Забытые Родиной...

       (Отрывок из романа «Чужбина»)

Лето 1929 года. Количество бандитских формирований хунхузов растет. Плач и стоны на магистрали КВЖД и ее ветках – гибнут русские люди…
Защиты искать негде, потому что нет своей власти, а чужая власть в глубине души ухмыляется. Китайские чиновники разводят руками: «Хунхуза еси, наша не знай куда его ходи…»
Управление КВЖД отправляет депеши за депешами:
«Всем начальникам станций. Примите меры предосторожности, участились случаи нападений хунхузов на склады с материальными ценностями и семьи железнодорожников. Есть человеческие жертвы. Примите…»
Но ничем, кроме «примите», Управление КВЖД не может помочь… Невесело улыбались железнодорожники и вспоминали дореволюционные порядки. Заамурский округ пограничной стражи состоял из 500 офицеров и 25000 солдат. Его штаб находился в Харбине. Нападения в те времена тоже были частыми, но они отражались по-военному квалифицированно и быстро, оставляя в памяти у хунхузов хороший след.
Но не то – теперь: защищайтесь или хоронитесь кто как может…
Первые поселенцы, работавшие на железной дороге, советские служащие и беженцы-эмигранты, одинаково оплакивают убиенных. Всех погибших отпевают в православных церквях, а потом принимает их «мать – сыра земля». Впрочем, не мать. На чужбине она может быть только мачехой…
Эти русские люди, рассортированные именем революции по гражданству, не могли обойтись друг без друга вдали от Родины; жили в добрососедстве, родстве и взаимном уважении. И не могло быть иначе, так как они были одним миром мазаны: верили в Бога, говорили на одном языке, пели одни и те же песни, чаще всего с грустинкой, с жалобой на неласковую чужбину. «Позабыт – позаброшен» – судьба мальчика, кем-то оставленного на чужой стороне, была им близка и понятна.
Задолго до этого, в 1896 году, Россия и Китай подписали соглашение на право постройки и эксплуатации КВЖД, которая была частью плана Великого сибирского пути, выгодного для обеих сторон. И кто же поехал на эту стройку, вняв призыву Отечества? Самые преданные ему души и самые горячие сердца. Оставив насиженные места, они «умчались в страну чужую», чтобы совершить там подвиг. Бастионом русской инженерной мысли назвали потом КВЖД западные газеты. Но после семнадцатого года на «полосе отчуждения» наступили тяжёлые времена. Начались грабежи, убийства, похищения людей, так как китайские власти распустили русскую полицию и охранную стражу.
Вопли закордонных «русичей» на КВЖД уже были слышны в Лиге Наций, но по-прежнему не слышала их родимая «матушка», помолодевшая, раскрасневшаяся, ударившаяся в «загул» не по весне, а по холодному октябрю…
Почему пришло такое безразличие к соотечественникам, верно служившим Родине? Все просто. Не стало больше старой и доброй России; вместо нее заявил о себе конгломерат из ста наций с обезличенным названием – СССР.
…КВЖД и при ней русские города и веси. Подумать только, сколько было потрачено на это золотых российских рублей и бесценных человеческих жизней! Но ради чего была суета и расточительство? Неужели ради того, чтобы потом подарить все это от большого сердца, но без большого ума? И что же взамен? Может быть, память о пионерах КВЖД в сердцах людей, ныне живущих в Харбине?
Увы… Сей град уже стер с лица земли даже могилы первопроходцев. На их месте теперь раскинулся великолепный городской парк, где целуются влюбленные и играют дети, не подозревая о том, что под ними тлеют кости людей, построивших этот город…
Как не узнать до боли знакомые привычки беспардонного призрака, некогда бродившего по Европе и заканчивающего свой путь в Азии.

Раннее утро… Тихо спал поселок на станции Яблоня…
Василий Петрович Авилов от чего-то проснулся, и тут же услышал, как брякнули ставни.
«Ветер, что ли?» – подумал он, но как ни прислушивался, понял, что ветра на улице нет. Почему-то в душу закралась тревога. Это было в какой-то степени связано с тем, что в последнее время стало неспокойно: участились нападения хунхузов на семьи железнодорожников; грабили и убивали… Из Харбина постоянно шли депеши – предупреждали.
Вдруг во дворе взахлеб залаяла собака, затем жалобно взвыла и поперхнулась. Василий Петрович уже встревожился не на шутку, быстро покинул постель и начал одеваться.
– Вася, ты куда так рано? – сонным голосом спросила жена.
– Да ничего особенного, на кого-то Полкашка залаял. Ты спи, Оксана, я схожу только посмотреть.
Сняв со стены новенькую бельгийку, из которой ему еще не довелось пострелять, Авилов неторопливо зарядил ружье и направился к выходу.
– Вася, будь осторожен! – услышал он вслед.
– Не волнуйся, Оксана, со мною ружье, – на ходу ответил Василий.
Но Оксана встала – беспокойство передалось и ей. Накинув на ночную сорочку теплую кофту, она подошла к кроватке. Их сын, двухлетний Коленька, спокойно спал. Оксана поправила на нем одеяльце и залюбовалась своим первенцем. Он был очень мил, их малыш, и уже многое понимал. В это время мальчик причмокнул губами и повернулся на бочок, сложив обе ладошки под правой щекой – это была его любимая поза. Оксана нежно поцеловала сына и снова поправила одеяльце.
В это время в сенях вдруг загремело ведро, и упало что-то тяжелое…
– Вася, что там случилось? – встревожилась она. Муж ничего не ответил, но уже кто-то шел через кухню, и Оксана зябко поежилась – это были чужие шаги. Она только подумала о том, что нужно одеться, но в это время в их спальню ввалился китаец. Облик, маузер на боку и короткая пика в правой руке – все это не оставляло сомнений…
Оксана, запахнув на груди кофту и стараясь не глядеть на бандита, крикнула:
– Вася, ну где же ты? Тут кто-то пришел… – Но ответом снова была тишина. Оксане показалось, что с мужем случилось непоправимое, и она уже хотела побежать в сени, но хунхуз, тяжело ступая, подошел к детской кроватке.
«Господи, что ему нужно от ребенка?» – с испугом подумала Оксана и накинулась на хунхуза; она схватила его за рукав и, пытаясь оттащить его от кроватки, закричала:
– Ты куда? Вот только дотронься до него, и я не знаю, что сделаю!
Но бандит осклабился и свободной рукой отшвырнул ее в сторону.
– Ой! – вскрикнула от неожиданности Оксана и отлетела к двери; при этом больно ударилась плечом о дверной косяк. Но, тревожась за свое дитя, она снова вскочила на ноги.
В это время хунхуз занес над кроваткой свою окровавленную пику, и Оксана дико закричала – в это мгновение она поняла, что случилось с ее мужем и что вот-вот может случиться с сыном. Что-то подкатило к ее горлу; откуда-то пришла к ней невесомость; и почему-то все поплыло, а потом перевернулось вместе с хунхузом вверх тормашками…
Дэн полагал, что перепуганная русская женщина упадет перед ним на колени и будет просить о пощаде, но она как подкошенная повалилась на пол. Дэн не хотел убивать ребенка; он помнил о предостережениях главаря и занес над ним пику для того, чтобы перепуганная мать сама отдала ему свои драгоценности. Но ее карапуз теперь громко плакал, и его могли услышать…
 Хунхуз рассовал по карманам содержимое шкатулки, затем присел на корточки возле беспамятной Оксаны; торопливо снял с нее нательный крестик; стянул с ее пальца обручальное кольцо, и вдруг его глаза маслянично заблестели, – он не мог отвести их от голых ног Оксаны, белевших за скомканной комбинацией. Дэн сразу же вспомнил о том, что у него давно уже не было женщины, и у него дернулся кадык. Не сводя вожделенного взгляда с женского тела, он опустился с корточек на колени и дрожащими руками развязал на своих штанах кушак…

Обнаруженное утром побоище потрясло всех от мала до велика. Хунхузы полностью вырезали семью советского служащего Авилова. На подворье валялся издохший дворняга Полкан, а в сенях упокоился в луже крови и посреди разбросанного на полу киш-миша сам Авилов. У тех, кто в числе первых вошел в дом, зашевелились на голове волосы. На полу в задранной до подбородка сорочке лежала, безобразно раскинув голые ноги, поруганная Оксана; вокруг нее – кровь; ее левая грудь обезображена колотой раной; в ее правой руке намертво зажат клок черных волос…
Сосед Иван Глазырин быстро накрыл простыней труп молодой женщины, а его жена Ксения подошла к детской кроватке. Но едва она заглянула в нее, как тут же громко взвыла и, закатив глаза, осела на пол.
Сельчане переходили из дома в дом; смотрели, ужасались, и их души переполняло отчаяние: «Что делать? Как жить дальше? Вот так и всех перебьют…»
Было похоже, что не сразу дался в руки и долго боролся за свою жизнь эмигрант Сазонов, служащий лесной концессии: весь исколотый пиками и с перерезанным горлом, принял он смерть во дворе своего дома. Погиб с топором в руках прямо на глазах у жены и детей железнодорожник Семиренко.
Хунхузы ограбили еще один дом, но никого там не тронули, а только связали одной веревкой хозяина и хозяйку, да насмерть перепугали детей.
Бандиты забирали драгоценности, деньги и оружие…

На третий день за полдень образовалась длинная похоронная процессия, и пять гробов поплыли к погосту. Все больше растет вереница людей, провожающих в последний путь убиенных. Идут медленно, но почему-то все равно семенят старики и старушки, смахивая с высохших лиц скупые слезы.
Вот и кладбище – пристанище покинувших сей бренный мир. Зияют глубокими провалами пять могил, уже готовых поглотить дорогих кому-то людей. Вдоль неторопливо выстраиваются один за другим деревянные гробы. В каждом из них – остановившаяся жизнь, несостоявшаяся судьба…
Глаза многих людей обращены к крошечному мальчику, Коленьке Авилову. Богохульная мысль закрадывается в иную душу: «За что караешь, Господи? Ладно, мы… А он-то и согрешить не успел…».
На похороны Авиловых приехали родственники из Харбина. Заливается слезами Ольга – младшая сестра Оксаны, играют желваки на скулах ее отца, еле держится на ногах мать.
У гроба Сазонова – молодая вдова, яблонская красавица Лена. Они поженились перед Троицей и были великолепной парой на радость людям и родителям.
Но теперь уже нет весельчака Кости и не узнать жизнерадостную Елену – ее глаза провалились и погасли.
Вдова Семиренко почернела от слез, а рядом с ней – пятеро сиротинок, вцепившихся ручонками в бортик гроба, в котором лежал их неузнаваемый отец. Как-то теперь сложится их судьба?..
Отец Александр взмахнул кадилом и приступил к отпеванию. Тоска и скорбь вокруг… Безмерная печаль в лицах…
«Со святыми упокой, Христе, души раб твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная», – исполняет хор из пяти старческих голосов заупокойный канон…
Зашевелились, завсхлипывали и потянулись за платками женщины: дико взвыла вдова Семиренко: «поехала» вниз Леночка Сазонова, но ее тут же подхватили под руки братья.
И дальше не выдержали… завыли бабы, по-другому не скажешь, потому что синонимов к этому слову нет.
Оказывается, еще не выплаканы все слезы. Сурово нахмурились мужики, и опустили головы, чтобы скрыть то, что закипает в глазах и носу соленой горечью…
Народу на кладбище тьма, встать негде. Наверное, собралась вся Яблоня. Плачут Нина и ее девочки, горестно взирающие на детский гробик.
Лицо Кандалова сурово застыло – в глазах решимость. Утром приходили сельчане, и они долго обсуждали детали похода на хунхузов. В конце беседы все высказались за то, чтобы ему возглавить отряд ополченцев.
В окрестностях погоста уже разносится тропарь о вечной памяти тем, кого уже не будет рядом с ними.
Снова слёзы… море слез…
И вот уж сыплется, стучится в крышки гробов земля чужбины, комкастая, недобрая; тревожит она души убиенных…