, достиг самых высоких вершин. И никакой жалости. А кто его самого жалел? Первый срок получил за буханку хлеба. Тоже мне народное достояние!!! Да и украл он ее не у слесаря работяги, а у барыги – спекулянтки, которая воровала свой насущный товар в местной пекарне. А его мусора мусорские, крышевавшие ей, и, имевшие с выторга свой твердый процент, взяли под белы ручки и в кутузку. Когда он огрызнулся следователю, то его несовершеннолетнего избили до кровавых соплей. Нет, не жалел Беда о своем выборе – стать вором. В своем собственном понимании он был прав по всем статям, по всем понятиям.
- Аслан звонил, – сказал старый вор, не отрываясь от весенней панорамы, раскинувшейся за оконным стеклом. – Назначил встречу. Завтра в двенадцать. На Одесской трассе, в ресторане.
- Так он ведь у хозяина? – изумился Агей. – Ему еще минимум пятерик на нарах париться.
- Эх Агей, за забором такие дела творятся, а ты мышей не ловишь. Не сечешь, что у тебя под носом делается. Вот я умру, как же ты смотреть за порядком будешь?
Агей насупился, а Беда продолжал дальше.
- Поговаривают, что Аслан сейчас на воле в больничке лежит.
- Так, а чего тогда на трасе встречу назначил. Если сам передвигаться может, пускай бы к нам и приезжал.
- Нельзя ему сюда. Меня ведь пасут, а светиться Аслану ни к чему. Значит постанова будет следующая. Ты примерно за полчаса до нашего выезда отправишь броневики (так называл авторитет бронированные автомобили) по городу кататься. Пацанов туда посадишь, как будто мы стрелки разводить подались. А я поеду на «Жигулях». Возьму с собой Баптиста, ну и еще кого-нибудь, чтобы все в одной тачке уместились.
- А я?
- Ты здесь останешься.
- Я с тобой поеду, - начал было спорить Агей, но глянул в глаза Беды и запнулся
- Все! Базар окончен! – поставил жирную точку в данной полемике авторитет.
- Я бы Беда, этому Аслану так не доверял. Ты же сам знаешь: «До Ростова мы воры, от Ростова – черти». – Процитировал Агей воровскую поговорку о лицах кавказской национальности. - Не верю я ему. «Апельсин» он, «лаврушник».
- Мне лично Аслан подлянок не кидал. Может тебе об этом что-то известно?
 Агей промолчал.
- Значит поеду! – утвердил собственное решение вор.
- Гадом буду, про Матвея будут разговоры разговаривать.
- Есть такие подозрения, - согласился Беда.
- Слышь, Борисыч, оно нам надо такой геморрой из-за него иметь. Может сдадим Матвея и свинтим с темы.
- Если бы я и хотел Турчина вломить, что толку? Матвей на дно упал и сидит тихо. Я не знаю, где его лежка. Дело-то не в нем. Он хоть и фраер, но человек правильный, живет по понятиям. Западло, конечно, такого подставлять, но и бодаться, чтобы аж лоб трещал, и воровской люд под удар подставлять я бы не стал. Будь моя воля я бы давно с темы соскочил, да только увязли мы в этой гнили по самые ноздри. Тут ведь не на Матвея, на нас наехали. Сдашь назад, и все - кранты. Эти твари, если за холку ухватят, то уже не отпустят пока к самой земле не прижмут. Нельзя им слабость показывать. Слабых нигде не любят и не уважают, ни здесь, ни на «зоне». Я ведь не за себя только стойку держу, но и за всю масть воровскую. А как я по-твоему буду за законом следить и порядок поддерживать, если меня никто уважать не будет. Я ведь тебе не премьер-министр, который боков напорол, пробалоболился и ходу в отставку. У меня одна только отставка может быть – Беда многозначительно указал пальцем вверх, давая понять, какая именно отставка для него приемлема. – Будем на своем стоять, а там поглядим. Береженного Бог бережет, а не береженного конвой стережет.
       Агей доверял авторитету как себе. Он на личном опыте знал, что Беда ничего просто так не делает. Прежде все обдумает, проверит, а потом уже принимает окончательное решение. Вот и сейчас, если он решил ввязаться в драку, значит это единственный выход в данной ситуации. Так уже было не раз. Последний и самый тяжелый поединок за выживание был в начале девяностых, когда для воров настали трудные и очень смутные времена. Отморозки спортивной наружности, сбившиеся в бригады, не имеющие никаких понятий вырвались на улицы. Разорвали на клочья собственной вотчины, города и села. Они, оголтелые от легкой наживы, не считались ни с кем и ни с чем. Часто залазили в воровские темы, не признавая ничьих законов: ни государственных, ни воровских. Воры дать достойный отпор оказались не способны. Хорошо вооруженные беспредельщики, не задумываясь, пускали в ход свои волыны. Шмаляли налево и направо без разбору. В большинстве случаев открытые противостояния заканчивались не в пользу блатных. Тогда мусора воспользовавшись всеобщим беспределом и попытались уничтожить воров, как класс. Именно в начале девяностых на тюрьме, в «пресс-хате» нашел свою смерть Вася Бриллиант – человек кристальный по всем воровским законам и очень уважаемый лично Бедой. На лагере такого администрация никогда не решилась бы, потому и кончили самого известного в Союзе вора на «крытке». Да и саму смерть, чтобы не будоражить общественность, подвели как самоубийство. После такого беспредела, многие воры не выдержали и пошли на унизительные соглашения. Беда был одним из немногих, кто не скурвился, а продолжал твердо стоять на своем. На него тоже не раз наезжали лихие бандиты, пытаясь сбить с позиций. Увидев, что голым базаром, старого рецидивиста не разведешь, они решились действовать с позиции силы. Это был откровенный вызов и Беда его принял. На другой день, после очередного небольшого инцидента двух быков из банды шалупони, предводитель которой решил задираться с коронованным вором, нашли зарезанными. Оружие было выбрано неспроста, не случайно, чтобы всем стало понятно, кто нанес разящий удар. Братки для «мокрых дел» обычно использовали огнестрельное оружие, а Беда решил рассчитаться с отмороженными беспредельщиками старым, дедовским способом – финкой. И подручные исполнили его приказание филигранно и без лишнего шума. Зачем нарушать спокойствие мирных граждан по таким пустякам. Бандиты оказались дерзкими и организовали на вора несколько покушений, но, в ходе реализации коварных планов врагов, Сергей Борисович не пострадал. На каждый удар неприятеля он отвечал адекватными действиями. Тогда многие не понимали авторитета. Считали, что рано или поздно ему все равно придется идти на поклон к «бригадным» или бандитам от власти, а его яростное сопротивления было жестом отчаяния. Но так и не дождались. Беда знал, чего хотел. Как и следовало ожидать, разгульная бандитская жизнь, рано или поздно приводила лихих удальцов в дом казенный. А там! Там была территория воров. Вотчина безраздельная с практически абсолютной властью. Если еще в СИЗО бандиты как-то могли противостоять «черному движению», то на «зоне» сопротивление «беспредельных» конкурентов ломалось со страшным треском и без малейших шансов для зарвавшихся отморозков. Вот тут блатные и отыгрались за все свои обиды. Только за один год по неполным данным бригадные потеряли в лагерях восемнадцать своих соратников. Но самый жестокий и сокрушительный удар по отмороженным браткам нанес именно Беда. Он устроил показательную порку. «Болонка» - один из старших «бригадиров» лютых недругов старого вора, попал под следствие, а затем, несмотря на все старания адвокатов, получил достаточно увесистый срок. Не без стараний Сергей Борисовича направили главаря отморозков на зону, где масть держала «черная кость» т.е. уголовники. Если на СИЗО «Болонка» мог чувствовать себя не только вполне безопасно, но и довольно таки комфортно, благодаря двум своим телохранителям, севшим с ним по одному и тому же делу, то в «колонии» этот номер не прошел. Несмотря на то, что Болонка на зону прибыл с эскортом, с этими двумя тренированными парнями, обладающими не дюжей силой и знающих множество приемов восточных единоборств, в первую же ночь пребывания бригадир был подвергнут наказанию со стороны блатных. С его телохранителями расправились очень быстро и с поразительной легкостью. Не успели они даже принять борзую стойку, как были порезаны, один насмерть, другой попал в тюремную больницу в отделение реанимации. Самого Болонку лишать жизни не стали, но опустили, и сломали морально, у урок на этот счет имелся огромный опыт. Узнав о случившемся, многие бандиты пришли в шоковое состояние. Если раньше в ранге пострадавших оказывалась всякая мелочь, то теперь униженным и опозоренным был один из лидеров преступной группировки. А это уже серьезно. После этого начался тотальный пресс бандитской братии, а у последних – паника. В начале «беспредельные бригадиры» пытались откупиться от воров, засылая в качестве выкупа в «общак» солидные суммы, но сходка постановила от «отморозков» деньги не принимать, а их представителей попавших в заключение, «загонять под шконку» без малейшей пощады. Теперь для беспредельщика лучше было умереть, чем попасть к «хозяину». Этим обстоятельством очень ловко воспользовались представители правоохранительных органов, из числа тех, кто не на словах, а на деле боролся с организованной преступностью. За обещание остаться в тюрьме и не быть отправленным в лагерь, бандиты сдавали своих подельников словно стеклотару. За «красную зону», там где весь лагерный уклад жизни держался в крепких руках «актива» совместно с администрацией, «злостным неуважителям воровских традиций» приходилось отрабатывать весь срок заключения, стуча «куму» с максимальной прилежностью и усердием. Да и на воле дела стали обретать катастрофический характер. Любого «бригадного» из преступного объединения, которое побило горшки с урками, теперь можно было практически брать голыми руками. Пригрози тюрьмой, и он все - спекся. Вербовка агентов из организованных преступных группировок, стала для оперработников МВД и СБУ делом обыденным и мало хлопотным, что-то сродни культпохода в кино. Тогда пришлось невоспитанным бандитам идти к Беде и бить челом, хребет изгибать и сдаваться на милость победителя. Только победитель милости не знал. Он считал ее проявлением слабости, и посему особо дерзких он наказал с особой жестокостью. Таков криминальный мир, ничего не попишешь. Здесь нет места милосердию и прощению. Именно после этого случая, авторитет Сергей Борисовича на воле стал незыблим, нерушим, крепок как гранит. Его практически абсолютную- монархическую власть признали и с ним считались. Старый вор не лез в чужие дела, если его об этом не просили, но и в свои никого постороннего не допускал. Не единожды его приглашали быть третейским судьей в разрешении споров. Именно благодаря ему воровская масть в столичном регионе, не только возвратила себе утраченные позиции, но и укрепила их еще больше, чем прежде. Вот так и жил Сергей Борисович, поступая во всех жизненных ситуациях «правильно», в соответствии с собственным – воровским пониманием значения данного слова. И сейчас он справедливо считал, что избранный им путь является единственно верным. Агей, зная непогрешимость коронованного вора, во всем положился на его волчье чутье, которое еще никогда его не подводило.
       На следующее утро действовали в соответствии с заранее составленным планом. Правда, внесли туда некоторые изменения. Агей настоял, чтобы с Бедой на стрелку, отправилась еще одна машина с охраной. Она выехала за несколько часов до назначенной встречи и ждала Беду в условленном месте. Бронированная кавалькада, предназначенная отвлекать внимание наружного наблюдения, должна была выехать за полчаса до того, как «Жигули» девятой модели с тонированными стеклами повезет Сергея Борисовича на встречу с Асланом.
       Не нарушая установленной традиции, Беда решил совершить утреннюю прогулку. Кроме телохранителей, в сопровождении был еще и Агей, который шел рядом с авторитетом и слушал последние указания. Беда в своих рекомендациях был очень подробен и обстоятелен. У Агея складывалось впечатление, что Сергей Борисович расстается с ним надолго, хотя возвратиться он должен был через два-три часа.
- Ты прямо, Борисович, - но очень редко называл авторитета по отчеству, но сейчас был как раз тот редкий случай – Как будто очередной срок мотать собираешься. К чему такие наставления? Все равно к вечеру вернешься!
- Это как Бог даст! – уклончиво ответил Беда. – А поучить тебя уму разуму, завсегда полезно. Все равно, ты меня переживешь и если косяки не запорешь, то быть тебе на моем месте. Смотреть за порядками и соблюдением наших законов. Общак держать и приумножать по возможности. Так что перенимай опыт, пока есть возможность....
       Старого вора отвлекла от монолога неприятная сцена, которая разыгралась на обочине дороги. Из остановившегося автомобиля – иномарки, важно вышла девица с оттопыренной нижней губой, что свидетельствовало о ее негодовании и обиде. На вид девахе было не больше двадцати. Кожаная куртка красного цвета, облегающие штаны и высокие сапоги туго облепили ее молодое тело, подчеркивая прелести девичьей фигуры. Во всех ее манерах, движениях и походке Сергей Борисович безошибочно углядел повадки матерой стервы. И это несмотря на ее возраст? Причина ее оскорбленности сидела за рулем автомобиля и умоляла вернуться на место прекрасную спутницу. В глазах авторитета поведение парня было безобразно. Даже самый острый приступ влюбленности не давал повода так унижаться. От созерцания происходящего у Беды на душе сделалось как-то гадко. Жалобные просьбы незадачливого „Ромео” таки подействовали на объект его обожания, но принесли не совсем ожидаемый результат. Девушка резко развернулась на своих пружинистых конечностях и довольно громко крикнула молодому человеку.
- Пошел ты на ### – и отправила своего воздыхателя по маршруту, который хорошо известен любителям ненормативной русской словесности, но не обозначен ни в одном путеводителе.
- Внученька, красавица, а поди-ка сюда, пожалуйста, уважь старика, – сказал Сергей Борисович ласковым, но довольно настойчивым тоном.
 Девушка была крайне удивлена такой просьбой пожилого незнакомца, но то ли из любопытства, а может, действительно из чувства уважения к возрасту не спеша продефилировала в направлении к Беде. В свою очередь вор направил свои стопы в направлении девицы, а Агей остался стоять на месте, чтобы не мешать приватной беседе. На надменном лице девушки была печать скепсиса. Наверное она считала, что какой-нибудь ветеран труда, передовик и стахановец, сейчас будет ей читать лекции и о нормах поведения молодежи в духе времен махрового застоя.
- Ну, че надо? – поинтересовалась незнакомка пребывая в процессе тщательного разжевывания жевательной резинки. Это было крайне неуважительно, но авторитет сохранял полное спокойствие.
- Совет тебе дать хочу, – сообщил о сути предстоящего разговора Сергей Борисович. - Вот ты словами разбрасываешься очень оскорбительными, а того не понимаешь, что каждое слово что-то да значит. Об этом постоянно помнить надо. Особенно, когда с мужчиной говоришь.
       Беда сделал небольшую паузу а девица продолжала бесцеремонно и нахально пялить глаза на пожилого проповедника.
- Этот человек позволяет тебе с собой так разговаривать, потому что у него нет собственного достоинства. Нет к себе уважения, а значит и у других уважения к нему тоже быть не может. А вот представь, попадется тебе настоящий мужчина..., и ты ему такое скажешь. Он ведь тебя накажет. Сильно накажет, потому что нельзя так с мужчинами разговаривать. Хорошо если просто зубы твои жемчужные повыбивает, а может ведь и покруче обойтись. И никто тебе тогда не поможет. Ни влиятельные родители, ни друзья товарищи, потому что не права ты будешь..., сильно не права. Мой тебе совет, всегда думай, что ты говоришь и главное кому. От слов своих можно очень сильно пострадать, поверь мне старику, умудренному жизнью.
       В самом начале этого нравоучительного монолога у строптивой девки было огромное и устойчивое желание послать старпера точно туда же, куда только что она делегировала своего парня. Но теперь она передумала. Возможно, потому что перед ней стоял как раз тот настоящий мужчина, и потому что во всем его поведении резко проглядывалось чувство собственного достоинства. И во взгляде у этого дряхлеющего представителя рода человеческого читалась непреклонная воля и решительность. Поэтому поверила глупая девчушка своему пожилому собеседнику на слово. Поверила, что вот именно этому человеку нельзя говорить таких обидных слов. При таких мыслях она проводила языком по белому, ровному штакетнику, крепко вросшему в красные десна, и как бы с опаской проверяла все ли жемчужины у нее на месте. Извинившись перед пожилым человеком девица, опустив голову вяло поплелась вдоль дороги, в душе благодаря судьбу за то, что сегодня ей несказанно повезло и большая беда прошла стороной. А скажи она сразу, все что думает об этом знающем жизнь моралисте, и неизвестно чем бы все это закончилось. Может и перестали бы после этого рокового дня увиваться за ней табуны поклонников. Особенно она утвердилась в этой мысли, когда заметила, что вслед за стариком и его спутником следуют на почтительном расстоянии три верзилы, и косо смотрят на нее ледяным хищным взглядом, в котором нет ничего от человека разумного, только звериные инстинкты.
       Влюбленный в девицу наблюдал за этой сценой из бокового окна машины. За все время нравоучения он не решился подать голоса, хотя сути беседы не слышал и только после того, как объект его почитания пошел вдоль дороги, он робко окликнул ее. Она не ответила. Молодая и симпатичная была до такой степени потрясена, погружена в собственные размышления, что не реагировала на внешние шумы и звуки. Машина тронулась с места и через считанные секунды догнала беглянку. Она безвольно бухнулась на переднее сидение пассажира и иномарка рванула, увозя ее подальше от этого страшного места и человека с холодными вылинявшими глазами, который дал ей дельный совет на всю оставшуюся жизнь.
- Ну что, Агей, пора производить обструкцию, – сказал Сергей Борисович.
- Чего? – тягуче произнес собеседник, не поняв сути сказанного.
- Да, темнота ты лапотная, Агей. Кроме лагерной фени никаких слов и не знаешь. Дословно с латыни это переводится как «преграда», «намеренный срыв чего-либо».
- А чего мы будем срывать? – полушепотом спросил Агей.
- А срывать мы будем «хвост», – очень тихо ответил старый вор, и, по-отечески с укоризненною посмотрел на спутника. Тот в качестве подтверждения своей несообразительности развел руками, мол прошу пардону за непонятливость.
       Справедливо предполагая, что всевидящее око потомков «железного Феликса» может проникать и за высокий забор усадьбы, Беда с Агеем решили все разыграть до верного. Они зашли в ворота гаража, откуда через несколько минут выехали тяжелые Мерседесы и джипы с пуленепробиваемой обшивкой и черными зеркальными стеклами. Вся кавалькада, не спеша, сохраняя достоинство и важность, поползла по дороге. Через несколько секунд, неизвестно откуда вынырнули «Жигули» девятой модели и последовали за колонной на почтительном расстоянии, но, не теряя ее из виду. Неожиданно массивный джип, который шел замыкающим ударил по тормозам, и развернувшись, стал непреодолимой преградой для соглядатаев. Это был тупой прием. Беда прекрасно знал, что в сопровождении участвует несколько экипажей наружного наблюдения. Скорее всего на следующем перекрестке их ждет эстафетная смена и ей уже успели сообщить по рации о финтах машин сопровождения. Но ведь надо было как-то делать видимость попыток ухода от «хвоста» для пущей натуральности. За всем этим вор и его верный помощник наблюдали через тонированное стекло чердачного помещения, куда вела крутая винтовая лестница прямо из гаража.
- Как думаешь, Агей, повелись они на нашу мульку? – поинтересовался Беда, глядя на эти финты на дороге.
- Похоже на то!
       Через пол часа Беда сел в скромные «Жигули». Места было не много, половину салона занимал Баптист. Но ничего не поделаешь безопасность прежде всего. Агей стоял в глубине гаража и наблюдал за отъезжающим автомобилем. Когда машина пересекла линию выездных ворот дачи, он послал вдогонку крестное знамение, и еле шевелящиеся губы произнесли:
- Спаси и сохрани!
       В проеме ворот осталось только голубоватое облачко сизого дыма, выпущенного из выхлопной трубы железного коня. Оно постояло с минуту и потом растаяло, как мираж. Осталась пустота и непонятная тоска

Глава одиннадцатая

       Все жители скита были выпавшими из времени. Ведь вехами нашего времени есть события, которые происходят не только вокруг нас, но и во всем мире. Именно эти события откладывают в памяти прожитые годы, и впоследствии именно они составят новые страницы учебника истории. Но все происходящее в мировом масштабе обитателей острова нисколько не интересовало. Они сами отреклись от всех благ нашего информационного века и общества. Ни радио, ни телевидения. Поначалу Матвей тоже отдыхал от этих благ цивилизации. Все-таки иногда полезно взять и выпасть в полный осадок и не слышать эти информационные сообщения о ближневосточном конфликте и проблемах Либерии или Сьерра-Леоне. Не знать о новых законопроектах, которые хоть и ухудшают жизнь обычных граждан, но улучшают экономику страны в целом. Как хорошо жить без проблемы СПИДа и растущего процента наркоманов. Не видать эти лоснящиеся от избытка сала в организме рожи радетелей за народное благо. Не знать о новом витке борьбы с терроризмом, но об этом немного позже.
       Все это хорошо, но отсутствие средств передачи массовой информации несло в себе и побочные эффекты, по крайней мере, для Матвея лично. Он любил спорт, любил футбол и любил бокс. Любил бить грушу и гонять мяч, а еще он любил смотреть, как это делают другие по телевизору, которого в скиту не было. Правда, были спортивные газеты, которые он периодически заказывал через прихожан. Но лучше, как говорится один раз увидеть, чем сто раз прочесть. Ведь, в конце концов, на то оно и зрелище, чтобы его смотреть, а не читать. От такого серьезного недостатка для нормальной человеческой жизни Матвей постепенно дошел до такого состояния крайнего отчаяния, что, набравшись хамства, обратился с вопросом к отцу Тихону.
- Скажите, святой отец, а почему в скиту нет телевизора? Если по причине отсутствия антенны, так это можно устранить. Мне тут товарищ недавно немного денег передал, вот я и хочу совершить небольшой акт благотворительности. Куплю для вас спутниковую антенну и телевизор.
- А зачем он нам? – огорошил своим вопросом старец.
- Как это зачем? – изумился Турчин, но сказать истинную причину не решился и отделался общими фразами. – Чтобы следить за ситуацией. Мало ли что в мире творится.
- Да в мире много чего творится, за всем и не уследишь! Даже если весь день этот самый телевизор смотреть.
- Ну, это если, – хотел продолжить дискуссию Матвей о таком полезном для познания мира продукте цивилизации, но был прерван.
- Нет! Не нужен нам телевизор! Некогда смотреть. Тут целую жизнь тратишь, чтобы Бога постигнуть и все равно до конца не можешь. Не хватает, стало быть, земной жизни. Зачем же попусту время тратить.
- Так я ведь не говорю, что его надо целый день смотреть, так минут пять….
- Эх, мил человек, а у меня даже этих самых и пяти минут нет. Это раньше они у меня были, а сейчас нет. Не хватает времени, чтобы со всеми делами управиться. Когда я молод был, то все успевал. Тогда день ой какой длинный был и не дождешься пока закончится. А теперь…. Встаю - еще солнце не поднялось, а ложусь за полночь и ничего не успеваю. А ведь надо еще многое успеть. Вот потому мне телевизор и не нужен.
       Спорить дальше с ортодоксальным старцем было без толку, пришлось похоронить мечту о просмотре спортивных программ до поры до времени, пока Слон с паспортом не порешает. А решение вопроса затягивалось. Матвей звонил Косте дня три назад из поселка, интересовался. Но ответ, который он получил, не слишком его порадовал. Хотя, Костя и обещал заехать на выходных, по поводу восстановления утраченных документов он скромно отмалчивался. Только и говорил, что «узнает» да «пробивает», а конкретики никакой. Наконец, наступили эти самые долгожданные выходные, однако визит Константина настроения не улучшил.
- Я смотрю, ты уже стал нормальным деревенским парнем с претензиями на модный стиль! – сказал Слон, оглядывая новый наряд Матвея.
       Турчин в первый же визит в поселок зашел в местный магазин и скупил самые дорогие вещи: джинсы, свитер, кроссовки. Они были действительно «фирменными», однако, модель слегка устаревшая, этак на годков пять – семь. Наверное, незатейливый коммерсант решил побаловать обитателей здешних краев настоящей «фирмой», но аборигенам, такой наряд пришелся не по вкусу, а быть может и не по карману. Так они и лежали, пылились на задворках витрины, ждали своего ценителя и дождались. Правда, еще одних, сменных, сделанных реальными производителями одежды, штанов не нашлось. Пришлось обзавестись турецкой подделкой известной торговой марки «Левис».
- Маскируюсь под местное население, – ответил Турчин.
- Это правильно! – очень подозрительно заявил Константин. – Придется тебе Матвей здесь малеха покачумать! С паспортом пока ничего не выходит.
- Малеха это как? – Матвею явно не нравилась эта формулировка.
- Это пока борьба с терроризмом не закончится. У нас сейчас новый виток борьбы с исламскими радикалами и их пособниками. Менты лютуют просто спасу нет. Всех чурбанов в Питере шмонают. Документы на улице проверяют, как билеты в кинотеатры. Нельзя нормально ни пройти, ни проехать. Но это не самое главное. Теперь нормальный бланк паспорта достать невозможно. Легче с монетного двора рулон отпечатанных денег вынести, чем пустой бланк добыть или туда «левые» данные внести.
- А зачем обязательно российский. Делай мне любой иностранный. Что нельзя молдавский организовать или там еще какой. Да хоть наш – хохлятский. Мне ведь без разницы. Я ведь уходить за кордон все равно буду.
- Это тебе без разницы, пока ты ту на острове сидишь! – в свою очередь начал нервничать Слон, поражаясь непонятливостью Турчина. – Я же тебе говорю, по улице нормально не пройдешь. Я тебе даже временную регистрацию так просто не организую. Нет возможности. С заграничной ксивой проблематично даже до самого кордона добраться, я уж не говорю, чтобы перейти на ту сторону. Я ведь такой вариант тоже рассматривал. В ближайший месяц никто ни то что переводить, даже разговаривать об этом не станет. Нет вру, есть одно предложение через Чечню уйти. Берутся даже без документов в Грузию доставить. И стоит совсем недорого.
- Да нет уж! Через Чечню пусть сами ходят. Чтобы меня местные ваххабиты где-нибудь на перевале шлепнули или в рабы продали.
- Вот я и говорю, что нет пока вариантов. Так что сиди здесь, пока все не уляжется.
- Так, а сколько он еще укладываться будет. Я уже слегка утомился здесь торчать. – Матвей действительно устал. Его вовсе не прельщала монашеская жизнь. Он был человек из другого мира, можно сказать с другой планеты. Так для разнообразия пожить недельку другую в Святом месте, это куда ни шло, но застрять здесь надолго? Такие перспективы Матвею абсолютно не нравились.
- А я откуда знаю, – Костя понимал состояние своего товарища и очень сильно хотел ему помочь. Но сейчас это было выше его сил. Собственное бессилие слегка раздражало Слона, а тут еще Матвей со своими «смешными» вопросами. – Я ведь не Владимир Владимирович. Пока наши доблестные правоохранительные органы в казаков -разбойников не наиграются, до тех пор и будешь здесь в скиту отсиживаться. Тут место глухое и тебя никто не тронет. Короче так! Я тебе тут денег принес на разные там расходы. Пять штук американских рублей. Думаю, что на первое время должно хватить. Да если надо я тебе телефон спутниковый куплю, чтобы связь держать.
- Пока не надо! - возразил Матвей. – Через телеграф будем созваниваться. Хоть и неудобно, но надежно и менее подозрительно. Монах со спутниковым телефоном в нищем скиту зрелище довольно странное.
- Ну, смотри сам. Теперь дальше. Я приезжать к тебе в гости буду примерно раз в месяц, ну может быть два раза. Не стоит мне здесь светиться и тебя светить. Это, конечно, если все нормально будет. Если что серьезное случится, звони, сразу примчусь.
       Вот так и вышла боком для Матвея эта борьба с терроризмом. Оставалось только одно. Скрываться от суетного мира на этом затерянном во времени и пространстве острове. Где во главе всего стоит закон Божий и для постижения мудрости Всевышнего нет нужды ни в компьютерах, ни в телевизорах. Есть только горячая молитва, наставления старца да духовные книги.
       Неожиданной, на просьбу остаться и временно пожить в скиту, была и реакция настоятеля. Раньше, когда Матвей находился в категории больных и немощных, отец Тихон не привлекал его к тяготам и лишениям монашеского бытия, за исключением пищи. Не то, чтобы ему был ограничен рацион, так как он был в скиту лишним ртом. Просто ел Турчин то, что готовили и остальным жителям обители, а на дворе был великий пост. С уходом монаха Феофана на острове осталось всего двое отец Тихон да инок Кирилл, естественно не считая самого Матвея. Не так, чтобы отсутствие мяса сильно раздражало Турчина, но вот исключения из рациона даже подсолнечного масла действовало просто угнетающе. Вообще качество приготовления пищи, и само разнообразие блюд оставляли желать лучшего. Турчину было с чем сравнивать. Он однажды побывал в вегетарианском ресторане. В этом заведении меню состояло исключительно из блюд растительного происхождения. Но там ведь был такой ассортимент! С этим вопросом он как-то обратился к настоятелю.
- Я, святой отец, ничего не хочу сказать в отношении стараний брата Кирилла. Но просто готовит он все какое-то однообразное. Каша да капуста квашеная. Я бы мог поваренную книгу выписать. Там много рецептов, в том числе и постной пищи. Нужно ведь хоть как-то разнообразить меню.
- А зачем? – в очередной раз удивил старец.
- Затем, что из тех же самых овощей можно много различных блюд приготовить. Не только полезных для здоровья, но и очень вкусных. И есть их можно будет с удовольствием….
- С удовольствием говоришь? – Старец усмехнулся в бороду. – В том-то все и дело, что в пост удовольствий сторониться надо. Неполезны они ни для здоровья телесно, ни для душевного. Святые отцы в первые времена христианства, удаляясь в пустыню, на время поста брали с собой лишь небольшое количество сухарей. И ничего, никто не сетовал на однообразие. Потому как не о теле бренном радели, а о душе своей. Плоть свою во время поста смирять надо. В том числе и воздержанием в пище. Плоть смиренна, дух торжествует. А то, что ты предлагаешь, это не пост, а чревоугодие. Грех есть такой. Многие в него впадают. Угождая чреву, забывают о Боге. Едят без сытости, разбивают желудки. А затем говорят всем, что есть приходится много потому, как пощусь и восполняю отсутствие мяса. Ходят они вечно голодные и ищут чего бы пожрать повкуснее. Только эти мысли их и занимают. Из-за еды и о Боге думать некогда. От этого становятся они рабами живота своего и благостное время воздержания и просветления духовного представляют окружающим как муку. За это же ждут похвалы и утешения. А надо не себе славы искать, а о душе своей грешной радеть. Нельзя служить и Богу и мамоне!
       Но это все былое. А что теперь?
Когда пришел Матвей сообщить игумену, что собирается немного пожить в скиту, то ответ настоятеля слегка его озадачил.
- Если хочешь остаться, то живи по уставу! Обо всем, что требуется, тебе брат Кирилл сообщит.
- Да вы меня не поняли! – попытался более доходчиво объяснить суть просьбы Турчин. – Я вовсе не собираюсь в монахи. Мне просто надо пожить здесь месяц, может два. Ну, знаете, как при монастырях есть гостиницы, где мирской люд живет.
- Вот и ступай в монастыри. А у нас здесь нет гостиницы и экскурсий тоже нет. В скиту, если кто пожить останавливается, значит живет по уставу монастырскому.
- Ну, а до этого я проживал без устава и ничего! Вас ведь это не сильно беспокоило. Вот я и хочу дальше точно так же пожить. Ни больше, ни меньше, – максимально прямолинейно объяснил суть своей просьбы Турчин.
- Раньше ты больной был и немощный. А с немощных и спроса никакого. Сейчас ты здоровый и полон сил. В уходе больше не нуждаешься. Можешь идти, куда хочешь и делать, что хочешь. Так, что теперь, тебе выбирать или оставайся, или уходи.
- Третьего, значит не дано! – сказал Матвей сам себе.
- Так и есть, не дано! – подтвердил настоятель.
- Можно я до утра подумаю? – поинтересовался Матвей.
- Думай! – равнодушно ответил старец.
       А думать, собственно говоря, было нечего. Вернее не было других вариантов. Уехать? Но куда и как. Ведь Костя предупреждал, что сейчас везде очень строгий паспортный контроль. Оставаться? Но ведь упрямого старца навряд ли переубедишь. Не даст он поблажки, это Матвей знал точно. Успел он за недолгое время пребывания в скиту изучить здешнего игумена. Приходилось с прискорбием констатировать, что остаться придется в любом случае. Зато нет худа без добра. Пока нет возможности добыть паспорт, он останется здесь и будет числиться в разряде монахов или какого там еще…, короче, служителем церкви. К нему и подозрений будет меньше, ведь как ни крути, а человек Божий. Ну или что-то вроде того. Опять же какая никакая, но легальность. Можно смело представляться по имени, фамилии монахи и им подобные обычно не называют. А также не безбоязненно указывать точное место жительства. Слово «скит» не вызывает никаких подозрений у бдительных стражей правопорядка.
- Я остаюсь! – сообщил свое решение Матвей на следующее утро.
- Вот и славно! - сказал отец Тихон, как будто знал заранее, что он согласится. – Вот тебе первое послушание. Приготовь себе келью, где будешь жить и Богу молиться. Брат Кирилл тебя проводит и все покажет.
       Келья, о которой говорил настоятель, оказалась в очень запущенном состоянии. Облупленные стены требовали срочной побелки. Оголенные от краски половые доски просто кричали, чтобы по ним прошлись кистью. Точно так же как и оконные рамы. А еще здесь было очень грязно, темно и сыро. Короче говоря, требовался капитальный ремонт. Брат Кирилл как мог ободрял Матвея, мол ничего страшного и он ему обязательно поможет, но Турчин как-то не слишком расстраивался лицезрея объем предстоящих работ.
- Все будет хорошо! – сказал Матвей иноку и уплыл на лодке… должно быть напоселок.
       
       Бабы со всем своим ремонтным инвентарем уже уселись в лодку. Только одна, старшая малярной бригады, еще стояла на пристани и смотрела на приближающегося к ней человека. А человек сильно спешил к отплывающим, аж бежал.
- Я не понял, что за дела? – кричал он еще издали.
Наконец Матвей запыхавшийся и красный от бега показался возле бригадира.
- Я спрашиваю, в чем дело? Куда собрались? Я захожу в келью, а там конь не валялся, – начал возмущаться Турчин.
- Вот ваш задаток! - сказала женщина и протянула несостоявшемуся работодателю деньги. Материалы мы все оставили в скиту….
- Да на фига мне ваши материалы? Мне нужна выполненная работа, – сорвался в крик Матвей.
- Вес вопросы к отцу Тихону! – ответила женщина.
- Вас кто нанимал? Отец Тихон? Вы много денег зарабатываете, что работой перебираете? Идите и работайте, а я с настоятелем вопрос утрясу, – давал распоряжения Турчин, невзирая ни на что.
- Вы вот что, - отвечала женщина спокойно, но в голосе ее была решительность. – Вы давайте с батюшкой для начала вопросы решите, а там, если что…. Ну в общем знаете, где нас искать….
       Пока Турчин соображал, что тут вообще происходит, бригадир села в лодку и самый массовый речной транспорт, не спеша отчалил от пристани. Если сказать, что Матвей был очень зол, это все равно, что ничего не сказать. Он был просто в ярости. Как это так взять и отослать рабочих, которых он Матвей нанял для собственных нужд. Это требовало объяснений, причем немедленно.
- Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, – сказал Матвей, подойдя к двери игуменской кельи.
       Еле выучил эту молитву. Не то, чтобы память была плоха, просто не любил Турчин учиться тому, что в реальной жизни не имело смысла. Не мог приучить себя, что перед каждым заходом в монашеское жилище необходимо повторять эту самую молитву и еще дожидаться ответа «Аминь», без которого нельзя входить.
- Аминь! – раздался из-за двери голос настоятеля.
Старец был не один. Рядом с ним стоял еще один монах - здоровенный дремучий дядька с лапатообразною бородой и бровями как у Брежнева. Испросив благословения у игумена, посетитель поспешил удалиться видимо, чтобы не мешать предстоящему разговору.
- Чего хотел раб божий Матфей? – отец Тихон назвал Турчина по имени, с каким-т о церковным прононсом, но сейчас вошедшему было не до этого.
- Я хочу узнать, почему ВЫ!!!, святой отец, отослали моих работников, – еле сдерживая себя, проговорил Матвей. От этого каждое слово было произнесено четко, с разделительной паузой, слегка увеличенной в сравнении с обыденной, спокойной речью.
- Прямо уж так и твоих! Ты им что господин? – спросил отец Тихон, явно уклоняясь от темы.
- Я их нанял и следовательно я ими распоряжаюсь! – продолжал горячиться Турчин.
- А по монастырскому уставу тобой распоряжаюсь я. Значит я главнее! – Нет, настоятель просто издевался. Не кричал, не ругался, а тихо и мирно глумился над Матвеем. – Что не так? – спросил старец таким тоном, как будто ничего и не случилось.
- Все не так! – Матвей уже был в состоянии близком к припадку, к нервному срыву. – Почему вы женщин прогнали? Я так и не получил ответа.
- Это плохо, если на этот вопрос сам ответа не находишь. Или не известно тебе, что посещать кельи мужского монастыря женщинам воспрещается при любых обстоятельствах?
- И всего-то! – немного пришел в себя Матвей. Честно сказать он еще не успел ознакомиться с монастырским уставом, не было времени, и оттого про женский пол, вернее, про запрет на этот самый пол, он ничего не знал. – Не вопрос, я завтра мужчин привезу, – сказал Турчин и собрался было уходить.
- Нет, не все! Я тебе послушание дал! Ни рабочим, ни другим братьям, а именно тебе. Оно твое, вот ты и исполняй. Не благословляю, чтобы ты к работам сим мирян привлекал. Благословляю только брата Кирилла в помощь. Ты понял, в помощь!!! – сделал старец акцент на последнем слове.
- А иначе что? – зло кинул Матвей.
- Вот Бог, а вот порог, – достойно ответил настоятель.
Турчин ничего не ответив, выскочил из кельи, как ошпаренный, и сразу со всех ног бросился к причалу. За его быстрым бегом старец наблюдал из окошка. Когда Матвей вскочил в лодку, настоятель подошел к иконе Богоматери. В народе ее называли «Семистрельная», от количества мечей которые торчали из тела Пресвятой, а полное ее название было «Умягчение злых сердец». Она появилась в покоях старца, сразу после того, как очутился в скиту Турчин и не раз теперь игумен обращался к ней с мольбами и требами. Вот и сейчас, он еле слышно произнес.
- Мать родная, Царица небесная, да за что же мне немощному такое испытание….
       А Матвей уже сидел в лодке с монахом, которого видел в келье настоятеля. Когда он запрыгивал в лодку, инок не спросил у него ничего, а Турчин даже не поинтересовался, куда направляется монах. Плывет себе, да и ладно. Все равно к берегу пристанем, а где именно, ему без разницы. А может, повезет, и он его доставит в нормальный монастырь, где есть гостиница. Где нет противного игумена, который любого нормального человека хочет превратить в служителя культа. Да что это вообще такое? Того нельзя, этого нельзя. Я благословляю, я не благословляю. Бред какой-то. Не собирается он, Матвей, быть монахом. Зачем его заставлять жить житием инока. И где спрашивается их хваленое человеколюбие. Лично он его не обнаружил. Только одни издевательства. Ведь знают, что попал в безвыходное положение. Ну если не знают, то точно догадываются. И нет, чтобы иметь к нему хоть каплю сострадания так они еще это используют для того, чтобы человека сломать, себе подчинить. Ни хрена не выйдет. Не такой Турчин человек, чтобы об него ноги вытирали. Не сложится с монастырской гостиницей, пойдет он в какой-нибудь поселок и там неплохо устроится. Деньги есть и для этих краев бешенные. Так что не пропадет.
- Куда едем? – поинтересовался Матвей, немного поостыв.
- На землю! А дальше, куда кому Бог укажет! – со смирением сказал монах.
- А ты чего у игумена Тихона делал? – спросил Матвей так для поддержания разговора. Ему на самом деле, было глубоко фиолетово, чего он там делал.
- Ума разума набирался! И благословения испросить….
- Да, такой научит, – со знанием дела и нескрываемой неприязнью подметил Матвей попутчику.
- Это ты зря! - сказал монах. – Батюшка, он такой человек. Вот воистину Божий человек. Таких высот духовных достиг, что куда нам грешным. Мы тут снизу смотрим и дальше носа своего ничего не видим, а ему с высоты все видать. Его даже хотели в схиму постричь, потому как он уже на мир как истинное дитя смотрит.
- Значит как баклан! – заявил Турчин, используя более удобный для него жаргон.
- Да нет, он в авторитете!
 И было это сказано привычным тоном, со знанием дела и значения каждого слова, только вот говорил это все инок.
- Ого! А ты откуда таких слов нахватался слуга Божий? – Матвей был просто слегка шокирован таким знанием фени среди лиц духовных.
- Так ведь не на Луне родился! И не сызмальства Господу служить пошел! – в словах монаха не было ожидаемого Матвеем хвастовства, мол, дескать, и мы не лыком шиты. Наоборот, когда он это говорил, то было видно даже невооруженным глазом, что есть этому человеку, о чем сожалеть. И об этих «познаниях» в том числе.
       Странный был этот инок. И сам вид его тоже подозрительный какой-то. Брежневские черные брови и густая бородища на широком лице, они больше подходили разбойнику времен Степана Разина, чем смиренному молитвеннику. А под этими черными мохнатыми бровями глаза, в которых нескрываемая грусть. Ну, никак не шли эти глаза к бороде бровям и вообще к этой фигуре, которую даже постная жизнь не могла загнобить. Видать, уж очень здоров был этот монах. А если его посадить еще на нормальный харч, то такой может составить конкуренцию семикратному олимпийскому чемпиону по греко-римской борьбе Карелину. Правда, ростом он не так велик, но зато силой не обделен. И веслами машет, как столовой ложкой работает. А ручищи какие! И тут Матвей заметил на пальцах гребца в рясе татуировки. В простонародье их называли «воровскими перстнями». Тут-то Турчин понял, какой человек перед ним воду плещет. Очень был авторитетный этот человек в определенных кругах. Уважаемая личность. Теперь все стало ясно и понятно, откель монаху такие слова ведомы.
- Ты бы, слуга Божий, хоть бы «масти» посводил ! – сказал Турчн гребцу. – Ведь сейчас это не проблема. Для чего народ смущать?
- Нет! – твердо ответил гребец. – Пусть грехи мои всю жизнь перед глазами будут, чтоб в новые не впасть. Старых ни на одну, на две жизни нахватать успел. Да и чтобы людей не прельщать. Пусть знают, какая тварь пред ними стоит, что не стоит она даже праха с ног их.
- Так, а чего тебе от настоятеля надо было? – вернулся Турчин к началу разговора.
 А чего ему собственно надо было, ему - монаху Серафиму от старца, своего отца духовного. Реши он грехи свои перед Богом искупить.
- Перед людьми то я уже давно искупил, батюшка. Еще тогда когда срок, как положено от звонка до звонка отсидел. После этого стараюсь жить со всеми в мире, никого не смущая и не обижая. Постоянно Бога молю о прощении моих грехов смертных. Иногда так пробирает, аж до слезы раскаянья. Только сдается мне, что недостаточно этого для прощения прегрешений моих окаянных пред Вседержителем. Хочу пойти в паломничество. Но не просто, а крестным ходом по всей земле Русской. Все святые места обойти. Всем мощам да святыням поклониться. Всех святых угодников упросить, чтобы ходатаями моими были перед Судией праведным. А чтобы не было путешествие мое легкой прогулкой, решил я на коленях свой путь проделать. Вот даже для этой цели железные наколенники себе справил. И ноги готов в кровь стереть, да только тогда путь мой недолгим окажется. – Для подтверждения всего вышесказанного Серафим вынул из вещмешка те самые наколенники, в которых он собирался пуститься в свое путешествие.
Старец взял их и долго вертел в своих руках внимательно разглядывал крепления и ремешки, а потом, наконец, когда досконально изучил, необычные приспособления для ходьбы сказал:
- Ты вот что, брат Серафим, ступай с этими хитрыми изделиями к кузнецу и вели, чтобы он из них чего-нибудь полезное сделал сапу или лопату, чтобы людям от этого польза была.
- Так, а крестный ход как же? - изумился великий подвижник современности.
- А никак! – окончательно добил посетителя отец Тихон. – Ты вот говоришь, что перед людьми грех свой искупил. Так ведь то, что ты в тюрьме сидел, это ты перед законом оправдался, по которому тебя и осудили. Перед людьми надо своими делами грех исправлять. Только делами!!! Потому как через них грех к тебе и пришел. Делай доброе людям и Бог тебе все грехи простит. Ведь Он нам для этого и заповедь дал: «Возлюби ближнего, как самого себя!». Вот и люби его – ближнего. На коленях проползаешь, что толку для людей? Никакого толку. Ступай в монастырский госпиталь и там свое человеколюбие, смирение да кротость являй ближнему своему. А в паломничество, если сильную потребу иметь будешь, то съезди на поезде или автобусом. И время сэкономишь и все ж удобней, чем на четвереньках. Не для того нам Господь жизнь дал, чтобы ее на всякие собственные прихоти и выдумки тратить. Ступай с Богом. Благословляю просить перевода в госпиталь на послушание. А наколенники свои отдай кузнецу, зачем металлу зазря пропадать….

- Приходил, чтобы вразумил. Чтобы научил, как людям добро делать! – ответил монах Турчину.
- А ты чего в скиту делал? – поинтересовался он в свою очередь.
- Я-то. Да так пожить хотел. Да только не срослось.
- А чего же так?
- Да вот так! Принципы у нас с игуменом разные. Не хочет он меня понять, а я его. Я как лучше хотел, привел рабочих стены себе в келье побелить, полы покрасить …. А старец взял всех, да и прогнал. – Матвей уже совсем успокоился и говорил ровным голосом и о настоятеле, и о его не совсем правильном, с точки зрения мирского человека, поступке.
- И правильно сделал! – удивил Турчина монах. – Один может себе позволить рабочих нанять, а у кого нет такой возможности? Зачем братию в смущение вводить.
- Каждому свое! – ответил Матвей.
- Это в миру «каждому свое». А у нас ничего своего нету. Даже жизнь и та Господу принадлежит. А, что в быту имеем и держим, так то все общее. Посему и называется житие монастырское - монашеское общежитие.
- Я все понял! – сказал Матвей, до которого теперь дошли основные принципы жития во скиту, и против которых он ничего не имел. – Ты никуда не спешишь? – поинтересовался он у гребца.
- Теперь уже нет! – ответил монах.
- Ну, тогда будь другом, подвинься, я назад к острову погребу.
       Батюшка встретил Турчина, как будто тот и не пытался бежать из обители. Это приятно удивило Матвея.
- Ну, говори, с чем пожаловал?
- Я все понял, святой отец.
- Ну и что же ты понял? – поинтересовался настоятель.
- Понял, что в общежитии все должно быть общее. Все поровну. Я вот и решил… так сказать внести свой маленький вклад. Свою лепту. Вы скажите, сколько денег надо в казну заслать. Какова цена? Все ведь решаемо.
- Говоришь, лепту хочешь внести? – настоятель лукаво прищурился. По всему было видно, что он доволен таким предложением. - Это хорошо, давно бы так.

Глава двенадцатая

       Хорошие, почти - что фирменные туфли месили весеннюю жижу. Внутри обуви противно чавкала вода. Наверное, водонепроницаемость и есть основное отличие «фирмы» от хотя и качественной, но подделки. И надо было же так вырядиться, как клоуну: в костюме, при галстуке в светлом длинном плаще. Так Юрий Петрович Татарчук давненько не наряжался. Наверное, был при полном параде в последний раз на годовых подведениях итогов управления, на которых присутствовал сам председатель. А сегодня? Сегодня жена тащила его в театр. Решил дурак сэкономить время, надел костюм с самого утра, чтобы не заезжать домой еще раз, перед спектаклем, для переодевания. Да в принципе сделал он все правильно и рассчитал до мелочей. Никакой срочной «реализации» оперативно-розыскных дел. Никаких погонь, засад, и т.д.. Откуда ему было знать, что сегодня на одного «объекта» его оперативной заинтересованности станет меньше. От костюма Юрий давно отвык. Для него, куда удобней были джинсы и кроссовки, хотя по такой грязи, полезнее были бы ботинки «Гриндерс», которые специально созданы для агрессивной среды. Они и не такие испытания выдерживали. Да и короткая кожаная куртка, была бы намного удобней, чем этот проклятый плащ, который уже успел испачкаться и цеплялся своими длинными полами за кустарник и иные небольшие естественные препятствия, торчащие из земли. А ведь ничего не предвещало беды. Он славно отобедал в столовой управления, зашел в свой кабинет и решил немного размять пальцы рук, а заодно в очередной раз спасти человечество виртуального мира от компьютерных монстров, но был беспардонно вырван из увлекательной игры телефонным звонком. И это в рабочий-то перерыв. Звонил его друг – оперативник УБОПа. Он и поведал Татарчуку о случившемся.
       А случилось следующее. Примерно в двенадцать на пульт дежурному управления по борьбе с организованной преступностью Министерства внутренних дел, поступила информация о вооруженном нападении. На место происшествие в срочном порядке была направлена оперативная группа и взвод ОМОНа. На месте выяснилось, что жертвой нападавших стал не кто иной, как известный киевский авторитет Сергей Борисович Бедулин и его двое телохранителей. Еще четверо получили ранение. О произошедшем сразу доложили наверх, а однокашник Татарчуа по военному училищу, позвонил своему боевому товарищу и рассказал по большому секрету об этом происшествии. В конце телефонного разговора милиционер убедительно попросил, чтобы Юра случайно или умышленно не сдавал своему руководству, откуда были получены данные сведения. Татарчук был не дурак и не стал подставлять своего хорошего друга, а придумал правдоподобную легенду о том, как эти новости стали ему известны. Будучи опытным сотрудником, он приписал предоставление оперативно значимых данных в заслуги одному из своих негласных помощников, чтобы и агентурный аппарат исправно работал и легализованная информация, якобы добытая оперативным путем, смогла попасть на стол руководству. Не успела часовая стрелка указать, что в настоящее время за окном полновесных два часа дня киевского времени, и обеденный перерыв окончен, как Татарчук уже стоял под кабинетом начальника главного отдела для доклада с подробнейшим рапортом. Без лишних раздумий и промедлений оперативная группа, работавшая по делу Турчина (один из объектов этого дела был и уголовный авторитет), была направлена на место происшествия. В эту самую пресловутую группу, кроме Татарчука входил еще один человек – Иван Леонидович Богреев. Когда он узнал, что удостоен такой чести, то очень расстроился и высказал свое неудовольствие Татарчуку. Тот терпеливо выслушал гневную тираду своего напарника, а затем толерантно указал, что все вопросы по поводу привлечения Ивана к этому оперативно - следственному действию, а также жалобы и претензии, он может смело изложить если не начальнику Главного отдела «К», то медсестре в медицинском пункте, потому как ей все равно делать нечего. А еще лучше купить на базаре гуся и ему мозги компостировать, а ему Татарчуку не надо! У него у самого причин для злости не меньше, а то и больше.
       Когда прибыли на место, то там уже во всю работала следственная бригада МВД. В начале говорили с коллегами по борьбе с организованной преступностью из милицейского ведомства. Иван в этих разговорах принимал пассивное участие, по большей части слушал. В отличие от Богреева Татарчук имел среди убоповцев много знакомых и чувствовал себя здесь как рыба в воде. Постепенно картина произошедшего стала вырисовываться. Два автомобиля, в которых уголовники направлялись на встречу, налетели на засаду и были обстреляны. Место для нападения подобрали, лучше и не придумаешь. Дорога пролегала в лесу. Ездили по ней не часто. Засаду устроили заранее, по всем правилам диверсионного дела. Юрий Петрович закончил Киевское общевойсковое, и как командир взвода глубинной разведки знал толк в этом деле, поэтому оценил мастерство киллеров по достоинству и мог легко сделать соответствующие выводы. Били грамотно, по заранее выбранной цели. Цель покушения – Бедулин. Почему? Да, потому что, как только нападавшие убедились в том, что своего они добились, сразу же ретировались с места преступления. А ведь могли бы без особых хлопот пострелять и других телохранителей коронованного уголовника. И временем и средствами для этого они располагали. Конечно, не исключен вариант, что, кто-то спугнул киллеров, но тогда, где этот свидетель. Где теперь его искать? По некоторым уликам, оставленным на месте преступления удалось установить, что двое нападавших были ранены. Вероятно, один из них отделался легкой царапиной, а второго зацепило серьезно. Такому нужна медицинская помощь, а может даже и стационарное лечение. Это вселяло надежду выйти на след стрелявших.
 Юрий еще раз с досадой глянул на свой измазанный раскисшей глиной плащ, туфли, брюки и безрадостно сказал.
- Придется таки огорчить свою до безобразия эстетически развитую супругу. В театр, в таком виде, меня определенно не пустят.
- Наивный чукотский юноша, – иронично отозвался Иван. – Ты еще надеешься на вечерний променад? Думаю, что этой ночью ты даже домой не попадешь. Ведь насколько мне известно, ты собирался присутствовать при допросе соратника усопшего, некоего Агея.
- Не уверен, что допрос займет очень много времени. Навряд ли Агей будет с нами откровенен. Как всегда отморозится и станет утверждать, что ничего не знает. Зато вот обыск у Беды, вернее по месту жительства бывшего уголовного авторитета, а ныне покойного, будет долгим. «Домик в деревне» внушительных размеров.
 Потом Иван и Юрий расстались. Расстались до позднего вечера. Татарчук отправился в гости к Агею, а Богреев в больницу к раненым телохранителям погибшего вора.
       Вечером Юра сидел в своем кабинете вместо театрального партера и подбивал неутешительные итоги прошедшего дня. В актив можно было записать только избавление от малоинтересного театрального действа. Зато в пассиве пунктов было, хоть отбавляй. Наглухо измазанный парадно-выходной наряд и предстоящие расходы на химчистку. Ссора с супругой, которая в кои-то веки решила вытащить благоверного и пожить несколько часов светской жизнью, а он взял и все испортил. И никакие объективные причины ее не интересовали. Жизнь была загублена на корню. Правда, потом вторая половина немного успокоилась, когда умудренный семейной жизнью Татарчук, предложил разгневанному тирану взять вместо себя «маму». Ну, кому мама, а кому и теща. Благо она жила в Киеве, а не где-нибудь в Шепетовке. Хоть какая-то польза от довольно неприятного соседства. Что же касается рабочих моментов, то позитива не было вообще. Даже смерть вора не давала оснований закрыть уголовное дело. Главным объектом дела был Матвей, а его труп так и не был обнаружен. Теперь после того, как авторитета насильственно перевели в мир иной, следовало ожидать больших разборок. В этом он еще раз убедился сегодня, беседуя с Агеем. Тот в категоричной форме отказался сотрудничать со следствием и помочь найти убийц. Хотя наверняка знал ведь, кто это мог быть… или по крайней мере догадывался. Но молчал, как партизан. Обыск на хате усопшего тоже ничего конкретного и существенного не дал, чтобы пролить свет на это темное дело. Необходимо было срочно встретиться с агентом, который находился в окружении Агея, но тот, как в воду канул. Наконец-то вернулся Богреев. Ничего хорошего он тоже не принес. Подстреленные уголовники держали масть.
- Молчат! Ничего не видели, никого не запомнили! – коротко доложил Иван о собственных результатах.
- У меня тоже пусто. И у ментов тоже. В больницы городские и областные с огнестрелкой никто не поступал. Сейчас пробиваем по Украине, может где-то всплывут. Ведь должны же они всплыть. Эксперты говорят, что у одного артериальное кровотечение. Такое в домашних условиях не вылечишь, да и второму подлататься тоже надо. Частные клиники божатся, на чем свет стоит, что раненых ни на стационаре, ни на выездах не было. Да и темнить им резона нет, потому как в отличие от государственных, их вообще за укрывательство закрыть можно.
- Насчет закрыть, это ты погорячился. Утомишься их закрывать. У них всех такая крыша, что тебе и в страшных снах не снилась. Но я не об этом. А почему ты решил, что наши подранки именно в больницах прятаться будут?
- Японский городовой, Ваня! – раздраженно сказал Татарчук. – Ты чем, головой слушаешь или жопой? Я же тебе объясняю, что экспертиза обнаружила на месте преступления следы артериального кровотечения. С таким люди долго не живут и зеленкой такие повреждения не лечат.
- Я головой слушаю, и ею же в отличие от тебя думаю. Лечиться можно не только в больнице?
- А где же еще?
- В госпитале.
- Как? – Удивился Татарчук.
- Комфортно и качественно.
- Как они туда поступят? Как ветераны горячих точек? Ладно бы в России, там война идет. А у нас, где можно ранение получить? Да нет ерунда все это.
- А вот и не ерунда. Ты мозгами своими пошевели. У тебя же сейчас только одна версия - убили свои, либо бандиты.
- А кто же еще?
- А что, больше некому? Разве, например, Василий Владимирович, не имеет оснований покушаться на бесценную жизнь уголовного авторитета. Ведь у него, между прочим, Матвей совместно с Сергеем Борисовичем большую сумму денег умыкнули. И если это урод великодержавный Беду заказал, то исполнителей он мог укрыть, где угодно, даже в госпитале МВД.
- Японский городовой! – восторгу Татарчука не было предела. – Да ты, Иван, просто гений. Действительно я на этих бандитских разборках зациклился. А его ведь могли «правительственные товарищи» заказать! Слушай я завтра направлю запрос, чтобы пробили все лечебные заведения МВД, Минобороны, Погранвойск, и МЧС…
- И наш госпиталь тоже не забудь. Чем черт не шутит, – дополнил Иван список учреждений, которые подлежат проверке.
 Все-таки хорошо, что именно бультерьера - Богреева дали ему - Татарчуку в помощь. Сам Иван хоть и возмущался еще утром, по этому поводу, но все-таки к работе подходил крайне ответственно. Мог бы просто, как оловянный солдатик, нехотя и тупо исполнять указания. Так нет ведь, он все хорошо проанализировал, обдумал и углядел в происшедшем то, что он, матерый бандитолов пропустил. Наверное, от длительной борьбы с организованной преступность глаз притупился. А Богреев свежим взглядом все и рассмотрел. Молодец Ваня! Умница! С таким в разведку можно идти, не задумываясь.

       Аслан не мог понять, что же произошло. Беда на встречу так и не приехал. Это было очень непохоже на пунктуального вора. Ждали битый час, но Сергей Борисович так и не появился. Затем Сахолова увезли на «зону», ничего не объяснив. Вот и теперь он сидел на больничной койке, в тюремной палате и ничего не понимал. Это его сильно расстраивало. Все было как-то странно и очень подозрительно, и невинная просьба Филина (а невинной она была только на первый взгляд) о встрече с уголовным авторитетом, и не состоявшееся рандеву. Возле палаты появилась охрана, и причины ее появления тоже были крайне непонятны. Куда он мог убежать? Он же в тюрьме?
       Наконец, практически через двое суток, объявился сам Филин.
- Дела наши скорбные очень и паршивые, – сходу начал он объяснения. – Беду-то завалили.
- Когда и как? – Сахолов в самом начале даже подумал, что ослышался.
- По дороге к тебе на встречу, – мрачно сообщил гость. – Из засады из автоматов покрошили.
       Радовало хоть то, что Филин про дела говорил «наши». Значит он с себя ответственности не снимал. Только от этого Аслану было не слишком весело.
- А почему сразу не сказал?
- А потому, что, дорогой Аслан, необходимо было кое-что проверить, – Филин недоверчиво прищурил глаза.
- Ну и как проверил? – Сахолов явно обиделся.
- Проверил.
- И меня?
- И тебя тоже. Ты уж извини, но жизнь пошла такая сучья, что доверять никому нельзя. Даже маме родной. – Филин улыбнулся, показывая тем самым, что с Аслана подозрения сняты. – Не переживай, ты тут ни при делах. Это ваш кореш бизнесовый, Васька учудил - он скривился, и на лице его поочередно промелькнули крайнее раздражение, а затем презрение к объекту разговора. - Так вот, этот Василий Алибабаевич - нехороший человек, решил в «крестного отца» поиграть и со своими обидчиками расправиться по-простому, по-гангстерски. Видать у себя там, в Верховной Раде, напрочь мозги отсидел.
- Это хорошо, что ты все узнал. Только стрелки покамест на мне сходятся, – не разделял оптимизма рассказчика Аслан. – Что блатные говорят?
- А вот блатные как раз об этом и говорят. Толкуют, что это ты Беду под стволы подвел. Не знаю, что ты с Агеем успел не поделить, но он на тебя большой зуб имеет, и хочет под эту тему с тобой счеты свести.
       Зато Аслан знал, что и когда именно он не поделил с Агеем. Давно это было, и многие уже успели забыть о той «терке», но как оказалось не все. Не позабыл о ней и Агей, не забыл и не простил Аслану, своей неудачи. А дело было так. Еще на заре девяностых, в самую золотую пору для отечественной братвы, изволил как-то раз Аслан отдыхать в ресторане. Был он уже тогда известным в криминальных кругах человеком и заслуженно пользовался уважением и авторитетом. В этом же ресторане находился какой-то залетный гусь. По мастям и фене вор авторитетный, а по повадкам и хамству баклан форменный. Ну, пока залетный фраер Аслана не трогал, бригадир старался не обращать на него никакого внимания. Но когда невоспитанный урка начал ему грубить, предъявлять по беспределу и пальцы гнуть, Сахолов ему быстро и доходчиво все объяснил, так что вынесли грубияна из заведения в бессознательном состоянии. И пошел этот нехороший человек блатным жаловаться, что на вора руку подняли. Правда, в рассказе о произошедшем инциденте ябедник кое-что упустил по забывчивости. И покровителя себе нашел в лице Агея, который пообещал ему помочь разобраться с «беспредельщиком». Не долгая думаю, воры за обиду кровную нанесли ответный удар – фуганули из гранатомета по машине Сахолова. Благо, что действовали не профессионально, и в автомобиле никого не было. Тогда засели по окопам и братки, и уголовники и стали к войне готовиться. Только боевые действия оказались обеим противоборствующим сторонам совсем не в масть и поэтому обоюдно порешили они все вопросы уладить на «стрелке». Уладить по всем понятиям. Тогда Сахолов поехал на стрелку вместе с Матвеем. Разводил конфликт лично Беда. Агей сильно надеялся, что его близость к держателю общака поможет решить вопрос в пользу пострадавшего. Но Аслан в ответной речи был уж очень убедительный. Начал дипломатично и лихо завернул, что не признал авторитета, при таком поведении. Мол, настоящие воры, которых он лично имеет четь знать (это он имел ввиду Беду и еще двух очень влиятельных уголовников) так себя не ведут. Вот и вышла такая непонятка. Но он, Аслан, никому даже самым уважаемым людям, не позволит так с собой разговаривать и заткнет пасть любому при таком общении. В завершение выступления привел факты и конкретные примеры недостойного поведения, а также заявил, что имеются у него очевидцы, которые могут сказанное подтвердить. Не простили бы воры любому другому, что руку на блатного поднял. Но Сахолов был – не шалупонь базарная, а держатель самой многочисленной бригады в столице. Да и беспредел со стороны уркагана был налицо. Пришлось признать, что вор косяк запорол. Правда, Аслан в воровскую кассу заслал приличную сумму, в виде моральной компенсации, чтобы его пацанам, которые у «хозяина» париться жилось хорошо. Вот тогда и поссорились Агей с Асланом. Нанесен был большой удар по авторитету уголовника, ведь несмотря на все его старания, Сахолов остался ненаказанным.
- Пусть попробует! Он мне еще за свой гнилой базар ответит! – решительно сказал Сахолов. Не было в его голосе ни тени страха, ни колебаний. Воевать, так воевать. Ему не впервой. Пусть даже и придется расстаться с жизнью, но он, Аслан никому не позволит говорить о себе плохо и тем более, если это незаслуженно.
- Может и ответит, да только точно не сейчас. На ближайшие лет десять об этом можешь даже и не мечтать, – очень нагло заявил Филин.
- Это почему? – Аслан бросил на собеседника очень недобрый взгляд.
- Да потому, что я тебе не дам…. И те, кто за мной стоят, тоже будут всячески препятствовать. Поверь мне, это у нас получится.
       Сахолов еле сдерживал себя в руках, чтобы не сорваться. Хотя он и дал согласие помочь найти Матвея и вернуть деньги, но никому в батраки не нанимался, и посему повелительный тон Филина он воспринимал не иначе, как личное оскорбление. Филин также понимал, какие чувства бушуют сейчас в душе заслуженного мастера спорта. Зазря ему конфликтовать с диким горцем не слишком хотелось. И хотя в теперешнем положении все козыри были у него в кармане, но решил дипломатично сгладить назревавшую ссору.
- Я понимаю, Аслан, что ты воин, джигит и все такое. Но тебе свой буйный темперамент придется обуздать. Не та сейчас ситуация, чтобы быковать. Особенно у тебя. Мало того, что ты из-за этого дурацкого конфликта, можешь застрять здесь, на несколько долгих лет и зим, так еще не забывай, что «зона» это не твоя территория. Тут блатные карты мечут. Если начнешь войну, то шансов у тебя выжить... никаких.
 Филин сделал паузу, чтобы отснять реакцию Сахолова. На каменном лице Аслана решительности не поубавилось, только желваки на скулах заходили поактивнее. Личные угрозы не подействовали, приходилось менять угол психологической атаки.
- Тем более, о пацанах своих подумай. Им все, кирдык, в случае объявления боевых действий. Ладно, если бы ты сейчас на воле был или Матвей живой. Тогда еще были бы варианты. А так, блатные всех твоих бойцов на ножи поставят и даже не вспотеют. Тем более, что за них уже две бригады вписались. Абдула с Боярином обещались своих пацанов прислать воровскую масть отстаивать. Агей только сходняка ждет, чтобы постанову протащить, тебя и твоих пацанов порвать. Думаю, что он ее протащит. Сейчас тебе вся эта тема не в цвет идет.
- И что ты предлагаешь делать? Ждать пока нас душить начнут? Или мне здесь теперь под охраной до конца дней парится? – Аслан решительно не понимал, куда клонит Филин. Он отговаривал ввязываться в драку и, в то же время указывал, что воры активно готовятся к нападению.
- А ничего тебе делать не надо. Я сам за тебя все сделаю.
- А что ты сделаешь?
- Я же тебе говорю – все. От тебя стрелки отведу, урок урезоню. Ваське - барану недоделанному по кумполу настучу. Все будет тип-топ.
- А скажи мне, Филин, почему это ты решил мне помочь? - в вопросе Аслана было больше недоверия, чем любопытства.
- Если честно, вовсе не потому, что ты мне глубоко симпатичен, как человек, – начал свою исповедь Филин. – И тем более не из-за обостренного чувства справедливости. Жизнь и здоровье твоих да и воровских бойцов меня абсолютно не тревожат. Есть у меня в этой теме свой козырный интерес, за него и горбачусь.
- И какой же? – продолжал сомневаться в искренности собеседника Сахолов.
- Простой. Мне шумиха вокруг контрабандной темы совершенно ни к чему. Особенно сейчас, когда деньги наконец-то нашлись и их вынимать надо. Вот по этой причине я и оказался в роли твоего личного союзника. Вот поэтому я и не допущу, чтобы ты и Агей со своими быками друг друга рвать начали и привлекать внимание правоохранительных органов, демократической прессы и остальной общественности. Ведь эти журналюги чего доброго и до моей темы докопаться могут.
- Не поверю, что ты так перед слугами закона трепещешь, да и перед прессой тоже?
- Это точно, не трепещу. Да только к чему эти осложнения!
- А почему я тебе должен верить? – в этом вопросе Аслана уже присутствовала лишь тень сомнений.
- Да потому, что у тебя выбора нет. Хотя я тебя понимаю. Многие злые языки утверждают, что я падло редкое - без понятий и принципов, – Филин говорил достаточно самокритично и жестко, смотря прямо в глаза собеседнику. – Скажу больше. Некоторые из таких толкований не лишены оснований. – Это уже было вообще удивительно. Такая откровенность. – Но сейчас не тот случай! Можешь верить, а можешь нет, мне без разницы.
       Последний оплот недоверчивости выкинул белый флаг. Ведь действительно Филин еще ни разу в жизни так не откровенничал, даже перед своими хозяевами. Значит не пропащий он человек, если еще способен на такое.

Глава тринадцатая

       Все мы люди грешные! И не важно в сутане ты, или в джинсах «Левис» - все с грехом. С ним и родились. Точно так же есть у каждого и своя цена. Ну, даже если и не у каждого, то у подавляющего большинства. Есть, конечно, на свете белом и праведные люди, у которых свои тараканы в голове, но их очень мало. Настолько мало, что они скорее исключение из правил, нежели отдельный параграф общепринятого всем прогрессивным человечеством свода законов общественной морали и норм поведения. Вот и Матвей дал настоятелю свою, вернее «его» цену, и тот ее таки принял. Правда цена оказалась намного больше, чем та, на которую рассчитывал Турчин. Поэтому и остался жить Матвей в скиту несмотря ни на что. А дело было так. Сразу по возвращении, Матвей зашел к игумену.
- Ну, говори, с чем пожаловал?
- Я все понял святой отец.
- Ну и что же ты понял? – поинтересовался настоятель.
- Понял, что в общежитии все должно быть общее. Все поровну. Я вот и решил…так сказать внести свой маленький вклад. Свою лепту. Вы скажите, сколько надо денег в казну заслать. Какова цена? Все ведь решаемо.
- Говоришь, лепту хочешь внести? – настоятель лаково прищурился. По всему было видно, что он доволен таким предложением. - Это хорошо давно бы так. Я ж разве против. И дар твой скиту будет самый драгоценный, я надеюсь…. Не злато и серебро дает большую цену жертве, а то что сделано от чистого сердца….
- Сколько? – перешел к конкретному деловому разговору Турчин.
- Тебе-то, сущий пустячок, одна келья. Вот завтра поутру и приступай. Бог тебе в помощь.
- Я спрашиваю в денежном эквиваленте? – до тупости прямолинейно поинтересовался Матвей на счет своего вклада.
- Внесешь лепту руками своими, побелишь все да подмажешь. Это подороже золота будет.
Другого приношения я не принимаю. Ну, все, ступай с Богом!
       Разговор был окончен и решение обжалованию не подлежало. Уже на следующее утро Турчин стоял в своем будущем жилище и рассеянным взглядом смотрел по сторонам. Потом со злостью пнул ногой стоящее ведро с водой, которое ему дал брат Кирилл и сказал вслух, самому себе. Сказал со злостью и досадой.
- Вот, Матвей, и опустили тебя до уровня шныря! Да, так низко ты еще никогда не падал!!!!
 Чтоб он там себе ни говорил, но ремонт таки Турчин сделал, при содействии монаха Кирилла.
- Послушай, брат Кирилл! – поинтересовался он у инока, когда ремонтные работы были уже закончены. – Вот объясни мне, почему игумен заставил мен лично ремонт делать. Это что тут так у вас типа «опускают»?
- Неправильно ты все истолковал, Матвей, – степенно ответил ему монах. – Никто тут никого не «опускает». Это только в тюрьмах такое творят. А в монашеских общежитиях все по-другому. Тут ежели это необходимо, то смиряют.
- Так, а в чем разница? – не понял таких очень размытых объяснений Матвей.
- Разница в сути!- и инок начал терпеливо объяснять строптивому обитателю скита, в чем собственно разница. – Каждый, кто хочет познать Бога и служить Ему, должен сам стремиться к смирению. Это одна из величайших благодетелей. Даже сам Господь Иисус Христос, – монах наложил на себя крестное знамение. – И Он нас этому учит. Ибо как в писании сказано «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мною». Без смирения не отречешься от своей воли. А если так, то как познаешь волю Божью. А если не творишь воли Господа, то, как же тогда можешь первую заповедь Его исполнить: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим». Без смирения вовек не стяжаешь ты любви к ближнему своему. Ведь, любовь к ближним, монах совершает в терпении их недостатков, в постоянной молитве о них, в различной помощи и милости к ним. Еще царь пророк Давид говорил в своем псалме «покаянном»: «Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». Стало быть, и для покаяния смирение необходимо. Смирение оно во многом полезно. А когда «опускают», где польза? Нет ее! Разве можно этим самым человека чему-нибудь хорошему научить? От этого внутри его только злоба может родиться и ненависть к людям. Вот в этом-то и есть огромная разница.
- Ну, так, а причем тут ремонт? Я ж ведь не против. Сказали, я сделал. А сам, или за деньги рабочих нанял, какая разница. Ну, нельзя женщин, можно ведь и мужчин нанять!
- Во-первых, испросил ли ты у батюшки благословение на найм?
- Нет! Ну, так и что здесь такого? Может я хотел сюрприз сделать, – пошутил Матвей, но монах отнесся к этой остроте очень серьезно.
- Вот видишь, а что в монастырском уставе по этому поводу сказано: «Следует избегать своеволия, ничего не делать без благословения вышестоящих, даже похвального, чтобы не впасть в соблазн, гордость и прелесть». И во-вторых. Сам Василий Великий, он ведь как говорил о монашеском житии: «инок должен трудиться своими руками»! И не только говорил, но и сам лично служил тому примером и исполнял сказанное. И если даже он не брезговал физическим трудом, работая каменотесом в каменоломне, то чем лучше его ты, что работу отвергаешь? Ну ничего, Бог управит и ты всему научишься, всего постигнешь. Через год получишь подрясник, а там глядишь и до рясофора недалеко.
Матвей, конечно, был очень счастлив за труды Василия Великого и за все остальное, только не было оно ему нужно. Не собирался он посвящать себя служению Богу.
- А ты знаешь, брат Кирилл, не слишком мне хочется на такую службу поступать – огрызнулся Матвей, которого порядком достали эти непонятные, на его взгляд, абсолютно бестолковые правила жизни. – Тут не жизнь, а сплошной мазохизм.
- Это почему? – поинтересовался монах.
- Потому что кругом одни страдания. Все познается только через страдания. У вас даже большинство святых мученики. Этого нельзя, того не смей. Кругом сплошные запреты и ограничения. Разве это жизнь?
- А в чем ты видишь жизнь? В беспутстве и вседозволенности. Даже миряне себя ограничивают законами. Ежели не будет законов, то начнется беззаконие, смута, смерть, разруха. Потому как человек не может сам себя сдерживать. Не паче ли нам монахам себя ограждать от искушений и сетей сатаны льстивого, еще более строгими законами и правилами. Потому как не сильным мира сего служим, но самому Богу. И этими ограничениями мы себя нисколько не мучаем. Наоборот, от мучений спасаемся.
- Ага, в геене огненной, – подтрунил над собеседником Турчин.
- И не только. Грех он везде мучит и не только на том свете, но и на этом. Каким бы ни было сладким прегрешение все равно от него только одни мучения. Вот даже взять пищу. Чреву своему угождать всегда приятно. Есть вкусно и сытно, все хотят. Только от постоянного переедания появляется лишний вес, а с ним и множество болезней. Начинают они человека мучить и изнутри разъедать. И идет бедолага со своим телом бороться в тренажерный зал. Изнуряет себя физическими нагрузками, кои ему не в радость. А грех то сладкий поначалу был. Вот тебе и польза от воздержания и страдания от необузданности. Как апостол Павел говорит: «Все мне позволительно, но не все полезно».
Умничал брат Кирилл толково и убедительно, только это все для местных колхозников пойдет. Матвея даже на таком основательном базаре не разведешь.
- Вот скажи, Кирилл, - перебил Матвей инока. - Ты вот в монахи постригся, а тебе не страшно?
- Так чего я устрашусь, если Бог со мною? – откровенно по детски удивился инок. – Разве боюсь, чтобы в грех какой не впасть. И Суда Божьего тоже боюсь, так как не готов я для него пока.
- Ну, это я понял. Умирать каждому неохота. А причин и отговорок можно найти миллион, и не особо напрягаясь. Ты мне вот что скажи. Ты ведь теперь из монахов уйти не можешь?
- Это очень страшный грех, оставить служение и жизнь в постриге, – сказал Кирилл с таким видом, как будто Матвей ему предложил кого-нибудь зарезать.
- Ну, я имею в виду жить без всего: без жены, детей, без всяких там женщин. Не страшна тебе такая жизнь?
- Не страшнее, чем у мирского. Им ведь тоже с женщинами нельзя.
- Это как же?
- Да очень просто. Жену иметь можно, но одну и на всю жизнь. И быть разрешается только с ней. Изменил - значит прелюбодействовал. Раньше за это бывало, что и на двадцать лет от святого причастия отлучали. Вот и получается, что с одной стороны монаху жить тяжелее, потому как многого он себя сам лишает, а с другой легче, потому как от искушений он монастырским забором да постоянной молитвой отгорожен. Стало быть, труднее в них впасть.
- Ну, прелюбодействует это если женат, а если нет жены?
- Так женись. А, если не женишься, но спишь с другими женщинами, значит блудишь! А как говорил апостол Павел: «Берегитесь блуда, всякий грех, который делает человек вне тела, а блудник грешит против собственного тела».
- Это почему же блудишь?
- Почему ж тогда не женишься?
- А если человек в поиске. Так сказать ищет свою суженую, ряженую. Сейчас знаешь, какие девки пошли. Ох и развращенные, избалованные, – Матвей резвился от всей души. Он решил подоставать служителя Бога. Не со зла - просто так, для поднятия настроения.
- Ищешь? – переспросил Кирилл. – Это, смотря, что ты ищешь. Если человека благопристойного, в смысле жену, чтобы хозяйкой хорошей была, понимала тебя, любила, это одно. Но ведь многие теперь ищут только одних удовольствий. Так сказать плотских наслаждений. От того и не женятся.
- Так и это тоже надо. А то ведь полюбишь, женишься, а она в постели бревно бревном. На собственном опыте знаю. Встречал таких девах, что и вспоминать не хочется. Никакого удовольствия. А с виду ничего. Вот попадется такая жена и при всех своих прочих благодетелях будет не в радость, – Турчин лукаво подмигнул иноку.
- Если любишь, то принимаешь человека с любыми недостатками и не замечаешь их, а если только похоть удовлетворять, то это и есть самый настоящий грех блуда.
- А вот гражданский брак?
- Нет благословления на таком браке. Настоящее супружество должно Отцом Небесным благословляться.
- Или земным, – перебил Кирилла Матвей. – Ну, в смысле попом.
- Священник это только посредник и через него Бог может и грехи отпускать и таинства совершать.
- А кто это так решил? – в голосе Матвея отчетливо пробивался сарказм.
- Это так Господь решил. Ведь это он сказал Петру: «Ты Петр – это по-иудейски камень», – пояснил Кирилл, – «и на сем камне Я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи от Царства Небесного, и что свяжешь на земле, то будет связано и на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах».
- Так ведь это он Петру сказал…
- А мы и есть последователи Петра! Его так сказать прямые преемники. Нам чин священства не по самоволию достался, а передался по наследству. От того самого апостола Петра, которому Господь такие права даровал. Вот потому церковь наша и зовется Апостольской. От самих апостолов она пошла, а они от Бога, потому как при Нем были, и Он сам лично их учил.
       Было, конечно, интересно, но не убедительно, по крайней мере, лично Турчину.
- Хорошо, с этим понятно. А вот скажи-ка мне. Вдруг ты поймешь через какое-то время… ну, что это не тот путь, не та вера.
- Это называется веру утратить, - пояснил Кирилл на удивление весьма спокойным тоном, а ведь, по мнению Матвея должен был возмутиться и начать с пеной у рта доказывать, отстаивать собственные теологические воззрения.
- Ну да веру утратил! Прикинь, как тебе будет больно за бесцельно прожитые годы….
- Тут твоя правда. Будет мучительно больно, ибо жизнь моя тогда, не приведи Господи, – монах перекрестился, – прошла даром. Что стоит человек, который отрекается от своих убеждений. Травинка он ветром колеблемая. Всеми он презираем. Никто его не уважает, потому как ненадежен он. Если веру свою предал, то и ближнего своего предаст запросто.
- Ты, брат Кирилл, прямо в какие-то крайности впадаешь. Я ведь не говорю, что веру предать, за деньги или за другие блага. Например, можно на личном опыте убедиться, что Бог тебя не слышит, и что все это жительство монашеское это не то. Нет от него пользы ни для человека, ни для Бога. Ведь может и такое случиться?
- Может! – опять легко согласился Кирилл. – Если человек в монастырь идет не для того, чтобы Господу служить. Тогда, конечно.
- Ну, так, а чем ты можешь доказать, что именно это правильно. В смысле, что жизнь в монастыре единственно верная для тебя. Что она к Богу ведет? – Матвей злился, оттого, что его заумные доводы отставший от современной жизни монах давал, простые и вместе с тем очень убедительные ответы.
- А тут и доказывать нечего. Взять хотя бы житие святых отцов. Вон их сколько и в большинстве своем монахи. И достигли они таких высот благодаря своему образу жизни. И нам этот путь завещали. Так как же он может быть не правильный?
       Дальнейший спор был просто бесполезен. Матвей решил, что сегодня он не в лучшей форме и прекратил прения по духовным вопросам. Да и был ли в них вообще смысл. Переубедить Кирилла? Так это у Турчина навряд ли бы вышло. Самому понять точку зрения монаха? Так ведь это только так… для общей эрудиции. Скит лишь временное убежище. Вынужденное убежище. Так и остался Матвей при своем мнении, а монах при своем.
 А дальше пошла жизнь Турчина по уставу. По церковному уставу.
6.00- подъем.
6.30- утренняя молитва, полунощница (в праздничные и воскресные дни: подъем-7.00, утренняя молитва- 7.30), молебен перед иконой Божией Матери, часы, литургия (или изобразительные).
11.30- обед.
12.00- послушания.
15.30- полдник.
16.30- вечернее богослужение (вечерня, утреня).
20.00- ужин, вечерняя молитва; чтение иноческого правила.
23.00- отбой.
Вот такая началась жизнь у Матвея.

Глава четырнадцатая

       Хоронили Беду всем миром. Всем воровским миром. Пышные похороны организовал Агей коронованному вору. Очень пышные. Такие только были разве что у авторитетного карманника Смыка. Гроб из красного дерева, катафалк, на каком разве что генеральных секретарей хоронили. Даже костюм вору купил не для покойника, в дорогущем магазине. Сорочку с галстуком там же прихватил. И хотя одевать его было на мертвое тело крайне не удобно, но таки управились санитары в морге с этим заданием, потому как знали, кого в последней путь наряжают, да и деньги за свои труды получили немалые. Вот так и получилось, что лежал Сергей Борисович в гробу в козырном прикиде, какой и при жизни не нашивал. Да и вообще странная ситуация получилась. Как ни парадоксально, но все, что нажил при жизни старый вор, все забрал с собой в могилу. Почему? Да потому что ничего у него и не было. Жил он по старым законам, которые не позволяли авторитету, роскошествовать и себе добро наживать. Считал он при жизни, что личное накопительство способствует крысятничеству и развивает нерадение об воровской кассе. Вот так и жил Беда на белом свете, ничего своего не имея кроме имени. Даже дом, где вор проживал в последнее время, был не его. Хоть и строился специально для Сергея Борисовича, но формально считался служебной резиденцией держателя воровской кассы. Так что лишись он при жизни своей должности, что впрочем было маловероятно, то пришлось бы ему оставить эти апартаменты. А своего жилья у него не было. Что не крал Беда, все клал в общак, а что себе оставлял, то тратил по ресторанам да на зазноб, пока молод был. Считал, что деньги это не сама цель жизни и с ними надо расставаться легко. Народу на похороны приехало тьма тьмущая. Пришлось милиции перекрыть дорогу, ведущую на Байковое кладбище. А куда деваться, если основной поток идет именно в сторону погоста. Откуда только не было делегатов. Практически со всего бывшего Союза понаехали. И воры и братва - все пришли отдать последнюю память старому вору. А венки какие были, просто не венки а произведения искусства. Да и надписи на них, что просто закачаешься: «Уважаемому Сергею Борисовичу, от «внуков»». Вот это да! И от Аслана, сучары позорной, делегаты на похоронах были. Тоже венок принесли. Ох и хотел Агей им сказать, а лучше всего дать команду, чтобы на месте порвали и прикопали где-нибудь по близости. Но! Не сложилось справить кровавой тризны на месте погребения Беды. Не по понятиям разборы устраивать прежде, чем вина доказана не будет перед другими ворами.
       Потом всем обществом поехали на поминки. Сидели все хмурые, говорили степенно да сдержанно. Там за поминальным столом Агей еще раз высказался в отношении собственных подозрений. Но никто не дал ему своего ответа. Все отмолчались. Мол, чего порожняк зря гнать, вот будет сходка там и дадим добро на расправу.
       Теперь Агей находился в выжидательной позиции. Он был готов нанести сокрушительный удар, но сдерживал концентрированную мощь до поры до времени. Ведь недаром гласит народная мудрость – «Всему свое время». Акт возмездия должен был начаться сразу после воровской сходки. А сходка была в данной ситуации сущей формальностью. Чего на ней решать? Все и так ясно. Кто убил известно. Правда, пока непонятно зачем он это сделал? Но убийца налицо, и он за свой беспредел должен ответить по всей строгости воровского закона. Так что, как ни крути а «сходняк» в теперешней ситуации формальность, соблюдение традиций, не более. Нет уверенности, что на нем будет присутствовать обвиняемая сторона. Аслан находится в «местах не столь отдаленных», а его быки… да кто их вообще слушать будет. У них должны быть очень весомые аргументы, чтобы убедить воровскую общественность в собственной невиновности. И вообще собздят они ехать! Ведь не шуточное это дело перед сходкой ответ держать.
- Агей, там к тебе пришли, - отвлек вора от мрачных размышлений его ближайший сподвижник Треха. Он также временно исполнял обязанности Баптиста, который теперь находился на излечении, после того, несчастливого для воров, боестолкновения на лесной дороге.
- Кто? – безразличным тоном поинтересовался временно исполняющий обязанности смотрящего за воровским порядком на воле, в краевом масштабе.
- Шкиль! Только вчера от хозяина откинулся. Говорит, что имеет к тебе дело.
Шкиль был вором, но не до такой степени авторитетным, чтобы иметь полную самостоятельность и ни под кем не ходить. И тем не менее в преступном мире пользовался уважением.
- Так зови! – дал добро Агей на доступ к телу.
       В комнату вошел небольшого роста сутулый мужичонка. Жидкие изрядно поседевшие волосы были вообще незаметны из-за короткой стрижки. Казалось этот субъект, заблудился во времени, попал не в ту эпоху. Весь его прикид утратил свою привлекательность и новизну еще в середине восьмидесятых. Даже самые заядлые настольгисты навряд ли бы рискнули прошвырнуться в таком наряде по городу. Разве что пенсионеры: ветераны войны и труда, верные ленинским убеждениям и ярые приверженцы строгой моды времен развитого социализма могли составить ему компанию. Но даже они, не выглядели бы столь экстравагантно, потому как на строгий приталенный костюм была накинута не соответствующая его важности и деловитости казенная телогрейка, вызывавшая у всех встречных легкое недоумение. Погоды на дворе стояли по настоящему весенние и наиболее смелые граждане могли позволить себе пробегать по улице в дневное время в пиджаках и легких ветровках. Возможно эта верхняя одежда была дорога ему как память.
- Здравствуй, дорогой! – поприветствовал вошедшего Агей.
- И ты, будь здоров!
- Давно ли откинулся от «хозяина»? – вежливо поинтересовался временно исполняющий обязанности.
- Вчера только как с чалки, – Шкиль откашлялся в платок. Дала знать о себе залеченная чахотка. Туберкулез дело наживное, если частенько живешь в местах не столь отдаленных.
- Водочки?
- Лучше чефиру! Нельзя сразу на беленькую переходить. С непривычки для здоровья вредно.
 Нет, Шкиль, не был большим эксцентриком. И телогрейка, и чефир не были пустым стебом. Всем своим видом и повадками гость хотел показать, что вор он правильный и только что освободившийся от хозяина, где страдал по всем понятиям за свои трудовые подвиги и жизненные убеждения.
- Треха! – позвал Агей своего подручного, и тот как по взмаху волшебной палочки тут же предстал пред ясные очи вора. – Мотнись в комнату, где охрана сидит и раздобудь для нас чефирчику.
- Так я могу и сам заварить, – предложил свои услуги Треха.
- Это долго будет. Ты у них возьми, не обеднеют.
- Так наши же на работе таким не балуются, не употребляют на рабочем месте, начал покрывать своих подопечных «личный секретарь» Агея.
- Это ты прокурору на допросах будешь по ушам возить. А мне не надо… метнулся кабанчиком – стал сердиться вор.
- Понял, понял…. Сейчас принесу, все будет в лучшем виде.
 Через две минуты черная жидкость была разлита по стаканам и после двух напасов пошла размеренная воровская беседа.
- Как там сейчас у «хозяина»? – вежливо поинтересовался Агей.
- Беспредел! - стал сетовать собеседник. – Куда мир катится? Нигде порядка нет. Никто уже ни закона, ни воровских традиций не держится. Единицы остались, которые еще могут за черную масть стоять. Все из старых. А новые, что за бабки короновались, уклада жизни воровской не празднуют, и других себе подобных за хрусты плодят. Вот кончится наше с тобой поколение и все… пропадет черная кость на Руси-матушке.
- Ну ты, Шкиль, за всю Русь не подписывайся! – подловил Агей на разговоре своего собеседника.
- Эх, Агей, Агей, кабы только у нас все так плохо было. Из Ростова маляву прислали, что дела у них там не лучше нашего обстоят. По этому вопросу даже «правилку» устроили, чтобы ошибки исправлять да всяких «апельсинов» развенчивать. Во как!!! Нет, не та сейчас зона. – В голосе Шкиля звучала какая-то сладостная ностальгическая тоска по «старой» ушедшей в историю зоне. – За мятный пряник, волки позорные готовы не то, что от понятий отступиться, честного вора жизни лишить. С активом сотрудничают, с администрацией дела ведут. Все хана…. Нет больше порядка.
- Да что ты говоришь? – с фальшивым недоверием высказался Агей.
- А-то! Говорю, как есть, – подтвердил Шкиль справедливость своих сетований.
       Не было для Агея новостью все, что рассказывал сейчас вчерашний зек. Исполняющий обязанности «смотрящего» хорошо был информирован о том, что коррупция как ржа разъедает тюремный закон изнутри. Знал и то, что за деньги теперь можно купить себе положение среди арестантской общественности, а в некоторых случаях за солидную мзду даже короноваться. Агей был категорически против продажности, но обоснованно считал что некоторые коммерческие свободы не помешали бы. По его мнению, которое, надо сказать, разделяло большинство современных воров, ветхозаветные заповеди требовали срочной реформации. Например, аскетизм жиганов далеких довоенных и послевоенных лет, отдававших всю свою добычу в воровскую кассу, а оставленный себе процент, спускавших за считанные дни, на разгульный отдых и шалав. Тогда для такого скаредного образа жизни были все основания. Нельзя было при тоталитарном режиме обладать большими богатствами, опасно для здоровья. А раз так, то и смысла в их накоплении для личных нужд тоже не было. Этот основной принцип социализма Агей усвоил еще в молодости. И стало известно это золотое правило из одной очень умной книги, которую написали два жида. Читал это произведение «Золотой теленок» для Агея, уже тогда уважаемого в воровских кругах уголовника, шестерка из интеллигентов во время его очередной сидки в СИЗО. Декламировал вслух, дабы скрасить рецидивисту томительное время нахождения под стражей и следствием. Так вот в этой книжке, жулик – Остап Бендер разводил на бабки одного жирного бухгалтера – барыгу. И таки развел, только вот потратить их на себя так и не смог. Препятствовал этому существующий режим, в котором богатых долой! Теперь же ситуация коренным образом изменилась и обладание немалым состоянием уже не выглядело зазорным, а, напротив, вызывало у окружающих уважение и авторитет. Вот на этом самом основании зиждились убеждения Агея о том, что авторитетный вор может, должен… да просто обязан иметь личные средства и в немалом количестве. Он даже как-то поделился своими взглядами с покойным Бедой. Но тот его не понял.
- Деньжат говоришь надо и для себя лично припасти? – ухмыльнулся тогда еще здравствующий Сергей Борисович. – Не нужны вору деньги, чтоб его уважали. Вор это не способ мошну набивать. Вор это понятие! И по этому понятию он должен жить. В мою молодость был один авторитетный вор Вася - Два пальца. «Два пальца», это потому что ему кошелек смыкнуть, как тебе два пальца…. – Беда не стал продолжать известную поговорку. – Как ты понимаешь по масти он был щипачом. И был Сеня Туз – видный катала. На курортах любил гастролировать. Столько бабок с партийных чинуш снимал, что просто все диву давались, откуда столько наличности при советской власти. Вася в общак в раза три меньше Туза скидывал, но на сходках всегда первый слово имел. Почему? Да потому, что «Два Пальца» все в кассу отдавал, а «Туз» сколько положено и не копейкой больше. Нельзя авторитет деньгами мерить. Продать его можно, а вот купить невозможно. Если в нашем черном движении деньги станут главнее всего остального, то конец воровской масти. Тогда будут всем барыги управлять. А мы у них в пристяжи бегать.
       И прав был тогда Беда… и не прав. Прав, что продаваться сучье дело, а не прав, потому как, если сейчас деньги везде и всем управляют - нельзя ими пренебрегать. Это ведь только на зоне воровской закон всем рулит, а тут за забором жизнь своим чередом течет и любой, даже самый убежденный рецидивист каждую минуту с этой самой жизнью пересекается. И здесь законы совсем другие. Тут хрусты все решают. И чем их больше, тем лучше. Но это уже былая история. А сейчас перед ним сидел Шкиль и имел к нему какое-то важное дело. Все эти россказни вчерашнего арестанта были тривиальными байками-балагурками перед началом серьезного разговора.
- А ко мне у тебя какое дело?
- Самое что ни на есть насущное, – деловито ответствовал гость.
- Так излагай.
- Не от себя я пришел, – перешел Шкиль к сути своего визита. - Мы тут у хозяина вместе с Веней Одесситом и Шатуном сидели да марокували, как ты собираешься с «Чебуреком» (Асланом) поступать.
- Вот будет правилка, после нее и решу, как с ним быть.
- А не поздно ли будет? Лаврушник – сука, он ведь сейчас «припал на крест», и стерегут его там мусора лягавые шо сберкассу перед инкассацией. И пока ты будешь сходку ждать да кисляк мандячить, он при помощи своих дружков кумовских за кордон свинтит. А ведь с него надо спросить, как с гада. Он ведь не просто фраера залетного замочил, он нэпманского вора жизни лишил. Таких, как Беда уже не делают. Он еще с малолетства был шпанюк идейный. Это на все воровское барство накат выходит. Тебе это разруливать. Смотри, как бы перед ворами не прокатить под мурковода. Тогда не то, что общак держать не доверят, и с твоего собственного места подвинуть могут. – Знал Шкиль, как задеть за живое.
- Ты мне что тут, зачитать решил? – начал злиться Агей.
- Да не предьявы я пришел кидать, а помочь. Ты «зверька» на больничке никак не достанешь. И из честных каторжан, кто теперь нары нюхает, тебе никто помочь не сможет. Нет им туда хода. Так что у тебя два выхода, или ждать пока чурка сам кони шаркнет, либо один человечек может все дело без базла обставить. И не только падлу наказать, но и ментов мусорских поиметь очень красиво. Только за эту услугу придется ему хрустов отслюнявить. Ничего не поделаешь, перевелись нынче люди идейные. Всем только бабки давай.
- И всего-то? Дал денег и дела сами решаются? – недоверчиво процедил Агей пристально глядя на Шкиля.
- Так и будет. Я тебе отвечаю, – поручился недавно освободившийся.
- А как же сходка?
- А шо сходняк? Все равно не придут на него эти бесы тухлые - быки аслановские. Собздят. Кто на Беду покусился ты и без меня знаешь. Шо решать на нем, на сходняке? Все и так ясно. А время потеряешь, потом не вернешь.
       Где-то в глубине души Агей полностью поддерживал мнение воров. Вся эта ненужная возня только затягивала время и усугубляло положение. Сил, чтобы скрутить голову самому Сахолову и его быкам, хватало с головой. За воров подписались две бригады и еще три выражали свою симпатию. Предложение Шкиля было очень заманчивое. Сам рационализатор заметил колебания Агея и решил дожать собеседника.
- Ты пойми, мне верный человек нашептал, что мусора цинкуют ситуацию. Они знают, когда «правило» состоится, и поэтому чурбана через границу перекинуть хотят в самое ближайшее время. Расчет за Беду на тебя повесят и, если выйдет лажа, то с тебя и спрос.
- А тебе то чего кипишь поднимать? Неужели за идею грыжу надрываешь? Или от меня взамен чего хочешь поиметь?
       Шкиль хитро сощурил свои глаза.
- Одно другому не мешает. Сейчас я тебе помощь окажу, а завтра ты меня выручишь. Все без обмана.
       Агей слышал, что Шкиль уже мутил одну мутку. После освобождения он хотел получить особый статус в наивысших эшелонах воровской иерархии. Скорее всего, он потребует от своего должника поддержки на общей сходке. Если затея с устранением Аслана окажется удачной, то почему бы его и не поддержать? Да и не только Агей многие другие, кто уважал Беду, настоящего вора по всем понятиям, не забудут услуги, оказанной Шкилем. И весь сегодняшний расклад шел вчерашнему зеку просто в цвет. И сходка была как никогда кстати. Ведь не соберешь воров, чтобы решать малозначительные шкилевские вопросы. С большими сходками теперь вообще стало туго. Менты всячески пытались не допустить большого сборища уголовников. Задерживали делегатов от воровской масти, до выяснения обстоятельств, лишали гостей из ближнего зарубежья виз, недвусмысленно угрожали местным, короче говоря не давали возможности по-людски собраться и обкашлять очень важные вопросы. Хотя по вопросу гибели ну очень авторитетного вора, «правилка» должна была состояться при «любой погоде», и никакие оперские штучки не могли ей помешать. Вот поэтому Шкиль и суетился. Убрав Аслана он практически делает будущую постанову, которая требует коллективного решения сущей формальностью. Отсюда и свой шкурный вопрос он будет сдавать козырной мастью. Кто ж откажет почти что герою этого «вечера»? Агей знал об этих намерениях, а Шкиль их и не скрывал. И он тоже знал, что Агей из кожи вон лезет, хочет, чтобы именно ему как правопреемнику Беды общак держать доверили да за порядком на воле следить. Поэтому, освободившийся арестант и пришел именно к нему. Так сказать, они нашли друг друга, потому как был у них общий интерес.
- И сколько времени твоему корешу надо, чтобы дело обставить? – перешел к обсуждению подробностей предстоящего акта возмездия Агей.
- Думаю, за пару – тройку дней уложится, после того как аванс получит.
- И сколько он хочет?
- За такое дело сущий пустяк! – Шкиль взял лежащий на столе блокнот и нарисовал цифру за которой плелась вереница нулей. – И половину вперед.
Агей посмотрел на комбинацию знаков затем на Шкиля. По всему было видно, что запрашиваемая сумма несколько превышает ожидаемый лимит расходов.
- Сущий пустяк говоришь? – недовольно переспросил временный хозяин кабинета.
- А что у тебя есть другие варианты?
- За такое количество хрустов можно всю тюрьму на хер взорвать!
- Агей, сукой буду, моего интереса здесь нет, – раздраженно сказал Шкиль. - Да и дело больно хлопотное, много народа задействовано, и все денег хотят.
- Много народа - это плохо!
- А нам-то не похрен! Наше дело только деньги платить, а как они работу делать будут, это их геморрой.
       
       Аслану уже изрядно поднадоело заточение «в заточении». Охрана буквально не сводила с него глаз. Тем более оказаться в такой ситуации, после того как хлебнул пусть ограниченной, но все же свободы, это было просто невыносимо. Филин опять куда-то запропал. Чем он занимался? Насколько удачно решал вопрос с ворами? Аслан терялся в догадках. Если, будучи просто заключенным, Аслан был в курсе всех событий, которые происходили на воле и касались либо его, либо его «бизнеса», то сейчас он не знал, что вообще происходит за высоким забором. Он опять остался без мобильного телефона, потому как тот, что передал ему Птица так и остался лежать на даче. Снова не дали Сахолову возможности прихватить его с собой. Даже телевизионных новостей он не видел больше недели. Все было окутано мраком неведения.
Филин появился как всегда нежданно-негаданно да еще и ночью.
- Где ты был? – недовольно спросил Аслан.
- Наши с тобой дела улаживал, – как ни в чем ни бывало, ответил ночной гость.
- Ну и как? – Аслан ожидал услышать положительный ответ.
- Пока нормально, а там посмотрим! – размыто отчитался о результатах проделанной работы Филин.
- А поконкретней?
- Ну, если чисто конкретно, – сказал Филин с тягучим блатным прононсом, - то все пацаны твои живы, здоровы, чего и тебе желают. И сегодня я, между прочим, твою жизнь спас – покушение предотвратил.
- Во как? – удивился Аслан.
Вместо ответа Филин вытащил из кармана отвертку. Слесарный инструмент имел причудливую форму. Рукоять приспособления для выкручивания и закручивания чего-либо куда-либо была сделана в виде посоха, так что железный штырь, расплющенный на противоположном конце при зажатии инструмента в руке проходил между среднем и безымянным пальцем. Короче говоря, своим видом она напоминала самый обычный штопор, только без завитушек на жале и размерами была побольше. Такой вид отверток был хоть и промышленного производства, но встречался у мастеровой братии довольно редко, возможно из-за своего специфического устройства. Филин крепко сжал рукоять инструмента и потом неожиданно и очень резко вонзил единственный железный зуб слесарного орудия в детективный роман, который лежал на тумбочке у Сахолова. Судя по тому, с какой легкостью отвертка вошла в литературное произведение, довольно объемное по содержанию, Аслан понял, что жало ее (отвертки) заточено, как бритва. Филин торжествующе посмотрел на «больного». Сахолов и не такое видал за всю свою нелегкую, полную опасностей жизнь и поэтому устроенная сцена не возымела должного эффекта. Отвертка ушла очень глубоко, что свидетельствовало не только об остроте инструмента, но и физической силе Филина. Аслану даже пришлось слегка поднапрячься, чтобы извлечь ее из изуродованной книги.
- Ну и как я ее теперь в библиотеку сдам? – демонстративно, как будто ничего такого и не случилось спросил Сахолов, показывая Филину повреждения, нанесенные варварским инструментом «кладезю знаний».
- Ты дорогой Аслан недооцениваешь ситуации. Я все понимаю, ты бывший спортсмен, к тому же борец. И сила есть и реакция. Только тут такие людишки проворные, что не успеешь и стойку принять как он тебе такую швайку загонит прямо в сердце.
Филин поднял брошенную на тумбочку Асланом отвертку и еще раз демонстративно посмотрел на ее жало.
- В аккурат до самого сердца достанет! – заявил Филин, как бы примериваясь. – И смекалистые паразиты до невозможности. Хотели тебя через шныря (уборщика) уработать. Даже нужного человека для кровной мести в больничку подвели. Хорошо, что ребята мои четко сработали, а то уж и не знаю, чем бы все это закончилось.
- Ну спасибо тебе! - сказал Аслан без должной благодарности. – Значит я теперь твой должник!? – По тону не было понятно утверждение это или вопрос.
- Ну что ты, - с излишней скромностью ответил Филин. – Все люди братья все должны помогать друг другу. Сегодня я тебя спас, а завтра, как знать, может, и ты мне жизнь спасешь.
- А сейчас что мне делать? Так тут сиднем и сидеть?
- Да нет, дорогой. Пока я буду с ворьем вопросы утрясать, ты будешь плотно к врачебной комиссии готовиться. Вот посмотри на себя в зеркало, какую будку на больничных харчах отъел. Разве ты похож на умирающего человека, пораженного страшным недугом? Да на тебе пахать можно, это любой врач подтвердит.
- Ну извини, вагоны разгружать у меня нет никакой возможности и спортом заниматься тоже. Как можно вес не нагнать, если целыми днями лежу на кровати?
- Да ладно не переживай. Тебя наши потомки Гиппократа до нужной кондиции и без изнурительных упражнений доведут. Я имею в виду только внешне. С завтрашнего дня и начнем.
- Ты скажи моим сторожам, что мне в душ сходить надо… помыться, а то залежался здесь. Воняю, как свинья.
- В душ? В душ это можно. Почему бы и не сходить. Вот завтра после процедур и сводят тебя на омовение. Ну да ладно мне пора. Дел невпроворот. Надо с Васьком встретиться побыстрее, чтобы он еще дров не наломал. Все бывай.
       Этот день ничем не отличался от множества других. Даже эта странная процедура, от которой должны были проступить внешние признаки мнимой неизлечимой болезни, не вызывала особых подозрений и опасений. Полученный укол перенесся как-то совсем уж легко. Из личного опыта Аслан знал, что после введения инъекции необходимо полежать хотя бы полчаса, потому как от действия безопасного для здоровья препарата начиналось головокружение, тошнота и даже предусматривалась потеря сознания. Сахолов лежал, а мерзкие чувства его не посещали. «Наверное, иммунитет даже к этой гадости выработался», - сказал больной сам себе и в душе сильно порадовался за свое крепкое здоровье, способное нейтрализовать даже такую редкую отраву.
       Осознав, что побочных эффектов ждать без толку Аслан неспешно собрался для принятия водных процедур. Даже взял с собой бритву. Вообще за время своей «болезни» он так рассобачился, что иногда на его квадратном - волевом подбородке вырастала борода, как у заправского ваххабита. Вот и сейчас густая растительность напрочь скрыла нижнюю часть его лица. После вчерашнего разговора с Филином Аслан почему-то был уверен, что все обязательно устоится. И даже попытка покушения не могла посеять сомнения относительно будущего успеха. По мнению Сахолова после неудачной попытки устранить его воры не станут спешить с повторением акта кровной мести. И пока они будут строить коварные планы, Филин все порешает. А дальше? Дальше свобода. Вот и сейчас он снова приучал себя к бритью. С такой бородой показываться на улицу было даже как-то неприлично и главное подозрительно. «На воле так ходить нельзя. Еще чего доброго примут за шахида. Мусора не будут прохода давать, документы требовать», - подумал Аслан, глядя в зеркало. До душа его сопровождали как две тени приставленные телохранители. Один из провожатых зашел в душ, и пока Аслан с его напарником стояли в предбаннике, устроил там самый тщательный осмотр. Но, несмотря на все свои старания и бдительность, никого и ничего подозрительного он не обнаружил. И даже, несмотря на проведенную разведку, в душевой «личные тюремщики» не решились оставить его одного для помывки и терпеливо перенося тяготы и лишения своей службы в виде пара и повышенной влажности ждали окончания акта личной и общественной гигиены.
       Аслан с наслаждением плескался в теплых струях воды, беспощадно тер тело колючей мочалкой, пытаясь напрочь соскоблить с себя накопившуюся за время вынужденной изоляции грязь. Он не заметил, как начал тихонько напевать на своем родном языке, песенку из далекого не слишком счастливого детства. Ее пела своему любимому внуку перед сном старенькая и очень добрая бабушка. И делал это каждый вечер, когда он гостил у нее в «забитом» горном ауле. От этого на душе сделалось как-то совсем хорошо и радостно. Сахолову показалось, что даже решетки в окнах куда-то исчезли, и стены сделались светлее что ли. И потолок не давил на позвоночный столб, как это было последние несколько лет. И вообще вокруг все было хорошо. И стоящие у двери хмурые личности были вовсе не хмурые. Просто серьезные. Просто у них работа такая, жуть на людей нагонять. А вообще они милые парни. И профессионалы: ведь может быть, кто-то из них обнаружил вчера «засланного казачка» с его смертоносным инструментом. Вдруг солнечный свет ударил прямо в глаза и от него пошли большие радужные круги. Все тело обдало жаром, а в груди вообще нестерпимо запекло. «Наверное, дали слишком большой напор горячий воды», - промелькнула в голове безобидная мысль. Аслан хотел подкрутить соответствующий кран, чтобы привести температурный баланс в полное соответствие с собственным понимаем, но к большому своему удавлению не смог даже пошевелить рукой и произвести запланированное действие. Ноги его обмякли, а в душевой кто-то выключил свет, и он погрузился в полный мрак. А ведь на дворе день-деньской, отчего же так темно? Он еще успел почувствовать, что на сердце у него неизвестно откуда появился перцовый пластырь, обжигающий «безотказный мотор» адским пламенем. «Все, финиш!», - Аслан с огромной скоростью летел в черную пустоту, совершенно не реагируя на внешние раздражители покидаемого им мира. Мира, такого невыносимого, несправедливого, жестокого, и в то же время прекрасного из которого так не хочется уходить. НЕТ! НЕ ХОЧУ... этого вопля уже никто не мог услышать, по крайней мере, из ныне живущих.
       Охранники среагировали быстро. И действовали они правильно – один сразу кинулся за врачом, другой начал оказывать первую неотложную помощь. Он сильно и резко давил на грудь в районе сердца, пытался вентилировать легкие при помощи искусственного дыхания. Врачи прибежали через считанные секунды, но все, что они могли сделать - констатировать смерть, после того, как все известные им средства спасения умирающего были исчерпаны. Как показало вскрытие, это был обширный инфаркт.
- Даже Филин не спас! – сказал бывший тюремный телохранитель Аслана своему коллеге, когда врачи объявили неутешительный вердикт.
- А может он сам… того, – робко предположил второй, опасаясь как бы смерть от сердечной хвори, не переквалифицировали в халатное отношение к выполнению служебных обязанностей и должностных инструкций.

Глава пятнадцатая

- Спрашиваешь, зачем Матвей в скиту? Дивны твои вопросы брат Кирилл, – сказал печально старец.
- Так ведь, если человек сам не хочет, то как же тогда? Лошадь ведь можно только к водопою подвести, а напиться ее никак не заставишь, - возражал монах.
- Беда твоя в том, что нет у тебя надежды на силу Божью. Если бы была надежда, то и не говорил бы так. Все во власти Его, и ежели будет на то воля Его, то и лошадь пить станет.
       С недавних пор стали одолевать брата Кирилла недобрые мысли и сомнения. И виной тому был новый насельник скита - Матвей. Да какой там насельник?! Так проходящий мимо да на минуту задержавшийся. И этого он совсем не скрывает. Обстоятельства так сложились, вот и приходится ему здесь сидеть. И ладно бы просто жить оставили, так ведь батюшка норовит из него послушника сделать, а может даже и монаха. Зачем? И старался отогнать от себя Кирилл эти мысли смутные, оскверняющие его осуждением, да одолели они его окончательно. Даже молитва не помогала - всецело завладели, заполонили ум, даже о Боге думать меньше стал. Вот и решился он на этот разговор с батюшкой.
- Так ведь он сам не хочет! – возражал Кирилл. – Временный это человек….
- Так вся наша жизнь земная явление временное, – старец явно не собирался сдаваться.
- Просите меня раба грешного. – Монах перекрестился и склонил голову. – Но скольких вы ищущих Бога обратно жить в мир отправили. Не приняли в обитель. А тут….
- Так ведь не всем же в монашестве жить. Да и монашество само не гарантирует, что в рай попадешь. Сколько вон угодников из мирских людей вышло. И монахов много погибло духовно. Ведь не сан важен и священство, а любовь к Господу да к ближнему. Только ею и спасешься. А что человек Бога ищет, так это хорошо. Он его и в миру искать может беспрепятственно. То, что Матвей человек неправедный, так это нам с тобой только на пользу. Как в Евангелии сказано: « На небесах радости об одном спасшемся грешнике больше, чем о ста праведниках». И что человек, потеряв одну овцу, оставляет девяносто девять и идет искать ее, и, найдя, радуется. Ибо пришел Господь на землю спасать грешных, а не праведных. Вот нам в этой неправедности и великая скорбь в трудах и великая награда по окончании их.
- Но он же не по своей воле здесь пребывает! – продолжал упорствовать инок.
- А мы все здесь не по своей воле! – огорошил ответом настоятель. – Все мы здесь по воле Божьей. Это ты верно подметил, не сам от себя он сюда пришел. А может его сама Богородица привела настоящей жизни вкусить. И что же мне ей в молитве огласить, что изгоню я Матфея, ибо требует этого брат Кирилл? Да ты знаешь сколько Она сил полагает, чтобы таких как он, на путь истинный наставить? И кто мы с тобой такие, чтобы Ее воле противиться? Уподобляешься ты, Брат Кирилл, старшему сыну из притчи о «блудном сыне», когда тот не захотел войти в радость отца своего о нашедшемся брате младшем.
       Брат Кирилл прямо с табурета рухнул наземь, и отбил земной поклон.
- Прости меня, отец Тихон, грешного и неразумного! – сказал монах, не подымая лица.
- Бог простит! – ответил старец, и, наклонившись, попытался приподнять его за плечи. – Вставай, Брат Кирилл! Все мы грешны. Знаю, что тяжело тебе, но и сам Господь свой крест нес. Это тебе не только в испытание дано, но и во благо. Где тебе еще такого опыта духовного набраться. Он тебя искушает, а ты в истине стой. Не сердись на него, не впадай в искушение осуждения, гнева и памятозлобия. Ведь ты опытнее Матвея, и стало быть, тебе его утверждать духовно. В тебе он должен пример видеть истинной любви и всепрощения. Тогда и ему совестно станет. Поймет он, что нет у него на тебя оружия. А кто безоружен тот и побежден.
- Благословите, батюшка, – попросил Кирилл игумена.
– Бог благословит тебя чадо, а молитва укрепит в духовной брани.
       А Матвей тем временем ломал язык и голову над постижением церковно-славянского языка. Игумен как специально дал ему послушание чтеца. А еще со временем грозился приобщить к пению на клиросе. Конечно, церковно-славянский это далеко не японский, но запомнить все эти «кси»,«пси», «юс-малый», «фита» «ижица» это надо очень постараться. Но самое трудное, конечно, титла - надбуквенные дуги. Матвей раньше встречал их только на иконах. Он раньше думал, что это просто узор. А оказалось, что этот узор имеет строго определенное значение. Если в молитвовслове титла встречались не так и часто, то в Новом завете и псалтыре их было предостаточно. Но самые оригинальные у церковных - славян были цифры. Вернее сказать их вообще не было. Наверное, хитрые арабы скрыли от Кирилла и Мефодия существование полезной находки и они ничего умнее не придумали, как заменить эти сугубо арифметические значения буквами. Матвей их даже и не пытался учить. Там, где надо, подписал прямо в молитвенниках цифровые значения и смотрел на эту шпаргалку во время чтения. А чтение было просто ужасным. В начале своей церковной карьеры, Турчин решил не слишком себя обременять в учении давно умершего языка. Так для себя он что-то «бекал и мекал» делая вид, что вникает в суть дела. Вернее делал это не для себя, а для игумена. А тот взял да и поставил его на службе, где было достаточно прихожан, читать «Псалтырь». Тут Матвей так опозорился, что просто слов нет. Ему стало, действительно, стыдно. За спиной стояли богомольцы и слушали, как он безбожно коверкает слова, делает просто мучительные паузы, сбивается и порой по несколько раз перечитывает отдельно взятые слова. Хуже всего, что Матвей не понимал, чего он читает. Он не знал значения и половины всех слов, которые с таким мучением произносил вслух, словно рожал каждое из них. Но больше всего поразило Турчина молчаливое, сострадательное понимание верующих. У него был полный провал, а они стояли и терпеливо слушали его издевательства над дивными песнями царя-пророка Давида. Никто не засмеялся, не укорил его в небрежении к послушанию, а ведь многие знали, что он якобы послушник. Да и службу он затянул порядочно, на добрых полчаса. А отец Тихон, как специально не прислал ему в помощь брата Кирилла и не сократил размеров экзекуции (в смысле количества прочитанных псалмов), а терпеливо дождался, пока тот не прочтет все положенное до конца самостоятельно. И за затяжку времени никто не высказал ни единой претензии. Как же было ему тогда стыдно. Ой, как стыдно. Хотелось просто сквозь землю провалиться от стыда. Да лучше бы ему морду за это набили, чем такое молчаливое и искреннее сочувствие и понимание. За такой позор Турчин возложил всю ответственность на игумена и решил при первом же удобном случае высказать ему свои претензии.
- Так я не пойму, в чем моя вина? – удивленно спросил отец Тихон.
- Вы же знали, что я не готов, а поставили! – выразил свои мысли боксерскими терминами Матвей.
- Как же ты не готов. Сколько времени уже язык изучаешь? Пора бы и плоды приносить.
- Послушайте, отец Тихон! Я не отказываюсь читать псалмы и молитвы, но дайте мне книгу, где хотя бы написано все по-русски. Русскими буквами. Я такие видел. Они, наверное, и у вас есть. Вы поймите, я не могу читать на этом церковном языке непонятные мне слова. Я путаюсь….
- Говоришь по-русски. Так это ведь тоже русский язык. Им святая Русь утверждалась.
- Только на нем уже давно никто не говорит. И вообще была бы моя воля, я бы его упразднил за ненадобностью. Он мертвый, как и латынь, – вполне откровенно и деловито заметил Матвей.
- Упразднил говоришь? Мертвый, как латынь? А на мертвой латыни до сих пор рецепты живым выписывают. А на церковно-славянском слова вечной жизни говорят и Бога живого воспевают. Как же он может быть мертв? Он основа основ! И не только веры, но и всей земли, на которой мы живем. Это корни наши. Если корни мертвы, то разве живо дерево? Ты вот, поди, знаешь бранные слова: и нецензурные, и блатные. Знаешь ведь их в совершенстве. Зачем тебе такие познания? Для чего? Разве можешь ты ими спастись? Разве могут они оживлять? Нет, не могут. Могут только убивать твою душу да того, кого хулишь. Могут только ко греху привести. И ты ведь их выучить не поленился. И значение каждого слова небось тебе хорошо ведомо. А вот нужных слов живого языка, которыми вековая мудрость накоплена и в Святом Писании изложена, ты почему-то учить не желаешь. Вот видишь, какая глупость получается.
- Так ведь я его не понимаю. Значения слов мне не понятны, – просто взвыл Матвей.
       Старец отнесся к заявлению Турчина с пониманием, он наклонился и вытащил из стоящей на полке стопки громадную книгу, обложкой - размером с «Большую советскую энциклопедию» но раза в два тоньше по объему.
- Вот держи словарь, – сказал игумен ласково. – Найдешь там значения всех непонятных для тебя слов. Читаешь святое писание, нашел непонятное слово, взял и посмотрел здесь значение, – дал полезные рекомендации старец.
       По лицу Матвея было видно все. В смысле без труда можно было догадаться, до какой степени он «рад» этому рацпредложению освоения языка.
- А как ты хотел? – продолжил настоятель. – Это тебе еще повезло, что такие возможности имеешь. Сколько тебе святыми отцами книг духовных оставлено. И все они в одном месте собраны и доступны для чтения. А у первых подвижников такого не было. Не могли они себе позволить не то, что множество книг купить, по причине их дороговизны, но даже одной единственно – Евангелия не имели. И тем не менее, каких высот духовного роста добились! А почему? Потому как трудились, чтобы постичь. Наизусть молитвы и слова Господа заучивали. И не только заучивали, но и в жизни своей ими руководствовались. Как сказано в Писании: «отныне Царство Небесное, только силой берется». А ты без труда туда попасть решил. Учить ничего не хочешь. А те книги, которые читаешь, все мимо ушей пропускаешь и ничего на сердце не откладываешь. Бог тебе все условия создал для того, чтобы ты Его постигал. А ты ничего не делаешь. Разве так годится? Пойми, если ты делаешь один шаг навстречу Господу, то Он тебе навстречу делает десять!!! Он ведь человеколюбец.
- А что же, тогда Человеколюбец, не хочет любимым чадам своим себя открыть? – возмутился Матвей.
- Так он себя и открывает, Тем кто его ищет.
- Это что же при помощи книг да молитв?
- А как же еще? – удивился настоятель.
- А вот так по простому! Путь явиться людям. Тогда все в него уверуют и постигнут.
- Как в писании сказано: «О род лукавый и прелюбодейный ищет знамения и знамения не даться ему, кроме знамения пророка Ионы».
- Опять от ответа увиливаете, батюшка, – обиделся Матвей. – Все хитрите, изворачиваетесь.
- Да ничего я не хитрю. Ты не первый кто знамения просит. И не последний кто будет просить. И Бог поначалу давал их в превеликом множестве, давал их фараону египетскому, ниспослав десять казней на страну его, дабы отпущен был народ израильский. И что? Уверовал фараон в Господа? Нет!!! И народ, избранный, видел сии знамения. Видел он также, глазами своими как войско египетское было потопляемо. И видел он столб огненный, который вел их в землю обетованную и ел манну небесную. И пил воду добытую со скалы. И что уверовал он в Бога истинного? Нет!!! Попросили они Арон, как только Моисей отлучился на гору Синайскую сделать им золотого тельца и поклонялись истукану. И еще не раз он являл чудеса и знамения народу Своему. И когда увидел, что народ израильский окончательно отошел от Него, то послал Сына Своего. И Господь еще больше сотворил. И мертвых оживлял. И слепые прозревали по слову Его, и больные исцелялись. И все это видели люди. И встречали Его при входе в Иерусалим, как царя своего. И что? Не прошло и четырех дней, они приговорили Его и убили Его! И по смерти Его было им знамение Ионы, о котором Христос еще при жизни говорил. Ветхозаветный пророк три дня был во чреве кита, а Сын человеческий в чреве земли. И воскрес, и опять люди не поверили. Ты ли лучше их?
- Не буду утверждать, но если бы я увидел, то возможно и уверовал бы! – упрямился Матвей.
- Эх, неразумен тот, кто так полагает. Ибо не знает слов святого писания. Даже сам Господь сказал: «Блажены вы, кто видели Меня и уверовали, но блаженней во сто крат, кто, не видев Меня уверует». Пойми ты, в том то и заключается сила веры. В оправдании. За то, что ты не видел Господа, Его явления, но по слову уверовал, за то простится тебе многое. А те, кто видел, и все равно от истинной веры отпал, тому это трудно, ой как трудно будет искупить. Ведь только Бог может сделать нас зрячими, духовно зрячими. А может сделать и слепыми. А слепцы духовные они даже очевидных фактов не видят, как израильтяне при исходе из Египта, и как фарисеи, которые вместе с народом Христа распяли. А слепцы которые лишены, были зрения, но духовно увидели в Иисусе Сына Божьего, исцелены были от слепоты своей.
- Так, а чего же надо, чтобы Бога узреть?
- А ты живи по заповедям Его. Как сказано в писании: «Блаженны чистые сердцем ибо они Бога узрят»!!!! Будь чист сердцем и не только сам Бога увидишь, но еще и другим покажешь.