Рита и дьявол

Рита выходит ночью на улицу — писать эссе; на улице Риту встречает дьявол. Здравствуйте, — говорит Рита, — а у вас случайно не найдётся хотя бы ручки шариковой? Мне бы сегодня за ночь эссе написать, а я всё дома зачем-то забыла. Рита смотрит на дьявола добрыми жёлтыми глазами, прекрасно понимая, кто перед ней, но почти не волнуясь — вот про кого я буду писать! — радуется про себя Рита, — вот про этого, высокого, у которого смерть из глаз капает. Дьявол молча протягивает Рите длинную ладонь, на ладони — фломастер. Зелёный, — говорит дьявол, — извини. Рита улыбается; Рита хватает фломастер и начинает писать эссе, но через минуту вдруг замечает, что её круглые щедрые буквы плохо держатся на весенней темноте, соскальзывают, падают на асфальт, особенно буква «а». Нет, так не пойдёт, — нервничает наполовину про себя Рита, молчит, молчит, молчит три секунды, а после с виноватой улыбкой смотрит дьяволу в лоб (в глаза — нельзя, из глаз колкими каплями сыплется смерть — больно и грустно смотреть в такие глаза, слишком больно), — скажите, а может быть, у вас есть самая обыкновенная тетрадка? Ну или — я не знаю — обёртка какая-нибудь, не очень нужная, от шоколадки — вы любите шоколадки? А я люблю, особенно — финские, но финских у нас не достать, за финскими надо ехать в Хельсинки, а у меня не часто получается ездить в Хельсинки, поскольку я пока ещё студентка и с временем своим дружить не научилась, как ни прискорбно, — но вы меня понимаете? — дьявол молча протягивает Рите длинную ладонь, на ладони — альбом для рисования, с розовыми листочками, самый лучший. Розовый, — говорит дьявол, — извини. Но Рита кланяется, довольная; Рита хватает альбом и начинает писать эссе по второму кругу. В принципе, сойдёт, — говорит Рита, — хотя, конечно, лучше обёртки от финской шоколадки в таких делах нет ничего; самые удачные свои эссе я написала на обёртках, а на финских обёртках я всегда пишу про смерть, и преподаватели плачут, и в груди у них так сладко что-то хрустит — я слышу, у меня слух очень хороший; два преподавателя даже умерли от чувств, когда читали, да-да; они успели записать в своих дневниках: «поразительно, поразительно!! Я умер сегодня вечером, прочитав перед сном очередное трогательное эссе нашей лучшей студентки Риты», — я сама видела эти дневники, я держала их в руках — два стареньких ежедневника, совершенно одинаковые; а сегодня я пишу про дьявола, у которого смерть из глаз капает, и если у меня получится — а у меня получится, у меня всегда получается, пусть и не всегда так смертоносно печально, как с теми двумя преподавателями получилось, — так вот, если у меня получится, я… — Рита замолкает, поскольку крайне неудобно разговаривать, когда у тебя в груди — длинная ладонь дьявола. Нет-нет, никакой боли, просто неудобно, даже немножко неприлично, что ли, — а дьявол тем временем забирает свою ладонь обратно, прижимает к груди, как жадный ребёнок — что там, что там, в его кулаке? Там всего лишь яблоко, которое и есть — Рита; а Рита тихо смотрит в альбом, Рита пишет эссе словами, застрявшими в горле, Рита вспоминает, что у неё не было детства, — и этим она отличается от остальных студентов: Рита наполовину, Рита не вся, Рите совсем мало лет, Рита — это Рита и яблоко, которое сейчас изгрызает дьявол, всхлипывая, переживая, даже немножко давясь, хотя у дьявола нет горла, это всем известно. Дьявол направляется в сторону метро, домой, перемазанный яблочным соком. Я всегда хорошо пишу про смерть, — вспоминает Рита, очнувшись уже осенью, в куче гнилых листьев, в Хельсинки, — смертоносно печально и правильно; но иногда, оказывается, смерть пишет мной — а почерк у смерти размашистый, — а теперь я, кажется, сама мёртвая. Отныне Рита не может ходить, но понимает куда больше; Рита шуршит обёрткой, выцарапывая на ней ногтем круглые щедрые буквы; Рита слышит грохот, с которым катится мимо утренний финский трамвай; Рита плачет — ветер вгрызается в её убежище, разбрасывая листья по булыжнику мостовой. Так вот, если у меня получится, — вспоминает Рита свои слова, — я знаю точно: всё рухнет, всё рухнет и все умрут. Рита торопится дописать эссе, умоляя дьявола не ходить в Хельсинки. Миленький, миленький, — шепчет она наполовину про себя. Вот она пишет последнее предложение. Вот она ставит точку. Мир медленно падает вниз — прямо в метро.

31 Марта 2008 г.