Новая жизнь

       …о том, что умным давно известно,
       а для глупых неинтересно.

       А.П. Чехов «Дядя Ваня»


 
«Online-анкета участника реабилитационной программы «Новая жизнь»

Декларация свободного выбора (впишите ФИО)
Я, Вертунов Максим Александрович, будучи в трезвом уме и памяти, добровольно принял решение участвовать в реабилитационной программе доктора Г. Мерзвяка «Новая Жизнь».

Расскажите о себе.
Родился 12 сентября 1978 года в Ленинграде. Там и живу. Строитель. Дачи в Солнечном, реконструкция Исаакиевского собора, ремонт квартир, оклейка обоев. Был женат. Не сошлись характерами. Детей нет.

Почему вы приняли решение участвовать в программе?
Дальше так жить невозможно. К тому же, наверное, это единственный способ бросить пить.

Что подтолкнуло Вас к этой мысли, что Вам не нравится в жизни?
Работать, пить. Хотя по-другому не получается.
Не люблю очкариков и распальцованных. Не люблю Питер, мерзкий город, набитый ими, как мусором. В центре, на Невском или Фонтанке, кажется, чисто, но если зайти во дворы – помойка помойкой. И так все кругом. Страна дураков: алигархи и депутаты, которым ничего не надо, потому что у них все есть, шизики и нарики, которым вообще ничего не надо, и народ – дураки.
Ещё не люблю идиотских вопросов @=

Почему Вы уверены, что воспользуетесь вторым шансом, что все будет иначе?
Я не уверен, но нет выбора. Если что, заполню ещё одну анкету ;).

Как вы узнали о программе «Новая жизнь»?
36-я ссылка в поисковике по запросу «способы самоубийства».


«Из стенографии интервью с доктором Г. Мерзвяком:

Г.М.: <…>Причины, по которым Вы решили порвать с прошлым, сформулированы несколько абстрактно, обобщенно. Подобный тип мышления вообще очень свойственен современному гражданскому менталитету, проблема зачастую исчерпывается затрапезными философствованиями или прыганьями из окна в сугробы и вполне совместима с жизнью.
М.В.: Только не в моем случае. Жизнь – это не просто какая-то черная дыра, это достаточно конкретное очко унитаза.

Г.М.: И Вы считаете, что очередное полноценное погружение принесет Вам облегчение?
М.В.: Дурного запаха не избежать, но зато можно забыть, как учился карабкаться и плавать, и тогда можно смириться с тем, что есть.

Г.М.: То, что вы указали в анкете, - это полный список вещей, которые вызывают у Вас неприязнь?
М.В.: Конечно, нет. Проще было бы назвать то, что не вызывает. Хотя нет, нет. Это ещё труднее.

Г.М.: <…>Постарайтесь назвать что-нибудь ещё.
М.В.: Например, кассиры. То есть профессия кассира. Все профессии унизительны по своей природе, но эта самая скверная. Работа дворника или поломойки и то лучше, потому что примерно за те же деньги ты обладаешь двумя преимуществами: во-первых, не сидишь целый день на одном месте, а во-вторых не испытываешь страшных мучений борьбы со своей совестью, каждый день пропуская через свои руки свою ежегодную зарплату. Просто садо-мазохизм какой-то. Я даже в супермаркеты стараюсь не ходить.

Г. М.: Расскажите, как вы расстались с женой. Кто был инициатором развода?
М.В.: На развод подала она. Но доля моего участия здесь тоже присутствует. <…> Мы договорились встретиться в кафе, отметить годовщину свадьбы. Я пришел чуть раньше, уже порядком заряженный. Ждать было скучно, я подсел к одной девчонке за соседний столик и как-то совсем забыл о жене. Так что вышло неприятно. Она рассказывала, что видела, как мы с той, целовались взасос, хотя я этого не помню. Впрочем, все закономерно. К тому моменту между нами (между нами с женой) уже почти ничего было, то есть я уже не любил её. Любовь – это вообще фикция. Пустое. В этом один из главных обломов жизни.

Г.М.: Это самое неприятное воспоминание?
М.В.: Нет.

Г.М.: Вы часто выпиваете?
М.В.: Если приглашают на шашлык или по двенадцати христианским праздникам. Это шутка, можете не записывать. Я прекрасно понимаю, что все меня ненавидят, когда я выпью, точнее, особенно когда я выпью. Но точно также я ненавижу их всех, когда я трезвый. Надеюсь, в новой жизни этой нестыковки не возникнет. Ведь процедура чем-то похожа на кодирование?

Г.М.: Расскажите о самом неприятном воспоминании.
М.В.: Наверное, это было давно. Тогда отец ещё мечтал посадить напротив дома орех (абсолютно тупая мечта). Он говорил, что каждый человек должен посадить в жизни свое дерево. И все откладывал, откладывал. А потом, осенью, его на короткое время выписали из больницы. Все хорошо знали, что это временно и что у него рак желудка, но из гуманности успокаивали язвой. Пару недель он был даже счастлив, часто улыбался, сидя на лавочке, говорил, что по весне, когда окончательно выздоровеет, обязательно займется орехом. Но весны уж не будет. Я понимал, что если не скажу ему об этом, то он так и умрет бессмысленно, не осуществив свою мечту. И я сказал. А на следующий день помог посадить ему дерево. Правда, с тех и до самого конца он больше ни разу не улыбнулся.

Г.М.: А теперь вспомните что-нибудь самое позитивное.
М.В.: Даже не знаю, что. На прежней работе у меня был хороший товарищ. Очень странный и добрый человек, приветливый, отзывчивый. Вот уж о ком приятно вспомнить! Живопись очень любил, картины всякие непонятные. Я ему с аванса купил альбом с иллюстрациями и в раздевалке тихонько в сумку подложил. Так он и не узнал, как в его сумке книжка оказалась. Да и мне приятно.






1.

Первое, что она увидела, очнувшись – ослепительный свет, сфокусировавшийся на белом халате мужчины, сидящего в изножье её койки. Доктор рассказал, что люди видели её шедшей из тоннеля по железнодорожным шпалам, а потом привели сюда, в больницу, в палату с грязной люстрой, застывшей под потолком, как паук. В паспорте, оказавшемся в кармане её пальто, под фотографией девушки с широкими скулами и строгими глазами было написано: Лихачева Полина Анатольевна. И имя, и фотография, и адрес прописки: г. Новосельск, ул. Чехова, д. 82, – всё казалось абсолютно чуждым, она ничего не помнила и даже в зеркале не узнавала себя. Был поставлен диагноз частичной амнезии. Через неделю, как только у Полины появился рефлексивный отклик на собственное имя, она была освобождена из больницы.
Новосельск изнутри, зловонный, рыхлый, октябрьский, производил впечатление ещё более скверное, чем тот гипотетический Новосельск, который Полина воображала, мысленно дорисовывая утлый оконный пейзаж. Серый кирпичный городок, широко размазанный между кукурузными полями. Пятиэтажные сталинки, веющие парусиновой серостью и осенней сыростью. По бетонной стене стадиона горизонтально карабкаются двое пьянчуг в болоньевых куртках. Вдалеке за ржавыми тополями выглядывает пёстрый супермаркет, отгородившийся рабицей от шеренги перекормленных мусорных баков. Если неприятным воспоминаниям и вправду свойственно быть забываемыми, то Полина понимает, отчего у неё произошла амнезия. Выжить в этом городе тридцать лет – поистине подвиг, подвиг из тех, какие обеспечивают настоящую пиррову победу.
Полине уже сообщили, что у неё не существует родственников (детский дом), что она работала в бухгалтерии металлургического завода, откуда уже успела быть уволенной. За те несколько дней, в течение которых она привыкала быть собой, в больнице её не посетила ни одна душа, из чего Полина сделала вывод, что у неё не существует друзей. Она почувствовала себя динозавром. К тому же дом номер 82 оказался самым последним из частных домов на улице Чехова. Её соседи слева только что въехали и, кроме того что с Полиной очень приятно познакомиться, ничего о ней не знали. А справа дом соседствовал с роскошными плантациями полыни.
В палисаднике прямо напротив окна с опустившимися сморщенными ладонями возвышался грустный орех, откровенно символизирующий настроение Полины. Кроме больничного доктора, у неё в целом мире не было никого, никого. Одиночество и страх.
Чтобы отвлечься, она включила телевизор. Но каждый канал транслировал какую-то далекую приторную жизнь, не имеющую ничего общего с проскальзывающим в форточку горьковатым индустриальным запахом (металлургический завод), смешанным полынной пыльцой. Она бросила на сковороду шипящий от боли кровавый магазинный шницель, а потом, разделив его на несколько частей, съела. Мозг, отвлеченный контролем всасывания пищи, стал рассеянным и вялым. Голос телевизионного диктора приятно, оптимистично убаюкивал, она уснула. С утра ныла печень.


2.

Если бы над дорогой, ведущей в город, сразу за белой табличкой «Новосельск» можно было бы растянуть красный плакат, то на нём следовало бы написать огромными буквами: «Художникам, эстетам, горожанам, перенесшим частичную амнезию, вообще нормальным людям – въезд категорически запрещается! В этом городе красивых мест – нет!». Очередным туманным утром направляясь на новую работу по запруженной лужицами скользкой тропинке сквозь парк, Полина крупными частыми шагами стремилась как можно скорее закатить это мерзкое зрелище себе за спину, чтобы не видеть: коричневую листву, кишащую пластиковыми бутылками, обертками, голых кленов, тощими пальцами брезгливо держащих полиэтиленовые пакеты, гнилых остовов скамеек, регрессировавших до бетонных рогатин и т.д. и над всем этим – хриплые черные голоса ворон.
Полина шла быстро и отчетливо слышала свое дыхание. Она странно заметила, что чем глубже вдыхает, тем резче или дольше выдыхает, и наоборот. Вдох всегда соответствует выдоху, и нельзя выдохнуть больше воздуха, чем вберут легкие во время вдоха. Эта мысль была столь очевидна и проста, что Полина на миг остановилась, пораженная ею (а ведь она никогда не отдавала себе отчета во внутренней воздушной гармонии!), а потом пошла дальше и доброкачественно споткнулась о большой упругий предмет. Это было тело пьяного мужчины, одетое в грязную болоньевую куртку, распространяющее во все стороны неприятный запах алкоголя и безадресный мат.
Полина вошла в супермаркет, в тесной подсобке сменила верхнюю одежду на униформу и заняла своё место напротив маленького синего глазка, источающего россыпь лазерных лучей (экономичный вариант стробоскопа), справа от двухметровой транспортерной ленты, которую она могла вращать легким нажатием педали, под обширной сигаретной витриной на вертящемся стульчике у кассового аппарата. Работа кассира – простой доступный способ заработка, особенно в небольшом городке. Не считая того, что её оформили на испытательный срок, с устройством не было никаких проблем (высокая текучка кадров). Полину не напрягала однообразная деятельность. Начиная со второй недели она действовала автоматически и не обращала на работу никакого внимания, воспринимая её не серьезней, чем оправление естественных потребностей. Но её смущали три вещи:
а) зарплата, накладывающая вето на львиную долю всех тех лакомых флакончиков духов, губных помад и туши для ресниц, подчеркивающего общечеловеческие ценности гардероба прет-а-порте, не говоря уже о красиво разрезающих лужи роскошных автомобилях, на многое из того, что Полина каждый вечер, вздыхая, видит на телевизионном экране;
б) небрежное, высокомерное отношение клиентов, каждый из которых от мала до велика, от веером расставленных пальцев до крепко сжатых кулаков, смотрит на неё с презрением, свысока (а может быть, это чисто психологический эффект того, что ей приходится смотреть на них снизу вверх?);
в) взгляды коллег (от уборщицы до менеджера) – диагональные, бросаемые исподтишка и в спину, с лукавыми блестками зрачков над ладонями, закрывающими хихикающие гримасы.
Приятней других на неё смотрел соседний кассир – молодой человек в кротовьих очках. Он смотрел очень серьезно, внимательно и как бы бережно. В этот день его взгляд был настолько пристальным, что вечером они вместе пошли в кафе. Они заказали ростбиф, салат из креветок, бутылку красного вина, белого, а потом ещё раз красного. Молодой человек пил чрезвычайно много и, если поначалу сдерживал себя, то потом начал говорить абсолютно неразборчиво, иначе говоря, заумными фразами, каждая из которых заставляла Полину поглядывать на часы.
«Благотворный эффект классической музыки заключается в двойственности, амбивалентности настроений, будь то минорная тема или мажорная. Особенно ярко это могут проиллюстрировать симфонии Бетховена: громовой раскат знаменует легкий, ветреный подъем, а игривую руладу завершает тяжелый удар и так далее. Этот прием позволяет с одной стороны выплеснуть негативную энергию, а с другой – заполнить образовавшуюся духовную пустоту позитивной энергетикой».
После этого монолога Полина на секунду ушла в дамскую комнату и больше не вернулась. Но она вовсе никуда не исчезла, как подумал слишком пьяный молодой интеллигент (за что ему после было крайне стыдно), она всего лишь забрала из гардероба пальто и ушла домой. Засыпая, сквозь сужающиеся веки она видела улыбающиеся крепкими белыми зубами красивые лица галантных мужчин, за каждым из которых на экране в виде издержек мечты появлялись либо пузырьки дезодоранта, либо тюбики крема для бритья.
Следующий её поклонник, с которым она познакомилась по случаю ремонта прорвавшей в магазине канализации, не слушал Бетховена, не смотрел Феллини и даже не читал Пелевина. Вообще, судя по скорости передвижения его пальца по строчкам ресторанного меню, он не особенно часто утруждал себя букварными играми для интеллектуалов (а ещё Полине понравились его толстые волосатые запястья и открытая широкоротая улыбка). Однако он, как выяснилось, вдвое скорее своего предшественника освобождал стол, главным образом, от выпивки, которая, в конечном счете, начала вливаться в него, как в бездонную бочку, то есть насквозь. Почти одновременно с этим он уснул, а Полине снова пришлось уйти домой одной.
И почему на каждом шагу ей встречаются алкоголики? Этот вопрос, вытекающий из нехитрого наблюдения, посетил в то подлое утро, когда осень, осаждавшая весь мир снаружи, вдруг пробралась внутрь неё самой. Кроме того, снова ныла печень. Связана ли эта болезненность с той пищей, которую она употребляет или с образом жизни? Вряд ли, рацион Полины достаточно богат, она всегда покупает свежие овощи и фрукты, не отказывает себе в мясе, стабильно крепко спит. Но тогда с чем связано?
Парковую дорожку окончательно развезло, туфли скользили в грязи, из-за серых домов выглядывало серое небо, деревья пахли свалкой. Амплитуда несоответствия желаемого и реального была убийственной. Полина мечтала, чтобы ободранные клены вмиг обратились грациозными солнечными пальмами – теплый бриз качает их зеленые сомбреро, и это не в грязи по щиколотку утопают ноги, а в мякоти зыбкого влажного песка, освобожденного шипящей волной. Со всех сторон к Полине тянутся мускулистые белозубые мужчины, чтобы своими шершавыми ладонями гладить её загорелые ноги, до глянца выбритые станком от известного производителя.
«Доброе утро!» – широко улыбаясь, приветствует Полину дворник и, как швейцар, открывает перед ней стеклянную дверь супермаркета. Его приветствие звучит злой насмешкой, его неуместную веселость объясняет, – но отнюдь не оправдывает, – запах водки.
Клиенты в этот день были особенно ворчливы и недовольны: им не нравилось решительно все: неторопливость, цвет лака ногтей, даже прическа Полины – все это было видно по их глазам. Больше терпеть это было невозможно, возникла острая необходимость посчитаться, отомстить! Полина дождалась, пока к кассе на расстояние своего живота приблизится полный мужчина с мочками ушей, лежащими на плечах, и с похожей на хозяина барсеткой подмышкой. Выбив товар, она назвала цифру к оплате вдвое большую той, что пропечаталась в чеке. Мужчина положил в пластмассовую выемку несколько купюр и оставил Полине сдачу.
Выместив накопившуюся экзистенциальную злобу, а заодно и несколько прибавив к своему жалованию, Полина успокоилась. Как видно, даже среди этого потребительского сословия встречаются вполне адекватные толстосумы и вообще люди нормальные. И даже среди них, – Полина элегически посмотрела в пустоту, – может появиться настоящий умный, сильный и красивый покупатель-мужчина, клиент-рыцарь, который смог бы справедливо, высоко оценить её личные женские и человеческие качества.
И он появился. Хотя внешне он был неприметен, и трудно было отыскать что-нибудь выделявшее его из сотни тысяч других молодых людей, устремляющихся за бутылочными зайчиками по улицам Новосельска, но что-то в нем такое было, Полина это чувствовала.
Они ужинали в ресторане, а потом он проводил её домой. Он выпивал не достаточно много, чтобы речь стала неукротимой, и не достаточно мало, чтобы не говорить вовсе. Они встречались, ходили в кино на картины популярных американских кинематографистов, делали друг другу милые подарки (букеты срезанных цветов/отрицательные тесты на беременность), смотрели на звезды, нарисованные на обоях в его однокомнатной квартире, и вместе танцевали по ночам (вариации на тему ламбады и танго).
Можно сказать, между ними капитально и надежно устанавливались романтические отношения. Полина тешила себя мечтой о замужестве и новой стиральной машине. Но в знаменательный день, спустя ровно месяц от их первой встречи, дверь его квартиры Полине открыла другая женщина – она спешно застегивала пуговицы халата, а на диване храпел полураздетый и смертельно пьяный Полинин жених.
С этого момента Полина разочаровалась в мужчинах, она поняла, что не существует никакой ламбады и танго, а только грубая система действий, сношение, не существует букетов цветов или отрицательных тестов – а только желательная смерть и не желательная жизнь, не существует американского кинематографа, но конвейерная порнография. Любви нет!


3.

Утром, когда она (только для самой себя, чтобы нравиться себе самой) занималась реставрацией своего подвижного поблекшего портрета, кольнуло в правом боку, и лицо поморщилось от боли. Иглы, втыкающиеся в печень, вернулись в удобное привычное положение, но Полина некоторое время продолжала произвольно гримасничать (её привлекла трансформация облика, мимолетная безобразность красивого, подчеркивающая его жизнеспособность, реальность) – оказалось, если отнестись к этому дурачеству со всей серьезностью, можно узнать о себе кое-что действительно новое. В какой-то момент она осознала, – и это её чрезвычайно поразило, – что зеркало в точности повторяет, отражает её движения. Замечание, достойное двухлетнего ребенка. Но что такое зеркало? Всего лишь идеально отполированная поверхность. Любой окружающий предмет в относительной степени также обладает свойствами отражения: стол, диван, прохожий человек – каждый объект окружающей действительности несет на себе явный или латентный отпечаток Полины, её образ, и, следовательно, напрямую зависит от неё. Таким образом, везде и всюду она, по большому счету, видит саму себя.
Но неужели эти запущенные, костенеющие от холода клены, спящие летучие мыши черных листьев на ветвях, стесанные шинами грубых водителей бордюры, вытянувшиеся шеренгами казармы домов, наконец, все как один прохожие с испуганными, съеденными алчностью, лицами – так уж похожи на неё? Из подворотни на свет выступил качающийся дворник, растопыренными руками непроизвольно преграждая Полине путь. Она бросила на него строгий взгляд и увидала в его зрачках своё отражение. По коже прошел мороз от одной только мелькнувшей тени мысли, которую Полина поспешила запереть в чулане мозга. С этого момента, однако, пренебрежительное отношение к неприятным (даже не-) людям, встречающимся ей на каждом шагу, начало вытесняться аскетической толерантностью, иногда даже сочувствием.
Она не помнила, чтобы когда-нибудь чувствовала себя благороднее и возвышеннее, чем сегодня, когда совершила уступку, пошла навстречу в высшей степени недостойному никаких компромиссов, не оправдывающему малейших ожиданий миру. И тем обиднее и враждебнее был отклик мира на её любезность. Менеджер отдела протянул Полине конверт с её месячной зарплатой, в котором она насчитала вдвое меньшую сумму, чем та, о которой они договаривались изначально. Её удивление возросло позже, когда округлившимися глазами она в четвертый раз перечитывала трудовой договор, и обман оборачивался её элементарной невнимательностью. Либо исчезающие чернила, либо специальная бумага с проявляющимися знаками, – сделала вывод Полина. Она решила отомстить миру и пользоваться им так же, как он пользуется ей.
На кассу подошел очередной клиент, молодой человек со спокойным взглядом сквозь тонкие очки и с небольшой бородкой («Чехов», – назвала его про себя Полина и подумала, что неплохо бы поужинать за его счет или посетить какой-нибудь концерт). Очень вежливо предложила ему приобрести полиэтиленовый пакет для продуктов и, пронося мимо кассового стробоскопа бутылку Боржома и фрукты, обольстительно улыбалась.
Вечером после ужина Чехов потащил её на какой-то не то спектакль, не то лекцию. На пустой сцене в большом зале перед зеркалом стоял человек с гладковыбритой головой и под всеобщий хохот корчил самые невообразимые, до коликов смешные рожицы. Полина вспомнила своё утро, и по коже рассыпались мурашки: этот выступающий (актер? провидец? «учитель»?) словно спародировал её, показал шарж, а к тому же, как выяснилось, прочел её мысли, переработал и развил их. Его монолог стал для Полины чем-то вроде фрейдистского откровения.


4.

Всё отражается, всё возвращается, – говорил он. – Каждый поступок, каждое слово, каждая мысль – возвращаются к человеку из внешнего мира, причем, сторицей. В экономике это явление называется эффектом мультипликатора. Сегодня отдаешь пять копеек, завтра возвращается десять и так далее. Отдаешь любовь, милосердие, доброту – получаешь любовь, милосердие, доброту от других людей, создаешь благоприятные обстоятельства своей жизни. Отдаешь ненависть, злобу, гнев – получаешь тоже, и почти наверняка в большем объеме.
Но многие люди возмущаются и возражают, дескать, «я сделал такое-то добро и ничего не получил взамен?» или «разве я делал кому-нибудь так, почему это ко мне вернулось?». В первом случае, люди зачастую уже получают откат, свое вознаграждение за добро в самих мыслях о нём, в пище для гордости и галопирующем чувстве собственного достоинства – они в себе уже пережили благодарность за деяние, чего им ждать от мира? Во втором случае зло возвращается либо за поступки или мысли, о которых человеку свойственно забывать как о чем-то неприятном, и потому кажущемся несуществующем, либо за поступки и мысли, совершенные в прошлой жизни, о которой опять-таки никто ничего не помнит.
Вообще, разделение на добро и зло весьма условно. Возвращается не добро или зло, а просто то, что отдаешь. Точно также несправедливо разделение мира на внутренний и внешний, ибо внешний – суть не что иное как отражение внутреннего, и на самом деле, существует только цельное, и пока человек не осознал и не поставил между этими двумя мирами знак равенства, он не совершенен.
Человек, отверзший глаза, ясно видит, что каждая его мысль находит отклик снаружи, как зерно и растение. Но люди очень редко это замечают, они ослеплены: окружающей кажущейся реальностью, традиционным образом мышления, инспирируемым с детства, системой ложных ценностей, идеологией, массовым искусством и телевидением как одним из сильнейших воспитательных средств. Телевидение одно заключает в себе все вышеперечисленное. В так называемых юмористических программах на телевидении обязательно присутствует закадровый смех – зрителя учат смеяться в необходимых местах над необходимыми шутками, демонстрируют, что эти шутки смешны. По тому же принципу в серьезных передачах всегда играет закадровая драматическая тема в тот момент, когда нужно плакать или сочувствовать. В зрителе формируют необходимый общий эстетический вкус (либо его отсутствие), закладывают необходимую систему мышления, и поверх сериалов с простыми, понятными и строго окрашенными персонажами, поверх животрепещущих ток-шоу, являющихся разносчиками стереотипов и создающих иллюзию участия населения в управлении государством, поверх реклам (либо глянцево-красивых, либо созданных по рефлекторной схеме Павлова), передач о богатой счастливой жизни, к которой нужно стремиться каждому, и о богатых счастливых людях, являющихся несомненными образцами для подражания, поверх этого всего зрителя ежечасно дрессируют ужасающими новостями, из которых всякий должен сделать вывод, что без государства, единственно способного решить эти действительно страшные проблемы, ему никак не справиться. Телевизор стоит в каждом доме, он показывает того, кто в него смотрит. На темном кинескопе можно легко увидеть собственное отражение, оно не исчезает при увеличении яркости, но просто заполняется изображением.
Государство, общество и телевизор учат, что существует нечто реальное и неколебимое, мир более и менее ценных осязаемых вещей, твердых и мягких предметов, в отличие от химер воображения, мутных индивидуальных фантазий.
Но, во-первых, взгляд на предмет (проблему/событие) меняет его. Для одного автомобиль – предмет мечтаний, для другого – средство заработка, для третьего – передвигающийся металлолом. Роза – это потенциальный подарок супруге или живое олицетворение красоты и нежности? Увольнение с работы – это крах или начало нового этапа? Мир существует только таким, каким мы хотим, каким мы привыкли его воспринимать.
Во-вторых, всё разрушается, приходит в упадок, нет ничего постоянного. Автомобиль, розовый куст, каменный дом или тело – все преходяще. И использование преходящего для создания преходящего есть не что иное как переталкивание, пересыпание праха.
И, в-третьих, кто сказал, что предмет вообще материально существует? Предметы – лишь зримое выражение закона об ограничениях. В программе реальности записано: «туда идти нельзя» – и на том месте возникает река, или «туда совсем нельзя» – появляется скала. Всевозможные прутья клетки.
Ко всему прочему, общественная система мышления знаменами стремлений и ярлыками внушаемых ценностей закрывает человеку красоту и самобытность окружающего (или внутреннего) мира. Не существует впечатляющих и не впечатляющих пейзажей, натюрмортов, красивых или не красивых вещей, существует только та или иная мера видения. Красота – это продукт времени и сосредоточения. Выбери любой, самый, казалось бы неуклюжий, безобразный предмет, смотри на него в течение десяти минут и поймешь, что он красив. Потому что, на самом деле, ты смотришь в пустоту, то есть в вечность, – так говорил человек на сцене.


5.

Телевизор стал ассоциироваться у Полины с клещом, присосавшимся к электрической жиле и уставившим на неё свой огромный бесчувственный глаз. Впервые, засыпая, она слушала молчание дома, вереск сверчков и свои мысли. Утром на пороге она нашла сверток, в который были запакованы две книги: Коэльо и Жикаренцев. Кто подбросил сверток, осталось для неё загадкой. Можно сказать, с этого дня официально началось Великое Переосмысление Полины, реформация её сознания.
На транспортерной ленте были разложены различные продукты, посуда и среди них глиняный горшок с фикусом. Пока забывчивый клиент возвращался взвесить ананас, Полина меланхолично размышляла о дурацких порядках в магазине – что за необходимость взвешивать овощи и фрукты, зачем и кому это вообще нужно? Пусть бы клиент заплатил, сколько считает нужным, или вообще забрал бы так. К чему столько лишних движений? Расфокусированным расплывчатым взглядом она неподвижно смотрела на горшок с нанесенным на нём скудным «орнаментом для бедных». В какой-то момент она поняла, что этот абсолютно пошлый, дешевый горшок по-своему красив. Может быть, это просто впечатление вчерашней лекции, самовнушение, но когда она перевела взгляд на сам цветок, то вдруг вздрогнула – он был совершенен! От плавных упругих линий стебля до стрельчатых сочно-зеленых листьев, и он был жив! Невозможно было выразить словами всю прелесть этого маленького божественного создания, заключающего в себе все свойства великого и прекрасного.
В следующий раз Чехов повел её в филармонию на концерт под названием «От классики до джаза: Бетховен – Пьяцолла». Оказалось, что классическая музыка ничуть не скучна и вовсе не монотонна, но чтобы понять это, пожалуй, действительно стоило прийти сюда, где в эту музыку не стыдно вслушаться. Пятая симфония поразила Полину амплитудой настроений, особенно первые две части – здесь было все: и нежность, и гнев, и удар, срывающий дверь с петель, и фиалковое море. А от «Концерта для бандеона с оркестром» вообще «всё как-то свернулось и развернулось», насколько это славянское и одновременно космополитическое, космическое, бесконечное великолепие!
Вечером, возвращаясь домой под руку с Чеховым, она была абсолютно счастлива и не могла сдержать улыбки радости. В данный момент у неё были все необходимые ингредиенты для счастья, и даже сверх необходимого, и, причем, они были всегда.
Справа и слева, навстречу и на обгон спешили суетливые прохожие с монотонными масками-лицами. Куда они так торопятся? Утром и вечером они идут одинаково: как можно скорей и по максимально короткой траектории движения. Точно также, как в яслях или школе, они продолжают играть в свои надуманные противоестественные игры, меняя машинки на автомобили, солдатиков на кукол (и наоборот), нарисованные деньги на станковые. Они играют со всей серьезностью и искренне переживают, чтобы не остаться в дураках, как будто с ними что-то может случиться! Глупые! Полина снисходительно улыбалась прохожим, они начинали улыбаться в ответ. В этом было что-то волшебное.
Луна, холодным молоком струящаяся по растопыренным ветвям кленов, слоистое черно-дымовое небо, вздыхающая влагой река, листья, танцующие на мостовой изысканный авангардный балет… и как можно было всего этого не замечать! Теперь она будет ходить на работу в сто раз медленнее, не будет спешить – но фланировать, дышать в унисон с природой и городом, наполнять значением каждый шаг как печать своего пребывания на земле.
Печально, что люди, опьяненные алкоголем, деньгами или их отсутствием не замечают всей этой гармонии. Полина прониклась к ним жалостью, состраданием, но растрачивать эти чувства с каждым днем приходилось все реже, потому что такие люди как-то разом стали преображаться или по общему сговору куда-то из Новосельска перебираться. Напротив, все чаще её внимание привлекали оригинальные симпатичные женщины, веселые мужчины. Полина изменила свое мнение об интеллектуалах, подружилась с эрудированным кассиром в кротовых очках. На обеденном перерыве они часто обсуждали соотношение теоретики буддизма и творчества Жикаренцева, выясняли, к чему отнести феномен популярности Коэльо – к публицистической симплификации или все же к необыкновенному витализму Вероники.
Официальное оформление на работу повлекло за собой повышение заработной платы. Теперь даже клиенты смотрели на Полину с пиететом и благосклонностью. На выходных они с Чеховым выезжали за город насладиться последним предзимним потеплением, побросать в безответную реку камни, поесть картофель, печеный в золе, покормить из ладони сосновых белок. Она увидела, что животные – живы, и с определенного времени не употребляла в пищу мяса. Отказ от мертвой пищи, от энергетики смерти освободил Полину от необходимости болеть.
Чехов оказался внимательным, сильным и умным мужчиной, Полина вновь пересмотрела свои взгляды на любовь. И хотя она танцевала с ним ту же ламбаду и танго, что и с прежними своими знакомыми, сам танец наполнился тантрической магией слияния в единое целое и не воспринимался механически, но напротив – как высшая точка сближения. Чехов стал ей самым близким человеком, как в духовном, так и в физическом смысле. Можно даже сказать, что она стала Чеховым, а он ей. Они часто ловили себя на синхронных мыслях, пробуждали телепатические способности по отношению друг к другу, им не было скучно молчать, и ветвистый орех, на лавочке перед которым они любили сидеть, несмотря на приближение зимы, воспрянул, повеселел, а однажды утром Полина заметила на нем нераспустившуюся почку.


6.

Она уже месяц не смотрела телевизор, не слушала радио, само собою, не читала газет (и вообще все было достаточно не плохо, они с Чеховым собирались подавать заявление в загс), когда в разговоре среди подруг и в толпе она краем уха услышала новость, что из какой-то известной клиники была украдена ценная документация, и вследствие этой пропажи клиника вынуждена была закрыться, а во всем мире произошел переполох, причем никакие подробности не разглашались, информация строго засекречена. Средства массовой информации советовали гражданам опасаться получения писем от вымогателей с требованием заплатить выкуп, сопровождаемым идиотской формулировкой «за сокрытие конфиденциальной информации от обладателя с последующим её уничтожением». Всем получателям подобных анонимных писем строго рекомендовалось их игнорировать, не откликаться на шантаж и не вскрывать последующих посылок, не прослушивать магнитофонные пленки, не читать прилагаемую текстовую информацию ни в каком виде, сразу обратиться в милицию. В крайнем случае телевизионщики советовали даже выплатить требуемую сумму, – и то будет гораздо более безвредно, чем вскрыть незнакомый конверт!
Спустя пару дней она извлекла из почтового ящика письмо в чистом конверте. Некто не подписавшийся убедительно просил Полину для собственной же безопасности и продолжения цельного гармоничного существования через неделю в полдень принести с собой на вокзал очень круглую сумму денег (пришлось бы продать дом!) в качестве выкупа за сокрытие конфиденциальной информации и так далее. Полина выбросила письмо и ничего не рассказала Чехову. Она не показывала виду, что беспокоится, переживает, что что-то вообще случилось. Ещё она поймала себя на том, что помимо страха, испытывает другое неуместное и жгучее чувство – любопытство. Что же могло быть такого необыкновенного, ужасающего, шокирующего в письме, в обычном бумажном тексте, в сочетании букв, чтобы смогло бы вывести её из состояния равновесия и опрокинуть весь мир с ног на голову? Ко всякого рода оскорблениям она была безразлична, к узурпации и потере имущества относилась философски, а если планировалось сообщить что-то новое о ней самой, то ей было бы даже интересно узнать, ибо она готова себя принять такой, каковой является.
Через десять дней она нашла на пороге большой желтый конверт. Она раздумывала не более минуты. В конверте оказалась анкета, представляющая собой обыкновенную распечатку текста, озаглавленную как «Online-анкета участника реабилитационной программы «Новая жизнь». Полина внимательно прочла и нашла содержание весьма остроумным. К анкете прилагалась стенография интервью (длинная и скучная) и заявление, заполненное её подчерком (Полина насторожилась). Под заявлением стояла не её подпись. На дне конверта она нашла аудиокассету. Она вставила её в магнитофон, прослушала шесть небольших интервью, записанных с интервалом в два месяца: в первом она слышала голос какого-то молодого человека, и, спустя ряд жутких преобразований, в последнем – свой собственный.
С полчаса Полина методично и бесцельно ходила по комнате, её сознание блокировало, отрицало поступившую информацию. А потом она начала бессистемно бить посуду, мебель, кричать, биться в истерике.
Если бы Полина в паническом синдроме могла сформулировать тот тупиковый вопрос, заклинивший шестерни её мозга (сам факт со всем его непереносимым, катастрофическим ужасом она готова была принять, по крайней мере, понять, но – вопрос!), он звучал бы следующим образом:
"Как же это можно, совсем нивелировать, срезать под корень, начисто уничтожить личность и, создав новую, совершенно другую, при этом сохранить нечто изначальное, общее между двумя несовместимыми, и это не только почерк или отпечатки пальцев… Кто же я? Кто я?»
Она так и не смогла понять этого. В конечном счете, два санитара в белых халатах, придававших им сходство с ангелами, ввели Полине успокоительное и убедили её, что всё произошедшее – сон, только сон и ничего более.




2008