Во сне и наяву. Часть 4. Продолжение 17

XXII

Бывший директор школы, Кириленко, придавал большое значение показательным мероприятиям, а в каждой параллели обязательно должен был выделяться один класс, так называемый правофланговый. Если в школу, в связи с переездом родителей, приходили новые ученики, тех, кто прибыл с хорошими оценками, сажали именно туда, остальные равномерно распределялись по другим классам. Волею судьбы, за счёт такого избирательного подхода, как ни странно, только в нашей параллели, правофланговый, то есть седьмой «Б», оказался переполненным. Звонарёву это не понравилось, и замела «новая метла по новому», приказав учеников, пришедших в седьмой «Б» последними, пересадить в другие классы. Большинство из нас считали что «бэшникам» вечно не заслуженно везёт: мало того, что учеников хороших туда направляли, так ещё и классным руководителем в шестом классе стала у них молоденькая учительница английского языка, Галина Павловна – большая любительница путешествовать со своими подопечными. Услышав о решении нового директора, мы немного злорадствовали: пусть теперь эти «бэшники» попробуют лучшими быть. А кроме того, с любопытством ждали новенькую, Олю Самойленко, очень серьёзную, полноватую черноглазую девочку.

Проявив великодушие, Звонарёв разрешил всем до окончания первой четверти ничего не менять, а после каникул в трёх классах появились зарёванные ученики. Лишь Ира Варенкова – начитанная и эрудированная, но очень высокомерная, отличница - уверенной походкой прошла к своему прежнему месту. На замечание учительницы химии, что она должна с сегодняшнего дня находиться в другом классе, Ира ответила:
 - Я знаю, но я туда не хочу.
 - Тот класс ничуть не хуже, - попробовала её уговорить Нина Сергеевна.
 - Может быть, и Америка ничуть не хуже нашей страны, но Вы же не будите меня из-за этого высылать за границу, - с вызовом ответила ей строптивая ученица.
После появления в классе самого директора и угроз, что тех, кто не выполняет его приказы, он выгонит из школы, девчонка ответила:
 - Попробуйте только! Я тогда до Министерства дойду и в суд на Вас подам за то, что лишаете меня права на образование.
 - Тебе предоставлено такое право в другом классе, - гневно, но немного растерянно возразил ей новый глава школы.
 - Вы лишаете меня права дружить с тем, с кем я хочу, а это, между прочим, в моём возрасте тоже не маловажно.
– Послушай, ты уже большая и умная девочка, - директор попробовал сменить тактику. - Должна же ты понимать, что не может в одном классе сидеть сорок три ученика, в то время как в других - не больше тридцати восьми.
 - Это решение принимала не я. Если бы два года назад мне сказали, что буду в этом «Г» учиться, я б тогда ни словом не возразила, потому что здесь никого не знала, и мне было всё равно. Теперь же мне не всё равно. А Вы, если считаете решение Ивана Ивановича не правильным, то идите к нему в районо и с ним разбирайтесь. Я-то здесь причём?

Не смотря на угрозы Варенковой, директор потребовал от всех учителей, не разрешать ей появляться на уроках в седьмом «Б». Но, то ли учителя относились к ней с сочувствием, то ли не хотели связываться, но выгонять Иру никто не стал, хотя и к доске не вызывали. Только Нина Сергеевна, поддавшись воле директора, требовала, чтобы Варенкова ушла, ссылаясь на то, что в кабинете химии для неё нет свободного места. Один раз Ира подчинилась, но потом, несмотря на крики и угрозы учительницы, оставалась в классе, правда стоя. В конце-концов и Нина Сергеевна с ситуацией смирилась.
Всю эту историю не уставали пересказывать на переменах «бэшники», а также наша новенькая, которая при первой же возможности убегала к своим старым друзьям. Мне казалось, что от этого большого и необычного скандала сама Варенкова получала огромное удовольствие – ведь у неё была возможность продемонстрировать всем свой незаурядный характер. И лишь на факультативе по физике, где мы с ней раз в неделю встречались, я услышала признания самой «виновницы»:
 - Она меня выгнала с урока, и я ушла в парк. Села на скамейку, а слёзы текут по моим щекам, текут... Так обидно стало. Почему я должна за чужие ошибки расплачиваться? А потом ещё и испугалась. Я поняла: они специально меня с уроков выгоняют, чтобы я знаний не получила. Они мне так навредить хотят. Вот и пришло мне в голову – не покидать класс, пусть хоть милицию вызывают.

Дома я периодически докладывала Мане о новшествах в школе, а после откровений Варенковой поделилась:
 - Не хотелось бы мне на её месте оказаться.
 - Ты на её месте никогда бы не оказалась! – гордо и самодовольно заявила мать, но взгляд свой отвела, словно была в чём-то виновата. Заметив моё удивление, она добавила, - я со Звонарёвым хорошо знакома, он много раз нашу школу инспектировал. Ко мне все инспекторы в районо очень хорошо относятся, даже сам Воронин. Так что Звонарёв никогда не позволит себе, обидеть тебя хоть чем-то. Не то что этот хам Кириленко позволял себе вытворять с Эдиком.
 - Но ты меня не поняла. У Варенковой мама-то со Звонарёвым не знакома. И вообще Ира говорит, что ей сейчас некогда в школу ходить, потому что она диссертацию пишет.
 - Да-да. Я прекрасно всё понимаю, - ответила Маня, глядя куда-то вдаль, а мне показалось, что она меня не только не понимает, но и не слышит.

Варенкова, очевидно, прочитав в моих глазах сочувствие, прониклась ко мне доверием и каждый раз на факультативных занятиях рассказывала о результатах своей борьбы, пока в седьмом «Б» какой-то мальчишка не уехал с родителями в Норильск, как бы освободив место Варенковой. Но и после того, как Иру перестали выгонять из класса и снова вызывали к доске, в моей персоне она продолжала видеть неплохие «уши», делясь своими, порой очень оригинальными мыслями и наблюдениями.
 - Жалко, что ты в нашем классе не учишься. Знаешь, как у нас интересно, - сказала как-то она, то ли всерьёз, то ли в шутку.
 - Да мне и в нашем не скучно, - с усмешкой возразила я, понимая, что, если даже Валя последнее время меня сторонится, вряд ли с Варенковой удалось бы наладить дружбу, учись я с ней в одном классе. По своей надменности и заносчивости Ира зачастую превосходила нашу Юльку.

Однако, отвечая Варенковой, я кривила душой. Не то чтобы мне было среди «ашников» скучно – в окружении одноклассников, я всё чаще чувствовала себя не уютно. Всё чаще приходилось слышать от кого-нибудь, что Шнайдер стала совсем другой.
 - Какой другой? - попыталась я уточнить у Вали, уповая на её честность и смелость.
 - Понимаешь, - задумчиво начала она, - все люди разные. Например, Наташка Петрова, Ленка, Юлька – они, ведь не одинаковые.
 - Ну, да, - согласилась я. – Юлька вечно нос задирает, а Ленка – наоборот, застенчивая какая-то.
 - Не только в этом дело. Вот ты раньше одна была, а теперь – словно другой человек. Ну, вспомни: мы, к примеру, тебя всегда звеньевой выбирали, а теперь ты любой общественной деятельности сторонишься.
 - Просто, мне сейчас это совсем не интересно.
 - Но, ведь раньше интересно было. Сама-то ты, что об этом думаешь?
 - Сама? – сомнения, сидящие внутри меня, покачнулись в сторону откровений. – Я, Валь, не помню, какой была раньше. Представляешь, проснулась однажды – помню только, как меня зовут, кто мои родители, ну ещё некоторые мелочи... А больше ничего.
 - Ты это честно? – подруга замедлила шаг. – Или опять, как насчёт Андрюшки и ссоры родителей, выдумываешь? Мне последнее время очень трудно тебя понимать.
 - Честное слово. Могу поклясться, но не знаю, как это делается, - тихо ответила я, надолго задумавшись, почему Валя перестала мне верить. Ведь кроме истории с Андрюшкой я никогда ни в чём её не обманывала.
 - А когда это произошло? Ты, что, сильно болела? - немного испуганным тоном нарушила молчание подруга.
 - Трудно сказать. Может, и болела. Проснулась однажды на диване, и не помню, как там оказалась, а потом обнаружила, что и многого другого тоже не помню. Легче перечислить, что я помню, - грустно поделилась я.
 - Твоя мама знает? – также грустно спросила подруга.
 - Мама? – я слегка усмехнулась. – Она говорит, что все люди что-то забывают. Может, не понимает меня или так же, как и ты, не верит, а может, специально так говорит, боится, что тогда по врачам ходить придётся, а у неё, я тебе говорила, на меня никогда времени нет.
Мы дошли до перекрёстка, где следовало расстаться. Можно было бы ещё некоторое время постоять, побеседовать, как это мы с Валей часто делали, но, сославшись на то, что срочно нужно домой, я поспешила попрощаться.
 - Ты куда-то сегодня идёшь? – поинтересовалась подруга.
 - Да, нет. Просто, в туалет хочу, - ответила я и побежала по направлению, к дому так быстро, словно мои слова были правдой.

Делая вид, что занимаюсь уроками, я сидела за письменным столом и ломала голову над тем, что же могло меня так сильно изменить, оставив абсолютно без друзей. С другой стороны само по себе одиночество мне нравилось, и большого стремления, всё в корне изменить, не было. Пугало только отсутствие в моём окружении подобных людей, а это означало, что скоро начнут все показывать на меня пальцем, как на нечто не правильное, практически аномальное. Даже представить себе такой исход – было жутковато. После некоторых колебаний, решилась я посоветоваться с Маней. Она полулежала на диване и читала какой-то роман. Подготовке к урокам мать последнее время уделяла внимание значительно меньше, обед был приготовлен ею накануне на два дня.
 - Мам, а бывали в жизни случаи, когда человек в мире выживал абсолютно один?
Она захлопнула книжку, серьёзно и внимательно посмотрела на меня и, как бы что-то припоминая, медленно произнесла:
 - Ну, Робинзон Крузо, например, - и немного подумав, улыбнувшись, добавила, - правда, у него потом Пятница появился.
 - Нет, мам, я о другом. Человек может жить среди других людей, но при этом оставаться один?
 - Ну, если он среди людей, то уже не один. Бывает, конечно, что человек находится среди людей, разговаривает, смеётся, а в душе чувствует себя очень одиноко. А чего это ты такими проблемами заинтересовалась?
 - А наоборот бывает? Бывает, чтобы человек внутри чувствовал себя вполне нормально, но при этом не хотел бы ни разговаривать, ни смеяться? – пользуясь моментом, что она готова мне хоть что-то разъяснить, я не ответила на её вопрос.
 - Может, ты влюбилась? – теперь не ответила она. Губы её растянулись в кривую улыбку, которая, очевидно, должна была изобразить лукавство, но глаза смотрели серьёзно и почему-то немного испуганно.
 - Нет, - решила признаться я, - Валя и Юлька считают, что со мной из-за этого скучно. Они-то уже влюбились. Юлька даже два раза...
 - Ну и что с того? Что тебе до той Юльки? Она ж тебе никогда не нравилась.
 - Да, но Валя теперь дружит больше с ней, чем со мной. А мне сначала обидно было, но теперь уже как-то всё равно. Я, понимаешь, ни с кем не хочу дружить, мне и одной не плохо, только надоело, что все повторяют, будто я раньше была другой.
       - Другой, говоришь? - Маня посмотрела вдаль, куда-то в окно, а может быть и дальше, и резко повернув голову в мою сторону, вдруг громко заговорила, - а мне, между прочим, тоже надоело выслушивать, что ты стала другой. Учитель биологии, например, сказал на днях, что ты стала не внимательная, руку никогда не поднимаешь, словно спишь на уроках. А, ведь, пару лет назад он на тебя нахвалиться не мог. Так кто ж тебе виноват, что ты уроки не учишь? В журнал вчера заглянула, а там по географии тройка красуется. Почему я про ту тройку ничего не знаю?
 - Знаешь. Я тебе рассказывала. Это ещё на той неделе меня неожиданно к доске вызвали, - потупившись, пробубнила я, немного ошарашенная таким поворотом дел.
 - Первый раз слышу! Как это к доске могут вызвать неожиданно? Готовиться нужно к каждому уроку и каждый день! Понятно тебе?
Повторять историю, как по географии не правильно рассчитала, когда меня должны спросить, никакого желания не было, и я Маню покинула, радуясь, что она не заставила, выслушивать её дальше. Вернувшись за письменный стол, куда-то вдаль, сквозь окно, теперь смотрела я, ничего там не замечая. Из моих глаз текли слёзы обиды: почему разговор, обещающий вначале быть задушевным, так резко превратился почти в скандал? Солёные капли, проделав влажную дорожку на моём лице, бесшумно падали на раскрытую тетрадь, превращая строки неровного почерка в размазанные фиолетовые облака. Заметив это, я тетрадь порвала, хотя исписана она была чуть больше, чем наполовину. Вмешательств Мани в мои чувства и мысли не хотелось и, во избежание вопросов, но большей частью упрёков, что не экономно расходую тетради, лишь дождавшись её ухода, я вышла с этими разорванными листами во двор. Сжигая один клочок бумаги за другим, я смотрела на языки пламени, пытаясь мысленно в них раствориться. То ли познавая что-то, то ли с чем-то прощаясь...

(продолжение следует)