В нашу гавань заходили все кому не лень

Сестра моя любимая, единоутробная, гуманная, красивая, спортивная, стройная аки лань трепещущая, заботливая мать двух моих племянников и прочая и прочая взяла и выгнала меня на мороз (зачёркнуто) балкон. А всё оттого, что кошкой мурлыкающий линолеум в моей уютной и пыльной комнатёнке не удовлетворяет её эстетическим запросам. Теперь я чувствую себя королевским пингвином, потому что сижу на холодильнике, точно король на троне.
Жутко хочется настоящего армянского коньяку. Можно простого, но обязательно настоящего.
Бедная. Бедная Золушка. У неё одна радость в жизни – злая мачеха из репертуара файной Фаины. Эх! И та к концу сказки растает, словно утренний туман.
Утро туманное, утро седое. Фонарь наглый, как муха. Море, как муха, лохматое. И буквы. Резиновые. Они похожи на гандоны штопанные после ****ства в позе пластмассовой.
Утро удалось, если: кофе, сигарета, стакан воды, мартини без границ, одна оливка без мартини, водка и кофе. Остальное – лабуда.
Заряжаюсь утренним позитивом, надеваю на шею детский надувной круг и на всех парусах выхожу в море. Захожу в нейтральные воды, а там проститутки. Представляешь? Море проституток.
Девчонки были пьяными, бесплатно-доступными и елейными. Какими-какими? Елейными? Это как? Да хрен их знает, но слово красивое. Хвойное слово. И что ты с ними сделал? Приказал приступить к погрузке сухогруза. Что, прямо там – в нейтральных водах? Ага. Приступили? Нет. Почему? Потому что там было очень много предметов тяжелее ***. А потом прилетели стрижи. Стрижи, в отличие от девчонок, мне не понравились – фюзеляжи у них грязные какие-то были. И я выбрал кеды. Летать на кедах над волною штормовою – это самое то. 
Поднимаюсь над морем и, точно Икар несмышлёный, делаю бочку, петлю Нестерова, захожу в пике и в свободном падении подлетаю к одной из дам. Дама курит томно. Дама неестественно красива. Дама в длинном красном платье с вырезом до самой попы. Попа хороша, да и платье не из дешёвых. Оно, кроме выреза на спине, состоит из множества глубоких разрезов и одного рискованного декольте – не платье, а купальник какой-то. Глядя на этот сквозняк страстей, вспомнил из неопубликованного Омара Хайяма (или Шарифа. Не помню):  «Не будите во мне кролика. Заебу». ...и попал не в бровь, а прямо в хрусталик сложного оптического прибора именуемого глазом. А талант – его ж никакой религией не пропьешь, впрочем, как и не оправдаешь.
Из бесполезной философии неопубликованных воспоминаний и вполне логичных амбиций меня вывела дама в красном. Она отравила море своей недокуренной сигаретой и поинтересовалась:
- А Вы, случайно, не Вася Синий?
- Совершенно случайно. А что?
- Только что вернулась с Вашего сайта, - в доказательство чего покрутила в воздухе своей мобилой дорогостоящей. - Творчество разнообразно: и музыка, и поэзия, и проза, и любовь...
- Да какое в жопу творчество? - я попытался быть скромным. - Так, записки на манжетах.
- Скромность – основная черта гениев.
- Основная черта гениев – скотство.
- Это почему?
- Кто ж их знает – гениев этих?
- А я тоже иногда пишу.
- Что?
- Что «что»?
- Что пишете?
- Сказки. Про леших там, Машенек и прочих утопленников военно-морского флота Зимбабве.
- Люблю сказки, - соврал я.
- Да!? - воодушевилась она. - Может быть, тогда Вы прочтёте что-нибудь из моего?
- Нет, - устал я быть нечестным.
- Жаль. Мне нужно Ваше критическое мнение. Чтобы знать, куда идти дальше.
- Идти надо туда куда хочется, а не куда посылают.
- Афоризм прямо. Можешь выставить его на всеобщее обозрение, - без видимой причины перешла она «ты».
- Ага. На оборзение. Да и не моё это. Дарю.
- А чего ж тогда даришь? Если не твоё.
- Потому и дарю, что не моё, - сказал я, закурил и добавил: - шутка.
- В каждой шутке лишь доля шутки. Всё остальное – либо грубая правда, либо суровая лесть. Кстати, я Тома.
- … - и мне захотелось ознакомиться с её сказками.
- Мне мои города нравятся куда больше твоих сказок. Они (города мои) похожи на специальные коробки для спичек. И серые. И печальные. И монотонные. Как музыка Гарольда Бадда. В них хорошо слышны звуки чужого, чуть расстроенного пианино. Ну что ж. Иногда и орган не страдает хорошим настроением. Не всегда же клавесину быть оседланным Бахом. А в твоих сказках все пьяны от воды и угрюмы от веселья. Ни тебе Серых Волков с Красными Шапочками, ни Маленьких Принцев с Братцами Лисами. Не сказки, а Содом с геморроем.
Прозаические эпосы народов Литаджи, даже самые откровенные – ничто в сравнении с предсказуемостью моего существования. Потому что обозвать этот штиль жизнью топор не поворачивается. Ставлю ставенки резные без единого гвоздя и запиваю это дело ядрёным первачом, а его, как и подобает человеку с моей фамилией, шмурдяком.
- Ты бы объяснил людям, что такое шмурдяк, - подаёт голос томная дама в красном платье-купальнике, - я вот, например, не знаю.
- Значится так. Открываем любой толковый словарь Даля, Дали, Ожегова или там Касперского какого-нибудь и читаем: шмурдяк – дешёво и сердито (в простонародье пойло). Ага?
- Понятно, - говорит мне Тамара и замолкает.
Я тем временем натыкаюсь глазом своей кошки на шикарный внедорожник имени имени девочки Мерседес. За рулем авто работник уголовного розыска нашего картонного княжества. Если мент ездит на такой тачилле, значит его работа – не больше чем хобби, или же всё это просто фейк.
- Ты бы объяснил людям, что такое фейк, - советует мне Тамара, - а то многие верят фейкам.
- Значится так. Отрываем от книжной полки любой толковый словарь Даля, Дали, Ожегова или там Касперского какого-нибудь и читаем: фейк – дешёво и сердито (в простонародье фонарь. Правда, не в его первозданном значении). Ага?
- Ага, - отвечает она и ни с того, ни с сего начинает себе под нос тихонечко подвывать «Печальную песнь шпоры и кольта одинокого ковбоя» из репертуара Эллы Фицджеральд.
Судя по названию, ожидал услышать народные песнопения ирландцев рассекающих по прериям, но был приятно удивлён костровой гармонией а ля «милая моя, можешь одеваться». А текст ваще отвал башки. Короче, здорово, или, как говорит дядько Упс, волосато шо твой айс.
- Тук-тук-тук, - постучали в дверь моей аськи.
- Кто там?
- А там кто? - вопрошает Слава Репин – мой друг, собутыльник виртуальный, а  по совместительству соавтор данного текста – и в доказательство чего вяло продолжает: - Я в очередной раз почти бросил бухать. Не пить, а именно бухать. Взял за правило доходить по вечерам до дома и проверять дневники детей. Это я тебе вместо оправдания излагаю.
- Мне легче, - говорю ему я. - У меня только один сын, да и тот в Германии, и его дневник проверяет другой папа (слава богу, куда лучше, чем я). И пью я дома, да так, что никуда доходить не надо. Разве что до ручки. А сейчас намерен я нализаться и начать грязно домогаться томной дамы в красном. У неё такая задница, что и у покойника встанет.
- А у тебя?
- Обижаешь. Я ж не покойник какой-нибудь. У меня пока глухо, - сказал я Славе и обратился к своему маленькому другу: - Вставай, Василий. Твоего лучшего друга разрушают.

…и кстати, попросите, пожалуйста, Александра Николаевича Бородина-Совецкого, чтобы он передал господину Ч. что она (сестра моя любимая, единоутробная, гуманная, красивая, спортивная, стройная аки лань трепещущая, заботливая мать двух моих племянников и прочая и прочая) принесла в дом огромное дерево денежное. Пусть данный господин не подрывает мою всепоглощающую веру в приметы.


18.11.2008 г. Ялта.