Демид и Ольга

       Меняется время. Меняемся ли мы? А если меняемся , то в лучшую ли сторону?
       ДЕМИД и ОЛЬГА,
       На улицах Самбека - сугробы. Под толстым белым покрывалом еще спали поля. Небо над землей висело тяжелое, набухшее влагой, хмурое. И так длилось до середины марта, когда вдруг с крыш закапало.
       Пришла весна. Солнце забралось повыше, дохнуло жарко на сугробы, и потекли из-под них, образуя прогалины, веселые, неумолчные ручьи. Пенились они на запрудах, но неотступно пробивали себе дорогу к Черному яру, к реке..
       На дне яра уже не ручей, а речка неслась вскачь через перекаты, к Азовскому морю, затапливая по пути равнинные места, заросшие густым и высоким чаканом.
Случались еще заморозки. Рыхлый снег на какое-то время твердел. Слюденели по краям ручьи. Но все это было уже ненадолго, непрочно. Обнажились пригорки и холмы. Освобождались от снега низины. Только на южных склонах по оврагам лепился жалкий, потемневший снежок.
       В полдень под солнцем земля парила вовсю. Густой сытный дух исходил от нее, и лежала она, влажно-черная, разомлевшая от тепла, ожидая семян.
В Самбеке готовились к севу. Жители села впервые собирались выйти на поля, не имеющие межей. В образованный здесь колхоз вступила беднота и большинство середняков пошли волей.
Василия Сусекина и других кулаков раскулачили и выслали….
       Демида Заозерного не тронули. Но в колхоз он не вступил. Выжидал. Кто-то видел его на сельском кладбище на могиле Ольги. Ходил Демид по селу туча тучей, страшно было к нему подступиться.
-- Вот что проклятая собственность с человеком делает! -- сетовал председатель сельсовета, единственный коммунист на селе, Антон Заерко. -- Но мы эти бисовски чуйства вытравим!..
-- Антон, а Антон, с Демидом чой-то не то. Как потерянный он.. На кладбище зачастил…
-- Потерянный оттого, шо с хозяйством жаль,видно, расставаться…
Во всех дворах суета начиналась с утра: просматривали конскую упряжь, сеялки, а на подворье у Заозерного тихо, Демид будто помирать собрался - ничего не делал, ходил по селу в чистой одежде, нарядный, а лицо черное, глаза запалые, резкие морщины у рта и на лбу обозначились еще сильнее. Когда кто с ним заговаривал - не отвечал. Не иначе как потерянный. Эта мысль еще больше укрепилась в сознании односельчан, когда однажды утром Демид зарезал бычка, мясо на досках во дворе разложил и так, неумытый, весь в крови, пошел по дворам сзывать соседей.
-- Берите, люди добрые, мясо на помин моей души...
Узнав об этом, пришел к нему на подворье Антон Заерко.
-- Аль и впрямь ты рехнулся, Демид? Зачем бычка зарезал? -- спросил он.
Заозерный глянул на него из-под густых бровей отрешенно:
-- Хочу быть гол ,как сокол, как ты..
. Заерко вскипел:
-- Ты мне тут антиагитацию не разводи. Я спрашиваю: зачем бычка зарезал?
-- А на помин души...
-- Чьей души?
-- Моей.
-- Ты чого гутаришь? Ты ж живой? -- растерянно проговорил Антон.
-- То худоба моя только жива, а внутрях -- все уже пусто, мертво.
-- Да ты шо, сказывся? Шел бы лучше в колхоз, с людьми веселее, мужик ты работящий, такие нам сгодятся...
-- Не, Антон. Колхоз мне не по нраву, привык я одиноким, одиноким и останусь... .
Заерко снова рассердился:
-- Врешь ты все. Боишься, шо имущество твое в наше ведение перейдет, оттого и лютуешь.
-- Как бы жаль было имущества, стал бы скотину резать? -- ответил Демид.
-- А леший тебя разберет! -- выругался председатель и проговорил: -- Ты тока смотри, не чуди мне больше!.
Демид на это ничего не ответил, повернулся и пошел в хату.
А в воскресенье видели его на рассвете, как он выходил с кладбища, а в руках - веревка. Сказали об этом председателю сельсовета, и тот приступил к Демиду с расспросами:
-- Ты чо делал-то на кладбище?
-- То моя справа,- нехотя ответил Демид. Был он в тот раз просветленный и дерзкий, как и раньше.
-- Ох, Демид, ненадежный ты человек...
А Демид будто и не слышал этих слов.
Что с таким было делать? Встревоженный, под вечер поехал Антон в район - советоваться.
* * *
       Демид в ту ночь не спал. Сидел на полу и перебирал уже потертые, исписанные мелким почерком листки бумаги. Для чего? Он и сам не знал. Все, что было написано в них, помнил на память. Нашел он эти письма несколько месяцев назад, под стрехой, когда собрался подремонтировать дом. Это были письма Ольги и того…чахоточного.. Стал читать - и обожгло его внутренним огнем.Из писем явствовало, что Лариса не его дочь, а Григория, того, ссыльного - проклятье всей его жизни. Из-за него-то он и покинул в свое время родной край - Вологодщину, приехал сюда, в Приазовье, за тридевять земель, чтобы уберечь жену, да, оказывается, поздно.
       Скучал Демид на новом месте, непривычна была ему степь, безлесая, голая. Снились ему по ночам сосновый пахучий лес, прозрачные, как стекло, озера, твердые, как дерево, грибки, дымчатая голубика - все то, чем богаты были места, где родился. Лишился всего этого он, а ради чего? Уже чужой плод Ольга носила в своем чреве, а он-то обрадовался - понесла жена, теперь остепенится, прошлое забудется, дитя свяжет их навечно.
       Нелюдимый к другим, стал он ласков с Лариской. Любил ее, баловал. Ольга сначала удивилась, потом будто даже обрадовалась и к нему помягчела. И думал Демид: сорную траву вырвал из ее сердца вон. Ан нет!
Застал Ольгу однажды, как она тому письмо отписывала. Нежданно нагрянул, раньше срока вернулся из города. Она не таилась, думала, соседка зашла, окликнула, а тут он на пороге. Схватила листки, прижала к груди. Но уже не спрячешь. Вырвал он их у нее.
Прочел. Не нашел там слов про любовь, были там слова непонятные, которые он, тот, ссыльный, ей всегда говорил. Изорвал письмо в клочья, занес руку, ударить хотел. Но, встретив взгляд ее, понял - не поможет. Еще дальше уйдет она от него.
Повернулся, пошел в кабак, напился до полусмерти. Очнулся на третий день у известного на все село забулдыги Федора Кукушки. Вернулся домой, а Ольга даже не спросила, где был. Все будто пошло по-старому. Весь день он проводил в работе. На ней, работе, вымещал свою злость за нескладную долю. Золотишко завелось. Привез он как-то из города ей перстень. Понравился перстень Ольге. Только сказала она ему не то, что хотел он услышать:
-- Когда помру, положи со мной в гроб этот перстень...
-- Ты чего о смерти-то заговорила? Тебе еще жить да жить, -- испуганно сказал Демид.
-- Все помрем, - тихо ответила она.
Слова эти камнем легли на сердце Демида. Чтоб успокоить душу, как и бывало прежде, взял он ружье, пошел на охоту. Вернулся через две недели, в изодранном ветвями полушубке, заросший, усталый, а Ольга к нему с просьбой;
-- Пусти! К тетке надо поехать! Край нужно поехать!
-- Чего же такие волнения, если к тетке? -- усмехнулся он в бороду.
Нехитро было разгадать другое. Спросил ее с пристрастием, и она сразу призналась, заплакала:
-- Умер он...На могилу хочу съездить...
И на этот раз смягчился Демид, дал денег на дорогу. И казалось ему: нет теперь помехи его счастью. Но перед рождеством занемогла Ольга. Привез Демид из города лучшего доктора, сказал:
-- Подними женку, озолочу!
Но, видно, уж такая судьба ее горькая.
Умирая, все норовила она куда-то глазами вверх показать. Тогда он решил, что взгляд ее уже обращен к Богу. Но, видать, помнила она о письмах, земные нити еще держали ее плоть, хоть душа наполовину была там, в вечности.
       Положив Ольгу в сырую землю, еще пуще стал он баловать Лариску.
Пришло время, как и просила Ольга, отправил он дочку в станицу, где была средняя школа. Жила она там у Ольгиной знакомой, учительницы. Скучал он без Лариски, а уж приезжала на каникулы -- не знал, куда посадить, чем угостить. Рад был несказанно, когда, окончив школу, она вернулась в Самбек. Преобразилось все: в доме- снова появилась хозяйка. По возможности старался он облегчить ее труд.Воспротивился он тогда ее любви с голодранцем Михаилом. Долю свою считал несчастливой и не хотел, чтобы у дочери она была такой же. И вдруг - эти письма. Оказывается, Лариска ему не дочь, а нагуленная девка.
Все он прочитал в ее лице: и острый носик, как у того, чахоточного, и глаза зеленые, и руки тонкие, барские... Сколько лет лелеял чужое семя! Тяжелый разговор с нею был напоследок. И с тех пор не ладилось у них. На покров Лариса укатила в город, к тетке, Ольгиной сестре. И до Масленицы ни разу не приехала. Весточки даже не подала. Стало быть, никому он не нужен. Что же делать? Как быть? То, что нажито здесь, не сегодня-завтра отберут сельсоветчики. Для чего жить? Быть конягой в колхозной упряжке? Порешить себя? Пробовал, но в последнюю минуту передумал. А не лучше ли кинуть все, стать странником, свободным человеком. Мысль эта, родившаяся внезапно, окрепла в нем. Да, быть одному, свободным. К одиночеству он привык еще на севере.
       Отец Демида на Вологодчине поставил избу за озером, подальше от людей, вот потому и получили они кличку - Заозерные, а потом уже в документах она обозначилась как фамилия.
Демиду по наследству достался добротный бревенчатый дом со светлыми горницами, большой кусок земли при нем. Удача сопутствовала ему в охоте. Шкурки, которые он привозил в Вологду, а то и в Москву, ценились недешево. Демид разбогател. Любой в селе готов был отдать за него свою дочь, но судьба, свела его с Ольгой, пришлой, учительницей.
Приехала она сюда, на суровый север, недавно. Шустрая была и бесстрашная. Одна ходила в лес, по грибы, по ягоды, а в то время пошаливали в окрестностях бродяги. Вот и столкнулась Ольга в лесу с двумя бородачами. Демид услыхал ее крик. Пошел на него. Заплутал, но она успела крикнуть еще раз, прежде чем бродяги втолкнули ей кляп в рот. Тут уже напрямик, через кустарник, подрав одежду и лицо, выскочил он на полянку, а они уже зверствуют над ней.
-- А ну, бандюги, мать вашу... Встать!
Те двое, заросшие, оборванные, попятились, юркнули в кусты. Демид подошел, а она - без сознания. Платье на ней разорвано, и до чего ж кожа у нее была нежная да белая... Загляделся Демид, тут-то один бродяга и оседлал его сзади, вскочил на спину. А другой спереди рванул ружье. Повалили Демида, больно ударили чем-то в бок. Выпростал он одну руку, еще сильнее потянул тот, что держался за ружье, увлекся, а Демид тем временем и поддел его охотничьим ножом под ребро. Бродяга сразу обмяк, со стоном сполз на землю.
Другой при виде крови заорал дико, бросился наутек. Тот, раненый, открыл налитые страхом глаза - надо было его кончать, и Демид еще раз ударил его, на этот раз в сердце, как кабана. И все. Тут, как на грех, очнулась Ольга, увидела эту страшную картину - и снова в беспамятство. Взял Демид бродягу убитого, отнес в сторону и бросил в трясину. Не начальству же заявлять на себя? Обмылся в озере. А потом отвел Ольгу домой.
Тайна та и связала их. Первое время Демид опасался - выдаст! Нет, не выдала. Стал он к ней захаживать. Посидит, чаю попьет. Она ему все про разные книжки рассказывала, дала кое-что почитать. Только не смог он их осилить. Скукота одна. Про лес пишут, а чего об нем писать? Иди и гляди, лучше всякой книжки. Как-то сказал он ей об этом, а она вроде обиделась. Не ходил к ней Демид пять дней, и каждую ночь, только глаза закроет, видит ее на той поляне в разорванном платье. Наваждение какое-то. На шестой день не выдержал, пришел к ней:
-- Будь женкой мне. Все, что у меня есть,- твое...
Не ответила она ему ни да, ни нет, и он, взяв ружье, ушел на месяц в лес. А когда воротился, то услышал от нее такое, что дух зашелся от радости:
-- Думала я над вашими словами... Согласна я...
       Прожили два года. Достаток в доме. Чего ей в школу бегать за гроши?.. Но, коль охота, пусть бегает. Одно огорчало - постреленка нет, наследника. И когда она ему про свои книжки, он ей про другое: у всех дети есть, а у нас?
       С этого началось отчуждение. Демид подолгу оставался в лесу. Уже и денег девать было некуда, а он все промышлял...
Однажды, вернувшись из лесу, услышал от знакомого:
-- Демид! Не переусердствуй часом на охоте-то! Твою видели тут с пришлым.
-- Это правда? -- спросил он Ольгу.
-- Что - правда? Да! Живет тут один ссыльный из моих мест, больной... одинокий...
Больной? Это успокоило Демида.
-- Как зовут его?
-- Григорием.
-- Позови его на чай. Хочу познакомиться…
Посмотрел на него - и совсем успокоился: хилый, по всему видать -- чахоточный, недолго протянет.
Он, Демид, по сравнению с Гришкой был орлом рядом с курицей. Но так случилось, что пришел он однажды из лесу и застал их вместе и... не за книжками. И тут этот чахоточный вдруг заявляет:
-- Я люблю Ольгу Васильевну...
Дал бы он ему тогда, чтобы дух вышибить; а что дальше? Ольга с того дня совсем чужой стала. Демид - в дом, она - в школу. Демид запил. Приходил домой поздно, кричал:
-- Где эта гнида?! Я ее щас разлущу...
Утром ему было стыдно, и он спозаранку молча собирался. Шел на поле или в лес. Может, все обойдется. Пришел однажды домой трезвый, усталый. Она дома. Как бы его поджидает.
-- Что скажешь? -- спросил Демид.
-- Знай: из страха за тебя пошла и, -- добавила она,-- из благодарности, но это не любовь, понимаешь, не любовь! - И все это так спокойно, что сердце у Демида захолонуло.
Вскоре он продал дом, землю, сказал Ольге:
-- Уезжаем…
Это было неожиданно для нее. Сердцем чувствовала, что дорога ему Вологодчина, и вдруг -- уезжаем... Чтобы удержать ее, на все решился. Чувство, похожее на благодарность, снова шевельнулось в ней. Тогда она еще не знала, что беременна, и согласилась. Они уехали на Дон -- в край, откуда родом была Ольга.
       Демиду все тут пришлось начинать заново. Они быстро обстроились, зажили по-прежнему. Так же как Демид не мог оставить Ольгу, так она не могла забыть Григория. Они переписывались, Ольга прятала письма Григория, получала их на почте. Вести из Вологды были все мрачнее. «Сон после трудов, гавань после бурного моря, мир после войны, смерть после жизни -- вот превеликая радость...» - написал Григорий в предсмертном письме.
       Вот и ВСЕ! .Теперь они ОБА ТАМ…, а я- здесь..…
...Демид комкал знакомые, исписанные мелким почерком листки бумаги и бросал их на пол. Потом натаскал в дом соломы: Когда все было готово, обрядился в дорогу - надел новые сапоги, положил в котомку хлеб, сало, лук. Дрожащей рукой поджег бумагу. Огонь быстро побежал по избе, загорелись деревянные лавки, стол. Пора было уходить. На дворе еще немного подождал, посмотрел. Из окон сначала повалил дым, потом выплеснулись языки пламени...
Установилось весеннее безветрие, а дом его стоял на отшибе, за селом, - огонь не мог перекинуться на соседей. Загорелась соломенная крыша - теперь уже не потушишь. И тут стали сбегаться люди. Увидели Демида, поняли, что он сам поджег свой дом.
-- Демид! Демид! Ты что, совсем рехнулся? Опомнись! Окстнись!...
Демид перекрестился и пошел прочь по тропинке, и никто не посмел остановить его.