По дороге домой

ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ


По дороге домой мы купили не только пиво, но и водку. Опять соленья, варенья, сыр, колбаса, черный хлеб, и вот он говорит:
       - Теперь давай разговаривать, как ты хотела. Ты сегодня не пришла ко мне ночью.
       - Я боялась тебе помешать.
       - В смысле?
       - Ну, когда мужчина говорит, что он способен проспать двое суток, я предпочитаю его не будить. Но мне, честно, было очень грустно.
       - Хорошо. Когда давеча ты столь откровенно перед нашими однокурсниками, друзьями, можно сказать, стала рассказывать о том, что Горлов твой первый мужчина, а, стало быть, всю жизнь несет за тебя ответственность, почему ты не вспомнила тут же, что ты – моя первая женщина, и, по твоей логике, должна нести ответственность за меня?!
       - Кто? – удивилась я, - Я?! Я – твоя первая женщина?!
       - А ты не помнишь?!

       Тут пришлось мне приумолкнуть.
       - Тогда, после первого курса, я еще оставался в общаге, мне принесли твое письмо, да я тебе его сейчас покажу! – Женька закрутился по комнате, безошибочно выдвинул ящик секретера, достал пачку замусоленных писем, Боже мой, тридцать лет, тридцать лет прошло! – и протянул мне листок, в клеточку, красными чернилами:
       « И все так глупо. И живем мы выдуманной жизнью. А эта настоящая, уверенная в себе жизнь, смеется над нами. Ну, надо мной. С ужасом вдруг кажется, что я не более, чем призрак, причем, призрак жалкий, и в журналистике мне нечего делать, слишком субъективна, слишком эмоциональна, слишком выбиваема по пустякам. И хочется бежать куда глаза, а куда?! Везде, везде одно и то же. И я не знаю, как ты находишь язык с окружающими. Я всегда кажусь ино и инако. И здесь. Мне уже плевать, что у меня получится с практикой, потому что, как хотела я – никто не позволит, а как хотят они – я не могу. Я погрязла в русской классике, она саркастически, на все века, дает картину русской души, и это так верно, так жестоко « Есть множество средств, сделать человеческое существование постылым». Я не хочу плакать. Я хочу тебя. Твоих глупых, ласковых мычаний, твоих хлопающих ресниц Мы должны встретиться, Жека, и договор «о ненападении» можно нарушить. Я не могу без тебя. Я.»
       - Это невероятно, - сказала я, - Ты хранил эту ерунду тридцать лет?! Через два брака?! Меня, помнится, Мишка, найдя твои письма, заставил их разорвать на кусочки и съесть.
       - Врешь.
       - Ну, преувеличиваю. По крайней мере, у меня не сохранилось ни одного твоего письма.
       - Ты не удаляйся от темы. После этого письма я рванул к тебе, в Туринск, там была твоя первая практика, неужели не помнишь?! Ты еще тогда у Галки жила, ответсека местной газетки, где ты проходила практику, в частном ее доме, неужели не помнишь?!
       - Ну, как же, Галка, - оживилась я, - хорошая была тетка!
       - И муж у нее был хороший. И сын. Помню, она постелила мне на полу, в твоей комнатке, а ты ко мне ночью пришла, помнишь?!
       - Припоминаю, - сказала я, - Стало быть, ты был мальчик? Я тебя изнасиловала?!
       - Что ты! – вскричал Женька, - Я тебе на всю жизнь благодарен за то, как ты это сделала. Я в тебя влюбился молниеносно. Я же до этого только целовался с Удаловой. Она хотела, но я не мог, понимаешь, не мог. А с тобой смог. И так легко. Так божественно.
       - Вот и я с Горловым так же. С Авдеевым целовалась, а не могла. А с Горловым так легко, так божественно. На всю жизнь ему благодарна. Знаешь, я даже думаю, что для девочки это гораздо более важный опыт, чем для мальчика. Сколько женщин после первого опыта проклинали потом мужчин всю жизнь!!
       - Ты опять отвлеклась от темы. При чем тут Горлов?!
       - Вот ты дурачок-то!
       - Давненько никто так меня не называл.

       Слово за слово, рюмка за рюмкой, мы полезли в самые дебри. Тарасов вновь заперебирал своими пухлыми пальчиками истлевшие конверты:
       - Здесь вся ты! Ты в одной строчке можешь сама себе дважды противоречить! Ты меня после той первой ночи – помнишь?! – выгнала! Сказала «да не люблю я тебя, Жека, я пошутила», и я уходил прямо в ночь. А помнишь, что ты сделала?! Шел дождь, стояла египетская тьма, а ты упала передо мной на колени, прямо в грязь, и завопила «прости меня, Женечка, прости меня, любимый мой, сама не знаю, что я, кто я, зачем я, но не оставляй меня!!» И я взял тебя на руки, и отнес в дом. Галка, и вся ее семья просто офанарела на пороге!!
       - Это я помню, Женечка, - тихо сказала я, - Только не помню, что была у тебя первая.
       - Первая, и, похоже, последняя, - твердо сказал Тарасов, - Но почему, почему, почему, ты тогда выбрала Мишу, а не меня?!


       Я пошла в ванную. Я хотела сполоснуть лицо. Слишком много воспоминаний для одного вечера. Я же уже десять лет живу в Праге. А в этой Тюмени, куда мне Женька оплатил билет в обе стороны, я нахожусь третий день, и все мне как дивный сон, а еще тут этот разговор, да еще кран в ванной протекает, и нужно каждый раз отвинчивать вентиль, чтоб вода потекла, а потом этот вентиль закручивать, чтоб вода не текла Вот еще вспомню смешное: в первый день, когда я к нему прилетела, Женька мне по всей ванной развесил белые пушистые полотенца – для рук, для ног, для душа, а душа-то и не было – он мне предоставил ведерко, с каким играют в песочнице дети, мол, обливайся, а шторки тоже не было, и я столько воды налила на пол, что Женька двадцать минут собирал, это с его-то весом, в общем, я вышла и сказала:
       - Я тебе сейчас скажу, Женя, ты не поверишь. Я встретила Мишу в компании философов, гулявших в знакомой тебе комнате на четвертом этаже, аккурат, после того, как сделала от тебя аборт.
       - А ты знаешь, как я плакал тогда?! Как я чуть не умер тогда на клумбе перед общагой, потому что не имел сил доползти до постели?!
       - Я тоже плакала, но не на клумбе, а на плече у Миши, который мне как раз подвернулся, в той комнате, и который меня как-то очень ловко утешал.
       - Как тебе не стыдно?! Разве я тебя не был готов утешить?!
       - Как ты мог меня утешить, если я сделала аборт против твоей воли?! Ты же меня ненавидел тогда!
       - Я не мог, - сказал Женька, откинувшись всем своим стопудовым телом на подушки дивана, - Я тебя не мог ненавидеть. Я тебя любую любил. Ты всегда меня умела убедить в чем угодно. Ты сказала, что нам еще рано иметь ребенка. А сама забеременела Наташей от Мишки через четыре месяца!! Вышла за него замуж через полгода!!!
       - Во-от, - сказала я, с удовольствием вглядываясь в его родные глаза – а как он умеет хлопать ресницами! – Мишка потому, что он тогда, под Новый год, в общежитской мойке на бельевой веревке повесился, веревка оборвалась, а он башкой о трубу парового отопления грохнулся, и из головы кровью на стене написал « Ира! Я тебя люблю!!» Мне это тогда так романтично показалось! Прямо гимн любви, да и не мне одной показалось, все девчонки нашего этажа ко мне в комнату бегали, орали, человек ли я, и есть ли у меня сердце?! Я же дура была, Женечка, ты правильно говоришь – взбалмошная, и избалованная, королева, одним словом, почему бы ради меня и не умирать, а Горлов вон дальше пошел, утверждает, что мир я целый хотела покорить, хотела, чтоб у моих ног все сердца лежали, мечтала, что умру, а за моим гробом пойдут тысячи, десятки тысяч людей, в основном, мужчин, конечно, и все будут плакать, О!, - и я зарыдала, закричала в голос, - Кто мне тогда рассказал, что у самоубийц есть такой специальный ген, что рано или поздно они своего добиваются, а люди, которые им попались на пути, потом всю жизнь несут за них комплекс вины, всю жизнь, всю жизнь страдают безвинно, безвинно!!


       Тарасов схватил меня за голову, и резко притянул к лицу, на свою могучую шею, на свои бульдожьи щеки, к своим маленьким и пухлым, как у девочки, губам, и этими губами целовал мои слезы, и повторял горячо, как мальчик:
       - Выходи за меня замуж, выходи за меня замуж, выходи за меня замуж!

       
       Ирина Беспалова,
       Прага, ноябрь, 2008