Свидание

- Pattaya. One thousand Bath.
- Pattaya. One thousand Bath. – повторил за ней как эхо таксист. Захлопнула дверцу машины, села в уголке заднего сиденья, прижав к себе сумку, и замелькали незнакомые бангкокские улицы, пестрые огни ночного города. Бангкок столь любимый и манящий когда-то, смотрел на нее равнодушными глазами безучастного зрителя, и она платила ему тем же. Не нужно стало его баров, дискотек, новых знакомств, танцев и музыки и того опьяняющего чувства гордости от того, что ты одна, смелая и независимая, в непостижимо далеком от дома огромном, загадочном городе, совсем взрослая, хозяйка своей судьбе. Свобода вдруг обернулась одиночеством, которое всегда теперь рядом, заполняет все пространство вокруг, и не понятно от него ли так холодно или от кондиционера в этом маленьком холодильнике-такси, несущемся по раскаленному, душному Бангкоку.
Она всегда любила играть в любовь. Знала все правила этой игры. Как опытный игрок балансировала весело и изящно между да и нет, началом и концом, близостью и пропастью. Наслаждаясь своим опытом и азартом, с легким презрением и шуточным негодованием в интонациях, жаловалась она подругам, что нет достойных игроков, мужчины не умеют играть, они посредственны и предсказуемы, ведут диалог чувств, открыв карты, сводя игру на нет.
В какой момент так получилось, что и сама она осталась с нелепой шестеркой треф в конце партии? Она смотрела на свое отражение на фоне пляшущих, несущихся фонарей и прокручивала снова и снова все события их скудной истории, не понимая, где она оступилась. Никогда еще так не хотелось ей положиться на протянутую в шутку руку, поверить нежным объятиям, каждодневным звонкам, томным ночным разговорам. Она уже знала, что проиграла. Знала и отказывалась этому верить, настойчиво продолжая играть свою нелепую роль, заведомо обреченную на провал.
Всего час разделял Банкок и Паттаю, час разделял ее вытянутое в болезненной печали лицо от его равнодушных губ. Час и горящие неоновыми лампами многоточия азиатских кварталов и поселений. Миллионы столетий, бесчисленное количество измерений, жизней, пространств отделяли его радости и стремления, его надежды и волнения от ее незатейливого девического отчаяния, желаний и мечтаний.
Усталая, после бесконечного рабочего дня, после бессмысленного мотания по Бангкоку, расстроенная заранее необходимостью подняться ни свет ни заря и мчаться назад в бангкокскую духоту на работу, который раз, которую ночь, она ехала к нему. Не то что бы ей было так необходимо увидеть его сегодня же, но этого требовали правила их игры, которым она подчинялась, по которым жила уже четвертый месяц. По сути, эта маленькая жертва не вносила ничего нового в их отношения, она была лишь своего рода ритуальным подношением к алтарю нежных событий его жизни. Он не скрывал, что ждет доказательств ее поражения и, как ребенок, радовался, забавляясь ласкающими огоньками своей власти.
Чувство острой опасности и удушающего одиночества блуждало в ее сознании и затопляло собой ледяной салон маленького такси, несущегося по безлюдной ночной трассе, пугающей цементными громадами возвышающегося на дорогой хай вэй, через бесконечные поля и кокосовые плантации, через пустынные придорожные поселения темные и дремучие несмотря на мерцающий свет окон и фонарей. А впереди были его горячие руки, мягкие волосы, облако сна в его объятиях, и, может быть, несколько, неосторожно сказанных, особенных слов, которые она будет вспоминать потом, обдумывать, которыми она будет жить несколько следующих дней.
Он знал о ее приезде, и, когда такси подкатило к подъезду, она замешкалась на секунду в растерянности от того, что он ее не встречает.
- Ну где ты? – спросила она добродушно и весело, позвонив ему по телефону.
- Ты уже приехала? Я мигом!
Через две минуты он действительно стоял перед ней радостный и возбужденный, прикатив на мотоцикле из бара неподалеку, где заседал только что с друзьями.
«Такой большой, открытый, горячий» - думала она, слушая знакомые нотки его голоса.
- Я несся как сумасшедший! Проскочил кондо! Такой разворот безумный сделал – охранники ошалели!
Она смотрела на него и говорила себе: «Ну вот. Это он. Ты рада? - Да. Сегодня такой несуразный! Лохматый, в старых шортах, клетчатой рубахе, заправленной в них. И это не раздражает и не удручает. Просто он такой. И я рада его видеть».
- Сегодня переезжали на новую квартиру – продолжал он говорить без остановки – Такую вечеринку закатили по этому поводу! Посидели – класс! Женька приготовила котлеты, картошку пожарила, представляешь! Ты голодная?
- нет.
- Солнышко, вот только не надо на меня смотреть такими влюбленными глазами! Вот не надо. – повторил он весело и чмокнул ее в нос.
Они лежали рядом одетые, в его огромной кровати и курили. Он улыбался, продолжал рассказывать про удавшийся вечер и, сам того не замечая, как рвут полевые цветы что бы выкинуть их через минуту, невинно и искренне терзал тонкие струнки ее болезненной ревности восклицаниями: «Женька классная девчонка! Такая классная! Вот просто чистая какая-то. Легкое дыхание, знаешь». Уже давно все было обговорено, и неуместны были замечания, вопросы, сцены ревности, тем более. Она верила ему. Вот только серое, как туман, сознание того, что с ней он сейчас только наполовину, заполняло ее, сковывая все чувства и мысли.
Она не заметила как за разговором они разделись. Близость с ним – единственное, что выводило ее из постоянного уже, сна оцепенения и отчаяния. Каждый раз она вдыхала его как глоток жизни, жадно и судорожно. Она прижималась к нему всем телом вплотную, терлась лицом о его колючий подбородок, зарывалась носом в складочки его шеи, искала запахи его волос и тела. Ей было свободно и легко. Как катались под парусом на волнах, они занимались любовью то неистово и задыхаясь, то лениво и медленно, болтая и целуясь. В один из таких терпко-томных моментов он прижал ее бережно к груди и прошептал: «Я не люблю тебя, хорошая моя, я тебя не люблю. Ты же знаешь, я никого не люблю. Только себя. Верь мне, я всегда правду говорю».
- я знаю. – отвечала она, спокойно, выдерживая тон разговора и целовала его, как ни в чем не бывало, по инерции, как крутится еще некоторое время пластинка после того, как ее выключили.
Он шлепнул слегка ее по лицу, потом еще.
- Ударь меня сильно – попросила она. – очень сильно.
- Сильно я не могу, мне тебя жалко.
- Ударь меня как можно сильно! Ударь же! – требовала она. – я так хочу! – резкий и уверенный, голос ее прозвучал как приказ.
Он ударил ее сильно огромной твердой ладонью по напрягшемуся в ожидании лицу, так что слезы выступили на глазах.
- почему тебе это нужно? – прошептал он, сжимая ее запястья.
- мне нужно – тихо отвечала она, пытаясь скрыть слезы.
-ответь почему – настаивал он.
- я не хочу говорить, забудь. – повторяла она, сама не зная ответа.
- почему, говори, мне нужно знать! – требовал он сбивчивым шепотом, целуя непрестанно ее лицо, которое она отворачивала, не давая ему почувствовать соленые слезы.
- забудь.
Вот уже в полузабытьи, сквозь слезы как сквозь сон, встретила она спокойный и внимательный взгляд его глаз.
- Рыжик мой, девочка моя родная – шептал он ласково. – хорошо тебе, солнце мое?
- да.
- и вот так же хорошо будет потом и другим со мной – продолжал нежно убаюкивающий голос. – и другие будут вот так же стонать и плакать в моих руках.
- нет, я не хочу, не надо – пыталась она оттолкнуть его, сопротивляясь внутренне изо всех сил чему-то неизбежному и пугающему.
- не надо. – повторял он за ней ласково. – да-да, так будет.
И она уже не понимала что чувствует, больно ли ей или хорошо, нежен ли он или груб.

Они уснули под монотонное мелькание телевизора. Его большая, холодная, тускло освещенная комната, с зашторенными окнами, с разбросанными везде вещами, с бутылкой коньяка на белом деревянном столе, с огромной кроватью, где на сбившихся салатовых простынях, крепко обняв друг друга, спали мужчина и женщина, вдруг перестала существовать. Как перестало существовать все вокруг. Не было даже снов. И лишь иногда, тяжелое сознание приближающейся разлуки охватывало ее и затопляло темной холодной пустотой.
Утро было на редкость жарким и душным. Несмотря на ранний час, Бангкок ждал ее уже раскаленный и одуревший от зноя и белого смога. Машины и люди сновали туда-сюда как оголтелые, создавая клокочащий гул, он уходил ввысь под крыши небоскребов, которые смыкались над улицами, закрывая небо. А на душе ее было по-московски холодно и сыро. Кроме свинцово-серого неба не было ничего. И как не может такое небо сдержать капли дождя, так и она не сдерживала слез, только вытирала их время от времени рукавом, уплетая свой каждодневный американ брекфаст в кафе и не стыдясь, что все смотрят на нее.