Похороны

То, что существует на нашей земле, кажется нам неизменным и вечным, но на самом деле все сущее – тень, и все мы это прекрасно знаем.

Уильям Блейк


       

Конец 1779 года в Спасском выдался холодным и снежным. Уже к началу ноября земля намертво была скована морозом, а к середине месяца и укрыта толстым слоем снега. Темнеть стало рано, а рассветать поздно… Зато не стало грязи и днем теперь, особенно в солнечную, морозную погоду и при отсутствии ветра можно было заметить издали поднимающиеся из труб прямо вверх многочисленные столбики сизого дыма, делающие крестьянские избушки со своими белыми крышами похожими на елочные украшения подвешенные к самому небу за тонкие, полупрозрачные нити. А еще в такую погоду можно было услышать звон бубенца, разносящегося далеко, далеко по заснеженному полю, а затем увидеть и саму конную упряжку с обязательным ямщиком в малахае, восседающим на козлах и закутавшимся в тяжелый, теплый тулуп барином, куда то направляющимся по своим делам. Холодно ему, зябко… Ждет, не дождется, родимый, пока доберется до места и окажется возле теплой печки да за хорошим столом, где ему тут же предложат горячих блинов со сметаной, а может быть и с варением, это уж на его усмотрение и нальют положенную чарочку. Холодно… Но уж извиняй, барин, на то она и зима, что бы щеки морозить, терпи уже…
Холод на улицах и тепло в домах, спрятавшиеся под снегом покосившиеся крестьянские избы и графский дворец на берегу пруда со своим в нем отражением, сквозняк из щелей в сенях и потрескивание дров в каминном зале. Черное и белое, орел и решка… Два мира одной вселенной, Россия матушка…
Зима пришла как всегда, когда её не ждали. Еще вчера шел дождь, и ноги по колено тонули в грязи, а уже сегодня выпал снег, преобразив до неузнаваемости мрачную осеннюю действительность, и те же самые ноги стали уже мерзнуть. Белое снежное поле и черный пруд… Пруд еще не замерз, потому и черный, иначе бы его зима уже давно побелила. Но и это было уже не за горами… Начнется декабрь и все преобразится. Пруд превратится в каток и прямо на его середине крепостные умельцы выстроят как в прошлые времена великолепный ледяной замок с остроконечными шпилями. а чуть позже поставят еще и красивую, до самого неба елку с игрушками. Пройдет еще немного времени, и все здесь засияет, загремит и закружится в веселом Рождественском хороводе. Все будут радоваться и веселиться, кричать и смеяться, играть в снежки и кататься в санях запряженных русскими тройками: дети и взрослые, шикарные дамы и надменные господа, баре и крепостные, бедные и богатые…Зима пришла – виват! Христос родился – виват! Великой России – виват, виват, виват!!!
Все будет как в добрые старые времена, когда почти вся Москва съезжалась сюда на праздники, до тридцати тысяч всякого люду собиралось, а может и больше… Вот было веселье! Днем - звон колоколов, мороз и яркое солнце, а ночью, после церковной службы – праздничный салют, песни и брызги шампанского…
Не будет… Ни песен не будет, ни салюта, ни уж тем более шампанского. Ничего здесь больше такого не будет, все в прошлом, все, все, все… Только водка будет горькая на поминках да слезы… И еще будет тяжелое, почти черное небо и беспрерывно идущий снег, и еще…ветер, пробирающий до костей и леденящий душу.
Всего семь верст от Москвы по большой Владимирской дороге, а какая глушь! В двух шагах ничего уже не видно и не слышно. Только вой ветра и пронизывающий все тело холод, конский храп и занемевшие, вцепившиеся в уздечку пальцы окоченевших рук, мрачное небо и забивающий глаза снег… Шпоры в ребра и лишь бесконечное: «Но-о, пошел, но-о…» Всадник на черном, взмыленном, не смотря на холод, коне и следом волк, большущий и черный, словно изгибающаяся тень, преследующая добычу… Еще немного, осталось еще чуть-чуть… Конь хрипит, копыта тонут в глубоком снеге, силы на исходе…
- Но-о, бестия…- орет всадник и его острые шпоры снова впиваются в конские ребра. Ржание, хрип и обезумевшие черные конские глаза… Конь не выдерживает и заваливается всей своей массой в снег. Человек оказывается под ним, нога его намертво зажата тяжелым конским крупом. Конь пытается подняться, но этим только еще больше ухудшает дело, ногу уже не вытащить. Всадник кричит, то ли от боли, то ли от злости, но его конь, его верный друг снова на ноги встать уже не может. Загнал черный всадник коня, загнал до смерти… Но нет, конь еще пытается подняться, пытается еще разок, собрав все свои оставшиеся силы… Еще одна отчаянная попытка и вот, почти получилось, жеребец стал подниматься… Страшные усилия и он почти на ногах, но…ноги, его собственные ноги больше его не держат, тело для них стало слишком тяжелым, а они для него слишком слабыми… Конь хрипит и не понимает, что происходит. Почему? Почему все вокруг кружиться и качается? Почему все вокруг расплывается? Всадник успевает еще откатиться в сторону, как жеребец снова заваливается на то же самое место, только уже окончательно и навсегда… Конь больше не ржет и не хрипит, его большие умные глаза смотрят на хозяина с последней мольбой о помощи. Кто же ему поможет, как не тот, кому он столько лет служил верой и правдой, кто же ему еще здесь поможет? Человек поднимается и отряхивается. Белый парик с треуголкой валяются в снегу, ветер рвет его длинные темные волосы, снег слепит глаза, мешая смотреть. Все и вся на этом свете сейчас против него, даже его конь…Но и это еще не все, человек оборачивается и видит, что волк, следующий за ними тенью почти всю дорогу, их уже почти догнал...
Дальше - сухой хлопок выстрела и пламя из ствола… И снова непроглядная мгла, да еще пуще разошедшаяся вьюга, единственные свидетели разыгравшейся трагедии, продолжающие и дальше свой веселенький хороводик смерти. Кто следующий?

Юную графиню отпевали всем миром. Маленькая церквушка, приютившаяся рядом с графским дворцом не смогла вместить всех желающих, и люди терпеливо дожидались конца службы на холоде. Много приехало из Москвы, были и из Санкт-Петербурга тоже, важные в государстве люди и не очень, искренне сочувствующие и просто любители светской хроники, дальние и ближние родственники, крепостные… Сама императрица Екатерина Вторая прислала с князем Юсуповым свои соболезнования, упрекая графа в том, что он тогда же не отправил свою дочь и её фрейлину с ней в столицу. Захотелось ему портрет, видите ли, с неё сделать! Даже художника из Санкт-Петербурга для этого выписал, не доверив своему крепостному. Что ж, теперь смотри на этот портрет смерти и радуйся… Очень даже ничего получилась! Точь в точь покойница, даже маленькая родинка на плече и та не осталась незамеченной…
В самой церкви людей было мало. Только подкошенный горем граф да самые близкие родственники. Горе, свечи и лики святых окружали присутствующих, запах смерти и ладана… Осунувшийся и постаревший на добрый десяток лет граф стоял возле гроба дочери и неотрывно смотрел на её лицо. Оно совсем не изменилось, только слегка нос заострился и, может быть, чуть побледнело, но искусственные, умело наложенные румяна делали эту её бледность почти незаметной. Для него незаметной… Другие то видели, что от юной свежести и легкой наивности на лице графини не осталось и следа. Да и откуда она могла остаться, эта её наивность, если из всех присутствующих здесь и на улице, да и, вообще, из всех живых, это лицо теперь знало о жизни гораздо больше, чем они все вместе взятые, да и о смерти, пожалуй, тоже…
- Прими Господь рабу свою, вновь представившуюся, - читал батюшка на распев молитву. – Отпусти ей все грехи её совершенные и несовершенные… Да откроются Врата для неё небесные, да прибудет она в Царствие твое вечное…
«Вот так вот, значит, доченька моя, - граф вытер слезу рукой, - оставила нас и не попрощалась. Как же теперь без тебя жить то, а внуков кто мне теперь подарит? Тебе еще жить, да жить на радость себе и людям, а ты уже в гробу лежишь…»
- И пусть ангелы встретят тебя и проводят…- продолжал отпевать священник усопшую.
«А кто теперь за цветами твоими смотреть будет, выращивать их и лелеять? Да и будут ли они, вообще, теперь расти здесь без тебя? - граф наклонился к покойнице и поправил в её закостеневших руках покосившуюся свечку. – И пес твой куда то делся? Второй день носу в усадьбу не кажет, даром, что черный… Может нечистая сила, какая? Господи, прости меня, что в Храме про неё вспомнил. Черный весь, пес то, не иначе Цербер… Вот тебе и подарочек императорский, бери и радуйся. А может это он тебя и забрал в подземное царство? Все мы под богом, но вот только почему лучшие всегда уходят раньше, а какая ни будь нечисть, прости меня Господи, до ста лет небо коптить будет?»
- И пусть небо для тебя станет домом, а земля пухом. И не коснется тебя никогда больше рука дьявола…
- Поговаривают, что графинечка то сама решила счеты свести с жизнью, - слышалось в толпе ожидающих на улице.
- А ты слушай больше сплетни всякие.
- Позвольте, позвольте, но я тоже слышала, что здесь не все чисто.
- А вы там присутствовали, когда она тонула? Нет, вот и помалкивайте. Кто её заставлял в такое время лезть в воду, да еще и в платье?
- Слышал, что это художник сделал, что её портрет писал. Его это рук дело.
- А где он теперь, надеюсь, его схватили, – дама поежилась, - и зачем, вообще, ему это понадобилось?
- Схватили, конечно, - говоривший молодой человек снисходительно улыбнулся. – Сейчас здесь следователи из Москвы работают, так вот один из них мне по секрету рассказывал, что его скоро должны сюда привезти для проведения следственного эксперимента, так сказать.
- Разорвут, - в разговор вмешался еще один голос. – Непременно разорвут, господа…
- Кого, следователя? – не поняла дама.
- Художника…
- Боже мой, - глупышка закатила глаза, - как романтично…
- Его рота казаков охранять будет, с ними не забалуешь.
- Сама она…это, утопла. Давеча поговаривали…
- Много вы знаете… Я слышал, что во всем колье виновато. Когда утопленницу достали, бриллиантиков то, уже на шейке и не было... И колечки с пальчиков тоже пропали… Состояньице целое…
- Графиня!
- Да уж… Вон какие дворцы себе понастроили. А сколько там костей крестьянских в фундаментах замуровано…
- Вранье…
- Да заткнитесь вы, – кто-то из толпы явно не выдержал, - У людей горе, а они стоят здесь и косточки покойницы перемалывают. Бога бы побоялись…
- И то верно…
- Смотрите, смотрите, - защебетала дама, - какой то офицерик хроменький в церковь прошел. Такой неопрятный и весь в снегу, а его взяли и пропустили, не знаете случаем, кто это?
- Граф Орлов, Ваше прачечное величество, - всезнающий студент снова оказался на высоте, блеснув своими познаниями. - Собственной персоной пожаловали. Жених, то есть…
- Теперь какой то другой сучке достанется, - дама так расстроилась, что даже пропустила мимо ушей свое «прачечное величество», - ну почему это одним все, а другим…
- Потому, дорогая, что они, это они, а мы, это мы… Две совершенно разные субстанции, смешивание которых категорически противопоказано, дорогая, особенно для последних!
- Да пошел ты, дорогой.
- Всегда к вашим услугам, мадам.
- Я домой хочу, - дама закапризничала.
- Поехали, - обрадовался всезнайка. - Я тебе сразу сказал, что здесь нам ловить нечего, одни расстройства. Графиня, она и в гробу ей останется, хочешь ли ты этого или нет. А вот тебя хоть всю в золото выкраси, все равно дура дурой будешь.
- Тебя не спросила, умник.
- Если бы спрашивала, так хоть немного бы поумнела.
- Да пошел ты…
- Уже иду…
- Стоило ли, вообще, столько верст сюда тащиться, - пожалела дама, - что бы еще раз убедиться в том, что нет предела совершенству?
- Ты это о чем?
- Да все о том мой милый, о том, - дама тяжело вздохнула. – Смотри, как они живут и как мы…
- Работай и тебе отломится.
- При моем то гувернантском жаловании? – хихикнула дама. – Лет двести, а то и все триста понадобиться, что бы только вон на тот Кухонный флигелек скопить…
- Вот и художник так же думал.
- Правильно думал твой художник. Окажись я на его месте, то поступила бы точно так же…
- Лучше Радищева почитай, - предложил студент, - сразу легче станет. Многие живут еще хуже…
- Читала уже, не помогает.
Наконец, двери церкви отварились, и показался священник с кадилом. Белый снег, зеленые еловые лапки, дым…
- Граф совсем сник, - это уже княгиня Трубецкая поделилась своими наблюдениями со своим престарелым мужем, когда граф с непокрытой головой показался из церкви во главе траурной процессии следующей за гробом.
- Да уж…совсем старик, - князь тяжело вздохнул. – А ведь только пятый десяток разменял.
- А по виду совсем не скажешь.
- Не жилец, похоже…- князь перекрестился.
- Время лечит, - княгиня тоже стала креститься. - Даст бог, оклемается…
- Нет, не оклемается, княгиня, - Трубецкой прикрыл рот рукой и закашлялся. – Это была последняя нить, что его с жизнью связывала. Теперь её нет…
- Вы о его покойной супруге?
- О ней матушка, о ней…
Забили колокола, мамки запричитали, люди стали креститься… Гроб с покойницей поплыл по головам…Белое восковое лицо, черный гроб. Смерть…Каждый без исключения почувствовал её присутствие. Холод… Снежинки падают на строгое, величественное лицо покойницы и…не тают. Порыв ветра и бордовые розы, до этого укрывавшие мертвое тело, уже с него сорваны и летят под ноги… Бордовые лепестки, колючие стебли… Некоторые из разлетающихся цветов попадают кому то в руки, кому то прямо в лицо. Колючки царапают щеки и впиваются в губы…Ужас, кровь, стоны… Плохой знак – мертвый цветок в руках. Не тот ли, кто его сейчас держит, будет следующим? Белый снег и красные, растоптанные розы… Красиво? Люди не смотрят под ноги. Они их не видят, только чувствуют, когда наступают. Хрусть, хрусть… Кровь на снегу. Черный гроб и непокрытые головы. Красное и белое, красное и…черное. Похороны.