Город

Волк бросил на затянутый дымкой город последний взгляд и затрусил в противоположную от него сторону. Раскинувшийся на многие мили город его манил и пугал одновременно. Манил едой, которой там должно было быть в избытке и пугал своей тишиной и непредсказуемостью. Непонятный для зверя был город, тихий и темный, и трубы в этом городе почему-то тоже не дымили. Странная была картина. Город, вроде бы и был, и зверь его хорошо видел, но он его совсем не чувствовал. Не долетало с той стороны до его мокрого носа, сколько он не принюхивался никаких запахов, и никаких шумов не доносилось с той стороны, сколько зверь не прислушивался, навострив свои острые уши. Город молчал, будто вымер весь, и именно это в нем волка и настораживало.
Город…Опасная территория и не следовало туда соваться. Не его была там территория, незнакомая и потому…страшная, и не ему было там хозяйничать. И зверь это хорошо знал. Но знал он и то, из опыта всей свой тяжелой жизни знал, что когда-то, и это уже не за горами, это время все равно придет, когда ему придется двинуться в ту сторону, в которую сейчас даже глаза не смотрели. И хочет он этого или нет, а голод его все равно погонит в ту сторону, в это скопище странных построек, в которых предпочитали обитать эти двуногие твари, и вот тогда он еще посмотрит, кому будет хуже…
Подул ветер, сначала слабый, но с каждой минутой становившийся все сильнее и сильнее. Стало холодно, и даже густая шерсть перестала спасать зверя от колючих иголок холода, впивающихся в тело. Ветер крепчал и все больше и больше набирал силу. Еще немного, и вот уже по воздуху носились тонны песка и снега, сорванные им с земли. Смесь забивалась под шерсть, лезла в глаза, ноздри и совершенно не давал дышать. Волк прибавил шагу и постарался перейти на бег, но ветер уже разошелся, и сделать это оказалось не так то и просто. Но и сдаваться зверь тоже не собирался. Открытое место, остановишься и замерзнешь. И надо было идти, а еще лучше бежать. Бежать на встречу ветру, ни смотря не на что. И он побежал. Не в его правилах было петь под чью то дудку, пусть даже эта дудка и находилась в руках самой природы матушки. Можно было, конечно, как шакал, забиться под какую ни будь корягу, скрутиться там клубком и, спрятавши нос в лапы, да еще прикрывшись хвостом перележать непогоду. Но волка это в данный момент не устраивало и поэтому он, поняв, что легкой трусцой бежать не получиться, обнажил в зверином оскале свои клыки и, прижав уши, что есть силы, рванул с пригорка вниз. Но и ветер, разошедшийся к этому времени уже так, что кроме песка и снега в воздухе оказалось все, что только было можно, начиная с желтых листьев и, кончая мелкими ветками и кустами, не так то просто уже было остановить. Сильнейший порыв и перед волком неожиданно вырастает преграда в виде сваленного, обгорелого дерева. Треск ломающейся ели и её толстых лохматых веток было ничем по сравнению с образовавшимися при этом и теперь торчащими в разные стороны острыми сучками, остатками тех самых веток, сломанных при падении и готовыми в любой момент вспороть брюхо любому, кто осмелился бы через них прорываться. Разлетающиеся в разные стороны комья грунта, выдранные из земли уродливыми, не один метр в диаметре, корнями завалившегося гиганта больно ударяют животное по голове и по носу, тут же от удара рассыпаясь на мелкие комочки и превращаясь в пыль. Но дело уже не в этом, дело сделано и какая разница, что с этими комьями потом стало. Резкая боль от удара и…какое то мгновение зверь вообще ничего не видит. Темнота и пустота поглощают его. Но волк уже набрал скорость. Еще одно, последнее касание земли, сначала двумя передними, мощными лапами, и тут же задними… И сразу же…длинная шерсть на загривке еще не успела подняться при приземлении, сильнейший, всеми четырьмя лапами толчок вверх… Огромная туша зверя взмывает над деревом, сбрасывая с себя грязь и мордой пробивая себе дорогу. Две лапы, одна чуть выше, другая чуть ниже под ней, горящие, ничего не видящие, почти черные глаза, черная в седину морда, белые клыки и красная, брызжущая слюной звериная пасть врезаются в уцелевшие ветки, разбрасывая их в разные стороны. Свист, треск… Сучок царапает волчье брюхо, чуть ниже бы и все…
Опасность позади, но небо сдаваться тоже не собирается. Темнота окутывает все кругом, и вот уже к взбесившемуся ветру сначала прибавляется дождь, а затем, зверь не успевает еще отмахать от упавшей сосны и пары неглубоких впадин, следующих одна за другой, как к дождю прибавился еще и снег. До этого в воздухе летал только снег, сорванный с земли и вперемешку с песком, теперь же он стал валить еще и сверху. К стоящему в ушах треску обрываемых с деревьев веток, прибавилось еще и зловещее завывание вьюги. Ночь…
И снова зверь оказался сильнее. Огромными прыжками он все дальше и дальше уходил в непроглядную мглу бесконечности, признавая в этом мрачном мире, где ему довелось жить только себя и свою силу и живущего только по своим, известным только ему одному законам.
И стихия сдалась, что толку беситься, когда тебя не бояться! Ветер успокоился, снег прекратился, черные, закрывшие все небо тучи, рассеялись, и даже тяжелый серый смок, висящий над землей уже который год, и тот, кажется, стал прозрачней. И даже засветило солнце, большой красный диск которого, оказывается, все время до этого низко висел над горизонтом, все время светил, и никуда, оказывается, не девался.
Зверь остановился и оскалился, рассматривая своими волчьими, холодными глазами открывшуюся его взору заснеженную долину, в которую ему сейчас предстояло спуститься. Белый снег и вывороченные вокруг с корнем многочисленные деревья, торчащие из него, очень даже ничего вписывались в созданную, когда-то богом и теперь уже, скорее всего, давно им забытую картину мироздания.