Про Ивана-Царевича и Василису Прекрасную

- А вот еще одна сказка… Жил-был Иван
- Дурак?
- Царевич. Не мешай. И была у него жена - Василиса Прекрасная.
- Тоже мне новость. Молчу-молчу. Продолжай.
- Да. Была, значит, у него жена – Василиса Прекрасная. И такая она была раскрасавица, что у Ивана дух захватывало, стоило лишь взглянуть на нее. И жили Иван с Василисой душа в душу, всем бы так жить.
- Ты ничего не перепутал? По-моему, так сказки заканчиваться должны.
- Может быть ты и будешь их сочинять?
- Не-а, я лучше послушаю.
- Тогда будь любезна, слушай молча. Не дуйся, слушай дальше. Так вот, казалось Ивану, что нет на свете женщины прекраснее, чем его Василиса. Только красоту ее он один лишь замечал, всем же остальным виделась она жутко уродливой, этакий крокодил о двух ногах.
- Крокодил, это из другой сказки.
- Я могу продолжить?
- Да, да, продолжай, конечно.
- Спасибо. Надо сказать, Иван был мужчина хоть куда – фигурой статен, лицом пригож, ну и какой-никакой а царевич, так что выбор его был, мягко говоря, окружающим непонятен. Родители, понятно, смирились - младший сын, всю жизнь по остаточному принципу финансировался, пусть хоть в личной жизни сам решит, с кем ему дни проводить, да ночи коротать. А что царевна не хороша собой и иностранным правителям не особо ее покажешь, так ведь это пока до Ивана очередь дойдет престол наследовать, может к тому времени и придумают что-нибудь колдуны местные (кстати, у них уже на мышках неплохо получается). На том и порешили, коль мила ему Василиса, пусть на ней женится, рода-то она царского была.
- Мудрое решение.
- Мудрое-то оно мудрое, только не всем понравилось. У боярина одного дочь была на выданье, и очень хотел боярин тот с царской семьей породниться, так что сама понимаешь, женитьба Ивана на Василисе никак в планы его не входила, однако ж, помешать свадьбе он не смог. Вот и говорит боярин дочери: «Счастье твое, Прасковья, в твоих руках. Все, что мог, я для тебя сделал: и образование аглицкое оплатил, и приданое богатое дал, и сама ты из себя, слава те Господи, красавица, хоть на выставках, а хоть в музеях показывай, чтоб народ на красоту такую любовался. С такими вводными охмурить мужика - раз плюнуть. Ты с Иваном-то будь поласковее, глядишь, он и выгонит пигалицу свою, иль в монастырь сошлет, а на тебе женится. Ну да что я тебе рассказываю, сама чай не дура, понимать должна, какое мужчинам обхождение всего приятнее». Прасковья, надо отдать ей должное, дурой не была, потому и заходить начала издалека. То как бы невзначай в парке на прогулке встретит Ивана, зардеется вся, что маков цвет, очи долу опустит, то на царском пиру, будто случайно, рукавом зацепит, извинится застенчиво и опять румянцем вся покроется, словно пламя в ней какое полыхает.
- Вот ведь змея!
- Только Иван все эти хитрости замечать не хочет, одну лишь Василису видит. Тогда Прасковья стала с ним разговоры умные вести о литературе и о живописи. Иван из вежливости отвечает, а сам на жену посматривает, да как полоумный улыбается. А Прасковья, знай свое про романистов, да постмодернистов щебечет. А потом будто исподволь и про жену выспрашивать стала. А Ивану-то только того и надобно, что о Василисе поговорить, да про красоту ее рассказать. У Прасковьи аж скулы сводит от разговоров таких, но терпит, слушает внимательно, головкой кивает, дескать, согласна, а сама думает, как бы поскорее разлучить голубков. И начала она иногда между делом в разговорах упоминать о недостатках Василисиных, то нос у нее с горбинкою, то кожа не бела, то фигура не стройна. Будто по капельке ядом Иванову душу разъедает. Иван-то сначала значения разговорам этим не придавал, а потом уж поздно было, червячок сомнений дело свое делает – душу гложет. Начал он к придворным присматриваться, да замечать то взгляды косые, а то и усмешки.
- Ну ясно, пал жертвой коллективного мнения…
- Опечалился Иван, закручинился, а Василиса возьми, да и спроси: «Что ты, Ваня, не весел стал? Знать грусть-тоска в сердце твоем поселилась. Уж не я ли тому виною?», Иван ей и отвечает: «Люблю я тебя, Василисушка, больше жизни своей, а только люди молвят, что не красавица ты у меня. Я-то их не слушал, знаешь ведь, а только вижу теперь, что правду люди говорят». Заплакала Василиса и говорит: «Дурак ты, Ваня, хоть и царевич. Не понял ты, что красоту мою не глазами, а только сердцем увидеть можно. Это ведь на меня злая ведьма заклятие в детстве наложила. Срок заклятья к концу уж подходил, только вот ты подвел, и теперь придется мне в отчий дом возвращаться и доживать жизнь свою горемычную в облике страхолюдины». Молвив это, обратилась Василиса голубкою и улетела. Вот и сказке конец.
- Как конец? А что Иван?
- А что Иван? Спился с горя Иван, а потом в дурку загремел, как начал всем рассказывать, что жена его, голубкою обратившись, улетела.
- А Прасковья?
- Прасковья? Да в девках так и осталась, кому она такая злюка нужна.
- Какая-то неправильная сказка.
- Почему это неправильная?
- Да потому, что должен он был пойти искать Василису и от заклятия ведьминого освободить.
- Ну, если тебе так хочется, ты сама правильное продолжение придумай, а я спать пойду.
- Соня.
- И тебе спокойной ночи.