ПЕЙ ДО ДНА

Сумерки окутали плечи шальной серой шалью. Сверху летела мелкая белая крошка, ощупывая все углы и поверхности города. Я снова вижу эту игру в канун обряда белого очищения, им снова все надо успеть. Если пожечь - то дотла, если петь - до петли, если потеха - то до ножа, если пир – до дыр. Метель алчно улыбалась звериным оскалом, выла в каждый фонарь как на луну, разбивая свою плеть о сталь чужих плеч, в отместку властно хлестала их по лицу. Эй, кто теперь, сидя в теплом углу, скажет, что он бежал, сметенный ее натиском и мощью, бесконечностью и беспроглядностью?
Она не лекарство, не патрон, не постель, не стакан. В ее инстинктах - смута, в ее руках - еще больше усугубить твое состояние тоски и безысходности. Она жжет красное черно-белым огнем ночи и снега. Она будет войной для тех, кто знал лишь уют и покой, она станет льдом для тех, кто ни разу не подскальзывался на своем гладком пути. Покуда я чувствую движение весны, покуда я говорю на языке чужих песен и огня – пей, не бойся, пей до дна со мной эту снежную ночь, и ты станешь сильней, ты станешь одним их тех, кто не может жить с клеткой в голове, чьи сердца требуют больше, чем могут дать твои законы. Одним их тех, кому не петлять в сером, кто рвет его на черное и белое, для кого привычка – самая большая опасность для жизни.
Теперь я снимаю для тебя это табу. Я буду строкой в твоем черновике. Я буду кровью в капле выпитого тобой вина. Пей до дна, я прорасту войной и с утра опрокину твою грудь, голову и руки в бой, в снежный лихой свистопляс, в вольную сечу на пыльных полках, в стылых кабинетах министров, в офисах, у станков и в трамваях. Я направлю тебя на смертный бой без огня и хлеба в эти постные дни, и если ты правду от меня прячешь в молчаливый ответ, скомканность лица зашиваешь в ладонь, то ты далеко пойдешь, но никогда не научишься раной мерить цели войны. И каждый день после двух красных в календаре ты будешь пробовать на прочность стать этой беспроглядной метели, и однажды она окажется сильней.
Следующий день будет свеж и чист, но в нем не будет места для тебя. Ты не знал, что такое движение вспять, не знал, как, ступая по хляби болот, подниматься к небу. Там, где вчера вечером и ночью танцевала буря, перетирая в пыль слабых и слепых, утро встречает птиц ровным белым полем. Вдаль до горизонта тянутся темные свежие следы - колеи, напитавшиеся водой. Ртуть обманчиво ползет вверх, манит в засаду. Выйдет солнце, но его свет не способен согреть замерзшее тело. Кто-то назовет твое имя - в груди станет теплей, и ты можешь руку разжать в ладонь. Однако ты это уже все где-то видел - обманчивый свет, голоса, дороги и сотни дверей, и не помнишь, чтобы на завтра после солнечных дней, оголив свою грудь для тепла и огня, ты не попал в стужу и не слег с больной головой и высокой температурой.
В невыносимой тишине ты слышишь, как тебя отпевают в стенах городских улиц. Нечего выжать из сегодня, и ты знаешь - завтра не свет, твой лотерейный билет на тебе ставит крест. Если не сейчас, то ты никогда не решишься шагнуть прочь, не найдешь сил и времени выкинуть вон все то, что тащит тебя под лед. Твои связки в горле еще звучат чужими голосами, но потом верх берет тишина, как правда над всеми словами. Твоя рука зашита в карман, любовь ушла в побег, а я тебе приберег одиночество и стужу сквозняков на десерт. К вечеру печаль накатит в стакан, встанет про нашу боль крепкой беспросветной стеной, и если ты не поймешь мой жест - вольный танец белой бури, - я отпускаю тебя на все четыре стороны петлять в обрез полыньи.