Про жалость и сломанные яблони

Сегодня я буду грустная весь день до самого вечера или даже до завтра. Не до веселья мне потому что. И деду моему не до веселья. И другим людям в нашей деревне – тоже. У нас сегодня случилось плохое! Не в одном дворе, нашем с дедом, например, или бабушки Катерины с Виталиком, а у всей деревни сразу взяло и случилось.

Ночью какие-то недобрые люди сломали много-много яблонек в большом яблочном саду. У нас давно уже есть общий деревенский сад. В нём полно всяких яблонь – и больших, и маленьких. В этом саду весело даже просто так гулять, а есть за компанию яблочки ещё веселее. За компанию – значит, когда все вместе. Мы с Виталиком часто в большом саду за компанию яблоки едим, ещё в догонялки или в прятки играем, а сегодня нам за компанию невесело и совсем ни во что играть не хочется. Нам яблочный сад жалко. Он ведь заболел. По самому настоящему заболел. Плохо сломанным деревцам, больно им. И другим деревьям тоже плохо, они хоть и не сломаны, а переживают за сломанные. Вон, даже веточки опустили!
 
Яблоньки теперь надо выхаживать, как больного человека. Если какой-нибудь человек болеет, его же не бросают. Заботятся о нём, жалеют, дают вкусный чай. Мы тоже не бросили сломанные деревца, поднимаем их, перевязываем. Только некоторым уже ничем не поможешь – эти бедненькие яблони насовсем уберут из сада. Мой дед как раз выкапывает такую яблоньку, а я смотрю на неё и думаю – вот почему бывают недобрые люди?
 
– А, деда?
– Что, Оленька?
Я даже и не заметила, как спросила у деда вслух, про что думала.
– Из-за чего бывают такие недобрые люди, что им деревца не жалко?
– Ох, Оленька... Бывают люди, которым не только деревца, им и людей не жалко.
– И они, деда, могут людей сломать, как яблоньки, да?
– Да, пожалуй, что могут. Когда в человеке жалости нет, что его остановит? Вот и творит он всякое.

Я представляю себе людей со сломанными руками и ногами. Люди – это ведь не куклы! Куклы, например, плачут понарошку, а у людей же настоящие слёзы! Куклам-то хоть можно взять и починить ручки-ножки, а людям разве так просто починишь? Им же больно!
Если честно, представлять себе такое очень страшно. Я даже съёжилась и зажмурилась. Вот бы мне превратиться в крошечную девочку и спрятаться от всех в крошечном домике! Представлять, как я прячусь, совсем не страшно, даже интересно. Вот только меня же дед потеряет! Ему ведь спросить будет не у кого. Раз я от всех спрячусь, меня никто и не увидит.
 
Нет, это неправильно – от всех прятаться.
От деда не надо прятаться. Я уже спряталась один раз. Меня тогда всей улицей искали, а я же не знала, что нельзя далеко прятаться, маленькая ещё была. Когда я нашлась, дед только и делал, что прижимал меня к себе и говорил: «Оленька, птичка моя-невеличка, пожалей ты меня, никогда так больше не прячься, совсем меня без силушки оставила!» А я не хочу, чтобы мой дед таким был! Я уже видела одну очень старенькую бабушку без силушки – бабушку Марфу. Из-за того, что у бабушки Марфы совсем-совсем не осталось силушки, у неё выпали все зубы, а новые больше так и не выросли. Конечно, разве могут вырасти зубы у человека без силушки? Дед сказал, это годки силушку и зубы у старенькой бабушки забрали, а у моего деда что ли я заберу? Нет уж! Пусть мой дед всегда будет с силушкой и с зубами.
И от Виталика не надо прятаться. Он тогда целый день будет кричать меня около ворот, всех на улице перепугает.
В общем, от добрых людей – не надо. Если уж прятаться, так только от злых.
 
– А почему такое бывает, что в человеке жалости нет? У тебя же, деда, есть! Я знаю! Ты меня сколько раз жалел? Тысячу миллионов! И у пастуха дяди Коли есть. Помнишь, как он Найду гладил, когда она порезала лапу? И даже у Найды жалость есть, хоть она и собака, а совсем не человек! Найда знаешь, как Виталику ногу облизывала, когда он коленку ушиб! Он тогда сидел на траве, а Найда сначала бежала по своим делам, а потом увидела Виталика, как он пригорюнился, и улеглась рядом. Очень ей было жалко, что Виталику больно.
– А почему бывает, Оленька, что огурчиков на грядке мало или совсем нет?
Ну и спросил у меня дед! Про огурчики-то я давно знаю!
– Потому, деда, что они, например, заболели из-за плохой грядки, на которую их посадили. Ты же сам мне рассказывал. Забыл, да?
– Нет, не забыл. Хотел, чтобы ты вспомнила.
– А зачем? Я же тебя не про огурчики спрашиваю.
– А затем, Оленька, что ты, когда про огурчики толковала, на свой вопрос и ответила.

Ну что у меня за дед такой! Разве можно из-за огурчиков про жалость понять?
– И ничего я не ответила, дед. Я сказала, что огурчики заболели из-за плохой грядки, а где здесь про жалость-то?
– Ты не сердись, голубушка моя, а лучше подумай-ка хорошенько.
 
Я смотрю на деда и вдруг понимаю про жалость! Она бывает в человеке, как огурчики на грядке!
– Деда! Я знаю, знаю! Если у человека нет жалости, значит, он заболел и его лечить надо! Да? А как лечить?
– Ну, вот и молодец, что поняла. Вспомни, как мы с тобой за огуречной грядкой ухаживаем? Можно ведь сказать, не ухаживаем, а лечим. И удобряем, и поливаем, вот она и дарит нам огурчики, ей не жалко. А если бросить её? Что на ней вырастет?
– Сорняки всякие...
– Правильно. Сорняки. Вот и люди эти, которые нам яблоньки поломали, потому деревья не пожалели, что в душах у них – сорняки, как на брошенной огуречной грядке. Болеют у них души-то. Не удобряют их, не поливают, вот сорняки всё доброе и задавили.
– И жалость?
– И жалость.

Я вздыхаю. Тяжело ведь, наверное, когда душа такая – с сорняками. Она даже и петь-то не хочет. Как она может петь, если сорняки всё задавили? И что это за сорняки такие, что из-за них душа болеет?
– Деда, скажи мне, из-за каких сорняков люди становятся недобрыми? Я знаю про мокрицу, ещё про лебеду, но это же травные сорняки, а у них какие?
– Травные, говоришь? Вон, какое слово придумала. Травные, значит? А у них, Оленька, сорняки душевные – чёрствость, жестокость, злоба. Их с корнями выпалывать надо.
– А кто может душевные сорняки выполоть? Ты можешь, деда?
– Да могу-то – могу, только ведь с такими сорняками за час не управишься. Они годами росли. Кто знает, сколько времени понадобится иному человеку, чтобы душу от сорняков очистить. Может, целой жизни не хватит. А пока есть у людей сорняки в душе, всем вокруг лихо будет, как вот нам сегодня.
 
Лихо – это очень плохо. Страшнее даже, чем сильный ветер с пылью до неба или большая заноза в пальце. Лихо – это как бы война. Дед рассказывал мне про войну, на ней всем бывает плохо. От лиха тоже всем бывает плохо. Надо такое лихо победить!

– Деда! Придумай такой чай, чтобы – раз! – выпил его, и ни одного сорняка в душе не осталось! А? Сможешь? Тогда любой недобрый человек сразу станет добрым-предобрым и будет на нашей лавочке под вишней песни петь, у доброго же человека душа всегда петь хочет!
– Эх, Оленька, кабы всё так просто решалось, давно бы уже все вокруг добрыми стали. Чай, про который ты говоришь, заварить несложно. Помягчеет с него человек, оттает, да только всех-то ведь, которые душой болеют, не напоишь, хоть на околицу самовар выставь. На человека, Оленька, сызмальства смотреть надо. Он ребенок ещё, а уже видно, чего в нём больше – хорошего или плохого, к добру или ко злу он тянется. Вот тогда самое время сорняки-то полоть, отворачивать его от недоброго. Когда старший за младшим смотрит да полезному учит, а младший старшего слушает, тогда никакой сорняк в душу не попадёт.
– А если люди становятся недобрыми, значит, они в детстве старших не слушали, да?
– Или старшие не шибко их уму-разуму учили, запустили, как ту грядку, вот и выросло...
– Что же теперь делать-то? Так что ли и будут недобрые люди наши яблоньки ломать? А, деда?
– Ну, яблони мы сторожить станем, раз такая напасть приключилась.
 
Мы с дедом выходим из сада, выносим сломанные деревца к оврагу. Несёт, конечно, дед, я только придерживаю, но я очень стараюсь помочь деду, потому что одному нести сломанные деревца совсем несподручно.
– Деда, получается, что были яблони как яблони, а стали сорняки, раз мы их убираем.
– Выходит так, Оленька.
– Значит, сначала и недобрые люди были вовсе не недобрые.
– Правильно. Только не пойму я, к чему ты клонишь?
– А к тому, деда, что недобрых людей надо сторожить. Ты как про яблони сказал? Будем сторожить, раз с ними такая напасть приключилась. А если какой-то человек недобрый – это ведь тоже напасть?
– Напасть, Оленька. А как же! Когда один человек другому делает плохо, как это ещё назовёшь?
- Вот и надо таких людей тоже сторожить. Понимаешь, дед? Пусть добрый человек сторожит недоброго, да и всё! Тогда недобрый человек не сможет ничего плохого делать и перестанет быть недобрым. А если одному человеку трудно сторожить, можно же, чтобы сторожили двое. Добрых ведь больше, чем недобрых!
– Сторожить человека – это ты хорошо придумала. Молодец. Только просто сторожить – мало, Оленька. Добру учить надо.
– А мы и будем учить, деда! Мы же с тобой добрые! И Виталик добрый. И все в нашей деревне.
– Ну-ну… Ну-ну…

Дед складывает ветки в общую кучу, а я вздыхаю – мне очень жалко яблоньки. Дед качает головой и тоже вздыхает. А потом мы возвращаемся в сад. Из-за сломанных деревьев в нём теперь много пустых мест. Скоро мы посадим на эти места новые деревца и будем сторожить сад. А если к нам в деревню придут недобрые люди, мы их тоже будем сторожить. По очереди. И добру учить. Дед сказал, люди потому бывают недобрые, что они как будто брошенные огуречные грядки, а у нас в деревне хоть кто умеет за такой грядкой ухаживать.
Пройдёт немножко времени, и станут эти люди добрыми.
А я тогда буду радоваться весь день до самого вечера или даже до завтра. И мой дед. И другие люди в нашей деревне – тоже!