Тяжелый Афган

Тяжелый Афган
Повесть.

Машины передвигались с потушенными фарами. Еле угадывающаяся дорога извивалась, как брошенная лента, между серых скал и голых холмов, утыканных кустами верблюжьей колючки. Мутное пустое небо висело, казалось, над самыми кабинами запыленных «тойот».  Лишь один раз - в самом начале пути - прокричали улетающие на юг пеликаны, и с тех пор небесное безмолвие никем не нарушалось. Редкие заброшенные кишлаки, кое-где попадающиеся на пути двух далеко не новых  автомобилей, довершали картину всеобщего одиночества и покинутости. За всю дорогу еще ни разу караван не остановился вблизи этих полуразрушенных кишлаков, даже если это и было удобно, – афганцы верили, что там живет дух смерти.

Осень с каждым днем все больше походила на зиму: все реже появлялось на остывающем небосклоне солнце, днем скрываясь за серой непроницаемой пеленой, а к вечеру скатываясь за далекие снежные вершины. Его лучи, давно потерявшие летнюю силу, грели все слабее, и все длиннее и морознее становились черные осенние ночи. Хотя и теперь бывали еще хорошие деньки, но чем дальше, тем реже и все яснее ощущалось, что было это ни чем иным, как последним прощанием уходящего лета.

В салонах находилось шесть человек. Седьмой - советский солдат Василий Лажечников - лежал связанный в кузове первой тойоты между мешками с провизией и чарсом.

Ехали уже много часов, сколько - Василий не знал даже приблизительно. Двигались медленно, путь то и дело преграждали каменистые осыпи и неглубокие канавки, оставшиеся после весенних разливов.  Пыль, поднимающаяся из-под колес, удушливым облаком накрывала Василия, и он вертелся ужом, пытаясь найти глоточек чистого воздуха между мешками. К  утру Василий стал все чаще и чаще впадать в забытье. Он не пил больше двух дней и почти ничего не ел. Не считать же обедом кусок лепешки, отобранной им у пастуха в самом начале пути. Последние несколько часов Василий грезил о спасительном глотке необыкновенно вкусной воды, а когда забывался, ему виделось огромное пресное море. Он вновь и вновь доползал до него и, плюхнувшись в прибрежные волны, хватал жадными сухими губами освежающую прохладу и при этом ясно чувствовал, как холодные брызги падают на голову, как спасительная влага проникает в каждую клеточку уставшего тела, и как приходит желанное облегчение. Но вот очередная кочка подбрасывала Василия вместе с мешками, и он снова медленно, с усилием, возвращался в мучительное настоящее. А иногда он засыпал, и тогда ему снился сон: он, Василий Лажечников, с автоматом наперевес взбирается на крутой подъем, слева на ремне болтается неудобный подсумок с полными магазинами, плечи натирает тяжеленный бронежилет, а впереди недостижимо маячит потная гимнастерка  лейтенанта. Он старается изо всех сил, но как бы ни напрягался, все равно понемногу отстает. Губы сухие, во рту тошнотворная горечь, но нет времени остановиться и выпить последний глоток, который ощутимой тяжестью плескается в металлической фляжке за спиной. Наверное, только это плескание еще заставляет его кое-как передвигать свинцовые сапоги. Каска давно сбилась набок, но нет сил поправить.

Рядом глухо, как будто беззвучно, ложится мина. Василий видит ее разрыв, потом переводит взгляд вперед, и перед ним вырастает перекошенное яростью лицо лейтенанта. Он что-то орет, задыхаясь, затем его лицо как-то странно вытягивается и перед глазами появляется длинная, грязная ладонь со скрюченными пальцами. И вдруг это уже не ладонь, а голова барана с закрученными рогами. Голова бьет его в живот. Он задыхается… И дальше опять вода: она льется на мокрую от пота грудь, но не попадает на нее, а стекает по бронежилету мимо. Лажечников злится, страдает, но почему-то не может пошевелиться, чтобы подставить под струю раскаленную голову.

И снова тяжелое, давящее небо над головой и жажда, жажда, жажда...
                ***
Застава, куда из пехотного полка на окраине Герата Василия привёз старенький, но ухоженный БТР-80, уютно расположилась на самом краю почти отвесного обрыва. Внизу виднелось галечное дно, которое в свое время скрывала  бурная, но уже давно пересохшая речушка. Сейчас там стоял ровненький, словно рядовой, вытянувшийся по команде «смирно», дощатый туалет, к которому спускались вырубленные в крутом склоне каменные ступени. С другой стороны заставу наглухо огораживал массивный глиняный дувал метровой толщины. За ним заставу огибала, словно облизывала,  большую часть дня безлюдная «главная артерия» востока страны, в просторечии - бетонка. Сразу за бетонкой уходила вертикально вверх высоченная скала из яркого красно-серого камня. Василий заметил на вершине блестящий ствол ДШК и мальчишечью голову в солдатской панаме, похоже, наблюдавшую за ним. Часовой в огромной каске на худой лысой голове и бронежилете, переминающийся у погнутого шлагбаума при въезде на заставу, радостно осклабился:

- Привет, пополнение! Ну, наконец-то! – дурачась, он потянулся обеими руками, явно намереваясь обнять Лажечникова.
Но сопровождавший его пожилой прапорщик с постоянно прищуренными  глазами на широком, попорченном прыщами лице строго прикрикнул:

- Шевченко, отставить!
Тот не переставая улыбаться, нехотя опустил руки.
- Заходи, не бойся, - заметив смятение Лажечникова, прапорщик легонько подтолкнул его в спину, направляя к прикрытой двери длинного глиняного барака. - Народ у нас в большинстве хороший, не будешь тормозить и характер показывать - быстро в коллектив войдешь. Полгода не пройдет, – прапорщик хохотнул собственной шутке. – В общем, не расслабляйся.

Василий вошел в казарму, мучительно соображая, что значит в толковании прапорщика «не расслабляйся» и как же себя вести при этом, но ответить на заданные самому себе  вопросы не  успел. - В следующий момент он оказался в довольно просторной комнате без окон, заставленной на две трети двухъярусными кроватями, в плотном окружении любопытных и доброжелательных лиц.

Совершенно неожиданно Василия встретили радушно. К вечеру избалованный всеобщим вниманием Лажечников уже взлетал на седьмые небеса и благодарил Бога за столь чудесное превращение солдат, представляемых им, по рассказам в учебке, чуть ли не бандитами, в таких добрых и милых ребят. Потом ему дали попробовать афганского чарса, и Василий, уже окончательно уверовавший в свою счастливую звезду, добрался до кровати и, улыбаясь во весь рот, мирно заснул на любезно приготовленной для него кровати второго яруса.  Он не знал о местной традиции, согласно которой в первый день любого новичка здесь принимали, как гостя. Но на второй день все вставало на свои места.
                ***
Утром Лажечникова разбудили сильным ударом в грудь. Василий рывком поднял голову и, моргая спросонок, долго всматривался в темноту. Однако никого не увидел. Не решившись задуматься, что бы это могло быть, он снова уронил голову на подушку и тут же заснул. Второй, еще более сильный удар мгновенно разбудил и заставил вскочить с кровати оторопевшего Василия.

- Тебе что, блин, два раза надо говорить? - услышал он грозный шепот и, всмотревшись, увидел в утреннем сумраке две худые фигуры в одинаковых трусах и майках.
- Я не понял, что меня зовут, - попытался он оправдаться.
- Слышишь, Коля? - медленно приближаясь, заговорил один. - Это ты, наверное, меня будил, да перепутал, Васе попал. Случайно.

- Ну, ты че стоишь, как в гостях, я за тебя здесь полы буду мыть? Или Петя, может быть? - спросил второй, не двигаясь с места и усмехаясь.
В нем Василий узнал вчерашнего часового – Шевченко.
Тот, кого звали Петей, притянул Лажечникова за затрещавшую майку. Сообразив, что тот не пытается сопротивляться, он довольно чувствительно стукнул его по шее и, уже отпуская, добавил:

- Вон швабра, вон тряпка, идем покажу, где вода, - и, подняв к шее острые плечи, пошел к выходу.
Василий поплелся следом, подумав о том, что Петя сейчас, наверное, дрожит от холода, как и он, – в казарме, наверняка, было не выше нуля.
 
Не успел Василий закончитъ с полами,  как из широкой двери в стене казармы с табличкой, на которой фломастером было выведено – «санблок»,  появился маленький смугленький человечек в белом когда-то переднике,  с огромным носом и, остановившись в двух шагах от Лажечникова, сложил на груди волосатые руки.
Василий кинул тряпку в ведро и ожидающе выпрямился. Смуглый человечек засунул одну руку в карман и, шмыгнув всем насупленным лицом, второй молча поманил Лажечникова.
Василий решил не спешить. Он достал тряпку из ведра, подождал пока стечет большая вода, тщательно отжал ее и аккуратно расстелил перед выходом. Потом он подхватил ведро и, по-прежнему не глядя на повара, который в это время всем своим видом показывал изумление, отправился на улицу выливать. Вернувшись, он чуть не сшиб человечка, который поджидал Лажечникова сразу за порогом.

Едва удержавшись на ногах, тот рывком подскочил к самому подбородку Василия и, не размахиваясь, коротко и молча ударил в скулу.

Удар получился не сильным, но обидным.
- За что - потирая подбородок, как мог спокойно, поинтересовался Василий.
- Ах, ты... - прошипел тот  и, отвернувшись, быстро-быстро зашнырял глазами по сторонам, будто опасаясь, что здесь в любую минуту может появиться кто-нибудь из начальства.

- Ах, ты, - повторил он и, взяв Василия за шиворот, пригнул его лицо к своему, - тебе еще объяснять надо?! И снова оглянувшись, без всякой подготовки нанес Лажечникову два спаренных удара: клюнув лбом, разбил нос и, пригнувшись слегка, толкнул в солнечное сплетение. Последний удар свалил Лажечникова на землю. Продохнув, он оперся на руку и нахально уставился на повара, пытаясь изобразить на лице полное равнодушие. Но тут третий страшный удар в лицо вбил Лажечникова затылком в землю и оглушил. Следующие свои движения Василий, как потом  ни старался, так и не сумел восстановить в памяти. Сознание вернулось в тот момент, когда он, растопырив руки, как будто желая поймать его, стоял перед поваром. Секунду Лажечников оторопело разглядывал себя, словно пытаясь разобраться, кто же поставил его в эту позу. Так ничего и не сообразив, он медленно опустил руки и тут же непонимающе вскинул голову. Человечек, до этого завороженно наблюдавший за перемещением Лажечникова, резко по-девчоночьи взвизгнул и одним прыжком выскочил за дверь. Остановившись недалеко от входа, он испуганно обернулся, явно готовый в любую секунду бежать дальше.  Заметив, что Лажечников не двигается, он выставил ногу и попытался, впрочем, неудачно, восстановить сердитое выражение лица. Василий, опершись рукой о косяк, хлюпая разбитым носом, недоверчиво и уже раскаиваясь, следил за человечком. На землю медленно падали темные кровяные капли.

- Эй, Вася, - вытягивая шею, окликнул его повар, - не капай на пол, не дай Бог что-нибудь останется. Голову вверх закинь.
Послушавшись, Василий тяжело привалился к стене.

- Вот так постой маленько, - продолжал повар, осторожно приближаясь, - сейчас все пройдет, кровь быстро перестает… Постой маленько, - быстро повторил он и проскочил мимо Лажечникова в казарму. Места в дверном проеме оставалось совсем мало, но повар каким-то чудом сумел проскользнуть, не задев Василия.
Напряжение быстро оставляло Лажечникова. Тупое равнодушие, под стать такой же боли в голове, приходило ему на смену. Прошло некоторое время, и Василий смутно уловил какое-то движение внутри казармы.
 
- Похоже, меня бить собираются, - подумал Василий отстраненно. Чувствуя, как утренний холод пробирается нервной дрожью в его тело, он зажал нос ладошкой и опустил голову, изподлобья наблюдая за движениями в казарме.
К нему решительно и молча приближались несколько человек. Забывшись, Василий убрал ладошку от носа, и красные капли тут же потекли по подбородку. Лажечников стер с лица кровь и, преувеличенно громко шмыгнув, снова закинул голову.
Приблизившись и окружив его, они заговорили почти разом. Несколько худых кулаков одновременно врезались в грудь Лажечникова. Он охнул и согнулся. Кровь из носа уже не текла. Василий усиленно пошевелил носом. Крови по-прежнему не было. Но тут чей-то очередной удар в лицо неожиданно помог Лажечникову. Тоненькая черная струйка снова потекла на пол.

- У него кровь из носа.
- Подождите, не бейте.
Впервые Василий с надеждой прислушался к разгоряченным голосам.
- Эй, не капай на пол, я ж тебе говорил. Голову закидывай.
Василий узнал голос повара, но не послушался.
- Ты что, меня не слышишь? - удар по шее ребром ладони продублировал вопрос. - Поднимай голову.

Лажечников счел за лучшее подчиниться.
- Так и стой.
- Больше не борзей так, - услышал Вася чей-то сочувствующий голос и,  взглянув, узнал Петю. - Дурак ты, - продолжал он спокойно, - что ж ты на стенку прыгаешь? Дурак и есть. Тебя же здесь убить могут,  а на боевые потери спишут. Теперь поумнеешь!
Василий с готовностью кивнул.
- Смотри мне, - Петя хлопнул его по щеке и отошел. За ним начали расходиться остальные. 

Повар толкался рядом.
- Перестанет идти, - наконец сказал он, -  здесь все помоешь и на кухню, десять минут тебе на это. Понятно?

Василий промолчал.
- Я тебя спрашиваю, тебе понятно? - повышая голос, повторил повар и,  приподнявшись на цыпочки,   замахнулся ладошкой. Василий испуганно отшатнулся.
- То-то, братан, - закончил повар почти  весело,  но не ушел.
Василий позволил себе опустить голову.  Кровь уже не бежала. Он,  откровенно разглядывая,  взглянул на повара. Тот,  похоже,  что-то хотел сказать.  В этот момент  повар напомнил Лажечникову школьника, решавшего трудную задачку.

- И этот гад,.. - вдруг шевельнулась в голове Лажечникова мысль,  и уже знакомое бешенство снова зашевелилось в груди. Доли мгновения Василий с торжеством ощущал,  как это чувство захватывает его,  побеждает страх,   благоразумие,  и, радуясь этому,  он медленно,  с чувством произнес:

- А иди-ка ты на...
Несколько секунд, пока у него раскрывались глаза, повар молчал. Потом дико взвизгнул и, вытянув руки с растопыренными пальцами, бросился на Василия. Тот не отступил, и, схватив друг друга за что пришлось, они бестолково завалились на землю.
Василий очнулся, когда его бережно укладывали на кровать. Он открыл глаза и увидел над собой крючковатые загибы сетки кровати второго яруса.

- Очнулся, - услышал он рядом и, переведя взгляд на голос, увидел поцарапанную физиономию повара.
- Ох, дурак, дурак, - тот укоризненно качал подбородком.

- Смотри сюда, - раздался вдруг с другой стороны властный голос, и чьи-то грубые пальцы, крепко сжав челюсть Василия, резко повернули его голову. Василий увидел прищуренные и без того по-восточному узкие глаза и плоское, как тарелка, непроницаемое лицо.
- Казах, - решил Лажечников.

- За то, что ты сделал, ты свое получил, - с легким акцентом проговорил тот и отпустил Василия, - если не дурак, значит, понял. А если поймем, что ты понял, никто припоминать тебе не будет. Это я говорю, - он ткнул себя пальцем в грудь.

- Слушай, Баха, пускай встанет, - сказал какой-то белокурый паренек с тонкими правильными чертами лица и стройной фигурой. Оттолкнув двух или трех ребят, он подошел к Василию и настойчиво взял его за руку.
- Вставай давай.

Василий поспешно поднялся и встал рядом с кроватью.
- На середину выйди.
Василий нерешительно взглянул на казаха.

- Тебе что, непонятно сказали, - правильно понял его тот. Василий, опустив голову, сделал несколько шагов. Баха вразвалочку пошел за ним.
- А теперь слушай, что тебе будет говорить «дед» Советской Армии. - Он остановился в стороне и закинул руки на спинки высоких кроватей.  - За то, что ты на «черпака» дернулся, «черпаки» тебя простили. Но ты не думай, что они всегда такие добрые. «Черпак» - это человек с приколом. (Позади раздался одобрительный, как показалось Василию, немного искусственный смех.) Тот же повар наш Рафшан, если обкурится, что захочет, то и сделает с тобой. Нет, ты не бойся, здесь не зона, у нас мужиков девушками не делают. (Он улыбнулся, за спиной рассмеялись.) У нас из них чмо делают. Ты знаешь, что такое чмо?

- Знаю, - Василий изо всех сил старался не показать своего смятения.
- Нет, ты еще не знаешь, что это такое, - не согласился Баха, - тебе кажется, что ты знаешь. На самом деле - нет. Но ничего, узнаешь.
Баха помолчал, раздумывая.

- Ты сейчас стоишь, как у двух дорог, - нашел он мысль, - первая: будешь вот так вот борзеть - последним чмо станешь, у нас тебя махом зачморят. Если не веришь,.. - он поискал глазами в толпе, - Митроха, иди сюда.
Из-за спин ребят осторожно выбрался щупленький, какой-то съеженный паренек с опущенными плечами в огромных, болтающихся до колен трусах и робко приблизился к Бахе.

- Вот это, - Баха повернулся к Василию, - самое настоящее чмо. Митрофан, правильно я говорю?
Тот еще больше съежился и, не поднимая головы, еле слышно выдавил:
- Правильно.
- Не слышу?
- Правильно, - почти выкрикнул Митрофан.
- Пошел отсюда, - сказал Баха и повернулся к нему спиной. Тот облегченно, как заметил Василий, выдохнул и резво заскочил за спины довольных товарищей.

- Это был первый вариант, - продолжил Баха и еще ближе подошел к Василию, - есть и второй. Если шарить станешь, как все они, которые вот здесь сейчас. Митрофан, отойди в сторону, - не глядя, прикрикнул он.

- Может, мне тоже отойти, - вдруг раздался голос из толпы.
 Солдаты совершенно искренне захохотали.
Баха, закинув голову, тоже беззвучно задергал крупными покатыми плечами. Даже Василий, зараженный общим весельем, улыбнулся на несколько секунд.

- Это Слава, - отсмеявшись, представил Баха, и Василий увидел паренька, заставившего его выйти на середину. Тот преувеличенно серьезно смотрел на них.
- Вот он и я еще - это два твоих бога, потому что мы «деды». Хотя «деды» тут есть еще, но, не в обиду им сказано, мы заслуженные, - он поднял палец, прислушиваясь к этому слову. - Все остальные - твои начальники.
Баха заулыбался, довольный собственной выдумкой.

- Слава, ты что-нибудь скажешь?
Тот неспешно поднялся, ребята расступились, давая ему дорогу, но он остался стоять.
- Значит так, «чиж». Бегом на улицу. Умываться. Через час подъем, чтоб был как огурец. Понял?
- Понял.

- А после завтрака мы займемся твоим воспитанием, - загадочно закончил Слава и привычным движением руки закинул не по-солдатски длинный чуб на макушку.
- Что стоишь? - спросил Баха, - убежал уже, - и хлопнул в ладоши.
Василий, неторопясь, развернулся.

- Стой! - раздавшаяся команда остановила его у самого порога. Василий узнал голос Рафшана.
- Вернись на место.
Лажечников, колеблясь, отыскал глазами Баху, но тот уже не смотрел в его сторону.
- Ты что, не понял? - Рафшан сделал шаг в его сторону, и это заставило Василия забыть  сомнения. Он быстро посеменил на прежнее место.

- А теперь покажи, как должны выполнять команду «чижи».

Лажечников сорвался, как на стометровке. Позади грохнула хохотом казарма.
На улице он остановился. Уже светлое небо еще искрилось непривычно огромными звездами.

- Даже звезды здесь какие-то не такие, - подумал Лажечников, - огромные и блестят, будто с них напыление наждачкой сняли. А ведь еще только утро, - с горечью осознал он, и волна жгучей обиды и жалости к самому себе захлестнула его. К горлу подобрался всхлип, он готов был уже заплакать, но в этот момент позади раздался легкий шорох. Оглянувшись, Василий увидел направленный на него подозрительный взгляд Рафшана. Жалеть себя мгновенно расхотелось, и Василий почти бегом направился к колодцу.

В тот день Лажечников узнал все, что ему полагалось знать согласно сроку службы.
Замученный и уже почти переставший соображать, до позднего вечера, пока не угомонился последний, ставший самым ненавистным ему человеком на всей земле повар Рафшан, метался Василий из казармы на улицу и обратно, от койки к койке, от солдата к солдату. Подносил, убирал, звал, слушал, согласно кивал головой, сам рассказывал о своей Ленке, славшей ему непонятные и сухие письма, когда его спрашивали «о бабе», и в конце концов так вымотался, что когда наконец все уснули, он еле смог заставить себя не упасть там, где стоял, а добраться до кровати. И только голова коснулась подушки, он уснул уже новым для него мертвым сном замученного «чижа».
                ***
Под утро машины остановились в неглубоком, выглаженном до зеркальной неестественности ветрами и дождями ущелье.

Афганцы, потягиваясь, выбирались из машин. Собравшись в кружок, не разжигая костра и, казалось, совсем не замечая порывов жгущего холодом ветра, от ярости которого в небе тоскливо метались обрывки облаков, они долго о чем-то говорили, спорили, размахивая руками, кричали друг на друга и наконец, похоже, пришли к согласию. Четверо из них тут же завернулись в толстые, из верблюжьей шерсти одеяла и, подсунув под голову потертые приклады автоматов, затихли, а двое, наполнив водой фляжку Лажечникова, направились к машинам.

Василий, заслышав приближающиеся шаги, попытался сосредоточиться и остановить движение звезд в глазах, но вместо этого снова провалился в забытье. Жажда забирала последние силы. Время остановилось для Василия. И когда его неожиданно растолкали, грубо шлепая по щекам и груди, сознание Лажечникова мучительно долго добиралось до понимания того, что это происходит действительно с ним. Постепенно, рывками, приходя в себя, Василий осторожно приоткрыл глаза. Словно в густом тумане замаячили перед ним торчащая клоками грязная борода и чалма, белым призраком зависшая между звезд. Потом случилось то, о чем Василий мечтал последние сутки, он почувствовал необъяснимо приятное прикосновение льющейся на его сухие потрескавшиеся губы тоненькой струйки воды.

Это была его собственная солдатская фляжка, даже бирку они не оторвали, и он легко прочитал в одно мгновение: «ряд. Лажечников В. Е.». Василий неловко дернулся, пытаясь плотнее приникнуть к фляжке, и нечаянно выбил ее из рук афганца. Тот протянул руку, подхватывая флягу, и бросил короткую фразу своему спутнику - совсем еще юному парню. Тот заметно колебался. Тогда бородатый добавил еще несколько слов, одно из которых Василий сумел разобрать. На всех восточных языках оно означало ругательство. Молодой афганец одним движением выхватил кинжал из ножен на поясе (Лажечников похолодел и зажмурился) и быстро, в три приема, перерезал веревки на руках и ногах Лажечникова. Бросив флягу в руки молодого, пожилой афганец молча развернулся и исчез из поля зрения Василия. Когда его шаги затихли, молодой зло забормотал что-то под нос и вдруг хлестко врезал Василию в челюсть. На уже привыкшего к побоям Василия этот удар, впрочем, не произвел впечатления. Потом молодой нервно закрутил крышку фляги и, швырнув ее в Василия, отошел, громко заскрипев камнями, присел на землю.

Лажечников наслаждался. Василию даже казалось, что фляга, касающаяся его бока, уже одним своим прикосновением доставляла обессиленному телу какое-то новое, незнакомое удовольствие. Онемевшие руки и ноги Василий сейчас не только не ощущал, но и не вспоминал о них. Его организм получил достаточное количество влаги для того, чтобы начать процесс восстановления, и теперь требовал только одного - полноценного отдыха.
А через минуту на него уже обрушивались откуда-то сверху холодные искрящиеся водопады, согревающие и возвращающие к жизни. Василий уснул, как будто умер. Это был сон молодого выздоравливающего человека.
                ***
На следующее утро Василий с трудом поднялся с кровати. Избитое, не отдохнувшее тело отчаянно сопротивлялось. Все еще спали. Утренний воздух был свеж и прохладен. За открытой дверью разливался во весь проем и колыхался, словно алый стяг, яркий азиатский восход. Василий заставил себя встать на голую землю и несколько раз присесть. Босые ноги с наслаждением втянули в горячее тело холод леденящей земли, и Василий поежился. Вдруг за дверью кто-то кашлянул, звякнул ремень автомата, и картину восхода солнца загородила раздутая фигура в бронежилете.

- Эй, Вася, - негромко позвала фигура.
- Я не сплю, - отозвался он.
- Бяхкхе, - сказал солдат.

Василий догадался, что его зовут и, с трудом переставляя ноги, подошел. Это был Коля Шевченко, тот самый, что вчера разбудил Василия.
- Молодец, что сам поднялся, - похвалил он, когда Лажечников остановился в проходе, - через час подъем, нужно печку затопить.
Василий молча повернулся и хотел уже идти на кухню, но Коля остановил его.

- Да ты подожди, не торопись, успеешь, - он заглянул в казарму и, никого не увидев, повернулся к Василию. - Садись, посиди немного, - Коля аккуратно привалил автомат к стене, одним движением скинул через голову бронежилет и постелил его на порог. 
- Садись.

Василий несколько мгновений думал, потом сел.
Коля заметил его колебания и, усмехнувшись, покачал головой.
- Ты знаешь, какая самая плохая черта в «чиже»?
- Нет.   
- Я тебе, по собственному опыту, скажу. Сам недавно «черпаком» стал. «Чиж» слушается только тех, кого боится. Если относиться к нему нормально, он начинает борзеть. Так, нет?

- Не знаю, - вяло пожал плечом Василий.
- А я говорю - так. Я такой был, и все были такие. Сейчас вот поздним умом начинаю соображать - больше получать приходилось. Потому что нынешним «дедам» нужно было добиваться к себе страха, а через него уважения.  Может быть, кроме Бахи и Славы, эти по натуре сволочи, они еще «черпаками» были, а «дедов» не признавали. Дрались оба хорошо. Рассказывали, что они первые недели каждый день дрались, ночью спали по очереди. Могли ведь и убить, здесь случается. Спишут на боевые потери, и никто не узнает. Комбат сюда редко заезжает, а лейтенант наш молодой еще, всему верит, что ему прапор на уши вешает, да и закладывает хорошо. Почти каждый день, если не пьяный, то выпивши. Так что на самом деле здесь три начальника - прапор и Баха со Славой.

- Так что, прапорщик все это знает? - недоверчиво спросил Василий.
- А ты думал - нет, что ли? Иногда он даже открытым текстом говорит «дедам», чтоб наказали кого-нибудь. И такое бывает.
- А комбат?

- А что комбат? Раньше еще почаще заезжал, а сейчас, когда с нашим лейтехой поругался, редко-редко когда заедет, да и то только, чтоб нас всех засношать. Проверки начинает всякие, а крайним, знаешь, кто останется?
 
- Я, - догадался Василий.
«Черпак» улыбнулся.
- Много о себе вообразил. Во-первых, «деды», что не проследили, потом - наш призыв, пока мы здесь младшие, ну и ты, конечно. Твоих придет побольше – тебе полегче станет. А пока терпи. Так что, тебе от комбата только один вред. Да и вообще, ни на кого здесь не надейся, кроме себя. Особенно пока ты здесь один из призыва. Понял меня?

- Понял, - Василий задумчиво кивнул.
Коля замолчал, часто сплевывая под ноги. Василий смотрел на светлеющие вершины гор.
- А что, здесь боевые действия-то бывают или все между собой воюем? – вдруг спросил он.
Коля переложил автомат на колени и усмехнулся:

- Этого добра хватает, минимум два-три раза в неделю обстрелы. Скоро привыкнешь и внимания обращать уже не будешь. То из РСов, то минометом долбят. Вон из-за тех гор, что за речкой, - он вытянул руку.
- А мы что?

- А мы по ним из самоходок лупим, иногда полковые присоединяются, там и гаубицы и «грады».  Но только они тоже не дураки ждать. Несколько выстрелов сделают и сматываются. Пока не накрыли. Вот так и сражаемся, – он потянулся и повернулся к Василию.

- Ну все, пора топить, - Коля поправил съехавший подсумок на боку и торопливо встал, - пошли на кухню, покажу, как там и что.
Василий поднялся следом. Коля смущенно кашлянул и, глядя куда-то в сторону, добавил:
- Захвати бронежилет и автомат, - и пошел вперед.
Горько усмехнувшись, Василий сделал, что велели.
Когда кухня замигала нервными бликами керосиновой горелки, Коля, довольно улыбаясь, присел на корточки напротив нее и подставил огню ладошки.

- Дурацкий климат, - проворчал он, - днем жара, ночью в бушлате мерзнешь.
- У нас в Ташкенте то же самое...
- Так ты узбек, что ли? - Коля поднял к Василию веселые глаза.
- Русский, я там в учебке... - Василий не договорил, потому что Коля неожиданно словно смахнул с лица улыбку и, подскочив, ухватил его за челюсть.

- Ну-ка, ну-ка, – он повернул лицо Василия к свету. - Вот это тебя раздуло, - присвистнул Коля, - вот это да… - он отпустил испуганного Лажечникова и озадаченно выпрямился, - ну, и что ты теперь лейтенанту скажешь, когда на глаза попадешься?
 Василий осторожно ощупал лицо.
- Ну... что-нибудь скажу… что ночью в туалет пошёл и со ступенек слетел, - сказал он после раздумья.

- Мыслишь правильно. Однако ты очень неудачно в туалет сходил, – «черпак» продолжал с удивлением рассматривать синяки Василия. - Ну ладно, пойдем. Только смотри, как бы тебя не вертели, стой на этом до конца. Понял?
- Да что я ничего не понимаю, что ли? - Лажечников изобразил обиду.   

- А кто тебя знает, - он приостановился в дверях, - может, понимаешь, а, может, и нет. Ладно, иди с полами начинай, - сказал Коля, уже выходя, и с улицы добавил, – за печкой смотри, чтоб не потухла.
Коля ушел, а Лажечников еще долго стоял на месте, заторможенно наблюдая за всполохами горелки.
- Будь, что будет, - внезапно проговорил он твердым голосом, - но я этих гадов покрывать не стану.

И сразу пропала утренняя скованность в теле. Он почувствовал, что его заполняет желание действовать, изменить что-то, но так как Василий еще не мог понять, что же конкретно ему хочется изменить, то он подхватил ведро с тряпкой и, равнодушно глянув в сторону полыхающего восхода, выскочил за дверь и прыжками, ежась от утреннего холода, побежал к колодцу.

Пока Василий мыл пол, его не покидало родившееся на кухне приподнятое и какое-то лихое настроение. Пока он ходил выливать воду, тщательно выжимал тряпку и потом укладывал ее у порога, это состояние все еще оставалось при нем, но когда работа закончилась и он поставил ведро на прежнее место за дверь на кухне, оно так же внезапно, как и появилось, исчезло. С ним пропала уверенность, и он снова в который раз за эти два дня понял, что боится. Боится быть избитым, боится рассвета и даже этого огня, рвущегося из керосиновой горелки, потому что, когда взойдет солнце, дежурный поднимет взвод, когда нагреется вода на кухне, появится Рафшан, и вчерашний день, о котором ему удавалось не думать все это время, начнется заново, а затем повторится и завтра, и послезавтра, и через месяц, и через два. Василий в этот момент ясно понял, что не перенесет испытания, сломается, не выдержит. А с осознанием этого к нему пришел настоящий животный ужас. Но еще более страшным показалось ему то, что мысль требовала продолжения, вывода, а к этому готов Лажечников не был. Он зажмурился. И в этот момент его кто-то громко окликнул.

Это было спасением. Лажечников торопливо, чувствуя незнакомое ранее облегчение, шагнул на этот зов и уже на ходу понял, что обрадовался тому, что еще недавно казалось совершенно невозможным для него, для Лажечникова - человека с обостренным чувством собственного достоинства, каким он всегда себя считал.
                ***
Утром начальник заставы лейтенант Еремеев неожиданно приказал личному составу потроиться на плацу для развода.

Немного удивленные, солдаты собирались долго и шумно. Неумело строились, препираясь, кому стать в первую шеренгу, кому во вторую, смеялись, не обращая внимания на сидящих рядом в беседке лейтенанта и прапорщика.

У лейтенанта болела голова, но опохмелиться сегодня было нечем, и чтоб хоть как-то отвлечь себя от мучительного синдрома, он и объявил построение. К тому же после обеда обещал заехать комбат, и лейтенант, собирая в кучу недавнюю ссору, сегодняшний визит и головную боль, мысленно проклинал комбата, эту заставу и страну, в которую толкнула его нелегкая попроситься после окончания училища.

Прапорщик Лосев сидел на скамейке напротив и, склонив голову с редеющей прилизанной растительностью, задумчиво перебирал толстыми пальцами. Он размышлял о Лажечникове. Сегодня утром тот случайно попался ему на улице, и хоть Василий старательно опускал голову, прапорщик не мог не заметить, как сильно опухло его лицо, и сейчас он не мог решить, стоит знать об этом лейтенанту или нет. С одной стороны, должен приехать комбат и, если вдруг по какой-то дикой случайности Лажечников попадется ему навстречу, то неосведомленность начальника заставы  о синяках «молодого» почти наверняка закончится неприятностями и для лейтенанта, и для самого прапорщика, который в следующем месяце справедливо ожидал последнюю звездочку на погоны.

Но, с другой стороны, можно было бы отправить Лажечникова на красную скалу, и все останется по-прежнему. В самом деле, не полезет же комбат туда?
Прапорщик поднял голову и, поглядывая на неровный строй, медленно примял шершавой ладонью и без того будто облитый водой волос.

Заметив, что в строю Лажечникова еще нет, он начал приподниматься, представляя, как через минуту «молодой» будет бегом карабкаться на скалу к пулеметному гнезду, но тут в голове Лосева мелькнула свежая мысль, и она настолько в одно мгновение перепутала все помыслы прапорщика, что он даже немного растерялся. Он быстро сел обратно и мельком глянул на Еремеева. Лейтенант дремал, откинувшись на спинку лавочки и надвинув на глаза панаму. Неизвестно, почему прапорщик обрадовался, что тот не видел его движения. А в следующий момент прапорщик понял, что начинает злиться. На себя и на его, лейтенанта, простоту. Еремеев совершенно не стеснялся своей «болезни». «А зачем о ней знать мне, - задавался вопросом прапорщик, - и всей заставе? Сопляк, а не офицер. Да и вообще, мне что, больше всех надо? – и он решил окончательно. – Будь, что будет, переживем».

В этот момент он мысленно плюнул на третью звездочку, которую комбат обещал дать ему еще несколько месяцев назад и до сегодняшнего дня все тянул, выжидая (Лосев давно подозревал) какого-нибудь повода, чтобы отказать в повышении прапорщику опальной заставы.
Наконец из казармы, переделав все дела,  выскочил Лажечников и быстро затерялся в последнем ряду за спинами солдат. Слава Мизин, замкомвзвода, кося глаза на беседку, бодро скомандовал: «Взвод! Равняйсь! Смирно!» И, рассеянно оглядев никак не отреагировавших на его команды солдат, четко развернулся и шагнул к беседке. Навстречу, опустив руки по швам, шагнул офицер.

- Товарищ лейтенант, взвод, по Вашему приказанию, построен, - отрапортовал он, то ли позабыв, то ли умышленно не приложив руку к панаме.
Еремеев поморщился и опустил голову.

- Ну что такое, Мизин, - устало проговорил он, - ты что, забыл, когда идет доклад командиру, правая рука с вытянутыми пальцами ладонью вниз прикладывается к правому же виску
- Не забыл, - нахально признался Мизин.
- Ну, тогда в чем дело?

- Товарищ лейтенант, мы ведь не в полку, это там честь каждому встречному-поперечному отдавать надо, и носочек тянуть, и на зарядку строиться. А у нас? Мы ведь и маршировать уже разучились. А где тренироваться? Не на бетонке же?
Еремеев качнул краем отглаженной панамы и усмехнулся одной стороной рта.
- Ну ты, брат Мизин, и нахал...

- Нет, товарищ лейтенант, - бесцеремонно перебил его замкомвзвода, - разве я не прав? У нас же на заставе служба совсем другая.
Еремеев побледнел и насупился. Лосев, делая вид, что его это не касается, демонстративно смотрел в сторону. Мизин, ничего не замечая, продолжал:

- Ну, а что, я не правильно говорю? В полку это все нужно, я согласен, а у нас зачем? В столовую через стенку строем ходить? У нас ведь то обстрел, то тревога. Свободного времени нет почти. Ребята по два, а то и по три раза в сутки  на посту стоят. Так летом это еще нормально...
Еремеев вдруг резко стукнул кулаком по ладони и, откинувшись, расправил плечи.

- Все! Я тебя слушал, Мизин, а теперь вы все меня будете слушать!
Он, не глядя, оттолкнул плечом оторопевшего Мизина и остановился против строя. Ребята, озадаченные неожиданной резкостью командира, настороженно молчали.
Еремеев, покусывая нижнюю губу, поднялся на носки, опустился на пятки, потом засунул сжатые кулаки в карманы «эксперементалки» и, пристально всматриваясь в лица замерших солдат, тихо, но с внутренним напряжением заговорил.

- Наблюдая со стороны за жизнью на заставе, я слишком долго не вмешивался в ее установившийся за десятилетие внутренний цикл. Но вы же начинаете борзеть… - он повел взглядом по первой шеренге солдат и остановил взгляд на стоящем напротив Коле.
Тот не выдержал и, неловко переступив, отвернулся.

- Да, борзеть… - повторил он, - в частности, мой обнаглевший до предела заместитель Вячеслав Мизин. Мизин, подойди сюда.
Слава, не торопясь, подошел и, остановившись в двух шагах, изучающее смерил взглядом командира.
- Ближе.
Слава, недоумевая, мотнул головой и сделал еще шаг.
 
- Мизин, сними-ка панаму.
- Зачем? - тому явно не хотелось этого делать.
- Тебе что, два раза повторять нужно?

Мизин с улыбкой оглянулся на строй и, скорчив смешную физиономию, стянул панаму.
Командир округлил глаза, показывая, как удивлен.
- Все видели? - он торжественно оглядел ребят. - Больше, чем у меня! Вот это и есть нахальство, потому что я все-таки командир взвода, а ты, уж извини, мой заместитель. – Он собрал в кулак чуб Мизина. - Кто-нибудь видел, чтоб у зама служебный автомобиль был шикарней, чем у его шефа? -  спросил лейтенант, и ребята поняли, что Еремеев уже не сердится.

Солдаты сразу же зашевелились и заулыбались.
- Отставить разговорчики, - беззлобно прервал паузу Еремеев, - объявляю тридцать минут строевых занятий.
- Чем мы провинились, товарищ лейтенант? - из строя выглянул Баха.

- Тебя, Бахит, здесь никто не спрашивает. Это ты в казарме начальник, а здесь ты, будь добр, делать то, что я приказываю, - лейтенант шуточно погрозил казаху кулаком и отвернулся.

Подозвав замкомвзвода, он пальцем обрисовал на земле квадрат, по которому они будут маршировать и, мельком оглядев развеселившиеся солдатские лица, довольный собой, удалился в командирскую комнату. Лосев незаметно ушел за ним.
Минут через двадцать строевых упражнений, заключавшихся в ленивом топтании друг за другом по квадрату, Мизин прервал занятие и отправил всех в столовую на завтрак.
После завтрака к курилке, где собрались почти все ребята, свободные от дежурств, подошел Еремеев. Сел на уважительно освобожденное место, взял протянутую сигаретку, закурил и, сделав затяжку, неожиданно хлопнул Мизина по спине.

- За что? - защищаясь рукой, жалобно протянул тот, и все заулыбались.
- Ты мне, Мизин, скажи вот что, - проговорил лейтенант и сделал паузу.
- Что, товарищ командир? - заглядывая преданно в глаза, прогнулся Мизин.
- Не придуряйся, - оборвал его Еремеев.

Тот послушался.
- Когда ты чуб обстрижешь?
- А когда нужно?
- Вчера.

- Так он вчера еще лысый был, - вставил длинный, как жердь, простодушный Шевченко, намекая на события двухмесячной давности, когда в честь ста дней до приказа об увольнении головы всех «дедов» по традиции стали напоминать коленки.
Все неторопливо рассмеялись.

- Ладно, Мизин, - сказал командир, - шутки шутками, а чтоб к сегодняшнему обеду этого безобразия я больше не наблюдал.
- Говорят, что сегодня комбат должен приехать? - спросил кто-то, но лейтенант вопрос уже не услышал.

Из кухни с ведром в руке выскочил Лажечников и, не заметив офицера, семеня под уклон, побежал мимо к колодцу.
Мизин и Баха, проследив взгляд офицера, встревоженно переглянулись.
- А ну, боец, стой! - вдруг подскочил лейтенант и, не дожидаясь, пока перепуганный

Лажечников сообразит, что ему делать, быстро пошел к колодцу.
- Рядовой Лажечников, - растягивая слова, осуждающе проговорил лейтенант и, подойдя к не поднимающему головы Василию, наклонившись, заглянул ему в лицо.

- Вот это да! - Еремеев пальцем поднял голову невысокого солдата и оглянулся на беседку. - Что скажешь, земляк? Обижают тебя?
Лажечников молчал и испуганно таращил глаза.

- Ну чё молчишь-то? - командир ухватил Василия за руку повыше локтя и потащил к беседке. - Не успел появиться, а наши ковбои уже разукрасили, - на ходу говорил он, - ну, конечно, вон у нас какие орлы раскормленные, быки целые. - Еремеев втолкнул Василия в беседку. - А тут какой-то-хлюпик пришел, здоровья нету ни фига, - распаляясь, он тряхнул за воротник несопротивляющегося Лажечникова. - Прослужил мало, - вдохновенно продолжал он, - значит, в морду его, пинка ему, как собачонке шелудивой. Так, Мизин, я говорю или нет?

Мизин, отвернувшись, грыз ноготь на большом пальце.
- Че не смотришь? Нечего сказать? – Неожиданно рявкнул Еремеев. – Ну, конечно, я понимаю, вы тут ни при чем, вы его и пальцем не трогали, он сам ночью об табуретку ударился, темно было, не видно, а вы - нет, вы у меня овечки смирные. Вон он голову не поднимает, стыдно ему, да? - Еремеев снова встряхнул Лажечникова. - Ну как, рядовой, правильно я говорю? Об табуретку? - издеваясь, спросил он.
- Нет, не правильно, - пробурчал Лажечников.

- Ах, не правильно? У тебя другая версия. Сам придумал или подсказали? Ну, давай, рассказывай, заливай, - продолжал издеваться Еремеев.
Не дождавшись от него оправданий, он снова повернулся к притихшему взводу.

- Ну, в общем так, орлы, – лейтенант отпустил обмякшего Василия и выпрямился. - Если не хотите залета заставе, нужно прибрать этого, - он показал головой на Лажечникова, - так, чтобы весь сегодняшний день я его запаха даже издалека не чуял. Возможно, сегодня нашу заставу посетит с планово-трахальным визитом командир батальона. Понятно, Мизин?
- Понятно, - кивнул тот и перестал грызть ноготь.

- А теперь всем разойтись. Занимаемся по распорядку дня.
Курилка моментально опустела. Дождавшись, пока ее покинет последний солдат, лейтенант зло сплюнул в яму для окурков и, вспомнив про сигарету, засунул ее в рот. Сигарета давно потухла. Резким движением швырнул ее в кучу бычков и, развернувшись, быстро зашагал по направлению к своей комнате.

Когда за лейтенантом закрылась дверь, Мизин, задержавшийся у входа в казарму, мрачно глянул на обреченно поникшего Василия и, кивнув ему, зашел в комнату. Следом, кулаком подтолкнув Лажечникова в спину, шагнул Баха.
Шевченко в этот момент выглянул из люка БТРа связи, куда они только что с Петей запрыгнули, и  серьезным взглядом проводил их до казармы.
Потом спустился вниз и, как бы между делом, тронул Петю, отверткой настраивавшего рацию, за плечо.

- Лажечникова бить повели.
Коля опустил руку и замер.
- Мудаки. 
- Еще какие.

- Сволочи, бл...ь, - он с размаха бросил отвертку на бушлат, - покалечат же пацана.
Шевченко горько усмехнулся.
- Тебя покалечили? А меня? Ничего не случится.
- А нас так били, чтоб сознание теряли.
- Нас так не били, потому что в бочку не лезли, а  вспомни Митрофана, разве он сразу таким стал?

Петя, не отвечая, уселся на бушлат и, спрятав подбородок в колени, уперся бессмысленным взглядом в броню машины. Шевченко, не дождавшись от него реакции, поднял отвертку и, сопя, полез через сиденье к рации.
* * *
Лажечников открыл глаза и увидел звезды. У него было такое ощущение, как будто он не спал, а всего лишь прилег на минутку передохнуть и вот он открыл глаза и увидел звезды. Звезд было много, казалось, они рядом, и даже тяжесть их Василий почувствовал на мгновение. Огромные, с неровными мерцающими боками глыбы усеивали небо, словно горную долину после камнепада. У Лажечникова даже голова закружилась от непривычного ощущения. «Вот где свобода и неподвластность ничему и никому», - думал Василий. Он поднял руки, потягиваясь, и... застыл, изумленный: веревок не было. Только глубокие рельефные зубцы на запястьях напоминали о том, что они недавно были. Лажечников быстро взглянул на ноги: свободны.

Огромное чувство детского восторга нахлынуло на Василия: он опять может двигаться, сопротивляться в конце концов. Василий коротко пошевелился, проверяя слушаются ли ноги и руки (они работали) и прислушался к окружающей тишине. Тишина была полная, ни один звук не прорывался сквозь ее толщу. Василий решил сесть и уже сделал первое движение - согнул ноги в коленях - и тут понял, что он не один. Он ничего не слышал, но в этот момент был абсолютно уверен, что рядом с машиной кто-то есть. Лажечников осторожно приподнялся над кузовом. Действительно, совсем рядом, в каких-то трех-четырех шагах, боком к нему, сонно повиснув на автомате, сидел часовой.

Лажечников быстро опустил голову и нечаянно стукнулся о железный пол кузова.
- Ой, - невольно сказал он и тут же замер, и даже дышать перестал.
Немного обождав, Василий тихонько выпустил воздух и облегченно вздохнул всей грудью: «Кажется, пронесло». От недавнего радостного возбуждения не осталось и следа. На смену ему пришло мучительное ощущение голода. Он оглянулся и неожиданно увидел на одном из мешков самую настоящую лепешку. Василий медленно вытянул руку и взял ее. Еще немного поколебавшись, он жадно откусил большой ломоть и руками запихал его в рот, но уже с первым проглатываемым куском ему в голову пришла первая же трезвая мысль: «Что-то раздобрились «духи», неспроста это».

Звякнул ремень автомата за кузовом, и Василий перестал жевать, прислушиваясь. Захрустели камни под ногами, и над кузовом выросла человеческая тень, она была лишь немногим, плотнее окружающей темноты. Василий окостенел от страха, но, перебарывая его, все-таки сумел сообразить и прикрыть веки, чтобы не блестели глаза, отражая горящие звезды.
Когда через минуту он снова увидел небо, силуэта часового уже не было.
После съеденной лепешки на Лажечникова накатила истома. Василий с наслаждением зажмурился, и вдруг в мелькающих линиях и тонах тихо всплыло, будто нарисовала чья-то невидимая рука, до боли родное лицо матери. Он успел заметить, что морщинок в уголках губ стало больше, чем помнил он, и выражение глаз было какое-то утомленное, надорванное. Лажечников замотал головой, отгоняя видение.

- Я вернусь, мама, - сказал он еле слышно, - даже если меня будут убивать – выживу. Выживу и вернусь.Ты же у меня одна.
 
Внезапно где-то совсем рядом предутреннее посветлевшее небо прошила гулкая автоматная очередь. Лажечников вздрогнул и, перевернувшись на живот, осторожно выглянул из кузова. Очередь повторилась. Василий услышал, как заскрежетали, застонали камни под ногами нескольких пар ног. Афганцы, пригнувшись,  выскакивали на пригорок и исчезали за ним.  Вскоре выстрелы уже трещали без умолку. Несколько раз над кузовом свистели пули, затем одиночная очередь звонко продырявила кабину прямо над головой Василия, зловеще зазвенев бьющимся стеклом. Потом он услышал глухие крики недалеко от машины и, присмотревшись, увидел, что «духи», прячась за камни, бешено отстреливаются.  Вдалеке за камнем он разглядел силуэт притаившегося «сорбоса» в характерной войлочной форме. Тот выцеливал кого-то у машин.

«Бежать!» - подумал он, нет, не подумал - ощутил всем телом, всеми струнами вдруг обострившихся чувств - бежать.

Дальше он действовал на инстинктах. Василий жестко вывалился из кузова, успев краем глаза заметить, что духи лежат к нему спиной. Кто-то стрелял из-за соседней машины с противоположной от Лажечникова стороны.

«Как все хорошо»,  - вдруг подумал Лажечников и в глубине души заулыбался. Но это не помешало ему резко развернуться и, извиваясь, словно ящерица, все более и более торопясь, ползти в противоположную от афганцев и стрельбы сторону.

Василий прополз метров сто, при каждом движении тупо повторяя про себя: «Как все хорошо, как все хорошо», - пока на его пути не оказался неглубокий овраг, в который Василий, исцарапавшись, съехал на животе. Там он отдышался и, зачем-то выпрямившись во весь рост, так, что над краем оврага выглядывала его голова, быстро побежал вверх, в горы. Совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки вдруг взвихрились маленькие облачка пыли, и Лажечников догадался, что по нему стреляют. Он упал на колени и, страшась поднять голову, суетясь сдирая о камни кожу, пополз дальше. Когда выстрелы и крики остались позади, он снова поднялся на ноги. В темноте угадывались только крупные валуны, он часто запинался, но снова вставал и торопливо, словно боясь опоздать, шел туда, где север, где далеко был его дом. Василий шел, пока окончательно не рассвело, и он не очутился у края глубокого оврага с круто обрывающимися стенами.
* * *
Мизин, не оглядываясь и немного сутулясь, быстро шагал через заставу. За ним спешил, поправляя сползающую на глаза каску и придерживая свободной рукой тяжело бухающий о ноющую грудь тридцатидвухкилограммовый бронежилет, Лажечников.

Василий смотрел на тонкую женственную спину Мизина и думал о том, что в этот раз его никто, будто договорившись, не ударил по лицу. Зато до синевы били в грудь и пинали, не прицеливаясь, по всему телу. Теперь там внутри что-то неприятно ёкало в такт шагам, и Василий со страхом прислушивался к этому ощущению. Не признаваясь себе в том, Лажечников в глубине души желал, чтобы с ним произошло нечто нешуточное и основательное. Он согласен был стать инвалидом, калекой на всю жизнь, лишь бы ушла из его жизни эта застава, навсегда, как тяжелый сон, который, проснувшись, уже никогда и не вспомнишь. Мелькала в голове еще и другая возможность покончить со всем этим, но быстро перебирая ногами, чтобы не отстать от длинноногого Мизина, Лажечников пока без труда отгонял ее, в такие секунды стараясь вообще ни о чем не думать.

Перейдя покореженную войной и солнцем бетонку, Мизин остановился у подножия красно-серой скалы. Василий, углубленный в свои думы, чуть было не ткнулся лицом в спину замкомвзвода. Тот с легким недоумением оглянулся на Лажечникова, но ничего не сказал.
- Вот, - показал он рукой на чуть заметную в камнях, круто уходящую к вершине скалы тропку, - иди по ней, свернуть все-равно никуда не свернешь. Там Володя. Пошлешь его вниз. Будет что говорить, скажи, я сказал. Все понял?

- Да.
- Смотри, сиди там, пока за тобой не придут. И не дай Бог, что-нибудь,.. - Мизин выразительно покачал головой, словно хотел сказать: - Не знаю, что с тобой будет. Потом отвернулся и, не оглядываясь, ушел.
Взобравшись на скалу, Василий, тяжело дыша, опустился на камень напротив не скрывшего своего удивления круглощекого рыжего бровями и суточной щетиной на пухлом подбородке Володи.

- Почему ты сюда? Кто послал?
- Мизин.
- Странно, а в честь чего это?   
- А ты его сам спроси.
- Ладно, спрошу, - Володя почесал небритый подбородок, - ты с пулеметом-то обращаться умеешь? - вспомнил он.
- Конечно, я же пулеметчик.

- А... Ну, тогда ладно, - он подошел к обрыву. - Вот это все, - Володя рисовал пальцем, - зона обстрела. Особенно внимательно смотри вон на те скалы, которые сразу за речкой идут. Оттуда частенько «духи» постреливают. Пулемет заряжен, но без нужды не стреляй. На заставе тревогу объявят сразу же, - он внимательно осмотрел горы через дорогу. –  И, вообще, смотри, не спи тут... Понятно?
Василий снова, уже который раз охотно кивнул.
                * * *
Комбат приехал во второй половине дня.

То, что случилось после, не застало врасплох только прапорщика Лосева и самого комбата.
Два дня назад майор Гайдуков лично направил на «точку» Лажечникова. Он выбрал его из семи новоприбывших потому, что Василий показался ему самым стойким и упрямым. Была у него в выражении глаз, позе головы, манере держаться какая-то несгибаемая струнка. За годы службы майор научился неплохо разбираться в людях, и то, что этот 19-летний солдат, юноша, не слаб духом, понял с одного взгляда. Комбат знал, какие события последуют за появлением на заставе чижа, знал и готовился к этому. По его мнению, Еремеев вел себя неправильно и последнее время слишком часто начал «закладывать». Комбат задумал наказать его так, чтобы тот долго потом ходил за ним, выпрашивая прощение, а если нет, то рапорт Еремеева о переводе в другой батальон комбат подписал бы, если не с удовольствием, то определенно с удовлетворением.

Об этом догадался тогда в беседке Лосев, но промолчал, потому что давно устал нести весь груз ответственности за заставу на своих плечах.
А начиналось все как обычно. Вместе с командиром батальона Гайдуковым приехал его замполит Лапшин, которому надоело торчать в батальоне без дела. Рядом с ним на броне сидел, восторженно и одновременно непонимающе оглядываясь по сторонам, молодой, лет тридцати, афганец.

Первым спрыгнул на землю Гайдуков. Хмурясь, он недовольным движением остановил направившегося к нему строевым шагом лейтенанта.
- Вольно, вольно, Еремеев, - поморщился он и, чтобы не продлевать ритуал встречи, который всегда не любил, не стал останавливаться, а пошел сразу к пустой, в честь его приезда, беседке.

Лапшин решил не спускаться с БТРа. Издалека, приветствуя Еремеева, помахал над головой кулаком и широко улыбнулся. Потом, оправдываясь, тайком от афганца потыкал в сторону местного жителя пальцем и сделал удрученное лицо, мол, официальный визит, ничего не поделаешь.

Лейтенант понимающе кивнул (он был рад замполиту) и тут же, стерев с лица улыбку, бросился догонять Гайдукова.
Когда он убежал, Лапшин показал глазами на спину Еремеева, потом дотронулся до своего  погона и поднял вверх два пальца.

- Лейтенант - мелочь... Видишь, у меня большая какая, - он, скосив глаза, стукнул пальцем по майорской звезде на плече, - майор! А это лейтенант, мелочь...
Афганец ничего не понял, но чтобы сделать ему приятное, закивал головой, не отрывая по-детски лучезарного взгляда от губ офицера.
Лапшин секунду, не веря, смотрел на афганца, потом обреченно махнул рукой и откинулся назад.

- Эй, Мишка, - позвал он в люк, - заводи, кататься поедем.
Снизу послышался сдержанный матерок, который замполит предпочел не расслышать, затем неопределенная возня, и из переднего люка появилась коричневая от загара ушастая голова Мишки Горина.

- Куда еще, товарищ майор? - спросила она не радостно.
- Заводи и поменьше разговаривай.

Мишка понял, что замполит настроен решительно, и хоть ему очень хотелось зайти на точку, поболтать с приятелями да забить косячок, однако благоразумие в таких случаях его никогда не подводило. Мишка, мысленно выругавшись, вздохнул и еще раз позавидовал в душе Сереге-наводчику, который мог спать во всех положениях, что сейчас и делал на разложенном заднем сиденье. Уселся на поставленный на сиденье цинк с патронами, покрытый старым бушлатом, чтобы было повыше, и, выставив голову над броней, зашевелил руками и ногами. БТР привычно вынырнул на бетонку.
Дождавшись первой же впадины, ехидно улыбаясь, Мишка так круто бросил в нее машину, что непривыкший к особенностям военной дороги афганец чуть не кувыркнулся через башню под колеса.

Кое-как удержавшись, он повернул побледневшее лицо к замполиту и, через силу улыбнувшись, что-то проговорил. Лапшин, сжав зубы и мысленно обещая вздуть Мишку, когда вернутся обратно, размашисто закивал головой: «Война, дорога…».
От толчка проснулся Сергей. Он скованно сел, сложив руки перед собой, и с минуту тупо смотрел на узкое окошко бойницы в боковой стенке. Наконец до него дошло, что БТР движется.

- Мы, что, еще не приехали? - удивился он и заглянул под башню, надеясь увидеть ноги комбата в переднем люке, но к его немалому удивлению их там не оказалось. Чтобы разрешить загадку, он пополз на коленках к шоферскому сиденью.
- Мишка, - он тронул его за плечо, - ты чего так трясешь?
Мишка скосил глаза вниз и улыбнулся краем губ.

- Кататься ему, видите ли, приспичило, - прокричал он и, освободив от руля правую руку, поднял вверх большой палец, -  во трясанул, чуть не кувыркнулись.
Сергей нерешительно хохотнул, потом посмотрел на разулыбавшуюся Мишкину физиономию и, вдруг присев назад на пятки, захохотал во весь голос.
Мишка, потеряв Сергея из вида, заглянул в люк. Увидев его смеющегося, он быстро выставил голову обратно, секунду растягивая губы в улыбке, и тоже захохотал долгим заразительным смехом, изредка сгибая шею и кося на Сергея, словно проверяя, не один ли он хохочет.
Лапшин смех услышал. Еще раз, пообещав вздуть, когда вернутся, теперь уже обоих, он тут же по-доброму позавидовал их беспечности и хорошему настроению. Через минуту, грустно вздохнув, он ругнул себя за то, что сдуру подобрал этого духанщика: захотелось порисоваться, балбес старый».  Он повернулся к водителю и громко, перекрывая свист ветра, скомандовал:

- Мишаня, давай поворачивай, едем обратно, - и натянуто заулыбался в ответ на вопросительно-восторженный взгляд афганца.
                ***
В эту самую минуту комбат в сопровождении офицеров заставы заканчивал восхождение на скалу.

Лажечников спал на спине, вытянувшись во весь рост и склонив голову к левому плечу. Ни один мускул не подрагивал на лице. Комбат долго смотрел на Василия, почему-то не решаясь прервать его сон. На минуту ему даже стало жаль этого солдата, совсем еще пацана, но приступ совестливости оказался очень коротким, и комбат тут же легко отбросил сомнения, потому что еще немного и пришлось бы осудить самого себя, а этого Гайдуков делать не любил.

Когда Василия неназойливо потрепала по плечу чья-то рука, он сразу все понял и вскочил мгновенно, уже похолодев внутри и осознав до обидного нелепое и трагическое свое положение. А потом, когда этот сердитый пожилой майор с седой головой, так и не сказав ни слова, в сопровождении таких же молчаливых офицеров, ушел, Лажечникова вдруг оставили силы, и он безвольно, как пустой мешок, повалился на камни и громко, не стесняясь слез, зарыдал.

До вечера Василий ждал, что его придут бить. Но почему-то никто не шел, и когда на Афганистан стал опускаться холодный осенний вечер, Лажечников внутренне затвердел и успокоился. Окутавшие вершину вечерняя легкость и прохлада освежили его и наполнили какой-то неуемной энергией.  Из неведомых глубин памяти неожиданно пришло ему на ум, что перед тем, как принять важное решение, его предки обычно молились, советовались с Богом. Василий молиться не умел, но видел давно, в детстве, как, то и дело крестясь, шептала что-то неслышно бабушка, стоя вечером на коленях перед иконой, потыканной ножами. Она когда-то подобрала ее у разбитой и разграбленной новыми антихристами церкви.
Лажечников минуту вспоминал, как это движение выглядело. Неловко перекрестился. Подумал и уже уверенней махнул рукой еще два раза. Затем оглядел, словно запоминая, окрестные вершины и в этот момент понял, что решение, принятое им только что, окончательное. Но все равно первый шаг дался ему с трудом. Второй  - легче. Перекинув через руку разорванный во многих местах бушлат, который он нашел на вершине, последний раз оглянулся на пустынную бетонку, оборванной лентой протянувшуюся от скалы в оба конца, потом осмотрел внимательно «точку», как на ладони видневшуюся внизу, и решительно подошел к тропинке.
С этого момента ему начала сопутствовать удача.
***
Лажечников остановился внизу и из-за огромного валуна настороженно осмотрел заставу. Она казалась безлюдной, даже часовой отошел куда-то от шлагбаума. Василий поправил бронежилет, перебросил автомат за спину и, ощущая в коленках неприятную дрожь, рывком перебежал бетонку. Не останавливаясь, прыжками спустился по камням в овраг. Переведя дыхание, он пошел по дну высохшей речушки, держась поближе к скалам и обходя заставу неровным полукругом. Потом подкрался к туалету и, сдерживая шумное дыхание, сжимая в потной ладони штык-нож, только что отстегнутый от автомата, дернул дверь. На его счастье, туалет оказался пуст. Убивать Василий никого не хотел, да и не был уверен, что сделал бы это, будь туалет занят.

Зайдя внутрь, Лажечников привалился мокрым лбом к щели в шершавых неструганных досках и отыскал глазами курилку.  За ней был хорошо виден плац перед казармой. Два раза там появлялись солдаты,  но надолго не задерживались. Выждав,  когда двор опустеет, Василий с хрипом втянул полную грудь воздуха и, на выдохе толкнув дверь, словно в прорубь рванул вниз по речушке,  громко бухая сердцем и сапогами. Увидев пологий склон на противоположной от заставы стороне, он выскочил наверх из оврага, обежал первый попавшийся пригорок и на мгновение остановился,  чтобы перевести дух.  Через секунду он уже быстро шагал,  почти бежал,  озираясь по сторонам, думая только о том, как бы уйти подальше, пока его не хватились, прочь, как от чумы,  от сторожевой заставы № 9.
***
Командир батальона добрался до своего штаба, размещавшегося в просторной русской избе, построенной здесь еще в первые годы афганской войны одним из его предшественников, только к вечеру. Настроение было самое паршивое. «Ох и гонор же у этого Еремеева, - размышлял Гайдуков, подъезжая к батальону, - ни одного слова в свое оправдание не вставил, пока я его распекал. Гордый. Посмотрим, что он дальше делать будет. Завтра, крайний срок - послезавтра, рапорт подаст, наверное. И слава Богу, мне гордые не нужны, сам такой».

Комбат повернулся к замполиту. Тот, съежившись на пронизывающем ветру, бездумно смотрел вперед, прижимаясь к броне около Мишкиной головы в застегнутом танкистском шлеме.
- Какого черта этого «духа» подбирал? - недовольно пробурчал комбат и, отвернувшись, тут же забыл о замполите.

- А характер у этого Еремеева все-таки крепкий, - снова вспомнил лейтенанта Гайдуков, - почти, как у меня, молодой еще, но, может быть, толк из него и выйдет. Гордый... А рапорт он, скорее всего, не подаст, - неожиданно заключил он и на этом оборвал размышления.
Подъезжали. Уже стемнело. Около шлагбаума тускло светился керосиновый фонарь.

- А ужин-то закончился, - вспомнил комбат, - мои голодные остались. Надо Толику сказать, чтоб накормил.

У ворот никого не было.
Мишка остановился и посигналил. В задний люк высунул голову Сергей, с интересом ожидая, кто же сейчас выскочит к шлагбауму. В дежурной палатке дернулся низкий потолок в сенцах, и оттуда, сломя голову, накидывая на бегу автомат, выскочил короткий, по-крестьянски коренасто слепленный Иванов из взвода связи. Он безмятежно переступил лежавший у входа бронежилет и принялся бестолково распутывать намотанную на крюк веревку.
Комбат цокнул языком и тихо проговорил про себя: «Ну, Иванов!..» Хотел повторить громче, но пожалел себя, не стал. Наругался он за сегодняшний день - на неделю хватит.
БТР лихо развернулся и расчетливо остановился у самого крыльца. Комбат улыбнулся, мысленно радуясь мастерству своего водителя. От сердца немного отлегло.

- Эй, Толик, - подозвал Гайдуков повара, с хрустом прогиная занемевшую поясницу, - осталось что-нибудь от ужина?
Из штабной палатки выбрался смуглый с длинными руками и яйцеобразной головой паренек.
- Осталось, - приятно картавя, произнес он, приближаясь к машине.

- Моих накорми, - комбат кивнул в сторону оседающей пыли, - и мне в дом сваргань чего-нибудь.
В дверях он остановился и спросил:
- Меня вызывал кто-нибудь?

- «Гора» вызывала, - ответил Толик, здороваясь за руку со спрыгнувшими на землю ребятами, - сказала, еще выйдет попозже.
- Ладно, зови, как выйдет, - сказал комбат и подумал: - Чего им еще надо? Уж не покалечили ли Лажечникова?
Но тут же отогнал эту мысль и, с наслаждением поддаваясь усталости, босиком протопал по чистому полу в избу. Падая на кровать, комбат понял, что ни с кем не хочет больше разговаривать.

- Не пойду, когда «Гора» вызовет, - подумал он, - скажу, что меня нет.
В комнату, вытирая на ходу шею полотенцем, вошел Лапшин. 
- Ух...ха, - выдохнул он, бросаясь на кровать и раскидывая руки по сторонам.
- Ох, и устал я сегодня, комбат. Больше с тобой не поеду, загонял ты меня.

- Это тебя твой духанщик загонял, а не я.
Лапшин неожиданно с удовольствием рассмеялся.
- Прав ты, надоел мне этот черт, как горькая редька. Но хоть не зря страдал, платочек подарил.
- Покажи, - попросил Гайдуков.
- Потом, неохота.

В коридоре зашлепали по полу тапочки, и от дверей послышался голос Толика:
- Товарищ комбат, «Гора» на связи.
- Екалэмэнэ... Не могли чуть попозже, этак часов через ...надцать, - пробурчал он, но пересилил себя и стал подниматься.
Не надевая шлемофон, приложил его к уху.
- «47» на приеме.

В наушниках что-то щелкнуло, и взволнованный голос Еремеева, съев первый слог, произнес:
- ...варищ «47», докладываю: на «точке» ЧП, пропал «молодой».
Несколько секунд до Гайдукова доходил смысл сказанного, и, нажимая на тангетку, он все еще боялся поверить услышанному.
- Как пропал, - спросил он, - ничего не путаешь? Прием.
- Пропал, нигде нет. Вероятно, ушел в горы.
- Как в горы, - комбат пришел в себя, - все осмотрели на заставе?.. Колодец...
- Так точно, все, и колодец.

Комбат с силой нажал кулаком на стол и выматерился. Потом провел по лицу ладонью, пытаясь взять себя в руки, и медленно проговорил в шлемофон:
- Ищите, пока не найдете. Время даю до утра. Утром сообщаю командиру полка. Все! Конец связи.

Гайдуков бросил шлемофон на стол и быстро вышел из палатки. Поднял взглядом присевшего за стол к ребятам Толика и отрывисто бросил:
- Разведвзводу тревога.
Затем, проводив глазами умчавшегося короткими прыжками Толика, тяжело облокотился на почерневший от времени штакетник и замер, ни о чем не думая.
Становилось прохладно. Поднялся ночной ветерок и застучал брезентовым крылом штабной палатки.

- Надо будет второй бушлат захватить, - решил Гайдуков и оттолкнулся от качнувшегося штакетника.
Рядом за стеной палатки, торопясь, ужинали солдаты. Он подошел и присел на краешек рядом.
- Шустренько доедайте и на выезд. «Молодой» пропал на заставе, - будничным тоном сказал Гайдуков.

- Кто? - Мишка перестал есть. - Это тот, которого вчера туда отвезли?
Майор кивнул.
- Вот же чмо, - от души обозвал Мишка и попытался припомнить, какой он из себя, но не смог. Глянув на тарелку Сергея, которая была почти пуста, он быстрей зашевелил ложкой.
Комбат постучал ладонью по карманам, по старой привычке ища сигареты, (карманы оказались пустыми), спросил Мишку:
- У тебя бензин-то есть еще?
- Полбака, - с полным ртом отвечал тот.
- Ну и ладно, а закурить есть?

Взял протянутую сигаретку, прикурил от заботливо поднесенной Сергеем спички, с удовольствием затянулся.
- Вы же бросили, товарищ комбат? - некстати поинтересовался Сергей.
- Курю, когда надо, - ответил тот коротко.
Сергей, осознав оплошность, снова уткнулся в тарелку.
Подошел замполит Лапшин и окликнул Сергея.

- Давай бегом, узнай, сделали мою машину или нет. Если сделали, пускай сюда подгоняют.
Сергей кивнул и, вылив в рот через край последние остатки супа, убежал. Замполит подошел к столу и присел на освободившееся место.
Говорить было не о чем. Повисла неуютная тишина, которую нарушало только звяканье Мишкиной ложки.

Вскоре и оно прекратилось. Почувствовав неловкость, Мишка быстренько разлил по фляжкам чай, зажал под мышкой проспиртованный батон в целлофановом пакете и, засунув в рот последний кусок хлеба, ушел на машину.
Вскоре выехали. Через полтора часа прибыли на место. И уже по тому, как обреченно вышел ему навстречу Еремеев, комбат понял, что ничего обнадеживающего не произошло.

- Товарищ майор,.. - начал доклад лейтенант, но майор резко перебил его.
- Отставить, Еремеев, - и отвернулся от него, словно от пустого места.
* * *
У шлагбаума, изогнутого и облезлого, – когда-то новичок-водитель проезжего броневика неверно рассчитал полосу торможения - перетаптывался одетый по полной форме, только каска покачивалась на крючке у дувала, Бахит. Подъехавшие офицеры и солдаты с изумлением глазели на это чудо. Даже комбат, проходя мимо, бросил удивленный взгляд на часового, а замполит остановился и присвистнул. Потом сдвинул пальцем панаму на затылок, хмыкнул, чем привел Бахита в легкое замешательство, - «хе» - и, ухмыляясь, пошел дальше.
Когда процессия офицеров скрылась на заставе, к Бахе, сдерживая радостную улыбку, подошел Сергей.

- Здорово, Баха.
- Здорово, Серега.
Они дважды обнялись, похлопывая друг друга по спине. Следом подошел Мишка и серьезно поздоровался с Бахитом за руку. Присев на корточки, Сергей поинтересовался:
- Ты что это, Баха, на посту-то? Никак зачморили тебя?
Баха поддернул штанины и пружинисто присел следом.

- Зачморили, и не говори, - он, смущенно улыбаясь, махнул рукой в сторону казармы, - Еремеев рвет и мечет, - Баха задрал голову к вершине скалы. Сергей и Мишка, подняв глаза, увидели выглядывающую из-за каменистого уступа голову Славы. Он помахал им рукой. Ребята в ответ тоже подняли кулаки.
- Видали, Славку на скалу отослали.

- Вот это дела, - искренне удивился Сергей, - из-за этого «чижа» весь мир перевернулся.
- Такой гад оказался, не ожидали даже, - Баха презрительно скривил губы, - сначала лейтенанту рисанулся с синяками. Его Еремеев на скалу отправил. Так он и там умудрился комбату попасться. Но тот тоже козел. Как будто первый раз молодого в синяках увидел, такой шум поднял. Еремеев то краснел, то бледнел. А потом нам задал шороху, - Баха опять усмехнулся, подтрунивая над собой. - Бронежилет месяцев шесть не надевал, теперь пришлось! Славке полегче, ушел туда и валяется себе, а я тут стою, как «чиж» последний.

А если его поймают, нам залет обоим, да еще ползаставы с нами залетит.
- Да ладно, не переживай, - хлопнул его Мишка по коленке, - скорей всего, его «духи» где-нибудь поймают.
- Да это, конечно, - легко согласился Бахит, - скорей бы уж что-нибудь прояснилось. А так каждую минуту чего-то ждешь.
- Разведка может найти, там ребята «ух», палец не клади, - вставил Мишка.
- А я бы на его месте постарался не попадаться, - заметил Сергей.
- Ну, а что тут такого страшного, - не согласился Мишка, - бить его все равно не будут.

В Союз, наверное, отправят и все. А там он себя еще кулаком в грудь стучать будет: «Я в Афгане мешки крови проливал».
Осуждающе покачали головами. Сергей отвернулся в сторону и тихо проговорил:
- Жаль все-таки пацана. Влип серьезно.

Баха несколько растеряно взглянул на него, но промолчал. Мишка тронул Бахита.
- Как, Баха, думаешь?
Тот почесал в затылке.

- Жаль-то даль, да только он сам виноват. Но теперь, что говорить… Теперь, конечно, мы б его не тронули. На фиг нам его трогать, если он заложник. Мы б ему уставщину устроили. В туалет бы строевым шагом ходил, дедам честь отдавал, Славке «товарищ сержант» говорил. Но пальцем - ни-ни. А попробовал бы возмутиться - на боевые потери списали.
Будто проверяя, какое впечатление произвели его слова, он внимательно посмотрел на ребят. Но те, словно сговорившись, смотрели в сторону. Баха смягчил взгляд и улыбнулся.

- Да ну вас, мужики, отстаньте со своим «чижом», у меня от него уже голова болит. Давайте лучше косяк забьем, - он извлек из кармана коричневую пластинку, величиной с армейскую бляшку от ремня. - Гильзы есть?

- Есть и гильзы, и табак, нет чего забить туда, - продекламировал Сергей и осторожно двумя пальцами снял пластинку с огромной ладони Бахита.
- Накуримся, - сразу повеселел Мишка.
- Не накуримся, а только чуть-чуть, нам еще ехать надо, - поправил Сергей и, приобняв Мишку за плечи, повел к машине.

Из люка БТРа разведки выглянула озабоченная голова в панаме.
- Серега, чё у тебя там, чарс что ли?
- Допустим, - довольный ответил он.
- Пыхнуть позовешь потом по разу?
- Позовем, позовем, - ответил Мишка, уже наполовину скрывшись в заднем люке машины, - счас, забьем...

Баха проводил их до БТРа веселым взглядом, потом разом потускнел и, перекинув автомат на другое плечо, отвернулся к заставе, подставляя холодному рвущему ветру прикрытую девятикилограммовой половиной облегченного бронежилета широкую боксерскую спину.
* * *
Поиски продолжались до утра. Уже рассвело, а комбат все не решался вызвать на связь «Салют» - позывной штаба полка. Он ждал последнее отделение разведчиков - последнюю же надежду. Вскоре из-за гор появилось и стало лениво взбираться на небесную кручу огромное бордовое солнце. Холодная земля сразу заискрилась радужно, запарила, пригретая слабыми осенними лучами. Комбат неожиданно понял, что озноб, полночи колотивший его, начал понемногу утихать. Это немного отвлекло его от тяжелых мыслей.
Лейтенант, сидевший напротив, порылся в кармане и достал измятую пачку «Охотничьих».

- Последняя осталась, - виновато сказал он, перебирая в пальцах полувысыпанную сигаретку, - будете, товарищ майор?

Гайдуков подумал, что ему действительно очень хочется эту сигарету, но, вспомнив о неписаном армейском законе, по которому даже «дед» никогда не возьмет у «чижа» сигарету, если та последняя, - обратится к другому, и отрицательно качнул головой.
Лапшин, подперев голову руками, сидел рядом. Глаза были закрыты. Можно было подумать, что он спит, если б не постукивающие по земле в такт каким-то своим мыслям ступни, обутые в легкие, запыленные полусапожки от «эксперименталки».
Лейтенант несколько секунд тупо следил за этим постукиванием, потом, словно стряхивая отупение, дернул плечами и протянул сигарету Лапшину:

- Может быть, Вы будете, товарищ майор?
Лапшин, не меняя позы, меланхолично покачал головой.
Лейтенант тяжело, по-мальчишечьи вздохнул, глядя на сигарету, и полез в карман за спичками.

В этот момент комбат заметил, что на блики, бегающие по запотелым камням вершины холма, легла какая-то тень.
- Мерещится, что ли, - проговорил он неуверенно.         
- Кажется, разведчики, - сказал Еремеев, повернувшись к вершине и держа зажженную спичку в вытянутой руке, - да, они, - лейтенант взмахнул обожженными пальцами и снова раскрыл спичечный коробок.
Комбат тоже узнал разведчиков. Опять появилось затухшее было за длинную бессонную ночь, проведенную бок о бок, раздражение на лейтенанта, и чтобы подавить его, Гайдуков начал считать появляющиеся фигуры.

- Три, четыре,.. семь. Все, не нашли, - сказал комбат и неожиданно резко поднялся со скамейки.

Минут через десять он молча выслушал доклад сержанта отделения и, отвернувшись, подозвал стоявшего в отдалении непроницаемого Липихина - командира разведки.
- Ну что, Липихин, пошли вызывать командира полка, - сказал майор, когда тот, из-под бровей поглядывая на Гайдукова, приблизился на достаточное расстояние и, не дождавшись его, по-армейски размашисто пошагал к БТРу связистов.
* * *
Луна в эту ночь вышла полная и яркая. Лунный свет мягко серебрил каменистую, похожую на рыбную чешую почву. Ночной ветер бесшумно вертелся где-то в вышине, изредка доставая леденящими порывами разгоряченного ходьбой Лажечникова.
Лажечников шел всю ночь.

Сначала просто так, куда глаза глядят, позже, немного успокоенный ходьбой, он, наконец догадался найти Полярную звезду и сориентироваться. Она оказалась за спиной, и Василий, неприятно удивленный собственной недогадливостью, развернулся на 180 градусов.
К утру на горизонте снова показались знакомые очертания красной скалы, что возвышалась километрах в десяти над невидимой отсюда заставой. Она оказалась немного смещена на северо-восток, и Василий тут же взял еще левей.

Вдали хищно прокричала ночная птица, и эхо, разлетевшись во все стороны, докатилось и до Василия. Он испуганно вздрогнул и остановился, прислушиваясь. Прошуршал мимо какой-то зверек, да так стремительно, что Лажечников обмер и похолодел внутри.
- Черт-те что, что это я,.. - разозлился он на себя и, сдернув с плеча автомат, снял его с предохранителя и перевел  рычажок блокировки на «очередь».

Подождав еще, он вхолостую сглотнул пересохшим горлом и, осторожно нажимая сапогами на камни, двинулся вперед. Постепенно он разошелся и метров через двести, почувствовав себя уверенней, закинул автомат за спину (подальше от соблазна его использовать).
С рассветом появился легкий морозец. Лажечников начал подмерзать и все плотнее закутывался в рваный, почти не греющий бушлат. К этому времени он уже окончательно вымотался, и каждый шаг давался ему теперь только после некоторого волевого напряжения. Бронежилет двухпудовой тяжестью прижимал Лажечникова к земле. На борьбу с его весом уходили последние силы, но бросить бронежилет Василий не решался.

- Кто знает, может, пригодится еще, - говорил он себе и терпеливо сжимал зубы.
Разгоралось осеннее утро. Солнце вставало медленно, как будто неохотно. Казалось, все живое перестало дышать, боясь спугнуть его восход. Даже горы и небо замерли на вздохе, тревожно предчувствуя его оживляющее тепло. Но как только половина огненного шара всплыла над землей, природа, словно вздохнув с облегчением, мол, теперь-то уж точно взойдет, разом зачирикала, защебетала птичьими голосами, заиграла первыми робкими лучами и налетела ветром, уже заметно потеплевшим, на голые, сверкающие зеркалами скалы.
Лажечников сидел на камнях пересохшей речушки и, изможденно опустив голову на грудь, отдыхал. Рядом валялся скинутый бронежилет. Около него смело бегала какая-то пичужка, покачивая хвостиком и делая вид, что не замечает Василия.

Лажечников засыпал. Он думал о том, что здесь спать нельзя, что нужно найти более подходящее место, но солнце медленно водило своими теплыми ладошками по его холодной вздрагивающей коже, и сонливая невесомость незаметно для Василия скоро подхватила его под руки и мягко увлекла куда-то ввысь. В светлое, доброе, родное...
Лажечников улыбнулся уже во сне и кульком повалился на вздыбившийся бронежилет, последним, неосознанным движением прижав к груди автомат.
***
Начальник штаба полка подполковник Сидоров, по прозвищу «Маленький», стоял у окна своего кабинета в длинном деревянном бараке, вмещавшем все руководство пехотного полка, и, нервно постукивая шариковой ручкой по подоконнику, наблюдал, как поднятые по тревоге моторизованные роты и батальоны вытягивались длинной цепочкой  БТРов через проходную к бетонке, до которой было почти два километра. Никогда еще полку не приходилось выполнять такую задачу – искать своего. В дивизии командиру полка дали сутки на то, чтобы найти сбежавшего солдата. Командир надеялся на Сидорова, и тот просто не имел права подвести его. Задачу поставили предельно четко: найти живым или …в общем, чтобы тело было представлено.

Сила, собиравшаяся сейчас на дороге, невольно  наполняла офицера сознанием значимости и придавала уверенности. Он даже в подражание какому-то (забыл какому) киношному персонажу выставил ногу вперед и засунул три пальца между пуговицами кителя.
Сидоров был невысок ростом - «метр шестьдесят без кепки», как когда-то снисходительно бросил врач из медкомиссии военкомата, в свое время не пропустили его в десантное военное училище, куда юный и наивный спортсмен-разрядник Сидоров так стремился попасть. Зато без вопросов взяли в общевойсковое. Офицером он все-таки стал. Дурак! Как будто других профессий не было!

Сидоров тяжело вздохнул и бросил ручку на стол. Приподнятое настроение, только что наполнявшее его, пропало без следа. Он вытащил руку из-за кителя и тяжело оперся на подоконник.

Он отдавал себе отчет, что ему никогда не стать командиром полка. Начштаба – его потолок. А все из-за него – роста. В этот момент подполковник совершенно забыл о том, что командир выше его всего на два сантиметра. Пунктик из-за этого, как он считал,  дефекта временами отравлял офицеру жизнь и лишал Сидорова объективности в восприятии событий. Между тем, таких как Сидоров в армии называли «инвалидами», потому что руки у него не было – «мохнатой». Сам Сидоров об этом, если и догадывался, то старался не зацикливаться. Так проще, да и надежда, несмотря на все доводы рассудка, еще теплилась, пусть и призрачная.

Он вызвался возглавить поиски пропавшего солдата еще и потому, что руководить настоящими боевыми операциями ему не доверяли (для этого были проверенные боевые офицеры), а сидеть безвылазно в стенах штаба опротивело донельзя. А вдруг и в самом деле найдет… Подполковник мечтательно улыбнулся и, выпрямившись, разгладил китель на толстом животике.
 - Тогда можно и …, - на этом месте приятные размышления грубо оборвали громким стуком в дверь. Сидоров недовольно обернулся.
- Товарищ полковник, машина у порога. – Бодро отрапортовал водитель БМП, заглядывая в кабинет. 

Подполковник поморщился.
- Сказал же, ждать в машине, сейчас выйду.
Водитель осторожно прикрыл дверь. Дождавшись, пока стук его сапог затихнет в конце коридора, Сидоров смахнул со стола панаму и отправился следом.
***
Василий спал недолго. Тревога все-таки проникла в его светлые сновиденья и очень быстро освоилась там. Когда Лажечников открыл глаза, солнце было уже высоко, но утренняя свежесть все еще чем-то неуловимо напоминала о себе.

Василий, мгновенно все вспомнив, рывком сел и настороженно огляделся вокруг. Был день, и стояла тишина. Вокруг поднимались холодные вершины. Высоко-высоко парил над ущельем коршун. Что-то это ему напомнило. Василий задумался и вдруг понял:

- А горы-то, как у меня дома, - сказал он шепотом и улыбнулся, - такие же... и так же выглажены, как будто тряпочкой натерты.
«Надо же идти», - неожиданно всплыло, словно откуда-то из другого мира, и Василий, отгоняя воспоминания, быстро поднялся. Но сразу не ушел. Задрав голову, Лажечников какое-то время с тоскою всматривался в незнакомые очертания вершин и вдруг увидел барана с закрученными, как улитка, массивными рогами. Он стоял совсем рядом на краю обрыва и внимательно, как показалось Василию, смотрел на него. Василий попытался припомнить, как он правильно называется.

- Такое гордое красивое название, как же… не помню. Может быть... да, да, точно, архар. Красиво звучит. Хотя, впрочем, как его ни называй, баран - он баран и есть. И шашлык из него ничем не будет отличаться от шашлыка из колхозного барана.

- Эх... - Василий вдруг подхватил камень, разбежался и с силой метнул его в сторону животного. Камень ударился о скалу много ниже того места, где стоял архар, пружинисто отскочил и, быстро-быстро ударяясь и подскакивая, полетел вниз. Архар печально проводил булыжник глазами, посмотрел на Василия, словно прощался с ним и, спокойно развернувшись, скрылся за вершиной.

- Скатертью дорожка, - проговорил Лажечников и тут вспомнил про бронежилет. Настроение слегка омрачилось. Василий посмотрел на него, раздумывая, и вдруг легонько пнул.
- Нет уж, я тебя больше не возьму, - обратился он к бронежилету, - много ты за ночь из меня крови выпил. Лежи теперь, ржавей... Сволочи, самый тяжелый для меня выбрали…
Лажечников усмехнулся и, еще раз взглянув на то место, где стоял архар, погасил улыбку и медленно тронулся с места.

Каменистое дно приятно пружинило под ногами. Идти было гораздо легче, чем по засохшим колючкам, да и отсутствие бронежилета заметно ободряло Василия. Он порылся в карманах и достал замусоренный черствый кусок хлеба, что после завтрака не решился выбросить и незаметно, на всякий случай, сунул в штаны. Мысленно погладив себя по голове, Лажечников бережно сдул с него соринки и чуть-чуть откусил. Поразмыслив, он решил, что лучше не оставлять сухарь на потом.

- Кто его знает, каким оно будет это «потом». Может, меня через час убьют, а голодным умирать - ничего хорошего, впрочем, и сытым-то умереть не лучше, - Василий последний раз повертел сухарь, словно запоминая, и, вздохнув, отправил в рот.

- Вкусный, зараза, - подумал он позже, - сейчас бы того барашка на вертеле. -  Он причмокнул, представив это, и усмехнулся. - Тут сам скоро как тот барашек будешь. Эх, черт, - расстроился Лажечников, - все люди, как люди, а у меня сплошная невезуха. В учебке черт-те что было. Воровство, стукачество, каждый сам за себя. Если кто упадет, все бегом добивать. Кто не бежит, тот не с нами, а значит, подозрительный. «Теперь пусть попробует тормознуть – все припомним». Такое ощущение – одни сволочи собрались. В Афган просился, думал, здесь война, люди настоящие, ведь в любой момент убить могут, берегут друг друга. Рассказывали, конечно, совсем не это. Не верил.., а оказалось хуже в десять раз, чем мог представить. Этот комбат, что его на гору понесло? Ведь не лень же было карабкаться? Ни раньше, ни позже... А если б не полез? Может, если б не ушел, все утряслось?.. Ай! - От расстройства он даже головой потряс. - Все, теперь поздно думать, жребий брошен. Или попробовать вернуться? – Василий замедлил шаг. - Бронежилет найду. -  Лажечников мотнул головой и не позволил мысли окрепнуть. - Рубикон пройден, назад дороги нет.

И тут что-то его остановило. Василий задумался, потом осмотрелся, словно школьник, опасающийся, что его застанут с сигаретой за углом, и вдруг, скинув бушлат,  уложил его перед собой и неловко опустился на колени. Постоял так, собираясь с мыслями. Поднял глаза к небу и стал тихо говорить:

- Господи, Единственный, прости меня за все, что я сделал плохого. За мою трусость и слабость. Я знаю, ты не помогаешь таким, но я прошу тебя, Господи, помоги мне, пожалуйста. А если поможешь, буду верить так, как никто не верит. Я же не виноват, что я такой. Мне просто не повезло. Не отвернись. Тебе ведь это не трудно, я знаю. Помоги мне, Господи. Пожалуйста! - он опустил голову и замер. Потом тяжело встал и, оглянувшись, снова пошел по высохшему руслу, подумав, как хорошо, что речке с ним по пути. Может, это уже везение, и грустно хмыкнул под нос.

Далеко уйти Лажечников не успел. За очередным поворотом галечного русла прямо перед собой, в раскачивающихся на ветру голых ветках кустарника он внезапно увидел овечку.
- Вот это да, не пугливая, - Василий приостановился. Рядом появились еще две добродушные овечьи морды. – Стадо, - мелькнула мысль, и Василий быстро присел на корточки, горько пожалев, что автомат за спиной. От волнения он мгновенно вспотел. Опустившись на колени, Василии медленно отполз назад. Камни угрожающе заскрежетали под ним. Овцы испуганно вздрогнули, и Лажечников замер. Вдруг где-то за кустами раздался оглушающий шорох раздвигаемых веток и цокот копыт. Тут же из зарослей вышли еще несколько овечек, а вслед за ними из-за кустов появился «дух» в советской затасканной шапке и сером балахоне. Сверху была накинута жилетка из какого-то блестящего материала. Афганец заметил Лажечникова и застыл с открытым ртом, полным ужаса и удивления.

Василия окатило холодным потом, он вскочил, плохо понимая, что сейчас будет делать.
В этот момент афганец пришел в себя. Он резко отпрянул назад, словно залез в костер, и, пригнувшись, рванул в кусты.

- Стой, стой, - закричал Василий и побежал за ним, на бегу снимая автомат.
- Стой! - повторил он, останавливаясь в двух шагах от распластанного за кустом пастуха и направляя на него автомат. – Убежать хотел?
Испуганно оборачиваясь на Лажечникова, афганец медленно сел. Василий молча сжимал автомат, пытаясь разобраться в скачущих мыслях. «Дух» пошевелился и, жалостно заглядывая в глаза, стал что-то сбивчиво объяснять.
Лажечников шагнул назад и, вспомнив, что автомат на предохранителе, щелкнул рычажком и передернул затвор. Афганец взвыл и, бухнувшись лбом о землю, запричитал сквозь рыдания.

- Да не ной, не буду убивать, - прикрикнул Василий.
 Пастух еще громче взвыл и накрыл голову руками.
- Да не ной ты, - злясь, проговорил Лажечников и, видя, что слова не действуют, подошел поближе и замахнулся прикладом.
«Дух» разом смолк. Василий вернулся на прежнее место. Сообразив, что ему пока ничего не угрожает, афганец осторожно приподнял голову  и испуганно уставился на Василия.

- Ну, вот видишь, понимаешь. А то разорался, будто тебя убивают, - ворчал Лажечников, закидывая ремень автомата на плечо. - Не бойся, стрелять не буду, – он повысил голос. - Давай, вставай, поднимайся, - Василий помахал рукой.
Пастух, заглядывая Василию в глаза, поднялся и ожидающе застыл.
- Хлеб есть? - спросил Василий.

Афганец изобразил на лице непонимание и заискивающе улыбнулся.
- Придурок, блин. Ну как тебе... - Лажечников стал делать кусательные движения. - Ну нон, нон, понимаешь?
Пастух встрепенулся, радостно закивал головой и, вытащив откуда-то из-за пазухи разломанную лепешку, старательно улыбаясь, протянул ее Василию. Лажечников тут же отломил от нее изрядный кусок  и весь запихал в рот. Афганец, слегка успокоившись, смотрел на него.

Василий отступил на несколько шагов. «Дух» не шевелился. Лажечников поднял автомат и потряс им перед собой, будто пальцем покачал, мол, смотри мне. Потом повернулся и, поминутно оглядываясь, пошагал в сторону от речушки. Там он заметил проход между скалами. За большим валуном, когда пастух уже не мог его видеть, Василий остановился и доел лепешку. Ощущение голода немного притихло, но сильно хотелось пить. Василий повесил на руку бушлат и, еще раз обернувшись и никого не заметив, пошел дальше по узкому проходу, надеясь наткнуться на какой-нибудь, хотя бы самый крохотный ручеек.
                ***
Как только Василий скрылся за пригорком, пастух собрал свое небольшое стадо и, покрикивая и размахивая тоненьким прутиком, погнал его на восток, в сторону бетонки. Там, в его родном кишлаке, располагался взвод «сорбосов». Афганец спешил, рассчитывая первым рассказать военным о беглом шурави, за информацию о котором надеялся получить приличную награду.
                ***
То, что сейчас происходило за его спиной, Лажечников, конечно, знать не мог, но что-то заставило его не отдыхать после съеденной лепешки, а, превозмогая усталость, идти вперед. Щемящая тревожность, поселившаяся в душе, подгоняла уставшего солдата. Встреча с «духом» вновь и вновь вставала перед глазами. И чем больше думал Василий об этом, тем больше опасения овладевали им. Поддаваясь интуитивному чувству, Лажечников  незаметно для себя ускорял шаг, все дальше и дальше удаляясь от заставы на север.
                ***
Сергей лежал на теплом «духовском» одеяле, оставленном в этой машине давно, не известно кем, и, заложив руки за голову, задумчиво глядел в подпрыгивающий вместе с ним квадратик заднего люка.

Мутное небо плотно обволакивало землю. Сергей думал о том, что оно живет вне человеческого времени. Какие могут быть часы для вечности? Быть  может, оно живое и тоже смотрит на людей, на горы. Как-то по-другому, но смотрит и тоже думает о ком-то или чем-то, анализирует, имеет свое мнение. А бездонная синь - его глаза. Недаром же она волнует чем-то, когда долго всматриваешься в высоту. А когда вот такой мутью все затянуто, оно или спит, или просто не хочет видеть того, что здесь происходит.
- Тревожна его неподвижность и исполнена смысла, как и взгляд человеческий, - озвучил Сергей неожиданно пришедшую к нему мысль и почувствовал, что ему становится невозможно скучно от собственных умных размышлений.

- Эх, жаль, комбат не разрешает на броне сидеть - хоть какое-то занятие было бы. Можно вообще-то сесть на спинку сиденья – меня из-за крышки люка видно не будет, но тогда я буду смотреть только назад, на разведчиков. Мало удовольствия, - Сергей повернулся и посмотрел на ноги комбата, раздумывая. - Да и черт с ними, с разведчиками, -  окончательно решил Сергей, - пусть хоть посочувствуют, сами-то все на броне сидят.
Он, придерживаясь руками, встал на колени и выглянул из люка. Поерзав, устроился на металлической перекладине -  спинке заднего сиденья. Тяжело вздохнув, Сергей приготовился терпеливо сносить жесткость не приспособленного для этой цели стула.
Пыль плотным туманом поднималась за машиной и то и дело скрывала в своей удушливой массе три БМП разведчиков из сопровождения.

БТР шел неровно. Степь, насколько хватало глаз, была исковеркана небольшими оврагами и пригорками. Дорога то ныряла вниз, то стремительно взлетала вверх, и  Михаилу – водителю приходилось быть постоянно начеку.

Уже через два часа такой езды у него стали неметь руки и от постоянного напряжения заболела спина.
- Хорошо, хоть мелких кочек нет, - думал Мишка, автоматически врубая первую пониженную и вслушиваясь в ревущий с надрывом мотор, - а то бы всю душу вытрясло. Везет Сереге - лежит, ни о чем не думает. Может, спит уже».
- На газ, на газ дави, - в очередной раз наклонившись к нему, прокричал комбат.

- Вот сволочь же, - мысленно взбесился Мишка, - запарил со своими советами. Был бы не в армии, давно послал бы его на три буквы.
Мишка даже помычал от удовольствия, представляя себе это, потом скосил глаза в его сторону и негромко пообещал: «У, рожа, попадешься мне на гражданке». Вроде отпустило, впрочем, ненадолго.

- Здесь потише, - опять наклонился комбат.
Мишка зарычал в такт двигателю и так нажал на педаль газа, что майор еле успел ухватиться за крышку люка, чтобы не упасть. Выправившись, он с недоумением посмотрел на Мишкин напряженный профиль, и тут же забыл про него.

Кишлак был обнесен высокой, метра в два глиняной стеной, ровной и опрятной. Сергею даже показалось, что она естественное продолжение пустыни, до того стена сливалась с почвой. Да она и была почвой, только почему-то вставшей на дыбы, словно норовистая лошадь.
В такую глубинку советские, как правило, не заезжали, разве что в каких-нибудь экстраординарных случаях, как сейчас, и поэтому поглазеть на диковинных солдат выбежало навстречу бэтээрам, вероятно, все мужское население кишлака. Еще не осела пыль после остановки, а Сергей по привычке уже выскочил на броню и приготовил длинный гибкий прут антенны, чтобы отбиваться от любопытных пацанов. Но, на его удивление, все «бача» смирно стояли вдалеке и даже не пытались приблизиться, с видимым интересом разглядывая «шурави».
Комбат спрыгнул на землю и, повернувшись к подходившему старлею-переводчику, сказал:      

- Смотри, еще не оборзели.
- Провинция.

От толпы афганцев отделалась три древних старика («старейшины» - догадался Сергей) и направились к майору, безошибочно определив в нем главного.
Сергей сел на край машины и свесил ноги.

- Смотри, - кивнул он Мишке, - ни одной женщины, вот обычаи.
Мишка присел рядом.
- Антенну-то засунь на место, а то как на рыбалке.
- А, успею еще,- легкомысленно отмахнулся Сергей и, взглянув на разведчиков, стряхивающих в стороне пыль с «эксперементалок», усмехнулся:

- Одни зубы блестят, им теперь и маскхалаты не нужны - от земли не отличить. Беспантово ребятам.
- Да, не повезло, - меланхолично протянул Мишка, оглядываясь.
Сергей поднялся и приладил щуп антенны на место.

- Комбат меня сегодня достал, - пожаловался водитель, - подсказывает, как будто я за рулем первый день.
- Крепись, - улыбнулся Серега, - такая твоя водительская доля.
- Да знаю я…
Помолчали, наблюдая за разведчиками, которые, поливая друг другу из фляжек, устроили стихийную помывку.

- Баха молодого грозился на боевые потери списать, помнишь? - сменил Сергей тему.
- Помню, - удивленно протянул Мишка, - ты к чему вспомнил?
- Я вот подумал, неужели действительно сможет. До армии ведь таким не был. Только когда выпьет, дурным становился, а так добрый, хороший пацан. Я б никогда не поверил, что он сможет кого-нибудь убить. 

- А по-моему, здесь любой сможет, война же идет.
- Нет, не сравнивай, война - это «духи», а тут своего же, да еще из-за того, что слушаться не будет. Совсем другое дело.
- Не знаю, - протянул Мишка, - я об этом не думал.
- А ты смог бы его,.. ну того, если наткнемся где-нибудь? - вдруг спросил Сергей.
Мишка почесал переносицу.

- Да не знаю я,  - отмахнулся он, - че привязался?  Сейчас все на него злые, по башке дать – это да, каждый готов, а стрелять-то в него зачем?
- Зачем, зачем? А зачем мы все тут сидим? Из-за него, придурка. – Сергей прошелся по броне. - А  по мне, попадись он сейчас, придушил бы. А задуматься - ну что он мне плохого сделал?

- Ничего он тебе плохого не сделал. И мне не сделал. И никому не сделал. «Чиж» он просто, и вся вина.

- Вот то-то и оно. «Чиж», а пошел против нашего призыва, - Сергей, нервничая, присел рядом. - Мне за наш призыв обидно. Как нас гоняли, сколько терпели, и ничего, не сломались, а этот… хлюпик! Поди в учебке и просился еще сюда. Книжек начитался, думал, здесь ему одни боевые операции и подвиги. Да если бы такого в рейд хоть на один день отправить, он бы к вечеру загнулся. А я месяц с другом в рейде был. Два «чижа» мы с ним, а все остальные «черпаки» и «деды». Зима, морозы, сушиться негде. Весь день по снегу бегаешь, в палатку зайти погреться некогда. А ночью машину начштаба полка топишь, чтоб этому шакалу тепло спалось. И ничего, в горы не ушли,.. - он порывисто вздохнул и отвернулся.

- Да, - Мишка покачал головой, - у нас не лучше было.
- А ты знаешь, по-моему, Афган человека меняет. Здесь все самые худшие качества наружу вылазят. А хорошие, наоборот, в глубину уходят. Потому что они здесь не нужны. А тот, кто их не прячет, считается слабым. Таких не любят. Здесь человек с человеком, словно волки.

- Нет, я с тобой не соглашусь, - Мишка запахнул бушлат, - брр, холодно что-то стало. Вот мы между собой разве звери?

- Ну, так это между собой, мы одного призыва, нам делить нечего. К тому же «деды»! Можно сказать, гражданские люди наполовину. Из нас Афган уже потихонечку выходит. Хотя весь уже не выйдет, наверное. Думаю, какая-то печать все равно на всю жизнь останется. Печать Афгана, - задумчиво, прислушиваясь к этому сочетанию, проговорил Сергей. - Как думаешь?
- Не знаю все может быть. Но сначала надо на гражданку вернуться. А там посмотрим.
Вдруг Мишка вскинул голову и, коротко кивнув, резво полез на броню. Сергей проследил его взгляд. Комбат у входа в кишлак за руку прощался с белоснежными старейшинами. Каждый подолгу тряс его ладонь.

- Теперь надолго старикам хватит разговоров, - подумал Сергей и тоже полез в люк, - и где они только за руку прощаться научились?

Майор наконец вырвался из объятий афганцев и, уже держась за поручень, обернулся к офицеру-переводчику:
- Слушай, а где они научились за руку здороваться?
- Наверное, были учителя, – рассеяно ответил тот.
- Можешь отстать немного, а то задохнетесь в пыли. – Комбат легко подпрыгнул и свесил голову в  машину.

- Серега, подушку, - коротко бросил он и поискал ее глазами. Повертевшись, уселся и скомандовал Мишке:

- Домой поехали, только покороче разворачивайся.
 
БТР взревел и, растревожив осевшее облако пыли, тут же окутавшее поднявших кое-где в прощальном приветствии руки афганцев, устремился в обратный путь.
На подходе к бетонке комбат решил завернуть к «сорбосам» - «перекусить». Мишка и Сергей настроились сегодня поужинать в батальоне и поэтому, услышав эту новость, основательно приуныли: опять сухпаек. Когда Гайдуков скрылся в саманном домике придорожного поста, Мишка, повздыхав для приличия, извлек из затарки последнюю  банку уже вызывающей отвращение перловки и совсем было приготовился ее открыть, как вдруг комбат выскочил из «сорбосовского» домика и еще на ходу закричал:

- Мишка, заводи. В полк поедем.
- Что случилось, товарищ майор? - высунув голову из люка, осторожно спросил Сергей.
- Видели его, хлеба просил у пастуха, - сказал комбат, заметно сдерживая возбуждение.
- Черт! – тихо, так, чтобы не услышал командир, ругнулся Сергей. - Опять сегодня на заставу не попадаем. Хоть бы шлепнули его, гада, что ли!
                ***
Часа через два, когда сумерки ощутимо повисли в воздухе, готовые вот-вот упасть на остывающую землю, БТР комбата проехал по тому месту, где полдня назад Лажечников повстречался с пастухом, сидящим сейчас на первой машине и показывающим дорогу.
Колонна остановилась. Отпустив афганца, начштаба полка подполковник Сидоров- «маленький», приказал рассредоточиться в цепь и, охватив как можно больший район, продвигаться на север. Степь здесь заканчивалась, далее простиралась холмистая голая местность с отдельными вершинами, густо заросшими невысокими коренастыми деревьями и стелющимся по всем склонам кустарником. Такие заросли вполне могли послужить надежным убежищем целой роте, и Сергей втайне надеялся, что Лажечникова не найдут.

- Тут можно месяц прятаться, - сказал он Мишке.
Тот молча кивнул головой.

Через час уверенного, но безуспешного продвижения вперед разведчики заметили на очередной скале человеческую фигурку. Скалу тут же окружили. Вскоре Сидорову привели мальчика-пастушонка лет семи, в грязной поношенной одежде и с испуганными большими глазами.

Сидоров отослал мальчика комбату, распорядившись расспросить и отпустить. Однако пастушонок то ли не понимал, о чем его спрашивал переводчик, то ли от страха потерял дар речи, но на все вопросы он только беззащитно пожимал плечиками и, не расслабляясь и не поднимая головы, часто-часто моргал роскошными ресницами.

Так и не добившись от мальчика ни единого слова, его наконец отпустили.  Пастушонок, как только понял, что его больше не держат, сорвался с места и через несколько минут растворился в сгущающейся темноте. Цепь двинулась дальше, по пути обшаривая вершины.
Сумерки уже окончательно укутали холодную землю. Небо замерцало ночными искрами. Прояснилось. На его чистое покрывало выкатилась огромная круглая луна и словно посыпала мелом почву и блестящую в его лучах броню бэтээров и стволы автоматов пехотинцев, кое-где вопреки приказу не спрыгнувших с машин. Стало светло и как-то гулко. Поиски по приказу начштаба, который рассчитывал на лунное «освещение»,  не прерывали. Завтра утром в штабе дивизии ждали доклада из полка, и «маленький» подполковник очень надеялся сообщить о том, что Лажечников обнаружен. Только в этом случае там обещали не раздувать скандал со сбежавшим солдатом. Уставшие люди тихо роптали, но громко возмущения никто не высказывал.

Сергей снова сидел на неудобной спинке заднего сиденья. Высунувшись из люка по грудь, он  рассеянным взглядом провожал ускользающую из-под мощных колес машины изрезанную балками и рытвинами почву. Слева и справа надрывно рычали другие броневики, несколько позади многозначительно отставала БМП начштаба Сидорова.

Многочисленные фары вырывали у темноты отдельные фрагменты ночных гор, словно отделанных фосфором и бирюзой. Сергей думал о доме. Почему-то эти мысли всегда приходили не тогда, когда ему хотелось, а выбирали, как будто нарочно, самые неподходящие минуты. Он грустил о родных, своем городе, девчонке, обещавшей ждать. Сергей вспомнил строки из ее последнего, несколько загадочного письма и задумался о том, что напишет в ответ на ее, как подозревал, неискренние слова. Погруженный в свои думы, он, тем не менее, мгновенно отреагировал на новый звук, зловеще нарушивший ночную тишь. Только первое эхо внезапной автоматной очереди пронеслось над ними, а он уже, крепко прижимая ухо к шлемофону, осторожно сползал со спинки сиденья вниз на расстеленное одеяло.

- Что там? - в люк заглянул Гайдуков.
Вслушиваясь в трескучие голоса эфира, Сергей предупреждающе поднял руку.
- Одну минутку, товарищ майор... На вершине кто-то открыл огонь по разведчикам Липихина, по нашим - командир разведроты докладывает.

- А почему он, у Липихина что, своей рации нет? - недовольно сказал Гайдуков и протянул руку. - Давай сюда.
- У Липихина радист сорвался и рацию повредил, - подползая к передним люкам и расправляя по пути, чтобы не запутался,  шнур от шлемофона, передал Сергей только что услышанную информацию.

- Ладно, я буду дежурить. –  Гайдуков забрал шлем и выпрямился на броне.
Мишка совсем сбросил газ и теперь ожидающе посматривал на Гайдукова, подкатываясь на нейтралке.

- Стой, приехали, - сказал комбат и, как будто отрубая, махнул кулаком по броне.
Мишка тотчас придавил педаль тормоза, и машина, осторожно съехав в очередную впадину, мягко остановилась. По бокам, рыкнув напоследок, тыкались в невидимую стену другие броневики. Впереди возвышалась громадная скала с раздвоенной вершиной, покрытая с южной - их стороны - густой растительностью.

Пехотинцы, в основном старшего призыва, которым посчастливилось проехать на броне последние несколько километров, на ходу скидывая с плеча автоматы, спрыгивали с БТРов и присоединялись к товарищам, лениво бегущим в гору.   
Замполит Лапшин стоял во весь рост на башне соседней машины и внимательно вглядывался в склоны скалы. Рядом выглядывали из люков головы ребят его экипажа.

Сергей и Мишка после остановки вылезли на броню и теперь сидели чуть позади комбата, тихо переговариваясь.   
Гайдуков тайком от ребят потирал об коленку правую руку. Останавливая машину, он чересчур крепко саданул кулаком по броне. Теперь ладонь саднила и портила комбату настроение.
- На, дежурь, - он скинул шлем и бросил его назад.

- Что там, товарищ майор? - спросил, не удержавшись, Мишка. Комбат, не оборачиваясь, неопределенно махнул рукой и спрыгнул с БТРа.
- Я скоро.
- Трудно сказать, - проворчал Мишка, когда Гайдукова уже не было видно, - дай мне половинку, я тоже послушаю.

- Подожди, - Сергей вырвал шлем из рук Мишки и ловко вывернул его наизнанку.

- Теперь слушай, - сказал он, и они дружно прижались головами к вывернутым наушникам.
В эфире не умолкали трескучие голоса. Позывной шел за позывным. Сергей знал почти все и без труда ориентировался в запутанной системе цифр и сообщений. Мишке было сложней, и связист-наводчик пояснял ему непонятное. Сначала шло сообщение Васильева о том, что Лажечников засел на одном из уступов и подойти к нему без риска потерь очень трудно. К тому же положение усугубляла темень, которую светящиеся фары бронемашин на таком расстоянии не пробивали. Его перебивало «Гнездо» - застава Еремеева - с предложением открыть огонь из самоходок. Сидоров прикрикнул на него, и «Гнездо» замолчало. Затем начштаба приказал продолжать продвижение вперед. Васильев с явной неохотой ответил: «Есть продвигаться». И, похоже, без всякой надежды спросил: «Может, все-таки до утра отложим, не дай Бог какой боец ноги переломает или под пулю подлезет». На что Сидоров жестко отрезал: «Выполнять». И тут же на горе снова застрекотали автоматы. От подножия взметнулись вверх слепящие трассы очередей, и все увидели, как плотно окружен Лажечников. Потом трассирующие пунктиры посыпались веером вниз на головы нападающих.

- Магазин с трассерами пристегнул, - отметил Мишка, оторвавшись от наушников, - на пару очередей хватит.
Вдруг стрельба прекратилась, и он снова приник к шлемофону. Докладывал Васильев:

- У меня раненый, товарищ 705. Давайте передадим координаты, у него еще пара магазинов, а сектор обстрела просто изумительный, ни сбоку, ни сверху не обойдешь, там уступ в скале, залезть на него можно только с одной стороны, по одному. Разрешите передать... прием.

Начштаба ответил не сразу. Похоже, колебался.
- Раненый отправлен в медпункт? - спросил он наконец. - Рана серьезная?
- Трудно сказать, - отозвался Васильев. -  Вниз сейчас отправим - посмотрят. Разрешите передать цель?

- Ты меня не учи, - грубо оборвал Сидоров. – А если это Лажечников? Ты что готов его с землей смешать?
Васильев молчал.
- Ладно, - неожиданно согласился начштаба, - хер с тобой, передавай координаты.
- Слушаюсь, - быстро отозвался Васильев, и не успел он вызвать заставу, как в наушниках уже звучал голос Еремеева.

- Давай диктуй, записываю.
Васильев сообщил координаты, и на несколько минут в эфире повисла трескучая тишина. Вдруг впереди, там, откуда недавно слетали трассирующие огоньки, взметнулся черный фонтан из огня и дыма, вслед за ним до БТРа докатился грохот взрыва.

- Самоходки лупят, - неожиданно рядом прозвучал голос майора. Когда он подошел, никто из ребят не заметил.

- Четко накрыли, - в перерывах между разрывами с готовностью поддакнул Михаил. Комбат как-то удивленно взглянул на него и снова отвернулся.
Когда выстрелы затихли, он взобрался на башню БТРа и отобрал у ребят шлемофон, но выворачивать его не стал, а просто прижал к уху. Во второй наушник Сергей и Мишка слышали все, что происходило в эфире.
Минуты через две Сидоров приказал Васильеву идти вперед. Бесстрастный голос командира разведроты четко ответил:

- Вас понял, - после этого эфир опустел. Комбат опустил шлемофон и положил около себя.
- Кажется, все, - сказал он и внимательно посмотрел на ребят.
Оба пристально всматривались вперед, в то место, где сейчас должны были бы находиться разведчики, и никак не отреагировали на слова комбата.
- Жаль парня, - вдруг сказал Гайдуков.
 
Ребята дружно повернули головы.
- Жаль парня, - повторил комбат, - совсем пацан еще. - Он помолчал, словно ожидая ответа, и не дождавшись, продолжил, - Лажечникова понять можно. На его месте любой мог оказаться. Просто его подставили, а Афган растоптал. Ни я, ни Мизин, ни он сам – никто не виноват

Сергей и Мишка, не двигаясь, слушали Качибидзе.
- Да, никто не виноват, - словно убеждая себя, продолжал комбат. - Лейтенант, конечно, наказан, меня тоже накажут и Сидорова, наградные завернут, но что мы могли сделать? Виновата страна... Она его раздавила, растоптала, как букашку. Все под этой тяжестью ходим, только мы изгибаемся как-то, приспосабливаемся, а он не смог, и вот результат, – он кивнул подбородком в сторону темнеющей перед ними горы. - Сначала подставили, а потом придавили, а он слабый оказался. Афган ведь тяжелый. Отсюда все другими людьми приходят. Уходят одни, а домой возвращаются другие, словно подменяют вас тут.
Гайдуков обернулся и каким-то странным взглядом всмотрелся в растерянные лица ребят. Те опустили глаза.

- Что молчите? Неправду говорю?
Сергей пожал плечами и проговорил несмело:
- В чем-то Вы правы, а в чем-то нет.
- В чем прав? - комбат встрепенулся.

- Ну... в том, что на нас на всех Афганистан давит и, мне кажется, все, что в нас хорошего было, выдавливает.
Гайдуков развернулся всем телом и как-то по-новому взглянул на Сергея.
- Ты так считаешь?

- Да, - Сергей под пристальным взглядом майора чувствовал себя неловко.
- А ты, оказывается, соображаешь, - не то похвалил, не то осудил Сергея майор. – Ну, а в чем не прав?
- Есть виноватые, – Сергей твердо посмотрел на комбата.
Гайдуков невольно отвел взгляд.

- В армии иметь свое мнение опасно, - медленно проговорил он и встал на ноги, - мал еще офицеров осуждать.
Он сердито взглянул на Мишку, словно и тот чем-то был виноват перед ним, и, быстро развернувшись, прямо с брони прыгнул на землю.
- Сиди на связи, - бросил он и ушел в темноту.
- Что это с ним? - спросил Сергей Мишку.

Мишка осуждающе покачал головой:
- Вечно ты со своим длинным языком лезешь, куда не надо.
- Зато ты никуда не лезешь. Поэтому и в любимцах...
- Сам дурак, - оборвал его Мишка.

- Ладно, ты умный.
Сергей, нервничая, вывернул шлемофон на правую сторону и надел на голову. Мишка, надувшись, полез в люк и вскоре загремел ключами.
Немного погодя в наушниках раздался голос Васильева. Он вызывал начштаба. Когда тот откликнулся, Васильев коротко и бесстрастно начал докладывать:
- Здесь обвал, сверху целая глыба, величиной с грузовик упала и еще мелких камней наворотило целую пропасть, не пройдешь. Никого не нашли, наверное, завалило где-нибудь.

Прием.
- Значит так, «одиннадцатый», - осипшим голосом выдавил начштаба, - выставить часового, а остальным - вниз, отдыхать. Утром будем раскапывать. Как понял, прием?
- Понял, выполняю.
- Конец связи.

Эфир снова опустел, и Сергей снял шлемофон. К своим БТРам возвращались усталые, но оживленные пехотинцы. Сергей спрыгнул с машины и, подождав, не появится ли Мишка, сердито сплюнул. Потом развернулся и быстро пошел туда, где слышались в ночи гулкие мужские голоса.
               
  ***
Лажечников не успел понять, что произошло. В нескольких десятках метрах выше него что-то вспыхнуло и оглушающе громыхнуло. Василий инстинктивно прикрыл голову руками. Уступ содрогнулся, его подкинуло, и Лажечников потерял сознание. Сколько времени он пребывал в беспамятстве, Василий так никогда и не узнал, а когда очнулся, первым его ощущением было удушье. Лажечников рванулся, пытаясь освободить стесненную грудь, и, как наждаком содрал кожу с затылка и локтей. Он замер, охнув от боли, и в этот момент почувствовал, что сейчас начнет сходить с ума от все усиливающегося ощущения мучительного неудобства. Он снова панически дернулся и неожиданно понял, что давление на грудную клетку прекратилось. Василий судорожно вздохнул и, почувствовав, что может свободно дышать, понемногу успокоился. Отдышавшись, он пошарил в темноте под ногами и, обнаружив свободное пространство, решил сдвинуться назад. Со второй попытки удалось. Оказалось, что позади места достаточно даже для того, чтобы попробовать сесть. Немного погодя Лажечников уперся головой в низкий каменный свод. Посидел, привыкая к окружающему пространству. Потом растопырил руки и принялся  на ощупь изучать стены вокруг,  и вскоре понял, что представляла собой его западня.

Прямо перед ним, под острым углом, лежал обломок скалы, который после разрыва снаряда, как по маслу, съехал вниз и, воткнувшись в полуметре от головы Василия, спас ему жизнь, приняв на себя всю сокрушающую мощь камнепада. Справа от него плита заканчивалась, и стену продолжали мелкие камни, засыпавшие ее сверху. Обнаружив это, Лажечников приободрился и стал несмело, опасаясь наделать шума, подгребать камни под себя. Он пошевелил их только два раза, когда камни неожиданно с громким шелестом осыпались и в образовавшуюся щель дохнуло на Лажечникова свежим ночным воздухом. Василий глубоко вздохнул, наслаждаясь освежающей прохладой, и вдруг остановился на выдохе, с ужасом осознавая, что здесь его, скорей всего, ждут.

Но прошло несколько минут, а ничего не изменилось.
Лажечников вытер тыльной стороной ладони крупные капли пота на лбу и подумал, что, кажется, ему опять повезло. Выждав еще немного, он осторожно расширил проход и просунул в него голову. Вокруг действительно никого не было. Упираясь руками и ногами, Василий быстро и шумно выполз из-под плиты и, затравленно озираясь, крадучись, пошел вниз, панически ожидая каждое мгновение угрожающего окрика.

Он не мог знать, что командир разведроты капитан Васильев ослушался приказа Сидорова и не оставил часового у обвала. Командир роты был почти уверен, что с уступа в них стрелял Лажечников, и на все сто убежден, что он мертв. А если и нет, то до утра точно не доживет. О том, что Лажечников сможет выбраться из-под завала, Васильев даже предположить не мог, и ошибся. Везенье, с самого начала следовавшее за Василием, еще не оставило его, и Лажечников, благополучно разойдясь с часовыми у машин, обошел спящих вповалку прямо на земле пехотинцев и побежал что было сил - прочь от этого страшного места. Только не на север, где с завтрашнего утра его опять будут искать: и комбат, и Сидоров, и Васильев с Липихиным, а на юг. Пробираясь мимо темных силуэтов броневиков, Лажечников после всего пережитого напрочь забыл, что ему надо на север. А потом, на бегу, уже ни о чем не думал, кроме самого бега. Мозг работал только на сохранение сил. В замутненном сознании Лажечникова билась одна мысль: сейчас нужно бежать, как можно дальше, как можно дольше...

И Василий бежал. Не останавливаясь и не отдыхая. Физическая подготовка в учебке не прошла даром.  Ежедневные восьми- и десятикилометровые утренние пробежки по просыпающемуся городу, а затем и немеренные горные кроссы с полной выкладкой и в УЗК сделали свое дело. Крепкий, молодой организм быстро вошел в привычный ритм, и Лажечников бежал, как на тренировке - экономя силы и мысленно представляя впереди неутомимую спину сержанта.

Автомат остался на вершине, засыпанный лавиной, ненужный теперь подсумок с двумя оставшимися магазинами он без колебаний засунул в какую-то расщелину, попавшуюся на пути. И теперь бежал налегке, не отягощенный ничем, кроме веса собственного тела и кирзовых сапог.

Когда силы оставили Лажечникова, он пробежал еще несколько сотен метров и только потом повалился на стылые, сразу же приятно охладившие камни.
Небо полностью очистилось от облаков. В вышине блестели яркие звезды. Было холодно. Ветер, которого Василий, разгорячившись, не замечал, теперь бездомным щенком прижался к его боку, и вскоре он начал понемногу замерзать. Лажечников долго не мог отдышаться. Все-таки, на такие расстояния он уже давно не бегал.

Дыхание медленно восстановилось. Василий стал мысленно подсчитывать: сколько он пробежал. По всем подсчетам выходило не менее десяти километров.

- Неплохо, - подумал Лажечников, и тут же смутная догадка промелькнула в его голове, заставив спешно перевернуться на спину и отыскать в твердых, словно литых, небесах сначала четкий силуэт  Большой Медведицы, а затем на определенном расстоянии от него скорее угадывающуюся, чем видимую, Полярную звезду.

- Ну, конечно, - выдохнул Василий, не имея никаких сил даже расстроиться, - еще на десять километров южнее. – Он расстроено погладил ежик волос под панамой и тут же улыбнулся неожиданной  догадке, - Зато меня никто не найдет. Я им все следы запутал. Но все-равно надо спешить, пока они не очухались.

Еще не отдышавшись, Лажечников определился с направлением, поднялся и быстрым, но не торопливым шагом пошел туда, где в вышине угадывалась Северная звезда.
Остаток ночи пробежал незаметно для углубившегося во всевозможные размышления Лажечникова, и первый признак наступающего утра – побледневшее на востоке небо - застал его на совершенно ровном плато без холмов и какой-либо растительности. На ходу Лажечников принялся искать место, где можно было бы укрыться, но ему долго не попадалось ничего подходящего. Наконец, когда первые солнечные лучи уже скользнули по зеркальным камням, он обнаружил неглубокую канавку, одну из тех, по которым стекают талые снега весной. Спрыгнув на дно, оказавшееся неглубоким – по пояс, Василий осмотрелся. Не заметив вокруг ничего подозрительного, он закутался в рваный бушлат и улегся между камней. А немного погодя, когда рассвет вступал в свою торжественную финальную часть, Василий уже крепко спал.

Он проспал до полудня и проснулся от холода. Стуча зубами, Лажечников выбрался из убежища и сразу же почувствовал, что где-то в глубине живота зародился легкий озноб и начинает постепенно растекаться, захватывая все новые участки тела. И не успел Василий сосредоточиться на своих мыслях, как уже его била крупная нервная дрожь.

- Вот черт, - расстроился он, - еще разболеться не хватало. Надо успокоиться, иначе так и свалиться не долго. А если заболею - конец. Попробовать побежать, что ли? На бегу, наверняка, согреюсь. Но эта слабость... голова даже кружится, но надо, - закончил Лажечников сквозь зубы и, пересиливая себя, побежал. Уже после первых шагов он понял, что не выдержит долго и, действительно, через минуту остановился, задыхаясь, и даже сел на землю, ощущая неприятную слабость в ногах. Внезапно в желудке появилась острая нестерпимая резь, и он повалился на камни и свернулся калачом. Боль понемногу отпустила, на смену ей пришло тошнотворное ощущение голода. Минут через пять Василий заставил себя сесть и тут же почувствовал сильное головокружение. «Нет,- подумал он, - так дальше не пойдет, надо что-то делать».

И в то же время совершенно отчетливо осознал, что ничего сделать не сможет. Единственное, на что ему хватит сил - это добраться до своей канавки, от которой, к счастью, убежал не далеко, и попробовать отлежаться - может пронесет. Лажечников, пошатываясь, поднялся и двинулся назад, тяжело дыша и останавливаясь, чтобы отдохнуть. Добравшись до нее, Василий осторожно сполз вниз, все же ободрав коленки, и сел, привалившись спиной к твердой, с острыми выпирающими камнями, стене. Скоро он совершенно пришел в себя, и голова наполнилась бессвязными мыслями и воспоминаниями. И тут Василию ясно представилась сумрачная комната с картинками из журналов на стенах, где березки и речка в ивах, - столовая заставы. Он увидел ребят, лениво копающихся ложками в исходящей паром гречневой каше. Внутри у Василия что-то сжалось. Он резко махнул рукой перед глазами, отгоняя видение, и порывисто сглотнул.

- Нет, - сказал он вслух, - о еде думать нельзя - слюной изойдешь.
И тут впервые с момента побега Лажечников понял, как он ошибся.

- Зря, все зря, - проговорил он тоскливо, - зря сбежал. А зачем по своим стрелял? Сначала с испуга, ну а потом? Прямо какое-то помутнение нашло. Сволочь! – Он застонал, как от зубной боли, и уткнулся лбом в холодную каменную стену. – Вернуть бы тот момент, когда наши нашли, все бы сделал по-другому. Сдался бы и все. Конец мытарствам. Наверное, это и называется – «бес попутал». – Он открыл глаза и неожиданно почувствовал, что ему становится легче. Еще не веря, Лажечников осторожно выпрямился. Голова не кружилась. Но слабость не отпускала – коленки дрожали от напряжения. Василий, не торопясь, стараясь не делать резких движений, полез из канавки.
 
День разгорался. Небо с каждой минутой все отчетливей, все ярче наливалось проявляющейся голубизной. На ее фоне отчетливо вырисовывались снежные шапки величественных далеких хребтов на востоке.

Лажечников неуверенно потоптался на месте, проверяя, сможет ли идти. «Похоже, получается», - подумал он  и сначала робко, все еще сомневаясь правильно ли решил, но постепенно уверенней и уверенней пошагал назад, в сторону заставы, приходя на ходу к выводу, что он и так много времени потерял со «своими болезнями» и что ждать вечера, когда каждый час промедления забирает у него следующую порцию сил, просто преступление.
Голод мучил Василия все сильней, но он мужественно крепился. Он шел до конца дня.
Плоская равнина постепенно сменилась небольшими холмами, а после того, как солнце опустилось к вершинам, на горизонте появился ряд одиноких невысоких скал, как оказалось, когда к вечеру Василий вошел в их редкий частокол, похожих на те, в которых его догнала погоня.

Приближалась ночь. Лажечников заметил километрах в двух подходящую для ночлега вершину, густо поросшую сухим кустарником и, решив, что успеет добраться туда до наступления темноты, ускорил шаг.

Он огибал последнюю скалу, рассуждая, что неплохо было бы повстречать пастуха, чтобы попросить чего-нибудь съестного, но, вспомнив, что без оружия он для «духов» не авторитет, отбросил эту мысль. Чтобы не расстраиваться, Лажечников попытался забить голову размышлениями о ночлеге, как вдруг остановился, как вкопанный, от неожиданности даже растерявшись. Метрах в ста от него стоял маленький, несимметрично квадратный глиняный домик.

Дверь была открыта настежь. Василий на секунду замешкался, а потом, когда уже бежал, пригнувшись, за ближайшие валуны, понял, что если там кто-то есть, то его, скорей всего, увидели. С размаху упав на камни и, в горячке не почувствовав боли, Лажечников тут же осторожно выглянул, отчаянно надеясь, что заметит движение того, кто там, возможно, находится и сумеет его опередить. Но ничего подозрительного, указывающего на человеческое присутствие, не обнаружил. Напротив, домик казался пустым. Рядом не было ни дороги, ни каких-либо приспособлений, подсказывающих о его назначении. Местность вокруг выглядела совершенно дикой, но Лажечников долго еще разглядывал домик издалека, испытывая самые противоречивые желания. Постепенно он все более укреплялся в мысли, что домик стоит того, чтобы рискнуть.

Василий выбрался из-за камней и на напряженных ногах, готовый в любой момент прыгнуть в сторону, двинулся вперед. На всякий случай, обойдя на безопасном расстоянии вокруг дома, он подошел к двери и остановился, прислушиваясь к внутренним, борющимся между собой, голосам. Наконец, утвердившись в своем решении, Лажечников осторожно заглянул внутрь. Там было полутемно и пусто.

Приглядевшись, он увидел в углу что-то наподобие подстилки из овечьих шкур. Немного успокоившись, уже смелее сделал несколько шагов за порог.
Василий остановился и, слушая, как гулко бьется в груди сердце, сделал движение, чтобы обернуться, и в тот же миг дверь за ним громко хлопнула, и кромешная тьма обняла Лажечникова холодными руками, наполнив его ужасом и безрассудной решимостью.
- Ты, козел, открой, открой. Открой, я тебе говорю, - закричал он, в приступе безрассудной ярости бросаясь на дверь.

Но дверь была сделана из толстых досок и выдержала бы натиск троих таких, как Лажечников. На секунду замерев, он услышал легкие удаляющиеся шаги.
- Эй ты, кто там, открой, хуже будет! – он снова прислушался.
Шаги ускорились и вскоре затихли вдалеке.

Совершенно вымотанный, он прижался спиной к двери и съехал на каменистый пол.
Через три часа притихший и смирившийся с неизбежным Лажечников услышал шорох камней под шинами автомобилей. Затем скрип тормозов, хлопки закрывающихся дверей и гулкие шаги многих ног, затихших у порога.

Раздался грохот отодвигаемой задвижки, и Василий увидел направленное на него дуло китайского «АК» без пламегасителя и немигающий металлический взгляд пожилго афганца. Рядом с ним стоял мальчик лет семи в каком-то грязном балахоне. Он ненавидяще изподлобья следил за Василием, не мигая роскошными ресницами. Афганец что-то коротко крикнул Лажечникову и шевельнул дулом, показывая на выход. Василий медленно встал и, заторможено глядя куда-то мимо него, вышел на улицу.

Позади заговорил мальчик. По уважительной интонации Васисилий понял, что он обращается к пожилому. Тот немногословно отвечал. Лажечников разобрал несколько слов: «америкен», «бакшиш», «шурави», «сорбосы». Но угадать смысл беседы, как ни старался, не смог.

Морозило. Небо было затянуто тучами и оттого казалось, что темнота приобрела какой-то недобрый оттенок. Василию даже показалось на мгновение, что тьма - это вечное и единственное состояние мира.
Рядом перетаптывались несколько еле различимых фигур с автоматами. Кто-то подошел и уверенным движением крепко связал за спиной ему руки и ноги.

- Животные, - с ненавистью тихо проговорил Василий и почти без чувств повалился в кузов «тойоты», куда его грубо толкнули прикладом.
Глухо заработали моторы, и две машины медленно, переваливаясь с боку на бок, стали выбираться на еле заметную дорогу, уходящую в скалы.
                ***
Василий сидел на краю глубокого оврага и задумчиво смотрел вниз.
Высоко над ним, в сером безрадостном небе парил коршун. Дул пронизывающий ветер. Лажечникову было холодно, он все плотнее и плотнее закутывался в обвисающий клочьями бушлат.

Он заблудился. В какой стороне искать заставу Василий не знал. Просто идти в сторону недостижимого севера сил уже не было. Осознание безысходности всех его действий мучило Лажечникова. В голове было пусто. Он старался не думать о том, что случится через час или несколько часов. Безразличие к собственной судьбе накатывало на него, и не было желания с этим бороться. Василий поежился и отрешенно прикрыл глаза, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

Внезапный шорох был больше похож на гром, так он поразил Лажечникова. Василий рывком обернулся и, успев заметить в трех шагах от себя стоящего на месте архара, охнув, провалился вниз и повис, последним движением судорожно ухватившись за осыпающийся край.
- Вот и все, - мелькнула мысль, и тут он понял, что мучительно, до сумасшествия хочет жить. Хотя бы для того, чтобы вернуться на заставу и начать все с начала. Теперь Василий знал – у него хватит сил не сломаться, он выдержит…

- А... суки, - закричал он и поднял глаза вверх.
На краю, свесив набок красивую голову с массивными скрученными рогами, стоял баран и глядел на него почти человеческими глазами. Было в них что-то от неземного: то ли снисходительность, то ли подавляющая глубина, то ли еще что-то.

- Ты кто? - прошептал Лажечников напряженными губами. Баран кивнул или Василию это показалось, разобрать он не успел - мелкие камешки ожили под руками, завибрировали и сразу стали скользкими, как мокрое мыло. Пыль накрыла Лажечникова, забилась в рот, расширенные зрачки, ноздри. Василий отпустил выступ и полетел вниз.

Архар проследил за падением Лажечникова, и когда затих каменный ручеек, сыпавшийся на затихшего на дне оврага солдата, он равнодушно отвернулся и медленно побрел по горной тропинке, ведущей куда-то вверх.
***
Запыленный БТР, заполнив степную тишину надрывным гулом, вывернул из-за небольшого холма и, аккуратно развернувшись, остановился у края небольшого обрыва.  Из люков  машины почти одновременно выглянули две головы в шлемах и уставились на десятиметровую скалу, возвышавшуюся на  противоположной стороне оврага.
 
- Давай здесь, - сказал водитель, оценивающе оглядывая каменную стену, - комбат нас ненадолго отпустил.
Второй шлемофон шевельнулся и снова исчез в чреве броневика.

- Здесь, так здесь,  -  пробурчал Сергей с усилием вставляя в разъемы ПК магазин с патронной лентой, - выбирай мишень.
 - Да сам смотри, мне без разницы, - равнодушно отреагировал Мишка.

- Сам, так сам, - Сергей прищурил глаз, примеряясь в крохотное окошко башни, и повел прицельную рамку под выбранный выступ.
Грохот пулемета на несколько секунд оглушил обоих.
- Ну так я и знал, - заявил Сергей, когда пули перестали выбивать щебень примерно в полуметре от цели, - прицел сбился.

Мишка, качнув плечами, выбрался из люка с автоматом в руках.
- Ты подстраивайся пока, я схожу отолью.
- А здесь что, стесняешься, что ли? – отозвался пулеметчик из БТРа.
Мишка обернулся и серьезно проговорил:
– Посмотрю заодно, там в кустах мелькнуло что-то серое, когда подъезжали.
- Далеко не отходи.
- Сам знаю.

Сергей легко сдвинул рамку на положенное число делений и снова тронул поворотный рычаг башни, чтобы еще раз проверить прицельность стрельбы, но не успел: в этот момент из оврага пулей вылетел взволнованный Мишка. С разгона легко заскочил на ступеньку машины и свесился в люк.

- Заканчивай. Там Лажечников. Живой.
Сергей не сразу понял, про кого говорит Мишка, но инстинкты сработали быстрей. Рука еще тянулась к автомату, а ноги уже искали опору, чтобы одним прыжком выскочить из люка.
Потом они осторожно волоком тянули постанывающего Василия из оврага.

- Ты смотри, какой везунчик, - упираясь в скользкий склон подошвами, говорил Сергей, - на метр влево или вправо и убился бы. Точно на песок свалился.
- Ты тяни, болтай меньше, - одернул его Мишка.

Сергей замолчал.

Запыхавшись, они наконец подняли Лажечникова к машине. Перевели дух, стараясь не ударить о кузов броневика, подняли на броню и загрузили потерявшего в этот момент сознание Василия в салон. Быстро заскочили в люки. Почти в тот же миг БТР взревел и, выбросив по лопате каменистой крошки из-под каждого колеса, рванул с места. За машиной поднялась пыль и густой полосой потянулась по ветру в овраг. Безбожно подпрыгивая на ухабах, БТРскрылся за пригорком, а вскоре вдали  затих и гул надрывающегося двигателя.

В двух километрах от этого места три БТРа разведвзвода и комбат, в глубине души больше всех винивший себя в случившемся, остановились на привал.