Шарфик

Пролог
*
Моя хорошая подруга попросила написать о ней сказку. А когда обычно просят написать сказку? Правильно – во время сеанса дружеского напивания, который с пьянками и прочими попойками имеет мало общего.
В эти моменты чувствуешь биение родственной души. Звучит пафосно, однако иначе сказать не получается. Да и не нужно. Слова и фразы зачастую расходятся со смыслом произносимого. А иногда они превращаются в бессмысленный набор букв для непосвящённых. И в эти списки можно смело заносить остальной мир в полном составе.
Лёгкий хмель носится в головах и веселится на всю катушку, разрешая произносить самое страшное – правду. Поэтому такие сеансы дружеского напивания стоит проводить строго дозировано или свихнёшься.
Моя хорошая подруга. Да. Моя хорошая подруга попросила написать о ней сказку.
Мы сидели на Восстания в маленьком баре, сеансили на сколько хватало размаха наших взгрустнувших душ, по большей части перемигивались и перекидывались междометиями, улыбались всеми оттенками эмоций и неторопливо потягивали коктейли.
- Вы позволите?
- Не позволю.
- Вы не позволите?
- Не позволяю.
- Я тебя обожаю.
- Нашёл чем гордиться, - она с убийственно серьёзным видом погрозила мне пальцем, потом задумалась и опустила взгляд. – Пока не забыла.
- Да не уж то. Не прошло и полгода.
- И попробуй только забыть.
- И пытаться не стану. Как?
- Напиши письмо.
- Напишу, но как?
- Так, чтобы это не случалось и это не сбудется.
- Злодейка.
- Таки-да.
- За этоть надоть выпить.

*
Письмо
*
Привет, ты помнишь все свои сны?
И тот о проспекте? Когда блестит мокрый асфальт и дождь ленив, и ветер слоняется неподалёку. Ты идёшь вперёд, без особого энтузиазма, но идёшь, потому что есть странное слово «надо».
Мир вокруг напоминает старую фотографию – блеклый, выцветший, несуразно выгнутый, а местами красующийся полным набором богатства серого цвета. А ты идёшь и радуешься, что нигде нет зеркал, ведь смотреться в них нет ни крупинки желания. Проспект пустынен: дорога свободна, машины на обочине заброшены и некоторые из них поскрипывают дверьми, в окнах мерцает свет и только. Тихо, даже ветер и дождь словно потеряли голос.
Занятно понимать, что это лишь проекция, на дни, часы, дороги, разговоры, случайные взгляды и пыль на траве. Для абсолютного большинства людей ты и есть этот проспект. Что есть, что нет – ноль эмоций. Да и они для тебя тоже существуют лишь для массовки. Ты не помнишь с кем ты ехала в маршрутке, кого ты встречала по дороге, кто откровенно на тебя пялился, а кто посматривал украдкой, кто смотрел не на лицо, кому больше был интересен твой телефон, кто оценивал сегодняшний образ, кто поворачивал вслед голову, а кто проскальзывал мимолётным взглядом и кто видел твою улыбку. Щелчок. И нет их в памяти.
Ты продолжаешь идти. Посреди дороги стоит серебристый фонарь. За ним ярко-оранжевые ступеньки ведущие вниз. На асфальте мелом выведено: «Посторонние сами уйдут».
Ты спускаешься вниз и попадаешь в кофейню, где светло и свежо и где солнечный свет. Там играет хорошая музыка. Ты не отдаёшь предпочтений и прочих пальм первенств различным стилям и направлениям. Для тебя есть хорошая и плохая музыка. Есть несогласные с тобой. Пусть будут, так интересней.
Оранжевые стены украшены смеющимися барельефами, на полках горят свечи, факелы и большие спички. На столах в виде солнечных кругов катаются апельсины. Пол выложен мозаикой. На мягких диванах приятно лежать и смотреть на деревянных жар-птиц и бумажных журавликов, что висят под потолком.
Перед тобой стоит горячий шоколад: настоящий, чуть терпкий, густой и безмерно вкусный. Ты пьёшь маленькими глотками, наслаждаясь каждым мгновением.
Хорошее место для тех с кем ты общаешься. Именно так. Они знают твою позитивную сторону, светлого человечка, в меру циничного, с чувством юмора, чаще доброго, чем равнодушного. В общем, подайте мне белые одежды.
А место само по себе неплохое, а временами даже слишком хорошее.
Если открыть служебную дверь, то можно попасть к лифту. Ты честно отговариваешь немногих желающих проехаться вниз вместе с тобою. Ты долго и не по одному разу отговариваешь каждого - и чаще получается, на их же счастье.
Внизу всё честно и нелогично, искренне и нараспашку, пронзительно и неправильно. Чистой радости гораздо меньше, чем ожидаешь. Тебе там свободно и по большей части паршиво.
Если спускаться дальше, то попадаешь в тоннели, куда никто не вхож, кроме тебя. Не потому, что не хочется поделиться, а потому, что это вне реальностей. В них ты бродишь одна, средь шкафов и скелетов, по пролитым слезам и сокровенным надеждам. И душа твоя не боится кричать. Её не поймут, зато не будут лезть с ненужными советами. Стоп.
Ты пьёшь горячий шоколад, сидя на мягком диване. Тебе уютно. Приносят императорский чай в глиняном заварнике и две фарфоровые пиалы.
Звенит колокольчик над открывшейся дверью и появляется новый персонаж.
- Месье Ришарф, а вы тут какими судьбами?
- Холодно на улице.
Он садится напротив, заказывает себе латте с клубничным сиропом и корицей, два чизкейка и с благодарностью принимает пиалу императорского чая. Ты смотришь на пришедшего и не можешь взять в толк чего же не хватает? Те же вьющиеся волосы и непослушный вихор справа, ироничный взгляд за очками в фиолетовой оправе, неисправимая лёгкая небритость, черно-белая рубашка в мелкую клетку, тонкий золотистый галстук, черная жилетка и отливающие стальным блеском запонки.
- Ага!
- Да не кричи ты так. Чуть чай не пролил. А он у тебя вкуснейший.
- Спасибо. А где твой шарфик?
- Подарил.
- Кому?
- Не знаю.
- В смысле?
- Так получилось.
- Сразу взял и подарил?
- Нет. Было веселее.
- А вот с этого места, пожалуйста, неторопливо и обстоятельно.
Ты устраиваешься поудобней, вооружаешься десертной ложкой, пододвигаешь поближе блюдце с только-только принесённым чизкейком и наливаешь ещё чаю.
- Поехали.
- Бродил я в центре в поисках губки для обуви, как вдруг заметил на скамейке на Малой Садовой одинокую девушку, которая пыталась не плакать.
- Ну?
- Я достал из кармана одноразовый платок и почистил обувь.
- Пижон.
- Я не настолько сошёл с ума, чтобы подходить к незнакомой девушке в нечищеной обуви.
- Ладно. Давай дальше.
- Я протянул ей руку и сказал: «пойдём со мной». А потом сильно удивился, когда она кивнула, легонько коснулась моей ладони и поднялась.
- Очаровательно. Девушка симпатичная была?
- Милая.
- А зовут её как?
- Не спрашивал.
- Замечтательно.
Глоток чая, ложечка чизкейка и вопросительный кивок мизинца.
- Мы пошли вдоль Фонтанки в сторону Балтийской и рассказывали друг другу о любимых мультах. Я показывал ей Стича, который показывал на пляже Элвиса, который всем показал кто тут король. Она изображала котёнка по имени Гав, который честно сохранил котлету. Потом мы вместе распевали «Акуну Манатату» и вспоминали «Коробку с карандашами». Затем умолкли на некоторое время, задумчиво вглядываясь в укутанное облаками небо, и одновременно выдали, что представляли «Ёжика в тумане».
Её улыбка постепенно наполнялась весельем, и когда мы подошли к Варшавскому экспрессу, она заговорщески мне подмигнула и рассмеялась.
- Чудесастый ты тип.
- Есть немного. Так вот, а дальше случилось пара часов свободы от мыслей о завтрашнем дне. Она выиграла у меня в аэрохоккей, а ведь поддавки с моей стороны были только первые три шайбы. Я потребовал реванш, и она снова выиграла. Зато в гонках у неё не было шансов. После мы оккупировали тир. Она выиграла вот этот белый брелок, а я случайно выбил большого плюшевого дракончика. Как нас хватило на каток – до сих пор не понимаю? Но повеселились мы на славу.
Ты удивлённо оглядываешь пустое блюдце для чизкейка и с философским вздохом допиваешь чай.
- И ты, разумеется, проводил её.
Он кивает.
- Я повязал шарфик дракончику, поцеловал её в лоб и посадил их в маршрутку.
- А ведь мог бы поехать с ней и остаться.
- Мог бы. Для чего?
- Так принято, - иногда твои подвохи совсем не очевидны.
- Ну и пусть.
- Ах, какие мы верные, ах, какие мы глупые. – Танец восхищения и сарказма в твоём голосе просто великолепен.
Ришарф обезоруживающе улыбается и разводит руками.
- Ты избавил её от грусти.
- Порой я бываю просто добрым.
- Ну, хоть бываешь.
- Да. Эта маска мне идёт.
- Какой же ты на самом деле?
- Не знаю.
- И не чувствуешь?
- Нет.
- Ищешь?
- Да. Масок становится больше. Из каждого поиска возвращаюсь с ворохом новых обличий. Все стены в масках.
- Не там ищешь, смотри в себе.
- Там сумрачно и всё расплывается.
- Тебе обещали, что будет легко? Ищи. Хочется верить в предрассветность твоего сумрака.
- Ещё как хочется.
- «И когда ты пойдешь сквозь дождь, не склоняй перед ним головы, и пусть тьма тебя не страшит». Напевай про себя эту песню во время поисков.
- Обязательно. Уважаю голос Энфилда.
- А ещё не будь таким закрытым. Особенно для дорого тебе человека. Ей дышится в унисон именно с тобою, а множество масок для неё лишь занятное дополнение. Впусти её немного дальше, чем остальных, и в ней ты прочтёшь себя. И бродить внутри сумрака часами не придётся. Только учти, те двери с одного раза не открываются.
- Да ты волшебница. Спасибо.
Ришарф с мультяшной скоростью уносится наверх, оставив искрящееся облачко.

Вдруг ты оказываешься в своих пронзительных комнатах. Их стало больше. Ты вдыхаешь аромат свежесваренного терпкого кофе, добавляешь в него щепотку корицы и устало садишься в кресло.
- Кто бы мне волшебника нашёл?
Ты заново прокручиваешь в голове вашу последнюю встречу с твоим любимым мужчиной. Он говорит, что любит. Ты ему веришь. Завтра он собирается жениться по расчету. Ты молчишь, а он снова говорит, что любит.

Ты просыпаешься. Тишина. Ты долго смотришь в потолок, слышишь тиканье больших настенных часов и шум редких машин. Ветер колышет занавеску, и тень на стене приобретает очертания размышляющей лисы. Холодно.
Грустные мысли поспешно ретировались при первых раскатах редкого храпа твоего любимого мужчины. Это был лишь сон про комнату, встречу и женитьбу по необходимости. Улыбка расцветает на твоих губах.

Поёт будильник. Ты снова просыпаешься, и на этот раз по-настоящему. Ты пока одна. С добрым утром.

*
Эпилог
*
Удалить письмо? Да. Нет. Надо подумать.