Зверь

Эпизод II

Зверь был большой и сильный, гремучая помесь очень крупной собаки с волком. Совершенно черный, превосходящий своими размерами любого волка, он напряженно застыл на пригорке, упершись своими мощными лапами в склон холма. Принюхиваясь к незнакомым запахам, долетавшим со стороны города, или того, что от него осталось, зверь настороженно рассматривал его окрестности своими волчьими холодными глазами, ловя любой звук или шорох окружающего его пространства и готовый в любую минуту сорваться с места. Красный, спрятанный в дымке диск солнца, только показался из-за горизонта, обещая хоть какое то тепло после холодной ночи, но зверя это особенно не трогало. Густая шерсть спасала его от ночного холода, а днем было не на много, но все же теплее и этого незначительного потепления было достаточно, что бы зверю чувствовалось вполне нормально в этой тоскливой, совершенно лишенной каких бы то ни было проявлений жизни, обстановке. Серое безмолвие, окутавшее все вокруг, не особенно давало разогнаться несшим земле свет и тепло солнечным лучам. А легкий туман, стелящийся по самой ее поверхности, гасил и те немногие, ухитрившиеся все же проникнуть сквозь сплошную серую массу лучи света, когда-то, очень давно, и неизвестно кем, названную небом.
Зверь еще раз посмотрел в сторону города, потом задрал свою длинную черную морду к небу и протяжно завыл, оповещая всех, что он здесь хозяин, на этой пустынной земле, покрытой густым слоем песка и снега, из-под которого кое-где изредка пробивались еще засохшие, лишенные каких бы то ни было листьев ветки редких, низкорослых кустарников. Это была его территория, и ни кто не имел право на нее посягать… Ни живой, ни уж, тем более…мертвый.
Зверь был голоден. Вот уже шел четвертый день, как он прикончил свои припасы, и больше ничего существенного не попадалось. Съеденная вчера метровая змея не считалась. Зверю требовалось мясо, а его то, как раз и не было. Многокилометровые ежедневные прочесывания пустынной территории изматывали силы, но результата не давали. С каждым следующим днем, в поисках пищи зверь забирал все южнее и южнее, пока, наконец, и не оказался на этом самом месте, где сейчас и стоял.
Вот уже третий день зверь каждое утро приходил на этот пригорок и долго смотрел в сторону города. Город его манил и пугал одновременно. Чутьем собаки он угадывал, что там есть, чем поживиться, и надо туда бросать свои когти, но инстинкт волка удерживал его от этого опрометчивого поступка. Здесь все было привычно и понятно, зверь повернул морду и повел ноздрями своего мокрого черного носа, принюхиваясь к незнакомому запаху, а вот, что его ждало там, в этом городе, спрятавшемся в синеватой дымке. Там могли быть люди, а встреча с ними ничего хорошего ему не сулила. Зверь очень хорошо знал, на что они способны, эти двуногие существа со своими красными флажками.
Давно это было, и далеко отсюда. Эта была его третья зима. Снега тогда навалило много, но дичи в тайге хватало. Молодой и сильный, он только что сошелся с понравившейся ему волчицей и у них, совсем недавно появилось несколько волчат, таких же черных и лохматых, как и он сам. Первое время несмышленыши только сосали мать, даже глаз не открывая и совершенно не показывая носа из логова, на поиск которого, кстати, волки потратили прошедшим летом очень много времени. Ни одна живая душа не должна была знать про их логово, ни одна… Слишком велик был риск потерять детенышей и самим лишиться жизни, тем более что охотники, словно взбесились в поисках лесных трофеев, на месяц по несколько раз устраивали облавы. Но тайга, есть тайга, и здесь есть, где спрятаться даже волку. Несколько недель он со своей подругой уходил все дальше и дальше на север, забираясь, все глубже и глубже в таежные дебри, поближе к непроходимым болотам и подальше от людских поселений, обшаривая попутно все укромные уголки, попадающиеся на своем пути. И вот, наконец, трудные поиски увенчались успехом и нора была найдена. Место было глухое, мрачное и совершенно непроходимое. Глубокий овраг, поросший густой, высокой травой, по диагонали пересекала большая, завалившаяся сосна, в мощных, вывернутых корнях которой они и решили устроить свое логово. Острые когти зверя впились в землю, углубляясь, все дальше и дальше под корень в глубь, выгребая оттуда и выбрасывая из-под себя огромные комья грунта и всякую другую, встречающуюся по пути, мелочь. Рыли по очереди. Когда уставал один волк, за работу принимался другой… И так без остановки до самой ночи, пока вырытая в земле яма не превратилась в приличную нору и не стала пригодной для жилища. А затем, они как угорелые носились друг за другом по освещенной лунным светом поляне, высоко подпрыгивая и повизгивая. Он догонял её и валил на землю, затем вскакивал и сам пускался бежать прочь. Волчица бросалась за ним следом, догоняла его и… сцепившись в комок, они радостно продолжали катиться кубарем по уже изрядно примятой траве ничего не видя и не замечая вокруг…
А потом пришла холодная зима, и появились волчата, и началась совершенно другая, взрослая жизнь. Волчица выкармливала их своим молоком и из норы почти не выходила, а он целыми днями носился по тайге в поисках пропитания. Теперь ему приходилось трудиться за себя и за неё тоже, причем львиную долю добытого съедала волчица, а уж, что останется – перепадало ему. Постепенно, окрепшие на материнском молоке, волчата стали на ноги, и настал тот день, когда они, наконец, осмелились показать свои мокрые носики из норы и увидеть белый снег и голубое морозное небо. Первые шаги были более чем неуверенные и волчата все больше жались к волчице, стараясь при первой же возможности улизнуть в привычное тепло норы. Но уже через пару дней они осмелели, и веселый ералаш из неугомонных зверюшек весело кувыркался поблизости от волчьего логова.
Но все хорошее, как известно, очень быстро заканчивается. Закончилась и эта сказка. Черный день пришелся, как раз на первый день весны, а первая весенняя ночь была окрашена таким страшным и жутким воем, что слышавшие его случайные охотники, промышляющие пушниной и волей случая оказавшиеся по близости, еще долго потом вспоминали как у них мурашки бежали по коже от одной только мысли, что это чудовище воет, где то совсем рядом
Волков все-таки выследили и обложили. Затравленная волчица носилась вдоль развешанных по периметру красных флажков, получала в тело смертельные заряды и ни как не могла решиться их перепрыгнуть. Грохот выстрелов, белый дым и запах пороха, все смешалось тогда в этом месте. Зверь видел, как горели глаза людей, стреляющих в загнанную волчицу, и его собственные глаза наливались кровью… Ему было страшно, но не настолько, что бы шарахаться от этих тряпок, развешанных между деревьями. Конечно, он был еще молод и не опытен, но только не глуп, что бы ни понимать, что красных лоскутков бояться не надо. Кровь предков по собачей линии все-таки сделала свое дело, и он не боялся ни флажков развешанных по склону оврага, ни тех, кто за этими флажками стоял. Он лишь терпеливо выжидал момента, когда можно будет рвануть вперед.
И вдруг, наступила тишина. Из своего укрытия зверь хорошо видел, как бородатый крепыш подошел к еще дергающейся, завалившейся на бок, исходящей кровью волчице, к которой тут же бросились испуганные и ничего непонимающие волчата, и одним выстрелом размозжил ей голову. А затем, оскалившись, принялся расстреливать малышей, все еще продолжавших жаться к уже мертвой, но все еще теплой своей матери. И тогда зверь понял, что дальше медлить уже нельзя, и пусть будет, что будет… И неизвестно еще, чего он больше хотел в тот момент, делая сильнейший рывок из своего укрытия на встречу своей смерти, спасти свою шкуру или попортить шкуру этой твари, без всякой жалости расстреливающей беспомощных щенят. Все случилось так быстро, что эта тварь двуногая даже и испугаться то не успела, когда громадная черная масса, брызжущая слюной и с горящими ненавистью глазами налетела на него и сбила его с ног. Челюсти зверя, клацнув, сомкнулись на горле бедняги и с такой силой рванули его, это горло, на себя, выгрызая там все, даже шейные позвонки, что бедная, еще совсем недавно смеющаяся голова, осталась висеть только на одной, чудом уцелевшей сонной артерии. Крик захлебнулся в собственной крови, а ничего так и не успевшие понять, выкатившиеся из орбит зенки убийцы так и застыли в немом созерцании проплывающих над верхушками сосен и елок редких беленьких тучек. А разъяренный зверь в это время, впервые вкусивший человеческой крови, рвал когти уже дальше, совершенно не обращая внимания на эти чертовы, красные флажки… Сзади еще раздавались выстрелы, пришедших в себя от шока охотников, но вреда ему они уже принести не могли. Срезанные пулями ветки сыпались совсем рядом и даже падали на него, но вот в него ни одна пуля так и не попала… Словно заговоренный он огромными прыжками, уходил все дальше и дальше от этого проклятого места. Его мощные лапы уходили в глубокий снег и тут же, почувствовав твердь, отталкивались, выбрасывая могучее тело вперед, к жизни, и ни какая сила теперь уже не могла остановить его и принести ему вреда…
Когда охотники поняли, что достать волка своими пулями уже невозможно, выстрелы прекратились, но они еще долго завороженно смотрели вслед удаляющемуся зверю. И даже когда он совсем скрылся в чаще из виду, они все еще стояли с опущенными ружьями и винтовками, и молча переваривали случившееся. И ни кто из них тогда еще не знал, какого дьявола они сейчас породили и выпустили на свободу…
И в эту, да и в следующие несколько зим, прошедшие после этого черного дня, многие матери и жены так и не дождались своих сынов и мужей с таежных промыслов. И когда люди совсем уж отчаялись нос в тайгу показывать, на «Черного дьявола», как его прозвали в народе, наконец, объявили охоту…