Бугай

Короткое жаркое северное лето. Мы как раз на севере, в деревне. Жарко. Лето короткое, очень много работы. Но мы отдыхаем, мы приехали отдыхать, а тётя с дядей, у которых мы гостим с моей пятилетней племянницей, крутятся весь световой день. Тут, конечно не деревня, а то, что от неё осталось после всех этих опытов с укрупнениями колхозов. Честно говоря, я об этом знаю не много, но вижу результат. От некогда большой, ухоженной деревни, родового гнезда моего отца, осталось два жилых дома, пара пустующих и разрушенных, а остальное пространство – только угловые камни от фундаментов, да опасные сгнившие колодцы, заросшие высокой травой. В детстве, при посещениях деревни, она казалась мне огромным интересным миром со стройным и сложным укладом, - особенно волшебным мне казалось, что в каждом дворе в хорошую погоду опрятно одетые женщины, свободные от работы, плели белоснежные кружева на специальных станочках. Роскошные вологодские кружева. Это был их дополнительный заработок. И очень много чего ещё происходило здесь интересного.
       
Теперь часть территории бывшей деревни обнесена чем-то вроде плетня, и здесь свободно пасётся домашняя скотинка двух оставшихся семей. Короче - хутор. Я часто думала, где сейчас все эти люди, жители? Ведь не умерли же они все?! Где-то живут на чужбине и тоскуют по утраченной родине, как мой отец.
       
Проболтавшись два дня по окрестностям с племянницей, я ощутила острые приливы совестливости и стала навязчиво предлагать свои услуги тёте. Проявляла готовность к любой работе. Тётя недоверчиво согласилась и для начала взяла меня на сенокос. По дороге я выучила скороговорку: «коси коса пока роса, роса долой, коса – домой». Весь смысл прочувствовала позже, промахав косой бесполезно всё основное время (пока роса), когда тётя аккуратно укладывала рядки скошеной травы. И только у меня стало что-то получаться, тётя неумолимо увела меня домой - работы дома осталось много. Я решила пригодиться хотя бы в огороде и усердно полола всё, что под руку попадёт.
       
Время текло неспешно, я совершенно отрешилась от всего прежнего мира и находилась в состоянии постоянного умиления от закатов, от росы, от бани, от самовара, от топлёного молока, от всего. Вокруг было столько неба, не загороженного ничем, и задолго было видно приближение любого облачка, не удивительно, что деревенские бабушки наперед знают всё о погоде. На таком широком небе – от горизонта до горизонта - можно читать как по книге, надо только знать эту грамоту. Даже гроза, которая собиралась постепенно, и мы видели её приближение, была настоящим приключением. Видно было, откуда идут низкие тучи с наклонным основанием из плотного дождя, и можно было бы точно рассчитать, через какое время они доберутся до нас. И когда стало совсем темно, и дождь хлестал по крыше, мы с Аней  в маленькое окошко смотрели на молнии, вонзавшиеся в землю совсем рядом с домом. Было удивительное чувство незащищенности и причастности одновременно. От ливня весь домик гремел, как картонная коробка, разве почувствуешь такое в городе на шестом этаже за застеклённой лоджией? Старенькая тетя грозы боялась и свет не зажигала, а меня распирало от восторгов. Полумрак добавил мне уверенности и я начала, помогая себе руками, декламировать заученного в школе «Буревестника» Горького. Тётя пугливо охала при раскатах грома, а я выводила крепнущим голосом – буря, скоро грянет буря! Позже, когда у Анечки в классе проходили Горького и учили «буревестника» - она узнала его как старого знакомого через много лет и спросила меня, - "Помнишь, как ты в грозу декламировала Горького?" Выходит, в её образовании есть капелька и моих усилий.
       
Как-то вечером, когда уже смеркалось, мы с Анечкой заглянули в хлев – совершенно тёмное помещение, особенно с улицы и в сумерках. Там уже находились все домашние животные. Воздух оттуда вываливался тёплый и пахучий. В полном мраке какие-то существа по-разному дышали – кто реже, кто чаще, вздыхали и громко переступали с ноги на ногу. Войти туда, в темноту, было страшновато, особенно после рассказа тёти о странностях их прежней коровы. Дело было вот как – одна за другой стали пропадать курицы, которые ночевали вместе с остальными животинами. Тётя заподозрила лису или хоря и заделала все возможные лазейки в хлеву, но снова очередная курица исчезла. Вскоре ночью тётя вошла к животным со светом и потрясенная увидела торчащие из пасти жующей коровы куриные ноги и растопыренные перья крыльев. Корову признали безумной с вытекающими отсюда печальными для неё последствиями, а меня особенно впечатлили сами курицы, которые всё это видели, а вывода не делали.
       
Однажды мне было поручено очень ответственное и опасное, как позже выяснилось, дело. Тётя вручила мне до краев полное ведро с горячей похлебкой для бычка, которого называли «Бугай». То ли это кличка была, то ли так называется бык - подросток, я не выяснила. Мне предписывалось выйти с этим ведром на поляну, бывшую когда-то улицей и звать громко: Бугай, Бугай! Много раз. Ведро надо было держать крепко перед собой и не отпускать, так как если оно опрокинется и похлебка выльется, бык будет очень недоволен и будет бодаться. Я, правда, думала - он будет недоволен, что еда такая горячая – невозможно сунуть палец, но тётя успокоила, что он любит погорячее и будет недоволен, если остынет. Так что я поспешила на исходную позицию. Надо сказать, что рога у парня уже выросли сантиметров по десять, но не были ещё острыми на концах. Я запомнила их очень хорошо. Раньше я этого быка особенно не разглядывала, он не вызывал у меня желания приласкать его, я вообще побаиваюсь всех с копытами – парными и непарными - если наступит на ногу, вот уж будет больно! Рост у него был как у взрослого быка, а поведение как у шаловливого телёнка.

Итак, стою я, - ведро перед собой, кричу «Бугай». Сначала до самой околицы не было видно никакого движения, но вот от дальних зарослей одичалой черёмухи отделилась его плотная фигурка. Он даже наклонил голову набок, прислушиваясь и соображая, что пришло его время, и подали коктейль. Он начал приближаться, сначала медленно, как-то вразвалочку, но скоро побежал, постепенно разгоняясь. Расстояние было очень большое, у меня было время подумать о своей судьбе. Я никогда даже не представляла, что столь огромное животное может нестись таким фасоном. Уже задние его ноги парочкой проскакивали между передними, - возможно, это был галоп. Бык неотвратимо приближался. Я вцепилась в ведро и пыталась то встать на колени в траву, то приподнимала судорожно заднюю часть, - хотелось сохранить достоинство перед неминуемой гибелью. Страхом я была прикована к ведру, и на меня на полной скорости нёсся самосвал КамАЗ с рожками. Максимальную скорость он развил возле меня, но каким-то чудом встал как вкопаный и с маху опустил в ведро голову по самые глаза, послышалось стремительное всасывание. Морда была размером как раз с ведро, но, вопреки всем известным мне законам физики, не выплеснулось ни капли. Процесс был закончен, едва начавшись. Я, поняв, что останусь жить, ведра из рук не выпускала – во-первых, пальцы заклинило со страху, а во-вторых, на стенках осталось самое вкусненькое, и в ход пошел язык (тоже длиной с ведро). Мы с ним, с ведром, качались из стороны в сторону, не расставаясь, пока не было вылизано все до последней крошечки. Так вкусно бывает только в молодости.
       
Наконец всё было кончено, ноги мои затекли, дрожали и не слушались. Тётя, увидев меня, изнуренную морально и физически, больше не поручала мне этой работы, да я и не напрашивалась. Осталась мне одна прополка.